4. После падения империи Галлия представляла собой мозаику варварских королевств. Это были не организованные государства, а просто дружины, предводители которых делегировали права управления на местах своим подчиненным: comites (графам) и duces (герцогам). Поначалу в соответствии с германскими обычаями еще собирались ассамблеи свободных людей для обсуждения важных вопросов и для совершения правосудия, но, когда в мирное время дружина разбредалась по своим поместьям, полученным воинами в награду за службу, король все чаще стал советоваться только со своими дружинниками, проживавшими вместе с ним (двор, то есть те, кто собирался во дворе его поместья). И довольно быстро предводитель франков Хлодвиг возвысился над другими варварами. В этот же период становится все более и более влиятельной и Католическая церковь. Если мы внимательно изучим карту Франции, то увидим, что 4400 деревень «носят имя святых. Существует 770 деревень Святого Мартина, 461 – Святого Петра, 444 – Святого Иоанна, 274 – Святого Жермена, 185 – Святого Павла, 148 – Святого Обена…» (Р. Лакур-Гайе). Христианская религия еще давала некоторые гарантии единства обеих Галлий. Хлодвиг же был язычником, но именно этот факт в значительной степени облегчал его взаимопонимание с Церковью, в отличие от отношений, существовавших между Церковью и бургундскими или вестготскими королями, которые были христианами, но последователями учения Ария, то есть верили, что природа Бога Отца и Бога Сына в Святой Троице различны. Для ариан Христос не был ни полностью человеком, ни полностью Богом, что представлялось очень опасной ересью, которая делала из Христа полубога и под предлогом унитаризма поощряла некий политеизм. Но Хлодвиг под сильным влиянием Клотильды, своей супруги-католички, принял христианство [в ортодоксальной форме. – Примеч. перев. ], что обеспечило ему могущественную поддержку епископов, приверженных Троице, для которых основной задачей была победа в Галлии над арианством и всеобщее признание единосущности Бога Отца и Бога Сына. Но для Хлодвига «триединство Троицы представлялось делом политическим и военным» (Ф. Функ-Брентано). И он прилагал постоянные усилия для достижения своей цели. Хлодвиг был безжалостным циником, его возвышению способствовали как хитрость и убийства, так и успешные сражения. «Ежедневно, – наивно объясняет Григорий Турский, – Бог поражал своей рукой врагов Хлодвига и увеличивал его королевство, потому что он шел к Господу с открытым сердцем и делал все, что было угодно Богу». Уничтожая врагов и друзей, Хлодвиг сумел расширить свое королевство до Пиренеев. «Горе мне, – восклицал он, – что я остался чужим среди чужестранцев и нет у меня никого из родных, которые могли бы мне чем-либо помочь в минуту опасности!»[2] «Он говорил так из хитрости, – простодушно замечает Григорий Турский, – чтобы проверить, не остался ли еще кто-нибудь, кого следовало убить».

Но этот царственный разбойник имел большие заслуги. После падения империи он утвердил территориальное единство Галлии, которая вскоре стала называться Францией (землей франков); он освятил союз короны и Церкви, послуживший условием духовного единства страны; и, наконец, с гордостью приняв от императора Анастасия титул римского консула, он утвердил преемственность власти.



Король Хлодвиг и св. Ремигий. Французская миниатюра. XIV в.



Король Хлодвиг и его семья. Миниатюра Хроники Сен-Дени. XIV в.



Клотильда Бургундская. Фрагмент скульптурного декора собора Нотр-Дам в Корбейле. XII в.



5. Согласно обычаю германцев, воины имели право избирать короля, но только из одной определенной семьи. Король имеет больший авторитет, если он является потомком рода героев или военного вождя и если он помазан Церковью. Символом его власти служат длинные волосы (это отголосок мифа о солнечных героях, так как длинные волосы олицетворяют лучи солнца). Он живет вместе со своими воинами в огромном поместье, доходы с которого идут на их жизнь. Королевская резиденция – это настоящая деревня, жители которой занимаются разными ремеслами: от ювелирного дела до ткачества. Франкский король переезжал из поместья в поместье в сопровождении своих leudes (левдов), то есть «офицеров», а в больших сундуках с тройными запорами перевозили его сокровища в монетах, ценных кубках и драгоценностях. По дороге король охотился, ловил рыбу и заводил многочисленных наложниц среди дочерей своих слуг. Если любовнице короля удавалось ему понравиться, она могла рассчитывать стать супругой и королевой; в этом случае предыдущая королева изгонялась и насильно заключалась в какой-нибудь монастырь. Междусемейные усобицы и распри были излюбленным «спортом» франкских королей. Они приводили к разорению страны, которая процветала в мирные времена, гарантированные Римом. Понемногу закрылись школы, и латинская культура была забыта всеми, кроме Церкви и нескольких «королей-маньяков», таких как Хильперик, который хвалился тем, что он латинист и теолог, и хотел прибавить буквы к латинскому алфавиту, чтобы отобразить некоторые звуки, присущие германским языкам. Вначале еще выживали города, находящиеся под защитой епископов, потом и они пришли в упадок. Военная аристократия землевладельцев остается в этот период единственной властью. Эти дворяне-помещики, полуразбойники-полужандармы, защищают своих крестьян от других разбойников. Церковь является тем убежищем, неприкосновенность которого нельзя нарушить, не свершив святотатства, и беглец имеет право там укрываться. Религия остается могущественной, потому что верующие – или, по крайней мере, суеверные – король и высшее сословие боятся вечной кары. Когда Меровей укрылся в Туре возле гробницы святого Мартина, он открыл Книгу Царств, чтобы по письменам узнать свою судьбу, и прочел: «За то, что вы оставили Господа… предал вас Господь, Бог ваш, в руки врагов ваших»;[3] после этого он плакал горючими слезами. Так через посредство Церкви римский закон еще пытался смягчить жестокость варваров, но, чтобы обуздать звериную природу человека, потребовалось создание новой цивилизации.



6. Меровингская династия королей правила во Франции более трехсот лет – дольше, чем Валуа и Бурбоны. История этой династии нам известна из трудов галло-римского епископа Григория Турского, а также из современных работ Огюстена Тьерри (1840), написанных талантливо, но вызванных к жизни – как и «Germania» Тацита – политическими страстями. Либерально настроенный Тьерри противопоставляет французский народ (Жака Простака), происхождение которого он считает галло-римским, эгоистичной знати франкского происхождения. Противопоставление абсолютно искусственное: крупные землевладельцы были и среди левдов, и особенно среди епископов, находившихся в окружении меровингских королей. Но это вовсе не умеряло их грубости. Григорий Турский рисует нам ужасный мир, где насилие этих полудиких деспотов осуществляется и над их сыновьями, и над их женами, и даже над самими прелатами. «Война двух королев» – Фредегонды и Брунгильды – длилась тридцать лет и представляла собой трагедию, подобную трагедии Атридов. Фредегонда, прекрасная служанка, пленяет чувства короля, женит его на себе, приказывает удавить своих соперниц и продолжает преследовать даже их детей; она является одним из самых отвратительных персонажей истории. Брунгильда, дочь короля испанских вестготов, недруг и золовка Фредегонды, пережила эту выскочку на шестнадцать лет, но та сумела и после смерти одержать победу через посредство толмача своего сына Хлотаря. И Брунгильда, преданная своими левдами, была выдана Хлотарю, приказавшему привязать старую женщину к хвосту лошади, которая, пущенная бешеным галопом, превратила ее в кусок мяса.



Королева Фредегонда. Фрагмент миниатюры Хроники Сен-Дени. XIV в.



7. Таковы разыгрывающиеся во дворцах Меровингов драмы, которые напоминали одновременно и серали, и восточные базары. Толпы наложниц плетут интриги, чтобы на них женились «через кольцо». Отвратительный обычай разделять королевство между сыновьями скончавшегося государя провоцирует при каждом очередном наследовании возникновение братоубийственных войн. Сыновья плетут заговоры против отцов, братья против братьев, и проигравший с обритой головой в знак поражения заканчивает свою жизнь в каком-нибудь монастыре, если до этого его не убили на месте. Воины врываются в церковь во время заседания церковного собора, оглашая воздух призывами к смерти. Один епископ был убит прямо перед алтарем. Однако Дагоберт (629–639) был еще достаточно могущественным правителем, способным вторгаться в Италию, Испанию и Германию. Но после него род Меровингов пришел в полный упадок.



8. Это была печальная, грубая и смутная эпоха, как всякая эпоха, когда рушится старый строй, а люди, уже ничем не сдерживаемые, предаются своим страстям. Галло-римляне лишились администрации по римскому образцу, которая до этих пор осуществляла управление. Варвары разрушили представление о законе, и отныне каждый требует соблюдения обычаев только своего племени; варвары разрушили также и представление о справедливости, происходящей от государства, и отныне, как и Церковь, утверждают, что справедливость творят они. А что же пришло на смену? Чувство свободы? Ни в коем случае. Если у германцев и были некогда добродетели, которые приписывает им Тацит, то они растворились в столкновении с богатой и сластолюбивой цивилизацией. Во что превратилась столь прославляемая преданность? У Григория Турского мы находим только рассказы о предательстве. «Двор Меровингов – это дом терпимости, а Фредегонда – злобная мегера» (А. Пиренн). Каждый король убивает свою жену, своих сыновей; любого человека можно продать за горсть золота. Разврат истощил жизненные силы их рода. Сам Дагоберт, «преждевременно изнуренный своими многочисленными супругами, умирает от старости в тридцать четыре года» (Ф. Функ-Брентано). Совершенно ясно, что такая форма общества не могла существовать долго.

9. Но со смертью одной цивилизации неизбежно нарождается новая. На галло-римской территории некогда выборная королевская власть германцев постепенно превращается в наследственную. В силу воспоминаний об империи она становится вожделенной. Какими бы необразованными ни были меровингские короли, у них сохранялась память о прежней культуре и уважение к ней. Они стремились приобретать произведения византийского искусства, мозаики, восточные ткани. Вокруг них собирается местная и военная аристократия. Она состоит, с одной стороны, из галло-римлян, примкнувших к победителям и сохранивших свои владения, а с другой – из германских вождей, под защиту которых рады были перейти запуганные земледельцы. Но было бы рано говорить о феодализме, потому что senior, «старик», землевладелец и защитник, будущий сеньор, еще не вмешивается в отношения между сувереном и подданными, но постоянные разделы королевства между сыновьями короля ведут к ослаблению власти короны. Страна изрезана наследственными наделами. Бургундия и Аквитания, Нейстрия и Австразия (восток и запад Северной Франции) обретают ясное понимание того, что они являются самостоятельными провинциями. Но еще не умерло и воспоминание о единстве Галлий. Его поддерживает угроза вторжения новых орд (сарацин и гуннов), все еще существующая на границах.



Король Дагоберт I. Миниатюра Хроники Сен-Дени. XIV в.



Золотая фибула. Эпоха Меровингов. VII в.



10. Единство Церкви надо считать примечательным фактором. В самый тяжелый период политической смуты христианская Церковь в целом поддержала «единство своей доктрины и всеобщность своего права». С IV по VIII в. на Востоке состоялось шесть Вселенских соборов, решения которых были признаны Западом. С этого же периода прочно устанавливается и церковная иерархия, а территории различных королевств разделяются на епархии, управляемые епископами. Была некоторая попытка превратить архиепископа Лионского в примата Галлий, в некоего независимого патриарха, наподобие патриархов на Востоке, но она провалилась из-за зависти других городов (Арля, Санса). Епископы были распорядителями церковной собственности, постоянно возраставшей благодаря подношениям верующих и десятине (дар Церкви десятой части доходов верующих) – установлению, существующему еще со времен древних евреев, которое стремится возродить католический клир: «Мы постоянно напоминаем, что по закону Авраама вы должны отдавать Богу десятую часть ваших богатств, чтобы могли вы сохранить себе остальное». Народ уважал епископов, потому что они стали его защитниками, а сеньоры и короли их опасались, потому что в руках епископов было грозное оружие: отлучение и интердикт. Государь, отлученный от Церкви, королевство, подпавшее под интердикт, изгонялись из общества. Но чтобы навлечь на себя подобную опасность, нужны были очень веские причины.



11. Мало-помалу епископы стали поручать священникам церковных приходов заменять их в исполнении священнических обязанностей. Первые приходы были городскими, но во времена Меровингов возникают и сельские приходы с кюре – curati – на постоянной должности. Значительную роль сыграли и монахи. В начале VI в. институт монашества был реформирован святым Бенедиктом, основавшим монастырь Монте-Кассино в Италии; ему принадлежит и выработка знаменитого «Устава» монашеской жизни. В своей работе он проповедовал самоотречение, послушание и особенно – труд. В этом заключалась новизна. На Востоке монахи, одинокие созерцатели, никогда не работали; монахи-бенедиктинцы стали первыми «целинниками» Европы. «Устав» Бенедикта поражает своей мягкостью, здравым смыслом и умеренностью. Во Франции он был введен святым Мавром и стал основой строгого монастырского порядка. Вначале монахи не были служителями культа; когда они превратились в людей церковных, то оказались подчиненными власти епископов, и именно тогда они обратились за помощью к королю, а потом и к папе. В период Средних веков крупные ордены будут зависеть только от папства и войдут в конфликт с национальными церквами. Но в те смутные и темные времена, о которых мы сейчас говорим, монахи, так же как и епископы, способствуют некоторой гуманизации диких нравов общества. Крушение империи, исчезновение чиновников – все это оставило устрашающую пустоту, постепенно заполнить которую должно было установление института епископов, а также феодального и монархического институтов.

III. О том, как Каролинги попытались воссоздать империю

1. После смерти Дагоберта падение Меровингов становится неизбежным, и ни один крупный суверен уже не пытался его предотвратить. Развращенность нравов довела королей до распутства, а потом и до безумия. Изнуренные излишествами, они умирали, не достигнув совершеннолетия. Их матери – служанки, которых затащили в постель покойного короля, – правили вместо своих сыновей. И в то же время истощалась королевская казна – частично из-за освобождения крупных сеньоров от налогов, частично потому, что доминирующее положение исламских государств пресекало всякую торговлю с Востоком, постоянным источником богатств. В зоне Средиземноморья арабское нашествие развивалось с устрашающей быстротой. Мухаммед умер в 632 г., а в 635 г. мусульманские армии были уже в Дамаске, в 641 г. – в Александрии, в 713 г. – в Толедо. В 725 г. арабы поднялись по долине Роны до города Отен. Эти новые завоеватели не ассимилировались с местным населением, как это происходило ранее с германцами. Франки восхищались Римом и приняли христианство. Мусульмане оставались верны своим обычаям и своей вере. В начале VIII в. они почти полновластно хозяйничали на Средиземном море. Они заняли всю Испанию и часть Лангедока. В Провансе они истребляли мужчин, насиловали женщин и увозили детей. При их приближении население скрывалось на вершинах гор, где гнездились орлы (деревни Гримальди, Эз). Позднее сарацины поселились в этих странах и ввели в обиход культуру гречи (еще и сегодня называемой «сарацинским зерном»), дамасскую розу, пористые глиняные кувшины, в которых вода оставалась всегда холодной, финиковую пальму и шафран (без которого не было бы рыбного супа буйабес). Также сарацинам Прованс обязан мавританской архитектурой, танцами и частично поэзией и наукой при южнофранцузских дворах. Но эта стена неверных отрезала королевство франков от восточного христианского мира, наследника античной цивилизации. Повсюду распространялось невежество. Местные говоры вытеснили латинский язык. Короли были столь слабы, что только формально назывались королями, хотя все еще носили серьги и длинную бороду. Истинным главой королевства был высокопоставленный чиновник, который назывался майордомом.



2. Майордом, вначале простой интендант королевского дома, превратился позднее в посредника между королем и его приближенными. Майордомы австразийских дворцов постепенно возглавили независимую аристократию, после того как целая череда королей проявила слабость и неспособность к управлению. В одной семье родом из бассейна реки Маас, в семье Пипинов (их имя сохранилось в названии бельгийского города Пепинстер), эта должность на протяжении целого века переходила от отца к сыну. Один за другим Пипин Ланденский по прозвищу Старый, Пипин Геристальский, Карл Мартелл («Молот») возглавляли эту семью и все королевство. Карл Мартелл правил de facto Австразией и Нейстрией в течение двадцати шести лет. Он создал надежную франкскую пехоту, которая в битве при Пуатье (732) остановила продвижение арабского правителя Испании. Но эта победа не могла помешать вторжениям сарацин. Еще целых два века из-за отсутствия оборонительного флота средиземноморское побережье Франции было открыто для их набегов. Но Европа и христианский мир были спасены. Папа Григорий III, которому угрожали лангобарды, послал Карлу Мартеллу ключи от гробницы святого Петра в Риме и просил его, как защитника Римской церкви, заменить византийского императора, проживавшего на своем далеком Востоке. Со стороны понтифика это был ловкий дипломатический ход. Римская церковь не ждала ничего хорошего от константинопольских императоров-иконоборцев. У нее были все основания опасаться лангобардов, столица которых, Павия, была расположена слишком близко к Риму. Карл Мартелл, добрый католик, жил по ту сторону Альп, что делало из него желанного защитника. Но он медлил, потому что был уже обременен многочисленными военными обязательствами. Однако Рим уже тогда понял, что отныне только франки в состоянии защитить Церковь.



3. Таким образом, в хаосе VIII в. в Западной Европе существуют две силы: франкская армия Пипинов и папство. Власть римского епископа возрастала; как преемник святого Петра, он пользовался авторитетом; он обладал большими вотчинами и после падения империи на западе уже не зависел, как другие епископы, от территориального суверена. После крещения Британии власть понтифика возросла еще больше, потому что если Италия, Испания и Галлия были евангелизированы независимыми миссионерами, то Англию обратил в христианство Рим. Потом из монастырей, находящихся по ту сторону Ла-Манша, Рим отправил апостолов для крещения германцев. Один из них, святой Бонифаций, друг Пипина Короткого, сына Карла Мартелла, стал вести переговоры о соглашении между этим майордомом, пожелавшим стать королем, и папой, нуждавшимся в военной поддержке против своих соседей. Церковь согласилась узаконить смену династии и признать Пипина, который заточил Хильдерика III, последнего из Меровингов, в один из монастырей. Святой Бонифаций помазал его королем одновременно с коронованием его супруги Берты Большеногой. Это был хорошо продуманный поступок, потому что сыновья от этого союза тем самым оказывались дважды освященными. И, кроме того, папа Стефан II в 754 г. пересек Альпы, помазал Пипина в базилике Сен-Дени, провозгласил нового короля и двух его сыновей «римскими патрициями» и наказал франкам впредь избирать себе государей только из этой семьи. Вот таким образом французские короли и приобрели те признаки благочестивости, которые были присущи библейским царям. В обмен на эту из ряда вон выходящую услугу Пипин прогнал лангобардов из папских владений и отдал завоеванные территории не византийскому императору, законному суверену, а римской республике. Так родилось Папское государство.



4. В лице Карла, сына Пипина (прозванного позднее Carolus Magnus), семья получила самого знаменитого из своих вождей. Сам по себе он не был созидателем. Он унаследовал от своего отца Франкское королевство и традиционный союз с Римом. Но ему повезло править сорок три года, и править одному. Нужно было обладать большим мужеством, чтобы жить долго, и он оказался достойным своей удачи. «Меровингская династия утратила моральные добродетели; Карл Великий счел своим долгом возвеличить добродетель» (Н. Фюстель де Куланж). Почтение он вызывал своим достойным поведением, а любовь – своей сердечностью.

Естественно, нельзя верить всему тому хорошему, что говорит о Карле Эйнхард, личный биограф, начитавшийся «Жизни двенадцати цезарей» и приписавший своему герою все, что он нашел достойного похвалы у римских императоров (Л. Альфан). У Карла было пять законных жен (Химильтруда, Дезидерата, Хильдегарда, Фастрада и Лиутгарда) и еще четыре супруги, что Церковь сочла «проявлением неумеренности». Ему до такой степени нравилось подчинять своей власти всех окружающих, что он запретил дочерям выходить замуж, и это вызвало скандал при дворе. Но он был набожен и трудолюбив. Его импозантная фигура, длинная борода, сила и способность к труду остались в легендах. Прекрасное здоровье, любовь ко всем проявлениям жизни постоянно поддерживали его в хорошем настроении. Он любил язык и песни франков. Он носил франкские одежды: короткую льняную рубашку, ярко-красные короткие штаны, кожаные обмотки вокруг ног, безрукавку из меха выдры, белый или синий плащ. Только в дни торжественных церемоний он соглашался украшать себя золотом и драгоценными камнями. Официальной целью его завоеваний провозглашалось обращение язычников в христианство, но союз с Церковью служил, сверх того, его политическим интересам, так как в те смутные времена только церковная иерархия была единственно возможной формой администрации. В 773 г. папа Адриан призвал его на защиту от лангобардов, вновь захвативших города, завоеванные Пипином. Карл явился с внушительной армией, разбил лангобардов, увенчал себя в Павии знаменитой железной короной и в 774 г. посетил Рим. Он был потрясен. Там находилась кровь Христова, Его одежды и стол Тайной вечери. Там церкви были краше, религиозное пение – чище, церковные церемонии благороднее. Там можно еще было видеть памятники имперского величия. Восхищенный Карл Великий задумал сделать из своего королевства центр культуры и веры. Папа короновал его королем франков и лангобардов и возвел в римские патриции. Начиная с того дня он считал себя защитником христианского мира и стал называть себя «королем Божьей милостью», что было для франков совершенно новой формулой.



5. В течение всех сорока трех лет Карл Великий вел войны. Но эти военные кампании не были похожи, как у Меровингов, на борьбу между завистливыми родственниками. У него была постоянная цель: защита от язычников бывшей Римской империи. В первое время эти кампании были направлены на завоевание королевств, входивших в империю (Ломбардия, Аквитания); потом – на борьбу против варваров, захвативших Европу: саксов, славян, аваров, сарацин, а позднее – против норманнских пиратов, которые поселялись на берегах Ла-Манша. Вероятно, Карл хотел присоединить к своим победам и завоевание Испании, и в 778 г. он двинулся на Памплону и Сарагосу, но был вынужден отступить, так как подвергся нападению саксов с севера. При отступлении в Ронсевальском ущелье он потерял свой арьергард, в котором находился его племянник Роланд. Этот эпизод, весьма незначительный с военной точки зрения, стал знаменитым, так как лег в основу сюжета «Песни о Роланде», что доказывает превосходство в умах людей поэзии над политикой. Наподобие некоторых римских императоров, таких как Диоклетиан и Юлиан, Карл основал свой Генеральный штаб на Рейне, так как самая большая опасность исходила от германцев. Долгое время он боролся против саксов. Под страхом смерти он запретил им приносить людей в жертву дьяволу, то есть прежним германским богам. Он депортировал 10 тыс. саксонских семей на принудительные работы во Фландрию. Такими методами без помощи миропомазания он привел язычников к обращению в христианство. Это был принцип «христианство или смерть» (Л. Альфан). Его королевство простиралось от Рейна до Вислы. Когда на папу Льва III было свершено нападение, когда он был обвинен, осужден и изувечен своими врагами, то обратился за поддержкой к Карлу, хозяину Европы. Король франков был растроган и принял на себя роль арбитра христианского мира. В 800 г. в церкви Святого Петра он провозгласил папу невиновным. Для восстановления папского авторитета Лев III придумал гениальный жест. В день Рождества он короновал Карла Великого в базилике Святого Петра римским императором под именем Карла Августа. «Долгой жизни и побед Карлу Августу, Богом коронованному, великому и миролюбивому римскому императору!» – кричал народ. Это означало и восстановление Западной империи, и утверждение права понтификов превращать солдата Церкви в императора. Эйнхард, биограф Карла Великого, говорит, что титул императора ему не понравился, но трудно предположить, чтобы император не был об этом проинформирован до начала церемонии. Единственно правдоподобным кажется только то, что Карл должен был с некоторым беспокойством задуматься, какова будет реакция византийского императора, который считал себя преемником цезарей. Тем не менее, начиная с того дня, Карл именовал себя «правящим римским императором», хотя на самом деле он стремился скорее создать христианскую империю, чем воссоздать империю цезарей. Этот новый титул ничего не добавил к могуществу Карла, но в сознании народов оно оживило идею о единстве цивилизованного мира, которую некогда насаждала в Европе Римская империя. Константинополь выразил поначалу некоторое раздражение, но затем в 812 г. было подписано соглашение, по которому снова появилось два императора: император восточный и император западный.



6. Представление об империи было римским, но система управления при Карле Великом ни в чем не походила на римскую. Во времена римских императоров власть осуществлялась через иерархическую пирамиду чиновников, а финансировалась посредством взимания налогов. У Карла не было ни бюрократической системы, ни больших доходов. Его империя беднела из-за мусульманской блокады. Одни только евреи могли еще торговать с неверными. Вот почему при дворе в Ахене для них был отведен целый квартал. Если на одного из них совершалось нападение, то виновный подвергался штрафу в пользу императора. Через посредничество евреев Карл установил отношения с халифом Гаруном аль-Рашидом, который сделал ему великолепный подарок: слона и маятниковые часы. Восточная империя, отделенная исламом, представлялась каким-то неясным миражом. Так как в Западной империи не было золота, то деньги были только серебряные. Карл Великий мог располагать лишь доходами со своего домена; для управления империей ему остро не хватало чиновников. Личные придворные слуги императора – сенешаль (управляющий дворцом), виночерпий, коннетабль (comes stabuli, то есть граф, ответственный за конюшни) были одновременно и его соратниками. Для письменного делопроизводства у него был церковный шанселье – секретарь, ответственный за церковную канцелярию. Внутри страны Карл мог полагаться на две группы: одну – церковную, а другую – военную. Сеньор какого-либо домена, то есть воин, получивший эту землю в качестве бенефиция (иначе говоря, за оказанную службу), зависел от герцога, графа или маркграфа (возглавлявшего марку), а те в свою очередь зависели от императора. Но на самом деле местные администраторы были почти независимы, они самостоятельно взимали ими же установленные налоги и оплачивали свои расходы. Для контроля над ними император рассылал посланников, знаменитых missi dominici, которые путешествовали обычно по двое: один епископ и один граф. По возвращении эти инспекторы отчитывались о своей поездке перед императором, деятельным государем, который все хотел знать сам. Затем, чтобы разрешить обнаруженные проблемы, Карл диктовал «по Божьему велению» статьи закона, получившие название капитуляриев. Затем эти капитулярии выносились на народное собрание.



7. В год проходило два собрания: одно – осенью, на котором император и его советники подготавливали работу, а другое, генеральное, – весной. Один хронист так описывает эти генеральные ассамблеи, или Майские поля. Они собирались вокруг дворца в Ахене, в Регенсбурге или в каком-нибудь другом городе. В обсуждениях принимали участие только «знатные», но до начала заседания они собирались со своими приверженцами каждый в своем шатре, чтобы выработать линию поведения. Между собранием и императором постоянно курсировали многочисленные посланцы. Если собрание выражало желание обсудить какой-то вопрос с императором, то он охотно туда являлся и все присутствующие совершенно откровенно высказывали ему все, что думали. Карлу Великому нравилось смешиваться с толпой на Майских полях и беседовать с людьми, прибывшими из всех провинций империи. Он хотел знать, где ропщет народ и каковы причины этого недовольства. В капитуляриях, которые он выносил на собрания, были не только законы, но и вопросы: «Почему бывает так, что то на марше, то в армии, когда нужно что-то сделать для защиты империи, воины не хотят помогать друг другу?.. Спросить у епископов и аббатов, что означают слова, которые они так часто повторяют: Отречься от мирского? Спросить, можно ли считать, что тот, кто ежедневно трудится, чтобы увеличить свою собственность, отказался от мирского?..» Это говорит о том, что в вопросах морали Карл не был чужд и иронии. Конечно, капитулярии вовсе не доказывают административных способностей Карла, которым, впрочем, обстоятельства и не позволили бы проявиться, но они говорят о здравом смысле, любознательности и мудром уважении местных обычаев, включая и завоеванные народы.



Карл Великий. Миниатюра Хроники Сен-Дени. Между 1350–1400



8. После духовной деградации Меровингов Карл Великий поощрял возрождение культуры, впрочем весьма еще робкое. Он испытывал склонность к культуре и во время трапез приказывал читать святого Августина и святого Иеронима. Он нашел ученых людей в Италии и Англии. Защищенная морем, Англия с самого начала своей христианизации значительно меньше, чем континент, страдала от иноземных вторжений. Там в монастырях уцелели священные и мирские книги, среди которых были и книги Аристотеля. Школы Йорка, где преподавал знаменитый Алкуин, были несравненно лучше, чем школы на континенте, и Карл, встречавшийся с Алкуином в Италии, делал все возможное, чтобы привлечь его к своему двору. Когда ему это удалось, он создал придворную школу, учениками которой был он сам, его красивые и прекрасно образованные дочери и его советники; кроме того, он создал Академию, в которой Карла называли Давид, а Алкуина – Flaccus.[4] Эйнхард говорит нам, что император укладывал свои дощечки для письма под подушки постели, чтобы в бессонные часы упражняться в письме. В обязанности Алкуина, «министра народного образования», входило: возобновить учебные занятия, создать монастырские и епископальные школы, восстановить рукописи и оживить всю культуру в целом. Император поощрял эту деятельность и предоставлял людей для поисков манускриптов и обогащения монастырских библиотек. «Священной задачей» считалось копирование книг. В капитуляриях мы читаем: «Нам неугодно терпеть, чтобы при чтении священных текстов во время богослужений звучали неприятные для слуха солецизмы [ошибки], и мы намерены перестроить вышеназванные чтения…» Карл пишет одному аббату: «Многие монастыри направили нам послания, в которых сообщается, что братья молятся за нас; и мы заметили, что в большинстве этих посланий чувства были добрые, но слова грубые и непросвещенные… Поэтому мы призываем вас не пренебрегать изучением словесности…» Естественно, что в этом полуварварском ренессансе много наивности. Темы дискуссий кажутся нам довольно пустыми. Труды Алкуина одновременно и педантичны, и ребячливы. Надо заметить, что, кроме описания жизни Карла Эйнхардом, от этой эпохи до нас не дошло ни одного значительного произведения. Но и сам Алкуин сознавал все эти недостатки; он писал императору: «В утро моей жизни я посеял в Британии семена науки; теперь, в вечернюю пору жизни, хотя кровь моя и охладела, я не перестаю сеять эти семена и во Франции и надеюсь, что они расцветут с Божьей помощью и в той и в другой стране…» И наступит день, когда плодами этих посевов станут Шекспир и Монтень.



9. В конце своей жизни Карл Великий стал скорее набожным ученым, чем воином или императором. Его интересовали только молитвы, раздача милостыни и пересмотр Евангелий. Он умер в 814 г., а вскоре после его смерти распалась и его империя. Вторжения пиратов (викингов) и варваров, братоубийственная борьба, последовательные разделы – вся история падения дома Меровингов возобновилась и в эпоху Каролингов. Можно ли говорить, что это произошло из-за отсутствия способностей у потомков Карла Великого? Нет, скорее, это случилось потому, что империя была нежизнеспособной. Слишком обширная для существующих средств коммуникации, плохо защищенная из-за отсутствия кораблей и должного количества воинов, империя была расчленена семейными разделами. У Людовика Благочестивого, сына Карла, было трое сыновей, которые после долгой борьбы договорились в 843 г. в Вердене о разделе наследства. Карл Лысый получил Нейстрию, Аквитанию и Испанскую марку, то есть часть Франции, расположенную к западу от Роны и Соны. Людовик Немецкий объединил Австралию, Баварию, Швабию и Саксонию. И наконец, Лотарь получил земли, расположенные странной полосой, узкой и длинной, идущей от Северного моря до Калабрии, и включающие в себя долины Мааса, Рейна и Роны. Этому государю обязана своим названием Лотарингия. Раздел дал начало двум современным европейским государствам: Франции и Германии; и этот же раздел лег в основу долгих несчастий обеих стран, создав между ними некий коридор, постоянно оспариваемый обоими народами на протяжении всей истории. И все же, несмотря на быстрый распад империи, мы можем говорить, что Карл Великий создал Запад, возродив в нем римскую культуру и привив ему чувство единства.



Карл Великий. Скульптура собора Св. Иоганна в Мюнстере. XII в.



10. Созданию Запада способствовал и ислам. До тех пор пока Средиземное море оставалось общедоступным, свои взоры на восток, к колыбели своей религии, и к Константинополю, хранителю римских традиций, обращали и варварские, и христианские королевства. Но, будучи отрезанными от Востока мусульманскими армиями и флотом, они стали искать другие духовные ориентиры (А. Пиренн) и нашли их в союзе папы и императора – римского епископа и франкского короля. Вот тогда-то и произошел полный разрыв с политическим прошлым. Со смертью Карла Великого начинается новый порядок, который назовут (гораздо позднее) Средневековьем. Его основными признаками являются: а) политическое могущество Церкви. Папа или епископ коронует короля, после чего он правит не как военный предводитель, а как помазанник Божий. Неграмотность мирян обеспечивает церковникам гражданскую власть; вся культура сосредоточивается в их руках; б) промежуточное состояние аристократии между военной и землевладельческой. Во времена Меровингов существовали крупные землевладельцы, пользовавшиеся политической властью, но еще до Карла Великого местные должности уже переходили по королевской милости в другие руки и в другие семьи. Долгое правление императора укрепило герцогские, графские и маркграфские дома. Местные судебные должности стали наследственными. И как только ослабеет центральная власть, герцоги, графы и маркграфы почувствуют себя независимыми, а короли станут всего лишь первыми среди сеньоров. Но после Карла Великого сохранится ностальгия по единству христианского мира. Подлинным каролингским наследием явилась церковная иерархия и правящая земельная олигархия разделенных народов, хранящих в глубине сердец смутное воспоминание о римском величии и о величии империи франков. «Конечно, через тридцать лет после смерти Карла Великого это единство рухнет, но отпечаток этого величия был, вероятно, столь сильным, что внутри каждого из новых государств останется достаточно общих элементов в социальных и правовых установлениях и в церковной организации, чтобы европейская цивилизация смогла продержаться вплоть до Средневековья» (Ф. Лот).

IV. О том, как развивался феодальный строй. Как случилось, что Капетинги наследовали Каролингам

1. После договора 843 г. распад империи Карла Великого продолжился. Начиная с 888 г. насчитывается уже семь королевств: Французское королевство, Наваррское королевство, Провансальское королевство, Бургундское королевство, Лотарингское королевство, Германское королевство и Итальянское королевство. Те немногие грамотные люди, кто был знаком с историей, полагали, что присутствуют при новом крушении Римской империи. «Некогда народ франков блистал перед взорами всего мира, – писал дьякон Флорус, – теперь это великое государство пришло в упадок и разом потеряло и свой блеск, и статус империи… Нет больше народных собраний, нет больше закона; напрасно прибыло бы сюда какое-нибудь посольство – здесь больше нет двора. Что станется с соседними народами по Дунаю, по Рейну, по Роне, по Луаре и По? Некогда связанные между собой узами согласия, теперь, когда союз распался, все эти народы будут страдать от плачевных последствий раскола. До какого еще предела доведет гнев Господень эти несчастья? Найдется ли хоть кто-нибудь, кто содрогнется от ужаса, думая обо всем этом, кто размышляет и горюет о происходящем? Скорее, люди радуются раздорам в империи, а миром они называют тот порядок вещей, который не несет никаких благ мира…» (Recueil des Histoires des Gaules et de la France. T. VII). Так элита страны оплакивала распад империи франков, но народные массы приняли этот распад и даже стремились к нему. Почему же?

– Потому, что уже формировался национальный характер, и потому, что в пределах одного государства люди уже с трудом выносили союз различных народов. Конечно, и франки, и саксы были некогда германцами. Но в течение четырех веков франки, живущие на западе от Рейна, смешивались с галло-римлянами, и в IX в. это смешение завершилось. Уже с полным основанием можно было говорить о французах и немцах; и дело было не в происхождении, а в обычаях, языке и мироощущении.

– Потому что народные массы поняли, что империя уже не в состоянии их защищать. Новые вторжения приводили деревни в ужас. Сам Карл Великий был напуган набегами «людей с Севера», норманнов, которые, приплыв из Дании или Норвегии на судах по 40–60 человек, поднялись вверх по западным рекам и основали в долине Сены и в Кальвадосе независимое государство – герцогство Нормандское. На юге продолжались набеги сарацин. После них оставались обезлюдевшие города и заброшенные поля; девушек они уводили в плен, а монастыри сжигали. Из-за безлюдья распаханные земли вновь зарастали лесами. По деревням бродили дикие звери. Мелкие землевладельцы и крестьяне, поняв, что уже нет администрации большой империи, устроенной по римскому образцу, умоляли местных правителей обеспечить защиту земель от разбойников и пиратов.



2. Действительно, база для создания таких правительств уже существовала. Она состояла из графов, маркграфов и герцогов, из всех воинов, получивших бенефиции или административные должности. И эти солдаты были способны защищать от захватчиков те регионы, которыми они управляли. Своим вассалам они раздавали феоды, то есть земли за несение службы. Сам вассал тоже имел своих вассалов, vassi vassorum, то есть вассалов вассала. «Те, кто не был достаточно богат, чтобы вооружиться и собрать вокруг себя необходимое число слуг и лошадей, складывались по трое, четверо и даже по шесть человек, чтобы экипировать одного всадника. Когда каждый сеньор созывал своих вассалов и отправлялся на призыв своего сюзерена, то по такому принципу создавались целые армии, которые хотя бы теоретически объединяли все жизнеспособные силы народа…» (Г. Аното). Все происходило так, как если бы в наши дни президент США назначил генерала, командующего N-ской армией, губернатором Австрии с правом преемственности для его сына, и если бы этот генерал разделил подчиняющиеся ему земли между полковниками, те в свою очередь разделили бы свои владения между капитанами, а население согласилось бы с таким устройством из страха перед беспорядками. Так на всем Западе медленно и неосознанно складывалась феодальная система – анархия подталкивала слабых под защиту сильных. Эта система принимала самые различные формы; наследование феодов не всегда было автоматическим, но ни король, ни сюзерен никогда не отказывали в инвеституре сыну своего преданного вассала.



Сражение Карла Великого с сарацинами. Миниатюра Хроники Сен-Дени. XIV в.



3. Понемногу феодальная собственность повсюду приобрела свои основные черты. Собственник получил в своих доменах те же права, которые некогда принадлежали государству: право отправлять правосудие, право взимать налоги, право получать ренту. Талья, подобная tributum soli у римлян, была тем налогом, который выплачивали ленники (зависимые крестьяне) за личную защиту и за защиту своих земель, потому что всякую землю необходимо было защищать и всякая земля должна была иметь своего сеньора. Но и сам сеньор держал свою землю от сюзерена, которому он был обязан оказывать всевозможную помощь и услуги. Какую же помощь? В первую очередь военную. Вассал был обязан лично служить в конном ополчении. Замок должен охраняться караулами. Король имеет право проживать у своих вассалов. В мирное время вассалы, прибывающие ко двору на собрание, на совет или на королевские праздники, делают это за свой счет; они должны оказывать денежную поддержку, когда королевский сын становится рыцарем или когда выходит замуж королевская дочь. А если король попал в плен, то они должны выплачивать за него выкуп. Земля, которую владелец ни от кого не получал, называется аллод (alleu) – белое поместье, но очень скоро подобные наделы исчезают. Независимый крестьянин чувствует себя таким беспомощным, что он добровольно «отдается» какому-нибудь сеньору, который отныне в обмен на оброк или службу защищает его. Таким образом, феодальный строй продолжает институт римского и галло-римского патроната.

Виллан – это житель деревни (vilanus). Макан (от латинского глагола manere) – это «тот, кто остается», но не «прикрепленный», как это часто пишут, к земле. Он может уйти, если бросит свои земли. Означает ли это, что, бросив землю, он будет разорен? Дело обстоит сложнее. Ни в IX, ни в XII в. не существовало представления о движимой собственности, которую можно было бы продать. К тому же в разные промежутки времени обычаи не были ни установленными, ни зафиксированными. «Общество – это не геометрическая фигура» (М. Блок). Скорее всего, феодальный строй представлял собой не единую систему, а совокупность миллионов человеческих существ, сеньоров, вассалов и вилланов, которые образовывали разрозненные дружины.



Крестьяне за работой. Миниатюра Мартиролога из аббатства Сен-Жермен-де-Пре. XIII в.



4. Из двух германских понятий – племя и дружина – возобладала именно дружина. В племени свободные люди решали свои дела в пределах собрания. В дружине, подчиненной военной дисциплине, основой становилась преданность вождю (fealty). Феодальный строй – это дружина, сплотившаяся на определенной территории вокруг вождя и всегда готовая перейти от сельскохозяйственных работ к ратным делам. Генерал роздал землю солдатам, но он сохраняет право созвать солдат, если эта земля в опасности. Эта система была воспринята всеми западными народами, потому что она представляла определенный прогресс по сравнению с анархией. В старые времена вилла галло-римлянина была прекрасным домом с колоннадой, которым можно было любоваться, но защитить который не представлялось возможным. Феодальный сеньор строит свой замок – сначала из дерева, потом из камня – на склоне холма или на специально насыпанном «пригорке». У подножия донжона, как овечье стадо у ног своего пастыря, теснятся деревни, и в случае опасности крестьяне укрываются за толстыми стенами замка. В некоторых районах Франции даже церкви укреплены и могут служить убежищем (например, собор в Альби). Создается класс солдат-землевладельцев: это знать. Ей присущи такие черты, как презрение к любому виду деятельности, кроме войны, праздность, дух семейной солидарности, взлелеянный общей гордыней. Одиноко проживая в замках, знать старается оживить свой досуг праздниками и церемониями. Вокруг сеньора собирается настоящий маленький двор. Его вассалы присылают к нему в пажи своих сыновей, и эти молодые люди благоговейно почитают Даму (domina) замка. После смерти сеньора его сын (а если нет наследника по мужской линии, то дочь) наследует его владение, но при этом он должен получить инвеституру от сюзерена и принести ему клятву верности. Во время церемонии инвеституры вассал становится на колени, вложив сложенные руки в руки сюзерена, и произносит: «Отныне и впредь я становлюсь вашим человеком душой и телом». Слово hommage, означающее этот акт, напоминает, что тот, кто признал этот подданнический долг по отношению к другому лицу, становится «его человеком» – «homme», что надо понимать в том же смысле, что и сегодня, когда офицер говорит «мои люди». Вся эта система основана (вроде как в семье) на личной связи моральных обязательств, а не на обезличенном законе, как это было в римском праве. И пренебрежение этой связью становится самым тяжким грехом.



5. В феодальном порядке были серьезные недостатки, но тем не менее это был все же порядок. В X и XI вв. он сыграл важную роль в борьбе с анархией и усмирил террор. Но очень скоро грубая дикость этой военной полиции сама начинает представлять опасность. Из-за отсутствия центральной власти солдат из любого местечка считает, что ему все позволено. И тогда Церковь пытается укротить укротителей, и феодальный сеньор, подчинившийся религиозной дисциплине, становится рыцарем. Вначале все церемонии рыцарства в основном ограничивались посвящением новых воинов. Все примитивные общества были знакомы с такими инициациями, которые сохранились еще и до сегодняшнего дня. Церковь умеет придавать им моральный оттенок. Молодой человек, очищенный омовением, одетый в белую рубашку, постился, проводил ночь в молитвах, исповедался, причащался и, наконец, получал из рук сеньора свои доспехи и меч. «Именем Господа Бога, святого Михаила и святого Георгия посвящаю тебя в рыцари», – произносил восприемник. После этого посвящаемый должен был произнести клятву, текст которой менялся на протяжении XI–XV вв., но общий смысл которой сохранялся: «Я буду служить Богу и своему суверену; я буду защищать права слабых; я не буду сражаться ради награды, наживы или выгоды, а только ради славы и доблести». И наконец посвящаемый обещал, что в любых ситуациях будет преданным, галантным, скромным и ни в беде, ни в смертный час, никогда и ни при каких обстоятельствах не нарушит данного слова. Естественно, что столь благородные правила буквально соблюдались только теми, кто был их достоин. Нравы заурядного рыцаря сильно отличались от рыцарских идеалов. Но принципы оказывают свое воздействие даже тогда, когда остаются только принципами. Рыцарство оказывало просветительское влияние, а Церковь предписывала даже «Божье перемирие» на несколько дней в неделю, когда запрещалось сражаться. Это было большим облегчением для бедных крестьян, земли которых служили полем битвы.



6. Феодальная иерархия никогда не устанавливалась в соответствии с каким-то планом. Она разрасталась, как ветви большого дерева. Сеньоры-сюзерены сами могли зависеть от сеньора-суверена Перигора, Шампани или Аквитании. На первых порах эти сеньоры-суверены подчинялись королю – вершителю правосудия, но в X в. франкская монархия рухнула, и из-за этого «паралича суверенности» и народился феодализм. Все атрибуты государства переходят к местному сеньору. У короля остается только его личный домен. К этому следует добавить, что в тот же период французская монархия была ослаблена борьбой между двумя домами: традиционным домом Каролингов и домом Робертинов (позднее его назвали домом Капетингов), берущим свое начало от Роберта Сильного, графа Анжу и Блуа, одного из самых крупных землевладельцев той территории, что расположена между Сеной и Луарой и представляет собой сердце Франции. В течение ста пятидесяти лет, на протяжении IX и X вв., в семье Робертинов были выдающиеся вожди, великие солдаты, ловкие политики. Многие из них – Эд (Одо), Роберт I, Рауль – избирались королями поочередно с королями из дома Каролингов. Эд защитил Париж от норманнов, чем прославил весь свой род. Другие члены семьи довольствовались титулами франкских герцогов, но государства их были обширнее, чем государства королей дома Каролингов. Французский клир поддерживал Робертинов в их борьбе против Каролингов, которые уже не обладали достаточной властью для действенной защиты Церкви.



7. Учитывая вышесказанное, было бы не совсем верно датировать, как это делалось долгое время, третью французскую династию выборами на трон Гуго Капета. До него уже правили и другие Робертины. Им благоприятствовало и центральное положение их домена, между Орлеаном, Блуа и Парижем. Когда в 987 г. собрались сеньоры Франции, чтобы избрать своего суверена, то у них был выбор между Карлом Французским из дома Каролингов, герцогом Нижней Лотарингии, и Гуго Капетом.[5] Архиепископ Реймсский высказался в пользу Гуго. «Трон, – сказал он, – не занимают по праву наследования. На трон следует выбирать того, кто отличается не только благородством своего рождения, но и своей мудростью. Итак, коронуйте герцога…» Избрание Гуго Капета не является узурпацией власти: это законное признание сложившегося положения дел. Но первым Капетингам было очень трудно. Окружавшие их крупные сеньоры-соперники – графы Фландрии и Блуа, герцоги Нормандии, Анжу и Аквитании – полагали себя столь же могущественными, что и король. Если бы они объединились, то корона была бы против них бессильна. А юг вообще не признавал власть короля. Кто же объединит королевство? Иль-де-Франс Капетингов или Аквитания графов Тулузы? В тот период никто не смог бы этого предсказать. Избранный король полностью зависел от тех, кто его избрал. Он был так слаб, что даже мелкие сеньоры, такие как графы Корбея или Мелена, вызывали его беспокойство. Если бы он был вынужден отправиться из Орлеана в Париж, то для его устрашения хватило бы и башни Монлери, возвышающейся на холме. «Наследник Карла Великого не осмеливался покинуть свои пределы». Он мог располагать доходами только со своих собственных земель и, для того чтобы существовать, вынужден был переезжать из поместья в поместье, как некогда поступали короли варваров. Все те, кто его избрал, постоянно бросают ему вызов из своих неприступных каменных донжонов. Как живая ткань образуется клетками, так и Франция была образована феодальными клетками, ядром которых являлась крепость. Другие органы, и прежде всего мозг, не были еще развиты.



8. Однако новая династия имела в своей колоде несколько сильных карт. Король из дома Капетингов находился в центре страны, а его соперники были между собой разобщены. Его поддерживала Церковь. Во время очень торжественной церемонии коронации его голова и тело были помазаны елеем (смесь масла и бальзама). Считалось, что елей в склянке был принесен святому Ремигию голубкой для крещения Хлодвига, и такое божественное крылатое происхождение лишь добавляло значимости всей церемонии. После коронации король присутствовал на мессе и причащался и как мирянин, и как епископ,[6] что подчеркивало его почти священное положение. Вот почему свято верующий народ считал, что король получил свои полномочия от Бога и что уже ни один другой государь не обладает теперь такими же полномочиями. Позднее распространилось даже мнение, что король может творить чудеса и излечивать золотуху – «коснуться золотухи». (Еще и при Людовике XV в день коронации из всех концов королевства пришли тысячи больных только для того, чтобы их «коснулся» король.) Король не принадлежит к клиру, «его жена и меч не позволяют причислять его к монахам», но он и не совсем мирянин (М. Блок). Король Франции, король – Божий помазанник, король-чудотворец, в народном представлении оставался к тому же и наследником императора. В эти дни всеобщих раздоров, когда приближение тысячного года – конца света по Апокалипсису – нагнетало «волны страха», народные массы с ностальгической тоской вспоминали золотой век, «doulce France» – «милую Францию», которой великие государи даровали некогда мир. Легенда о Карле Великом поддерживала чувство национального единения: «Под сосной, возле куста шиповника, возвышается трон, весь из чистого золота; на нем восседает король, правящий милой Францией. Бела его борода, и глава его убелена». Он мудр, обходителен с женщинами, суров с неверными. Бог его любит и защищает. Вот тот государь, которого помнит и призывает французский народ. Уже в течение некоторого времени страна разделена на феоды, но воспоминание о единстве все еще не забыто.



9. Первые Капетинги были бедны, их домен невелик, а вассалы сильны. К тому же и лингвистическая анархия усугубляла слабость государя. В Руане и Кане говорили по-нормандски, в Бретани – по-кельтски, в Провансе и Аквитании – на провансальском (окситанском) языке. Сам феодальный характер королевства подвергал его постоянной опасности, так как домену всегда угрожали проблемы, связанные с наследованием после смерти родителей и мужей. Объединение этих разрозненных частей Франции было сизифовым трудом, и каждое поколение должно было вновь браться за работу, уже проделанную поколением предыдущим. Другую опасность представляли выборы, происходившие после кончины государя; каждый раз они вновь ставили под вопрос всю проделанную работу. Капетинги успешно пытались бороться с этой угрозой, коронуя старшего сына еще при жизни отца. Так, в Рождество 987 г. Гуго Капет удостоил этой чести своего сына Роберта Благочестивого. На следующий год он заключил важный политический брак своего сына с вдовой графа Фландрии. С этим союзом связана романтическая история, очень показательная для понимания нравов этого века. Роберт был влюблен в свою кузину Берту, дочь короля Бургундии; он ненавидел свою жену, которая была старше его и на которой его заставили жениться, поэтому он с ней развелся и, как только стал королем, женился на Берте. Папа приказал расстаться супругам-кузенам, потому что они состояли в слишком близком родстве. Роберт упорствовал, и тогда государство было отлучено от Церкви. В 1001 г. анафема восторжествовала над чувством любви. Роберт расстался с Бертой. Но в 1001 г., чувствуя, что он не может жить без любимой женщины, Роберт совершил путешествие в Рим, чтобы умолить папу. Папа был непреклонен, и Роберт подчинился. Эта история интересна тем, что она показывает всю слабость первых королей из дома Капетингов, которых скорее терпели, чем уважали бароны, еще вчера бывшие им ровней. И только при поддержке Церкви эти короли могли сохранить свою власть.



Серебряный денье Гуго Капета. X в.



V. О том, как Капетинги, округляя свой домен, сформировали Французское королевство

1. XI в. отмечен тремя важными событиями. Первое – это завоевание Англии норманнами. «Люди с Севера», датчане или норвежцы, которые правили в Кане, Байё и Руане, необыкновенно быстро восприняли латинский дух. Сочетание римской традиции с молодой энергией викингов привело к изумительным результатам. Суверены, твердо стоящие на своем и обладающие ясным умом, эти нормандские герцоги часто оказывались более «современными», чем французские короли. Они взимали налоги, довольно умело вели свои финансовые дела, строили прекрасные церкви в Кане и Байё и собирали в своих монастырях ученых людей со всего света. В 1066 г. герцог Вильгельм Бастард, прозванный позднее Завоевателем, завладел Англией благодаря удачной операции, которую можно одновременно считать дипломатической, военной и религиозной. Он подчинил местное население, роздал земли своим рыцарям, организовал Церковь, предписал элите язык (французский) и, оставаясь герцогом Нормандским, провозгласил себя королем Англии. Начиная с этого дня присутствие на землях королевства крупного вассала, который и сам являлся могучим сувереном, стало постоянной угрозой для короля Франции. И эта проблема могла быть разрешена только тогда, когда король Франции станет хозяином Нормандии – или когда король Англии станет хозяином Франции.



Рыцари отправляются в Первый крестовый поход. Французская миниатюра. XIII в.



2. Второе важное событие – это Крестовый поход. Через Крестовый поход Церковь пыталась обратить отвагу феодального воина на службу христианскому миру. Как и во времена языческой Античности, паломничество было обычной формой проявления благочестия. Тысячи паломников шли в Рим, в Сантьяго-де-Компостела, в Иерусалим. Начиная с 637 г. Гроб Господень оказался в руках неверных, но веротерпимые мусульмане долгое время радушно встречали паломников. Гарун аль-Рашид признал за Карлом Великим право защищать святые места. В 1071 г. Иерусалим перешел в руки турок-сельджуков, которые почти полностью запретили доступ в этот город, почему и возник замысел изгнать оттуда неверных. Могущественные папы предложили план, по которому святая война должна была возвеличить престиж Церкви и в то же время дисциплинировать рыцарство. Гораздо легче, чем подавлять воинственные инстинкты, направлять их в нужное русло. Сочетание епитимьи с битвой должно было понравиться рыцарям, которые любили кровавые схватки, но очень боялись вечных мук. Сюда же примешивались и мирские мотивы: итальянские купцы хотели возродить торговлю с Востоком, а сеньоры надеялись получить новые княжества. Первый крестовый поход был в основном французским. Папа Урбан II был французом; Франция была колыбелью рыцарства; ее знать и мечтать не могла ни о чем лучшем, как принять участие в этой величественной затее.



Олифант. Западная Европа. Около 1200



3. Крестовый поход был провозглашен Урбаном II в 1095 г. на Клермонском соборе. Петр Пустынник (Петр Амьенский) объезжал Францию верхом на муле и приглашал простой народ стать крестоносцами. Этот Крестовый поход бедноты был умилительным и злосчастным начинанием. Большинство принимавших в нем участие погибли еще до Иерусалима. Крестовый поход рыцарей был организован лучше, его снабжение осуществлялось по морю итальянскими купцами. Три армии пересекли Европу по трем разным направлениям. Дисциплина в них была гораздо ниже, чем энтузиазм. Каждый солдат – авантюрист и паломник, – как только ему казалось, что есть повод для недовольства, добивался смены предводителя. Принцы искали скорее новых королевств, чем прославления Бога. Император Константинополя Алексей Комнин пришел в ужас от нашествия этих орд. Но он все же сумел договориться с их предводителями и даже оказал им помощь. Малая Азия была оккупирована, и в 1099 г. Иерусалим был взят. Крестоносцы образовали королевство Иерусалимское, феодальное государство, королями и баронами которого были французы. Французский язык и французская цивилизация заняли на Ближнем Востоке доминирующее положение. Взаимоотношения крестоносцев с неверными были намного лучше, чем это можно было ожидать. Завязывались дружеские связи. Происходило взаимопроникновение обеих цивилизаций, отчего выигрывали обе стороны. Часто бывает так, что именно через контакты с Востоком западная мысль осознает свою самобытную природу и свою прочность. Средневековые войны совпали с самым ярким периодом расцвета греческой мысли. И с Крестовых походов датируется начало европейского возрождения. На три последующих века они определили мировые торговые и морские центры. Марсель, Генуя и Венеция – порты, из которых отправлялись крестоносцы, – превратились в большие города. Там были построены постоялые дворы для паломников. Полицейская служба на Средиземном море обеспечивалась военными орденами – рыцарями ордена Святого Иоанна Иерусалимского и тамплиерами, которые строят большой христианский флот и создают первую международную армию. И начиная с XII в. тамплиеры защищают Прованс от сарацин; там еще и сейчас можно найти развалины замков ордена. В самой же Франции непосредственным результатом Крестовых походов стало ослабление феодализма в пользу монархии. Большое число знати разорилось, подготавливаясь к походу в Святую землю; многие не вернулись оттуда. Такое ослабление военного класса было на пользу королю и населению городов.



Второй крестовый поход. Осада Тира. Французская миниатюра. XIII в.



4. Третьим важным событием XI в. является возрождение городов и формирование во Франции третьего сословия. В темные века анархии не все римские города погибли, но они потеряли свое значение и свою независимость. Муниципальная система перестала функционировать; только несколько старых городов были спасены епископами, и они же стали их сеньорами. Но родились новые укрепленные города с торжищами, и жителей этих бургов (bourgs) стали называть буржуа (горожанами). Находившиеся под защитой замков бывшие villas превратились в маленькие городки (villes), где проживали купцы. Поначалу, по мнению их сеньоров, эти купцы ничем не отличались от всех остальных мананов (зависимых крестьян). Но им было объединяться легче, чем земледельцам, и они организовывали религиозные братства и гильдии по ремеслам. Защищаясь от пиратов и разбойников, они путешествовали флотилиями или группами. Принципом каравана в силу необходимости является принцип объединения. Город вырабатывает свои правила и выбирает своих руководителей. Он стремится получить свою хартию и свои свободы (то есть привилегии). Это движение было общим для всей Европы того времени. Впереди оказались германские и итальянские города, потому что они были богаче и процветали. В бывших римских городах на юге Франции оживляется старинное муниципальное управление. В таких же городах на севере создаются коммуны, приносящие присягу городу. Иногда (как это случилось в Лане) движение за эмансипацию коммун принимает революционный оттенок. Но это, конечно, исключение. Городской купец полностью признает феодальный порядок, он только требует считать себя его составной частью и хочет, чтобы город воспринимался как коллективный сеньор. Король поощряет коммунальное движение, потому что права на рынок представляют для него источник существования. Возрождение европейской торговли начинается в Венеции и во Фландрии, где располагаются центры морской торговли, в первом случае – с Востоком, а в другом – со Скандинавией и с Англией. Позднее на полпути между Венецией и Фландрией, в Шампани, открывается ярмарка обмена товарами, которая способствует обогащению и других французских городов. Многие епископы и сеньоры предоставляют в своих землях привилегии горожанам на полюбовных началах, чтобы способствовать росту числа их жителей, которые будут нести повинности и создавать ополчение.



5. В других странах у городских коммун была более удачная судьба. В Германии города Ганзейского союза превратились в независимые республики, такие же как Флоренция, Милан и Венеция в Италии. В Англии в процессе создания палаты общин горожане присоединились к рыцарям и вскоре стали управлять страной бок о бок с лордами. Во Франции жители городов увеличивают свое богатство и реальную власть. Из их среды выходят советники государей, судьи парламента,[7] литературные гении. Но они все так же будут оставаться отдельным классом, который дворянство и Церковь будут рассматривать как более низкий, и именно неудовлетворенность третьего сословия и приведет к революции 1789 г. В XI и XII вв. новый класс горожан опирается на короля и, как только это оказывается ему по силам, начинает поддерживать короля в его борьбе против феодалов. Людовик VI Толстый (1108–1137) – это поборник справедливости, который прежде всего стремится поддерживать свободные связи между королевскими и епископскими городами. Он разрушает до основания те замки, сеньоры которых запрещают свободное передвижение по дорогам, и обуздывает тех феодалов-самодуров Иль-де-Франс, которые обирают купцов и грабят аббатства. Людовик VI стал защитником «кутюмы французов» от наступления на нее сеньоров. Аббат Сугерий, министр Людовика VI, восхваляет его за то, что он защищает церкви, помогает бедным и несчастным, охраняет мир в королевстве. «Всем известно, – говорит Сугерий, – что у королей длинные руки…» Это совершенно новое представление, так как никому бы и в голову не пришло сказать о первых Капетингах, что их власть простиралась далеко. Новая королевская власть уважает независимость феодальных сеньоров только лишь в пределах их доменов. Но она ставит себя выше всех местных властей, когда речь идет о поддержании порядка, справедливости и мира. «Королю не пристало нарушать закон, потому что и король, и закон черпают свой авторитет из одного и того же источника», – пишет Сугерий. Иначе говоря, король Франции начинает играть в своей стране роль человека, исправляющего несправедливости. Он все так же остается первым среди феодальных сеньоров, сюзереном над сюзеренами. Но он и помазанник Божий, король Божьей милостью. Вскоре ему уже нет надобности напоминать о своем сакральном статусе, чтобы оправдать свою власть в глазах французского народа. Основой новой монархии явилась защита ею закона. Появляются города, которые, стремясь освободиться от тирании своих собственных городских магистратов, просят короля взять их в прямое управление. И вот так – выдают ли короли городам хартии, вмешиваются ли как посредники между городами и их сеньорами или посылают в города своих прево – возникает сотрудничество их с буржуазией.



6. Людовик VI, сластолюбец и обжора, умер молодым, «настолько измученный своим брюхом, что жир доконал его» (цит. по А. Люшеру). Он успешно женил своего сына на Алиеноре Аквитанской, которая в качестве приданого принесла королю Франции весь юго-запад вплоть до Пиренеев. К несчастью, этот союз был недолгим. Людовик VII обладал рыцарскими чертами: набожностью и любезным простодушием. С обворожительным видом он говорил одному англичанину: «Ваш государь не знает ни в чем недостатка. Золото и серебро, драгоценные камни, шелковые ткани – все у него есть в изобилии. Мы же во Франции живем хлебом, вином и чувством удовлетворенности…» Но королева Алиенора не разделяла его «чувства удовлетворенности». Она тосковала по своим аквитанским трубадурам и с презрением говорила о своем набожном супруге: «Я вышла замуж за монаха, а не за короля». Король совершил ошибку, взяв ее с собой во Второй крестовый поход в Святую землю. Там она вела себя отнюдь не как святая, влюбилась в красивого раба-сарацина, и ее пришлось увозить силой из Антиохии. Мудрый аббат Сугерий советовал королю запастись терпением: «Что касается королевы, вашей супруги, я придерживаюсь того мнения, что вы должны скрывать недовольство, которое она вам причиняет, до тех пор, пока вы не вернетесь в свое государство, где сможете спокойно освободиться от этого и других неприятных дел…» Но после смерти Сугерия развода уже нельзя было избежать. Алиенора, женщина бурного темперамента, страстно влюбилась в графа Анжуйского Генриха Плантагенета, крепко сбитого юношу с бычьей шеей и рыжими, коротко стриженными волосами, обладавшего вулканической силой и манерами соблазнителя. Она вышла за него замуж и принесла в качестве приданого Лимузен, Гасконь, Перигор и все герцогство Аквитанское. Таковы были нелепые последствия переплетений личных и феодальных отношений: женский каприз мог расчленить целую империю. У Генриха (в наследство от его матери Матильды) уже было герцогство Нормандское; от отца он получил Мэн и Анжу. После своей женитьбы он стал во Франции гораздо более могущественным, чем французский король. Когда в 1154 г. он стал к тому же еще и королем Англии, то возникла угроза, что анжуйская империя поглотит Францию.



Алиенора Аквитанская и Генрих II Плантагенет. Английская миниатюра. XIV в.



7. Людовик VII (1137–1180) и его сын от третьего брака (с Алисой Шампанской) Филипп Август правили каждый по сорок три года. Филипп Август очень разумно воспользовался своей долгой властью. Он взошел на трон в возрасте пятнадцати лет, и в наследство ему досталась крайне тяжелая обстановка в стране. В XII в. король Франции выступал как суверен второго плана по сравнению с анжуйской империей и немецкой империей, охватывавшей и часть Италии (по старинной традиции каролингского императора, короля Ломбардии). И все же Филипп Август победил императора и изгнал из Франции Плантагенетов. Энергичный, румяный, крепкий и здоровый крестьянин со спутанной гривой волос, жестокий, эгоистичный и рассудительный, он ни в чем не походил на обычного феодального короля. Его идеалом был не рыцарь, а терпеливый и хитрый политик. Он прекрасно справлялся со своей ролью. Жесткий с сильными мира сего, умело использующий простой народ в борьбе с феодалами, он привлек на свою сторону города и с самого начала своего правления обуздал коалицию крупных сеньоров. Против Англии он использовал претензии Церкви, не простившей Генриху II убийства архиепископа Томаса Бекета, а также семейные раздоры Генриха с его ужасными сыновьями. Если бы Плантагенеты были едины, то, конечно, они бы победили. Но они неосмотрительно позволили Филиппу подстрекать сыновей против отца, а потом – братьев друг против друга. Поначалу Филипп Август был в прекрасных отношениях с Ричардом Львиное Сердце, наследовавшим Генриху II. Они вместе отправились в Крестовый поход, но рассорились, и по возвращении Филипп Август предпринял попытку завоевания земель Ричарда. Ему повезло, потому что после смерти Ричарда (1199) его противником стал Иоанн Безземельный – безумец, которого можно было обвинить в нескольких смертях, что давало основание провозгласить конфискацию его владений.

Таким образом, феодальное право сыграло на пользу Филиппу Августу, который смог вернуть почти без боя Нормандию, Мэн, Анжу, Турень и Пуату. Для Франции это была сказочная удача. Та легкость, с которой все эти провинции перешли в другие руки, доказывает, что в сердце народа единство с Францией существовало задолго до своего фактического осуществления. Однако опасность еще не была устранена. Враги французского короля объединились; король Англии (Иоанн Безземельный), германский император Оттон IV, граф Фландрский и другие крупные феодалы собрались во Фландрии. Против этой коалиции Филипп Август мог противопоставить Церковь и народ. В 1214 г. в битве при Бувине он наголову разгромил феодальную реакцию и иностранных захватчиков своей двадцатитысячной армией, состоящей из городских пехотинцев – большим новшеством по тем временам. Эта победа закрепила дело Капетингов. Во Франции она была встречена с необыкновенным восторгом, естественным при освобождении страны, осознающей свое единство. Народ повсюду плясал, клирики пели, церкви были украшены коврами, дороги были усыпаны цветами, травами и ветвями. В Париже семь дней и семь ночей кряду пели и плясали студенты. Король простил даже тех, кто вступал до этого в союз против него. Так зародилось национальное единство.



Алиенора Аквитанская. Фрагмент надгробия XII в.



8. Филипп Август был государем нового типа, прекрасным организатором, прекрасным дипломатом, прекрасным военным специалистом. Он был не просто сеньором над сеньорами – он стал главой правительства. Он осознал важность экономических вопросов и помог французским купцам вновь завоевать доверие за границей. «Не должно, чтобы наши люди страдали», – заявлял он. Он взял под свою защиту и иностранных купцов, приезжающих на ярмарки. Он придал французской монархии те «три инструмента, которые до того в ней отсутствовали: покорных чиновников, деньги и солдат». Для перехода от феодального строя к национальной государственности следовало воссоздать центральную власть. Филипп Август создал институт провинциальных бальи, которые должны были трижды в год являться в Париж, рассказывать о делах, проходящих в их бальяжах, и отчитываться по ним. За время его царствования доходы короны поднялись с двухсот двадцати восьми тысяч ливров до четырехсот тридцати восьми тысяч в год. При феодальном строе налог, как и любая служба, носил чисто личный характер. В дальнейшем королевская политика будет направлена на то, чтобы восстановить римское понятие института государства. При Филиппе Августе эта политика еще оставалась в зачаточном состоянии. Король на правах феодального сеньора получал в личную казну такие поступления, как доходы с домена, талью, сборы за права на торговлю и монополию на некоторые товары, феодальные подати. Эти королевские поступления были все еще достаточно случайны: преобразование барщины в оброк, ленная подать (рельеф) – то есть налог, взимаемый при переходе феодальной собственности в другие руки; периодическое преследование несчастных евреев, столь прибыльное, что в 1198 г. король и граф Шампани «оставляют за собой всю собственность своих евреев»; налоги на духовенство, вызывающее зависть своим богатством. Тамплиеры, монахи-воины и банкиры, выполняли для Филиппа Августа обязанности королевского казначея. Их командор во Франции, брат Эмар, исполнял должность распорядителя финансов.



Король Филипп Август отправляется в Крестовый поход. Французская миниатюра. После 1332



Филипп Август. Фрагмент скульптуры северного трансепта Реймсского собора. Первая половина XIII в.



9. Филипп Август был одним из первых градостроителей. Он проявлял особую заботу о Париже, своей столице, и приказал замостить две улицы, соседствующие с его дворцом в Ситэ, которые до этого были двумя грязными, дурнопахнущими дорогами. Он создал в столице полицию – королевский дозор, состоящий из двадцати конных сержантов и сорока пеших. Напротив Ситэ на правом берегу зарождался деловой центр – город Париж (ville de Paris). На левом берегу в Латинском квартале поселяются студенты университета. Король приказал окружить этот тройной город крепостной стеной и построить в ее восточной части «нашу Луврскую башню» для защиты города. Когда он отправлялся в Крестовый поход, то ключи от казны и охрану печатей доверил шести парижским купцам. До того времени король Франции брал с собой в поездки все свои скудные архивы. Филипп Август, которому случилось однажды, попав в засаду, утратить очень важные реестры, создал королевский архив. Он был набожен, но тем не менее умел отстаивать перед Церковью права государства. Папа Иннокентий III считал королей своими вассалами. Филипп Август никогда не соглашался с таким правилом. Он позволил Симону де Монфору совершить Крестовый поход против альбигойских еретиков, но отказался ему помочь, а после поражения альбигойцев примкнул к Монфору только для того, чтобы присоединить к короне владения Раймунда VII, графа Тулузского, а также владения его вассалов – виконта де Безье и графа де Фуа.



10. Если мы сравним карты королевского домена 987 и 1223 гг., то увидим, что за эти два века герцог Иль-де-Франса превратился в короля Франции. Капетинги сумели так ловко объединить интересы короны с заботой о национальном благе, что уже никто, кроме нескольких крупных и завистливых вассалов, не оспаривал законности их власти. Представление о том, что король может избираться ассамблеей, было полностью забыто. Филипп Август был первым из Капетингов, кто, уже ничего более не опасаясь, осмелился отказаться от обычая короновать сына еще при своей жизни. И его сын Людовик VIII без всяких затруднений унаследовал трон. После своей коронации в Реймсе он торжественно въехал в Париж, что послужило поводом для всеобщего ликования, подобного празднованию после победы при Бувине. Школы и суды были закрыты. На перекрестках плясала молодежь под звуки оркестров из гитар, псалтериумов и литавр. Ничто не объединяет народ лучше, чем праздники. Вслед за потрясениями и смутой воцарились традиции монархии.



Крестовый поход 1209 г. Изгнание альбигойцев из крепости Каркассон. Миниатюра Хроники Сен-Дени. Около 1415



VI. О том, как Людовик IX освятил монархию и как Филипп Красивый ее укрепил

1. Людовик VIII, так же как и его отец Филипп Август, был хладнокровным, честолюбивым и трезвомыслящим. Его во всем поддерживала жена – Бланка Кастильская, энергичная и набожная испанка. Казалось, что Людовик создан быть великим королем, но он скончался через три года после начала царствования, оставив четверых малолетних сыновей под регентством своей вдовы. По завещанию он отдавал в «удел» своим младшим сыновьям французские провинции Артуа, Анжу, Мэн, Пуату и Овернь. Опасный прецедент! Зачем же было бороться за единство королевства против крупных вассалов, если вслед за тем опять вернуться к феодальным уделам принцев крови? Но Людовик VIII, вероятно, считал, что принц, лишенный всех прав, будет для короля завистливым соперником и что престиж королевской семьи пострадает, если принцы будут обездолены.



2. Несмотря на такую неосторожную щедрость, сразу после смерти Людовика VIII один из Капетингов младшей ветви, Пьер Моклерк, герцог Бретонский, создал коалицию против регентши. Бароны, некогда укрощенные сильными королями, видя перед собой всего лишь нелюбимую народом иностранку и малолетнего ребенка, ввергли Францию в период волнений, длившийся пять лет. Они требовали, чтобы было возвращено право избрания короля. Говоря другими словами, они хотели вернуть монархию национальную к монархии феодальной. Поначалу Бланка ощущала себя столь беспомощной, что не осмеливалась перевезти короля-ребенка из Монлери в столицу, опасаясь, как бы «парижане не явились за королем с оружием в руках». Однако она сумела спасти трон для сына и воспитала его в соответствии со своим идеалом короля-рыцаря. Бланка была безгранично преданной и до безумия ревнивой матерью. Когда король женился на Маргарите Прованской, королева-мать до такой степени вмешивалась в супружескую жизнь этой четы, что Людовик IX и его молодая жена – а их комнаты находились одна под другой – вынуждены были, чтобы избежать бдительности Бланки, встречаться на лестнице, что не помешало им иметь одиннадцать детей. И все же король любил свою тираническую мать. Он сохранял к ней уважение до самой ее смерти и «установил по ней глубокий траур».



Скульптурное изображение Людовика IX Святого на тимпане собора Нотр-Дам в Париже. Около 1250



3. Людовик IX (позднее канонизированный и ставший Людовиком Святым) унаследовал от своих родителей глубокую набожность и сильный характер. Он отнюдь не был святошей. Прекрасный рыцарь с постоянной улыбкой на устах, он любил шутить с домашними, которых усаживал в изножье своей кровати. Несмотря на свое набожное смирение, Людовик, не задумываясь, одевался по-королевски – в алый сюрко, отороченный горностаем. Он пояснял: «Нужно одеваться так, чтобы резонеры не говорили, что это слишком пышно, а современная молодежь не говорила, что это недостаточно пышно». По утрам король присутствовал на мессе, а после дневного отдыха – на заупокойных службах. Он спрашивал своего друга-сенешаля Жуанвиля: «Согласились бы вы быть скорее прокаженным, чем свершить смертный грех?» – и делал внушение, если Жуанвиль предпочитал грех. Каждый год в Страстной четверг Людовик обмывал ноги бедным. «Сир, – сказал ему честный Жуанвиль, – я никогда не буду мыть ноги этим вилланам». – «Правда? – спросил король. – Это очень плохо». И он попросил его изменить свои привычки. Своему сыну он советовал любить Бога, помогать бедным и убогим, поддерживать добрые обычаи королевства, избегать общества плохих людей, окружать себя прюдомами, не страдающими жадностью; не судить, не зная всей правды, всегда иметь хороших прево и бальи, «свершать только разумные траты». Все эти поучения составили великолепное «Руководство для короля Франции». Собрания под дубом в Венсенском лесу, во время которых он вершил правосудие, сидя на ковре среди своих приближенных под сенью дерева, стали знаменитыми. В своих решениях он никогда не учитывал ранг спорящих и, хотя и был очень набожным, не колеблясь отстаивал права своих подданных против Церкви.



4. Смелый солдат, Людовик Святой принял участие в двух Крестовых походах: в седьмом в 1248 г., который длился шесть лет и был сплошной чередой катастроф, и в восьмом в 1270 г., который окончился в Тунисе смертью короля, заразившегося чумой. Сир де Жуанвиль, сопровождавший своего господина, оставил рассказ об этих походах. Они были организованы гораздо лучше, чем первые. Лошадей грузили на корабли, борта которых могли откидываться для их погрузки. При отплытии все, стоя на палубе, пели Veni Creator.[8] Когда крестоносцы «удалялись от той земли, где они родились… они проявляли безмерную отвагу, потому что по вечерам, засыпая, не были уверены, что утром не окажутся в пучине моря…» Погибло не одно судно, но когда возле Кипра корабль Людовика дал течь, то, несмотря на уговоры своих спутников, он отказался пересесть на другой, чтобы не волновать остальных путешественников.

По возвращении из Седьмого крестового похода он натолкнулся на новую коалицию баронов и английского короля. Людовик их разбил, а затем, ко всеобщему удивлению, вернул Англии Пуату, Гасконь и Гиень. «Так как наши жены – сестры между собой, а наши дети – кузены, то следует, чтобы между нами царил мир». Взамен он только потребовал, чтобы английский король оказывал ему в этих провинциях соответствующие почести и чтобы были забыты все остальные английские притязания на континенте. Это было проявлением необыкновенной умеренности требований. Но прежде всего Людовик хотел быть справедливым. Исключительной целью его внешней политики было поддержание мира между христианами и борьба с неверными. Во всех остальных случаях он всегда был готов вести переговоры и договариваться полюбовно. Для сохранения мира с Испанией он мог отказаться от Каталонии. Он посредничал между папой и императором, призывая их к переговорам. Своей сдержанностью он «выдвинул французскую корону в первый ряд». Его брату Карлу Анжуйскому папство предложило Королевство обеих Сицилий в ошибочной надежде, что Карл окажется столь же достойным королем, что и Людовик. Самой большой моральной победой для Людовика стал тот день, когда в 1264 г. король Генрих III и английские бароны попросили его быть арбитром в их конфликте. Авторитет сдержанности представлял собой нечто совершенно новое в мире, где до того все разрешалось только насилием. Никогда еще христианский мир не был так близок к тому, чтобы объединиться.



Людовик Святой дает наставления наследникам. Миниатюра манускрипта «Жизнь и чудеса Людовика Святого». 1330–1340



5. Во внутренней политике Людовик IX продолжал дело Филиппа Августа. Он считался с феодальной законностью, но пресекал злоупотребления ею. В частности, он запретил внутренние войны, которые были бичом для простого народа. Центр управления юстицией Франции, Curia Regis, все еще расположен во дворце короля, и сам Людовик в качестве первого судьи королевства выслушивает жалобщиков под дубом в Венсенском лесу или в другом месте, если двор куда-то переезжает. Но как у животных в процессе эволюции развиваются новые органы, так и в государстве, по мере того как оно развивалось, клетки королевского двора делились и специализировались, создав Большой совет, ответственный за политические дела, счетную палату и парламент, или постоянный суд. Формируется мозговой центр Франции. Заседающий в Париже парламент не имеет ничего общего с английским парламентом, появившимся примерно в то же время. Это – апелляционный суд, верховный суд всего королевства, а не собрание представителей разных сословий. Людовик Святой подчинил провинциальных бальи новым правилам, которые стали гарантиями для населения, находящегося в их ведении. Он предписал бальи оставаться в своих бальяжах еще сорок дней после окончания их полномочий, для того чтобы они чувствовали свою ответственность за вынесенные решения. В течение всего срока его царствования финансы были здоровыми, а доходы превалировали над расходами.



Смерть Людовика Святого во время Крестового похода в 1270 г. Миниатюра Хроники Сен-Дени. XIV в.



6. В 1270 г. Людовик IX умер. Его сын унаследовал королевскую власть, обладавшую гораздо большим авторитетом, чем та, что досталась в наследство от предков ему самому. Отныне король из дома Капетингов будет восприниматься не только как законный (по праву наследования) государь, он будет непосредственным представителем Бога, который ощущает себя причастным самому Богу, а потому может обходиться и без посторонних советов. Вот так безупречная святость Людовика IX приблизила королевский дом и все королевство к абсолютной монархии, ранее совершенно чуждой франкским королям. Благодаря ему Франция приобрела новый престиж среди других народов – престиж морального авторитета. Поэтому не вызывает удивления, что в 1297 г. Людовик IX был канонизирован и стал святым Людовиком. После смерти он был воспет французскими поэтами:

Добрый король Людовик правил на землеНа пользу баронов и мелкого люда…К кому будут теперь взывать столь сильно его любившиеБедные люди, когда добрый король умер?

7. Нелегко быть сыном святого. Филипп III Смелый был набожным, доблестным – подлинным рыцарем, но восхищение Франции его отцом оказывало парализующее влияние на поступки сына, и поэтому он остался заурядным государем. В период его царствования и царствования его наследника, Филиппа IV Красивого, главной фигурой является уже не король, а «люди короля», сейчас мы назвали бы это «аппаратом». Филипп III покончил с Крестовым походом своего отца, объявил, что предпримет новый, но так никогда и не собрал его. Злым гением Филиппа был его дядя Карл Анжуйский, король обеих Сицилий, который втянул его в совершенно бессмысленный конфликт с Арагоном. Филипп III не желал этой войны. В «Поучениях», оставленных его королем-отцом, он читал: «Я указываю, чтобы ты остерегался своей власти, чтобы не воевал ни с одним христианином, а если тебе причинят зло, то используй все пути, чтобы доказать свою правоту раньше, чем начать войну… И следи, чтобы тебе дали добрые советы до того, как ты развяжешь какую бы то ни было войну; чтобы причина войны была оправданной и чтобы ты предъявил сначала четкие требования злодеям, а потом еще и выждал бы необходимое время…» Но в 1282 г. в Палермо во время вечерни (от этого кровавого события сохранилось выражение «Сицилийская вечерня») был перебит французский гарнизон Карла Анжуйского, и Сицилия перешла к арагонцам вопреки желанию папы, который заявил тогда Филиппу, что отвоевать ее – это святая цель и что война против Арагона – это тот же Крестовый поход. Эта кампания обернулась жалким поражением Филиппа. И тем не менее графство Тулузское перешло по наследству к королю Франции. Он женил своего сына на наследнице королевства Наваррского и графства Шампанского, что было очень выгодно для французской короны. Понемногу служащие короля взяли под свою юрисдикцию все толпы людей, носящих тонзуру, «клириков по закону и развратников по жизни», которые до того безнаказанно бродили по всей Франции, требуя для себя привилегий духовенства. Таким образом, и при Филиппе III продолжились непрерывные и плодотворные усилия по укреплению династии, но государем, который вслед за Филиппом Августом и Людовиком Святым дополнил троицу великих королей из дома Капетингов, стал преемник Филиппа III – Филипп IV Красивый. Святой оказался между двумя политиками.



Филипп Красивый. Деталь скульптуры надгробия в аббатстве Сен-Дени. XIV в.



8. Был ли Филипп Красивый, человек таинственный, молчаливый, скромный, носивший власяницу и не боявшийся папы, действительно великим государем, или, напротив, он был королем слабым, которого использовали дерзкие советники? Это не особо важно. Великими были его дела. Он унаследовал сильную королевскую власть и еще больше укрепил ее. В период его царствования людьми короля были легисты с юга или из Нормандии, воспитанные на императорском или римском праве. Их идеалом в меньшей степени являлась христианская монархия Людовика Святого, чем империя Карла Великого или Цезаря. Их самой горячей заботой являлось единство королевства, а их излюбленным методом были судебные процессы. «Мы – всегда заботящиеся о том, чтобы быть правыми», – пишет Филипп Красивый королю Англии Эдуарду I. Такой правотой можно оправдать любое требование. Феодальное право, римское право – все годится французским легистам, лишь бы это служило интересам короля. В Париже они строят Дворец правосудия, и в нем появляется постоянный штат, получающий жалованье. Ничто не способствовало в большей степени разрушению феодализма, чем возрастающий авторитет королевского правосудия. Любой недовольный жалобщик обращается к бальи или в парламент государя с апелляцией на судебное решение, вынесенное сеньором. В любой деревне местный судья чувствует, что за ним наблюдают, что ему грозит опасность. Благодаря бракам, наследствам и договорам домен разрастается еще больше, в него уже входят пятьдесят девять из ныне существующих французских департаментов, которыми управляют тридцать девять бальи и сенешалей. Но такая администрация стоит очень дорого, в шесть раз дороже, чем при Филиппе Августе (А. Леви-Мирпуа).



9. У Филиппа Красивого, «самого большого расточителя среди наших королей», есть только один финансовый принцип: доставать деньги любыми путями. Он создает новые налоги: la maltôt – налог на торговый оборот; налог на доход (пятидесятая или сотая часть) для «защиты государства»; клятвенные заемы, гарантированные определенными поступлениями и конфискациями. В 1306 г. арестованы все евреи, на их имущество наложен арест. Затем наступает очередь ломбардских банкиров. «Наши подданные изнывают от их ростовщических процентов» – таков предлог. Банкиров обирают, изгоняют, а затем призывают вновь, чтобы тянуть с них новые деньги. Разве имеет какое-нибудь значение, что подданных разоряют, раз король получает свою долю пирога? И наконец, девальвация через «порчу» монеты. «Мы были вынуждены приказать чеканить монету, в которой, возможно, немного меньше веса и немного иной сплав, чем в монетах наших предшественников…» Существовали и частные фальшивомонетчики, но их король приказывал варить живьем в кипятке. Чтобы не нести ответственности за преступление, необходимо, чтобы оно исходило от государства. Эта постоянная потребность в деньгах, возникающая из-за развития королевской администрации, влекла за собой и политические последствия: спор с папством, освобождение крепостных за денежный выкуп, продажа должностей, увеличение числа консультативных ассамблей, на которые призывается духовенство, дворянство и горожане, чтобы принудить их согласиться на новый налог и его распределение. Так финансовое положение диктует политику. При Филиппе Красивом впервые в истории Франции возникает дилемма: административный деспотизм или здоровые финансы. Сильное правление стоит дорого. Но правление, которое стоит слишком дорого, перестает быть сильным.



10. Англо-французский спор все еще не был решен и не мог быть решен до тех пор, пока король Англии оставался господином области Гиень. «В те времена англичане чувствовали себя в Бордо столь же естественно, как они чувствуют себя сегодня в Бомбее, а жители Бордо считали это столь же противоестественным, как жители Бомбея считают это сегодня» (Г. Фишер).[9] Постоянно возникающие инциденты привели к войне. Союзницей Франции была Шотландия; союзницей Англии – граф Фландрии. Филипп Красивый приказал построить эскадру, чтобы господствовать над Ла-Маншем. В результате Эдуард сохранил Гиень, но признал в ней себя вассалом, женился на Маргарите (сестре Филиппа Красивого) и женил своего сына (будущего Эдуарда II) на дочери короля Франции Изабелле. Это оказалось серьезной ошибкой Филиппа Красивого, которая стала одной из причин Столетней войны, потому что те права, которые Эдуард III, сын Изабеллы, предъявит французской короне, восходят именно к этому союзу. Фландрия, как это происходило в течение многих веков, колебалась между Францией и Англией. Она была богатой, гордой и независимой. Фламандские горожане оказывали сопротивление своим графам, что поощряло иностранные интриги. Филипп Красивый вел с ними долгую борьбу с переменным успехом. Ткачи не раз опрокидывали французскую конницу. «Брюггская заутреня» была столь же кровавой, как и «Сицилийская вечерня». И наконец в 1305 г. был подписан договор. Филипп получил Лилль, Дуэ и Орши, которые образуют сегодня одну из самых богатых французских провинций.



11. Но самой трудной задачей королевства стало противостояние Франции папству. В течение трех веков Рим боролся против Германской империи и английской монархии за признание привилегий для духовенства. Если светские суверены предоставляли епископам инвеституру, если они имели право устанавливать сумму налога на церковное имущество, если духовные должности могли быть получены путем интриг или подкупа, то уже не было и речи ни о независимости, ни о безупречности Церкви. Подчинение Божественного установления властям человеческим означало отречение от сана и полное отступление. Вот поэтому-то целый ряд сильных пап и боролся за свои права, применяя отлучения и интердикты. Папы победили империю, но повсюду возрастало национальное самосознание. И уже вставал вопрос, смогут ли когда-нибудь папы иметь в сильных королевствах священнослужителей, подчиненных только Святому престолу. Вот поэтому капетингская монархия, ревниво оберегающая свои права, рано или поздно должна была вступить в борьбу с Римом. Никто не может служить двум господам, и Бонифаций VIII, воинственный и победоносный папа, рассматривал любое человеческое существо как подчиненное только римскому понтифику. В 1296 г. он опубликовал буллу Clericis laicos, которой запрещал светским лицам устанавливать сумму налога на духовенство и грозил отлучением любому клирику, который будет выплачивать эти деньги светскому лицу, наложившему на него данный налог. Филипп Красивый нанес ответный удар, запретив вывоз денег, что прекращало поступление доходов в Ватикан. Папа отступил, но в 1300 г. в Риме праздновалось наступление нового столетия, и в Ватикане собралось два миллиона паломников со всего христианского мира. Ослепленный зрелищем своего собственного могущества, Бонифаций VIII ужесточает борьбу с королем Франции и в булле Ausculta fili призывает Филиппа оправдаться в выдвинутых против него обвинениях в чеканке фальшивой монеты. Похоже, папа брал на себя управление всем миром, принимая образ заступника в чисто светском вопросе. В 1302 г. Филипп Красивый собрал своих баронов и представителей городов и, ощутив их поддержку, оказал сопротивление. Булла Unam Sanctam излагала доктрину папы: «Люди живут в двух ипостасях: одна – духовная, другая – светская. Если мирская власть заблуждается, то судить ее должна власть духовная». Тогда король Франции бросил вызов папству. Один из его советников, Гийом де Ногаре, отправился в Италию и во время неслыханно бурной сцены угрозами попытался добиться сложения сана с Бонифация VIII. Тот не отступил, облачился в торжественные одеяния понтифика и заявил, что скорее погибнет, чем сложит с себя сан. Затея Ногаре провалилась. Но папа был очень преклонного возраста, и от пережитых волнений он умер. Его преемник тоже почти тотчас скончался; поговаривали, что он был отравлен.



12. В 1305 г. под французским нажимом папой был избран епископ из Бордо Бертран де Го, принявший имя Климента V. Этот папа решил, что отныне Рим не является надежным для проживания местом, и некоторое время переезжал из города в город, а затем в 1309 г. обосновался в монастыре доминиканцев в Авиньоне. Графство Венессен, в котором находился Авиньон, принадлежало Святому престолу, а позднее папы купили и сам город. Их пребывание в этом городе продолжалось с 1309 по 1377 г., и все это время они находились под полным влиянием французских королей.[10] За это время Авиньон преобразился. Епископскую резиденцию папы превратили в роскошный дворец, полный произведений искусства. При папе образовался двор, была создана папская администрация и фискальная система. Папство взимало аннаты (годовой доход с любого церковного бенефиция, переходящего из рук в руки) и другие налоги, делавшие его очень непопулярным. Во времена подъема национального самосознания и развивающейся королевской фискальной системы конфликты между двумя властями, оспаривающими жалкие гроши налогоплательщиков, были неизбежны. Это «вавилонское пленение» окончилось в 1377 г., папа возвратился в Рим. И тогда конфликт между двумя представлениями о национальной самостоятельности, итальянским и французским, вылился в избрание двух пап. Авиньон и Рим сосуществовали одновременно, и христианский мир оказался разделенным надвое Великой схизмой.



13. Самым тягостным моментом этих конфликтов между Францией и Римом был процесс над тамплиерами при Филиппе Красивом. Этот славный орден монахов-воинов, которые носили белое одеяние с красным крестом, был основан во времена Крестовых походов для защиты Святой земли. Орден не преуспел в этом начинании, и в 1291 г. даже сама Сирия была завоевана мамлюками. Но тамплиеры приобрели большие владения во Франции. В большинстве провинций командорства ордены оказались самыми процветающими доменами. Рыцари занимались крупными сделками и одалживали деньги самому королю. От них было выгодно избавиться, а лживых слухов для проведения такой акции было предостаточно. Одни обвиняли тамплиеров в предательстве и в сговоре с сарацинами; другие считали их нравы и верования преступными. Их называли еретиками и бесстыдниками, описывали их оргии. «Пить как тамплиер» стало повседневным сравнением. Правда состояла в том, что правила жизни тамплиеров были очень строгими, но возможно, что некоторые из них грешили отсутствием целомудрия, а та тайна, которой они окружали свои инициации, только помогала их врагам. Грозный Ногаре, на которого были возложены обязанности хранителя Печати, занялся разорением тамплиеров и добился цели. Под пытками они признавали все, чего от них требовали. Пятьдесят четыре рыцаря были сожжены на костре. Папа Климент V, пришедший в ужас от такой жестокости, долгое время отказывал в осуждении всего ордена целиком. В конце концов он тоже уступил шантажу и угрозам. Орден был разорен и распущен, а его Великий магистр Жак де Молэ сожжен на костре. Рассказывали, что на костре де Молэ «приказал королю предстать в конце года перед Божьим судом». Это происходило 11 марта 1314 г., а в конце того же года Филипп IV скончался. Эта ужасная судебная трагедия имела долгие и тяжелые последствия. После «дела тамплиеров» была установлена преступная процедура, по которой самые отвратительные пытки были разрешены в судебных процессах против ведьм.



Сожжение на костре Великого магистра ордена тамплиеров Жака де Молэ в 1314 г. Миниатюра Хроники Сен-Дени. XIV в.



14. В 1308 г. Филипп Красивый созвал в Туре Генеральные штаты, чтобы в упомянутых выше конфликтах привлечь на свою сторону общественное мнение. В этих собраниях были представлены не только бароны и духовенство, но и двести пятьдесят городов. Можно ли говорить, что созыв этих штатов явился признаком того, что Франция вслед за Англией склонялась к созданию парламентских институтов? Ни в коей мере. В Англии очень быстро сформировались две палаты – палата лордов и палата общин, а рыцари и горожане договорились совместно заседать в нижней палате; во Франции же все три сословия остаются разделенными, что уничтожает всякую возможность общенационального представительства. Генеральные штаты ничего не обсуждают и ничего не предлагают; они слушают и одобряют. Просто факт их созыва помог королю взимать налоги и прекратить недовольство по поводу испорченной монеты. А такая поддержка была ему крайне необходима, так как во Франции стало нарастать раздражение. К моменту смерти Филиппа Красивого его ненавидели повсеместно. Заслужил ли он это? Он укрепил королевский абсолютизм, боролся против власти духовенства и против феодальной власти и общественному мнению предпочел интересы частных лиц, что само по себе было положительным. Но его жестокие легисты добивались поставленных целей несправедливыми средствами. Будь на его месте Людовик IX, он добился бы тех же самых результатов, не причинив обществу таких страданий.

VII. О том, как в период Средних веков сформировалась французская цивилизация

1. Нельзя рассматривать Средневековье как мрачный период варварства между двумя светлыми периодами: Античностью и Возрождением. Наоборот, цивилизация Средневековья – это великая цивилизация, одна из тех, что дали человеку ощущение морального и социального равновесия, одна из тех, что создали самые прекрасные произведения западного искусства. Не вызывает сомнений, что Афины, Рим, Византия, Александрия достигли некогда такого уровня культуры, на который не мог претендовать Париж XII в., но, чтобы приносить плоды и впредь, древние цивилизации нуждались в прививании новых ростков. Своеобразие французской цивилизации заключается в том, что она сумела переплавить и спаять воедино элементы средиземноморской и варварской культуры. Французская цивилизация – это цивилизация «чересполосицы». Перемены в человеческом обществе происходили в первую очередь в тех регионах, которые широко открыты для всевозможных влияний. Так процветала в свое время классическая Греция на границе между европейским и азиатским миром. Точно так же и Франция: через свое средиземноморское побережье она тесно соприкасалась с греческим, римским и византийским миром; через свое атлантическое побережье она соприкасалась со скандинавскими викингами; через пиренейскую границу – с исламом; через Рейн – с варварами. Это смешение спасло ее, как говорит Фосийон, от извечного провинциализма Центральной Европы. С X в., а особенно с начала XII в. возникает французское Возрождение, идеи и искусство которого будут освещать всю Европу.



2. Распространение по всей Европе какой-либо национальной культуры значительно облегчалось тем фактом, что Церковь создала нечто вроде сообщества народов со своим особым языком – латинским, и предложенная ею вера почти всеми была принята как неоспоримая. Во Франции, так же как в Англии или Германии, как в Испании или в Италии, Средние века прежде всего являются эпохой христианской веры. Любой француз XII в. не имел и тени сомнения в предназначении земной жизни. Он верил, что Бог создал этот мир так, как об этом рассказывалось в Библии; что люди живут на земле, чтобы заслужить спасение души; что в день Страшного суда одни будут прокляты, а другие спасутся. Он страшно боялся вечной кары и, чтобы избежать ее, готов был свято соблюдать свою религию, свершать паломничества, подавать милостыню. По мере того как города богатеют, местный патриотизм и единая вера подталкивают горожан отдавать свои силы и сбережения на постройку церквей, достойных их Бога. И этот контраст между малой населенностью городов, убогостью частных жилищ и великолепием соборов доказывает силу их веры.



3. В те времена даже в мыслях не допускалось, что какой-нибудь философ может поставить под сомнение истины, данные в Откровении. Неверующий подвергался опасности быть отлученным, подпасть под интердикт, подвергнуться пыткам. Выйти за рамки христианского сообщества означало обречь себя на смерть. Но в этом правиле есть одно исключение: этим исключением были евреи, к которым проявляли терпимость как к свидетелям Священного Писания, как к полезным посредникам в торговле с неверными и как к заимодавцам под проценты. Они обязаны проживать в гетто, но вольны посещать синагоги и заниматься религиозными еврейскими науками. Через евреев во Францию проникает арабская культура. Все остальные живут под влиянием Католической церкви. Месяцы и годы отмечаются процессиями с хоругвями братств. Купцы различных гильдий украшают коврами стены церквей, в которых находятся прекрасные изделия ювелирного искусства и церковные облачения, шитые золотом. То, что делает сейчас какой-нибудь богатый американец для своего университета, – это то же самое, что делал богатый купец XIII в. для своего собора.



4. Церковь занималась также и образованием. В деревнях священники обучали детей богатых родителей катехизису, чтению, письму и счету. Епископальная школа имела право выдавать «лицензию» на преподавание. Когда при Капетингах складывалась королевская администрация, она нуждалась в писарях и законниках, которые были бы одновременно и богословами. Из этой потребности родились университеты, которые поначалу были гильдиями или корпорациями профессоров и студентов. Они возникли из школ при соборах, в которых преподавалось семь светских искусств: грамматика, риторика, диалектика, арифметика, геометрия, астрономия и музыка. Начиная с XII в. Париж становится центром преподавания, знаменитым во всей Европе. Мечтой Абеляра, как всякого образованного человека, было преподавать в Париже, но когда он не смог этого делать в Ситэ, то перебрался на другой берег, на холм Святой Женевьевы. Понемногу французские короли поняли, что собрание молодых людей разных национальностей на stadium parisiense, пришедших испить «из этого источника католической веры», создает огромный престиж и для страны, и для ее государя. «Ни в Афинах, ни в Александрии никогда не бывало такого притока студентов» (Ги Бретон). Папы использовали Парижский университет для распространения католического учения. «Для Святой Церкви наука парижских школ – как сияющие светочи в руках нашего Господа», – писал Александр IV в 1255 г. Но молодые клирики вели себя крайне вызывающе, они были «всегда готовы разозлить горожанина и соблазнить горожанку, они были обжорами за столом, но малонабожны на церковных службах». Сохранились их письма к родственникам: «Мы просим вас прислать с вручителем данного письма сумму денег, достаточную для покупки пергамента, чернил, чернильницы и других необходимых предметов. Вы же не оставите нас в стеснительном положении…» (цит. по А. Люшеру). Позднее Панург Рабле продолжит эту традицию.



5. У Университета не было ни зала для общих собраний, ни своего бюджета. Он не был центром обучения для сыновей дворянства, которые получали образование в своих замках. Греческая или римская элита состояла из воинов, которые в то же время были людьми образованными; в Средние века функции были строго разделены: клирик преподавал, молился, управлял, а рыцарь сражался. Робер де Сорбон основал в 1253 г. первый коллеж Парижского университета – Общину бедных магистров и студентов. Университеты выдавали дипломы бакалавров искусств, магистров искусств, докторов права, теологии или медицины, и эти средневековые звания сохранились до наших дней в американских университетах, унаследовавших через Англию средневековые французские традиции. В этих школах, в основном духовных, классическому образованию не уделялось большого внимания. Урок представлял собой комментированную лекцию по тексту из Библии или Аристотеля (в английском языке слова lecture и lesson сохраняют свое первичное значение). Публичные диспуты, или дискуссии по вопросу, выдвинутому магистром, длились иногда по нескольку дней. В самом начале схоластикой называлось все, что имело отношение к школе. Во времена Алкуина магистр назывался scolasticus. Позднее схоластикой стали называть философию средневековых школ. Основным предметом изучения была логика, так как если Бог наделил человека разумом, то, следовательно, цепь правильных рассуждений должна привести к раскрытию тайны мироздания. И тогда становится понятным, что то уважение к абстрактным рассуждениям и склонность к логической ясности, которые Тэн приписывает классическому духу XVII и XVIII вв., зародились во Франции еще в Средние века (Э. Жильсон).



Указ Людовика Святого об основании Сорбонны. 1257



6. Когда мы знакомимся с диссертациями и вопросами, которые обсуждались тогда магистрами, как, например, «Sic et Non» Пьера Абеляра (1079–1142), то нас поражает характер их занятий. «Спасся или нет Адам?», «Были или нет жены у апостолов?». Выдвигая вопросы для дискуссий, Абеляр пытался применить метод Сократа, пробудить умы, однако средневековый ученый, которому истина была открыта в священных книгах, мог заниматься только интерпретацией текстов. Но так как он был уже знаком со светскими текстами, так как он восхищался Платоном, а еще больше Аристотелем, он должен был попытаться примирить разум, восхищавший его в аристотелевской логике, со своей верой. Самый большой спор среди философов Средневековья шел о природе общих идей. Является ли идея реальностью, единственной реальностью, как учил Платон, или это всего лишь слово, а реальное есть частное, просто факт? Реалисты и номиналисты спорят с большой тонкостью, и в этих диспутах оттачиваются умы, научный словарь обретает свою точность. Святой Бернар, который упрекает Пьера Абеляра в том, что тот отрицает загадочность и неясность веры, считает, что истинное познание Бога происходит через интуицию и что тот, кто вкусил этой истинной пищи души, относится с презрением к сухим коркам познания, которые грызет рационалист. Но кажется, это не убеждает Абеляра. «Смешно, – говорит он, – рассказывать другим о том, чего ни ты сам и ни кто другой не может понять». В этом Абеляр предвосхищает Декарта.



Абеляр и Элоиза. Миниатюра. XIV в.



7. Все творчество святого Фомы Аквинского направлено на то, чтобы успокоить верующих и показать им, что вполне возможно примирить Аристотеля со Священным Писанием, а разум – с верой. «Истина, – говорит святой Фома, – одна, а следовательно, истина, проистекающая из знания, и истина, проистекающая из веры, должны совпадать». Или же Аристотелева логика неверна, или же она должна подтверждать истину, данную в Откровении, или хотя бы ту часть этой истины, которая может быть доказана. «Ибо некоторые вещи, которые подлинны от Бога, превосходят способность человеческого разума – например, что Бог един в трех лицах, – тогда как другие вещи доступны даже естественному разуму – например, что Бог существует». Так оказывается разрешенным духовный кризис, который мог бы нарушить равновесие XII в. Святой Фома утвердил веру, но тем же самым он узаконил и научные исследования. Если вера и познание, дух и мир земной, идея и реальность необходимым образом совпадают, то человек имеет право искать истину как в мире земном, так и в Священном Писании. Он может ставить вопросы перед реальностью, исходя из своих органов чувств и своего жизненного опыта; задачей его рассуждений будет согласовать результаты опыта с традицией, данной путем Откровения. Таким образом, святой Фома предвосхищает современный нам мир. Но в то время как ученый XX в. считает невозможным создавать образ мира и признает, что не знает общего замысла всего сооружения, что лишь отдельные камни этого сооружения ему пока удалось измерить, святой Фома обращается к Откровению и возводит до божественной истины шпиль своего духовного собора.



8. В те времена философы и богословы пишут на латыни, но начиная с XI в. во Франции появились жонглеры и труверы, которые ходили из замка в замок, с одной площади на другую, распевая героические песни на народном языке; вначале это были коротенькие стихи, а потом и длинные героические песни – chansons de geste. Хотя это было время Крестовых походов и рыцарям вполне хватало реальных военных дел, им нравились воспоминания о прошлом. Они испытывают ностальгию по Карлу Великому и даже по Александру Великому. Одна за другой появляются «Песни о Роланде»; монахи сообщают исторические детали; каждый трувер создает свою интерпретацию. Влияние на общие нравы этих повсюду повторяемых песен, закрепленных в головах и ритмом, и созвучиями, было столь велико, что к концу XII в. современный рыцарь начал подражать эпическому рыцарю точно так же, как позднее каждый влюбленный будет подражать Сен-Прё или Вертеру. Героические песни пробуждают воинскую доблесть; личное мужество оборачивается такой гордостью, что доходит до полного отказа от всякой помощи и поддержки; Роланд отказывается трубить в рог, чтобы призвать на помощь Карла Великого, и тем самым обрекает на гибель своих доблестных спутников. И вот этот-то дух героизма, доведенный до абсурда, и погубит французское рыцарство в битве при Креси. Рыцарь предан своему сюзерену, и его проблемами становятся конфликты, связанные с верностью. Он щедро расточает свое имущество, но крайне дорожит своей честью; всякую обиду он смывает кровью обидчика; он не нарушает слова, даже если оно дано врагу. Святой Людовик, король-рыцарь, поступает честно с сарацинами и предпочел бы потерять целую провинцию, чем нарушить договор. Если мы вспомним о коварстве франкских королей, нашедшем свое отражение в творчестве Григория Турского, то нравственность, описанная в героических песнях, представляет собой замечательный прогресс. В «Песни о Роланде» мы впервые обнаруживаем упоминание о чувстве патриотизма, любовь к doulce France – «милой Франции» (которая, может быть, ограничивается всего лишь территорией Иль-де-Франс, но разве в этом дело?). Эта героическая литература внесла значительный вклад в формирование французской души, и некоторые непроизвольные вспышки гордости у французских героев наших дней очень напоминают все ту же «Песнь о Роланде».



9. Наряду с героическими песнями, во Франции развивается и другая литература, в центре которой стоит Женщина, а сюжетом является Любовь. Откуда этот новый взгляд на женщину? В начале периода феодализма с ней обращались достаточно сурово. Нравы были грубыми. Дочь владельца замка должна была не только помочь рыцарю снять доспехи, приготовить ему постель и помочь искупаться, но и массировать ему тело до тех пор, пока он не уснет («Жерар Руссильонский»). Феодальный брак был деловой или политической сделкой, о любви не было и речи. Иногда супруги настолько не выносили друг друга, что при помощи уловок клириков они искали поводов для аннулирования брака. Это не вызывало больших сложностей, и поэтому многие женщины выходили замуж по три-четыре раза. Короли не проявляли ни капли нежности по отношению к королевам. Алиенора Аквитанская, жена Генриха II, Ингеборга Датская, жена Филиппа Августа, провели часть своей жизни в тюрьме. Но во времена Крестовых походов, во времена длительного отсутствия сеньора, возрос авторитет «дамы», так как из мужчин в замках оставались только юноши – пажи – или клирики, знавшие грамоту. У этих мужчин вожделение переплетается с уважением; паж или клирик «сублимирует» в стихах свою любовь, которую не осмеливаются провозгласить во всеуслышание. С другой стороны, у людей более богатых появляется больше свободного времени; они занимаются музыкой в женской половине замка. В очаровательных маленьких двориках замков Лимузена, Перигора, Пуату или Аквитании трубадуры распевают свои стихи под собственный аккомпанемент. Воспеваемая ими любовь – это любовь покорного слуги, любовь, полная глубокого уважения, почти религиозная. Они были знакомы с «Искусством любви» Овидия. Празднуются «куртуазные свадьбы», довольно сомнительные по своей сути, во время которых, по крайней мере в теории, завязываются только сердечные и духовные связи, но иногда их освящают духовные люди. Знатные дамы открыто заводят любовника при живом муже – это начало новой традиции. Организуются «суды любви», где сеньоры и дамы откровенно обсуждают важные вопросы: «Кто лучший друг: клирик или рыцарь?» Алиенора Аквитанская внедряет эти куртуазные нравы при французском, а потом и при английском дворе. Великий поэт того времени Кретьен де Труа живет при шампанском дворе, где царствует графиня Мария, дочь Алиеноры. И жена суверена предлагает поэту для стихов тему Ланселота – тему любви рыцаря, покорного своей даме. В период Средневековья француженки находятся в авангарде движения женщин за эмансипацию. Куртуазность имеет и другие глубокие и счастливые последствия. Она не только порождает любовные песни и «Роман о Розе», но и налагает некоторые правила поведения в обычаях, что является большим шагом вперед на пути цивилизации. Уже с этого момента закладываются некоторые черты будущей Франции: влияние женщин и то большое значение, которое приписывается любви.

Ничего не стоит пение, если оно не исходит из самого сердца.И песнь не может исходить из сердца, если нет в нем глубокой и нежной любви.

10. В то время как в замках и при дворах куртуазность подготавливала приход «цивилизации аристократии» (которая достигнет своего зенита в XVII в.), в городах нарастает недовольство горожан и клириков надменным и часто презрительным поведением рыцаря. Ведь студенты и купеческие сыновья тоже умеют слагать стихи, но тон этих стихов был откровенно насмешливым и мятежным. Женщина? Послушайте, что говорят проповедники: «В раю у Адама и Бога была только одна женщина; и не было ей покоя, пока не добилась она изгнания своего мужа из этого сада наслаждения и тем самым обрекла на муки Христа». Другой проповедник живописует женщин бегающими по улицам Парижа «с обнаженной шеей и вываливающимися наружу грудями». Некий анонимный трактат «De ornatu mulierum» («О женских украшениях») живописует женщин с их извечной заботой нравиться. Вот названия глав этого трактата: «Об украшениях для волос», «О приукрашивании лица», «Об эпиляции», «Об отбеливании зубов», «О том, как делать дыхание приятным», «Об улучшении цвета лица». Можно было воспевать и очарование женщины, прославлять ее власть, но, «оплачивая покупки жен в разных лавках, мужья хорошо знали цену женщины. А в тавернах они обменивались на их счет откровенными признаниями». Горожан забавлял тот поэт, который высмеивал женщину и ее притязания, рыцаря и его заносчивость или даже саму Церковь – честолюбивых прелатов, теологов, озабоченных своими барышами, христиан, позабывших заповеди Иисуса Христа. Таким образом, возникает целый пласт литературы, получившей название «нравоучительной», которую можно считать противоположностью героическим песням, революцией в зародыше, уравнительной сатирой, по своему характеру столь же французской, как и героическая поэма. Возможно, именно это смешение стилей обеспечивает уравновешенность страны. С этой точки зрения нет ничего более примечательного, чем «Роман о Розе», состоящий из двух частей: первая – «где всюду царит любовь» – написана Гильомом де Лоррисом, вторая – дидактическая и сатирическая – принадлежит Жану де Мену. Вторая часть «Романа о Розе» – произведение революционное. Привилегии благородных? Но истинное благородство заключается только в сердцах. Все люди равны между собой:

Как сотворил Я их существами единоподобными,Такими и появляются они при рождении;По моей воле рождаются они сходными, нагими,Сильными и слабыми, дородными и мелкими —Все эти кушанья равны,Когда речь идет о состоянии человеческого существа.

У кого нет личных качеств, тот всего лишь «виллан». А сам король? Это великий виллан, призванный защищать страну. Любовь? Это просто естественная потребность, присущая как людям, так и животным, которая не заслуживает ни порицания, ни восхваления:

Разве заслуживает восхваленияТот, кто потребляет пищу?

11. Нас многое поражает при чтении этой средневековой литературы. Первое – это неизменность сущности человека, что не зависит ни от какой эпохи. Нас может ввести в заблуждение необычность событий или одеяний, но под рыцарскими доспехами пребывает все тот же солдат, что и под современным battledress (камуфляжем); под средневековым платьем с длинным рукавом – все та же женщина, которую уже описал Овидий или которую позднее изобразит Бальзак. Трактаты о нравственности XIII в. остаются актуальными и сегодня. Откройте «Le Doctrinal Sauvage», и вы прочтете: «Если вы уважаете человека, то остерегитесь рассориться с ним из-за пустяка. Если вам говорят о нем плохо, то не верьте и подождите, пока не узнаете всей правды, потому что на многих людей возводят напраслину… Если вы видите безумца в состоянии умопомешательства, то избегайте подстрекать его на людях, потому что он обязательно вас оскорбит…» Мудрость моралиста былых времен, мудрость Соломоновых притчей, мудрость Евангелия и современных моралистов, Монтень или Ален – все перемешивается в трудах различных времен. Второе – доступность стиля. Язык еще недостаточно ясен, но ум авторов, точность суждений делают их тексты достаточно легкими для понимания. В этой средневековой Франции уже незримо присутствуют и Лафонтен, и Ларошфуко. Третье – привлекательная непринужденность таких историков, как Жуанвиль или Виллардуэн, не мешает им достигать высот подлинного величия. У скульпторов, украшавших соборы, мы обнаруживаем те же качества, которые позднее находим у Дега или Мане. Сочетание привычного реализма со строгим искусством создает чисто французское смешение стилей.



Иллюстрация к «Роману о Розе» Гильома де Лорриса и Жана де Мена. Миниатюра французской школы. XIV в.



12. В Средние века религия является средоточием всякой мысли, поэтому религиозная архитектура и скульптура, задуманная как вспомогательное по отношению к архитектуре средство, представляют собой основные виды искусства. Вот почему по всей Европе возникают соборы – белые «молитвы в камне», и пример их создания подала Франция. Не подлежит сомнению, что и в Англии, и в Германии верующие подражали французским церквам, opus francigenum. Но почему? Потому что во всем христианском мире престиж Франции Капетингов был очень высок. С одной стороны, это объяснялось существованием во Франции больших монашеских орденов Клюни и Сито, влияние которых распространялось на всю Европу; с другой – авторитетом на Востоке Людовика Святого и французских принцев; кроме того, это, возможно, объяснялось и славой Парижского университета. Соборы в романском стиле, изогнутые своды которых еще походили на римские базилики, возводились обычно монастырями и принцами. Когда ясный и упорядоченный нормандский гений стал создавать планы соборов, таких как в Кане (соборы мужского и женского монастырей, церковь Святого Петра), то они достигли наивысшей красоты чистых линий. Начиная с XII в. постройка собора становится делом всего города. Он превращается в «книгу народа, у которого не было книг». На его стенах, на его порталах читается истина, данная в откровениях, а капители его колонн иллюстрируют повседневную мораль или вечные муки грешников. «В Средние века, – говорит Виктор Гюго, – все наиболее значительное, чего достигал человеческий гений, он записывал в камне». Искусство Средневековья лишено чувственности, это дидактическое искусство. Собор – это «теологический трактат». Для церкви создается музыка: мессы, реквиемы, аллилуйя; и эта музыка анонимна, как анонимна скульптура, ибо ее цель – помочь сосредоточиться на молитве Богу. В те времена всякое искусство является производным от религии, это мистическое причащение Богу, и оно должно изображать Божественные таинства, ангелов, святых и дьяволов или же напоминать Божественные догмы в символической форме. Так происходит во всех глубоко религиозных цивилизациях, и подтверждением тому может служить буддийское искусство, которое, подобно христианскому искусству XII в., не интересуется бренным миром.



13. Слово готика очень плохо подходит для обозначения архитектуры великих соборов. Средневековье никогда не говорило о готическом стиле; те, кто впоследствии придумал этот термин, хотели отречься от самых красивых зданий западного мира как от варварских символов. Может быть, ее следовало назвать стрельчатой архитектурой? Но стрелка не значит полуарка, и, кроме того, полуарка не имеет в готике абсолютного характера. Дело в том, что, вдохновляясь римскими, арабскими и византийскими источниками, понемногу овладевая техническими навыками в искусстве возведения сводов, французские архитекторы создали чисто свое самобытное искусство строительства религиозных зданий. Соборы, построенные до XII в., называются архаичными, созданные в период с XIII по XIV в. – классическими, а возведенные в XV в. – пылающими или декадентскими. Техническое открытие (нервюра) позволило перенести лес сводов на внешние опоры и на контрфорсы, что освобождало стены от выполнения их обычного предназначения и позволяло облагораживать сплошную каменную кладку витражами и превращать всю церковь в воспарение души к Небесам.[11]

Во всем мире нет более одухотворенного храма, чем собор в Шартре. Собор в Амьене не менее красив, но в нем присутствует буржуазный дух. В его архитектуре ясно ощущается, что при его создании француз из средневековых фаблио сотрудничал с французом-крестоносцем. Иногда на завершение шпилей не хватало денег, и тогда на вершине башни оставалась плоская площадка, как на соборе Нотр-Дам в Париже. Кстати, необходимо обратить внимание на это название – Нотр-Дам. В те времена особо почитался культ Богородицы, потому что он объединял в себе набожность и куртуазность, Бога и Мать. Этот культ в сочетании с культом святых придавал религии человеческую теплоту, покорявшую души и помогавшую объединять энтузиазм отдельных людей при возведении собора. Но имена гениальных и скромных скульпторов той эпохи остались нам неизвестны. Они соглашались на полную подчиненность архитектору и заполняли своими творениями те ниши и порталы, которые им были указаны. Иногда они лишали тела статуй подлинной материальности, удлиняли их, придавали божественное выражение лицам и улыбкам; иногда они отдавались буйному и сатирическому воображению, чтобы создавать дьяволов и их жертвы. Но они всегда подчинялись общему замыслу творения. Только в XIV в. скульптура обретет самостоятельное от здания существование.



14. Соборы олицетворяют веру религиозной эпохи и местный патриотизм городов или гильдий. Купеческие корпорации идут на расходы по их строительству. В Средние века торговля и ремесла были кооперативны. В начале возрождения товарообмена это было вызвано прямой необходимостью, потому что в борьбе с сеньором или при защите от разбойников купцы могли рассчитывать только на объединенные силы своей группы. При такой ситуации интересы отдельной личности подчиняются правилам коллектива. В управляемой экономике Средневековья было запрещено создавать черный рынок, была запрещена скупка товара или продажа сверх установленных цен. Эти правила были легко всеми приняты, потому что они исправно приносили плоды. Проблемы коммуникаций сдерживали развитие рынка, а потому руководить довольно ограниченной экономикой было нетрудно. Святой Фома учил, что частная собственность дана человеку только ради блага всего сообщества. Каждый предмет имел «справедливую цену», а наживаться сверх этой цены было тяжким грехом. Церковь запрещала давать деньги под проценты, потому что деньги ничего сами по себе не производили. Но потребность в капиталах была постоянной, и сначала в случае нужды обращались к евреям, которые не следовали законам Католической церкви, а позднее – к ломбардцам, которые обходили церковный запрет тем, что брали не процент, а «возмещение убытка» в случае задержки возврата взятых денег. У средневековых купцов и ремесленников были нравственные и общественные обязательства; они образовывали ордены точно в том же смысле слова, что и рыцарство. Целью их жизни было не наживать состояние, а быть угодными Богу и соблюдать закон. Прево парижских купцов был важным лицом, с которым советовался сам король. Горожане, входящие в гильдии, носили одежды, подбитые мехом, столь же импозантные, как и одежды должностных лиц короны. А полуголодный клирик завидовал и тем и другим.



Собор Нотр-Дам в Париже. Алтарная часть. Завершена в 1180 г.



15. В этот период немного улучшилась и судьба сельскохозяйственных тружеников. В героических песнях виллан предстает существом низшего порядка, тупым и диким. Но ведь трувер пел только для обитателей замка, а действительность не была столь однозначной. В начале феодальной эпохи часть поместья, принадлежащую сеньору, его «заповедник» (домен), обрабатывали рабы (пережитки римского периода), а кроме того, существовала и барщина для держателей, которая могла доходить до трех дней в неделю на каждого человека. В Средние века рабы исчезли: а) потому что рабство не соответствует христианству; б) потому что оно нерентабельно; в) потому что такие изобретения, как упряжной хомут, сделали ненужным самый тяжелый труд. Виллан – это свободный человек, несущий определенные, но все уменьшающиеся обязанности. К концу XII в. в некоторых поместьях барщина достигала десяти дней в году. «Заповедник» владельца сократился, а земли сдавались держателям. Продажа натуральных продуктов была затруднена, поэтому сеньоры предпочитали получать ренту и арендную плату. Предводитель дружины, некогда военный защитник, превратился в «земельного рантье». Villa превратилась в деревню (village), где каждая семья проживает в принадлежащей ей хижине, которая обычно состоит из одной комнаты, где содержатся и домашние животные, и домашняя птица. Жизнь крестьянской семьи понемногу обретает те черты, которые присущи ей и сегодня, только дети реже ходили в школу, а родители чаще посещали церковь. На ярмарки, сроки проведения которых во многих деревнях соблюдаются еще и поныне, собирались менестрели и жонглеры (в наши дни их заменили карусели и тиры). Иногда на ярмарку забредал монах-проповедник. Но, кроме этих случаев, контакты с внешним миром были редки. Все необходимое производилось в поместье; исключение составляли плуги и другие орудия труда, мельничные жернова и ножи – все это закупалось у ярмарочных торговцев. Начиная с XII в. сын серва, если он обладал честолюбием и предприимчивостью, мог освободиться, уйдя в город или поступив в монашеский орден.



16. Касаясь XII и XIII вв., вполне уместно говорить о французском чуде. В те времена на территории между Альпами и Пиренеями, между Атлантикой и Средиземным морем, сложился действительно новый тип жизни. Эта новая цивилизация многое заимствовала от античных цивилизаций, от еврейско-христианской цивилизации и даже от некоторых варварских народов. Но в Средние века Франция создала из этих несхожих элементов цивилизацию самобытную. Соборы, героические песни, рыцарство, куртуазность – все это небывалые и прекрасные новшества. Звериное человеческое начало, прирученное в античном мире философами, а на Востоке – религиями, после крушения Римской империи во всей своей жестокости вновь вырвалось на свободу. Следовательно, нужно было предложить ему новые правила, новую веру, политику, манеру поведения и привить новый вкус. С X по XIII в. Франция создала бо́льшую часть элементов той цивилизации, которая делает целью жизни, брака, семьи, торговли и искусства не счастье, а спасение души. Влияние этой цивилизации на весь христианский мир было огромно.

VIII. Столетняя война

1. И искусство, и нравы, и язык французов приобрели ярко выраженные национальные черты. Однако во всем этом сохранялась некоторая двусмысленность положения и некоторая опасность. Мы имеем в виду странный симбиоз королевств Франции и Англии. Уже начиная с Нормандского завоевания, а еще больше со времен Плантагенетов, английская элита была офранцужена. Английские поэты писали по-французски, Алиенора привила английскому двору куртуазность, английские короли вели себя по отношению к дамам (что видно у Фруассара) как французские рыцари. Но все это не оправдывало того положения, что на французской земле сеньорами Гиени и некоторых других земель были англичане. Или оба королевства должна была объединить одна из корон, или требовалась решительная операция, чтобы разрушить эту связь. И в 1328 г. эта задача становится неотложной. Карл IV Красивый умер, не оставив наследника. Ни сына, ни брата. На трон могли претендовать три кандидата: Эдуард III Английский – сын Изабеллы Французской и внук Филиппа Красивого, Филипп из Эврё – муж Жанны Наваррской и тесть Людовика X Сварливого, и Филипп де Валуа – внук Филиппа III Смелого. Этот последний, хотя он был всего лишь кузеном покойного короля, победил, потому что «был рожден в королевстве».

Генеральные штаты, с мнением которых благоразумно ознакомились, остерегались наваррца и англичанина. Позднее, чтобы оправдать этот выбор, легисты вспомнили старый закон салических франков, по которому женщины не могли наследовать трон или передавать его по наследству. На самом деле закон салических франков был просто предлогом, потому что все хотели иметь королем француза. Так закончилась прямая линия Капетингов и началась династия Валуа. Франция ничего не выиграла от такой перемены. Капетинги, осторожные короли-политики, имеющие долгий наследственный опыт, создали и укрепили королевство. Первые Валуа, «обретенные короли», как презрительно их тогда называли, парвеню монархии, были заняты в основном феодальным престижем. Филипп VI Валуа, блестящий, импульсивный, но имевший плохое окружение, рассматривал войну как турнир, на котором важно не побеждать, а проявлять мужество и соблюдать правила игры.



2. Его соперником в Англии был молодой король Эдуард III, который тоже ставил себе в заслугу приверженность куртуазности и рыцарству, но поступки его были отмечены самым жестким реализмом. Его девизом было: «It is as it is…» («Есть так, как есть»), который он, вероятно, унаследовал от своих предков Капетингов. Он проявил глубокую мудрость, согласился с государственным переворотом Филиппа Валуа и даже принес ему свою клятву верности в отношении Гиени. Покорность была чистой видимостью. Нужно было дать успокоиться «злобе времени», выждать, затаиться и подготовиться. Эта подготовка, что было совершенно новым для того времени, касалась личного состава армии и вооружения. Чтобы противостоять атаке кавалерии феодальных баронов, Эдуард III сделал ставку на бомбарды и особенно на лучников. До той поры употреблялись луки с малой досягаемостью и малой силой пробития, они не могли остановить закованных в доспехи рыцарей. Арбалет было слишком долго заряжать. Но Эдуард I во время военных кампаний в Уэльсе открыл для себя длинный валлийский лук, который мог пригвоздить к седлу бедро всадника, одетого в кольчугу. Он сделал из стрельбы из лука единственное игрище, разрешенное любому подданному, «если он не хромой и не дряхлый», и постановил, что всякий землевладелец, получающий земельную ренту более сорока шиллингов, впредь обязан иметь лук и стрелы. Вот почему для него не представляло никакого труда набрать пехоту. Вот почему в 1340 г. Эдуард III имел самую современную в Европе армию.



3. Твердое намерение Эдуарда III отстоять свои права на французскую корону явилось главной причиной войны. А непосредственными поводами послужили подстрекательства мятежных эмигрантов, популярность военной кампании, в которой можно было бы пограбить богатую страну, и особенно фландрский вопрос – ключ ко всем франко-английским отношениям. Основным продуктом производства Англии была шерсть, а основой промышленности Фландрии – производство сукна. Пастушеская Англия и промышленная Фландрия нуждались друг в друге. Графа Фландрии Людовика Неверского поддерживал его сюзерен, король Франции; но фламандские горожане были настроены проанглийски. Когда в 1337 г., окончив свои военные приготовления, Эдуард III объявил войну Филиппу VI, отказался признавать его легитимность и потребовал уступить ему французский трон, то его поддержал город Лондон, которой боялся, что столь необходимая Фландрия подпадет под французское влияние. «Для короля проблема заключалась в наследовании короны Франции; для народа – в свободе торговли. Палата общин во главе с лордом, восседавшим на мешке с шерстью (лорд-канцлер), проголосовала за войну. Сочетание интересов промышленности и рыцарства придавали событиям странный характер… В эти новые времена уже не существовало простоты Крестовых походов; эти рыцари являются, по сути, коммивояжерами купцов Лондона и Гента…» (Ж. Мишле). Это совершенно точное описание сложившейся ситуации, но только при том условии, что мы не будем забывать одного важного дополнения: если бы английский король не стремился объединить обе короны, то не было бы и Столетней войны. Однако открыть свои карты Эдуарда III вынудили именно фламандские купцы. Они испытывали тем большие сомнения по поводу объявления войны королю Франции, своему сюзерену, что некогда обязались выплатить папе два миллиона флоринов, если когда-нибудь свершат подобное вероломство. Фламандец Якоб Артевельде нашел способ совместить нарушение договоров с их соблюдением. Он посоветовал королю Англии присоединить к своему гербу еще и герб Франции. Таким образом, превратившись в подлинного короля Франции, которому они приносили клятвы, Эдуард III стал бы не их врагом, а союзником.



4. Итак, Столетняя война была войной династической, феодальной, национальной, но главное – она была войной империалистической. Когда английские купцы преподнесли в дар королю двадцать тысяч мешков шерсти для оплаты расходов на военную кампанию, то их целью было сохранить для себя обе зоны, столь необходимые для торговли: Фландрию – покупательницу шерсти, и район Бордо – производителя вин, потому что деньгами, полученными в Брюгге и в Генте, они оплачивали бочки вин, поступающих из Бордо. И наконец, следует добавить, что эта война была в Англии популярна еще и потому, что она должна была привести армии в процветающую страну, на запад Франции, где их ждала богатая добыча. Эдуард III и его бароны были «цветом рыцарства», но «их щиты, украшенные гербами, служили знаменем для проведения грабежа», прискорбное описание которого мы находим у Фруассара: «И были англичане три дня хозяевами города Кан; и отправляли они баржами всю свою наживу – сукна, драгоценности, золотую и серебряную посуду и все другие богатства – по их бурному морю… Нельзя и вообразить то изобилие сукна, которое нашли англичане в городе Сен-Ло… Лувье был городом в Нормандии, где шла большая торговля сукном; это был большой и богатый торговый город, но совсем не огражденный стенами; и город был разграблен и разорен…»; «Вся Англия до того переполнилась награбленным во Франции, что не было ни одной женщины, которая не носила бы каких-нибудь украшений или у которой не завелись бы в доме прекрасные простыни и кубки, ставшие частью добычи, присланной из Кана или из Кале…».



Войско англичан под знаменем Св. Георгия. Миниатюра Хроники Сен-Дени. Конец XIV в.



5. Любопытно отметить, как рано в истории проявляются основные черты английской политики и, в силу географического положения, становятся присущими этой стране: а) Англии необходимо господство на море, потому что иначе она не может ни вести торговлю, ни посылать войска на континент, ни поддерживать с ними связь. С первых дней этой войны английские моряки во всем имели преимущество и стали победителями в битве при Эклюзе (Слейсе). До тех пор пока сохраняется это военно-морское превосходство, Англия легко одерживает победы. Несколько позднее Эдуард III начинает более небрежно относиться к своему флоту, а французские и испанские корабли объединяются, и тогда уже их превосходство на море становится для Англии началом ее поражения; б) так как Англия может посылать на континент только относительно малочисленные армии, то она пытается создавать против своих противников континентальные лиги, которым она предоставляет субсидии. Так, в начале Столетней войны Эдуард III пытается привлечь на свою сторону в борьбе против Франции не только фламандские общины, но и императора. «Он не жалеет для этого ни злата, ни серебра и раздаривает большие сокровища и сеньорам, и дамам, и девицам…»



Битва при Пуатье. Миниатюра Хроники Сен-Дени. Около 1415



6. В Гиени у Эдуарда III был плацдарм, но французские мятежники сообщили ему, что Нормандия остается незащищенной. Поэтому 4 тыс. всадников и 10 тыс. английских и валлийских лучников были доставлены в Ла-Уг на тысяче кораблей (1346). Эта провинция уже несколько поколений не знала войны, она не оказала никакого сопротивления и подверглась полному разорению. В тот момент у короля Англии была только одна цель: совершить рейд по Северной Франции, награбить как можно больше и вернуться обратно через Фландрию. Но мосты через Сену оказались разрушенными, и он был вынужден подняться вверх по течению вплоть до Пуасси, что дало Филиппу время созвать своих вассалов. Встреча состоялась возле Аббевиля, при Креси. Эта битва оказалась решающей, потому что она знаменовала начало больших военных перемен, которые затрагивали классовые отношения в Европе. Некогда победа конницы варваров провозгласила конец Римской империи и зарождение феодального режима. Всадник, рыцарь (cavalier, chevalier) – это одно и то же слово и один и тот же человек; в битве при Креси лучшая феодальная кавалерия, какой была французская, потерпела поражение от пехоты, вооруженной валлийскими луками. Рыцари Филиппа VI были безупречно смелы. Но они оказались побежденными потому, что вооружение их инфантерии было значительно хуже, потому, что они не считались со своей пехотой и просто мешали ей, и еще потому, что они заботились о своем престиже больше, чем о победе, и о своем личном подвиге больше, чем о дисциплине. «Одержимые гордостью и завистью, они без разрешения атаковали англичан, очень мудро построенных в три боевые шеренги» (Ж. Ле-Бель). Это был полный разгром. Филипп не осознал глубокого смысла этого поражения, которое на самом деле оказалось революционным. На следующий год, когда Эдуард III установил осаду вокруг Кале, французский король вновь собрал своих рыцарей и приказал узнать у английского короля, армия которого прекрасно укрепилась в ходе осады, какое тот выбирает место для битвы, где обе армии имели бы равные условия. Но Эдуард III стремился к войне, а не к рыцарскому турниру. Он отказался выбирать место и взял Кале, который вслед за тем англичане сохраняли вплоть до царствования Елизаветы I. Кале, из которого были изгнаны все местные жители, замененные англичанами, обеспечивал надежное господство над Ла-Маншем.



7. Папа добился короткого перемирия. Когда война возобновилась, во Франции был уже другой король, Иоанн Добрый, столь же посредственный, что и предыдущий, «медлительный в принятии решения и упрямый в отказе от него». Старший сын Эдуарда, Черный принц, попытался установить постоянное общение между Бордо и Нормандией. Он дошел до Лангедока, потом вновь поднялся до Пуатье, где разбил французскую армию, которая превосходила его вчетверо. Французская знать все еще отказывалась признать, что появился новый способ ведения войны. Сам король Франции был взят в плен, и его сын дофин Карл стал регентом. (Карл был первым заранее назначенным наследником, который стал носить этот титул, потому что в 1349 г. Дофине было продано его «дофином» Умбертом II Филиппу VI, но с тем условием, что титул дофина будет носить во Франции сам суверен или его принц-наследник.[12]) Войны всегда влекут за собой глубокие последствия во внутренней политике. Даже победоносные, они стоят дорого: на их ведение нужно находить средства; чтобы получать деньги, правительство должно прибегать к займам у своих подданных; цены растут; инфляция ведет к девальвации, которая вызывает недовольство народа.

Бунты становятся неизбежностью, следом за армиями идут эпидемии, «Черная смерть» (или испанка) опустошает округу, количество населения уменьшается, не хватает рабочих рук, собственность переходит из рук в руки. Череда этих неизбежных зол сопровождает Францию в английской войне. Поражение в войне означало для монархии и безусловную потерю престижа. На протяжении нескольких месяцев во время регентства дофина Карла Мудрого можно было думать, что, так же как в Англии, где потерпевший поражение Иоанн Безземельный был вынужден согласиться принять Великую хартию, и французская монархия будет принуждена подчиниться конституционным нормам и что французы, воспользовавшись ослаблением власти короля, наложат на него ограничения, принятые по их усмотрению. Но если в Англии ограниченная монархия стала изобретением баронов, то во Франции, где дворянство проявило полное отсутствие политического интереса, «возможность сдернуть одеяние, украшенное королевскими лилиями», легла на плечи «третьего сословия». В 1356 г. во время ассамблеи Генеральных штатов два человека – Робер Лекок, епископ Лана, и Этьен Марсель, прево парижских купцов, предлагают реформы, которые сегодня мы назвали бы демократическими. При дофине должны были находиться три совета, выдвинутые штатами; а те советники, которые не понравились бы штатам, подлежали отстранению от своих обязанностей. На протяжении двух лет штаты собирались постоянно, даже не дожидаясь призыва короля, что являлось очень большой смелостью. Они проголосовали за налоги, но предложения Робера Лекока потерпели крах прежде всего потому, что он был человеком короля Наварры Карла д’Эврё, прозванного Злым, – претендента на трон Франции, потому, что об этом стало известно, и потому, что такая неискренность произвела плохое впечатление. Кроме того, крайние трудности в передвижении обескуражили многих депутатов штатов (Франция была гораздо обширнее Англии); и, наконец, подобная попытка заложить основы национальной революции на поражении всегда оборачивается ошибкой. Плененный король не был каким-то великим королем, но он был Король, и он был пленник.



8. По мнению Этьена Марселя, который был готов пойти на крайние меры, оставалось только одно решение проблемы. Разве не могла бы коммуна города Парижа управлять государством, опираясь, как это уже происходило во Фландрии, на федерацию других коммун? Марсель считал именно так, а потому он создал в Париже партию, которой подарил в знак признательности колпак, окрашенный цветами города – красным и голубым; эти цвета в сочетании с белым, цветом королевского штандарта, вероятно, уже с тех времен стали предтечей современного триколора. Другие города тоже «приняли колпак». Эта идея коммуны долгое время будет оставаться для Парижа неким наваждением, но Этьен Марсель зашел слишком далеко и тем погубил себя. Он позволил захватить резиденцию короля, и на глазах дофина были убиты два маршала. Тогда «изумленный» дофин выехал из Парижа, решив опираться на провинции. Это точно такая же уловка, какую проделал Тьер в 1871 г.[13] В обоих случаях ее результатом было одно и то же: Париж оставался на несколько дней во власти экстремистов. Этьен Марсель завязал более тесные отношения с Карлом Наваррским и даже с англичанами, которые оккупировали всю страну на западе. Вокруг столицы бунтовали крестьяне; в результате военных действий они оказались в бедственном положении, а военные отряды или вооруженные шайки вызывали ужас в деревне. Эта Жакерия (бунт «жаков») была подавлена, и двадцать тысяч крестьян были убиты. Простой народ Парижа негодовал, видя, что английские солдаты стали союзниками прево гильдии купцов, которого повсюду сопровождало «улюлюканье и брань»; потом он был убит. Дофин вернулся в столицу и оказался достаточно мудрым, чтобы проявить милосердие. Наконец он подписал мир в Бретиньи. Король Англии отказывался от своих притязаний на французский трон, но он получал, помимо Гиени, еще и Пуату, Перигор, Лимузен и некоторые другие провинции. Это было передышкой, но не решением проблемы. Французов принудили к такому решению, но они были слишком французами, чтобы с ним согласиться. «Мы признаем англичан на словах, – говорили они, – но наши сердца их никогда не признают». Времена изменились, и теперь не было и речи, чтобы провинции могли последовать за каким-то одним человеком. Или французское и английское королевство должны были стать одним целым, или они должны были быть разделены самым решительным образом.



Карл V и народная милиция Этьена Марселя. Французская миниатюра. Около 1364



9. Никто не знал этого лучше, чем дофин, который стал в 1364 г. королем под именем Карла V. Он был очень решительно настроен пересмотреть договор в Бретиньи, но сначала следовало реорганизовать и управление государством, и армию. И Карл вполне мог с этим справиться. Этот маленький, слабый человечек, набожный и образованный, проявил себя великим самодержцем. Внешне он казался холодным, потому что, как все хилые люди, он берег свои силы, но у него было горячее сердце и глубокий ум. Он отовсюду привлекал ученых, коллекционировал манускрипты, а для практических дел окружал себя специалистами. Он отбросил конституционные идеи Этьена Марселя и правил как рассудительный король, наделенный неограниченной властью. Не колеблясь он извлекал из безвестности самых знающих экспертов, не заботясь о том, являются ли они представителями буржуазии или дворянами. Он поручил реорганизацию армии некоему бретонцу Бертрану Дюгеклену – прекрасному солдату, который проявил себя как в сражениях против англичан, так и в борьбе против «больших отрядов» вооруженных людей, грабивших деревни, а также и в борьбе против Наваррца. Он освободил Лангедок от «подорожников» – солдат-разбойников – и увел их с собой в Испанию. Так как вооружение французской армии было хуже, чем английской, то Дюгеклен рассудил, что следует отказаться от сражений, дать врагу истощить свои силы, а потом не давать ему покоя и отбивать города постепенно, один за другим. Вскоре Карл вызвал его в Париж и сделал коннетаблем. Одновременно с этим король строил флот в Руане и в Кло-де-Гале и создавал современную для того времени артиллерию. Когда в 1380 г. он умер, то королевство было почти полностью освобождено от англичан, и это произошло практически без сражений.



10. Но не существует великих людей, которые не совершали бы больших ошибок. У Карла V был младший брат Филипп Смелый, которому король Иоанн Добрый, их общий отец, дал в апанаж герцогство Бургундское, одну из самых красивых и самых богатых провинций Франции. Сам принцип этих апанажей был недопустим, потому что он дробил королевство, и ситуация становилась тем более серьезной, что эти новые феодалы были принцами крови. За сам факт дарения Бургундии Карл V не нес ответственности, но он свершил ошибку, способствуя браку своего брата-герцога с наследницей графства Фландрии, что вело к объединению в одном доме всех французских приграничных провинций, как на севере, так и на востоке. Но если бы Маргарита Фландрская не вышла замуж за Бургундца, то английский король Эдуард III искал бы этого союза для одного из своих сыновей, что приблизило бы англичан к воротам Парижа. Карл V не предвидел того влияния, которое окажет на герцога Бургундского присоединение Фландрии и ее – таких богатых – городов, и что вместо того, чтобы иметь в Дижоне брата-вассала, он обнаружит в Брюсселе враждебно настроенного государя. Когда Филипп Бургундский (через браки своих детей) объединился с семьей Виттельсбах, которая правила в Голландии, то эта угроза возросла еще больше. Отныне главный центр интересов государства герцога Бургундского перемещался на север. Никогда еще Франция, столь недавно объединенная, не подвергалась большей опасности раскола. Сам феодальный режим, построенный на личной связи конкретной семьи с конкретной провинцией, подчиняющий общественное право праву личному, продолжал порождать гражданские войны. И вскоре во время одного из самых болезненных периодов своей истории Франция сама убедится в этом.



Карл V. Фрагмент скульптуры XIV в.



IX. Столетняя война (II)

1. Одна из добродетелей монархии состоит в том, чтобы являть народу неоспоримого вождя. Если легитимность короля не подтверждена достаточно достоверно, то монархия перестает быть жизнеспособной формой правления. Несчастье Франции заключалось в том, что в самый драматический момент ее отношений с Англией законность и авторитет французских королей вызывали много сомнений. Когда умер Карл V, Карлу VI было только шесть лет. Несовершеннолетие короля влечет за собой регентство, опеку, конфликты; дяди короля, и в частности Филипп Бургундский, подвергли королевство разграблению. Репрессии вызвали бунты. Когда король достиг совершеннолетия, он проявил благие намерения и созвал дряхлых советников своего отца, которых прозвали «les marmousets» (уродцы, рожи): так назывались гротескные фигурки на дверных молотках дома. К сожалению, Карл женился на чувственной и опасной иностранке Изабелле Баварской. Он любил ее, создал для нее жизнь, пронизанную атмосферой праздника, имел, вероятно, основания для ревности, постоянно тревожился, переутомлялся и, будучи слабым от рождения, потерял в результате рассудок. Иметь сумасшедшего короля – это тяжелое бедствие для страны, а иметь короля, безумие которого перемежающееся, – это наихудшее из бедствий. Потому что невозможно ни уважать его, ни сместить. В окружении несчастного Карла VI его власть постоянно оспаривалась его дядей, герцогом Бургундским, и его братом, герцогом Орлеанским. Людовик Орлеанский был молод, образован, находился под обаянием искусства Италии, потому что был женат на Валентине, принадлежащей к дому Висконти Миланских. Его оргии шокировали окружающих, и поговаривали даже, что он был любовником королевы Изабеллы, своей невестки. Иоанн Бесстрашный, став герцогом Бургундским после смерти Филиппа III Смелого (1404), убил своего орлеанского кузена (1407). И тогда разразилась одна из тех гражданских войн, яростных, непонятных и бессмысленных, которые так часто раздирали Францию. Орлеанская и бургундская партии восстали друг против друга. Первую возглавил Бернар д’Арманьяк, потому что его дочь вышла замуж за нового герцога Карла Орлеанского. Иоанн Бесстрашный заручился поддержкой Парижа, где в силу прихотливого союза студенты Университета и мясники провозгласили себя «бургундцами», потому что Сорбонна была признательна герцогу за то, что он занял одинаковую с ними позицию в деле папского раскола и поддержал папу римского против папы авиньонского; а мясников Бургундец привлек на свою сторону подарками и милостями. Но этот «ученик чародея» очень скоро раскаялся, когда увидел, что народное волнение, которым он не мог уже управлять, пошло на спад. Но злоупотребления имели свой обычный результат: и горожане, и Университет, почувствовав отвращение к своим жестоким союзникам, перешли на сторону Арманьяков. Однако к этому времени ситуация уже вышла за рамки внутренней проблемы.



2. Гражданская рознь отдает страну на милость врага. Когда в 1415 г. Генрих V Английский понял, что Франция раздираема распрями между орлеанской и бургундской партиями, а управляет ею от имени сумасшедшего короля молодой дофин, лишенный друзей, то вновь цинично выдвинул старые претензии Эдуарда III на французский трон. Будучи очень отдаленным наследником Плантагенетов, он не имел на это никакого права, но потребовал в жены Екатерину Французскую, дочь Карла VI, а вместе с ней и самые прекрасные французские провинции. Эти требования были слишком абсурдны, чтобы их удовлетворила даже такая несчастная страна, какой была в тот момент Франция. Война стала неизбежной. Можно подумать, что какое-то стойкое наваждение подталкивало Генриха V повторить военную кампанию своего прадеда. Как и тот, он высадился в Нормандии. У него было только 2500 вооруженных рыцарей, их свита и 8 тыс. лучников. Всего со слугами и обозами не больше 30 тыс. человек. Несмотря на отчаянную оборону, он овладел Арфлером, большим арсеналом, расположенным на западе, а затем, послав вызов дофину, решил идти на Кале и пересечь Сомму в Бланш-Таш через тот же брод у Креси. Это был рискованный замысел, но французское дворянство оставалось разобщенным; вероятно, они предоставили англичанам ту неделю, которая была им необходима, чтобы дойти до Кале. «Самым главным было не вызывать недовольства населения по пути следования. Поэтому король выполнил совершенно буквально те прекрасные ордонансы Ричарда II, которые касаются соблюдения дисциплины: под страхом быть повешенным запрещается насиловать женщин и грабить церкви; под страхом отсечения головы запрещается призывать к резне (та же казнь ждет того, кто обворует купца или маркитанта); подчиняться капитану; под страхом быть арестованным и лишиться коня приказывается размещаться на ночлег только в указанных местах…» Брод оказался под защитой, и тогда Генрих V поднялся выше и там при Азенкуре встретился с французской армией. Произошло ужасное сражение, во время которого французская кавалерия, смелая, но ничему не научившаяся и не сделавшая никаких выводов из уроков Дюгеклена, подверглась стрелам лучников и была искромсана в куски воинами английского короля. В этой битве (1415), одной из самых кровавых за все Средневековье, погибло 10 тыс. французов.



Генрих V Английский. Около 1520



3. Несмотря на эту победу, Генрих со своей маленькой армией не смог бы овладеть Францией без французского пособничества. Но когда в 1417 г. англичанин захватил Нормандию, а ее жители воззвали к королю Франции, то коннетабль д’Арманьяк ответил, что он занят борьбой с бургундцами. А Иоанн Бесстрашный склонял жителей Руана договариваться с англичанами, с которыми был тесно связан в силу интересов своих фламандских подданных. Происшедшее в Париже восстание, которое сопровождалось тысячами жертв, отдало город в руки бургундцев. Дофин был вынужден бежать, и в тот момент, когда примирение между Бургундией и Францией, кажется, было еще возможно, Танги дю Шатель, друг дофина, убил Иоанна Бесстрашного на мосту Монтере (1419). Позднее один дижонский монах, показывая Франциску I продырявленный череп Иоанна Бесстрашного, сказал: «Сир, вот та дыра, через которую англичане проникли во Францию…» Париж и бургундцы клялись теперь никогда не признавать дофина. В договоре в Труа (1420) Изабелла, сообщница бургундцев, принудила своего душевнобольного супруга отдать в жены Генриху V Английскому их дочь Екатерину и сделать его регентом Франции, а потом и наследником королевства. А дофин, устраненный, изгнанный, непризнанный, был вынужден защищаться на пространстве между Сеной и Луарой. Нищета Франции была ужасающей. Волки бродили даже по улицам городов. Вся страна, говорит Ален Шартье, превратилась, кажется, в некое море, «где каждый имел столько прав, сколько у него было силы». И все же французы не собирались становиться англичанами. В 1422 г. с промежутком в три месяца умерли Генрих V и Карл VI, и герольд Франции провозгласил в Сен-Дени: «Да благословит Бог долгой жизнью Генриха VI, Божьей милостью короля Франции и Англии!» Но народ оплакивал несчастного сумасшедшего короля, который худо-бедно, но все же олицетворял национальную независимость.



4. Никогда еще положение в стране не было столь удручающим. Франция почти перестала существовать в качестве свободной страны. Английский регент герцог Бедфорд правил в Париже. Приверженность к двум властям раздирала нацию. С одной стороны, десятимесячный ребенок Генрих VI, который не был французом, с другой – новый король Карл VII, которого все еще называли дофином или «королем из Буржа»,[14] потому что он не был помазан. Карл VII был набожным и нерешительным. Навязчивое сомнение лишало его всякого мужества в борьбе за свое наследство: был ли он подлинным наследником дома Франции? Беспутство его матери Изабеллы вполне оправдывало такие сомнения. У него было мало денег и мало солдат. Но его поддерживала воля французского народа. Когда этот народ ощущает справедливую цель, то для победы готов пожертвовать всем. Тогда по всем деревням страны право короля обретает дотоле безвестных друзей. Тщетно Бедфорд старался завоевать доверие французов, выказывая себя «пристойным и добрым управителем». Что бы он ни делал, он оставался англичанином. Французы с трогательной горячностью выражали желание иметь французского короля. Но что могли они сделать? Бедфорд, хозяин севера Франции, предпринял завоевание центра и осадил Орлеан. Но город защищался тем более героически, что Карл Орлеанский, его сеньор, находился в английском плену, а по феодальному праву большим преступлением считалось нападать на феод, оставшийся без своего сеньора. По этой причине жители Орлеана надеялись, что Божий суд будет на их стороне и что они будут освобождены. Но кем? Вот тогда-то и появилась Жанна д’Арк.



5. В марте 1429 г. девушка, пришедшая в Шинон из Лотарингии, попросила встречи с дофином. Она была «крепкая, немного загорелая, незаурядной силы, но обладала скромными манерами и женским голосом». Крестьянская дочь, «пастушка», она гоняла на пастбища скот своего отца. В деревне Домреми все вокруг нее сожалели, что королевство Франция захвачено врагом; но, несмотря на поражение, народ все еще не терял надежды. Предсказывали, что Франция, погубленная женщиной (королевой Изабеллой), будет спасена девственницей. Жанна была очень набожной; однажды, когда она пасла стадо, услышала голоса и увидела, как появились в «ярких потоках света» архангел святой Михаил, святая Екатерина и святая Маргарита, которые повелели ей пойти к дофину и освободить Орлеан. «Раз так повелел Господь, то так тому и быть», и в конце концов она добилась, чтобы ближайший к ним королевский капитан из Вокулера снабдил ее военными доспехами и отвел в Шинон, где тогда находился Карл. Удивителен уже тот факт, что деревенская девушка сумела убедить бывалого солдата, но вся история Жанны д’Арк – это бесконечная вереница самых удивительных чудес и вместе с тем такая же бесконечная череда самых разумных политических действий. Непосредственные задачи, которые ставила перед собой пастушка из Лотарингии, были самыми насущными и неотложными. Она хотела: а) вернуть дофину уверенность в законности его происхождения – и она могла в этом преуспеть, потому что сам дофин был очень набожным и верил в небесные голоса; б) освободить Орлеан, потому что эта символическая победа вернула бы французскому народу веру в свои силы; в) короновать дофина в Реймсе, потому что елей из святого сосуда с миррой обеспечил бы в глазах всех верующих законность новой власти.



6. Всем хорошо известна история Жанны: как она была приведена в замок, как тотчас обнаружила короля, который прятался среди своих придворных, и, обратившись к нему с приветствием, назвала его «любезный дофин». Необходимо помнить, что Карл был благочестив, знаком с предсказаниями, а потому был крайне взволнован, когда Жанна уверила его в законности его происхождения: «От имени Господа нашего говорю тебе, что ты есть подлинный наследник Франции и сын короля…» И с этого момента Карл уверовал в миссию Жанны, «потому что нужно верить ей, чтобы верить самому себе». Сама Жанна никогда не сомневалась в том, что слышала голоса, а потому она, такая слабая, потребовала от мощной английской армии очистить Францию: «Король Англии и вы, герцог Бедфорд, который называет себя регентом Франции, верните Девственнице, посланной Богом, ключи от всех добрых городов Франции, которые вы захватили и разграбили… И если вы, король Англии, этого не исполните, то я, военный предводитель, где бы я ни нашла ваших людей во Франции, заставлю их уйти, хотят они того или нет…» Она получила от дофина маленькую армию, вошла в Орлеан и освободила город под пение Veni Creator. Она приказала вышить для себя штандарт: на косых треугольниках орифламмы были помещены слова «Иезус Мария» и королевские лилии. Королевские лилии и христианство – с безошибочным инстинктом Жанна опиралась на две эти силы, которые воссоединили Францию. Ненавидела ли она англичан? Нет, для этого она была слишком хорошей христианкой. «Но я точно знаю, что они будут изгнаны из Франции, кроме тех, что здесь умрут и останутся». Итак, никак нельзя сказать, что она ненавидела англичан, она их даже приглашала объединяться с французами для нового Крестового похода. Но английский регент не мог допустить, чтобы какая-то святая девица вмешивалась в замыслы Англии. Бедфорд заявляет – и сам верит в это, – что она колдунья. Однако она поступает как благонравная француженка. Понимая, что все несчастья королевства проистекают от неутихающей злобы, она молит о всеобщем прощении французами друг друга. Она пишет сначала герцогу Бургундскому: «Если вам нравится воевать, то идите на сарацин», а потом – постоянно колеблющемуся и чего-то опасающемуся Карлу: «Наш дофин, не нужно стольких и таких долгих совещаний! Следуйте за мной и придите в Реймс, чтобы получить причитающуюся вам корону… Почему вы сомневаетесь?» Но время уходило на «приготовление пира»; Ла Тремуйль, профессиональный воин, враждебно настроенный против Жанны д’Арк, старался настроить против нее и Карла и расстраивал все ее замыслы. Но Девственница не переставала твердить, «что она продержится только один год» и что нужно спешить. Ее поход на Реймс начался с взятия Труа и оказался просто военной прогулкой. Во время коронования (17 июля) она со своим стягом в руках стояла возле короля. Свою миссию она выполнила за пять месяцев. «Любезный король, – сказала она, – ныне исполнилась радость нашего Господа, который возжелал, чтобы вы пришли в Реймс для вашего достойного коронования, показав, что вы и есть истинный король и тот, кому должно принадлежать королевство». В этот торжественный день Жанна была мрачно грустна. «Я хотела бы, – сказала она, – если угодно то будет Господу моему Создателю, чтобы дозволено мне было отказаться теперь от ратных дел и вернуться к отцу моему и матери моей, дабы служить им и пасти их овец вместе с сестрой моей и братьями моими, которые возрадовались бы, увидев меня вновь…»



Жанна д’Арк



7. В глазах англичан и бургундцев Жанна была колдуньей и еретичкой. Как иначе, если не с помощью дьявола, могла она так быстро и без большой военной силы победить англичан? Теперь она вознамерилась отвести короля в его столицу. Но во время атаки в сентябре 1429 г. Жанна была ранена в бедро. Тогда советы ла Тремуйля, призывавшие к выжидательности, задержали Карла VII, ни в чем не уверенного и трусливого по природе. Жанна вернулась к армии и была схвачена под городом Компьень, потому что за ней, возможно из-за предательства, были закрыты ворота города. Захваченная в плен бургундцами графа Люксембургского (23 мая 1430 г.), она была продана англичанам, которые предали ее церковному суду. Хотя Девственница и была обречена заранее, суд длился целых пять месяцев. Пьер Кошон, епископ Бове, который руководил допросами, собрал вокруг себя в церковном суде вице-инквизитора, каноников и аббатов Руана и более дюжины адвокатов. Некоторое количество магистров Парижского университета выполняли обязанности заседателей. Семьдесят пять судей собрались для того, чтобы своими вопросами привести в замешательство девушку, закованную в цепи. «Англичане, – говорит Ковиль, – приписывали этому событию огромное политическое значение; если бы она была осуждена Церковью, то ее завоевания стали бы святотатством, а английское дело было тесно связано с делом Церкви». Священники и светские лица, англичане и французы, сговорились отправить Жанну на костер. Так как осуждения требовали государственные мотивы, то было совершенно очевидно, что оно было предрешено уже до того, как начался процесс. Вызывающие восхищение ответы Жанны д’Арк, которые превратили этот допрос в документ величия духа, убедили бы непредвзятых судей в ее истинной вере и в патриотизме. Необразованная девушка, почти ребенок, нашла ответы столь прекрасные и столь невинные, что даже этот зловещий трибунал был иногда ими смущен. Но тем не менее она была приговорена к костру и 30 мая 1431 г. сожжена живьем в Руане, на площади Старого Рынка. Ей было 19 лет. Карл VII ничего не сделал для ее спасения. И выжидал еще пятнадцать лет для ее оправдания.



Войско под предводительством Жанны у стен Парижа в 1429 г. Французская миниатюра. 1440



8. Великие мира сего, вознесенные на высокие посты усилиями других людей, легко верят в то, что только их личные заслуги принесли им победу. Неблагодарность – это свойство, присущее королям. После смерти Жанны Карл VII – le Bien Servi[15] – нашел для освобождения Франции других хороших солдат: Ришмона, Ла Гира, Сентрайля и Дюнуа, Орлеанского бастарда. Но те никогда не достигли бы цели, если бы Жанна не вовлекла их в это освободительное движение. Она создала духовное единство Франции. В 1435 г. Филипп Добрый Бургундский подчинился королю. Окончилась гражданская война. В 1436 г. Париж примкнул к королю, который торжественно вступил в свою столицу, но задержался в ней недолго. Карл VII не любил этого города, «который навевал на него неприятные воспоминания». Провинция за провинцией, все королевство было отвоевано: в 1450 г. – Нормандия, в 1453 г. – Гиень; не оставалось больше англичан и в Гаскони. Они были изгнаны из Франции, и в их владении оставался только город Кале.



Карл VII. Рисунок XVI в. с оригинала Жана Фуке



9. Жанна д’Арк навсегда осталась для французов символом самого святого патриотизма. Этому способствовало все: ее молодость, ее смелость, ее вера, безнадежное положение, в котором находилась страна в тот момент, когда она взялась за ее спасение, чудо ее успеха, вся эта победа пастушки над торжествующим врагом, но особенно, конечно, костер и ее мученическая смерть. Из-за этой несправедливой казни в народном сознании она оказалась приобщенной к христианским святым. Как и они, Жанна д’Арк была ниспослана Богом; она предстала как самый яркий символ той защиты, которую Христос оказывал дочери своей – Церкви. Как сказал Наполеон, она доказала, «что нет такого чуда, которого не свершил бы французский дух в обстоятельствах угрозы национальной независимости». Она так глубоко воплощала образ национальной героини, что в тот день, когда новые арманьяки и новые бургундцы вновь разделили Францию, они настаивали на том, что Жанна олицетворяет именно их партию: левые приписывали ее образ себе, потому что это дочь народа, а правые – потому что на ее знамени были начертаны королевские лилии. Анатоль Франс, свободный антиклерикальный мыслитель, который видел в Жанне д’Арк всего лишь невротичку, подверженную галлюцинациям, и простенькую душу, управляемую священниками, написал тем не менее о ней такие слова: «Ей пришла в голову мысль восстановить дофина в правах наследства. Ради этой идеи она отдала свою жизнь. И как раз этим она и послужила своему делу, а ее преданность осталась в веках бессмертным примером. Это было то мученичество, без которого люди не могли бы создать в этом мире ничего величественного или полезного. Города, империи, республики покоятся именно на таких жертвах. А потому справедливо и с полным основанием Жанна превратилась в символ вооруженного отечества…» Она представляет собой самый удивительный пример чуда, которое может свершить воля при поддержке веры.

X. О том, как Франция восстановилась и расширилась после Столетней войны

1. Столетняя война разорила страну, ослабила короля, оживила надежды крупных удельных вассалов, которые создавали государства в государстве. Для восстановления Франции Карлу VII хватало ума, но недоставало характера. Ему хорошо служили, что доказывает, по крайней мере, его умение хорошо выбирать своих слуг. Прежде всего следовало реорганизовать армию и финансы. Были уничтожены шайки разбойников, грабившие страну на дорогах. У короля появились ордонансные роты, которым он платил жалованье; феодальное рыцарство превратилось во вспомогательный резервный отряд. По примеру Англии любой церковный приход королевства должен был поставлять от каждых пятидесяти дворов одного лучника, который был избавлен (или был волен) от налоговой тальи, зато был обязан в назначенные сроки проходить период сборов. Эти вольные лучники образовывали второй резерв. Артиллерия, будучи полностью на содержании короля, обеспечивала силу, необходимую в борьбе против донжонов крупных вассалов. Чтобы тренировать эту постоянную армию, в 1439 г. Карл VII добился от Генеральных штатов постоянной тальи в 1 млн 200 тыс. ливров. И здесь расходятся политические пути Англии и Франции. Англия, дорожащая своими свободами, чувствующая себя в безопасности за преградой морей, с момента принятия Великой хартии заявила своим королям: «Нет обложению налогом без объяснений!» Франция, всегда находившаяся в опасности и только что избежавшая угрозы исчезновения, соглашается на предоставление своему королю армии и постоянных налогов. Разве могла бы она отказать? Прежде всего необходимо, чтобы она была защищена. У Карла VII были, конечно, свои недостатки. Он открыто жил со своей любовницей, красавицей Агнессой Сорель, владелицей Фроманто и замка Боте, от которой у него было четыре дочери. После смерти Агнессы он являл малопоучительное зрелище похотливого старика. Он проявил черную неблагодарность по отношению к некоторым из своих лучших советников. Но он оставил после себя счастливую и сильную Францию.



Щит с изображением химеры. Нидерланды. 1550–1560



2. Вызывает крайнее удивление та быстрота, с которой король из Буржа вновь стал не только королем Франции, но и одним из самых сильных европейских суверенов. Когда у Франции появился шанс, ее быстрый подъем и жизненные силы поразили весь мир. Всего через несколько лет после скитаний в роли почти непризнанного дофина Карл VII предстал как арбитр Европы. Владислав Венгерский писал ему: «Ты – столп христианского мира». Благодаря деятельности одного крупного негоцианта из Буржа, Жака Кёра, который, начав с нуля, сумел обогатиться на торговле ценными металлами, а потом основал торговые конторы по всему Леванту, нельзя было увидеть «в Восточном море ни одной мачты, которая не несла бы флага, украшенного королевскими лилиями». Крестовые походы рыцарей не сумели обеспечить Франции защиту святых земель; ее обеспечили походы купцов. Жак Кёр, капиталист и торговец, был финансистом, затем королевским послом вплоть до того момента, когда лживые обвинения и зависть, вызванная происхождением его богатства, привели его к неминуемой опале. Заключив союзы за рубежом, Карл укрепил свое положение для неизбежной теперь борьбы против «сиров королевских лилий», то есть крупных вассалов королевской крови. Этот параллельно существующий феодальный мир (Бургундия, Анжу, Бурбон, Бретань, Альбре и т. д.) не считался с королевским авторитетом. Герцоги Бургундские, «великие западные герцоги», владели практически целым королевством, и им не хватало только титула королей. Помимо Бургундии, которую Филипп Смелый получил в апанаж от своего отца Иоанна Доброго, герцоги через брак владели Фландрией и всеми Нидерландами вплоть до Соммы. В столице Дижоне у них был двор, при котором французская культура была представлена в те времена лучше, чем в Париже. Под боком у Франции создавалась самостоятельная страна, новая Лотарингия. Герцог Бургундский основал (1429) орден Золотого руна, рыцарское братство, авторитет которого достиг европейских масштабов. На призыв Карла VII приехать заседать в качестве пэра Франции Филипп Добрый (Бургундский) гордо ответил: «Я приеду, но с сорока тысячами человек». Из осторожности король Франции освободил его от этой чести. Это был опасный сосед. В 1440 г. крупные вассалы подняли против короля мятеж, получивший название Прагерия – намек на Гуситские войны в Праге, – к которому присоединился и дофин, будущий Людовик XI. Непокорный королевской и отцовской власти, дофин Людовик укрылся у Филиппа Бургундского. «Мой бургундский кузен сам не знает, что делает, – с горечью заметил Карл VII, – он выкармливает лиса, который съест его кур». Отец слишком хорошо знал своего сына; он подозревал, что тот отравил Агнессу Сорель. Хотя Карл и считал Людовика способным на отцеубийство, но тем не менее оставил ему безупречное наследство. Король подавил в себе обиды простого человека.



Жан Фуке. Заседание французского парламента времен Карла VII. 1459–1460



Король Людовик XI в окружении рыцарей ордена Св. Михаила. Французская миниатюра. Около 1525



3. Людовик XI известен в истории по двум причинам. Первая заключается в том, что он был странной, необычной личностью, вызывавшей любопытство историков и вдохновлявшей романистов и драматургов: Вальтера Скотта, Казимира Делавиня, Теодора де Банвиля. Вторая причина заключается в том, что, несмотря на свои ошибки, он был великим королем, успешным и реалистичным политиком. Лишенный каких бы то ни было рыцарских и феодальных черт характера, он не держал данного слова и не верил клятвам других. Будучи плохим сыном, он опасался и своих собственных детей. Он полагал, что «каждый человек имеет свою цену», и, когда было нужно, платил эту цену. Он давал 10 тыс. экю в месяц своему врачу, чтобы тот был заинтересован в продлении его жизни. Зная «склонность англичан к войне против этого королевства» и опасаясь создания нового англо-бургундского союза, он пообещал английскому двору выплачивать настоящую дань – 50 тыс. экю королю и 16 тыс. министрам плюс подарки в виде серебряной посуды. Такими торгами он окончательно завершил Столетнюю войну, которая под пеплом все еще продолжала тлеть (договор в Пикиньи от 1475 г.). Он стерпел, что король Англии Эдуард IV именует себя королем Франции, и когда писал ему, то называл себя просто принцем Людовиком. Он всегда был готов унижаться, если ощущал себя более слабым, но жестоко мстил, как только вновь обретал силу. Попав в плен, он обещал повиновение, освободившись – потребовал покорности. Но он любил достойных людей, требовал, чтобы его обо всем информировали, и обладал здравым смыслом. Опасаясь людей знатных, он окружал себя представителями буржуазии и простыми людьми (Оливье ле Дэн, Тристан Л’Эрмит). В конечном счете он стал ненавистен и феодалам, с которыми боролся, и мелкому люду, с которого взимал «большие и тяжелые налоги», ибо к моменту своей кончины он собирал ежегодно 4 млн 700 тыс. ливров для нужд артиллерии и прочих подобных надобностей. Но ненависть народа была несправедливой, потому что король не наживался сам: «Он не накапливал деньги в казне, а тратил все, что собирал. Он вел широкое строительство для укрепления и обороны городов и крепостей королевства». Даже «когда он отдыхал, его ум продолжал работать… Когда он вел войну, то мечтал о мире или перемирии, но когда добивался мира или перемирия, то тяготился ими…» (Ф. де Коммин).[16] Его сравнивали с пауком, он и вправду сидел в центре своей паутины – в Париже или в Плесси-ле-Тур, – готовый бежать по своим паутинкам и схватить неосторожную мушку, а нанеся удар, возвращался в центр своей сети.