— Не надо. Тщательно проверьте, на месте ли все бумаги — протоколы и прочее. Готовьте дело к передаче. Наверху решено поручить дознание другим органам. Это все. — Филимонов кивнул собеседнику, показывая, что тот может идти. — Пока отдыхайте, потом я подключу вас к другим делам. И подумайте о том, что я вам сказал.
\"И чего он на меня взъелся? — думал обиженный Опалин, возвращаясь в свой кабинет. Он надулся и удивительно походил сейчас на большого ребенка. — Ну, ранили Агапова, но в угрозыске никто от этого не застрахован. А Басаргин сам за мной пошел… Наверное, копают наверху под Терентия, все никак ему простить не могут, что он при царе служил. А куда ему было деться? Только работать мешают, сволочи…\"
В кабинете он узнал, что Басаргин уже ушел. \"Мог бы хоть попрощаться\", — подумал Иван сердито. Но ему предстояло дело, которое он терпеть не мог, — сосчитать все бумажки, проверить, верно ли все заполнено, и подготовить опись дела перед сдачей. Опалин был человек действия, и необходимость фиксировать все движения на бумаге его удручала. Вздыхая, он принялся перечитывать документы, упаковал вещи, по которым опознали тело Колоскова. Ему пришлось несколько раз ходить через всю комнату к сейфу, который стоял в углу, пока один из агентов не предложил:
— Слушай, а чего ты в углу сидишь и бегаешь туда-сюда? Сядь пока за стол Логинова, его все равно недели две не будет…
— А он не обидится? — спросил Иван.
— Чего ему обижаться? Вернется — обратно пересядешь…
И Опалин сел за лучший стол в кабинете — большой, удобный, с телефонным аппаратом. Какой, казалось бы, пустяк, можно широко ставить локти при письме — а между тем от него многое зависит. Иван быстро закончил бумажную работу, еще раз просмотрел документы, сообразил, что не хватает акта вскрытия, и позвонил Бергману, смутно надеясь, что тот подскажет ему что-нибудь существенное, как было с Кирпичниковым. Но вместо Бергмана ответил Савва и посоветовал Опалину позвонить после трех, когда доктор будет свободен.
— Что ему передать-то? — спросил Савва.
— Ничего не нужно, я перезвоню, — ответил Опалин и повесил трубку.
Он убрал бумаги и улики в сейф, дождался, когда агенты пойдут обедать, и позвонил Маше.
— Твое приглашение все еще в силе?
— А ты сомневаешься? — засмеялась она. — Что, сегодня ты опять не сможешь?
— Сегодня смогу, мы банду поймали, — сказал Опалин. Маша ойкнула.
— А ты… как ты, словом? — спросила она осторожно.
— Я? Ничего. На какой сеанс идем?
Условились на семь тридцать вечера. Только повесив трубку, Опалин осознал, до чего он устал. Его клонило в сон, и он решил пойти к знакомому, который работал в кафе на крыше Моссовета, выпить хорошего кофе. Но внизу к Опалину бросилась некрасивая девушка в сером плащике и лихорадочно вцепилась в его рукав:
— Я им говорю, говорю, а они меня не пускают! Вы их нашли? Вы нашли их?
Она повторяла эту фразу на разные лады, заглядывая Ивану в глаза. Конечно, Соня Кирпичникова. Но ему пришлось сделать над собой усилие, чтобы вспомнить ее имя.
— Если вам нужно, чтобы я дала показания или кого-то опознала… — Она волновалась и все еще цепко держала его за руку. Иван осторожно снял ее пальцы.
— Соня, дело в том, что кое-что изменилось… Там теперь агент Константинов командует, это по его части… Пойдемте, я вас с ним познакомлю. Опознавать… это вряд ли… Их в морг увезли.
— Кого?
— Бандитов, которые убили вашего брата.
Он привел Соню в кабинет Константинова, который как раз допрашивал владелицу парикмахерской, известную как Сизову. Завидев ее, Соня вся подобралась и впилась взглядом в ее лицо, но тотчас же расслабилась.
— Ваня, не надо водить сюда посторонних, когда я работаю, — сказал Константинов довольно сухо. — Погеройствовал ты, грохнул бандитов, и будет с тебя.
— Это Соня, сестра убитого столяра, — сказал Опалин. Ему было неприятно видеть, что такой серьезный мужик, как Константинов, всерьез задет его успехом. — Я подумал, что вам надо познакомиться.
— Это вы их убили? — вскинулась Соня, поворачиваясь к Ивану. — Спасибо. Спасибо!
Сизова холодно усмехнулась.
— Имейте в виду, я ничего не знаю и никаких показаний вам не дам, — заявила она. — Чем Саккетти и остальные занимаются, я понятия не имела. — И закончила с нескрываемой издевкой: — Мне они всегда говорили, что исправились… образумились… и всякое такое.
— Да ну! — воскликнул Константинов. — Ладно, тогда я с подружкой твоей побеседую…
— Нора тоже ничего не знает. — Сизова явно наслаждалась моментом. — И ничего у вас на нас нет. Долго держать нас вы не сможете, я законы знаю. Предъявить вам нечего: раз вы всех поубивали, трупы показаний не дают.
— Она шутит? — несмело спросила Соня, оборачиваясь к Опалину. Но он не успел ответить, потому что помощник Константинова ввел Щуровскую. Хотя стояла теплая погода, эта красивая полноватая брюнетка была в эффектной соболиной шубке. Губы накрашены, на голове маленькая, но явно очень дорогая шляпка, на ногах — туфли на каблуке. Глаза — холодные и оценивающие. Она смерила взглядом Соню, задержавшись на ее заляпанных грязью сапогах, и едва заметно усмехнулась.
— Это она! — пролепетала бедная девушка, совершенно растерявшись. — Это она… та, которая завлекла моего брата!
Сизова шевельнулась на стуле и послала сообщнице предостерегающий взгляд.
— Вы решили мне устроить очную ставку с этой сумасшедшей? — брезгливо спросила Щуровская.
— Я не сумасшедшая! — вскрикнула Соня. — Помнишь Колю? Моего брата? Он погиб из-за тебя! Ты убила его…
— Я никого не убивала и никаких братьев в глаза не видела.
— Она врет! У него была ее фотография!
— Да? И где же она? — Щуровская иронически усмехнулась. Соня побагровела.
— Ваня, уведи ее, — распорядился Константинов. — Девушка, простите, нам надо работать. Вы нам мешаете.
— Что значит мешаю? Моего брата убили! Я имею право знать! Почему они так себя ведут? Почему рыжая сказала, что им ничего не будет? Что это значит?
— То и значит, что ничего нам не будет, — сказала Щуровская спокойно. — Нет доказательств, нет обвинения, а показания против себя я не дам.
— Это правда? — Соня совершенно растерялась. — Вы… вы что же, отпустите ее? Как вы можете…
— Гражданка, уйдите, — уже с раздражением повторил Константинов. — Когда вы нам понадобитесь, мы вас вызовем. Ваня!
— Соня, идемте, — вмешался Опалин.
Щуровская усмехнулась и села на свободный стул возле Сизовой.
— Я… да, сейчас, — пробормотала Соня.
Но она никуда не пошла. Вместо этого она внезапно извлекла из-под плаща обрез и, наставив его на Щуровскую, выстрелила в упор из обоих стволов.
На звук выстрела сбежались агенты из соседних кабинетов. Константинов орал и матерился. Иван вырвал у Сони обрез, но было уже слишком поздно. Роковая красавица лежала на полу с дырой в груди, а Сизова, которой в лицо попали кровавые ошметки и брызги, билась в неподдельном истерическом припадке.
— Бабушка права, — бормотала Соня, не сводя взгляда с женщины, которую она убила, — око за око, и это правильно. Око за око, зуб за зуб. Только так! — И с торжеством, поразившим Опалина до глубины души, она набрала слюны и плюнула на труп своего поверженного врага.
— Идиотка! — крикнул Константинов, подступив к ней вплотную. — Ты хоть понимаешь, что тебе придется за это отвечать?
— Не ори на нее! — рявкнул Опалин, встав между ними. Тут вмешались другие агенты, и их растащили.
— Так, — сказал Константинов, немного успокоившись, — сестрицу — под арест, а с тобой, Опалин, я еще поговорю!
— Да пошел ты…
Их снова растащили, и кто-то догадался послать за Филимоновым, чтобы он привел в чувство своих закусивших удила подчиненных.
Глава 27
\"Симфония большого города\"
\"Сегодня в кино:
1-й Художественный (принадлежит кинофабрике \"Совкино\"). И. Мозжухин и Н. Лисенко в нашумевшей картине \"Отец Сергий\" (\"Князь Касатский\"). Производство 1917 г. Картину иллюстрирует симфонический оркестр под управлением Ф. Ф. Криш. При театре летнее фойе-сад. Сверх программы — \"Совкино-журнал\": подписание пакта Келлога в Париже. На дневные сеансы все места 50 копеек. Гардероб бесплатный\".
Все понятно: столетний юбилей Толстого нагрянул неожиданно, кинофабрики не успели ни черта снять, поэтому из закромов достали фильм — ровесник революции, причем с эмигрантом Мозжухиным.
\"Сокольнический круг\" (принадлежит кинофабрике \"Совкино\"). Вход в сад 15 коп., в праздники 25 коп. Новая художественная драма \"Светлый город\". Оркестр духовой музыкальной школы…\" — так, все ясно, дальше можно не читать.
\"Уран\". Новая американская трюковая комедия \"Представьте меня\". Картину иллюстрирует оркестр под управлением М. Ковальского\". Она же идет в бывшем \"Ша-нуаре\" на Страстной.
\"Гос. театр \"Реалистический\". \"Ночной экспресс\" с участием Гарри Пиля\". Кино съело театр, и весь реализм.
\"Клуб имени Рыкова. Новая художественная постановка \"Знойный принц\". Знаем, какие такие бывают принцы, да еще художественные. Название с потолка, чтобы публика купилась, а сам фильм наверняка дрянь несусветная.
\"Ривьера\". Новая художественная постановка по произведению Льва Толстого \"Казаки\". Значит, все-таки сняли один фильм к юбилею. Но публика все равно не пойдет, ей Гарри Пиля подавай и трюковые комедии.
\"Артес\" (принадлежит кинофабрике \"Межрабпомфильм\"). 4-я неделя! Монопольно! Прошедшая с колоссальным успехом за границей \"Симфония большого города\". Картину иллюстрирует оркестр под управлением\"…
В саду \"Эрмитаж\" Опалин убивал время до вечернего сеанса, прилежно читая последний выпуск \"Красного рабочего\". Не то чтобы его интересовали программы кинотеатров, хроника, которую он знал гораздо лучше Матюшина, и многочисленные объявления — просто чтение отвлекало его от неприятных мыслей. Ночью он был молодцом и разобрался с бандитами, а потом допустил промах, который тотчас же попытались использовать против него. Константинов бушевал так, словно не Соня, а сам Опалин завалил из обреза четырехкратную вдову Щуровскую, которая завлекла Николая Кирпичникова и обрекла его на смерть. Следует, впрочем, отдать должное Филимонову: он выслушал все стороны, пообещал, что во всем разберется, и, когда Иван уже мысленно приготовился к худшему, отправил его отдыхать.
— Я виноват, — сокрушенно сказал Опалин, — надо было мне вспомнить, как уверенно она обращалась с ружьем у себя дома… может, обрез, с которым она пришла, — то самое ружье и есть…
— Мы разберемся, кто виноват и в чем, — отозвался Филимонов спокойно. — Ступайте лучше домой, Иван Григорьевич, и выспитесь хорошенько. Или… не знаю… книгу какую-нибудь почитайте. Одним словом, отвлекитесь от работы.
И Опалин отвлекался как мог.
\"1-й Государственный цирк. Открытие сезона. Полет аэроплана с Эйфелевой башни. Первый раз в СССР. Небывалый трюк! Всемирно известные дрессировщики… Воздушный трамплин…\"
Иван затосковал. \"А может быть, она не придет, — сказал он себе. — Не придет, потому что передумала… или еще почему-нибудь\". Он прочитал программу театров и перешел к частным объявлениям. Перевозка мебели. Продается пианино, 500 рублей. Продается парикмахерская (Опалин поморщился, вспомнив, с какой парикмахерской им пришлось разбираться). Продается роскошное пианино, заграничное, красного дерева. Малый рояль и пальто каракулевое с выхухолью (то ли вместе, то ли отдельно, не понять). Щенки. Опять парикмахерская. Столовая мореного дуба, редкой красоты, в мавританском стиле. За редкую красоту хотят 3500 рублей. Продается мотоцикл. Пролетка. Дальше — обмен комнат. Одна комната меняется на две. Комнату 10 кв. метров на отдельную квартиру, согласен оплатить ремонт… охо-хо. Это, конечно, не объявление, а крик отчаяния, только кричи не кричи, не поможет никто. Квартирный вопрос в Москве — самый сложный из всех вопросов бытия.
Меняю комнату 67 метров, перегородки фанерные, на отдельную квартиру. Две комнаты на одну. Меняю хорошую квартиру в 4 комнаты, 62 кв. метра, на аналогичную в другом районе. Если квартира и впрямь хорошая, какого черта ты ее меняешь? Соседи буйные? Или дом вот-вот рассыплется?
Дальше — поиски жилья. Сниму комнату, согласен платить до 40 руб. в месяц. Инженер снимет комнату, до 75 руб. в месяц. Две комнаты с кухней не дороже 100 руб. Муж и жена ищут комнату, плата помесячно до 50 руб. Ищу небольшую комнатку или угол в интеллигентной семье…
— Комнату присматриваешь?
Он и не заметил, как она подошла — в прелестном голубом платье с поясом, чуть накрашенная: все в меру, все к лицу. Иван покраснел и опустил газету. Маша смотрела на него смеющимися глазами.
— Я… нет. Просто читаю…
— Да что там читать? Одно и то же. Пойдем лучше билеты брать.
Она взяла его под руку, и они зашагали к выходу из сада. Кинотеатр располагался в месте с дивным названием Лихов переулок. То ли лихо, то ли лихие люди, понимай как хочешь, но Опалину, по правде говоря, было не до названий. Ему казалось, что он зря пришел в форме, что надо было явиться в штатском, что он не соответствует Маше. Он был высокий, симпатичный, ладно скроенный, то, что называется \"все при нем\", и все равно чувствовал себя каким-то ущербным. Но когда они вошли в фойе с расклеенными по стенам афишами и фотографиями актеров, он почти успокоился.
— А ты, значит, бандитов ловил сегодня? — спросила Маша.
— Ага.
— Много поймал?
— Троих.
Иван с отчаянием почувствовал, насколько он не силен в самом обычном разговоре. Просто проклятие какое-то — любого свидетеля мог разговорить, к каждому найти подход, а в жизни терялся. Но тут, к счастью, публику стали пускать в зал.
В сюжете фильма он ничего не понял, потому что все время отвлекался на Машу. Впрочем, сюжета как такового в картине не было, потому что это оказалась нарезка кадров из берлинской жизни — совершенно в духе 1920-х годов, когда вошли в моду эксперименты с монтажом. Но публики собралось довольно много, потому что все заграничное пользовалось успехом, и людям хотелось посмотреть на тамошнюю жизнь хоть в таком виде. В полутьме кинозала Маша стала загадочной и царственной, и то, как она была поглощена происходящим на экране, ужасно его трогало. Не удержавшись, он наклонился и быстро поцеловал ее в щеку.
— Перестань! — шепнула Маша сердито.
— Хорошо, — пообещал он, — я больше не буду.
И тут произошла катастрофа: пленка на экране запрыгала, потом изображение исчезло, но оркестр еще продолжал играть. Некоторые зрители (из числа наиболее нетерпеливых) начали свистеть. Наконец дирижер заметил, что творится неладное, и опустил палочку. Музыка развалилась на куски, как мозаика, которую уронили на пол, дольше всех солидно гудел гобой, но наконец и он умолк. Дали свет.
— Товарищи, небольшая техническая заминка, — твердили билетеры, появившиеся в проходах. — Сеанс возобновится через несколько минут.
Маша, вырванная из страны грез, казалась человеком, который только что проснулся и не может до конца определиться, спит он еще или уже включен в реальность. Она завозилась, доставая из сумочки зеркальце, и подумала, о чем бы еще спросить Опалина, пока фильм не возобновился.
— Скажи, а ты всегда ходишь с оружием?
— Всегда, — твердо ответил Опалин.
— И часто приходится стрелять?
Тут ее собеседник, который не далее как сегодня застрелил трех бандитов, почувствовал себя довольно неуютно.
— Ну… случается, — протянул он неопределенно. — А что?
— А бывшие преступники у вас работают?
Опалин знал как минимум один такой случай, но он проходил по совершенно особой статье. Кроме того, есть детали профессии, которые посторонним выдавать не станешь, и он сказал:
— Угрозыск вообще-то не заодно с преступниками, а против них.
— Ну, вот и я тоже так думала, — кивнула Маша. — Только тетю Зою не переубедишь.
— Что за тетя Зоя? — машинально спросил Опалин.
— Ты ее видел, когда уходил. Она к нам заглядывает иногда. Вообще она мне никакая не тетя, просто я привыкла ее так называть. Ее в угрозыске допрашивали по поводу убийства мужа. У нее создалось впечатление, что они ее подозревали. Она ужасно возмущалась.
— А кто был ее муж?
— Повар. Они с папой работали вместе.
— В столовой, что ли? — догадался Опалин.
— И в столовой, и раньше, в детском доме.
— В каком детском доме?
— Ну, папа заведовал детским домом. Правда, это давно было.
Билетеры уже приглашали зрителей вернуться на свои места, говоря, что сеанс вот-вот возобновится. Но Опалин не думал о фильме. Убийство в ближайшем окружении — черт возьми, почему Ксения Александровна ничего об этом не сказала?
— Как его звали? — не выдержав, шепотом спросил он.
— Кого?
— Повара. Мужа этой Зои.
— Зачем тебе?
— Нужно.
— Да Гребенюк его фамилия, а что? Дай фильм посмотреть.
— Почему вы не сказали, что его убили?
— В смысле?
— Когда я пришел расспрашивать про твоего отца, почему не вспомнили о том, что его друг тоже был убит?
— Друг? Ваня, он был просто повар. И папа с ним общался только по работе, а когда его перевели в газету, вообще о нем забыл. Это Зоя к нам притащилась с рассказом о своем горе, а у мамы не хватило духу ее выгнать. Она очень навязчивая.
— Маша, а как его убили?
— Кого?
— Гребенюка.
— Да на улице голову проломили. Хулиганы какие-то.
— Их нашли?
— Что? — Маша не отрывала зачарованного взора от экрана.
— Нашли тех, кто его убил?
— Не знаю. Нет, наверное. Иначе Зоя бы сказала.
Опалин напряженно размышлял. Повар и директор столовой. Повар и директор детдома… Это было давно, сказала Маша. Когда? Когда именно?
— Маша! — Она не отвечала, и он тронул ее за рукав. — Когда твой отец заведовал детдомом?
Она вспыхнула.
— Послушай, это странно…
— Почему?
— Ты меня сюда пригласил, чтобы вопросы задавать?
— Нет. Просто так вышло. Понимаешь, два человека работали в одном месте, и оба были убиты. Ты не знаешь, мужу Зои угрожали? Она что-нибудь такое упоминала?
— Почему тебе обязательно надо все испортить? — сказала Маша дрожащим голосом. — Я пришла посмотреть фильм, а ты все одно и то же: убит, убили, убийство… Ты что, не понимаешь, как мне тяжело это слышать? Ты ведь об отце моем говоришь…
Опалин замолчал и до конца фильма больше не проронил ни слова. Повар Гребенюк. В конце концов, это может быть и совпадение. Или нет? Столовая… Детский дом…
Когда они после фильма шли по улице, он не утерпел и вновь вернулся к этой теме:
— Маша, а чем твой отец занимался в детдоме?
— Он был директором. — В ее голосе вновь зазвенело раздражение.
— Это я уже понял, а обязанности у него какие были? Что он делал?
— То же, что и все директора. Ваня, ты опять за свое?
— Да. Послушай, а что, если убийство Гребенюка и гибель твоего отца как-то связаны? Я обязан проверить эту версию.
— Почему? Какая между ними связь? Что они когда-то работали вместе? Глупости ты говоришь.
— Почему?
— Потому что. Сравниваешь моего отца с каким-то поваром! Скажи уж лучше, что ты никого не нашел и не можешь найти…
— Маша!
— И ты позвал меня в кино хоть что-нибудь у меня выведать. Ах, как же мерзко! Правильно Надя сказала — не надо было идти с тобой на встречу…
— Маша, постой!
Он пытался удержать ее за руку, но она вывернулась и побежала к остановке автобуса.
— Не ходи за мной! И не звони мне больше, слышишь?
Маша исчезла, смешавшись с вечерней толпой прохожих. Опалин проводил ее тоскующим взглядом, сдавленно чертыхнулся и полез искать папиросы, но обнаружил в кармане только пустую пачку. Оглядевшись, он вспомнил, что неподалеку живут Басаргины, и решил зайти к писателю — посоветоваться.
Глава 28
Ссора
В тот вечер Басаргин пришел домой, чувствуя настоятельное желание выговориться. \"Только бы Варя оказалась дома, а не бегала по лавкам…\" Но входную дверь ему отворила одна из соседок, а дверь комнаты пришлось открыть своим ключом. Кошка мяукнула где-то в глубине и пропала.
— Варя! — машинально позвал он, включая свет.
Из-за ширмы, за которой стояла их кровать, послышался какой-то сдавленный всхлип. Басаргин насторожился, но услышал голос жены и тотчас успокоился.
— Я здесь. Извини, что не открыла…
— Варя, представляешь, я видел Должанского, — выпалил писатель, нервно ероша волосы. Он сделал круг по комнате, натыкаясь на мебель, и наконец повалился на стул возле рояля.
— Где видел? — глухо донесся голос из-за ширмы.
— Да на улице! Представляешь, иду я по тротуару, поднимаю голову — и вижу его на другой стороне… Меня словно током ударило! Варя, он совершенно не сутулился! И у него что-то вроде военной выправки… да, кажется, так… Одет хорошо, в костюме, с отличным чемоданом!
— И что ты сделал?
— Варя, в том-то и дело, что ничего! Я просто… просто обомлел! Потом между нами проехало несколько машин, и он исчез… Как сквозь землю провалился!
— Ты собираешься кому-то об этом рассказать? — спросила Варя после паузы.
— Нет, конечно, — сердито ответил Басаргин, поворачиваясь к ширме. — Только с тобой поделился… Варя! Брось твое вышивание, иди сюда…
— Я вовсе не шью, — ответила жена сконфуженно. — Я… Послушай, у меня такая неприятность случилась…
Она вышла из-за ширмы, и все мысли о Должанском и его странном преображении вмиг вылетели у писателя из головы. Под глазом Вари красовался синяк, губа была разбита. На ее руках Басаргин разглядел следы других синяков.
— Варя… Варя…
— Хулиганы напали, отобрали сумку, — сказала Варя и, закрыв лицо руками, заплакала. — Я пыталась не отдавать… там же все деньги… Они меня побили…
Она зарыдала в голос. Басаргин стоял, чувствуя ни с чем не сравнимое унижение, но профессиональный инстинкт врача пересилил — он бросился к жене и стал осматривать ушибы.
— Варя, какой же я идиот! Прости меня, пожалуйста… Надо что-то делать, в милицию идти, к Опалину… Это что, Митька был?
Варя несколько раз кивнула, плача.
— Все деньги, Максим…
— Плевать на деньги, придумаем что-нибудь, займем… Но, Варя, так нельзя! Надо жаловаться…
— Он мне грозил, что, если мы пожалуемся, они тебя подкараулят и зарежут, — простонала жена.
— Ах, скоты! Варя! Ну ты же понимаешь, что это вранье, они запугивают…
— Да, конечно, запугивают! Вон, в газете твоей то и дело пишут, как хулиганы кого-то убили… Максим, не надо ничего делать! Я тебя прошу… Они убьют тебя, и ничего им не будет! У них у всех пролетарское происхождение, к ним суд строг не будет…
— Варя, у тебя же нос сломан, — пробормотал Басаргин, дергая щекой. — Хорошо еще, что глаз не выбили… Господи! К черту происхождение, к черту суд…
Затрещал звонок.
— Ах, боже мой! — расстроилась Варя. — Как же я покажусь в таком виде?
Она опустилась в кресло, комкая платочек и вытирая слезы. Басаргин вышел и через минуту вернулся с Опалиным.
— Послушай, тут такие дела… — начал писатель. Но Иван уже все увидел, все понял, только выводы сделал неправильные.
— Это ты ее, что ли? — угрожающе спросил он, надвигаясь на Басаргина.
Варя вскочила на ноги и бросилась к ним.
— Нет, Ваня, что вы! Это хулиганы… на улице… Сумку отняли, с деньгами…
— Надо что-то делать, — сказал Басаргин. — Так дальше продолжаться не может! А она говорит, что они угрожали меня убить, если мы станем жаловаться…
— Они знают, где мы живем, — подала голос Варя. — Ими наш сосед сверху верховодит… Дмитрий Павленков… И у него ватага, человек пять…
— Как он выглядит? — спросил Опалин.
Варя стала объяснять:
— Ну… такой… лет 17 ему, но выглядит старше… Чуб торчит из-под кепки, спереди один зуб выбит… курит…
— Где они шляются обычно?
— Здесь или на соседних улицах, — подал голос писатель. — Рядом старый дом в стиле барокко, там подворотня, в ней они подстерегают прохожих.
— В каком-каком стиле? — переспросил Опалин, прищурившись.
— Серый дом, — пришла мужу на выручку Варя. — В три этажа…
— Да? — сказал Иван. — Ну ладно…
Он почесал щеку, бросил взгляд на Варю и, стиснув челюсти, двинулся к выходу.
— Ты в угрозыск будешь звонить? — спросил Басаргин, когда они вышли в коридор.
— Зачем? Сам справлюсь.
— Ваня, их много, и они опасны. Это мразь, понимаешь? Я с тобой пойду.
— Не надо, — ответил Опалин неприятным голосом, отстраняя писателя. — Твоя жена для меня пела, когда я… когда я совсем расклеился. Так что за мной должок.
Басаргин посмотрел, как помощник агента угрозыска уходит — стремительной, решительной походкой, которая не сулила его врагам ничего хорошего, — и медленно закрыл дверь. \"Что он затеял? Прав ли я был, что все ему рассказал? А если с ним что-то случится? Ах, черт побери…\"
Он вернулся в свою комнату. Варя смотрела на него, и глаза ее казались еще больше, чем обычно.
— Пошел с ними разбираться, — сказал Басаргин.
Кошка вылезла откуда-то, поглядела на двух молчаливых, расстроенных людей и забралась под стол.
— Завтра перехвачу аванс у Поликарпа, — сказал писатель, — мне хотят еще очерк заказать… А сегодня… даже не знаю.
— У меня риса немного осталось, — сказала Варя. Максим Александрович поморщился: рис он не любил. — Послушай, я совсем забыла тебе сказать… Я сегодня позвонила в Театр сатиры. Думала, надо забрать у них твою пьесу, раз она им не нужна…
— Варя, зачем ты это сделала? — проворчал Басаргин. — Не хранят они пьесы. Обычно то, что не подошло, просто выбрасывают…
— Нет, ты послушай! Они страшно обрадовались, что я позвонила! Им понравилась твоя комедия, но они потеряли первый листок, где твой телефон и адрес… Они и сами хотели нас найти, но не знали где! Максим, они хотят, чтобы ты обязательно к ним зашел! Заведующий литературной частью у них некий Поншарек, Леонид Ипполитович… Он очень настаивал, чтобы ты пришел! Максим, если Главрепертком пропустит пьесу, это же… это же будет очень для нас хорошо!
Ноги не держали Басаргина, и он медленно опустился на диван. Завлит. Комедия. Главрепертком… Он ощущал примерно то же, что чувствует бегун на длинной дистанции, когда ему уже сто раз хотелось сойти, но он все-таки каким-то чудом достиг финиша и даже оказался в группе победителей.
— Варя, ты пойми, это еще ничего не значит… — заговорил он взволнованно. — Мало ли к чему Главрепертком захочет придраться… у меня там действующие лица… в общем, не пролетарии они совсем… И шутки некоторые… они, конечно, против шерсти будут…
— А ты придумаешь другие шутки, — объявила Варя, и ее глаза заблестели, — сделаешь кого-нибудь пролетарием, так, для виду, чтобы они отвязались… Максим, это же наш шанс! Ты будешь писать пьесы для Сатиры, купим пишущую машинку, я буду печатать…
И тут ухо Басаргина уловило где-то в отдалении сухой треск, похожий на выстрел. Потом еще один. И еще несколько…
Варя побелела:
— Максим, стреляют…
— Нет, Варя. Должно быть, у какого-нибудь автомобиля шина лопнула…
— Да что ты говоришь! — закричала она в тревоге. — Я столько стрельбы слышала во время Гражданской — по-твоему, не узнаю звук выстрела? Господи, лишь бы с Опалиным ничего не случилось!
— Варя, сиди здесь, — скороговоркой распорядился Басаргин, бросившись к дверям. — Сиди здесь! Я пойду выяснять…
Варя осталась одна, если не считать бессловесного зверя, занятого ловлей мыши, которую кошка в конце концов поймала и принесла хозяйке. Часы поднатужились, погремели внутренностями и пробили девять, потом десять. Безрадостные мысли одна за другой текли в голове Вари, и сама она плыла по ним, как по волнам. Наконец в коридоре послышались знакомые шаги. Варя обеими руками вцепилась в подлокотник так, что побелели костяшки пальцев, но расслышала глухой голос Опалина и успокоилась. Вошел Басаргин, за ним — помощник агента угрозыска, и Варя сразу же увидела, что Опалин выглядит как обычно, а муж необыкновенно мрачен.
— Разобрался я с вашими хулиганами, — сказал Иван, кладя на стол ее сумочку. — Можете теперь ходить по улице спокойно.
— Они в вас стреляли? — спросила Варя с трепетом.
— Нет.
— А те звуки, которые…
Басаргин, засунув руки в карманы, подошел к окну.
— Варя, это он в них стрелял, — сказал он, стоя спиной.
Такая манера, нехарактерная для него, показалась Варе невежливой, но она решила не заострять на этом внимание.
— А. — Инстинктивно она поняла, что Максим взвинчен до крайности, и решила воздержаться от дальнейших расспросов. — Простите, я… Мне надо переодеться.
Она скрылась за ширмами. У окна писатель мрачно таращился в сентябрьские сумерки, и мало-помалу его начала разбирать злость.
— Надо вам как-то кошку назвать, — сказал Опалин, глядя на серого зверя, который деловито обследовал комнату, проверяя, не притаились ли еще где-нибудь мыши. — Смешная она у вас…
— Ты, наверное, доволен собой, а? — внезапно спросил Басаргин, оборачиваясь к нему.
— Ты о чем?
— Двух человек убил, двух ранил. Хорошо, а?
— Они на меня напасть хотели. Оружие отнять. Я дал предупредительный выстрел в воздух, как полагается, а потом стрелял на поражение. Что тебе не нравится?
— Я тебе не верю, — сказал писатель после паузы. — Ты… извини меня, слишком легко распоряжаешься чужими жизнями. Только за сегодняшний день ты убил пятерых.
— Да? А кто ночью кричал, когда мы ехали: \"Стреляй, стреляй\"? Забыл, что ли?
— Это были бандиты!
— А те, кто напал на твою жену, — одуванчики, что ли?
— Нет. Не одуванчики. Но ты же просто… Ты просто взял и убил их. И я не верю, что они пытались на тебя напасть. Младший брат Митьки все твердил подоспевшим милиционерам, что они ничего такого не хотели… Он штаны обмочил от ужаса! И я видел выражение его лица…
— И ты теперь решил его пожалеть? После того, как он был с теми, кто избил и ограбил твою жену? Твердил он чего-то — скажите, пожалуйста! Конечно, твердил, потому что они знают правила. Законы, ясно тебе? И никто никогда не будет давать показания себе во вред! Изворачиваться будут, врать до последнего, лишь бы вывернуться! А на суде будут говорить, что они невинные овечки, твою жену они не били, она сама упала и они только хотели помочь. Ты не понимаешь, что это за публика? Сам же мне сказал, что они — мразь. Ну, я и обошелся с ними так, как они того заслуживают. — Иван завелся не на шутку, его невозможно было остановить. — Что тебя не устраивает? Тебе так охота быть чистеньким? Сидеть в отдельной квартире, отгородившись шторками, а своими жизнями пусть другие рискуют? Пусть они хоть сдохнут, но тебе чтобы было комфортно и уютно? Так, что ли?
— Не надо со мной так разговаривать, — прошипел Басаргин, бледнея. — Ты — не имеешь — права!
— Не имею? Очень даже имею, бывший доктор! Я же помню твой взгляд, когда я осматривал труп Кирпичникова возле реки! Ты на меня глядел и думал — как он так работает? Да он не умеет ни черта! Не выйдет у него ничего! Ни дактилоскописта, ни проводника с собакой, ни экспертов — а без них он ноль!
— Это непра…
— Нет, правда! — Опалин даже не дал собеседнику договорить. — Ты живешь, как обыватель, и мыслишь, как обыватель, и тебе наплевать, что люди работают, делают свое дело, что они, может быть, жизни свои отдают… Вон Логинова ночью подстрелили — а если он калекой останется? Ты, что ли, его семью поддерживать будешь? Тебе же на всех плевать, кроме себя самого! У тебя жена в обносках ходит, я никогда не видел, чтобы у приличного мужика жена так одевалась! А она, между прочим, заслужила, чтобы с ней обращались лучше…
— Знаешь что, — сказал писатель, которому наскучило слушать этот поток обвинений в его адрес, — я не жалею, что мы с тобой познакомились, но… Мне кажется, после того, что ты тут высказал в мой адрес, нам лучше закончить общение. Я, наверное, и впрямь слишком старомоден… и да, может быть, сижу за шторами, хотя шторы вообще-то у многих есть. Но твое отношение к людям я никогда разделить не смогу. Слишком уж легко ты разделываешься с теми, кто тебе мешает.
— Значит, так, да? — сказал Опалин. Он воинственно поправил фуражку, подумал, чего бы еще такого сказать, чтобы припечатать собеседника, но поймал взгляд Вари, которая вышла из-за ширмы, и решил, что не стоит. — Да пошел ты к черту, в самом деле! Со всеми твоими мыслишками и дурацкими очерками, над которым хохочут все мои товарищи — ты даже не стоишь того, чтобы на тебя тратить время.
Он изобразил нечто вроде поклона в сторону хозяйки, показывая, что его резкие слова ее не касаются, и удалился.
— Прекрасное завершение завидной дружбы, — сказал Басаргин, стараясь сохранить лицо, потому что слова Опалина задели его за живое. — Ладно… Варя, я думаю, придется нам сегодня ужинать рисом. А со всем остальным разберемся уже завтра.
Глава 29
Две беседы
На следующий день Опалин явился на работу гораздо позже обычного и в коридоре столкнулся с Константиновым, общаться с которым у него не было никакой охоты. Однако агент угрозыска был настроен на редкость миролюбиво:
— Ваня, где ты шляешься? Срочно дуй к Филимонову, у него там гэпэушник сидит. Дело не забудь захватить, голова!
Опалин зашел к себе, достал из несгораемого шкафа вещдоки и документы и уже вместе с ними отправился к Терентию Ивановичу. Когда Иван, постучавшись, вошел, он увидел в кабинете невысокого лысоватого гражданина, с тяжелыми набрякшими веками и очень внимательными глазами. Гражданин пожал ему руку, назвал свою фамилию (Данкер или что-то вроде того) и даже сказал несколько слов по поводу того, какой Опалин молодец, что преследовал бандитов и сумел с ними разобраться.
— Далеко пойдете, юноша, — внушительно добавил гость, — все данные у вас для этого есть. — Он повернулся к Филимонову. — Хорошо, что вы успешно ловите бандитов. Нам, как вы знаете, приходится заниматься другими делами. — Он усмехнулся.
— Это вы, значит, будете Должанского искать? — не утерпев, вклинился Опалин.
— Уже ищем, — ответил человек из ГПУ. — Личность его мы установили. — Он достал из кармана групповой снимок офицеров царской армии, один человек на котором был обведен чернилами, и показал его Ивану. — Капитан Малинник Федор Николаевич, из контрразведки Колчака. Лично пытал и убивал красных. Ходили слухи, что он подался то ли в Китай, то ли в Японию. Но, как видите, он оказался гораздо ближе.
— Значит, Должанский — придуманная фамилия?
— Не совсем. — Гость едва заметно поморщился. — Типографский рабочий Должанский — один из тех, кто попался в лапы контрразведке. Малинник завладел документами им же убитого человека, понимаете? И целых семь лет служил в газете, прошел все проверки, чистки, и никто ничего даже не заметил. Выдающаяся, надо признать, личность. Но ничего, мы его найдем…
Опалин открыл рот. Эх, Лапин, Лапин! А ведь говорил же, что Должанский чуть ли не единственный приличный человек в редакции… Надул тебя капитан, как младенца! Но если уж Малинник обвел вокруг пальца даже Лапина, который почти всех видел насквозь, какие шансы у ГПУ поймать беглеца теперь? Да еще с его деньгами? Заляжет где-нибудь на дно, затаится, а там, глядишь, прикупит золотишка и айда через границу. И никто его не остановит.
— Почему он убил Карпова? — спросил Терентий Иванович.
— В свое время Карпов в Сибири гонялся за Колчаком. Мы думаем, что Карпов видел Малинника и признал его, когда оказался в Москве. Малинник его убил, а потом прикончил двух коллег, которые, возможно, догадались о его роли в убийстве Карпова. Затем он избавился от бухгалтера, похитил большую сумму денег и скрылся. Единственное, чего мы пока не знаем — почему Малинник начал с Колоскова.
— Он не начинал, — подал голос Опалин.
Филимонов нахмурился и послал помощнику агента предостерегающий взгляд.
— Что ты говоришь? — быстро спросил человек из ГПУ, поворачиваясь к Ивану.
— Я говорю, что Колоскова убил другой человек. Сегодня утром я разговаривал с Зоей Гребенюк, вдовой повара. Гребенюк служил в одной столовой с Колосковым, а до того они вместе работали в детдоме, которым тот заведовал. В 1918–1922 годах.
— Так, — протянул гость. Лицо его ровным счетом ничего не выражало. — И?
— Гребенюка несколько месяцев назад убили то ли хулиганы, то ли бандиты. Я просмотрел дело — его вещи при этом не тронули. То есть его даже не стали грабить. Убийцу или убийц не нашли. Я расспросил Зою Гребенюк, кто еще работал в том детдоме. Она назвала несколько человек, в том числе бывшего завхоза Млечникова. Я стал его искать и выяснил, что его тоже убили, еще в конце прошлого года. Тоже подстерегли на улице и не взяли вещи. Вы понимаете, — продолжал Иван, переводя взгляд с напряженного Филимонова на бесстрастное лицо человека из ГПУ, — кто-то убивает тех, кто работал в детдоме, одного за другим. Явно мстит им. Но если Гребенюка и Млечникова просто убили, то Колоскова решили еще и как следует помучить. Его похитили, засунули в ящик вроде гроба и закопали заживо. Представляете, как тот, кто это сделал, должен был ненавидеть Колоскова?
— Ты хочешь сказать… — начал человек из ГПУ.
— Я хочу сказать, что Колосков был вор. Везде, где бы он ни оказывался, он обтяпывал свои дела. Он воровал в газете, воровал в столовой — значит, воровал и тогда, когда возглавлял детдом. Вы ведь помните то время, как обстояло дело с продуктами. Я почти уверен, что еду, которую выделяли детдому, Колосков либо присваивал, либо продавал на сторону, либо и то и другое вместе. И я думаю, что от голода в его детдоме умерло немало детей. Но кто-то выжил и решил поквитаться.
— Это очень смелая гипотеза, Иван Григорьевич, — заметил Филимонов с подобием улыбки.
— Нет, это не гипотеза, я уверен, что все было именно так. Мы просто отвлеклись на редакцию \"Красного рабочего\", на склоки, которые там происходят. А редакция ни при чем. И этот, как его, капитан — тоже. Колоскова убил тот, кто подсунул ему записку с обещанием, что он умрет в муках. Это не Малинник, записка написана с ошибками, а Малинник, конечно, был грамотный. Это кто-то из детдома, который не простил ни Колоскова, ни его сообщников. Вырос, набрался сил — и отомстил. Единственным доступным ему способом.
— А ты смелый, — сказал гость, усмехнувшись. Он подумал, почесал щеку и объявил: — Ну допустим, что ты прав. И что ты собирался делать дальше?
— Искать его. Найти списки детей, которые находились в том детдоме, и проверить, что с ними стало. Я думаю, что убийца извозчик или кто-то вроде того. Это объясняет, почему он мог позволить себе возиться с тяжелым ящиком, вывозить его на пустырь и так далее.
— Интересная версия. — Человек из ГПУ вздохнул. — Но теперь это дело расследую я. Спасибо, конечно, за помощь, но…
Больше всего Терентий Иванович боялся, что Опалин сейчас вспылит и, не исключено, испортит себе жизнь надолго, если не навсегда. Но Иван только улыбнулся.