Кирилл Назаренко, Дмитрий Goblin Пучков.
Ледовый поход Балтийского флота. Кораблекрушение в море революции
Кирилл Назаренко, Дмитрий Goblin Пучков
Ледовый поход Балтийского флота. Кораблекрушение в море революции
Исследование проведено при поддержке РФФИ,
проект 19-09-00081 А «“Старое” русское морское офицерство после 1917 г.: Сплошное просопографическое исследование»
The reported study was funded by RFBR, project number 19-09-00081 A.
Рецензенты:
действительный член Академии военных наук, д. и. н. А. А. Зданович;
профессор кафедры истории Нового и Новейшего времени Санкт-Петербургского государственного университета, д. и. н. А. В. Смолин.
© ООО Издательство «Питер», 2020
© Серия «РАЗВЕДОПРОС», 2020
© Назаренко К. Б., 2020
© Дмитрий GOBLIN Пучков, предисловие, 2020
Предисловие
Наберите в интернет-поисковике «Адмирал Щастный», и вы увидите заголовки: «Первая жертва: расстрел в награду за подвиг. Почему Троцкий боялся капитана Щастного», «“Народный адмирал” Алексей Щастный: что сделал Ленин со спасителем Балтийского флота», «Слава и трагедия капитана Щастного». Если прочтете эти посты, то узнаете о засекреченных архивах, то ли о немецком, то ли об английском шпионе Троцком, который расстрелял героя-моряка и приказал похоронить его тело под полом своего кабинета… Даже претендующие на серьезность публикации полны нелепых скандальных подробностей.
Вашему вниманию предлагается книга, написанная на основании исторических источников, прежде всего, подлинного судебно-следственного дела, других архивных документов, как российских, так и британских, многочисленных газетных публикаций 1917–1918 гг., десятков воспоминаний современников. Все суждения профессора К. Б. Назаренко опираются на исторические источники.
К. Б. Назаренко удалось показать, что Алексей Михайлович Щастный не был наивным простачком, недалеким служакой, который стремился лишь к спасению кораблей флота, – он был одним из немногих морских офицеров, которые окунулись в волны политики сразу же после Февральской революции. В его судьбе переплелись интриги антисоветского подполья и британской разведки, борьба левых и правых эсеров, меньшевиков и большевиков, попытки матросских лидеров вроде П. Е. Дыбенко сыграть собственную роль. А. М. Щастный наблюдал, делал выводы и действовал. Он попытался «оседлать» матросскую стихию, направить ее в том направлении, которое считал верным – против большевиков, и потерпел крушение в политической борьбе.
Книга читается легко, даже самые сложные политические вопросы описаны ясным и простым языком.
Настоятельно рекомендую к прочтению.
Дмитрий Goblin Пучков
Введение
Символической фигурой в истории русского флота XX века стал Алексей Михайлович Щастный (1881–1918), капитан 1 ранга, которого иногда называют адмиралом. Из моряков, пустившихся в 1917–1918 гг. в плавание по бурным волнам революции, лишь Павел Ефимович Дыбенко (1889–1938) может сравниться с ним по значимости. Оба моряка на короткое по историческим меркам мгновение были вознесены на вершины политической жизни России, оба прикоснулись к штурвалу государственного корабля и оба были от него отброшены. Но если П. Е. Дыбенко прожил еще двадцать лет после того, как перестал быть важной политической фигурой, то жизнь А. М. Щастного оборвалась одновременно с его падением с политического Олимпа. Оба они попытались стать политическими лидерами, опираясь на флот, и обоих на этом пути ждал крах.
Вокруг памяти о П. Е. Дыбенко и А. М. Щастном борьба продолжается до сих пор. Если в советское время революционная деятельность П. Е. Дыбенко была на слуху, то в наши дни имя вожака революционных матросов в умах большинства наших сограждан стало частью петербургской топонимики – им названы станция метро, улица и супермаркет «Мега Дыбенко». Фамилия же Щастный, практически не звучавшая до перестройки, в последнее время стала довольно широко известна и упоминается обычно в контексте спасения Балтийского флота и произвола большевиков.
Смертный приговор А. М. Щастному сразу же после вынесения вызвал шквал газетных публикаций, но он очень быстро утих – история творилась с такой скоростью, что не оставалось времени для рефлексии.
Вокруг осуждения А. М. Щастного очень быстро возник ряд антибольшевистских мифов. Получили распространение цитаты, якобы из приговора по его делу, которые ничего общего с подлинным текстом не имеют. Например, известный собиратель слухов о красном терроре С. П. Мельгунов приводит такую «цитату»: «Щасный (так! – К. Н.), совершая геройский подвиг, тем самым создал себе популярность, намереваясь впоследствии использовать ее против советской власти. […] 22-го мая (в действительности июня. – К. Н.) Щасный был расстрелян “за спасение Балтийского флота”»
[1]. С. П. Мельгунов повторил идею, высказанную неким Ю. Г. в сентябре 1919 г. По версии Ю. Г., цитата из приговора выглядела так: «Щастный совершил геройский поступок, который сделает его популярным. Эту популярность он использует потом против Советской власти»
[2]. Этот же автор впервые опубликовал сведения о том, что «Троцкий пошел вслед за судьями в совещательную комнату»
[3], которые потом тиражировались бесчисленное количество раз.
В книге «Гражданская война. Боевые действия на морях, речных и озерных системах», изданной в СССР в 1926 г., фамилия А. М. Щастного еще упоминалась
[4]. Затем она исчезла со страниц исторических сочинений на тридцать лет. Лишь в середине 50-х гг. Н. С. Кровяков вновь упомянул его в своей истории Ледового похода, разумеется, в негативном ключе
[5]. В 1937 г. фамилия А. М. Щастного мелькнула на страницах «Правды» в юбилейной статье, посвященной участию флота в Октябре, в которой ее автор, писатель В. В. Вишневский, заметил: «На глазах у моряков повсеместно творилась контрреволюция. В штабах флота орудовали изменники типа капитана Щастного»
[6]. Накануне Октябрьской революции А. М. Щастный занимал скорее нейтральную позицию, но, очевидно, память о его процессе была еще достаточно яркой, и автор фактически сделал фамилию Щастный символом офицерской контрреволюции на флоте. В официальной истории Балтийского флота, изданной в 1978 г.
[7], равно как и в официальном издании, посвященном боевому пути советского ВМФ
[8], его имя не упоминалось ни разу. Зато в брошюре 1976 г., посвященной Ледовому походу, вновь повторяется тезис о том, что спасти флот удалось вопреки А. М. Щастному
[9]. Поскольку нестыковки этой версии были вполне очевидны, она работала скорее на поддержание образа «адмирала» как невинной жертвы, а не убеждала в его контрреволюционности.
Среди работ, затрагивавших дело А. М. Щастного, особняком стоит художественно-документальный очерк о Викторе Эдуардовиче Кингисеппе (1888–1922), принадлежащий перу Д. М. Руднева и С. И. Цыбова
[10]. Его вторая глава посвящена участию эстонского большевика в следствии над бывшим наморси. Авторы были знакомы с архивно-уголовным делом А. М. Щастного, с рядом источников, хранящихся в Российском государственном архиве Военно-морского флота (далее – РГАВМФ), и с воспоминаниями современников (в частности, А. В. Луначарского) – в тексте присутствуют прямые цитаты из них или пересказ их содержания. Д. М. Руднев и С. И. Цыбов оказались несвободны от господствовавшего в 30-80-е гг. XX в. взгляда на Льва Давыдовича Троцкого (1879–1940) как на провокатора и пораженца, но это не главное. На наш взгляд, им удалось достаточно убедительно изложить версию, согласно которой А. М. Щастный, сыграв положительную роль в Ледовом походе, затем оказался одной из центральных фигур антисоветского заговора. К сожалению, их работа осталась совершенно не замеченной в историографии, поскольку была лишена научно-справочного аппарата и формально не являлась научной, хотя научной логики в ней было значительно больше, чем в иных псевдонаучных штудиях.
О А. М. Щастном продолжала помнить эмиграция. В апреле 1929 г. в газете «Шанхайская заря» увидела свет статья С. Творогина, в которой в мелодраматических тонах описывалось столкновение на суде А. М. Щастного с Л. Д. Троцким: «Щастный смертельно побледнел, но ни один мускул не дрогнул на его красивом мужественном лице»
[11]. 21 июня 1930 г. в парижской газете «Последние новости»
[12]
О А. М. Щастном была напечатана статья капитана 2 ранга Александра Петровича Лукина (1883–1946). В полемику с ним вступил С. И. Варшавский в газете «Возрождение»
[13]. Причиной спора двух изданий стала интерпретация юридических нюансов вынесения смертного приговора, причем С. И. Варшавский уличал А. П. Лукина в незнании фактов и в преуменьшении «кровожадной» сущности «большевистского режима». В 1933 г. в Бразилии вышла статья С. Голубинцева, также посвященная А. М. Щастному
[14].
Тот же А. П. Лукин запустил в оборот кафкианскую историю о расстреле А. М. Щастного китайцами и о захоронении его тела под паркетом одной из комнат здания Реввоенсовета (бывшее Александровское военное училище).
По сообщению А. П. Лукина, его сведения основаны на беседе с другим бывшим морским офицером, который слышал это от некоего Андреевского, командовавшего расстрелом. Пьяный Андреевский якобы рассказал эту историю информатору А. П. Лукина вскоре после казни А. М. Щастного
[15]. Эта история получила второе дыхание в постперестроечное время. Ее с удовольствием пересказывают Б. Камов
[16] и Н. А. Черкашин
[17]. К сожалению, эту басню повторил и Е. Н. Шошков, наиболее серьезный биограф А. М. Щастного
[18]. Он же «обратился к министру обороны Павлу Грачеву с просьбой отдать приказ об эксгумации останков Щастного с тем, чтобы он мог быть захоронен с воинскими почестями по христианскому обряду», а в 1997 г. даже были предприняты какие-то усилия в этом направлении
[19].
Среди эмигрантов наиболее взвешенные суждения об А. М. Щастном высказал лейтенант Дмитрий Николаевич Федотов (Уайт) (1889–1950), посвятивший ему несколько страниц в своей работе «Рост Красной Армии»
[20].
Он подтверждал (по собственным воспоминаниям) его антисоветские настроения и ставил А. М. Щастного в один ряд с лидером мятежа Минной дивизии мичманом Георгием Николаевичем Лисаневичем (1894–1938), а также с офицерами, занимавшими ответственные должности в Красной армии и перешедшими на сторону белых, – контр-адмиралом Николаем Эммануиловичем Викорстом (1873–1944), полковником Борисом Петровичем Богословским (1883–1920) и подполковником Генерального штаба Федором Евдокимовичем Махиным (1882–1945)
[21]. Заметим, что Д. Н. Федотов смог подобрать удивительно характерный ряд персонажей, обстоятельства политического выбора которых в 1918 г. иллюстрировали разные политические течения среди русского офицерства.
С перестройкой ситуация в нашей стране резко изменилась. В 1990 г. по инициативе помощника начальника Управления военных трибуналов Министерства обороны полковника юстиции В. Е. Звягинцева был поставлен вопрос о возможности пересмотра «дела Щастного». В 1995 г. А. М. Щастный был официально реабилитирован. В. Е. Звягинцев, инициатор реабилитации, посвятил А. М. Щастному один из очерков книги с говорящим названием «Трибунал для флагманов» и написал большое предисловие к материалам его следственного дела
[22].
В современной литературе в отношении А. М. Щастного господствует панегирический тон, самого его представляют невинной жертвой
[23], а связанные с ним мифы процветают.
Согласно одному из вариантов мифа, А. М. Щастный был близок к разоблачению большевиков как германских агентов, собирающихся уничтожить Балтийский флот в угоду немцам, за что и был казнен
[24]. Согласно другой версии, А. М. Щастный был расстрелян в связи с происками англичан, а большевики выступают уже как агенты Великобритании
[25].
В наши дни эпизоды из жизни А. М. Щастного продолжают выдумывать и тиражировать. Вот пример свежего творчества такого рода: «Рассказывают, что однажды в разговоре с Г. Зиновьевым Щастный сказал: “А знаете, меня флот избрал диктатором Петрограда”. Трусливый Григорий изменился в лице: “Ну и что же?” – “Я, конечно, отказался”, – спокойно ответил Щастный. Перепуганный Зиновьев тут же направил шифровку в Москву»
[26].
Разумеется, автор не удосужился указать, кто «рассказывает» такие увлекательные истории. Попробуйте представить, что сегодня губернатор Санкт-Петербурга услышал бы подобные слова от командующего Балтийским флотом. Какова была бы его реакция?
Материалы следственного дела А. М. Щастного, хранящиеся в Архиве ФСБ по Санкт-Петербургу и Ленинградской области
[27], были опубликованы частично Е. Н. Шошковым в приложениях к его работе о А. М. Щастном
[28] и почти полностью в 2013 г.
[29] У нас сложилось впечатление, что публикаторы 2013 г. пользовались выписками Е. Н. Шошкова, поскольку в обоих случаях встречаются аналогичные ошибки и пропуски текста.
К сожалению, публикаторы сделали свою работу не только непрофессионально, но и попросту неаккуратно. Так, в своем сборнике они расположили документы не в том порядке, в котором они хранятся в деле, с пропусками и опечатками. Некоторые из них опубликованы дважды, другие по неясным причинам опущены. Например, публикаторы решили, что в деле подшиты копии «документов Сиссона», изъятых у А. М. Щастного
[30], тогда как на это ничто не указывает. Если в деле копии, то где хранятся подлинники вещественных доказательств по уголовному делу? Где им быть, как не в этом деле? Если бы в дело были подшиты копии, то на них обязательно имелась бы заверяющая надпись того сотрудника, который копировал документы. В действительности в деле подшиты именно те документы, которые были изъяты у А. М. Щастного, но сами они являются копиями фальсифицированного «оригинала». В публикации отсутствует элементарное археографическое описание публикуемых документов. Зато книга издана на прекрасной мелованной бумаге в красивом переплете.
В последние тридцать лет появилось большое количество опубликованных и неопубликованных исследовательских работ об А. М. Щастном. Характерно, что большинство авторов – военные моряки либо военные юристы. Профессиональных историков эта тема практически не заинтересовала.
Среди неопубликованных работ – монография капитана 1 ранга А. К. Буля (1926–1999), хранящаяся в РГА ВМФ
[31]. Из опубликованных назовем монографию капитана 1 ранга Е. Н. Шошкова
[32], коллективную работу двух полковников юстиции – В. Е. Звягинцева и А. В. Сапсая
[33], главу монографин В. Е. Звягинцева
[34], его же обширное предисловие к публикации дела А. М. Щастного
[35]. Все эти тексты объединяет апологетика А. М. Щастного, представляемого рыцарем без страха и упрека, и довольно поверхностное (если не сказать резче) представление о политической борьбе в 1917–1918 гг.
На наш взгляд, наиболее научной из перечисленных работ является труд Е. Н. Шошкова, вероятно, в связи с тем, что научным редактором здесь выступал уважаемый военно-морской историк капитан 1 ранга В. Ю. Грибовский. Е. Н. Шошков собрал много материалов, просмотрел практически все источники, хранящиеся в РГА ВМФ, изучил историческую литературу, но, к сожалению, не поставил «дело Щастного» в контекст бурных событий весны-лета 1918 г. Кроме того, у профессионального историка вызывает удивление странная композиция работы Е. Н. Шошкова, когда сначала следует нечто вроде хронологического перечня событий, в котором даны сноски на обширные биографические справки и выписки из документов, отнесенные в конец работы. При этом научно-справочный аппарат организован так, что местами представляет собой головоломку.
В текстах В. Е. Звягинцева полностью отсутствует научно-справочный аппарат, при этом они наполнены фантастическими измышлениями: в частности, автор верит в подлинность «документов Сиссона» и считает их весомым доказательством наличия «немецко-большевистского заговора».
Известный исследователь деятельности Л. Д. Троцкого Н. А. Васецкий также коснулся биографии А. М. Щастного
[36]. К сожалению, перестроечная атмосфера, связанная со сменой исторических ориентиров, не способствовала обстоятельному научному исследованию, и историк голословно заявил о том, что документы, изъятые у А. М. Щастного («документы Сиссона»), якобы исходящие от германской разведки, созданы сподвижниками Л. Д. Троцкого. «Состряпанная в окружении Троцкого ради удовлетворения его начальственных амбиций фальшивка» сыграла, по мнению Н. А. Васецкого, ключевую роль в обвинении А. М. Щастного. В общем, Н. А. Васецкий рассматривал дело Щастного как типовое: «Налицо в нем были все составные компоненты беззакония, примененные затем приспешниками Сталина. Это: 1) безосновательные обвинения в антисоветской деятельности; 2) вменение в вину составления политических манифестов; 3) подложные документы, уличающие подсудимых в связях с иностранными разведками; 4) отсутствие всякой гласности в судопроизводстве и обеспечении возможности для реальной защиты; 5) приговор к расстрелу и его немедленное приведение в исполнение»
[37]. Все было бы хорошо, но только первые три вывода Н. А. Васецкого ложны полностью, четвертый – частично, и лишь пятый подтверждается фактами. Заметим также, что в монографии о Л. Д. Троцком, написанной Н. А. Васецким с симпатией к своему герою, историк вовсе опускает сюжет с судом над А. М. Щастным
[38].
В наиболее спокойном тоне выдержана статья о А. М. Щастном известного американского историка А. Рабиновича, но и он отдает в ней дань расхожим представлениям о надуманности обвинений в его адрес
[39].
Квинтэссенция апологетики А. М. Щастного выглядит примерно так: «Балтийский флот был спасен. Только герой Ледового похода Александр (так! – К. Н.) Михайлович Щастный, по ложному обвинению в невыполнении по сути дела преступного приказа бывшего в то время наркомом по военным и морским делам Л. Троцкого о подготовке кораблей к уничтожению в связи с создавшимися условиями на театре, был расстрелян. Так Родина отблагодарила человека, спасшего для Отечества 236 кораблей!»
[40] Здесь свалены в одну кучу и ошибка в имени героя, и желание «повесить всех собак» на Л. Д. Троцкого, и большой пафос.
В современной историографии дела А. М. Щастного следует особо выделить статью историка отечественных спецслужб А. А. Здановича
[41]. Приведя множество уникальных сведений, почерпнутых из архивных дел ФСБ, он высказывает предположение, что Л. Д. Троцкий оказался под сильным влиянием британского военно-морского атташе и главы шпионской сети капитана 1 ранга Фрэнсиса Ньютона Аллана Кроми (1882–1918). Последний подталкивал наркома к уничтожению Балтийского флота, тогда как А. М. Щастный сопротивлялся такому сценарию. «Можно утверждать, что британский резидент… спровоцировал уголовное преследование командующего Балтийским флотом, закончившееся расстрелом последнего»
[42], – пишет А. А. Зданович. На наш взгляд, Л. Д. Троцкий был слишком крупной и самостоятельной политической фигурой, чтобы его можно было записать в чьи-то марионетки.
А. В. Шубин дал взвешенную оценку «дела А. М. Щастного», хотя, на наш взгляд, недооценил степень его вовлеченности в антисоветские конспирации
[43].
Мы касались отдельных аспектов дела А. М. Щастного, прежде всего, роли и места в нем «документов Сиссона»
[44], а также пытались дать краткий очерк его политической деятельности
[45].
В России баталии вокруг имени А. М. Щастного в основном отшумели. Однако на Украине он остается политически актуальной фигурой. Так, улица Театральная в Житомире, на которой он родился, в 1992 г. была названа улицей Адмирала Щастного. В 2010 г. на доме его отца была установлена мемориальная доска, сохранившаяся поныне. Националисты пытались сорвать открытие мемориальной доски, заявляя, что «чествование адмирала российского имперского флота, независимо от места его рождения, является чествованием палачей украинского народа и унижением национального достоинства»
[46]. Не разобравшись, они сочли «Щастного “красным” врагом и палачом, причастным к уничтожению тысяч граждан УHP»
[47]. Один из инициаторов установки доски краевед Г. Мокрицкий даже был вынужден заявить, что «Щастный не просто адмирал российского флота.
Не его позор, что он там служил (выделено нами. – К. Н.). Щастный – украинец по происхождению, потому что корни его рода происходят от казацкой старшины. Его предки жили и работали на Украине»
[48].
Поразительно, но в наши дни на Украине А. М. Щастный считается «красным адмиралом»
[49], поэтому в мае 2016 г. улицу Адмирала Щастного переименовали в улицу Дмитрия Донцова
[50]. Дмитрий Иванович Донцов (1883–1973) – теоретик украинского национализма, социал-дарвинист. Именно его взгляды легли в основу идеологии Организации украинских националистов. Фигура Д. И. Донцова может считаться настоящим антиподом А. М. Щастному – Д. И. Донцов начинал как украинский социал-демократ, во время Первой мировой войны жил в Германии и отстаивал идею прогерманской Украины, во время Гражданской войны был дипломатическим представителем петлюровского правительства в Швейцарии. За профашистскую деятельность во время Великой Отечественной войны СССР пытался, но не смог добиться его выдачи у США. Д. И. Донцов умер и похоронен в Канаде.
Надо заметить, что А. М. Щастный не был абсолютно уникальной, стоящей особняком фигурой. Своеобразными «двойниками» Щастного в русском флоте можно считать контр-адмиралов Василия Михайловича Альтфатера (1883–1919) и Михаила Павловича Саблина (1869–1920). Все трое – выходцы из одной социальной группы, имевшие одинаковое образование, участники Русско-японской и Первой мировой войн, сделавшие очень похожую карьеру, но избравшие разные пути во время революции.
Во время брестских переговоров В. М. Альтфатер твердо стал на сторону Советской власти, решив для себя, что она борется за процветание и величие России. В этой связи чрезвычайно интересно суждение фактического главы германской делегации в Бресте генерала М. Гофмана: «Много пищи для размышлений я получал во время моих разговоров с адмиралом Альтфатером. Я долго беседовал с ним о былой мощи императорской русской армии и спрашивал его, как это могло случиться, чтобы революция совершенно разложила эту прежде грозную рать. “Большевистская пропаганда, – ответил мне Альтафтер, – оказала совершенно необычайное влияние на массы. Я уже вам много рассказывал об этом и, в частности, жаловался, что при защите Эзеля армия расползлась у меня под руками. Точно так же обстояли дела на всех фронтах. Я заранее вам предсказываю, что то же самое случится и с германской армией”. Я высмеял этого несчастного адмирала…»
[51]. В. М. Альтфатер совершенно верно предсказал будущее. В ноябре 1918 г. М. Гофману и другим немецким генералам стало не до смеха.
Кстати, именно из примечания к этому месту мемуаров М. Гофмана пошла гулять цитата из письма В. М. Альтфатера к А. А. Иоффе, написанного во время брестских переговоров: «Я служил до сих пор только потому, что считал необходимым быть полезным России там, где могу, и так, как могу. Но я не знал вас и не верил вам. Я и теперь еще многого не понимаю в вашей политике, но я убедился… что вы любите Россию больше многих из наших. И теперь я пришел сказать вам, что я ваш»
[52]. Откуда позаимствовал ее автор предисловия к мемуарам М. Гофмана комкор Роберт Петрович Эйдеман (1895–1937), остается только гадать.
В. М. Альтфатер умер от болезни сердца весной 1919 г. и стал первым советским адмиралом, которому был сооружен надгробный памятник за государственный счет.
В наши дни значительно возросла роль «любителей», не принадлежащих к академическому сообществу историков, но иногда вносящих весомый вклад в исследование тех или иных проблем. В связи с делом А. М. Щастного можно указать на блог автора, скрывшегося под псевдонимом «Комендант Чевенгурского уезда», обладающего весьма здравым и взвешенным взглядом на проблему. Он обращает внимание на важную параллель не только в истории флота, но и в биографии А. М. Щастного и М. П. Саблина: «В апреле 1918 г. Черноморский флот стоял в Севастополе и разлагался. Тоже подходили немцы. Командующий флотом адмирал М. Саблин сначала сделал жалкую попытку “спасти флот”, подняв на нем украинские (!) флаги – что, по его мнению, не позволило бы взять флот немцам, ведь Украина – дружественная им держава. Но оказалось, что немцам плевать на софистику, и тогда Саблин под негодующие крики украинских властей вывел флот в Новороссийск. Немцы потребовали отдать им флот, и тогда Ленин, не имея возможности маневрировать, прислал два приказа. Один официальный – флот отдать. Второй секретный – флот затопить. Однако Саблину флот топить не хотелось, и он начал играть на этих противоречиях, а заодно и обратился к матросам. В итоге остатки флота погрязли в непрекращающихся митингах, суть которых была в одном – топить или не топить? Дело осложняло независимое положение Кубано-Черноморской Советской республики, которая позарилась на флот и тоже топить его не хотела…»
[53] В итоге М. П. Саблин оказался в белом движении на Юге России, умер от рака и был торжественно похоронен во Владимирском соборе Севастополя.
«Двойники» А. М. Щастного возникали не только в русском флоте. Британский капитан 1 ранга Ф. Кроми прожил жизнь, очень похожую на биографию нашего главного героя. Боевой моряк, не помышлявший о политической деятельности, Ф. Кроми в 1918 г. был втянут в опаснейшие политические интриги и пал их жертвой, причем вокруг смерти Ф. Кроми «накручено» ничуть не меньше мифов, чем вокруг смерти А. М. Щастного. К тому же А. М. Щастный и Ф. Кроми, несомненно, были лично знакомы, не говоря уже о том, что они происходили из схожей социальной среды, были почти ровесниками и погибли почти одновременно.
На историческую авансцену А. М. Щастного вывела революционная буря 1917 г. С сентября 1917 г., когда он впервые заявил о себе как о политическом деятеле, до расстрела в июне 1918 г. не прошло и года, но именно этот отрезок биографии нашего героя достоин пристального внимания.
Источниками данного исследования прежде всего являются делопроизводственные и судебно-следственные документы, имеющиеся в Российском государственном архиве Военно-морского флота и Архиве Управления ФСБ России по Санкт-Петербургу и Ленинградской области.
Чрезвычайно важным источником являются воспоминания. Среди них можно выделить очень точные в деталях мемуары старшего лейтенанта царского флота и советского контр-адмирала Владимира Александровича Белли (1887–1981)
[54]. Он был непосредственным подчиненным А. М. Щастного по штабу флота в 1917–1918 гг., хотя и не входил в «кружок Ренгартена-Черкасского».
Сохранились воспоминания лейтенанта «старого» флота и инженер-капитана 1 ранга советского ВМФ Андрея Павловича Белоброва (1894–1981), написанные уже в 70-е гг.
[55], когда у него за плечами были длительная служба в советском ВМФ, а также награждение двумя орденами Красного Знамени и орденом Отечественной войны 1-й степени. Несмотря на это, воспоминания носят выраженный антисоветский характер и явный отпечаток записей по горячим следам, сохранившимся с 1917–1918 гг. Вот несколько характерных цитат: «День Октябрьской революции… прошел у нас совершенно обычно… Никаких перемен у нас не произошло… Арест Временного правительства и переход государственной власти в руки большевиков большого впечатления на команды не произвели… Никакого подъема не произошло в настроении команд»
[56]. «Существовал в это время какой-то Центробалт… Деятельность этого комитета до нас не доходила. Кто состоял в этом комитете и кто их выбирал туда, мы на [миноносце] “Гайдамаке” не знали и также не знали, что они там делают… Они писали протоколы, но постановления их до кораблей не доходили… Команды кораблей… политикой особенно не интересовались… Те, кто переживал события, ринулись в отпуск, чтобы участвовать в дележе земли»
[57]. «Все и вся было попрано, чтобы во что бы то ни стало удержаться у власти, потому что секрет счастья человечества был известен одному Ленину. Он сам был в этом убежден. Однако я лично в этом не совсем уверен»
[58]. «18 января 1919 г. все театры были закрыты на 2 дня в знак траура по Карлу Либкнехту и Розе Люксембург, которые были накануне убиты в Германии. Поразительное нахальство по отношению к русским, для которых их деятельность никакого значения не имела!»
[59]Эти воспоминания ценны тем, что ярко отражают представления офицеров флота того времени.
Старший лейтенант дореволюционного флота и известный специалист в области морской артиллерии в советское время Георгий Николаевич Четверухин (1887–1942)
[60] также лично знал А. М. Щастного и зафиксировал в своих записках важные разговоры с сослуживцами о событиях 1918 г.
Чрезвычайно ценную информацию несут дневник влиятельного офицера штаба Балтийского флота капитана 1 ранга Ивана Ивановича Ренгартена (1883–1920), а также переписка контр-адмиралов Александра Владимировича Развозова (1879–1920), князя Михаила Борисовича Черкасского (1882–1919) и Георгия (Юрия) Карловича Старка (1878–1950).
Важным и сравнительно мало используемым историческим источником о событиях 1918 г. являются газеты. В мае-июне в Советской России еще выходили газеты широкого политического спектра. Официальным органом ВЦИК были «Известия», официальными газетами РКП(б) являлись «Правда» и «Петроградская правда». Взгляды меньшевиков, «советской оппозиции», представляла «Новая жизнь», в которой впервые были опубликованы «Несвоевременные мысли» ее главного редактора М. Горького. Название газеты «Анархия» говорило само за себя. Продолжали выходить откровенно антисоветские газеты. Интересы торгово-промышленных кругов выражала «Заря России» (до весны 1918 г. – «Утро России»), орган Партии прогрессистов, издававшаяся Павлом Павловичем Рябушинским (1871–1924). К октябристам была близка петроградская газета «Вечернее слово». В частности, заметка об убийстве Моисея Марковича Володарского (1891–1918) называлась «Демагог»
[61]. Были и газеты, лишенные определенного политического лица, такие как «Петроградское эхо». Отметим, что если «Правда» пренебрегала репортажем, уделяя основное внимание политическим вопросам, то такие газеты, как «Новая жизнь» или «Петроградское эхо», подробно описывали повседневные события. Опираясь на эти и другие источники, мы впервые ставим задачу научного изучения политической биографии А. М. Щастного.
Даты до 1(14) февраля 1918 г. даются по старому стилю, после этой даты – по новому. Термины «начальник морских сил Балтийского моря» (наморси) и командующий Балтийским флотом (комфлот) в делопроизводстве 1918 г. использовались как синонимы. Термин «корабль» применялся к боевым кораблям 1–2 ранга, тогда как вообще все боевые корабли именовались «судами».
Глава 1
Жизнь до политики
Отец А. М. Щастного – Михаил Михайлович (1846–1918) – происходил из казацкой старшины, которая была записана в дворянство при Екатерине II. Он родился в Житомире, окончил гимназию и Михайловское артиллерийское училище в Петербурге. Принимал участие в русско-турецкой войне 1877–1878 гг., осаждал Плевну, был награжден орденами Св. Станислава 2-й степени с мечами и Св. Анны 2-й степени с мечами
[62]. Занимал ряд должностей в Киевском военном округе: правителя дел Киевского окружного артиллерийского управления, начальника Киевского окружного артиллерийского склада, помощника начальника артиллерии Киевского военного округа. С 1908 г. в отставке в чине генерал-лейтенанта. Семья жила в родовой усадьбе в Житомире, которая принадлежала еще деду М. М. Щастного
[63], где он и родился. Там же родились и его дети.
Щастные принадлежали к гербу «Трубы», что было подтверждено решением Волынского дворянского депутатского собрания
[64]. Следует пояснить, что в Речи Посполитой в позднем Средневековье сложилась традиция, когда несколько десятков (а иногда и сотен) дворянских семей пользовались одним гербом. Самих гербов было не так много, и каждый из них имеет собственное название. Герб «Трубы» представлял собой три охотничьих рога, расположенных в виде крюкового креста.
Для своей семьи М. М. Щастный построил каменный одноэтажный дом, а в 90-х гг. XIX в. – двухэтажный с цокольным этажом на 14 осей, сохранившийся до наших дней (современный адрес: Житомир, ул. Д. Донцова, д. 20) и считающийся памятником архитектуры
[65]. В достройке этого дома отцу помогал деньгами старший сын Алексей – он передал на это 15 тыс. руб. в 1911 г., а отец подарил сыну примерно четвертую часть усадьбы в 500 кв. саж. (2268 м
2)
[66].
В апреле 1879 г. М. М. Щастный женился на Александре Константиновне (1851 – после 1918), дочери генерал-майора Константина Николаевича Дубленко. В этом браке родились сыновья Алексей (4 октября 1881 – 22 июня 1918), Александр (5 ноября 1883 – после июня 1918), Николай (17 ноября 1888 – до октября 1915), Георгий (8 мая 1896 – после августа 1915) и дочери: Анна (1880–1941), Мария (? – до октября 1915) и Екатерина (? – после июня 1918). Е. Н. Шошков, который глубже других исследователей разобрался в генеалогии А. М. Щастного, считал, что у него не было сестер. Его ввела в заблуждение выписка из послужного списка М. М. Щастного, копию с которой ему предоставили работники Житомирского государственного областного архива
[67]. В этой выписке действительно есть сведения лишь о трех старших сыновьях М. М. Щастного. Но следует иметь в виду, что выписка сделана по сокращенному формуляру и небрежно – так, например, в ней указано, что за М. М. Щастным не числится никакой родовой или благоприобретенной недвижимости, хотя он точно был владельцем усадьбы в Житомире.
Михаил Михайлович Щастный умер 5 мая 1918 г. от разрыва сердца и похоронен 7 мая на Вильском (Русском) кладбище в Житомире.
Брат А. М. Щастного Георгий во время Первой мировой войны поступил вольноопределяющимся в 232-й Радомысльский пехотный полк 58-й пехотной дивизии. Второочередной Радомысльский полк развертывался на основе 20-го Галицкого пехотного полка 5-й пехотной дивизии, квартировавшего в Житомире (хутор Врангелевка, ныне микрорайон Богуния)
[68]. Вполне понятно, что Г. М. Щастный поступил в один из ближайших к дому полков вскоре после объявления войны. Он был произведен в ефрейторы, попал в немецкий плен в августе 1915 г. в крепости Новогеоргиевск, содержался в лагере в городе Лимбург-ан-дер-Лан (ныне земля Гессен, Германия)
[69]. Дальнейшая его судьба неизвестна.
Другой брат, Николай, учился в 1902–1903 гг. в 4-м классе Полтавского кадетского корпуса
[70]. Других сведений о нем у нас нет.
В семье А. М. Щастного кипели нешуточные страсти. Сестра Анна обладала данными оперной певицы, но по совету брата отправилась учиться в Монпелье (Франция) на медицинский факультет
[71]. Вероятнее всего, этим братом был Алексей. Напомним, что до открытия в 1897 г. Женского медицинского института в Петербурге женщинам в России высшее медицинское образование было недоступно. Анна училась на врача, но посещала и занятия пением. Там она встретила студента Московской консерватории Илью Александровича Сада (1875–1912), женой которого стала в 1903 г. Сад был евреем, к тому же состоял под надзором полиции за революционную деятельность, поэтому семья Щастных отвергла дочь и порвала с ней связь. Согласно семейной легенде, М. М. Щастный написал Анне: «Я не для того прожил такую долгую жизнь, чтобы отдать любимую дочку еврею, да еще, как говорят, по матери с цыганскими кровями»
[72].
На суде над А. М. Щастным присутствовала его сестра. Газета «Вечернее слово» писала, что после оглашения приговора «в рядах для публики раздается женский истерический крик. Это сестра Щастного. Сам Щастный совершенно спокоен. Спокойно обернувшись, он говорит сестре, указывая на дверь: “Выйди, там мы с тобой поговорим”»
[73]. Скорее всего, это была Анна. Тем не менее А. М. Щастный не упомянул ее в своем последнем завещании.
А. М. Сац выступала как камерная певица и умерла в Москве
[74]. Ее старшая дочь Наталья Ильинична Сац (1903–1993) стала первой в мире женщиной – оперным режиссером, Героем Социалистического Труда, основательницей московского Детского театра (ныне Российский академический Молодёжный театр), автором мемуаров
[75]. Младшая дочь – Нина Ильинична Сац (1904–1924), поэтесса
[76], была убита при невыясненных обстоятельствах в Евпатории. Возможно, она являлась подругой известного авантюриста Я. Г. Блюмкина, исполнителя убийства германского посла в Москве графа В. фон Мирбаха, позднее сотрудника ВЧК-ОГПУ, расстрелянного за связь с Л. Д. Троцким.
О других братьях и сестрах А. М. Щастного у нас сведений нет.
В 1892 г. Алексея Щастного отдали во Владимирский Киевский кадетский корпус, где он проучился четыре года. В сентябре 1896 г. он поступил в средний общий класс Морского кадетского корпуса (далее МК)
[77]. Одноклассники Щастного уже проучились в корпусе один год. Зачисление в один из старших классов МК было редким, но не исключительным случаем – таким образом восполняли убыль отчисленных по разным причинам воспитанников. По существовавшим тогда правилам, абсолютное преимущество при поступлении в МК имели дети строевых флотских офицеров. Поскольку предки Щастного во флоте не служили, он был принят благодаря отличным успехам в учебе в Киевском корпусе и хорошо сданным экзаменам (средний балл 10,9 из 12).
В мае-августе 1897 г. А. М. Щастный совершил свое первое плавание на учебном судне «Моряк». Затем он плавал на крейсере «Князь Пожарский» (в 1898 и 1899 гг.), на крейсере «Вестник» и учебном судне «Верный» (в 1900 г.).
6 мая 1901 г. А. М. Щастный был произведен в мичманы, будучи вторым по успеваемости в своем выпуске (из 107 человек) с награждением премией адмирала Рикорда в 300 рублей. Этот выпуск был юбилейным, поскольку МК отсчитывал свою историю от момента основания Навигацкой школы в 1701 г. Поэтому обучавшиеся в 1901 г. в трех старших классах МК, а также все служившие в нем офицеры и чиновники получили нагрудный знак в память о 200-летии корпуса, тогда как нагрудный знак для обычных выпусков был введен лишь в 1910 г. Право на этот знак задним числом получили все выпускники прежних лет.
Молодой офицер был зачислен в 5-й флотский его императорского высочества генерал-адмирала (великого князя Алексея Александровича (1850–1908). – К. Н.) экипаж. В мае-августе 1901 г. А. М. Щастный совершил плавание на канонерской лодке «Бурун» Балтийского флота, а затем был переведен на крейсер «Пластун» (август-ноябрь 1901 г.). 8 октября того же года состоялся перевод А. М. Щастного в 1-й флотский генерал-адмирала великого князя Константина Николаевича экипаж. С апреля по октябрь 1902 г. Щастный плавал на том же крейсере. «Бурун» и «Пластун» занимались гидрографической съемкой.
Все это были суда, по выражению того времени, «не имевшие боевого значения», зато несшие полное парусное вооружение. «Моряк» – учебное судно специальной постройки для нужд Морского корпуса, спущенное на воду в 1891 г. «Князь Пожарский» – первоначально броненосный фрегат, позднее переклассифицированный в крейсер, был введен в строй в 1869 г. С начала 90-х гг. XIX в. использовался как учебное судно. «Бурун» – деревянно-металлическая канонерская лодка постройки 1880 г., во время службы на ней А. М. Щастного была вооружена 107-мм орудиями. «Пластун» и «Вестник» – клипера (позднее крейсера) постройки 1879–1881 гг. с нескольким 152-мм орудиями.
Несомненно, эти плавания, продолжавшиеся в общей сложности 727 дней, могли дать А. М. Щастному морской опыт, но не представление о современных боевых кораблях. Нельзя не отметить ошибочную кадровую политику руководства русского флота кануна Русско-японской войны. Оно исходило из того, что каждый флотский офицер должен быть универсальным специалистом, способным нести службу на любом корабле. Поэтому офицерский состав «перемешивали», часто переводя с корабля на корабль, а место службы не зависело от качеств офицера. Так, один из лучших в своем выпуске А. М. Щастный первые три года службы провел на устаревших или второстепенных кораблях. Осмелимся предположить, что гораздо больше пользы принесли бы отбор лучших офицеров на наиболее современные корабли и «закрепление» офицеров за своими судами, что позволило бы им хорошо изучить механизмы и личный состав. Движение в этом направлении началось только после Русско-японской войны.
Напомним, что до окончания Русско-японской войны в русском флоте как матросы, так и офицеры числились во флотских экипажах, которые были береговыми частями, а на время плавания они откомандировывались на корабли. Обычно команда одного корабля комплектовалась моряками одного экипажа, при этом каждый экипаж комплектовал одно судно 1–2 ранга и несколько мелких судов. К началу XX в. это была устаревшая система, которая заставляла смотреть на корабельную службу как на некое исключение, а на береговую – как на нормальное состояние матроса или офицера. Принадлежность к экипажу обозначалась его номером или вензелем шефа на погонах (как у матросов, так и у офицеров), а к кораблю – надписью на ленточке матросской бескозырки.
Молодой офицер впервые оказался в составе команды современного корабля лишь в январе 1903 г., когда он получил назначение на эскадренный броненосец «Севастополь». Этот корабль строился в Петербурге с 1892 по 1898 г., затем долго проходил испытания, так что официально вступил в строй лишь летом 1900 г. Броненосец был однотипным с «Полтавой» и «Петропавловском», но его машины отличались низким качеством, поэтому он не мог развить скорость, равную своим «систершипам», к тому же машины все время приходилось ремонтировать. И все же «Севастополь» по сравнению с прежними кораблями, на которых служил Щастный, представлял реальную боевую силу. Он нес классический для броненосца того времени набор из четырех 305-мм орудий в двух башнях, двенадцати 152-мм орудий в четырех башнях и двух казематах, двенадцати 47-мм и двадцати восьми 37-мм пушек, установленных открыто на палубе, и шести торпедных аппаратов. Молодому офицеру довелось прослужить на броненосце всего 3 месяца (январь-апрель 1903 г.)
[78], после чего он получил перевод на канонерскую лодку «Манджур», на которой служил до начала апреля 1904 г.
«Манджур» был построен в Дании и введен в строй в 1887 г., имел водоизмещение 1,4 тыс. т, скорость 14 узлов и довольно мощное вооружение – две 203-мм, одну 152-мм и четыре 107-мм пушки, шесть мелких противоминных орудий и один торпедный аппарат. Лодка не несла брони. Подобные суда предназначались для обстрела берега и вспомогательной службы при флоте. «Манджур» охранял морские промыслы от браконьеров. С этой деятельностью связана фотография А. М. Щастного и его товарищей в костюмах коренных народов Дальнего Востока.
В начале Русско-японской войны лодка оказалась в Шанхае. Поскольку переход из Шанхая в Порт-Артур или Владивосток посчитали слишком опасным для тихоходного одиночного корабля, лодка осталась в китайском порту и была интернирована до окончания войны. Китайские власти, дружественно настроенные по отношению к России, нарушили строгость своего нейтралитета, разрешив части офицеров лодки уехать с нее в Порт-Артур по суше и там присоединиться к основным силам 1-й Тихоокеанской эскадры. Щастный в числе других перебрался в Порт-Артур и был зачислен на крейсер «Диана» вахтенным начальником. Здесь он служил с 15 апреля по 28 августа 1904 г.
«Диана» относилась к серии из трех кораблей, самым знаменитым из которых стала «Аврора». Крейсер был построен в Петербурге, вступил в строй в конце 1901 г. «Диана» предназначалась для уничтожения британской морской торговли в случае войны с «владычицей морей», но в целом оказалась неудачной (как и вся серия)
[79]. «Диана» несла восемь 152-мм, двадцать четыре 75-мм орудий и шесть мелких пушек, а также три торпедных аппарата. Защитой служила лишь броневая палуба, закрывавшая котельное и машинное отделения и погреба боезапаса. «Диана» развивала скорость всего лишь 19 узлов (а по некоторым данным даже 17), что уже при вступлении корабля в строй считалось недостаточным. Экипаж состоял из 19 офицеров и 540 нижних чинов. А. М. Щастный был назначен на крейсер вахтенным начальником. Это означало, что в походе он посменно с другими вахтенными начальниками стоял вахту, являясь в это время старшим начальником на корабле и отвечая за его безопасность и исправное несение службы. В подчинении у вахтенного начальника могли находиться один-два вахтенных офицера. Несомненно, должность вахтенного начальника была важной и ответственной.
Напомним, что организация судовой службы в отечественном флоте до 1932 г. резко отличалась от современной. В наши дни экипаж корабля разделен на боевые части (штурманская, артиллерийская (ракетно-артиллерийская), минно-торпедная, связи, механическая, авиационная и радиотехническая) и службы (радиационной, химической и биологической защиты, медицинская и снабжения). Командиры боевых частей и служб являются во всех случаях начальниками своих подчиненных, одновременно выполняя обязанности старших специалистов по своей специальности. Другими словами, командир артиллерийской боевой части является одновременно старшим артиллеристом корабля и отвечает за артиллерию и боеприпасы, а также за офицеров, мичманов и матросов, их обслуживающих.
В начале XX в. экипаж корабля 1–2 ранга делился на 3–5 рот примерно равной численности, в которых состояли матросы различных специальностей. Командиром роты назначался особый офицер (лейтенант или мичман), который являлся строевым начальником для всех нижних чинов своей роты. Параллельно экипаж был разделен на вахты, в составе которых он нес службу на ходу. Кроме того, большинство матросов или офицеров отвечали за то или иное оборудование на корабле. Например, лейтенант мог быть ротным командиром, вахтенным начальником и командиром артиллерийской башни или плутонга (группы орудий). В каждой из его ипостасей он должен был командовать разными матросами, причем полную дисциплинарную власть он имел только в отношении нижних чинов своей роты. В другом случае лейтенант мог быть старшим специалистом (штурманом, артиллеристом, минером) на корабле. Тогда он не стоял вахту, но отвечал за соответствующее вооружение или оборудование в целом.
Такая организация была органична в парусном флоте, где корабельное оборудование было сравнительно простым и единообразным, а вся жизнь корабля сосредоточивалась на верхней палубе, легко обозримой из одной точки. В начале XX в. она уже не соответствовала изменившимся реалиям, но держалась по инерции во всех флотах мира.
Только инженер-механики и подчиненные им матросы обладали определенной автономией. Офицеры инженер-механики командовали кочегарами, машинистами и трюмными, которые составляли отдельную роту. Вместе со своими матросами они стояли вахту и выполняли обязанности в бою. Таким образом, лишь организация механической части на кораблях времен Русско-японской войны напоминала современную.
11 мая 1904 г. на «Диану» был назначен новый командир – капитан 2 ранга светлейший князь Александр Александрович Ливен (1860–1914), который до этого командовал канонерской лодкой «Бобр». А. А. Ливен был одним из выдающихся офицеров флота, в 1911–1914 гг. он стал начальником Морского генерального штаба. Несомненно, он проявил бы себя и во время Первой мировой войны, но в марте 1914 г. он скончался от сердечного приступа. О прозорливости А. А. Ливена свидетельствовало его высказывание: «Наши нижние чины вовсе не в наших руках, и настроение их вполне зависит от политических течений в народных массах. Они тесно связаны с толпой и резко отделены от своих начальников»
[80].
Вместе с А. М. Щастным на крейсере служили еще два мичмана, его одноклассники по МК, – князь Михаил Борисович Черкасский (1882–1918) в должности ревизора и граф Архибальд Гебхардович Кейзерлинг (1882–1951) – вахтенным начальником. Последний, кстати, был родственником матери А. А. Ливена, урожденной графини Кейзерлинг.
К моменту появления А. М. Щастного на «Диане» уже погиб вице-адмирал Степан Осипович Макаров (1848–1904), и настроение офицеров и матросов в Порт-Артуре заметно упало. Во время службы на крейсере А. М. Щастный принял участие в нескольких боевых операциях: в отражении ночных атак японских миноносцев 10–11 июня и в обстреле береговых позиций японцев в бухте Тахэ 26 июня, пережил обстрелы японцами русской эскадры в гавани 25–27 июля и, наконец, участвовал в бою в Желтом море 28 июля 1904 г. В этот день А. М. Щастный заменил убитого мичмана Бориса Григорьевича Кондратьева (1884–1904) в качестве командира плутонга. Отличился и князь М. Б. Черкасский, в плутонге которого три орудия оказались заклиненными бракованными снарядами: их калибр оказался больше допустимого. Под руководством М. Б. Черкасского артиллеристы выдавили снаряды банниками с дульной части – сложная и опасная операция. Во время боя крейсер выпустил в неприятеля около 200 снарядов, получив два попадания. Было убито пять человек, еще двадцать – ранены
[81].
Командир корабля А. А. Ливен писал: «Заведующий кормовым плутонгом… мичман Щастный особенно отличился. Он, по смерти заведующего средним плутонгом, принял под свое командование и этот плутонг и своей бодростью, быстрой распорядительностью, присутствием духа и полными распоряжениями выказал боевые способности, какие трудно было ожидать при его молодости. Прошу обратить особое внимание на мичмана Щастного. Это высокого качества боевой офицер, он и в обыкновенное время хорошо служил, но не всякий служащий в мирное время оказывается и в бою на высоте призвания, как он»
[82].
Старший офицер крейсера капитан 2 ранга Владимир Иванович Семенов (1867–1910) вспоминал, что «мичман Щ[астный], за смертью Кондратьева вступивший в командование средней батареей, сердито размахивал грязной щеткой для подметания палубы и этим грозным оружием гнал на левый борт под прикрытие от осколков излишних добровольцев, стремившихся заменить убитых и раненых, чтобы принять личное участие в бою…»
[83]
После окончания боя, ночью, А. А. Ливен попытался провести тихоходную «Диану» во Владивосток. Однако из-за неожиданно большого расхода низкокачественного угля пришлось повернуть на юг. В поисках топлива крейсер зашел во французскую базу Кванчау-Ван (ныне Quang Thang, Вьетнам), где не оказалось никаких запасов. Корабль с трудом дошел до Хайфона, где погрузили уголь, а потом до Сайгона (ныне Хошимин, Вьетнам), где предполагалось отремонтировать его и продолжить участие в войне. Однако французское правительство под давлением Японии было вынуждено интернировать крейсер 29 августа 1904 г.
Часть офицеров (отобранных по жребию) была отпущена в Россию. Среди них был и Щастный.
Двум офицерам крейсера довелось принять участие в Цусимском сражении. В. И. Семенов успел добраться до Либавы и попал на 2-ю Тихоокеанскую эскадру в качестве пассажира. Лишь спустя месяц он получил назначение в штаб эскадры. После окончания войны В. И. Семенов написал трилогию «Трагедия Цусимы», которая стала одним из двух (наряду с «Цусимой» А. С. Новикова-Прибоя) масштабных полотен, посвященных поражению русской эскадры. Граф А. Г. Кейзерлинг попал на миноносец «Быстрый», на котором также участвовал в Цусимском сражении. И В. И. Семенов, и А. Г. Кейзерлинг прошли японский плен.
А. М. Щастный и его спутники опоздали к уходу 2-й Тихоокеанской эскадры из Либавы из-за задержки парохода, на котором они плыли. Для них война закончилась. В июне 1907 г. после тщательного разбора боевых действий А. М. Щастный был награжден орденом Св. Анны 3-й степени с мечами и бантом за бой в Желтом море. Напомним, что в дореволюционной России существовала стройная и логичная наградная система, в которой низшей офицерской наградой за боевой подвиг являлся орден Св. Станислава 3-й степени с мечами и бантом, следующим был орден Св. Анны 4-й степени, который носился на рукояти холодного оружия. При этом на оружие наносилась надпись «За храбрость», а обычный серебряный офицерский темляк заменялся темляком из красной с желтыми полосками по краям анненской ленты, почему и получил жаргонное название «клюква». Полученный А. М. Щастным орден был в этой иерархии третьим снизу, что подчеркивало весомость награды – молодой офицер «перепрыгнул» через два ордена. С другой стороны, первый боевой подвиг офицера мог быть оценен и выше – орденом Св. Владимира 4-й степени с мечами и бантом, Георгиевским оружием или даже орденом Св. Георгия 4-й степени. Бант при орденском знаке означал, что награжденный – военный, а мечи – то, что орден вручен за боевые заслуги. Поскольку орден Св. Георгия вручался исключительно за подвиги на поле боя, к нему не полагались ни мечи, ни бант.
В память о Русско-японской войне А. М. Щастный также получил серебряную медаль, которой награждались защитники Порт-Артура, тогда как все остальные участники, «находившиеся под огнем неприятеля» (включая участников Цусимского сражения), получили светло-бронзовые медали. Те же, кто в боях не участвовал, но находился на театре военных действий, удостоились темно-бронзовой медали. А. М. Щастный не имел права на бант при медали, поскольку он означал получение ранения или контузии в ходе той войны, за которую была учреждена медаль.
В 1914 г. А. М. Щастный, как и другие портартурцы, был награжден особым нагрудным знаком. История этого знака отличия была связана со скандалом и саморекламой, поскольку защитники крепости и так были удостоены серебряных медалей за Русско-японскую войну, отличавших их от других участников конфликта. Однако медали полагалось носить только при парадной форме, а нагрудных планок, заменявших награду при повседневной форме, в России в то время еще не было. Поэтому портартурцы всеми способами добивались введения для себя особого знака, который можно было бы носить постоянно. Николай II долго сопротивлялся такой инициативе, поскольку она противоречила российским наградным традициям – ведь такого знака не было даже у защитников Севастополя в Крымскую войну. Тем не менее император вынужден был в конце концов уступить и к 10-летнему юбилею начала обороны учредил желанный многими знак.
Отметим, что орден Св. Анны 3-й степени был не первой наградой молодого офицера. В 1905 г. во время визита в Россию германского императора Вильгельма II он получил прусский орден Короны 4-й степени. По существовавшему обычаю монархи во время визитов довольно широко награждали офицеров армии той страны, которая принимала высокого гостя. При этом такое же число наград примерно того же достоинства доставалось свите визитера. Орден Короны был низшим прусским орденом, аналогичным по своему положению русскому ордену Св. Станислава. Иностранные ордена было положено носить ниже всех русских наград. С началом Первой мировой войны ношение орденов стран-противников было запрещено.
В декабре 1906 г. А. М. Щастный получил орден Св. Станислава 3-й степени «за восстановление порядка в портах Балтийского моря»
[84]. Вероятно, А. М. Щастный принимал участие в подавлении революционных выступлений в Кронштадте, но никаких конкретных данных об этом не сохранилось. Следует иметь в виду, что в дореволюционное время существовала практика награждения офицеров и чиновников «очередными» орденами, при которой не требовалось никаких выдающихся заслуг – следовало лишь в течение ряда лет не получать взысканий по службе. К концу 1906 г. А. М. Щастный прослужил в офицерских чинах более 5 лет, а военные представлялись к очередному ордену за 3 года службы.
Тем не менее фамилия А. М. Щастного упоминалась в связи с событиями в Кронштадте в апреле 1905 г. Тогда он был прикомандирован к коменданту крепости генерал-лейтенанту Тимофею Михайловичу Беляеву (1843–1915), который отправил его к главному командиру порта вице-адмиралу Константину Петровичу Никонову (1844–1915) с «поручением передать категорическое приказание о выдаче в тот же день к вечеру участников бунта на Павловской улице (который морское начальство считало «самой обыкновенной дракой между несколькими матросами из-за проституток». – К. Н.) с угрозой… доложить его императорскому высочеству августейшему главнокомандующему (великому князю Владимиру Александровичу (1847–1909). – К. Н.) о сопротивлении ему со стороны морского начальства. Поручение это было передано в такой грубой и ничем не вызванной форме, что… молодой лейтенант… предупредил, что он имеет поручение… передать в такой форме, за последствия которой он не отвечает»
[85]. Генерал Т. М. Беляев заявил, что А. М. Щастный якобы исказил его слова и самовольно передал их главному командиру порта
[86]. Учитывая отличную репутацию А. М. Щастного, в это трудно поверить. Скорее, остывший Т. М. Беляев таким образом пытался отказаться от своих слов, «переводя стрелки» на молодого офицера.
В октябре 1904 г. А. М. Щастный был зачислен в Минный офицерский класс, который окончил в апреле 1905 г. Одновременно с окончанием класса он был произведен в чин лейтенанта, стал минным офицером 2-го разряда. В кампанию 1905 г. он трижды занимал должности минного офицера на учебном судне «Европа» и дважды исполнял обязанности командира миноносцев № 216 и 217. Фактически он служил в Учебно-минном отряде, готовившем матросов-специалистов минной специальности. Следует отметить, что минная специальность в русском флоте того времени была многообразна. Она включала в себя собственно минное дело (обращение со взрывчатыми веществами, минами заграждения, боевыми частями торпед и с торпедными аппаратами), электротехнику и зарождающиеся радиодело и тральное дело. В то же время обращение с ходовыми частями торпед считалось отдельной «минно-машинной» специальностью, которая была уделом инженеров-механиков, а не строевых офицеров.
А. М. Щастный стал видным специалистом по радиоделу. Уже в январе 1907 г. он начал читать лекции «по беспроволочному телеграфу» в Минном офицерском классе. В апреле 1907 г. и в декабре 1908 г. он принял участие в IV (в Киеве) и в V (в Москве) Всероссийском электротехническом съезде в качестве представителя Морского технического комитета и Минного офицерского класса. В 1912 г. А. М. Щастный вместе с другими представителями России подписал в Лондоне Международную радиотелеграфную конвенцию
[87]. В этой конвенции особое место занимают вопросы использования радио на море
[88].
В феврале 1909 г. А. М. Щастный стал минным офицером 1-го разряда. В 1912 г. он был назначен постоянным членом Межведомственного радиотелеграфного комитета от Морского министерства. В это время Морское министерство было основным пользователем радиостанций в России: оно имело 52 береговые станции, не считая корабельных, тогда как в распоряжении почтово-телеграфного ведомства и Военного министерства было по 16 станций, Министерства торговли и промышленности – 9, Министерства путей сообщения – всего 3 станции
[89].
В 1908–1913 гг. А. М. Щастный ездил на Каспийское море, чтобы выбрать места для береговых радиостанций на иранской территории – на острове Ашур-Адэ (крайний юго-восточный угол Каспийского моря), где находилась российская военно-морская база, и в порту Энзели, где стояли российские военные корабли. В результате было решено не строить радиостанцию на Ашур-Адэ и изменить место расположения станции в Энзели
[90]. По чертежам А. М. Щастного была увеличена высота мачт канонерской лодки «Карс» для более эффективной установки радиоантенны
[91]. В это же время он посетил Черное море и оказывал помощь местным специалистам в доводке радиостанций на линкорах и крейсерах
[92].
В апреле 1909 г. А. М. Щастный был назначен вторым минным офицером в штаб начальника соединенных отрядов Балтийского моря. Именно так в то время именовался фактический командующий Балтийским флотом, а второй минный офицер штаба отвечал за радиотелеграфное дело на флоте. Именно А. М. Щастный впервые поставил «вопрос об организации систематической радиоразведки на Балтийском театре»
[93].
В декабре 1910 г. А. М. Щастный был произведен в старшие лейтенанты, а через два с небольшим года, в апреле 1913 г., – в капитаны 2 ранга за отличие по службе. В декабре 1909 г. А. М. Щастный получил орден Св. Станислава 2-й степени, следующий по старшинству после ордена Св. Анны 3-й степени, который у него уже был. В феврале 1913 г. ему, как и всем остальным офицерам и чиновникам в империи, досталась медаль «В ознаменование 300-летней годовщины царствования дома Романовых».
В это время А. М. Щастный близко познакомился с некоторыми своими будущими сослуживцами. В частности, начальником Службы связи Балтийского моря был капитан 1 ранга, затем контр-адмирал Адриан Иванович Непенин (1871–1917), ставший осенью 1916 г. командующим флотом и взявшим А. М. Щастного в свой штаб. Начальник Службы связи отвечал, среди прочего, за береговые радиостанции флота и должен был поддерживать самый тесный контакт со вторым минным офицером штаба флота, в ведении которого были корабельная радиослужба и общие вопросы радиодела. Преемником А. М. Щастного на посту второго минного офицера был старший лейтенант И. И. Ренгартен
[94], ставший во время Первой мировой войны одной из ключевых фигур в штабе флота и тесно сотрудничавший с А. М. Щастным, когда тот перешел служить в штаб в 1917 г. И. И. Ренгартен оставил уникальный дневник, который является важнейшим источником информации о становлении А. М. Щастного как политика. В январе 1914 г. А. М. Щастный получил назначение старшим офицером достраивавшегося линейного корабля «Полтава» типа «Севастополь». Это был представитель новейшего по тем временам класса дредноутов, вооруженный двенадцатью 305-мм орудиями в четырех башнях, шестнадцатью 120-мм орудиями и четырьмя торпедными аппаратами. Линкор имел солидную броневую защиту и развивал скорость до 24 узлов. Корабль был заложен в 1909 г., а окончательно введен в эксплуатацию в начале декабря 1914 г. Дальнейшая судьба «Полтавы» оказалась причудливой – в 1919 г. она получила серьезные повреждения от пожара и до 1934 г. сохранялась в надежде на восстановление то в качестве линкора, то линейного крейсера, то авианосца. В 1926 г. корабль получил имя «Михаил Фрунзе». Планы по возвращению в строй так и не были реализованы. В 1946 г. корпус линкора был разрезан на металл. В 1934 г. две артиллерийские башни с корабля были установлены у Владивостока на острове Русский, получили название Ворошиловской батареи и сейчас являются музеем. Две другие башни были использованы после Великой Отечественной войны для восстановления 30-й береговой батареи в районе Севастополя, которая существует и поныне. История башен «Полтавы» дала повод для шутки, что она стала самым длинным в мире линкором. Действительно, от острова Русский до Севастополя больше 7 тыс. км по прямой.
В 1914–1916 гг. «Полтавой» командовал капитан 1 ранга барон Владимир Евгеньевич Гревениц (1872–1916). О выдающихся морских качествах В. Е. Гревеница свидетельствует то, что под его командованием линкор «Полтава» однажды вошел в Среднюю Кронштадтскую гавань самостоятельно, без буксиров, что считалось настолько рискованным делом, что В. Е. Гревениц получил выговор от главного командира Кронштадтского порта адмирала Роберта Николаевича Вирена (1856–1917)
[95]. За Русско-японскую войну В. Е. Гревениц был награжден орденами Св. Анны 3-й степени с мечами и бантом, Св. Станислава 2-й степени с мечами и – мечтой любого офицера – орденом Св. Георгия 4-й степени. Несомненно, что служба на новейшем линкоре и под началом такого командира, как В. Е. Гревениц, должна была многое дать А. М. Щастному как морскому офицеру. Впервые он оказался в ключевой должности старшего офицера на современном корабле, относившемся к основному, как считалось тогда, классу – линкоров.
В то же время личная жизнь барона В. Е. Гревеница могла бы стать сюжетом телесериала. В. А. Белли вспоминал: «В молодые годы он женился на особе, не подходившей для морского офицера (танцовщица Луиза Оливье. – К. Н.), и должен был уйти со службы. Он уехал за границу и сделался проводником в Международном обществе спальных вагонов. Был призван на службу в русско-японскую войну, отличился и остался на службе. После [эскадренного броненосца] “Цесаревича” он служил флагманским артиллеристом штаба командующего Балтийским флотом, командиром эскадренного миноносца “Охотник”. В это время его бросила жена. Зимуя в Петербурге на “Охотнике”, В. Е. Гревениц познакомился с вдовой княгиней Кочубей, против особняка которой стоял его миноносец у Английской набережной, и женился на ней. После “Охотника” В. Е. Гревениц командовал крейсером “Алмаз”, затем был первым командиром дредноута “Полтава”. Влюбился в Гельсингфорсе в опереточную певицу, а т[ак] к[ак] она предпочла молодого лейтенанта, то в 1916 году он покончил с собой. В. Е. Гревениц был выдающимся офицером, образованным, талантливым, исключительно приятным в обращении»
[96]. В действительности Дарья Евгеньевна Кочубей (1870–1937), урожденная графиня Богарне, когда встретилась с В. Е. Гревеницем, вдовой не была. Впоследствии жизнь этой женщины сложилась так, что могла бы послужить сюжетом шпионского романа. Подлинной же причиной самоубийства барона стала растрата денег, предназначенных на покраску и мелкий ремонт «Полтавы», которые по тогдашним правилам находились в полном распоряжении командира корабля.
В воспоминаниях старшего лейтенанта Г. Н. Четверухина, который был в то время на «Полтаве» старшим артиллеристом, появляется А. М. Щастный: «В период 1915–1916 гг. в Ревеле и Гельсингфорсе среди флотских офицеров имела большой успех опереточная примадонна Наровская. Молодая, очень миловидная, она имела небольшой, но приятный голос и с особой грацией танцевала. Поклонники-офицеры подносили артистке не только цветы и коробки конфет, но меха и драгоценности. Она принимала эти знаки внимания как должное. Сильно увлекся ею и наш командир. Когда “Полтава” находилась в Ревеле или Гельсингфорсе, он стал приглашать ее к себе на корабль с ночевкой, а также на переходы между этими портами. Его действия вызвали законное возмущение кают-компании. Офицеры заявили протест старшему офицеру Щастному. Он от имени офицеров пригласил на обед в кают-компанию командира
[97].
В конце обеда Щастный встал из-за стола и обратился к Гревеницу: “Владимир Евгеньевич. Все офицеры корабля считают, что в условиях военного времени боевой корабль не может служить местом свидания с женщинами, как для каждого офицера вообще, так и командира в особенности. Убедительно просим вас сделать из этого необходимые выводы”. Гревениц, опустив голову, выслушал это заявление. Затем, встав из-за стола, сказал глухим голосом: “Господа офицеры! Этого больше не будет”. И сделав общий поклон, вышел. Действительно, Наровская больше на “Полтаве” не появлялась»
[98]. Заметим, что такое заявление в лицо командиру корабля требовало от старшего офицера большого гражданского мужества. Испортив отношения с командиром, А. М. Щастный мог стать объектом его мести и рисковал будущей карьерой. Другой на месте А. М. Щаст-ного мог бы постараться замять демонстрацию офицеров, но А. М. Щастный ее возглавил.
Труды А. М. Щастного по введению в строй «Полтавы» не остались незамеченными – в декабре 1914 г. он получил орден Св. Анны 2-й степени («Анна на шее») без мечей, поскольку его заслуги не были боевыми. В 1915 г., как и все офицеры Балтийского флота, А. М. Щастный стал обладателем светло-бронзовой медали «В память 200-летия Гангутской победы». В марте 1916 г. он был награжден мечами к ордену Св. Анны 2-й степени, чем подчеркивались его заслуги в поддержании боеготовности «Полтавы».
В начале октября 1916 г. А. М. Щастный был назначен командиром эсминца «Пограничник». Он был построен в 1905–1906 гг. в Або (Турку, Финляндия), к 1916 г. вооружен тремя 102-мм орудиями и тремя однотрубными торпедными аппаратами, развивал скорость до 25 узлов, экипаж состоял из 5 офицеров и 90 нижних чинов
[99]. Это был устаревший корабль, заметно уступавший (особенно по скорости) новейшим эсминцам типа «Новик». Тем не менее самостоятельное командование судном 2 ранга считалось обязательной ступенью служебного роста морского офицера.
Необходимо сказать несколько слов о личной жизни нашего героя. В 1913 г. А. М. Щастный сошелся с Антониной (Ниной) Николаевной Сердюковой, урожденной Приемской (1881–1922).
А. Н. Приемская была дочерью статского советника Николая Александровича Приемского (1830–1894), чиновника Департамента неокладных сборов Министерства финансов, который происходил из обер-офицерских детей, и его жены Елизаветы Васильевны (1844–1918). Кроме Антонины у них было еще семеро детей: Клавдия (1864-?), Николай (1866–1918), Ольга, в браке Гаранская (1868–1957), Александр (1870–1941), Анна, в браке Красильникова (1873–1941), Яков (1876–1915) и Иван (1884–1941)
[100].
В 1899 г. А. Н. Приемская вышла замуж за бухгалтера Госбанка Анатолия Георгиевича Сердюкова
[101]. Вероятно, она довольно долго не могла получить развод, поскольку А. М. Щастный и А. Н. Сердюкова обвенчались лишь в январе 1917 г.
[102] У Антонины Николаевны была дочь Галина (1913–1982), признанная А. М. Щастным. У пары родился сын Лев (1915–2002).
Позднее Галина восстановила фамилию Сердюкова. До Великой Отечественной войны она работала в Ленинграде на фабрике «Красный треугольник». В начале войны, находясь на оборонных работах под Ленинградом, она попала в плен и была отправлена в Германию. После войны жила в Риге. Выйдя замуж, приняла фамилию Каллас. Умерла в Казани
[103].
Льва Щастного вырастила тетка по матери Анна Николаевна Красильникова. До Великой Отечественной войны он был рабочим на заводах Ленинграда, в 1942–1944 гг. воевал на Ленинградском фронте, в 1985 г., наряду с другими ветеранами, был награжден орденом Отечественной войны 2-й степени
[104]. После войны работал инженером-конструктором. Умер в Петербурге. Был женат, но детей не имел
[105].
В сентябре 1915 г. А. М. Щастный написал завещание, удостоверенное старшими лейтенантами Алексеем Николаевичем Макаровым (1886–1948) и бароном Германом Эдуардовичем Зальца (1885–1946), будущим командующим эстонским флотом в 1925–1932 гг. По завещанию А. М. Щастный возвращал свою долю усадьбы отцу, с тем чтобы после смерти отца она была разделена между братьями А. М. Щастного Александром и Георгием и «дворянкой Антониной Николаевной Сердюковой» так, чтобы две доли осталась А. Н. Сердюковой, а каждому из оставшихся в живых к тому моменту братьев – по одной доле
[106].
Биография А. М. Щастного до 1917 г. не выделяется на фоне биографий сотен офицеров русского флота. Его происхождение – потомственный дворянин из военной семьи – было типичным для строевого офицера флота. Сухопутный, потом Морской корпус, затем Минный офицерский класс – обычный путь получения образования. Как и многие, он честно воевал в Русско-японской и Первой мировой войнах, вносил посильный вклад в совершенствование военной техники, рос в чинах, получал награды, служил в штабах, командовал кораблем. Не случись революции, А. М. Щастный через год-два перешел бы с «Пограничника» на крейсер или линкор, стал бы капитаном 1 ранга. К середине 20-х гг. он имел бы все шансы стать адмиралом, в конце 30-х гг. выйти в отставку по предельному возрасту и тихо доживать свой век в родовой усадьбе в Житомире. Современный читатель, ценящий комфорт, вероятно, предпочел бы этот вариант судьбы нашего героя.
Но революция перевернула и бешено ускорила жизнь страны. Она трагически сократила годы жизни А. М. Щастного, но подарила ему политическую биографию и широкую известность.
Глава 2
Политическая школа
К концу 1916 г. среди флотских офицеров, служивших преимущественно в Морском генеральном штабе (МГШ), сложилась группа, имевшая вкус к политической деятельности. Недоброжелатели иронически прозвали их «младотурками Генерального штаба». Сам термин «младотурки» возник в европейской печати еще в первой половине XIX в. как аналогия с младочехами, младогерманцами и тому подобными политическими течениями. Под младотурками поначалу понимали вообще всех сторонников европеизации Османской империи, а в XX в. этот термин закрепился за офицерами, совершившими «младотурецкую революцию» 1908 г. В переносном смысле младотурками называли бесцеремонных и бескомпромиссных реформаторов, отличающихся сплоченностью, энергией, пренебрежением к авторитетам.
Общественная активность части офицеров флота возникла как попытка найти ответы на вопросы, порожденные проигранной Русско-японской войной. Как писал капитан 2 ранга Гаральд Карлович Граф (1885–1966), «не дожидаясь почина свыше, они проявляли свою инициативу, создав Санкт-Петербургский морской кружок для научной разработки военно-морских вопросов. На его собрания собирались самые выдающиеся офицеры. Среди них были – кн[язь] А. А. Ливен, А. А. Эбергард, А. И. Русин, Н. О. фон Эссен, А. Н. Щеглов, В. К. Пилкин, Е. А. Беренс, гр[аф] А. П. Капнист, М. М. Римский-Корсаков, М. А. Кедров, А. В. Развозов, М. К. Бахирев, П. В. Гельмерсен, В. М. Альтфатер, А. В. Немитц, А. Д. Бубнов, А. В. Колчак, кн[язь] М. Б. Черкасский, Б. И. [фон] Бок, В. И. Руднев, Н. М. Григоров, А. И. Непенин, М. И. Никольский и много других. Председателем кружка был А. В. Колчак. На собраниях обсуждались и вопросы реорганизации управления флотом и постройки новых кораблей. Высшее начальство, узнав про эти собрания, сначала косилось на них, так как это было необычным явлением во флоте, но участие в кружке видных офицеров заставило его прислушиваться к ним. Впоследствии почти все эти офицеры выдвинулись в первые ряды и явились воссоздателями флота»
[107]. В этой цитате смешаны несколько временных пластов. Например, известно, что А. В. Колчак не был руководителем этого кружка, он выдвинулся позднее. Но характерно широко распространившееся после Цусимы сознание, что спасение флота – дело самих офицеров флота, а не высшего начальства. От подобной установки было легко перейти и к рассуждениям о политике.
Если до Первой мировой войны «младотурки» скорее симпатизировали Германии из-за бурного развития ее флота, то во время войны флотское офицерство искренне переместилось на антантофильские позиции. Были, правда, единичные исключения: например, в марте 1915 г. лейтенант барон Борис Николаевич Гойнинген-Гюне (1883–1918) был отчислен из школы юнг и направлен в состав действующей армии. Причиной тому стали «нетактичные разговоры с юнгами и любовь ко всему германскому»
[108].
О внутриполитических взглядах морских офицеров времен Первой мировой войны ярко свидетельствует рассуждение из записки 1906 г. офицера МГШ Михаила Михайловича Римского-Корсакова (1872–1950), впоследствии капитана 1 ранга
[109]. Записка была посвящена подготовке к будущей войне с Японией, но попутно автор замечал: «Что будет происходить внутри нашего отечества, нас (военных. – К. Н.) не касается, и мы не можем и не имеем права входить в обсуждение этого. Будет ли образовано думское министерство с представителями крайней левой, центра или правой во главе; будет ли введена военная диктатура; произойдут ли внутренние события еще большей важности – это все равно, и задача, которая должна быть возложена на военную силу, остается все та же – обеспечить целость и независимость нашего отечества (курсив Римского-Корсакова. – К. Н.). Пусть внутренние события развертываются в нашем отечестве естественным ходом, пусть люди, призванные заниматься внутренней политикой, пытаются направлять эти события, но деятельность их должна быть гарантирована от внешних давлений и вмешательств и независимость государства должна быть сохранена»
[110]. Понятно, что фразой о «внутренних событиях еще большей важности» М. М. Римский-Корсаков признавал возможность и допустимость установления в России республики, а дальнейшими рассуждениями авансом оправдывал офицеров, которые останутся на службе Российской республики. При этом подразумевалось, что положение офицерского корпуса останется неизменным – что в монархии, что в республике.
На наш взгляд, это рассуждение – один из ключей к пониманию того, как вообще морские генштабисты и морские офицеры делали свой политический выбор в «эпоху войн и революций». Разумеется, офицеры, рассуждавшие о политике во время Первой мировой войны, и в страшном сне не могли увидеть той политической реальности, которая сложилась в нашей стране после Февраля 1917 г. Очевидно, что свержение монархии они представляли себе в лучшем случае по португальскому образцу. В октябре 1910 г. в революции в этой стране принимали активное участие моряки, два боевых корабля даже обстреливали королевский дворец. Юный король Мануэл II (1889–1932) был свергнут. При этом матросы остались в подчинении офицеров, никаких эксцессов не было
[111]. Не прошло и года, как Учредительное собрание выработало новую конституцию Португалии, и жизнь вошла в привычное русло. Другое дело, что португальская революция 1910 г. не разрешила кризиса, в котором находилась страна, но об этом флотские офицеры не задумывались, надо полагать, и в самой Португалии, а не то что в России.
Важно отметить, что «младотурки» МГШ отличались особым единством взглядов на решение военно-морских (а возможно, и политических) проблем, так что мнение, высказанное одним из них, можно с большой долей уверенности распространить и на других
[112].
В историографии высказывались предположения, что такие офицеры, как редактор «Морского сборника» капитан 2 ранга Константин Георгиевич Житков (1883–1920), сотрудники штаба Балтийского флота капитан 1 ранга князь М. Б. Черкасский, капитаны 2 ранга И. И. Ренгартен и Федор Юльевич Довконт (1884–1960) и некоторые другие, составляли тесный кружок, имевший свои взгляды на политическую ситуацию в стране. Вероятно, к этому кружку был близок и А. М. Щастный.
До Февральской революции их политические симпатии склонялись к октябристам. Характерно, что политическая программа кружка Черкасского – Ренгартена заключалась в создании правительства, ответственного перед специально созданным представительным органом, образованным из слияния существовавшей Думы с Государственным советом, то есть перед более правым органом, чем была IV Дума сама по себе
[113].
«Младотурки» активно интриговали в высших сферах. В октябре – начале ноября 1916 г. осуществлялась придворная интрига с целью провести морского министра адмирала Ивана Константиновича Григоровича (1853–1930) в премьеры
[114], однако она не увенчалась успехом, и правительство (в ноябре-декабре 1916 г.) возглавил Александр Федорович Трепов (1862–1928)
[115]. Одновременно развивалась успешная интрига с целью сделать командующим Балтийским флотом вице-адмирала А. И. Непенина. Главным ее двигателем был капитан 1 ранга В. М. Альтфатер, занимавший должность начальника Военно-морского управления при главнокомандующем армиями Северного фронта, которому в оперативном отношении подчинялся Балтийский флот. Тогдашний командующий адмирал Василий Александрович Канин (1962–1927) не устраивал «младотурок» как неэнергичный.
6 сентября 1916 г. вице-адмирал А. И. Непенин стал командующим Балтийским флотом. От предшественника ему достался начальник штаба флота контр-адмирал Николай Митрофанович Григоров (1873–1944), который, очевидно, полностью устраивал А. И. Непенина. Вторым лицом в штабе флота уже в это время был князь М. Б. Черкасский (флаг-офицер по оперативной части), полностью поддерживавший А. И. Непенина, так же как и члены его кружка.
А. И. Непенин, несомненно, знал А. М. Щастного. В 1903–1904 гг. они вместе служили на канонерской лодке «Манджур». В 1911–1916 гг. А. И. Непенин был начальником Службы связи Балтийского моря, в то время как А. М. Щастный в 1909–1914 гг. был вторым минным офицером (отвечавшим за радиотелеграфное дело) в штабе флота. Несомненно, А. М. Щастный должен был тесно соприкасаться с А. И. Непениным по службе в 1911–1913 гг. Учитывая выдающиеся достоинства А. М. Щастного как офицера, А. И. Непенин не мог не обратить на него внимание.
Вероятно, у А. И. Непенина были планы переместить А. М. Щастного в штаб флота. Неслучайно 2 марта 1917 г.
А. М. Щастный был назначен офицером для поручений штаба. Февральская революция уже началась, и 4 марта около 13 часов 40 минут А. И. Непенин был убит в воротах Свеаборгского порта (ныне угол ул. Сатамакату и ул. Катаяноканлайтури в Хельсинки). Это событие обросло множеством слухов и домыслов. Остается до конца не ясным, было это убийство случайным или требование расстрела адмирала выдвинул матросско-солдатский митинг
[116]. На короткое время офицеры штаба флота были арестованы матросами. В общей сложности в Гельсингфорсе было убито 37 флотских офицеров, а еще один был тяжело ранен и умер летом 1918 г.
[117] Несомненно, самосуды произвели сильнейшее впечатление, прежде всего потому, что боевые потери Балтийского флота к этому времени не превышали 100 офицеров.
Наиболее поразительным событием 4 марта стало избрание матросами нового командующего флотом – вице-адмирала Андрея Семеновича Максимова (1866–1951), ранее занимавшего должность командующего минной обороной Балтийского моря. Это избрание было утверждено Временным правительством. Через несколько дней в отставку ушел Н. М. Григоров. Короткое время начальником штаба флота был контр-адмирал Дмитрий Николаевич Вердеревский (1873–1947), а в мае исполняющим обязанности начальника штаба флота был назначен князь М. Б. Черкасский.
М. Б. Черкасский был выдающимся военно-морским специалистом. В частности, летом 1917 г. он совместно с Ф. Ю. Довконтом и Александром Дмитриевичем Бубновым (1883–1963) задумал монографию о морской тактике, которая фактически должна была стать боевым уставом флота. В ней М. Б. Черкасский брал на себя разделы об управлении в бою и о бое на подготовленной позиции, а совместно с товарищами составлял предисловие, раздел о терминологии, о составе маневренных групп, о развертывании флота, о походных порядках, а также занимался практическими задачами
[118]. А. Д. Бубнов уже работал над этой темой
[119], а задуманную монографию написал один, находясь в эмиграции в Югославии и преподавая в местной Морской академии
[120]. Широкому кругу любителей истории А. Д. Бубнов известен как автор воспоминаний о Первой мировой войне
[121].
В конце мая 1917 г. А. М. Щастный стал флаг-капитаном по распорядительной части штаба Балтийского флота, в июле его произвели в чин капитана 1 ранга
[122]. Отметим, что назначение А. М. Щастного флаг-капитаном совпало с назначением М. Б. Черкасского начальником штаба флота. Это лишний раз показывает, что они принадлежали к одной команде.
Поскольку Временное правительство подозревало А. С. Максимова в нелояльности и в том, что он из-за своей близости к матросам может возглавить антиправительственное выступление, то 1 июня его со скандалом сняли с поста командующего, который занял контр-адмирал Д. Н. Вердеревский. В защиту Максимова энергично высказывались матросы, и лишь его собственное согласие со снятием с поста позволило замять скандал.
В свою очередь, Д. Н. Вердеревский был снят с поста командующего 5 июля 1917 г. за разглашение перед Центробалтом приказа помощника морского министра Бориса Петровича Дудорова (1882–1965) направить в Петроград корабли для поддержки Временного правительства и топить корабли, самовольно идущие в столицу. Д. Н. Вердеревский был отдан под суд, однако во время Корниловского мятежа, 30 августа, его не только освободили из-под ареста, но и назначили морским министром. Этот кульбит был частью маневра А. Ф. Керенского влево, с целью привлечь к себе рядовых моряков в процессе борьбы с Лавром Георгиевичем Корниловым (1870–1918).
7 июля командующим Балтийским флотом вместо Д. Н. Вердеревского был назначен капитан 1 ранга А. В. Развозов, произведенный в контр-адмиралы лишь 10 дней спустя. Таким образом, еще при Временном правительстве для офицеров, не имевших адмиральского чина, открылась дорога к высшим командным постам на флоте, что было абсолютно исключено до Февральской революции.
Мы полагаем, что эти бурные события стали важнейшей политической школой для А. М. Щастного. Из них он мог сделать однозначные выводы: матросы Балтийского флота стали реальной политической силой, правительство с ними считается, действия в согласии с матросскими выборными органами (прежде всего с Центробалтом) в конечном счете ведут к успеху даже в том случае, если вызывают временные репрессии со стороны правительства. Временное правительство крайне слабо, не может последовательно проводить в жизнь собственные решения и «спускает с рук» неповиновение себе. Единственный способ проводить в жизнь те или иные решения – делать это в согласии с Центробалтом (как действовал Д. Н. Вердеревский).
В мае 1917 г. И. И. Ренгартен, один из близких к А. М. Щастному офицеров штаба флота, попытался организовать Союз воинов-республиканцев, который стоял в целом на правоэсеровских позициях, признавая лозунги демократической республики, раздела земли между крестьянами, но заявляя о необходимости довести войну до победного конца. Позднее И. И. Ренгартен и старший лейтенант Владимир Николаевич Демчинский (1875 – после 1924) были выдвинуты кандидатами в депутаты Учредительного собрания от «Группы офицеров армии и флота»
[123]. Они едва набрали 2 тыс. голосов, а список большевиков (Владимир Ильич Ленин (1870–1924) и Павел Ефимович Дыбенко (1889–1938)) собрал 60 тыс. голосов
[124]. Кроме этих двух списков, в выборах участвовал список партии эсеров-интернационалистов (Прош Перчевич Прошьян (1883–1918) и матрос Павел Игнатьевич Шишко (1893–1941)), список партии эсеров (участник Свеаборгского восстания 1906 г. подполковник артиллерии Сергей Анатольевич Цион (1874–1947) и министр земледелия Семен Леонтьевич Маслов (1873–1938)) и список группы беспартийных избирателей (народоволец Герман Александрович Лопатин (1845–1918)). Фактически на выборах произошло столкновение большевиков с народниками разных оттенков, в котором большевики одержали убедительную победу. Опыт деятельности Союза воинов-республиканцев и выборы в Учредительное собрание должны были убедить А. М. Щастного в бесперспективности создания легальных политических организаций и попытки открытого выступления против большевиков, поскольку матросская масса их очевидно поддерживала.
Во время Корниловского мятежа на линкоре «Петропавловск» матросы расстреляли четверых офицеров – лейтенанта Бориса Петровича Тизенко (1890–1917), мичманов Дмитрия Михайловича Кандыбу (1896–1917), Михаила Евгеньевича Кондратьева (1896–1917) и Кирилла Дмитриевича Михайлова (1895–1917), после того как они отказались дать подписку о том, что не поддерживают выступление Корнилова и готовы подчиняться ЦИК Советов. На вопрос, будут ли они подчиняться командующему флотом, если тот перейдет на сторону Корнилова, офицеры (с оговорками) ответили «да», что категорически не устроило матросов
[125].
Этот эпизод должен был склонить А. М. Щастного к выводу, что открытое выступление против настроений матросской массы в тогдашних условиях не приведет ни к чему, кроме быстрого конца.
После провала попытки установления военной диктатуры Л. Г. Корнилова, 1 сентября 1917 г. Россия была провозглашена республикой. Вечером 3 сентября на заседании Центробалта «Щастный сообщает о получении из Петрограда известий, что Россия объявлена демократической республикой. Щастный хочет поднять на мачте красный флаг и сигнал. (Аплодисменты)»
[126]. Имелось в виду, что он предлагал поднять красные стеньговые флаги днем и красные топовые огни ночью.
В этой ситуации А. М. Щастный чутко уловил настроение матросов, что свидетельствует о его недюжинных политических способностях. Заметим, что поступок А. М. Щастного был нетипичным для флотских офицеров этого времени, которые в большинстве своем лишь пассивно наблюдали за событиями.
Во время Октябрьского вооруженного восстания в Петрограде А. М. Щастный вновь проявил неординарные для строевого офицера качества политического аналитика. Вечером 24 октября 1917 г., вернувшись из Петрограда, он передал офицерам штаба Балтфлота, что, по его сведениям, «в столице кризис власти, причем конъюнктура складывается в пользу большевиков»
[127]. Характерно, что именно он был послан в Петроград, чтобы разведать политическую обстановку. Также симптоматично, что А. М. Щастный дал абсолютно верный прогноз развития событий в столице, хотя он мог наблюдать их лишь до своего отъезда в Гельсингфорс, то есть до раннего утра 24 октября. А ведь восстание приняло решительный характер лишь с вечера этого дня, когда В. И. Ленин пришел в Смольный!
25 октября 1917 г. начальник оперативного отдела штаба командующего флотом Балтийского моря капитан 1 ранга И. И. Ренгартен записал в дневнике: «15 час[ов]. Меня призвал [контр-адмирал князь М. Б.] Черкасский, у него сидел “хитрейший из хитрейших” – А. М. Щастный»
[128]. Затем следует рассказ о том, что начальник штаба командующего Северным фронтом Сергей Георгиевич Лукирский (1875–1938) прислал шифрованную телеграмму с требованием посылки войск и артиллерии в Петроград на помощь Временному правительству. В штабе Балтийского флота были не расположены «защищать Керенского и его правительство», поэтому Ренгартен предложил ответить, что приказание «исполнено быть не может». На это «оба мужа (Черкасский и Щастный. – К. Н.) обозвали меня “простецом”»
[129] и предложили ответить, что телеграмму не удалось расшифровать и что за перепиской штаба установлен контроль со стороны Центробалта. Далее на страницах дневника Ренгартен заметил, что фактически Центробалт еще не контролировал переписку штаба, такой контроль был установлен лишь 26 октября.
Этот лживый ответ надежно «прикрывал» командование флотом на случай возможной победы Временного правительства – его было бы невозможно обвинить в невыполнении приказания. Следует подчеркнуть, что такой стиль поведения – сознательный отказ от выполнения приказов, прикрытый глубоко продуманным ложным объяснением, – нетипичен для кадрового офицера. В этой ситуации И. И. Ренгартен выступает как офицер, тогда как А. М. Щастный и М. Б. Черкасский – как политические деятели, ведущие собственную игру.
Мнение окружающих о «хитрости» Щастного подтверждают и показания бывшего главного комиссара Балтийского флота Евгения Семеновича Блохина (1892 – после 1924), данные 5 июня 1918 г.: «…я всегда докладывал, что он такой хитрый, что в его душу не влезешь»
[130]. В. А. Белли, который осенью 1917 – весной 1918 г. был непосредственным подчиненным А. М. Щастного по штабу флота, писал о нем: «Это был, несомненно, человек большого ума, благородства, широко образованный, с большой волей и энергией, большой русский патриот. Наряду со всеми этими качествами – с немалой хитрецой»
[131].
Значительно позднее, уже после вынесения смертного приговора, газеты писали: «Капитан Щастный пользовался во флоте репутацией твердого человека, выносливого по натуре и очень работоспособного… Во время революции он выдвинулся, главным образом, потому, что отличался крепкими нервами и здравым смыслом»
[132].
А. М. Щастный, несомненно, обладал актерскими данными. По воспоминаниям старшего офицера крейсера «Диана» В. И. Семенова, во время японской бомбардировки Порт-Артура 25 июля необходимо было удержать матросов в нижних помещениях крейсера, и «мне в голову приходит счастливая идея, и вот – в шпилевом отделении, по условиям данного момента наиболее прикрытом, – устраивается литературное утро. Мичман Щ[астный], талантливый чтец, своим искусством доставивший команде в тоскливые дни осады немало светлых минут, садится читать “Сорочинскую ярмарку”. Известие распространяется по крейсеру; верхняя палуба быстро пустеет, и скоро через фор-люк начинают доноситься взрывы дружного смеха, так странно звучащие среди резкого металлического лязга рвущихся снарядов неприятеля и глухого гула ответных выстрелов с нашей стороны… Я спускался туда раза два-три, и по чести скажу – у них было превесело!»
[133]
События января-мая 1918 г. показали, что А. М. Щастный хорошо усвоил уроки, преподнесенные ему жизнью в 1916 и особенно в 1917 г. Он сделал абсолютно верный вывод о том, что вести собственную политическую игру на флоте можно, только потакая матросским настроениям, и что при известной ловкости эта игра может быть успешной.
Глава 3
За кулисами
Роль Октября 1917 г. в жизни России и мира очевидна, но в рамках нашей темы этот рубеж важен еще и тем, что начиная именно с этого момента сам А. М. Щастный отсчитывал время, когда он «непрерывно и непосредственно состоял при управлении Балтийским флотом»
[134], несмотря на то что в дневнике И. И. Ренгартена – нашем главном источнике информации о закулисной деятельности в штабе флота – А. М. Щастный упоминается сравнительно редко.
После победы Октябрьской революции Совнарком оказывался, по сути, должником военных моряков, сыгравших важнейшую роль в вооруженном восстании в Петрограде и в установлении Советской власти на местах
[135]. Реальная власть в Гельсингфорсе (главной базе Балтийского флота, где зимовали его основные силы) перешла к Центробалту, а командующий флотом и его штаб постепенно оказались не у дел.
В профессиональном руководстве флота начался разброд. 19 ноября на совещании штабных офицеров было решено не признавать Совнарком, но оставаться на своих местах до открытия Учредительного собрания, которое ожидалось 28 ноября
[136]. Новое совещание 20 ноября решило все же признать назначенного Советской властью капитана 1 ранга Модеста Васильевича Иванова (1875–1942) морским министром (в действительности он был назначен лишь одним из членов Военно-морской коллегии). В тот же день на заседании Центробалта состоялось формальное и неискреннее примирение А. В. Развозова и М. В. Иванова.
В течение ноября Центробалт и Военно-морская коллегия делали упорные попытки «навести мосты» между революционным и «старым» руководством флота. Однако у нас складывается представление, что к концу ноября П. Е. Дыбенко и непосредственно поддерживавшая его группа настолько уверились в собственных силах и возможностях, что «торг» с прежними руководителями флота сочли ненужным. Они решили ограничиться «наймом» некоторого количества технических руководителей из старых специалистов, полностью взяв руководство в свои руки
[137].
Такой поворот событий поначалу вызвал бурный протест офицеров. 4 декабря на собрании офицеров в Гельсингфорсе «голосами всех против 2-х принята резолюция, от которой товарищи (то есть большевики и сочувствующие им. – К. Н.) пришли в ужас»
[138]. На другой же день начался разброд и шатание. Кают-компании (то есть офицерские коллективы) ряда кораблей заявили об отказе поддержать резолюцию протеста против коллективного руководства.
Нам кажется не случайным, что в разгар этого кризиса, 7 декабря, А. В. Развозов был снят с поста командующего флотом и уволен в отставку
[139], а на флоте введено коллегиальное управление.
В итоге 17 декабря офицеры приняли резолюцию об отказе от единой позиции и о предоставлении каждому офицеру права самостоятельно решать вопрос об отношении к новым порядкам на флоте. Власть на флоте перешла к оперативному отделу Центробалта, при котором в качестве военного специалиста оказался капитан 1 ранга Александр Антонович Ружек (1877–1930)
[140]. Штаб в прежнем составе (за исключением немногих ушедших офицеров) продолжал свою работу
[141].
В конце декабря 1917 – начале января 1918 г. политическое влияние матросов и их лидера П. Е. Дыбенко достигло пика. По его инициативе и под его непосредственным руководством было разогнано Учредительное собрание. Матросы не стеснялись прямо нарушать или по-своему исполнять распоряжения В. И. Ленина, в то же время П. Е. Дыбенко все больше стремился к собственному единовластию в морском ведомстве и к игнорированию демократических флотских органов
[142].
9 декабря 1917 г. А. М. Щастный был назван флаг-капитаном по оперативной части. В тот день на заседании Центробалта он оглашал «Временное положение о технической деятельности Центробалта»
[143].
В. А. Белли вспоминал: «Роль начальника штаба стал при нем (А. А. Ружеке. – К. Н.) исполнять А. М. Щастный, но я забыл, какую официальную должность он занимал, или, вернее сказать, как эта должность называлась. Оперативный отдел и главные специалисты бывшего штаба остались на своих местах и были органами управления флотом вместе с начальником военного отдела Центробалта»
[144]. Тогда В. А. Белли был начальником офицерского отделения Распорядительной части штаба флота, являлся близким сотрудником А. М. Щастного и хорошо знал, о чем пишет. Таким образом, А. М. Щастный занял положение второго по статусу профессионального моряка в Балтийском флоте.
В январе 1918 г. упоминается, что А. М. Щастный занимает пост первого помощника начальника военного отдела Центробалта А. А. Ружека. 13 января 1918 г. он делал в Центробалте доклад о демобилизации запасных и объяснял новым членам Центробалта, что побудило принять решение о переходе флота на вольный найм
[145]. 17 января Щастный докладывал о событиях гражданской войны в Финляндии
[146]. 22 февраля он «объяснял ход действия германского наступления» и зачитывал радиограммы, полученные от СНК и верховного главнокомандующего
[147], в том числе, вероятно, и декрет «Социалистическое отечество в опасности». Фактически уже в середине января А. М. Щастный, оттеснив А. А. Ружека, оказался главным военно-морским специалистом, взаимодействующим с Центробалтом. Какими мотивами руководствовался А. М. Щастный в это время? Точно мы этого никогда не узнаем, но определенные предположения высказать можно.
В мемуарах В. А. Белли мы находим такую характеристику: «Он (Щастный. – К. Н.) был никаким революционером и службу во вновь образованном Красном флоте считал, должно быть, необходимой в целях спасения от гибели, от развала или от захвата самостоятельной Финляндией наших кораблей, то есть той материальной части флота, которая могла в будущем еще понадобиться России. Я делаю такой вывод, вспоминая сказанную мне однажды Алексеем Михайловичем [Щастным] знаменательную фразу. Это было близко к весне 1918 года. Мы вместе вышли с [флагманского судна] “Кречета” в город [Гельсингфорс]. В контексте с каким-то разговором я сказал: “Положительно невозможно становится работать”, – и на это получил совершенно для меня убедительный ответ: “Наш долг – доставить корабли в Кронштадт,
а дальше каждый может поступать так, как он хочет (выделено нами. – К. Н.)”.»
Заметим, что подобную установку разделяли далеко не все офицеры. Многие из «команды» А. В. Развозова остались в Гельсингфорсе – К. В. Шевелев, Л. В. Сахаров, И. И. Ренгартен, М. Б. Черкасский, Ю. К. Старк, Ф. Ф. Довконт и другие. Особенно велик был соблазн остаться у офицеров финляндского и прибалтийского происхождения. Но были и противоположные случаи. Например, капитан 2 ранга граф А. Г. Кейзерлинг, командир эсминца «Десна», прекрасно проявил себя во время Ледового перехода: «по собственной инициативе для устранения беспорядка, получившегося при первом серьезном заторе у [навигационного] знака Таммио, [А. Г. Кейзерлинг] перешел на ледорез “Черноморский” № 2, на котором начал энергично распоряжаться очередью вывода кораблей, и, когда “Черноморский” № 2 вышел временно из строя из-за неисправности машин, уже по приказанию командования флота перешел на ледокол “Ермак”, получивший назначение комендантом торосов от знака Таммио до мигалки Альватинеми, на котором продолжал свою в высшей степени полезную деятельность»
[148]. И это несмотря на то, что семья А. Г. Кейзерлинга находилась на территории оккупированной немцами Прибалтики, а сам он не скрывал своих антисоветских взглядов. Тем не менее он покинул Красный флот лишь в июле 1918 г. и перебрался в Ригу. В 1919 г. граф некоторое время командовал кавалерийским эскадроном Балтийского ландвера, а затем пошел на службу независимой Латвии, став основателем ее флота, во главе которого стоял в 1924–1931 гг.
Далее В. А. Белли пишет: «Другой интересный разговор происходил в штабной столовой на “Кречете”. Мы были втроем: А. М. Щастный, я и сравнительно молодой мичман (в действительности лейтенант. – К. Н.), фамилию которого я забыл, кажется это был Щавел] Щавлович] Мудрох. Так вот, последний начал восхвалять белогвардейское движение в Финляндии. Я возразил, сказав, что для России более выгодна красная Финляндия, чем белая, ибо после совершившейся у нас революции белая Финляндия была бы нашим отчаянным врагом. А. М. Щастный посмотрел мне в упор в глаза и сказал: “Вы совершенно правы”»
[149]. Этот рассказ В. А. Белли был бы простым и понятным, если бы не ремарка «посмотрел мне в упор в глаза», которая намекает на какой-то скрытый смысл фразы А. М. Щастного.
Впрочем, такое отношение к гражданской войне в Финляндии не являлось признаком революционных симпатий – оно было достаточно широко распространено и среди тех, кто стоял во главе белого движения в России. Контр-адмирал Владимир Константинович Пилкин (1869–1950) записал в дневнике в январе 1919 г.: «Юденич сказал: “Когда здесь (в Финляндии. – К. Н.) дрались красные с белыми, мое сердце было на стороне красных”»
[150].
В РГА ВМФ сохранились наброски неопубликованной газетной статьи о А. М. Щастном под названием «24-й час пробил. Щастный расстрелян», подписанной «Бывший сослуживец»
[151]. Возможно, автором этого текста был И. И. Ренгартен. В статье делается попытка дать характеристику политическим взглядам А. М. Щастного: «По всем органическим вопросам русской действительности А. М. [Щастный] имел определенные и твердо обоснованные взгляды. Он
не был квасным патриотом (выделено нами. – К. Н.), но верил в Россию, в ее неисчерпаемые творческие силы. […] В самые безотрадные, безнадежные, казалось, дни жизни России и флота, когда мир еще не был заключен, а матросы и солдаты […] бросали фронт […], А. М. Щастный на уныние и сетования пишущего эти строки спокойно высказывал уверенность в грядущем возрождении обновленной России, не бросая камнем в
рядовых (выделено нами. – К. Н.) виновников разрухи. А. М. [Щастный] находил естественным весь ход революционного движения – стремление солдат и матросов уйти в свои родные избы и поля. “Народ, – говорил А. М. [Щастный], – сначала должен устроить свои домашние дела, свою личную жизнь, пришедшую в хаотическое состояние. Поверьте, что когда это будет сделано, хотя бы вчерне, сам народ, без всякого понуждения,
начнет железною рукою строить государственную жизнь (выделено нами. – К. Н.). Здоровый инстинкт народа найдет лучшие формы государственного устройства России, необходимые для охраны домашнего очага, для мощи и успешной эволюции России” […] Во всех его суждениях было много теплоты и живой веры в тот народ, который пугал русскую интеллигенцию разнузданностью своих страстей. Этот подлинный народ,
за исключением, конечно, отдельных личностей (выделено нами. – К. Н.), никогда не вызывал в покойном Щастном злых чувств брезгливости или презрения. Думаем, что именно это отношение к себе, к своим винам и почувствовала матросская среда, избирая Щастного главным начальником. Только глубокая уверенность в том, что положение России еще не безнадежно, что русской народной душе
еще доступно понимание необходимости возрождения России (выделено нами. – К. Н.), дали А. М. Щастному силу и возможность среди совершенно исключительных препятствий оставить после своей ужасной, поистине безвременной кончины, тот живой по себе памятник, который мы видим в лице сотен еще сохранивших боеспособность кораблей Русского Балтийского флота, стоящих в гаванях Кронштадта и заполнивших, почти до самого Шлиссельбурга, Неву»
[152].
Если учесть, что статья, очевидно, предназначалась для публикации в легальной печати в Советской России вскоре после расстрела А. М. Щастного, становится понятно, что автор должен был прибегать к эзопову языку. Фразу о том, что А. М. Щастный не был квасным патриотом, следует понимать так, что он не был черносотенцем. В то же время он готов был простить лишь «рядовых виновников разрухи», а не главных ответственных лиц. «Отдельные лица» из числа «народа» все же вызывали в нем чувство «брезгливости или презрения». В будущем А. М. Щастный считал неизбежным «железною рукою строить государственную жизнь», то есть прибегнуть к диктатуре, что позволит добиться «возрождения России». В принципе, с таким набором идей можно было бы искренне поддержать Советскую власть, которая как раз весной 1918 г. перешла к попытке «железною рукою строить государственную жизнь».
Например, капитан 1 ранга М. В. Иванов, произведенный в контр-адмиралы 1-м Всероссийским съездом военного флота и ставший членом ВМК, в декабре 1917 г. опубликовал письмо в гельсингфорсских газетах, в котором так писал о своем политическом выборе: «Получая многочисленные письма разного содержания, до приговоров к смерти включительно, и не имея времени и возможности ответить, считаю своим долгом пояснить ту цель, почему я вошел в коллегиальное морское министерство… Во время моего командования бригадой [крейсеров] не было ни одного случая оскорбления офицеров со стороны команд. Командиры были тоже выборные, и матросы с офицерами жили дружно. Но я ясно видел, что офицерство, отставая в политической жизни, все более и более обособляется и теряет связь с командою, то есть с народом. Мое мнение, что виною этому была безусловная рознь между штабом командующего флотом и высшей демократической организацией во флоте, то есть центральным комитетом Балтийского флота. Во время жгучих моментов (выступления Корнилова, отделения Финляндии и др.) голоса командующего флотом и его штаба не было слышно. Положение офицерства становилось критическим. Оно было в тупике… Вы спросите, почему я вступил в коллегию морского министерства[?].
Я отвечу вам точно: “Я надеялся и надеюсь найти общий язык между матросами и офицерами для создания будущего, может быть, национального флота”… (многоточие в оригинале. – К. Н.). Большинство из вас пишет, что мое имя будет прибито к позорному столбу истории… Я отвечаю: “Пусть будет прибито, но пусть также будет в будущем существовать национальный флот, как военный, так и коммерческий”»
[153]. Таким образом, М. В. Иванов пришел к консенсусу с большевиками на почве поддержания «национального флота».
Однако А. М. Щастный твердо стоял на антисоветских позициях. Об этом можно судить по ряду фактов.
Лейтенант Д. Н. Федотов спустя много лет написал: «Автор хорошо помнит разговор со Щастным в начале 1918 года на льду гавани Гельсингфорса, когда судьба Балтийского флота висела на волоске и опасность попадания военных кораблей в немецкие руки была велика: “Большевики – немецкие агенты, они собираются попытаться передать флот противнику, чтобы он мог использовать его против союзников. Должно случиться что-то, чтобы остановить их… (многоточие Федотова. – К. Н.) Балтийский флот сделал большевистскую революцию возможной, Балтийский флот приведет большевистскую власть к ее концу”. Такова была суть его высказываний»
[154]. Мы полагаем, что этот пассаж Д. Н. Федотова мог быть сочинен им – ни один другой мемуарист не передает настолько откровенные высказывания А. М. Щастного, который, по общему мнению, был скрытным и осторожным человеком. Нам не известно ничего, что свидетельствовало бы об особо доверительных отношениях Д. Н. Федотова и А. М. Щастного. Однако мемуарист, излагая позицию А. М. Щастного, мог быть прав по сути. Подчеркнем особо, что полный аналог фразы А. М. Щастного в пересказе Д. Н. Федотова об установлении и свержении Совесткой власти силами Балтфлота прозвучал из уст матроса-эсера в мае 1918 г.: «3-й съезд Балтийского] фл[ота] имеет историческое значение, Балт[ийский] фл[от] поставил Советскую власть, и он ее должен убрать, потому что настало время»
[155].
А. М. Щастный оставался своим для М. Б. Черкасского, А. В. Развозова и других сослуживцев по штабу флота, заявивших о непризнании Советской власти в декабре и марте 1918 г. Вечером 2 апреля 1918 г. в Гельсингфорсе А. М. Щастный показывал князю М. Б. Черкасскому «документы, касающиеся [Октябрьского] переворота и последующих за ним дней»
[156]. Как мы увидим дальше, это были «документы Сиссона», «доказывавшие», что большевики – германские агенты. Вероятно, «бывший сослуживец» под ответственными за разруху лицами имел в виду именно большевиков, которые, получается, как раз и были теми представителями народа, которые вызывали у А. М. Щастного чувство «брезгливости или презрения».
Можно предположить, что семье А. М. Щастного были свойственны дворянские предрассудки, в частности антисемитизм, – судить об этом можно по реакции М. М. Щастного на брак его старшей дочери и по тому, что сам А. М. Щастный не включил Анну в свое последнее завещание, даже несмотря на то что она была единственной его родственницей, присутствовавшей на суде над ним. Вероятно, антисемитские чувства должны были подогревать антибольшевистский настрой А. М. Щастного. Это было особенно важно, поскольку еврей Л. Д. Троцкий сначала подписал «предательский» Брестский мир, а потом оказался руководителем флота, отдающим «предательские», по мнению части офицеров, приказы.
Несомненно, А. М. Щастный разделял антисоветские симпатии офицеров штаба, среди которых он был своим, но характерно, что он не выступал активно на их совещаниях и не попал в данном контексте на страницы дневника И. И. Ренгартена – нашего главного источника информации о положении дел в штабе Балтфлота во второй половине 1917 г.
На наш взгляд, ключевым моментом в формировании позиции А. М. Щастного было отношение к войне. Для подавляющей части офицерства (и интеллигенции, из среды которой происходило большинство офицеров) необходимость войны до победного конца рука об руку с союзниками по Антанте в 1917 г. не вызывала сомнений. Эта позиция была глубоко ошибочна, поскольку она исходила из непонимания глубины страданий народа и степени напряжения российской экономики. Она преувеличивала негативные последствия временной и частичной потери геополитических позиций в результате отказа от войны до победного конца. Постулат о необходимости продолжения войны неизбежно влек за собой требование поддержания боеспособности (а следовательно, дисциплины) вооруженных сил. Это требование логически перетекало в лозунг «восстановления порядка» в стране в целом. При этом теоретически носители такого комплекса идей могли признавать необходимость раздела земли между крестьянами, примером чему служила программа Союза воинов-республиканцев. Этот набор политических идей был характерен для широкой антисоветской коалиции, которая начала складываться еще весной 1917 г. и в полной мере выступила на политической сцене во время Гражданской войны. Главными «грехами» большевиков, с их точки зрения, были стремление к «предательскому» миру и «разрушение порядка». Разумеется, под «порядком» противники большевиков понимали не просто упорядоченность государственных институтов – ведь когда большевики начали «наводить порядок», это не оправдало их в глазах противников. Под «порядком» антисоветские силы понимали буржуазные порядки, а любые формы социализма воспринимались ими как «анархия». Ближайшей целью этих сил выступало «наведение порядка» (то есть свержение большевиков) и возобновление войны с Германией.
В январе 1918 г. в Финляндии началась гражданская война. Первые столкновения красных и белых финнов произошли 9 января в районе Гельсингфорсского вокзала. Уже 10 января подготовка белой гвардии к боевым действиям стала очевидной, из Выборга сообщали: «По всей Финляндии, в особенности, где есть русские гарнизоны, настроение тревожное. Отовсюду получаем известия о предполагаемом нападении белой гвардии. Некоторые из наших бывших офицеров принимают активное участие по организации белой гвардии, на границах Швеции снимают наши посты. По полученным только что сообщениям около Торнео сняли наш пост и контрабандой провозят оружие в Финляндию… Почти все население на стороне белой гвардии, кроме, понятно, рабочих. Некоторые из бедных крестьян из-за куска хлеба поступают в ряды белой гвардии»
[157].13 января началось белое восстание в Николайштадте (Васа) с нападения на части русской армии и флота
[158]. Заметим, что белые финны одинаково жестоко относились ко всем русским – и к солдатам с матросами, и к офицерам. Наиболее одиозным проявлением белого террора по отношению к русским стала «Выборгская резня» 29 апреля 1918 г., жертвами которой стали около 400 человек.
Среди флотских офицеров лишь единицы перешли на сторону белофиннов. Наиболее яркой фигурой из них был Ирье (Георгий) Абелевич Роос (1891–1926), окончивший МК во втором, ускоренном выпуске 1914 г. Во время Первой мировой войны он заслужил орден Св. Георгия 4-й степени, что свидетельствует о несомненной личной храбрости. Будучи финским шведом, он принял активное участие в гражданской войне в Финляндии и отличился крайней грубостью по отношению к своим бывшим сослуживцам при захвате оставшихся в Гельсингфорсе русских кораблей. По воспоминаниям лейтенанта Льва Викторовича Камчатова (1889 – после 1923), «корабли, бывшие под коммерческим флагом, стал обходить лейтенант Роос (русского флота, георгиевский кавалер), сопровождаемый сильным нарядом белой гвардии с пулеметами, который требовал оставления судов экипажами не более чем в получасовой срок, заявляя, что суда реквизируются финским правительством за долги царской казны Финляндии. В случае отказа он требовал передачи корабля в пятиминутный срок, угрожая применить оружие. Сколько нам впоследствии ни приходилось встречаться с морскими офицерами, перешедшими на службу окраинных государств, мы никогда не видели подобного возмутительного отношения к своим недавним сослуживцам и к частям того флота, на котором еще столь недавно этот офицер заслужил высшую награду – Георгиевский крест»
[159]. Разумеется, среди матросов и речи не было о переходе на сторону белых финнов.
19 января (стар, ст.) пленарное заседание Центрального комитета Балтийского флота, местного флотского комитета, матросской фракции Исполнительного комитета совместно с судовыми и ротными комитетами флота рассмотрело ситуацию в Финляндии. Доклад об обстановке от имени Военного отдела Центробалта делал А. М. Щастный. В газетном отчете он назван «Счастным» – это означает, что его фамилия еще не была широко известна
[160]. То было первое его публичное выступление, отраженное в прессе.
А. М. Щастный сообщил, что в ночь на 13 января Центробалт, заслушав представителей «высшей финляндской демократии» (красных) и финского Сената (белых), принял решение не вмешиваться в назревающий гражданский конфликт. 15 января Военный отдел Центробалта констатировал, что «фактически [белое] Финляндское правительство становилось в положение войны с Россией. Действиями белой гвардии был брошен вызов [русским] войскам и флоту»
[161]. Однако в русских войсках царили демобилизационные настроения: «Части, стоящие в Таммерфорсе, отказались идти в Николайстадт на поддержку окруженного и забираемого в плен гарнизона и морских частей… 17-го января… выяснилось положение наших сухопутных войск, которые не могли бы выдержать, за своей малочисленностью, натиска белой гвардии»
[162]. Поэтому «Центробалт принял политику выжидательную и постановил держаться политики самообороны, о чем было разослано воззвание по всем частям. Военным Отделом Центробалта, ввиду острого момента, принят ряд экстренных мер для ограждения судов от внезапных нападений и покушений, которые будут проводиться в жизнь флота. В свою очередь, Военный Отдел Центробалта рекомендует командам бдительность, строгую выдержку, энергичное сопротивление в случае нападения»
[163].
В первые недели конфликта казалось, что красные финны имеют перевес и одержат победу, – поначалу под их контролем оказалась территория Южной Финляндии, хотя и небольшая по площади, но на которой проживало ¾ населения страны. Следует подчеркнуть, что в случае победы красных финнов в гражданской войне вопрос об эвакуации Балтийского флота из Финляндии, очевидно, не встал бы и Гельсингфорс продолжал бы оставаться его главной базой. Если бы русские войска решительно поддержали красных финнов, то, вероятно, смогли бы победить уже в феврале 1918 г. Однако большинство русских частей заняло нейтральную позицию либо расходилось, бросая оружие
[164]. К тому же среди красных финнов существовало опасение, что активное участие русских в гражданской войне в Финляндии на стороне красных даст белым пропагандистские козыри и позволит утверждать, что они борются с иноземным игом.
Как раз в январе – феврале 1918 г. развернулось серьезное противостояние между Центробалтом и центральным руководством морского ведомства, фактическим главой которого был П. Е. Дыбенко. В его адрес сыпались обвинения в недемократичности и высокомерии. 15 января Центробалт даже вынес постановление об отзыве П. Е. Дыбенко
[165]. Сам нарком был озабочен прежде всего вопросами снабжения флота и борьбой с внутренней контрреволюцией. Например, выступая 19 января (стар, ст.) на пленарном заседании Центробалта и судовых комитетов, он говорил об успешной борьбе с оренбургскими казаками Александра Ильича Дутова (1879–1921), донскими казаками Алексея Максимовича Каледина (1861–1918) и украинской Радой. Относительно немцев П. Е. Дыбенко был настроен оптимистично: «Совет Народных Комиссаров добивался немедленного освобождения оккупированных территорий войсками немцев, для свободного самоопределения народов без давления германского оружия. Если этого не будет, мы мира не заключим, но фронт распустим и заменим социалистической гвардией»
[166]. П. Е. Дыбенко удалось восстановить доверие моряков к себе, решение Центробалта о лишении его полномочий от 15 января было отменено
[167].
22 января 1918 г. в своей докладной записке в ВМК Николай Федорович Измайлов (1891–1971) и Е. С. Блохин писали о необходимости создания Совета комиссаров Балтийского флота, члены которого были бы назначены, а не избраны
[168]. В Центробалте это вызвало бурю. 30 января 1918 г. было опубликовано «Временное положение о комиссарах Морского комиссариата»
[169], которое вводило назначение комиссаров вместо выборных матросских органов. Уговорить Центробалт подчиниться этому решению было совсем непросто. Через день, 14 февраля (нов. ст.), И. И. Ренгартен записал в дневнике: «12
00. Левушка [Сахаров] сообщил, что сегодня Центробалт должен сам себя распустить – совсем, во главе флота остается Комиссар (Измайлов) с 5 помощниками. 18
00. Центробалт не захотел распускаться и арестовал Измайлова и (сторонника единовластия) Блохина»
[170]. Эта информация полностью соответствует действительности
[171]. 18 и 19 февраля Центробалт вновь обсуждал вопрос о принципиальной допустимости назначения комиссаров, причем к этому моменту несколько комиссаров уже были назначены «от т. Дыбенко». Произошел раскол на практически равные группировки сторонников признания комиссаров и выступавших за сохранение выборного начала. Особенно выделялся оратор-анархист матрос Петр Маркович Скурихин (1895 – после 1936?), который говорил: «Не нужно падать духом. Нам нужно подняться, довольно нам дышать и кричать замогильным голосом, нам нужно сказать громко и звучно, чтобы [не было] никакого посягательства на избирательные права. Мы – члены [ЦКБФ], здесь сидящие, – должны громко сказать: пусть нам не назначают людей сверху. Наша идея – выдвигать управителей снизу […] Я предлагаю объявить по флоту, что нам дают кнуты; народные комиссары нам не доверяют сформирование нового флота, так пусть же они это скажут открыто»
[172]. Сопротивление Центробалта распоряжениям из Петрограда вскоре привело к ликвидации этого органа.
Кризис удалось разрешить только после того, как приехавшая в Гельсингфорс Александра Михайловна Коллонтай (1872–1952) 19 февраля заявила, что комиссары назначаются лишь на переходный период от нового флота к старому, а дальше снова будут действовать выборные органы
[173].
22 февраля появился приказ о вступлении в управление Балтийским флотом главного комиссара Н. Ф. Измайлова и начальника военно-морского отдела А. А. Ружека
[174]. 4 марта Центробалт был объявлен несуществующим
[175], хотя еще 1 марта в своем воззвании к морякам отвергал возможность сложения полномочий
[176]. При Н. Ф. Измайлове и А. А. Ружеке был создан Совет комиссаров Балтийского флота (Совкомбалт), тем не менее он состоял из выборных комиссаров, как и Центробалт, но в отличие от последних, после выборов они утверждались СНК
[177]. Таким образом, полную отмену выборов комиссаров провести в жизнь не удалось. Забегая вперед, заметим, что окончательный роспуск Совкомбалта произошел лишь в декабре 1918 г., когда на его место пришел полностью назначаемый сверху Реввоенсовет флота.
Несомненно, А. М. Щастный, наблюдавший процесс борьбы моряков в защиту своих выборных органов, должен был сделать вывод о том, что матросы продолжают оставаться реальной политической силой.
Вопрос о войне обострился после того, как 18 февраля немцы перешли в наступление. 23 февраля состоялось заседание ЦК РСДРП(б), на котором было принято решение о заключении мира на немецких условиях. На следующий день в Гельсингфорсе состоялось пленарное заседание местного совдепа, гарнизонного солдатского комитета, местного флотского комитета и представителей судовых команд, на котором рассматривался вопрос о войне и мире. «Дыбенко в своей речи выражал протест против заключения мира, сепаратного, похабного, совершенно закабаляющего Россию на долгие годы в лапы хищнической Германии. Народ[ный] Ком[иссар] призывал всех присоединиться к протесту и напрячь все силы, создать революционные добровольческие отряды к отражению врага. “Или умрем с честью, или победим”, – сказал в конце своей речи Дыбенко»
[178]. Выступавший вторым левый эсер матрос П. И. Шишко поддержал лозунг «ни мира, ни войны»: «Пусть немец идет куда хочет (то есть наступает, оккупируя территорию России. – К. Н.), революция на Западе спасет нас; но пусть наша социалистическая революция останется чистой и незапятнанной»
[179]. Однако основная масса солдат и матросов выступила за немедленный мир. В резолюции, принятой 157 голосами против 18 при 30 воздержавшихся, говорилось: «Не являясь принципиальными сторонниками сепаратного мира, мы, при создавшейся обстановке политической и народно-хозяйственной жизни страны, считаем действия Совета Народных Комиссаров по направлению к заключению мира правильными»
[180].
Однако немецкое наступление продолжалось. В этих условиях П. Е. Дыбенко во главе крупного отряда моряков-добровольцев отправляется на фронт. Кроме необходимости остановить немцев, для него было важным доказать собственную состоятельность, поддержать свой авторитет. 2–5 марта 1918 г. в боях к западу от Нарвы матросский отряд П. Е. Дыбенко потерпел поражение
[181]. Это поражение было не только личным фиаско его предводителя (исключенного из партии большевиков 15 марта), но и сильнейшим ударом по идее революционной армии, построенной на началах добровольности и выборности командного состава. Руководство Советской России, прежде всего В. И. Ленин, повернуло на путь строительства более-менее традиционной регулярной армии, с назначаемым командным составом и с широким использованием военных специалистов
[182]. Л. Д. Троцкий стал наркомом по военным делам (с 14 марта) и по морским делам (с 6 апреля), а в роли главного флотского военспеца при нем оказался контр-адмирал В. М. Альтфатер
[183].
3 марта 1918 г. был подписан Брестский мир. IV Чрезвычайный съезд Советов ратифицировал договор 16 марта, германский император Вильгельм II сделал это 26 марта, после чего он окончательно вступил в силу. Этот «похабный» мир содержал 5-ю статью, в которой о флоте говорилось: «Свои военные суда Россия либо переведет в русские порты и оставит там до заключения всеобщего мира, либо немедленно разоружит… В Балтийском море и в подвластных России частях Черного моря немедленно должно начаться удаление минных заграждений… Для выработки более точных постановлений… будут созданы смешанные комиссии»
[184].
Еще накануне подписания Брестского договора, 2 марта, Морской генеральный штаб дал военному отделу Центробалта директиву, которая предписывала перевести в Кронштадт по крайней мере линейные корабли и крейсера, подготовить к уничтожению все без исключения корабли, создать «надежную секретную организацию», которая могла бы уничтожить корабли в случае необходимости
[185]. Через несколько дней Совкомбалт дал распоряжение о подготовке судов к уничтожению
[186], а 1-й бригаде линкоров, включавшей новейшие корабли, – о выходе в Кронштадт утром 7 марта
[187].
Заключение мира дало надежду на то, что российский флот останется в Финляндии (по меньшей мере, до весны). Тем не менее директиву МГШ от 2 марта никто не отменял. 6 марта на пленарном собрании судовых и ротных комитетов была принята резолюция поручить организацию эвакуации Совету комиссаров флота
[188]. Однако, видимо, коллективное руководство не смогло решить стоящих перед флотом сложнейших задач. Первый эшелон кораблей (новейшие линкоры и три крейсера) вышли в Кронштадт 12 марта по распоряжению члена ВМК прапорщика по морской части Сергея Евгеньевича Сакса (1889 – после 1954)
[189]. Переход был успешно завершен через 5 дней
[190]. Заметим, что уход новейших кораблей рассматривался частью моряков как не слишком достойный поступок, обрекавший почти на верную гибель всех оставшихся. Распространилось неверие в возможность вывести малые корабли и подводные лодки. Об этом говорили 6 марта на пленарном собрании судовых и ротных комитетов
[191].
У нас нет сведений о том, что конкретно делал А. М. Щастный в конце января – начале марта 1918 г. Большинство офицеров «плыло по течению». Нам трудно поверить, что А. М. Щастный оставался пассивным наблюдателем происходящего. В эти дни он подписывался флаг-капитаном по распорядительной части Штаба морских сил Балтийского моря
[192].
В день ухода линкоров из Гельсингфорса, 12 марта 1918 г., к командованию флотом вернулся контр-адмирал А. В. Развозов. Воспоминания В. А. Белли позволяют установить, как происходила смена власти на Балтийском флоте. «Как-то ближе к весне на “Кречете” собрались представители судовых комитетов, в речах которых звучали такие фразы: “Довольно нам товарища Ружека, давайте нам адмирала Развозова”. Фразу подлинно такую произнес старшина-электрик Е. [Л.] Дужек, входивший вместе с Е. С. Блохиным в управление флотом от Центробалта, эсер по партийной принадлежности. Собрание действительно постановило пригласить А. В. Развозова командовать флотом, с отменой должности начальника военного отдела Центробалта и с освобождением А. А. Ружека от его обязанностей»
[193]. Отметим, что Ефим Леонтьевич Дужек был комиссаром Минной дивизии, которая, как мы увидим позднее, играла существенную политическую роль в антибольшевистской деятельности. Г. К. Граф утверждает, что именно благодаря матросам Минной дивизии «было собрано общее собрание представителей всех судовых команд и членов Центробалта, которое постановило просить адмирала Развозова вернуться»
[194].
А. В. Развозов вступил в исполнение обязанностей командующего флотом, приведя с собой свою команду офицеров штаба, которые работали с ним в июле – декабре 1917 г. Очевидно, что описанное В. А. Белли собрание происходило 10–11 марта 1918 г., когда моряки осознали серьезную опасность немецкого наступления, неустойчивое положение русского флота в Финляндии и перспективу вступления в переговоры с немцами ради спасения флота. Было очевидно, что с «комитетами» немцы переговоры вести не будут. В начале апреля М. Б. Черкасский в письме к А. В. Развозову отмечал: «Команда вообще глухо волнуется неизвестностью, кого будут вешать [немцы] за все прежнее»
[195], – опасения матросов перед немцами, в глубокой контрреволюционности которых не было сомнений, способствовали сплочению личного состава флота.
Аналогично обстояли дела на Черноморском флоте. Когда он оказался «приперт к стенке» в Новороссийске в мае 1918 г., «общее настроение широких масс в начале не было подавленным или инертным – наоборот, замечалось охлаждение к пресловутым “комитетчикам” и “выборному началу”, перед лицом неизбежной гибели, массы, наученные горьким опытом предыдущего периода, жаждали твердой власти и порядка»
[196].
Вообще матросы уже в феврале 1918 г. почувствовали, что к ним относятся как к одному из главных символов революции. Команда миноносца «Счастливый» заявила: «Генералом Щербачевым и его сподвижниками, дезертирующими русскими офицерами и [лицами], руководящими контрреволюционным движением буржуазии, постановлено платить 1000 р[уб.] тому лицу, которое выдаст матроса, или тому, которое доставит сведения, что им убит матрос. Итак, товарищи, голова матроса оценена слишком дешево. Мы, команда миноносца “Счастливого”… в свою очередь, заявляем, что за одного расстрелянного матроса будем брать и расстреливать по 50 чел. указанных офицеров или просто их хозяев-буржуев»
[197]. Имелся в виду начальник штаба (фактический командующий) Румынского фронта генерал от инфантерии Дмитрий Григорьевич Щербачев (1857–1932), который сразу же после Октябрьской революции отказался признавать Советскую власть и, опираясь на румынские войска и украинских националистов, подавлял большевистское движение на фронте. 13 января 1918 г. он был объявлен СНК вне закона.
Сохранился черновик заявления А. В. Развозова с формулировкой условий, на которых он готов принять командование: «… я принимаю на себя всю ответственность, но для этого все должны мне верить и на меня [должна быть] возложена вся полнота власти, без этих двух условий работа невозможна. Должность моя должна быть утверждена правительством, потому что разговаривать с немцами может только законное правомочное лицо, кроме того, Совет [Народных] Комиссаров должен дать гарантии, что он обеспечит Б[алтийский] фл[от] продовольствием, материалами и деньгами. Без этого я тоже не могу принять должность. Я написал здесь копию документа об этом и прошу, чтобы этот документ был принят и утвержден Сов[етом] Нар[одных] Комиссаров] в самом непродолжительном времени. При теперешнем тяжелом времени, когда, с одной стороны, у Або предполагается высадка немцев, с другой стороны, в Финляндии идет гражданская война, то я не знаю, с кем мне придется разговаривать, моей единственной задачей будет спасти флот, может быть мне придется переговаривать с немцами, может быть с [финской] белой гвардией, может быть с [финской] красной [гвардией], но разговаривать придется потому, что реальной силы мы больше не представляем. В серьезные минуты нет времени собирать митинги и опрашивать всех мнений о правильности всех мер, в такие минуты я буду решать все сам и при помощи комиссаров осведомлять команды. Я уверен, что некоторые меры, которые я вынужден буду предпринять, будут неприятны командам…»
[198]. К сожалению, один листок из трех (исписанный с двух сторон) этого письма не сохранился, поэтому невозможно судить о том, что еще написал А. В. Развозов. Однако сохранилась последняя строчка этого текста: «Советской власти я всегда не признавал и даже в свое время (7 декабря 1917 г. – К Я.) из-за этого ушел с поста команд [ующего] флотом»
[199].
В краткий период командования А. В. Развозова флотом была издана «Инструкция комиссару при старшем начальнике флота в Кронштадте»
[200], подписанная командующим и новым главным комиссаром Е. С. Блохиным. Согласно инструкции, комиссар при старшем начальнике в Кронштадте не избирался, а назначался «главным командованием Балтийского флота» (то есть командующим и главным комиссаром) и нес перед ним ответственность. Ключевым пунктом инструкции был пятый: «Комиссар следит, чтобы распоряжения Главного Командования беспрекословно на местах исполнялись. Комиссар оказывает всеми мерами, вплоть до чрезвычайных, указанных в декрете СНК, полное содействие Начальнику в поддержании порядка в командах флота и боевой готовности судов флота и не допускает никаких дезорганизованных выступлений (выделенное вписано от руки. – К. Н.)»
[201]. Очевидно, что издание этой инструкции было связано с началом перебазирования флота в Кронштадт. Она была призвана вывести старшего морского начальника в Кронштадте из-под влияния местных комитетов. Несомненно, что вся инструкция была пронизана духом восстановления единоначалия. В ней, правда, был четвертый пункт: «Комиссар наблюдает, чтобы управление флотом протекало в полном согласии с идеей народовластия, которое без особо уважительных причин, непосредственно вредящих боевой мощи и целости флота, не должно нарушаться»
[202], но мы полагаем, что этот пункт носил формальный характер, тем более что он все же допускал нарушение «идеи народовластия».
Практически сразу же после возвращения к командованию флотом А. В. Развозов был обвинен в том, что пытался вступить в переговоры с белофиннами. Как писал М. Б. Черкасский, «небезызвестный Измайлов сагитировал против Вас (письмо адресовано А. В. Развозову. – К. Н.) и у красногвардейцев, провоцируя [и обвиняя Вас в том, что Вы имели] намерения о переговорах с Маннергеймом относительно пребывания судов [русского] в[оенного] флота в Финляндии»
[203]. Надо отметить, что Н. Ф. Измайлов для офицеров штаба флота был одним из самых ненавистных комиссаров. И. И. Ренгартен назвал его «это злое животное»
[204], Г. К. Граф – «наглый и глупый комиссар»
[205]. На наш взгляд, такие характеристики свидетельствуют о самостоятельности И. Ф. Измайлова и его способности проводить в жизнь свое мнение.
По воспоминаниям старшего лейтенанта Г. И. Четверухина (со слов контр-адмирала Сергея Валерьяновича Зарубаева (1877–1921)): «По заявлению Раскольникова, на его вопрос, считает ли Развозов для себя обязательными директивы Совнаркома, тот якобы ответил, что не считает до тех пор, пока правительство не будет избрано Учредительным собранием. Это и послужило причиной немедленного увольнения комфлота со службы»
[206]. На наш взгляд, подобный диалог был вполне возможен, поскольку после Октябрьской революции штаб Балтийского флота во главе с А. В. Развозовым выработал политическую платформу – выжидать Учредительного собрания, которому и подчиниться, а до тех пор терпеть правительство большевиков и сохранять флот. Факт такого разговора подтверждает Г. К. Граф
[207].
Ю. К. Старк свидетельствовал, что к обвинениям А. В. Развозова причастен Федор Федорович Раскольников (1892–1939)
[208]. Вероятно, А. В. Развозова подозревали в том, что он пытался зондировать почву в руководстве финских белых сил о возможности русскому флоту остаться в Гельсингфорсе в случае его взятия белыми. Очевидно, что для сторонников Советской власти подобная перспектива была абсолютно неприемлема – было ясно, что флот (даже если финны будут соблюдать договоренности и в будущем вернут его России) будет возвращен отнюдь не сторонникам большевиков, а какому-нибудь «национальному», то есть белому, правительству. Судьба революционных матросов, попавших в руки белых финнов, была бы самой печальной. Вероятно, А. В. Развозов не верил в возможность перехода в Кронштадт во льдах, поэтому видел перед собой лишь две возможности – уничтожить флот или договориться с белыми финнами о его сохранении. Британский военно-морской агент (атташе) капитан 1 ранга Ф. Н. А. Кроми, который работал в тесном контакте с русским морским командованием, считал, что только А. В. Развозов способен уничтожить флот в случае необходимости
[209]. Подробнее об этом мы расскажем далее.
Вечером 19 марта или в ночь на 20 марта А. В. Развозов был снят с поста командующего флотом и арестован приехавшим в Гельсингфорс Ф. Ф. Раскольниковым. В тот же день был издан приказ ВМК о его отстранении от должности и увольнении со службы «за нежелание считать для себя обязательными декреты Совета Народных Комиссаров и за отказ подчиняться Коллегии Морского комиссариата»
[210].
По словам Г. К. Графа, «Раскольников сейчас же заставил Центробалт собрать новое общее собрание, в котором приняли участие только команды, настроенные против адмирала [Развозова], и вооруженная охрана Центробалта. Уже при одном ее давлении могло быть вынесено какое угодно постановление. Новая резолюция гласила о смещении адмирала Развозова и о передаче всей власти Центробалту»
[211]. Мы считаем недостоверным утверждение о наличии какой-то «гвардии» Центробалта, которая могла заставить матросов делать что угодно. Лучше сказать, что далеко не все команды флота поддерживали возвращение А. В. Развозова в качестве полновластного командующего, памятуя о его четкой позиции по отношению к Октябрьской революции. К тому же другие источники не подтверждают возрождение Центробалта 20 марта 1918 г.
В тот момент предполагалось, что арест А. В. Развозова будет иметь для него самые неприятные последствия. По некоторым сведениям, 27 марта СНК сформировал специальную следственную комиссию по обвинению адмирала в государственной измене
[212]. 29 марта 1918 г. М. Б. Черкасский писал А. В. Развозову: «Вы пишете, что г[осподи]н [В. М.] Альтфатер будет чинить следствие. Тоже следователь! Но, во всяком случае, мы с [К. В.] Шевелевым набросали для Вас и для каждого из нас маленький списочек главнейших поступков и идей, Вами совершенных или высказанных. Это поможет нам всем на следствии показывать совершенно тождественно. Кроме того, я приложу к этому списку еще сводки Сл[ужбы] Связи за эти дни и копии кое-каких бумаг. Все это пришлю Вам в ближайшие дни»
[213]. 3 апреля М. Б. Черкасский переслал А. В. Развозову составленные им и К. В. Шевелевым «заметки о поступках и мыслях за 8 дней Вашего вторичного командования. Сбоку этих заметок мы по памяти восстановили перечни всех мер, проводившихся в жизнь или только намеченных, который, вероятно, будет Вами еще дополнен. Цель этих заметок – основа показаний для нас всех троих, на случай следствия, причем [К. В.] Шевелев и я ни в какие подробности вдаваться не будем, придерживаясь исключительно заметок. Тогда весь следственный материал получит, во-первых, единообразие, а во-вторых, освещение фактов, данное только Вами». Считается, что К. В. Шевелев подал в отставку 12 января 1918 г., но данное письмо свидетельствует, что А. В. Развозов привлекал его к работе в штабе флота во время своего восьмидневного командования. Вероятно, князь М. Б. Черкасский занимал при А. В. Развозове должность начальника штаба (как это и было в июле – ноябре 1917 г.), а К. В. Шевелев стал флаг-капитаном по оперативной части – вторым лицом в штабе.
Беспокойство за судьбу А. В. Развозова испытывали и представители матросов. Ю. К. Старк писал А. В. Развозову 29 марта 1918 г.: «Комиссары Балтийского] фл[ота] послали [В. И.] Ленину бумагу, полностью оправдывающую тебя, в ней говорится, что они все время работали в контакте с тобой, все твои распоряжения были с их ведома, никаких контрреволюционных действий с твоей стороны не было. Во всем виновато вмешательство центральной власти в дела Б [алтайского] фл[ота]. Верховная Морская Коллегия не отвечает своему назначению, а в частности просят убрать [Ф. Ф.] Раскольникова»
[214].
Сам А. М. Щастный о своем приходе к власти во флоте вспоминал: «Явочным порядком, после ухода Развозова и Черкасского, я как старший из строевых чинов штаба вступил в исполнение должности наморси по указанию члена Коллегии Раскольникова впредь до окончательного решения вопроса о наморен Совнаркомом»
[215].
В прекращении преследования А. В. Развозова ключевую роль сыграл его преемник А. М. Щастный. В. А. Белли вспоминал: «Благодаря талантам и связям А. М. Щастного он (Развозов. – К. Н.) очень скоро (23 марта. – К. Н.) был освобожден, но больше к командованию флотом отношения не имел. Была образована должность начальника Морских сил Балтийского моря, как это было раньше до войны, и на нее был назначен А. М. Щастный. Одновременно были сформированы Совет флагманов и Совет комиссаров, как тогда шутили – верхняя и нижняя палаты командования флотом»
[216]. Последняя фраза исключительно точна – те же слова написал князь М. Б. Черкасский в своем письме А. В. Развозову от 3 апреля 1918 г.: «Получается двухпалатная система, Нижнаяя Пал[ата] – Сов[ет] Флагм[анов] и Верхняя – Сов[ет] Комис[аров], А. М. [Щастный] – конституционный монарх»
[217].
Уточним, что Совет флагманов впервые упоминается в докладе А. М. Щастного на пленарном заседание Центробалта и других флотских комитетов 19 января 1918 г. Тогда А. М. Щастный сказал, что 15 января 1918 г. Военный отдел Центробалта и «собрание флагманов» решили держаться выжидательной политики в финляндской гражданской войне
[218]. Тем не менее В. А. Белли может быть прав в том смысле, что во второй половине марта Совет флагманов стал постоянно действующим учреждением.
На допросе 8 июня 1918 г. А. М. Щастный заявил, что после того как он вступил в исполнение обязанностей командующего флотом, он, «с согласия главного комиссара и Совета комиссаров, установил в качестве постоянного учреждения Совет флагманов»
[219]. Таким образом, речь идет отнюдь не об избрании А. М. Щастного Советом флагманов, но напротив, об учреждении им этого органа. Мы полагаем, что версия о выборах командующего флотом на Совете флагманов закрепилась после издания первого систематического исследования истории Гражданской войны на море
[220]. В нем бросается в глаза ряд несостыковок – вовсе не упоминается о кратком командовании флотом А. В. Развозова, а выборы А. М. Щастного датированы временем после 24 марта (даты утверждения положения о Совете флагманов). Поэтому следует признать крайне сомнительным приводимый здесь же рассказ о том, что в Совете флагманов «при тайной баллотировке голоса разделились поровну между двумя выставленными кандидатами и, после категорического отказа одного из кандидатов (не названного по имени. – К. Н.), другой кандидат – бывший Начальник штаба Щастный – согласился принять должность и в таковую вступил»
[221]. Видимо, в данном случае мы имеем дело со слухами, ходившими в офицерской среде. Кроме того, версия избрания А. М. Щастного удачно снимала вопрос о том, кто его назначил и кто, в свете позднейшего осуждения А. М. Щастного, должен за это назначение отвечать.
В том же исследовании приводится факт «попытки представителей консорциума финских банков… предложивших купить часть русских судов для Финляндии»
[222]. В принципе, это было возможно, но поскольку такое предложение не упоминается в источниках, его надо также признать сомнительным. Однако важно, что преувеличенное внимание к теме «продажи» флота вообще было характерно для общественных настроений того времени. Обвинения в «продаже» или «полупродаже» – было и такое словечко – политические противники бросали друг другу на каждом шагу.
28 марта гельсингфорсская газета «Русский голос» писала: «В настоящее время во главе флота стоит флаг-капитан по распорядительной части Щастный, назначенный временно исполняющим должность начальника морских сил Балтийского флота. Как мы слышали, при начальнике морских сил ныне функционируют два учреждения: “Совет флагманов” и “Совет комиссаров”, которые сливаются в пленарное собрание для разрешения наиболее важных вопросов. Слухи о назначении Вердеревского [командующим флотом], по-видимому, отпадают ввиду его отказа принять предложенный пост»
[223]. Спустя три дня та же газета сообщала: «Приказом по флоту Совет комиссаров Балтийского флота объявил, что командование флотом вверяется Начальнику Морских Сил при участии Главного комиссара и Совета комиссаров флота. Временно исполняет обязанности Начальника Морских Сил капитан 1 ранга Щастный. Измайлов, бывший главным комиссаром флота, по постановлению совета комиссаров флота отстранен от должности и в данное время уже уехал из Гельсингфорса. На его место главным комиссаром Балтийского флота избран матрос Блохин. Блохин в настоящее время уехал в Москву, чтобы провести в Совете Народных Комиссаров необходимые для воссоздания боеспособности флота реформы. Совет комиссаров флота пополнен новыми комиссарами, делегированными судами, базирующимися на Гельсингфорс»
[224].
Рассматривая ситуацию с управлением флотом в целом, А. М. Щастный пришел к выводу, что «за время существования Центробалта параллельно ему был исполнительным органом на флоте командующий флотом и его штаб, что вызывало на практике одни сплошные трения. С переходом от Центробалта к Совету комиссаров в конце января – начале февраля эти трения сильно сократились, потому что комиссары непосредственно стали у деловой работы в штабе и видели всегда перед глазами основания для тех или иных принимаемых решений. К этому времени… комиссары поселились окончательно на “Кречете” в своем главном составе, и постепенно наладилась совместная работа. К моменту назначения Развозова наморси уже выкристаллизовались служебные отношения между командным составом флота на “Кречете” с комиссарами. Развозов работал вместе с ними, и я продолжал»
[225]. Комиссары Совкомбалта во многом утратили связь с кораблями и перестали «держать руку на пульсе» флота. Это не было следствием каких-либо действий А. М. Щастного, но создавало условия для того, чтобы он «подмял» под себя Совкомбалт.
Вероятно, сразу после освобождения из-под ареста А. В. Развозов уехал из Гельсингфорса в Петроград, а его жена Мария Александровна (урожденная баронесса фон дер Остен-Дризен (1887–1963)) осталась в Гельсингфорсе. Во всяком случае, он оказался в Петрограде не позднее 29 марта 1918 г.
[226]
Обратим внимание на то, что Советская власть отказалась от преследования А. В. Развозова, и могло сложиться представление, что большую роль в этом сыграло заявление Совета комиссаров. Мы полагаем, что в действительности «дело Развозова» не получило хода из-за неразберихи, связанной с «междуцарствием» в морском ведомстве между П. Е. Дыбенко и Л. Д. Троцким, с переездом правительства в Москву, с необходимостью увода кораблей из Гельсингфорса и с тем, что все внимание СНК было обращено на урегулирование отношений с немцами. Однако для А. М. Щастного безнаказанность А. В. Развозова могла стать еще одним политическим уроком, который показывал, что Советская власть не осмелится тронуть человека, поддержанного личным составом флота.
20 марта МГШ переслал в Гельсингфорс директиву, в которой прямо заявлялось, что флоту не ставятся оперативные задачи ввиду его «полного боевого бессилия». От командования требовалось сохранение материальной части, для чего было необходимо немедленно перевести в Кронштадт корабли, способные двигаться во льду, а остальные перевести после начала навигации. Третий пункт директивы предписывал «подготовиться к тому, чтобы в случае захвата баз флота неприятелем в руки последнего не попали бы корабли, ценные предметы материальной части и припасы в целом виде. Организация, которая должна получить задание уничтожения, должна быть, однако, создана так, чтобы не могло произойти преждевременного уничтожения флота под влиянием панического настроения каких-нибудь отдельных групп или лиц»
[227]. Так впервые была поставлена задача подготовить флот к уничтожению. В 1918 г. такая задача будет ставиться еще несколько раз, и это станет источником тяжелых переживаний для моряков. Понятно, что часть директивы об уничтожении кораблей врезалась в память современников. Г. Н. Четверухин позднее вспоминал, что 20 марта С. В. Зарубаев «огласил директиву Морского генерального штаба о мероприятиях по сохранению флота… оговаривалась и возможность уничтожения флота в случае попытки неприятеля нарушить мирный договор, но так, чтобы это не могло произойти преждевременно»
[228].
Подготовка к взрыву кораблей была проведена, о чем вспоминал в мае 1918 г. главный комиссар флота Е. С. Блохин
[229]. Важными событиями марта 1918 г. на Балтийском флоте стали уход с поста главного комиссара флота Н. Ф. Измайлова (в мае 1918 г. он будет назначен комиссаром Главного морского хозяйственного управления) и избрание на эту должность Е. С. Блохина.
Замена Н. Ф. Измайлова на Е. С. Блохина была отражением политических процессов на флоте. После Октября наиболее активные сторонники Советов, прежде всего большевики, быстро оказались на различных руководящих постах, на фронте, разъехались по стране в роли агитаторов. Кроме того, дискуссия о Брестском мире в определенной степени подняла престиж противников мира – левых эсеров и анархистов. Н. Ф. Измайлов был большевиком, тогда как о политической принадлежности Е. С. Блохина сведения разнятся. В историографии утвердилось мнение, что он был анархистом
[230], однако во время допроса по делу А. М. Щастного Е. С. Блохин заявил, что «принадлежал к партии с[оциалистов]-р[еволюционеров]»
[231].
Н. Ф. Измайлов, несомненно, был значительно более жестким и решительным человеком, способным пойти на конфликт с наморен и установить над ним реальный контроль. Позднее Н. Ф. Измайлов вступит в конфликт с Ф. Ф. Раскольниковым в пору его командования Волжской военной флотилией (весной 1919 г.), считая неприемлемым большое влияние на дела со стороны Ларисы Михайловны Рейснер (1895–1926), занимавшей пост секретаря командующего флотилией, но одновременно являвшейся его женой
[232].
Е. С. Блохин, как мы увидим, подпал под обаяние А. М. Щастного и фактически не выполнял комиссарских обязанностей по контролю над командным составом. Уход И. Ф. Измайлова, вероятно, был предопределен его конфликтом с Центробалтом и закреплением за ним в глазах матросов репутации сторонника более жесткой вертикали власти, борьбы с «комитетами».
11 апреля в интервью Бюро печати Л. Д. Троцкий сказал: «В качестве начальника Балтийского флота на правах командующего флотом назначен моряк Щастный, снабженный самыми широкими полномочиями. Главным комиссаром назначен тов. Блохин. Оба они уравнены в правах, но с тем естественным разграничением функций, что в области оперативной, боевой, чисто командной, Щастный пользуется тою же самостоятельностью, какою старший комиссар пользуется в области политического руководства флотом. Сами матросы экипажа [кораблей] настаивали на необходимости приглашения специалиста и вручения ему самых широких полномочий. Это отнюдь не следует понимать в том смысле, что матросы Балтийского флота “разочаровываются” в режиме Советской демократии. Нисколько. Мне приходилось за последнее время принимать несколько делегаций из Балтийского флота, и из бесед с ними я убедился, что наши моряки по-прежнему занимают непримиримую революционную позицию, и все они, при малейшей попытке контрреволюционного переворота, подымутся как один человек. Но в то же самое время опыт демократического самоуправления показал нам необходимость на исполнительные функции ставить людей со специальными знаниями, со специальным опытом, предоставляя этим лицам известные полномочия… Полномочия означают, разумеется, и прямую ответственность. Самым опасным во всяком деле, а особенно в военном, является раздробление ответственности – оно подрывает дисциплину как наверху, так и внизу»
[233].
В таких условиях А. М. Щастный возглавил флот.
Глава 4
Ледовый поход
А. М. Щастный стал командующим флотом в момент упадка влияния выборных органов в вооруженных силах Советской России и начала постепенного перехода к централизации и руководству сверху. Он оказался у истоков регулярного Красного флота наряду с другими «старыми» офицерами – контр-адмиралом В. М. Альтфатером и вице-адмиралом М. П. Саблиным, который в это же время стал командующим красным Черноморским флотом. Казалось бы, поворот к единоначалию должен был привести А. М. Щастного, М. П. Саблина и других офицеров к мысли о поддержке Советской власти, которая обратилась к превращению «хаоса» в «порядок», но этого не произошло.
Став фактическим командующим флотом 20 марта 1918 г., А. М. Щастный, тем не менее, сохранял видимость полновластия коллегиальных органов. В историографии существует версия назначения А. М. Щастного командующим флотом, согласно которой он был избран командующим Советом флагманов (то есть органом, состоящим из высокопоставленных офицеров) и лишь затем получил утверждение от центральной Советской власти
[234]. В 20-е гг. высказывалось мнение, что в марте 1918 г. нового командующего флотом избрал Совкомбалт
[235]. О выборах командующего пишет и Г. Н. Четверухин
[236]. На суде А. М. Щастный планировал задать вопрос комиссарам Е. А. Блохину и Е. Л. Дужеку: «Отказывался ли я от назначения в должности наморен 20–25 марта[?]; Не устраивал ли специально в верхней рубке “Кречета” заседание Сов[ет] к[омисса]ров, где приводились все доводы против [моего] назначения[?]; Ditto (то же самое (лат.). – К. Н.) в Совете флагманов[?]»
[237]. Очевидно, А. М. Щастный предполагал, что на все эти вопросы будут даны положительные ответы, которые подтвердят, что он отказывался от назначения командующим флотом, приводил доводы в пользу своего отказа на Совете комиссаров и Совете флагманов.
Однако то была тонкая политическая игра. Мы уже писали о том, что об избрании А. М. Щастного на Совете флагманов не могло быть и речи. 29 марта 1918 г. М. Б. Черкасский писал А. В. Развозову: «Морские дела идут в прежнем духе, если не считать создания постоянного совета флагманов – вершителя судеб флота и А. М. Щастного – главного распорядителя. Таким образом, и коллегия налицо, и А. М. [Щастный] ни за что не ответственен, т[ак] к[ак] в совете не состоит. Хорошо ли это? Думаю, хуже не будет, но удивляюсь, как “г[оспо]да”, ратуя о единовластии, сами участвуют в коллегии. А. М. [Щастный] – другое дело, здесь
хитро устроенное сохранение “невинности” (выделено нами. – К. Н.)»
[238] Подчеркнем, что слово «невинность» взял в кавычки сам М. Б. Черкасский. Под «господами» М. Б. Черкасский понимал флагманов Балтийского флота, отношения с которыми у него и А. В. Развозова были в значительной мере испорчены в связи с многочисленными колебаниями адмиралов вокруг признания результатов Октябрьской революции и форм реагирования на приход к власти большевиков.
В том же письме М. Б. Черкасский четко сформулировал свое отношение к событиям: «Наши 8 дней вторичной службы флоту вполне излечили меня от угрызений совести, я вижу, что я пока для флота непригоден»
[239]. Таким образом, М. Б. Черкасский в отличие от А. М. Щастного не желал маневрировать. Последний же маневрировал удивительно искусно.
3 апреля 1918 г. М. Б. Черкасский писал А. В. Развозову: «А. М. [Щастный] после Вашего ухода (с поста командующего флотом 20 марта. – К. Н.) считал, что время для единовластия еще не настало и что в такое время и офицерам (большинству) и командам решительно все равно, какая будет власть, лишь бы кормили и платили деньги. Ввиду этого, а также необходимости какой-либо организации власти для спасения остатков флота, А. М. [Щастный] решил привлечь к управлению флагманов, чтобы через них привлечь постепенно к работе и офицерство. Для этого был создан Совет флагманов, разрабатывающий все вопросы жизненного обихода (штаты, контракты офицеров и команды и проч.) Эти проекты обсуждаются затем в Сов[ете] комиссаров и после этого проводятся в жизнь А. М. [Щастным], который, собственно говоря,
вертит Сов[етом [ком[иссаров] как хочет (выделено нами. – К. Н.)… Оф[ицерст]во ко всему безучастно и после нескольких крикливых фраз по адресу А. М. [Щастного] – теперь перед ним “Жужу на задних лапках”»
[240]. М. Б. Черкасский имел в виду цитату из басни И. А. Крылова «Две собаки»: «“Чем служишь! Вот прекрасно! ” / С насмешкой отвечал Жужу: / “На задних лапках я хожу”». Последняя фраза указывает на то, что далеко не все шло гладко в отношениях А. М. Щастного с офицерами флота. Вероятно, часть их воспринимала его как выскочку, а может быть, и как карьериста-приспособленца, прислуживающего Советской власти. Осенью 1917 г. А. М. Щастный был одним из самых младших капитанов 1 ранга русского флота (на 25 октября 1917 г. он занимал 242-е место в списке по старшинству из 255 капитанов 1 ранга)
[241].
Сам А. М. Щастный во время следствия заявил: «Около 30 марта (опечатка или оговорка, правильно – 20 марта. – К. Н.) вечером в Гельсингфорсе на посыльном судне “Кречет” ко мне в каюту вошел Ф. Ф. Раскольников, приехавший из Петрограда, и сообщил, что им получен приказ Коллегии народных комиссаров об отчислении от должности начальника морских сил А. В. Развозова, а потому до распоряжения Совнаркома о его замене в должность наморси должен вступить я как старший из членов штаба и знакомый со всеми условиями пребывания флота в Гельсингфорсе. Ночью того же дня Развозов после пленарного заседания представителей судовых команд на Гельсингфорсском рейде был по их постановлению арестован, и я фактически вступил в исполнение обязанностей наморси»
[242].
На кораблях офицеры почувствовали оживление работы штаба: «В это время мы стали получать указания от Штаба Флота о подготовке к выходу в море, затем получили указание о том, что мы включены в состав 2-го эшелона кораблей», – вспоминал лейтенант А. П. Белобров, который был лично знаком с А. М. Щастным по линкору «Полтава»
[243].
29 марта было введено «Временное положение об управлении Балтийским флотом», отменившее коллективное руководство им. Документ был подготовлен контр-адмиралом В. М. Альтфатером
[244]. Положение предусматривало должности начальника морских сил Балтийского моря и главного комиссара при нем, которые «избираются» Коллегией НКМД и утверждаются СНК. Слово «избираются» в этом контексте следует понимать как «выбираются из пригодных кандидатов», «предлагаются», здесь не шла речь о какой-либо демократической процедуре. Начальник морских сил, согласно положению, наделялся правами главнокомандующего (с очевидной отсылкой к дореволюционной трактовке этого понятия – права главнокомандующего были подробно разработаны в соответствующих нормативных актах царского времени), он нес полную ответственность за оперативную деятельность и боевую подготовку флота, имел право единолично назначать своих помощников. С главным комиссаром он должен был согласовывать мероприятия в отношении береговых морских частей и приморских крепостей, хозяйственные мероприятия. Кроме того, командующий по согласованию с главным комиссаром имел право «вступать в переговоры с германским командованием и финляндским правительством», руководствуясь при этом особой инструкцией, которая так и не была издана. Главный комиссар назначался ответственным руководителем «в отношении политической и общественной деятельности». В отношении прав штаба флота временное положение от 29 марта 1918 г. прямо ссылалось на дореволюционное положение о штабе командующего флотом Балтийского моря. Совет флагманов и Совет комиссаров объявлялись совещательными органами
[245].
Таким образом, для А. М. Щастного отпала формальная необходимость согласовывать свои действия с Советом флагманов и Совкомбалтом. Однако реальная ситуация, очевидно, требовала поддержания впечатления, что Совет флагманов и особенно Совкомбалт продолжают играть важную роль. А. М. Щастному это удалось, причем демонстративное (хотя во многом и фиктивное) участие этих органов в управлении флотом не ставилось ему в вину на суде, хотя и являлось формальным нарушением «Временного положения об управлении Балтийским флотом».
Кстати, во время суда А. М. Щастного обвиняли также в публичной критике этого положения за недемократичность! Представители офицерства, оставшиеся в Красном флоте, казалось бы, должны были стремиться к восстановлению привычной дисциплины и ликвидации всяких «демократических» учреждений и порядков, поэтому такая критика из уст А. М. Щастного должна быть признана лицемерной политической игрой на стихийно-демократических чувствах моряков. Критика А. М. Щастным положения об управлении флотом нашла отражение в приговоре, где утверждалось, что он «вел контрреволюционную агитацию […] <…> ссылаясь на якобы антидемократичность утвержденного СНК и ЦИК Положения об управлении флотом»
[246].
Совкомбалт в это время находился в напряженных отношениях с центральной властью. В бумаге, посланной Совкомбалтом в СНК с целью оправдать А. В. Развозова, говорилось (в пересказе Ю. К. Старка) о том, что «во всем виновато вмешательство центральной власти в дела Б [алтайского] фл[ота]. Верховная Морская Коллегия не отвечает своему назначению, а в частности просят убрать Раскольникова»
[247].
Следует отметить, что в марте 1918 г. Ф. Ф. Раскольников радикально испортил отношения с комиссарами Балтийского флота – лидерами матросской массы. Вероятно, причиной этого была его роль в снятии А. В. Развозова. Еще в июле 1918 г. члены Совкомбалта припоминали «неправильность действий в увольнении тов. Развозова членом верховной Морской Коллегии тов. Раскольниковым и происходящее из-за этого поднятие недовольства среди матросов»
[248]. Требования «убрать» Ф. Ф. Раскольникова из руководства флотом балтийские моряки выдвигали вплоть до лета 1918 г.
А. М. Щастный был утвержден командующим флотом постановлением Совнаркома 5 апреля 1918 г., вечером 6 апреля из Москвы в Петроград пришла телеграмма И. И. Вахрамеева об этом решении и о том, что Е. С. Блохин в качестве комиссара флота не утвержден по технической причине – потому что «представления о нем не сделано»
[249]. Ближайшим помощником А. М. Щастного по командованию флотом стал начальник штаба флота капитан 2 ранга Михаил Александрович Петров (1885–1938)
[250]. Он работал в штабе и при А. А. Ружеке, 17 февраля он назван флаг-капитаном штаба флота
[251]. В 20-е гг. М. А. Петров претендовал на роль главного теоретика Красного флота, пытаясь поддерживать то направление военно-морской мысли, которое господствовало в России в период между Русско-японской и Первой мировой войнами, и отстаивая строительство линейных кораблей и линейных крейсеров. После 1930 г. эти идеи были признаны вредными, но затем, во второй половине 30-х гг., к ним снова вернулись. Впрочем, это совсем другая история.
3 апреля 1917 г. на полуострове Гангэ (Ханко) высадились первые части германских войск, что привело к перелому в финляндской гражданской войне и остро поставило вопрос о необходимости вывода русского флота из финских баз для его спасения. Четыре русские подводные лодки, стоявшие там, были взорваны своими экипажами.
На другой день англичане уничтожили в Гельсингфорсе семь своих подводных лодок и три транспорта. Видимо, к этому времени следует отнести попытки командира британской подводной флотилии и по совместительству военно-морского агента (атташе) капитана 1 ранга Ф. Кроми подтолкнуть российское командование к уничтожению и русских кораблей. Более подробно мы расскажем об этом в главе, специально посвященной роли британской разведки. Пока же отметим, что Ф. Кроми не верил в возможность вывода эсминцев и подводных лодок в Кронштадт через льды и стремился убедить русское командование в необходимости уничтожить эти корабли в Гельсингфорсе, по примеру англичан.
Корабли Балтийского флота в Гельсингфорсе были подготовлены не только к переходу в Кронштадт, но и к уничтожению. Среди вопросов, которые А. М. Щастный планировал задать на суде свидетелям, был вопрос, адресованный комиссару Е. Л. Дужеку: «Указывалось ли мною, что с приходом [эсминцев] “Новиков” в Кр[оншта]дт и Петроград нужно отставить готовность ко взрыву их; и я такого приказания не отдал, считая положение невыясненным[?]»
[252]Очевидно, подразумевался ответ, что А. М. Щастный не отменил готовность кораблей к взрыву после завершения Ледового перехода, что являлось подтверждением факта их минирования в Гельсингфорсе. В первые дни апреля М. Б. Черкасский писал А. В. Развозову: «…я боюсь, что могут быть и преждевременные взрывы, и несвоевременное бегство»
[253]. К счастью, до взрывов дело не дошло благодаря энергии матросов, офицеров и А. М. Щастного, которые смогли буквально вытащить корабли из Гельсингфорса.