Затем всё стало как-то налаживаться. И, когда я получила диплом, у меня сразу такое счастье!.. Что всё-таки, как говорится, не «профукала» все эти годы учёбы. Сумела-таки и ребёнка выкормить, и образование получить. А потом я стала думать о работе.

И ещё надо было найти детский сад. В детский сад устроить ребёнка – проблема большая. И тогда, и сейчас.

С работой мне помогли знакомые, я очутилась на Московском хладокомбинате № 7 на Хорошевском шоссе – в должности юрисконсульта. Там был отдел из трех человек. И тут началось следующее жизненное испытание.

Училась я легко и с удовольствием, но оказалось, что всё это не совсем то… И всё надо постигать заново. Но мне очень повезло с начальником юридического отдела. Леонид Андреевич Иванов – небольшого роста мужчина, неброской внешности. Но сила духа определяется не шириной плеч. Этот человек несколько раз бежал из фашистского плена. Настоящий мужчина! Именно – не мужик, а мужчина. Как же он меня учил! Я рыдала, я плакала, а он меня заставлял писать с красной строки исковые заявления, которых набиралось тысяча двести в год!

Всё сначала казалось сложным и непонятным. Все эти простыни, полотенца, недостачи, пересортица продуктов… Пока я поняла, что, куда, где и почему… А он заставил меня печатать на машинке одним пальцем исковые заявления. Но я очень благодарна моему начальнику за ту школу.

Зато сын Васька был рядом – в детском саду, который принадлежал хладокомбинату. И это счастье. Утром соберу ребёнка, жуя по ходу какую-нибудь баранку, выскакиваем на троллейбус, несколько остановок, и – мы на месте. Оба. Он – в детском саду, где и завтрак, и обед, и полдник. А я – на рабочем месте, в здании через забор от детсада. И я всегда могла сбегать и посмотреть, что он делает. Как-то полегче стало.

Конечно, материально было непросто, потому что Виктор получал тогда 1400 старыми рублями. Пересчитать их на современные деньги трудно, буханка чёрного хлеба, помню, стоила рубль шестьдесят… Килограмм мяса – где-то двадцать-тридцать рублей… В общем, заработок Виктора большим никак не назовёшь. А я получала чуть не вдвое меньше – 750 рублей. Да ещё вычеты были, у него 100 рублей и 50 рублей у меня. Вот так мы на 2000 рублей и жили. Никогда не голодали, всегда были сыты, ребёнок ел фрукты.

Постепенно всё наладилось в жизни. Но каких-то ярких впечатлений и историй не случалось. Мы практически никуда не ходили – ну, в кино, может быть, очень редко в театр. Потому что времени свободного не было.

Я сейчас иногда общаюсь на улице с людьми, которые с собаками гуляют. Они вспоминают: молодость – такое, мол, замечательное время, везде ходили, много всего посмотрели, развлекались, встречались. Я им на это говорю: «А у меня не получилось, у меня был сплошной труд».

Причём то один болеет, то другой сломан и с синяками. Виктор иногда играл с выбитым плечом. Ему обкалывали больное место, перевязывали, и он выходил на лёд. Ну, очень много травм у него было, очень много! Да и технологии тогда были иные. Другая медицина, другое восстановление – не сравнить с нынешними. И, в общем-то, Виктор играть закончил из-за травмы. Он хотел ещё поиграть, но получил перелом большой берцовой кости на тренировке, играя в футбол. Был такой защитник с ним в одной команде – Михаил Орехов. Вот он-то и дал ему бутсой по ноге так, что сломал большую берцовую.

Лечился Виктор долго, и тогда было очевидно, насколько он мужественный человек. Я никогда не забуду, как он на костылях с перебитой ногой дошёл до «Динамо» и вернулся обратно. У игроков тогда машин не было. Разве что у самых выдающихся уже стали появляться. А нам и мечтать нечего было.

Я сама ломала ногу и сама ходила на костылях – знаю, что это такое. Мужество в Викторе заложено с детства.

Война и Виктор

Детство у Виктора было тяжелейшим. Началась война, и он никуда из Москвы не уехал. Когда мой отец отправился на фронт, нас с матерью эвакуировал в Кутаиси – к сестре отца. А в Москве голод был, холод, мама Виктора Анна Ивановна проявляла чудеса героизма, чтобы его прокормить. Он рассказывал, что у него случались помутнения рассудка – галлюцинации от голода.

Он рассказывал мне, как на автокомбинате, где он трудился с двенадцати лет, ему подставляли специальную тумбочку, чтобы повыше, чтобы доставать до тисков на верстаке. И мастер ему говорил, когда появлялся какой-то просвет в работе: «Ложись под верстак, поспи немножко».


Ему одиннадцать лет – совсем маленький. Мать уезжала менять вещи на картошку. Вернулась с мешком, а у него уже всякие бзики в глазах.

Ему пришлось пойти работать слесарем в автопарк, чтоб получить рабочую карточку. Он рассказывал мне, как на автокомбинате, где он трудился с двенадцати лет, ему подставляли специальную тумбочку, чтобы повыше, чтобы доставать до тисков на верстаке. И мастер ему говорил, когда появлялся какой-то просвет в работе: «Ложись под верстак, поспи немножко».

Вот такие у него воспоминания. Поэтому День Победы для нас – и для его семьи, и для моей – это самый большой праздник.

Самый любимый праздник

Все остальные праздники – хороший повод отдохнуть, но День Победы особый случай. Когда мы жили в Москве, Виктор всякий раз шёл на Красную площадь, обязательно к Большому театру, потом – Парк культуры. Шёл туда, где собирались ветераны. И так каждый год! Сохранилось много фотографий, где он встречается с людьми, с фронтовиками. И каждый раз приходил и говорил мне – такой-то уже не приехал… Там со всей России собирались участники войны. Это, конечно, для него был самый большой праздник.

Я старалась обставить так День Победы, чтобы и дома было торжественно. Следила, чтобы Виктор уходил хорошо одетым. И чтобы, когда вернется, был накрыт стол и его ждал хороший обед. Потому что и для меня это тоже самый большой праздник. И даже сейчас, когда уже столько лет минуло, и когда всякие пертурбации, пересмотры исторических позиций случались. Меня всегда зло берёт, когда начинают умалять Победу. Я всегда говорила: «Идея? Нужна государственная идея? Вот вам идея – борьба с фашизмом».

Мы с Виктором – дети войны! Я всегда буду это повторять и всегда буду этим гордиться.

Семья Виктора

Конечно, двор тогда оказывал огромное влияние на формирование любого человека. Но что бы мы были без родителей!.. Поэтому хочу рассказать здесь немножко о родителях Виктора.

Его мать Анна Ивановна была малограмотной женщиной. Всю жизнь проработала в кузнечном цеху. Тяжелейший труд! Она и глохнуть стала от постоянного шума. Но чистюля неимоверная! Когда к ней ни придёшь, она стирает. И всё у неё идеально выглядит – подушки с узором, скатерти, вещи. Всё белоснежное.

Если она зайдёт к нам, обязательно выстирает мне всё. Даже, случалось, испортит что-то. Есть ведь вещи, которые нельзя стирать или кипятить, а она возьмет и прокипятит – на всякий случай.

Мы никогда с ней не ссорились. Особой близости, дружбы у нас не было. Наверное, такие же отношения, как у меня с невесткой. Я, конечно, с уважением к ней отношусь, но сказать, чтоб с любовью… Нет, не могу. Внуки – да, это понятно. Это, наверное, чисто женский вариант взаимоотношений.

А теперь про отца Виктора… Василий Прохорович погиб во время войны в 1942 году. Говорят, под Сталинградом. Виктор очень много занимался этим вопросом, хотел узнать всю правду об отце. Через военкомат разыскивал информацию, но нам толком ничего не сказали.

Недавно позвонил внук Виктор из Санкт-Петербурга и сказал, что его кто-то разыскал… То ли услышал, то ли прочитал о том, что Виктор Васильевич интересуется судьбой отца, погибшего на войне. Говорил что-то о корнях его в Тульской области. То есть что-то начинает складываться, жду теперь от Витьки новостей о Василии Прохоровиче. Втайне ещё думаю: может быть, и кому-либо из читателей этой книги что-нибудь известно…

Двор

Двор, воспитавший Виктора, – это двор Мещанских улиц, где раньше был кинотеатр «Форум». Сейчас, кстати, кинотеатр собираются восстанавливать. Двор у Виктора был бандитский. Много там шаталось всякого хулиганья. А ещё там почему-то жило много ассирийцев – айсоров, как у нас их называли. И все они с Виктором дружили, видели его чистоту и преданность спорту, поэтому… оберегали. По-другому не могу сказать. Именно так – оберегали. И мать ему всегда говорила: «Витя, только не воруй, только не воруй». Она ведь знала, в каком окружении они живут.

Виктора во дворе не втягивали ни в какие авантюры. Он вырос светлым парнем. Спорт из него сделал такого человека. Если б не было спорта, неизвестно, как бы всё повернулось. Он потом встречался со своими бывшими товарищами. Меня на эти встречи не приглашал. Но я и не напрашивалась. Такие встречи – это его личные воспоминания. Ему интересно, а я – непонятно, что там буду делать.

Спорт тогда был единственным делом, перед которым преклонялись. Телевидения в общепринятом смысле слова не существовало. А остальные развлечения были малодоступны для простых людей. Разве что кино. Поэтому Виктору повезло, что он прожил долго и что сохранил себя. Именно тогда он понял, что нельзя заниматься чем-то ещё, кроме своего любимого дела.

Жилищный вопрос

Когда отец уехал с семьёй в Оренбург, мы с Виктором остались в четырехкомнатной квартире. Папа сразу сказал, что мы там можем жить. Мы располагались в двух комнатах, а на другую половину квартиры даже не заходили, нам двух комнат вполне хватало. Там стояла казенная мебель, выданная отцу. Никакой собственной мебели у нас не было. Да и не задумывались тогда об этом, так как не возникало необходимости.

А потом отец вернулся в Москву и получил довольно высокую должность. Мама решила, что мы должны жить отдельно. Согласна с ней – всё-таки взрослые дети должны жить самостоятельно.

У него была прекрасная способность – он всегда учился, он не стеснялся учиться ни у кого. У Тарасова, у Чернышёва, у Эпштейна. Поэтому, наверное, ему было так легко развиваться, совершенствоваться и расти.


И тогда отец эту четырехкомнатную квартиру разменял на две. Одну – двухкомнатную на Ленинском проспекте – себе, маме и моему младшему брату. А нам – двухкомнатную на Ленинградском проспекте, дом 11. Этот дом Мосгоргеотрест для своих строил, а по правилам тех времен десять процентов отдавал армии. Очень хорошая квартира с высокими потолками.

Виктору, впрочем, уже тоже обещали квартиру от «Динамо», в котором он оказался после того, как расформировали команду ВВС. И ему её в итоге дали – однокомнатную. Туда Виктор свою маму переселил – из коммуналки.

Вот так у нас всё положительно решилось с жилищным вопросом.

Наши друзья считали, что мы просто-таки шикарно живём. Тогда все жили или с родителями, или в коммунальных квартирах. Поэтому большие праздники, вроде Нового года, отмечали у нас.

Стас Петухов с женой приходил к нам. Это из хоккеистов. А вообще мы больше дружили с волейболистами. Юра Чесноков с женой был в нашей компании. Ещё друг Виктора Борис Уронов – журналист ТАСС. И, конечно, эксплуатировали меня кто как мог – я и готовила, и посуду мыла потом. Все приходили веселые, а я устала и уже поспать готова.

И всё равно – хорошо было. В складчину всё делалось. Сбрасывались, затем решали, кто покупает, а кто приносит – разделение полномочий. Но всё по-простому. Тогда спортивная элита только-только начала формироваться.

Стас Петухов уже попал в сборную, и у него появилась машина. Для нас это было нечто вообще недосягаемое. Мы на троллейбусе, на метро. Но тот же Всеволод Михайлович Бобров, понятно, жил по-другому. И первая плеяда звёзд – Уколов, Сидоренков, Сологубов, Трегубов. Это великие – Виктор перед ними преклонялся.

У него была прекрасная способность – он всегда учился, он не стеснялся учиться ни у кого. У Тарасова, у Чернышёва, у Эпштейна. Поэтому, наверное, ему было так легко развиваться, совершенствоваться и расти. И он отсеивал, отбирал – реализовывал на практике только то, что ему подходит. Он умел анализировать. И сохранил это умение до конца жизни. Он даже художественную книгу читал с карандашом. С обязательными пометками, выписками.

У него были интересы, помимо хоккея. Всегда занимался самообразованием. Но об этом я ещё обязательно расскажу.

О моем отце

Эта книга, конечно, о Викторе. О его боях и победах. В меньшей степени о неудачах. Тридцать килограммов медалей, которые он завоевал, перевешивают все неудачи даже на самых критических весах. Но мне также хотелось бы, чтобы книга рассказала о ценностях той эпохи, в которой мы выросли.

Люди моего поколения, читая это, поностальгируют – воспоминания согреют их сердца. Молодежь извлечет для себя полезный опыт. Возможно, станет уважительнее относиться к людям старшего поколения. Нам никогда не следует пренебрегать тем, что хорошего было в прошлом. Ведь любому поколению есть чем гордиться. Поэтому хочу рассказать ещё и о своём отце, который мгновенно понял, что Виктор замечательный человек и что дочь будет с ним счастлива.

1930 год – год рождения Виктора. И это именно тот год, когда отец был награждён орденом Ленина – номер 101. Среди первых красноармейцев, награждённых высшим орденом страны, был и он. Тогда ещё – командир отделения сапёрной роты. Они отличились при тушении в Майкопе нефтяного огненного фонтана, который полыхал несколько дней. Никак не могли остановить пожар, унять факел. У меня сохранилась заметка из газеты. Там рассказывается о награждении пятерых. И один из них – мой отец, командир отделения Василий Нестерович Емельянов.

Отец был сапером, а потом стал политработником. В Москве оказался уже в пятидесятые годы, а в молодые годы часто менял города. По службе прошёл Кемерово, Ачинск, Куйбышевку-Восточную, Читу… Я маленькая была, но по разговорам помню эти названия. Он всю Сибирь проехал. А я родилась в Красноярске. Я – настоящая сибирячка. И мать у меня тоже родилась в Красноярске, а отец – из Майкопа. Так что пожар он тушил в родном городе…

Уже после он оказался в Сибири, там женился, и в 1933 году родилась я. Он уже был орденоносцем.

Перед войной учился в Академии имени Фрунзе. Мы снимали комнату в коммунальной квартире. Точный адрес не помню – Касьянский переулок, в районе Сретенки. Там ещё был телеграф. Картинка из детства – чертили классики на асфальте, прыгали и вот так играли около дома.

Во время войны он отправил нас в эвакуацию. В Грузию – в город Кутаиси, где жили его сестры. А сам – на фронт. Пришлось ему и на Северном Кавказе воевать, тогда уже в звании бригадного комиссара, члена Военного совета 46-й армии. Именно на эту армию была возложена обязанность обороны перевалов Главного Кавказского хребта. В 1943 году, в период затишья, отец прислал машину в Кутаиси, и мы с матерью приехали к нему – в станицу Красноармейская. В памяти всё такое большое-пребольшое – гигантский сад, персики, абрикосы… Километры фруктов в воспоминаниях. То ли я маленькая была, то ли, действительно, меня окружал огромный вкусный и сочный мир.

Было такое понятие – сын полка. А вот меня приняли как дочь полка. Обули, одели во всё военное. Маленький размер? Так сшили мне военную форму – там даже мастерские были. Целая армия стояла, а я – её всеобщая любимица!

Пробыли мы там приблизительно месяц.

Позже отправились с отцом в Красноярск. А из Красноярска в конце войны, в 1944 году, отца перевели в Монголию. Формировалась армия для войны с Японией. В городе Чойбалсан на востоке Монголии стояли советские войска. Жили кто где. Даже в землянках доводилось. Но нам повезло – у нас был дом.

Воспоминания невероятные: выйдешь – и степь кругом. Сколько ни смотришь – только степь. И хоть судьба занесла нас в такое глухое место, а всё-таки учиться-то надо. Я ходила в школу при торгпредстве. Нас, детишек, на машине собирали и отвозили в школу. А потом, после учёбы, развозили обратно. Город хоть и маленький – чуть побольше деревни, – но дети всё равно находились под контролем. Между прочим, в этом городе родился Юрий Сенкевич, знаменитый ведущий телевизионной программы «Клуб путешествий»…

Интересная жизнь была. Тяжёлая, потому что на колесах, но столько впечатлений! И учителя были очень хорошие. До сих пор помню то, что проходили на уроках истории и географии. Когда смотрю передачи, где задаются вопросы на эрудицию, мимоходом всё отгадываю. На том, школьном запасе. Задел, культурный и интеллектуальный, получила замечательный – на всю жизнь! А ведь училась отнюдь не в столичной спецшколе. Вот какой тогда был уровень образования!

С другой стороны, и у детей имелось желание получить знания. Какой бы замечательный ни был учитель, у него ничего не получится, если дети не хотят воспринимать информацию.

И тогда я не только с интересом училась, но и пристрастилась к чтению. В военном городке была большая библиотека, которая меня буквально поглотила. А я потом с ремнем учила сына Ваську читать, когда он никак не хотел. Говорила ему: «Если не прочитаешь, в кино с нами не пойдешь. Хоть две страницы ты должен прочесть». А спустя какое-то время я его поймала на том, что он под одеялом с фонариком читает, – вот такая традиция!

После окончания войны мы с отцом редко виделись, потому что он – то в одной, то в другой стране. Он участвовал 14 сентября 1954 года в ядерных испытаниях. На Тоцком военном полигоне в Оренбургской области впервые в Советском Союзе прошли войсковые учения в условиях реального взрыва атомной бомбы. Сорок три тысячи солдат участвовало. Естественно, были меры предосторожности и спецодежда. Но, несмотря на это, он облучился и получил рак легкого. Потом – метастазы в голову.

Сам главный хирург Министерства обороны СССР профессор Александр Александрович Вишневский делал операцию. Но и это не спасло. Отец умер, когда ему было всего пятьдесят семь лет. Не пил лишнего, не курил, работал – всё в порядке, всё в норме, а тут такое…

Тогда весь мир готовился к ядерной войне. И в США, и в Китае проходили подобные испытания с участием войск и с маневрами на месте взрыва. Французы в начале шестидесятых взрывали бомбы в пустыне Сахара. И тоже солдаты шли в заражённые радиацией места. Ужасно! Тогда никто не понимал масштабов и последствий этих испытаний.

Отец рассказывал, что после взрыва был жуткий порыв ветра, и у него даже фуражку сдуло с головы. Я запомнила на всю жизнь…

Когда мы поженились с Виктором, отец был вполне здоров. И он одобрил мой выбор. И отец, и Виктор быстро оценили друг друга – почувствовали незаурядные человеческие качества. Для Виктора, конечно, было важно, что мой отец всю войну прошёл. У Виктора же отец погиб! Поэтому для него фронтовик – особенный человек. Но – судьба…

Глава II

Шаги в хоккей

Всеволод Бобров

Когда мы познакомились, Виктор мне рассказал, что во дворе у него была кличка Кыра. Я поинтересовалась, а почему Кыра? Оказывается, картавил очень сильно. Но в 1953 году он уже безо всяких дефектов говорил – никакой картавости. Виктор обладал такой целеустремленностью, что сумел сам, без врача-логопеда исправить недостаток. В команде кто-то по старой памяти мог его назвать Кырой – наверное, тот, кто знал его подростком.

Виктор умел исправлять в жизни то, что ему не нравилось. Умел преодолевать. А в прозвище ничего такого страшного нет. В Латвии он был Тишка (от фамилии, наверное), теперь его внук носит то же прозвище, по наследству.

А вот кого называли по имени-отчеству даже тогда, когда он ещё играл, так это Всеволода Михайловича Боброва. С ним Виктор выступал за команду ВВС, когда мы ещё и знакомы не были. Всегда и везде он говорил о Боброве только в превосходной степени. А я со Всеволодом так и не познакомилась, хотя дружила с братом его.

Об этом хоккеисте (и футболисте!) ходило необычайно много легенд и баек. Можно сказать, герой фольклора. Видимо, Бобров был очень коммуникабельным человеком. Мог наладить связь с кем угодно – все его просто обожали.

Виктор всегда любил одиночество, уединение. На работе уставал, поэтому тянуло домой. Дома он записывал всё, что за день происходило.


Мой Виктор пересекался со Всеволодом Михайловичем только по игровым делам. Особой дружбы между ними не было, общались лишь, что называется, по работе. У Боброва всё-таки существовал свой круг, Виктор тогда до этого круга ещё не дорос. Впрочем, они и по своим интересам совсем разные люди.

Вокруг Боброва всегда артисты и знаменитые люди – весь бомонд того времени. И он с ними хорошо сочетался и смотрелся. А Виктор всегда любил одиночество, уединение. На работе уставал, поэтому тянуло домой. Дома он записывал всё, что за день происходило. Боброва за таким занятием трудно себе представить.

Было бы неверно назвать записи Виктора дневником. Потому что он записывал рабочие моменты, а не личные впечатления. Всё, что связано с командой, сначала записывал на листочках, а потом переносил красивым почерком (прямо-таки каллиграфическим) в тетрадку. Позже записи перекочевали в папки, в большие альбомы. Виктор мог туда заглянуть и сказать, в каком году и о чём говорили. И чем разговор закончился. Против таких фактов, спустя несколько лет, тяжело было возражать игроку, который начинал с ним спорить.

Такая кропотливая работа, видимо, не доставляла ему никаких затруднений. Подозреваю, он отдыхал, записывая, и заодно делал анализ.

А в Латвии я ему посоветовала брать объяснительные записки. Чтобы потом игроку невозможно было отвертеться. На все случаи нарушения режима и дисциплины – объяснительная. У нас сохранилось много смешных записок – кто что выпил, когда, где и почему, от радости или с горя. С обязательным указанием причин. Целая летопись человеческих прегрешений. Впрочем, такой способ поддержания порядка актуален на любом предприятии – если нарушил, с тебя требуют объяснения.

Виктор проделывал титаническую работу со всеми этими бумажками. У меня бы никогда не хватило терпения на такой системный труд. Я более легкомысленная, что ли.

Неудачи и поражения

Когда матч на стадионе заканчивался, у выходов толпились близкие и знакомые, ожидая своих. Как правило, я ждала дольше всех. Когда же он выйдет из раздевалки! А стал тренером – то же самое. Он мылся, тщательно складывал вещи в баул. Потом мы ехали домой, а дома что – телевизор, ужин.

Да, да, у нас уже был телевизор. С маленьким экраном и большой линзой. Отец дал деньги, а Виктор его где-то достал (по блату, как тогда говорили). В магазине купить невозможно было, а у него свои связи. У известных спортсменов бывают связи – знакомые, болельщики.

«Клуб кинопутешествий», кстати, одна из любимых передач с 1960 года, с самого начала. Тогда её вёл Владимир Шнейдеров, это уже в 70-е его сменил Юрий Сенкевич. Мы эту программу всегда вместе смотрели.

После игры мы ни в какие рестораны не ходили. Всегда дома. Он же уставал после матчей – ну, куда идти-то? Только домой.

Поскольку машины у нас не было, то добирались мы на троллейбусе. От стадиона «Динамо» троллейбус номер 12 шёл прямо до нашего дома на Ленинградском проспекте. Минут десять – и мы на месте.

Дома надо было развесить экипировку, форму, чтоб сохло. Виктор всегда сам – я ему никогда не стирала хоккейную амуницию. Только сам!

В троллейбусе его не узнавали. Узнавать на улицах его стали в Риге. Может, кто-то и узнавал в Москве, но тогда народ себя по-другому вел. Это сейчас могли бы спросить: «Ты Тихонов?».

Он, конечно, был очень хорошим защитником – надёжным. Таким же, каким он был в жизни человеком, – стабильным. Не случайно его и в первую сборную приглашали. Но, к сожалению, в Олимпийских играх в Кортина д’Ампеццо в 1956 году ему участвовать не пришлось, хотя в первоначальном составе сборной он туда поехал. Их вместе с Константином Локтевым отправили домой в последний момент.

Помню, переживал он по этому поводу страшно. Наверное, это так застряло в его памяти, что, уже работая тренером сборной, он страшно мучился, когда приходилось в последний момент кого-то отцеплять. Он раз десять со мной об этом говорил. Не обсуждал, не совета просил, а просто выговаривался. А я ему: «Вить, ну, я ж тебе ничего не могу сказать… Раз уж должен это делать – делай». Очень близко принимал к сердцу.

Они вдвоем с Локтевым вернулись в Москву, а команда потом Олимпиаду с блеском выиграла.

Хотя профессии «хоккеист» тогда не существовало. Руководители утверждали, что хоккеист – это не профессия. Один игрок – пекарь, другой – токарь, третий – слесарь.


Тут, раз уж зашла речь о первом серьёзном поражении Виктора, не могу не сказать об удивительных переплетениях судьбы. Главной фигурой в нашей команде на Олимпиаде был Всеволод Бобров, с которым я так и не была знакома. А вот с его женой, артисткой Театра оперетты Татьяной Саниной, я познакомилась именно тогда. Виктор, вернувшись из расположения сборной, привёз из Италии купленный для неё мужем подарок – очень красивые туфли. Виктор их привёз, и я позвонила Саниной. Договорились о встрече. Бобров и Санина жили на Соколе, в угловом доме, недалеко от нас. Так я познакомилась с этой знаменитой, тогда безусловной примадонной Театра оперетты.

Вернёмся, однако, к Виктору. В тот момент ему было трудно, он вообще тяжело переживал неудачи. Но уже тогда анализировал причины. Ему изначально это было присуще. Записывал что-то. Мне кажется, он с блокнотом вообще не расставался, все наши совместные годы. Свои ошибки он всегда признавал – всегда подмечал, что не так делал. Иногда он и мне об ошибках рассказывал, но я в то время ничего не понимала. Просто его выслушивала и сочувствовала.

Никогда в жизни Виктор не срывал на мне злость из-за поражений, никогда! То есть случалось, конечно – в каких-то других ситуациях, – что я своими шуточками могла его, что называется, «достать», и он начинал злиться, высказывал мне разное… Но – подбирал слова.

Мне кажется, он и на других редко срывался. Мог не любить человека, не уважать, но никогда не скажет ему. Наверное, в игре приходилось выговаривать хоккеистам, но ведь игра – это особое состояние.

И с болельщиками Виктор вел себя точно так же – всегда с уважением и терпением. Всем после матча оставит автографы, сфотографируется. А я стою неподалеку, вся из себя замерзшая. И даже в его письме латвийским болельщикам, которое он опубликовал в 1977 году после ухода в ЦСКА, – даже в этом письме чувствуется ответственное отношение к ним. Такому не научишься, это в человеке или есть, или нет.

Когда он был игроком, никто из болельщиков после матчей его не останавливал. Как бы он ни сыграл – хорошо ли, плохо ли… Но для него это не имело значения, всё должен был сам проанализировать. Придём домой, я быстренько поделаю что-то и – на боковую. А Виктор долго сидел – не мог заснуть после игр. Ещё и ещё раз проигрывал в голове все эпизоды, что-то записывал. Меня всегда поражало, что он помнит, какая игра где проходила, в каком периоде кто забил, кто допустил ошибку, он помнит всё… И только после того, как всё проанализировал, Виктор ложился и быстро засыпал. У него был такой дар.

Записи его хранятся. Целый шкаф – начиная с семидесятых годов. Всё подобрано, всё подшито, всё в альбомах – последние два года жизни ему захотелось привести все записи в порядок. Он, видимо, проживал всё это как бы заново.

Врожденная страсть к анализу помогла ему стать тренером. И к работе тренера он себя внутренне готовил. Уже тогда он вел разговоры не частного, а глобального порядка – сколько в хоккее игроков спилось, сколько погибло.

Хотя профессии «хоккеист» тогда не существовало. Руководители утверждали, что хоккеист – это не профессия. Один игрок – пекарь, другой – токарь, третий – слесарь. Но это же неправда. Я всегда, как молодой юрист, спорила с этим. Мое мнение – если человек живет на деньги, которые он получил за игру в хоккей, то, значит, он профессионал в данном деле.

Виктор числился военнослужащим. Когда он ушёл в Ригу, его лет десять, если не больше, держали на капитанских погонах. И только потом, в Москве, когда ЦСКА и сборная СССР стали выигрывать, ему присвоили звание полковника.

Аркадий Иванович Чернышёв

Аркадия Ивановича помню очень хорошо. Для меня он тогда был и царь, и бог, и начальник мужа. Один раз мы побывали у него в гостях. Знала его жену – Велту Мартыновну, латышку. Они мне оба нравились. Хотя Аркадий Иванович всё-таки был довольно жестким человеком. По словам Виктора, Чернышёв не часто кричал, но мог.

У Аркадия Ивановича он учился – сначала стал играющим тренером, а потом помощником. Когда Виктор сломал большую берцовую кость, то уже не мог вернуться на лёд. А играющим тренером он стал, потому что всегда помогал чем-то Чернышёву. Наверное, он среди игроков был наиболее образованным. Хотя… формально образование у него было самое обычное. Но Чернышёв, наверное, видел, что он думающий и – непьющий. Это обстоятельство уже само по себе играло большую роль. Виктор мне рассказывал, как игроки после бани заходили пообедать: каждый по пол-литра выпивал. Для них бутылка водки была, как для нас грамм пятьдесят…

В какой-то степени Виктор был среди игроков изгоем. Пусть читатель извинит мне столь резкое слово, но, по сути, – так… Когда он стал играющим тренером, всякие заслуженные-перезаслуженные игроки его за своего никак не держали. Он мне не жаловался, но я чувствовала. Знаю наверняка: если бы он с ними выпивал, то отношение стало бы иным.

Уезжая в сборную, Аркадий Иванович оставлял за себя Виктора. Когда Чернышёв уезжал, Виктор давал игрокам свои нагрузки. Повыше, чем у Аркадия Ивановича. Не всем это нравилось. Но он уже пытался сделать что-то своё – то, что считал нужным. Не знаю, убеждал ли он Аркадия Ивановича в необходимости что-то поменять. Думаю, что нет. Он не тот человек, который придёт к старшему тренеру и скажет: «Ты неправильно тренируешь, давай-ка сделаем по-моему». Но он пытался, пробовал что-то своё.

Когда Аркадий Иванович возвращался, команда была в отличном состоянии. Может быть, это обстоятельство намекало Чернышёву, что надо отправить Виктора на самостоятельную работу. Здесь различные могут быть соображения. С одной стороны – если проявляется у человека некоторая способность, нужно дать ему возможность развиваться дальше. С другой – когда у главного появляется помощник с собственными идеями и с перспективой, то его не остановить. И что будет дальше? Главный тренер должен думать о сохранении своих позиций. Чтобы никто не дышал за спиной и не претендовал на его место.

Мне в какой-то момент уже было понятно – Виктору надо самому работать. То, что дал Аркадий Иванович, он впитал в себя. Но ему хотелось чего-то такого, на что он не имел разрешения. Второй тренер – это всегда второй, он всю жизнь может быть прекрасным вторым.

Есть такое высокое понятие: момент перелома в карьере. Я этот момент хорошо помню, потому что моя инициатива была. Видела, что у него муки, что самостоятельная тренерская работа – его стезя. И однажды говорю мужу: «Знаешь что, давай поедем куда-нибудь». Хотя и у меня стала уже складываться некая карьера – хорошая зарплата пошла.

Предложения поступили из трех городов: Горький, Рига и Ленинград. Я говорю: «Решай, поеду в любой, куда хочешь». Все варианты были с командами из второй группы чемпионата СССР, не из первой. Он выбрал Ригу. Может, исходил из того, что это всё-таки Европа. В Риге он много раз бывал – играл там, когда рижская команда ещё выступала в первом дивизионе чемпионата. А может, всё то же – судьба ему покровительствовала? Нет, читатель, не сочтите меня суеверной, а всё же я вот думаю: ведь мог бы выбрать Горький или Ленинград и тогда – получилось бы там или нет? Наверное, могло сложиться всё по-другому.

Когда мы отправлялись в Ригу, нам говорили: «Куда вы едете к фашистам?». Были и такие люди…

Делегация из Риги

Из Риги приехала к нам целая делегация. А я как раз в это время вступала в партию. Пока я решала свои партийные вопросы, пришла к нам мама Виктора, Анна Ивановна. Она пожарила мясо, стол накрыла, чтобы принять гостей, А Виктор встречал их.

Возглавлял эту делегацию Альфонс Фрицевич Егерс – бывший футболист. Он был начальником команды. И с ним впоследствии Виктору прекрасно работалось. Тот хорошо знал спорт. И к тому же был необычайно популярен в Латвии. Как Харламов в Союзе.

Прибыл на встречу также председатель латвийского республиканского совета «Динамо» Виктор Робертович Земмерс. Я у него потом работала. Правда, не сразу после того, как переехала в Ригу.

Третьим был Вальдемар Шульманис – чуть ли не лучший игрок рижского «Динамо» пятидесятых, брат знаменитого Роберта Шульманиса, погибшего с командой ВВС в той трагической авиакатастрофе.

Они переговорили с Виктором. Виктор сформулировал им свои условия. Причём не просто выдвинул требования, а объяснил, зачем ему всё это нужно – по пунктам.

Ударили по рукам, договорились и, когда я пришла, уже всё было решено. В общем, в партию меня приняли, мясо зажарилось, а Виктор стал тренером рижского «Динамо». Посидели, выпили бутылку шампанского, и они уехали. Виктор стал собираться.

Приняли его там замечательно. Правда, свой переезд к нему мне пришлось отложить на целый год. Держала работа в Москве, да и переезжать к Виктору было пока некуда. Он жил в гостинице, в разных гостиницах. Подолгу нельзя было жить в одной и той же – вот его и перевозили. Я к нему дважды прилетала посмотреть. Хотя в детстве гостила на каникулах у родителей в Болгарии, видела не только жизнь в СССР, но всё равно – Рига поразила тем, что это была Европа.

Последний год в Москве я работала уже в вышестоящей организации, которая руководила всеми хладокомбинатами Москвы. Называлась она «Росмясорыбторг», очень большая, солидная организация. И с начальниками мне опять везло. Я благодарна первому, на хладокомбинате № 7, Леониду Андреевичу Иванову, который всему меня учил. А здесь я попала к парню по фамилии Сокол. Михаил Вуколович Сокол. Во время войны танк переехал ему ногу, пришлось ампутировать. Окончил юридический институт, семья, двое детей, и всё – на костылях.

Он-то и зазвал меня в главк, взял к себе в отдел. А там – совсем другая работа. На хладокомбинате – недостачи, утруска, усушка при поставках продуктов, а здесь – договоры о поставках. И я научилась тому, что потом пригодилось в Риге. Кстати, именно Сокол настоял на том, чтобы я вступала в партию, и дал рекомендацию. Я сопротивлялась – не стремилась делать карьеру. Всё-таки главным для меня всегда был дом.

А в Риге через год нам дали что-то вроде общежития на первом этаже – двухкомнатная квартира, совмещённый санузел, проходные комнаты. Забрали мы сына Ваську из московской школы и подались туда. И самое счастливое время было у нас в Риге. Да и Виктор, судя по его записям, так считал.

Он становился настоящим тренером, у него был простор для реализации своих идей, планов, задумок. К нему замечательно относилось руководство – первые лица республики, первый секретарь, предсовмина. Ему сказали – делайте всё, что считаете нужным. Конечно, не обходилось без разговоров – латышей берёт-не берёт. Но у него были и местные, и русские ребята, которых он привёз. Совсем ещё молодых пацанов. В том числе, и Валерия Ивановича Гущина, с которым его потом судьба связала.

У Виктора был в команде жесткий закон – когда все вместе, то говорить нужно только по-русски. Потому что этот язык понимает вся команда. А когда игроки отдельно, в компании, то можно говорить, как угодно. Я тоже со своими знакомыми латышами шутила: «Говорите, как хотите. Я азы схватила и всегда пойму, что вы меня ругаете».

У меня много было друзей латышей, очень много. С ними и отношения какие-то другие – европейские, уважительные. И пресса местная всегда о Викторе хорошо высказывалась. Нет, конечно, критиковали в меру, но такого хамства, как здесь, быть не могло. Поэтому он работал с упоением. И работал, как принято говорить в таких случаях, двадцать четыре часа в сутки. Потому что уже там он ввел обязательные сборы как элемент подготовки к матчам. Он объездил все рижские пригороды, чуть ли не всю Латвию. И наконец они с Егерсом нашли идеальное место для так называемой предсезонки – базы подготовки команды к чемпионату.

Цитадель предсезонки

Фактически базой для рижского «Динамо» стал небольшой городок Кандава – девяносто пять километров от Риги. Там располагался сельхозтехникум. Учащихся летом не было – территория пустовала, никто не мешал. При сельхозтехникуме имелись громадное футбольное поле, тренажёрный зал – всё, что нужно для занятий спортом. Столовой не было, в столовую надо было минут десять идти. Что-то вроде придорожной харчевни. До сих пор вспоминаю, как вкусно там кормили – команда три раза в день там питалась. И была река, где можно после тренировок поплавать. И был шикарный, весь усеянный ягодами, лес, по которому игроки бегали, Вот такое заповедное место.

Виктор бежал кроссы впереди команды. Он их так готовил, что они ещё долгие годы оказывались, что называется, профпригодными. Благодаря заложенному фундаменту физподготовки.


Потом Виктор там устроил свои тренажёры. Всё ему сделали, поставили. Все годы работы мужа в Риге местом летних сборов была Кандава. И Виктор бежал кроссы впереди команды. Он их так готовил, что они ещё долгие годы оказывались, что называется, профпригодными. Благодаря заложенному фундаменту физподготовки. Сопротивлялись они, конечно, – мол, зачем это надо! Точно так же и в Москве потом были похожие разговоры – мы и так чемпионы, мы всё-всё выиграли, а тут какие-то новые нагрузки…

А потом все ворчавшие корифеи уехали за океан и в Европу и выяснилось, что, благодаря этой подготовке, они там ещё много лет на хорошем уровне продержались. Можно сказать, на старых запасах. Все эти нагрузки себя оправдали.

Между прочим, и мне жёны хоккеистов, а порой и сами они жаловались на усталость. Так я всегда говорила: «Ребята, не нравится – собирайтесь, уходите и занимайтесь другой деятельностью. Становитесь директорами завода или ещё кем-нибудь – пожалуйста. Ведь начальство не выбирают. Если мне не нравится начальник, я пишу заявление, ухожу, ищу себе другую работу. Разве не так?».

Про везение

Мы никогда с ним тему везения-невезения не обсуждали. Он не хотел, а я и не спрашивала. Хотя всегда говорила ему: «Виктор, тебе судьба помогает здорово». Так складывались обстоятельства… Он не сыграл на Олимпиаде в Кортина д’Ампеццо, но всё-таки до последнего был в составе – это уже показатель уровня его мастерства. Не попал на олимпийский лёд, зато узнал, каково это – быть отчисленным. И этот отрицательный опыт помог ему впоследствии с ребятами, которых нужно было отцеплять. Виктор понимал, как это больно и обидно.

С одной стороны, Виктор четыре раза выигрывал чемпионат Советского Союза, с другой стороны, у него было много травм, много повреждений, поэтому рано закончил.

Да, рано закончил – в тридцать два года. Во всяком случае, если мерять по сегодняшним представлениям. По тем временам – пенсионный возраст. Тогда тридцать лет – и всё, готовься на выход!

Конечно, он хотел ещё поиграть. И если бы не та страшная травма… Но судьба распорядилась так, и она распорядилась правильно. Если бы он ещё поиграл, то, может, и не стал бы таким тренером.

Ведь тренер – это совсем другая профессия. Заблуждаются те, кто думает, что из профессии игрока можно легко перейти в профессию тренера. Что одно вытекает из другого.

Всё правильно – игрок отвечает только за себя, он должен быть готов выполнить то, что ему сказали. Может, конечно, проявить инициативу, а может и не проявлять – это уже другой вопрос. Но тренер отвечает за всех. И это – совсем другой труд.


В Латвии я со многими хоккеистами приятельствовала, и они мне говорили: «Вот закончим играть, будем тренерами». А я возражала: «Ребята, не заблуждайтесь! Это другая работа, другая профессия – не каждый её выдержит, не каждый имеет задатки».

Ещё будучи хоккеистом, к ней готовился Петя Воробьёв. Всё время что-то записывал. Я с его женой Ниной разговаривала на эту тему. Он не просто хотел – он знал, что после хоккея останется в спорте. Петя всегда в себе сомневался и, я знаю, был очень благодарен Виктору за то, что тот подтянул его в первое звено. Петя был прекрасным центральным нападающим – с ним звено преображалось. Так вот, он всерьёз готовился к тренерской деятельности уже тогда, а большинству было наплевать.

Неслучайно на поминках у Виктора выступали ребята, ставшие впоследствии тренерами, и говорили, что с возрастом переменили свои взгляды на многие хоккейные вещи. Всё правильно – игрок отвечает только за себя, он должен быть готов выполнить то, что ему сказали. Может, конечно, проявить инициативу, а может и не проявлять – это уже другой вопрос. Но тренер отвечает за всех. И это – совсем другой труд.

Плюс организационная работа. Со всеми надо найти общий язык. Если ты игрок, то ты озабочен поиском взаимопонимания со своим звеном, причём – в процессе игры. Отыграли и разошлись – кто выпил, кто закусил, кто чай попил, кому что. А тренер должен за всех решать – кому ремень, кому конфетку. Я так всегда считала и в любом разговоре эту позицию отстаивала. Как и своё убеждение в том, что все советские спортсмены мирового уровня – (даже с юридической точки зрения) профессионалы, а не любители.

Глава III

Рижское взморье

Будни в Риге

Пока я не переехала в Ригу, по телефону практически каждый день говорили с Виктором. То я ему звонила, то он мне – мобильных-то тогда не было, надо было ещё дома застать. Виктор занят – весь в деле. Я потихоньку готовила сотрудников и начальство на работе к тому, что мне придётся уехать к мужу. Но сначала не всё так радужно было – Виктор говорил: «Ужас, что здесь».

Надо было всё перелопачивать, ведь команда была в бедственном положении. Хорошо, что меня тогда там не было – он не отвлекался. Только дело! Ему очень помогал Альфонс Егерс, начальник команды – настоящий латыш, но к русским относился с большим уважением. А Виктора он просто любил. Повезло и с администратором команды по фамилии Салцевич. Был в «Динамо» хороший доктор – Янис Квепс. Сразу сложился коллектив единомышленников.

Очень жалко помощника Виктора – он утонул. Ян Шульберг – здоровый такой парень, отличный специалист. Купался летом, нырнул – и всё. Рост у него – метра два. Когда «Динамо» выигрывало, а я в коридоре проходила, то он меня всегда подбрасывал и ловил.

В общем, опять же – повезло Виктору. Приехал – и сразу такой замечательный коллектив! А ведь мог попасться какой-нибудь подонок, и начались бы трудности. А так они все вместе девять лет проработали. И никогда я не сталкивалась с тем, чтобы кто-то из них сказал: «Виктор не то делает». Они все по-деловому, по-человечески были ему очень преданы. Егерс мог приструнить латышей по своим каналам, если возникала необходимость.

Команда подчинялась министру МВД Латвийской ССР Владимиру Альфредовичу Сея. Это удивительный человек! Когда в Латвии после войны партизанили «лесные братья», он служил оперуполномоченным. На велосипеде объезжал свои участки, а в кармане лежала граната… С ним тоже сложились отличные отношения.

За все годы, что я в Латвии прожила, меня ни разу никто не обидел, не оскорбил – никакого национализма! И друзья остались. Когда Виктор умер, кажется, вся Латвия звонила – выражала соболезнования.

Конечно, Виктору пришлось ребят тасовать, выбирать-перебирать, отчислять. Было, между прочим, и немало парней из талантливых, кто спился. Виктор Хатулев – громадный, шкаф настоящий, очень сильный игрок – был лучшим бомбардиром молодежного чемпионата мира. В итоге спился.

Сначала игроки страдали от пьянства, а потом стали появляться наркотики, но это уже значительно позже. В связи с темой нарушения режима хочу добрым словом вспомнить водителя клубного автобуса. Виктор сменил нескольких, а последним оказался такой сухопарый латыш – Янис, фамилию, к сожалению, не помню. Во-первых, он ребятам никогда никаких бутылок не подвозил, как делали это другие водители (даже в ЦСКА). Во-вторых, заставлял выметать всю шелуху, весь мусор. Так и сказал: «Кто сыпет шелуху от семечек на пол, будет её сам убирать». Навел порядок – чистый красивый автобус, со шторками. В общем, держал игроков в узде. И никакого алкоголя!

А нарушения режима все были на виду. Город ведь небольшой. Да ведь и пили не где-нибудь на кухне, всем надо было в ресторан – девушки туда тянули. Засветились – и сразу звонок! Но не Виктору, а Егерсу или Салцевичу докладывали – мол, сидят там-то ваши ребята, пьянствуют. Так что информация поставлялась отлично. Болельщики команду обожали и переживали за неё.

Каждый год после завершения чемпионата обязательно проходила встреча с командой. Полный дворец собирался! Отчёт о том, как играли, оценка всем игрокам, звеньям. А затем вопросы-ответы. И обязательно концерт – это было просто замечательно!

Хелмут Балдерис

Виктор ещё ничего мне про Хелмута Балдериса не рассказывал, а я сама увидела, что появился весьма необычный парень. Невероятно видный! И у него были знаменитые папа с мамой. Так их и звали – папа Балдерис и мама. Маму он называл Маруся. Папа Балдерис был водителем – такой тучный. Мама тоже полненькая. По-моему, она подторговывала. У неё всегда можно было приобрести красивую вещь – тогда ведь с этим были проблемы. Она часто что-то мне предлагала: «Татьяна, не хотите костюмчик кримпленовый?». В те времена люди крутились кто как мог.

Балдерисы, конечно, очень гордились своим сыном. А у сына был характер! Честно скажу, не очень хороший. Изначально Хелмут занимался фигурным катанием, поэтому Виктору говорили – переучивай его, хоккеисту так нельзя кататься! А Виктор не стал прислушиваться, оставил всё, как есть. В итоге Балдерис пробился и показал себя.

Хелмут с гонором большим. Оно и понятно – все им восхищались, лучшим называли, на пьедестал возносили. Но Виктор шерстил его хорошенько. Он обижался и отругивался, хотя и выполнял требования тренера. Правда, в Москве прижиться-освоиться он не смог – вернулся в Ригу. Ему здесь сложно было, хотя и Борис Михайлов его уговаривал, и все остальные. Чтобы остался…

Когда говорят, что Виктор забрал всех, кого только можно было в армию призвать, то вот же, есть обратный пример. Хелмут Балдерис, отслужив срочную, ушёл в запас. Так что – не захотел оставаться в ЦСКА – ушёл. Сергей Капустин – то же самое: поиграл в ЦСКА и перешёл в «Спартак». Тогда и забирать-то в армию не надо было, все хоккеисты стремились в ЦСКА, потому что оттуда проще было попасть в сборную СССР. Не силком их тащили, люди сами хотели.

Виктор мне иногда рассказывал про конфликты с Балдерисом. Но всё равно надо было с ним находить общий язык и работать, потому что он – выдающийся хоккеист. Виктор уделял ему очень много внимания и видел перспективы роста. Но тот был капризным. Вот с Петей Воробьёвым всё было просто, Пете сказали – Петя сделал. А Хелмут себя чувствовал звездой. Тем более, когда женился.

Виктор умел противостоять. С хоккеистами у него не было близких отношений, игроков он к себе не приближал. Однако Виктор был к своим игрокам очень внимателен, умел входить в положение людей. Если действительно случалось что-то серьёзное.


Тесть Балдериса возглавлял республиканский спорткомитет, то есть большим был начальником. Впрочем, и тесть ни при чём, Хелмут сам по себе был трудным – по характеру такой. Хотя собственный папа его отчитывал и ругал. Впрочем, ругал, наверное, чтобы Виктор слышал, при нём ругал. Виктор много и с папой беседовал, да и с мамой – требовал, чтоб они влияли на Хелмута. Но он и родителям доставлял много хлопот. Что тут поделаешь, в масштабах Латвии он стал звездой, и все культивировали это.

Виктор умел противостоять. С хоккеистами у него не было близких отношений, игроков он к себе не приближал. С тем же Петром Воробьевым они стали больше общаться, когда тот завершил игровую карьеру и стал тренером.

Однако Виктор был к своим игрокам очень внимателен, умел входить в положение людей. Если действительно случалось что-то серьёзное. Бывший президент Федерации хоккея России Александр Яковлевич Стеблин тоже играл в рижском «Динамо». И ему пришлось уехать из-за семейных обстоятельств. У него умер отец, через неделю после этого родилась дочка, да ещё, ко всему прочему, на нём – младший брат, которого надо было ставить на ноги. Поэтому Виктор его отпустил. А другие ребята, приехавшие из России, практически все вписались. Более того, все, кто приехал, олатышились – так им понравилось.

У меня были хорошие отношения со всеми жёнами. Я, что называется, собирала информацию. У каждого и у каждой свои заморочки. У капитана команды Вячеслава Назарова жена была настоящая оторва – вроде Нины Крутовой. Это я не в ругательном смысле слова. Боря Пономарев – вообще отдельный разговор! Хороший игрок, но такой азартный. Очень популярен был, пользовался этим – и срывался, естественно.

В дом я никого не звала, но с ними охотно встречалась – в кафе, перед хоккеем, после хоккея, на улице… Привилегий ни у кого не было – со всеми ровные отношения. Но Петя Воробьев уже тогда обращал на себя внимание. После тренировок обязательно что-то записывал. Планировал стать тренером и готовился к этому поприщу. И стал!

От сомнений к прорыву

Когда «Динамо» поднялось из второй лиги в первую, Виктор почувствовал, что может добиться чего-то значимого. Он ведь на первых порах сомневался. Почему я целый год жила в Москве и только потом в Ригу перебралась? Потому что он мне говорил: «Посмотрю, как получится, – может, не справлюсь и вернусь».

Он принял середняка второй лиги. Закончило тот сезон «Динамо» на первом месте, оторвавшись от ближайшего преследователя на 19 очков. И надо учитывать, что тогда за победу давали 2 очка, а не 3, как сейчас.

Через год после повышения в классе третье место в первой лиге, а через два уже первое. И переход в элиту. Причём, опять же, отрыв от второго места 18 очков!

Мне кажется, года через два в Риге Виктор почувствовал себя очень уверенно. Начались эксперименты. Сначала он, естественно, думал о том, как выбраться из ямы, в которой находилась команда. А потом, когда всё уже было налажено, задумался о творчестве. Он стал необычайно увлеченным человеком. И мне эта увлеченность нравилась, потому что он напоминал режиссера, который всё время обсуждает нюансы.

Он уже тогда перешёл на игру в четыре звена. В разговорах со мной на эту тему не пытался представить себя гением, которого озарило. Говорил, что жизнь заставляет так играть. В третьем и четвёртом звеньях – игроки равного класса, выделить никого нельзя. И те, и другие выходят на лёд, но на более короткий промежуток и для более интенсивной игры. В результате и первое, и второе звенья стали играть так же динамично.

Это дало результат уже во второй группе. То есть революция в мировом хоккее произошла в низшем дивизионе и не от хорошей жизни! Виктор до этого решения дошёл в процессе работы, через труд.

Нововведение дало плоды – он продолжил опыт. А его чехвостили почём зря, критиковали известные специалисты. Даже сам (!) Анатолий Тарасов.

Виктор в Риге потом всё время играл в четыре звена. Бывали и случаи, когда он снимал четвёртое звено – переходил на три. Он видел специфику ситуации и не был заложником собственной идеи. Исходил из целесообразности, смотрел на игру, не хватался за догму.

Его клевали, журналисты задавались вопросом – а зачем это нужно? Причём задавали вопрос так, будто ответ очевиден: не нужно. Понятно, они советовались с известными хоккеистами из других клубов, а те боялись за своё игровое время. Они исходили из личных интересов – их можно понять. Если захотеть…

Перемена профессии

Не хочу, чтобы у читателя этой книги создавалось впечатление, что на Виктора ополчились злобные журналисты. Журналисты разные бывают. И Виктор прессу уважал. Сохранял понравившиеся ему статьи. Старался не отказывать в общении, в интервью. Говорил даже с теми, кто его критиковал нещадно.

В Латвии о нём – как о перспективном тренере – стали говорить практически сразу. Как только команда начала подниматься наверх. Во многом это заслуга Виктора Резника-Мартова, работавшего в необычайно популярной латвийской газете «Советская молодежь». Виктор ездил с ним на чемпионаты мира. Они вместе писали аналитические материалы. Виктор был на турнирах как аккредитованный журналист. Он отправлялся туда не от клуба и не от спортивных организаций, а от газеты.

Сейчас уже не помню, как так получилось, но в Гренобле корреспондент газеты «Советская молодёжь» Виктор Тихонов жил не в гостинице, а в какой-то французской семье. Виктор поехал туда на Олимпиаду. И в качестве подарка для семьи, которая его приняла, захватил фигурку зубра. А ему во Франции подарили стеклянную собаку. Эта изящная такса до сих пор цела и невредима – стоит в шкафу.

Я нашла недавно несколько статей. Виктор так доходчиво всё объяснял, что любому болельщику, даже неискушенному, становилось понятно происходящее на соревнованиях. Резник-Мартов выступал соавтором, красиво излагал наблюдения Виктора. И вообще, он всё это затеял, потому что почувствовал новизну в таком освещении мирового первенства.

А для Виктора важно было видеть воочию всё новое, что происходит в мировом хоккее. Хотя его команда даже близко не стояла с этим уровнем – уровнем чемпионата мира, но у него уже были мысли об изменениях, усовершенствованиях. Он уже видел перспективу.

Как снять хоккейного «Оскара»

Сейчас просмотр видео до и после игр – такая же обязательная процедура для тренера и команды, как чистка зубов утром и вечером. Допускаю, что и сейчас находятся тренеры, которые все пускают на самотёк и ничего не объясняют игрокам на конкретных примерах, но ведь и в повседневной жизни есть неряхи, пренебрегающие личной гигиеной. Таких, правда, не пускают в приличное общество. Впрочем, и тренерам, пренебрегающим современными технологиями, нечего делать в хороших командах.

А вот в конце шестидесятых не было никаких технологий. Макет, фишки, которые двигает тренер, – вот и все технологии.

Виктора эта скудость тренерского арсенала никак не устраивала. Он купил кинокамеру. Причём за собственные деньги. Ещё когда рижское «Динамо» выступало во второй группе. Наверное, на второй год работы с командой.

Он ездил с камерой и сам снимал на пленку игру будущих соперников. Вообще-то, Виктор с техникой был не в ладах. И не любил, и не разбирался. А тут ради дела он всё освоил на высшем уровне. Можно сказать, стал тренером-кинооператором.

А потом он понял, что съёмки, конечно, важный и нужный элемент подготовки, но!.. Но ему самому сложно и смотреть, и снимать, и обрабатывать отснятые фрагменты. Поэтому в клубе появилась новая штатная должность – оператор. Началась профессиональная киносъёмка игр. Виктору предоставлялись отчёты – он всегда ими пользовался.

Оператор снимал не только соперников, но и собственные игры рижского «Динамо». Виктор обязательно на следующий день просматривал и отмечал ошибки. Потом проводил собрания и объяснял игрокам. Когда кто-то не соглашался с тренерской оценкой, он на экране показывал, что именно сделано не так, куда надо было бежать. Анализ получался предметным.

В ледовом дворце у него был кабинет, в котором на специальном стеллаже находились пронумерованные катушки с пленкой. И дома что-то тоже было. Но в основном на работе. Его кабинет во дворце – небольшая комнатка, в которой находилось всё, вплоть до диванчика. Он мог в любую минуту отдохнуть.

У Виктора была удивительная способность: он мог спать когда угодно и где угодно – в машине, в самолете, в троллейбусе. Засыпал, если в данную секунду нет дел и работы. Организм, видимо, требовал отключаться. Я ему всегда говорила: «На работе, если есть у тебя двадцать минут, ложись и хотя бы просто отдохни». Очень хорошее свойство – умение быстро расслабиться и освободить мозг от текущих дел. До последнего момента он мог спать в машине, на ходу.

Но при этом он никогда не оставался ночевать во дворце. Теоретически мог бы пристроиться на диванчике – и так до утра. Он иногда поздно приходил. Когда работа поздно заканчивалась, его, как правило, подвозили до дома. Хотя там всего десять минут пешком от дворца – можно и прогуляться.

Но при всей своей загруженности Виктор воспринимал дом как единственное место, где он по-настоящему отдыхает. Наверное, поэтому дома он предпочитал не говорить о хоккее. И кинокадры с играми – тоже на работе.

А в ЦСКА у Виктора уже появился видеомагнитофон. Конец семидесятых – за границей можно было купить. Поэтому по его просьбе видеомагнитофон приобрели и разместили в рабочем кабинете.

Он мог часами просматривать игру сильного соперника, чтобы найти противоядие. В частности, Виктор долго изучал игру Уэйна Гретцки, чтобы нейтрализовать его. Гретцки имел излюбленный маневр – уходил за ворота соперника. И там останавливался – делал паузу. Если на него шёл защитник, то он выезжал с другой стороны ворот – и либо обострял ситуацию, либо сам забивал. Если два защитника катили за ворота на Гретцки, то он делал передачу своим неприкрытым партнерам. В общем, никто не мог с ним сладить. Та зона за воротами называлась «офис Гретцки». Настолько вольготно он там себя чувствовал.

Но Виктор досконально изучил видео и нашёл способы борьбы с великим игроком. Сборная СССР победила Канаду в 1981 году со счетом 8:1, а потом дважды на чемпионате мира 1982 года в Финляндии. Туда, в Финляндию, в первый и последний раз на мировое первенство приехал Гретцки. И не только он, но и ещё несколько звёзд НХЛ. И, тем не менее, сборная Советского Союза тогда взяла золото. Канада довольствовалась лишь бронзой.

А начиналось всё с маленькой любительской камеры, которую Виктор приобрёл за собственные деньги.

Чашка кофе с министром

Дело полностью занимало Виктора, поэтому на комфорт и материальные блага он не обращал никакого внимания. Не придавал значения тому, что сейчас зачастую выходит на первое место, когда ведут переговоры по контракту.

Жили мы сначала, можно сказать, в спартанских условиях. Нам дали двухкомнатную квартиру с проходными комнатами. Хлопала дверь, казенная мебель – всё как в общежитии. Но мы считали – ничего страшного, нормально.

Сын Васька учился через дорогу, а я начала работать в мужской колонии строгого режима. Другой работы для меня не нашлось – языка же я не знала. Работала по четыре часа в день. Отводила Ваську в школу – и в свою колонию. Возвращалась с работы – Василий как раз приходит из школы. И он уже начинал кататься, тренироваться.

Всё у нас было подчинено работе Виктора. И я всегда в Риге ходила на игры. Сначала там был открытый стадион «Даугава». Народ, чтобы купить билеты, мог всю ночь стоять-дежурить. Жгли костры, жарили сосиски, грелись. Отношение к хоккею там было удивительное.

Потом построили закрытый дворец. Небольшой. Но по тем временам шикарный. И чтобы достать абонемент на все матчи «Динамо», нужно было иметь очень большой блат, то есть связи.

Болельщики прониклись к Виктору симпатией и уважением. И я шутила, что скоро по популярности он сравнится с латышскими стрелками.

Даже меня стали узнавать во многих местах. На улице Ленина располагались хорошие магазинчики – там продавались сыр, булочки, пирожные. Так вот, когда я туда приходила и становилась в очередь, то мне кричали: «Мадам Тихонова, подойдите, пожалуйста, к нам – мы вас обслужим без очереди». А я им отвечаю: «Нет, спасибо – у вас тут такие вкусные запахи, лучше я ещё постою». Так и обращались – мадам. Там все так обращались друг к другу. Не товарищ, как было принято в Советском Союзе, не женщина, не гражданка, а мадам. Я всегда смеялась и вспоминала песню Александра Вертинского: «Мадам, уже падают листья».

И вот при всём при этом мы жили в небольшой квартирке. И может, ещё долго бы мы там жили, если бы не один случай.

Министр внутренних дел Латвии Владимир Сея принимал участие во всех делах команды и постоянно бывал на матчах. И после одной игры он нас на своей служебной машине до дома подвез. А я возьми и предложи: «Владимир Альфредович, а не хотите к нам зайти и попить кофе?». Он отвечает: «С большим удовольствием». Виктор на меня взглянул довольно сурово. Он готов был общаться с начальством по делу, но искать расположения руководителей никогда не стремился – сохранял дистанцию и субординацию. А тут получается, что я словно затаскиваю министра к нам. Но я видела, что тому интересно, он хочет продолжить общение, поэтому и согласился на мое приглашение.

И вот Владимир Альфредович зашёл, огляделся и удивился: «Как же вы живете?». А отвечаю, искренне отвечаю: «Да хорошо живём – всё нормально».

Но министра мои слова нисколько не убедили. Попил он у нас кофе, посидели. А потом через какое-то время Виктора вызывают в ЦК партии и везут показывать квартиру. А она громадная – 300 или 400 квадратных метров! На улице Кирова, в самом центре, старинный дом, фундаментальный такой. И там столько комнат! Мне даже как-то нехорошо сразу стало. Я Виктору сказала: «Лучше я у нас останусь жить, а то я даже вымыть не смогу эту квартиру – её же нужно как-то убирать». Уборщиц ведь тогда не было – иные времена.

А Виктору на его отказ в ЦК партии иронично отвечают: «Ну, правильно, председатель совета министров Латвии жил там когда-то, а вот Тихонову квартира не подходит». Он отвечает: «Да не нужно нам такое огромное жилье – у нас в семье всего три человека».

И тогда нам предложили квартиру в хорошем доме на улице Вейденбаума. Рядом – Театр русской драмы, маленький рыночек, центральные магазины, гостиница «Латвия», красивый костел. А главное – это жилье отвечало важному запросу Виктора. Он хотел, чтобы оно располагалось поблизости от дворца – минут десять пешком.

По всем статьям эта потрясающая квартира была лучше той – огромной. Кстати, в том же доме на улице Вейденбаума поселился и замечательный композитор Раймонд Паулс. Мы на втором этаже, а он на шестом.

Квартира была довольно большой, и мы обставляли её сами. У Васьки своя комната, у нас собственная спальня, гостиная, кухня, лоджия громадная – все с видом на центр. Потом, когда я переехала в Москву в 1982 году, Виктор пошёл к руководству и попросил квартиру переписать на сына Василия. И они согласились. А когда Василий поработал в Америке тренером, то у него появились деньги, чтобы выкупить эту квартиру и приватизировать. Так что она стоит теперь – обустроенная, с евроремонтом, но никто там не живет.

За решеткой

Контрастов в нашей с Виктором жизни всегда хватало. Перебравшись в Латвию, я оказалась юрисконсультом в мужской колонии строгого режима. Конечно, когда я зашла туда в первый раз, у меня были рыдания и смятение, просто-таки шок…

Один только досмотр чего стоил – это не для тонких и чувствительных натур. Небольшой пропускной пункт, заходишь – открываются решетки, потом закрываются… Затем сдаешь документы – открывается решетка, проходишь дальше. И снова решетка опускается – и перед тобой дверь. А за ней солдатики с автоматами и собачки на поводке.

Я в административном здании занималась своей работой. При колонии производство – делали мебель для учреждений. Как сказали бы теперь, мебель для офисов. Занималась я примерно тем же, чем занималась в Москве. Готовила документы, когда присылали древесину с недостатками, пересортица и прочее – вот круг моих обязанностей. За полдня всё завершала – мне такой график нравился.

Колония находилась на окраине Риги – пешком надо пройти. Но я любила пешком ходить. Здорово, что у меня получился такой жизненный опыт. Посмотрела на заключенных – узнала, что это за люди. Хотя мне с ними общаться практически не приходилось.

Правда, у меня был весьма интересный подопечный – некто Гурецкий. Замечательный художник, но воришка! Раз семь или восемь сидел. Причём ловили его при курьезных обстоятельствах. Однажды у него голова где-то в церкви застряла, когда он вылезал оттуда. В другой раз он украл часы у сына председателя совета министров Латвии. То есть он не просто воровал и попадался, а всё с какими-то историями и приключениями. Но зато он был знающим, эрудированным, много читал. И большой талант!

Меня поразило в колонии, что заключенные получали деньги. Пусть и небольшие, но на них в ларьке можно было приобрести чай, сахар, конфеты. Впрочем, начальство колонии заботилось не только об их материальной жизни, но и о духовной. Заключенные могли выписать столько литературы, сколько я, наверное, на всю свою зарплату не могла накупить. К нам приходили учителя из общеобразовательной школы. Человек мог закончить десятилетку, если не получилось это сделать на свободе. И самое удивительное – в колонии заключенные имели возможность выучить иностранный язык! Преподаватели приходили – занимались с желающими. Всё было налажено идеально. Я говорила: «Ребята, да вам одно удовольствие здесь сидеть – и образование получить можно».

С работой в колонии связаны и другие курьезные моменты. Мы с Виктором гуляли около моря. Вдруг подходит такая протокольная морда и – «Здрасьте, вы меня помните?». Я, смутившись: «Нет, не помню». А он мне: «Да мы с вами в пятой были вместе». Пятая – это колония ОЦ 78/5. Значит, он там отбывал наказание, а я там работала. И вот, получается, мы вместе в заключении. Хорошенькое дельце!

Мы с Виктором гуляли около моря. Вдруг подходит такая протокольная морда и – «Здрасьте, вы меня помните?». Я, смутившись: «Нет, не помню». А он мне: «Да мы с вами в пятой были вместе».


Виктор часто выступал перед заключенными. И ребят из команды с собой приводил. Всё-таки просветительская деятельность – большое дело! Сейчас трудно такое вообразить, но и артисты приезжали, и кино заключенным показывали. Причём не абы какие актеры приезжали, а звёзды той поры, знаменитости – такие артисты, как Гунар Цилинский, Вия Артмане.

Воспитательная работа тогда была на высоком уровне. Она велась не формально, а реально. И люди, находящиеся в колонии, не считались отбросами общества. Они много читали, много знали. Иногда даже слишком много…

Вызывает меня как-то начальник колонии. Через неделю или дней через десять после того, как я устроилась. Спрашивает:

– Татьяна Васильевна, почему не сказали, что ваш муж – тренер «Динамо»?

– Во-первых, я свою фамилию не скрывала, и по ней можно было догадаться, – отвечаю я. – А во-вторых, меня никто не спрашивал. Меня на работу сюда направили, вот я и пришла.

Он говорит:

– Зэки уже все знают, а я узнаю последним.

Посмеялись.

Люди в замкнутом пространстве, в отрыве от повседневной действительности стремились получить максимум информации, смотрели игры по телевизору, были необычайно пытливыми. Я не присутствовала на встречах Виктора и игроков команды с заключенными, но Виктор всегда говорил, что всё прошло на хорошем уровне.

На встречи я не ходила, зато я там стала редактором газеты. Да, в колонии делалась собственная газета! Мы с художником Гурецким готовили её и, между прочим, среди колоний занимали первые места. Был такой конкурс среди исправительных учреждений.

Но случались и у меня проколы… Получила выговор от начальника. Колоссальный! Мне нужно было пройти на территорию. По инструкции я могла идти только с автоматчиком, а я о ней и не вспомнила, пошла одна. И когда я стала подниматься по строительной лестнице, то внизу все заключенные собрались и стали смотреть мне под юбку. И мне жуткий втык сделали за то, что я вскарабкалась!

Смешно вспоминать, как я оправдывалась. Дескать, вовсе не собиралась покрасоваться перед зэками, полезла посмотреть, какая недостача, какой привезли материал. Мол, инициативу проявила! Ну, да у нас ведь очень нередко инициатива наказуема.

Наши собаки

Сейчас я немного подразню тех, кто выставлял Виктора в прессе эдаким тираном. У нас в квартире – династия Неронов!

Нет, наши Нероны не кровавые деспоты. Всего их было три. Очень похожие – коричневые пудели. Третий как раз сейчас лежит рядом со мной – не лает и не отвлекает от работы над этой книгой. Виктор Второго и Третьего Неронов просто обожал, а Первого он терпел… терпел из-за меня.

К Нерону Первому у него особых чувств не было. Он считал его моей игрушкой. Так и было. Он с ним не гулял, да и времени на это у него не было. Можно сказать, что привязанность к нашим псам у Виктора вырабатывалась постепенно. С Нероном Вторым он уже гулял и даже бегал кроссы.

В первые годы совместной жизни у нас не было домашних животных. Олег Спасский в своей книге рассказывает, как Виктор (будучи игроком московского «Динамо») столкнулся с Чернышёвым и Тарасовым у кафе-стекляшки, когда гулял с собакой. Но он что-то напутал. Тогда домашних животных в доме не водилось.

Первого пса я купила в Латвии. Хотя нет, неправда… Первую собаку мне в Ригу привезла мама. Щенок эрдельтерьера. Но когда он подрос, то выяснилось, что это крупная собака. Она стала неуправляемой – один раз, когда мы ходили гулять, так лягнула, что я упала. Сотрясение! Такая сильная собака – и плохо слушалась. Поэтому решили от греха подальше избавиться от неё. Подарили её знакомому журналисту.

Но через какое-то время я загрустила – всё-таки оказалось, что собака мне нужна. И купила Нерона Первого. Тогда как раз пудели стали модными. Но я, конечно, выбрала не только поэтому. Во-первых, мне нравилось, что пудели красивые. Во-вторых, я достала специальные книги и узнала, что, оказывается, у них удивительный характер. И третье! Пудели – единственная порода, которая не линяет. Для меня определяющий момент. Я записалась в очередь, и мне дали коричневого пуделя.

Надо было его обязательно назвать на букву Н. И, конечно, что-то громкое, звучное, историческое. Нерон или Наполеон – больше я ничего придумать не смогла. Виктор в выборе имени участия не принимал. А в дальнейшем я не меняла кличку, потому что мне казалось: другие псы – это тот же самый Нерон. Первый.

Я с ним в школу тренеров ходила и окончила её. Помню, даже сдавала экзамены. Зато потом получила за своего пуделя много медалей. Причём все медали золотые! Целый иконостас. Прожив у нас шестнадцать лет, Нерон умер. Шестнадцать лет для пуделя – это много. Хороший возраст.

В Москве я купила второго Нерона. Долго искали, чтобы он тоже был коричневым. И вот нашли пуделя – вылитый Нерон Первый. Виктор с ним бегал иногда, обязательно утром ходил гулять. Нерон приносил газеты. Была даже обложка «Советского спорта» с трогательным фото. Виктор, Нерон – и в зубах у него как раз «Советский спорт». Номер вышел в День рождения Виктора и, конечно, был запоминающимся.

С Нероном Вторым произошла драматическая история. Он у Виктора сбежал во время прогулки. Я всегда предупреждала: «Вить, Нерона с поводка не спускай. Если переходишь дорогу – обязательно держи на поводке». А он к моим словам отнесся несерьёзно и пошёл без поводка. Стал переходить проезжую часть – загудела машина, и Нерон рванул в сторону от испуга.

Мы заплатили двадцать пять тысяч рублей для розыска пса. По тем тяжёлым временам приличные деньги для нас. Моя приятельница распечатала нам объявления. Мы с Виктором расклеивали объявления по всему району. И нашлась собака! Позвонил мужчина и говорит: «Мы вашего пса нашли. Он лежал на газоне несчастный, голодный и грязный». Он нам привел Нерона, и это было такое счастье! Нерон, когда увидел Виктора, тут же описался. От восторга. С собаками такое случается – хозяева знают.

Мы хотели отдать мужчине, который привел Нерона, деньги. Подобрал, можно сказать, спас пса. Да и нас вместе с ним спас. А он говорит: «Нет, денег не нужно. Пусть Виктор Васильевич устроит меня на работу в ЦСКА». Виктор сказал, что подумает. А тот делать ничего толком не умеет – у него нет профессии. То водителем, то ещё кем-то подрабатывал, хотя ему за сорок. Я всё-таки всучила деньги потом, когда он второй раз с женой пришёл. И деньги, и корм для их собаки. Виктор ничем ему помочь не смог – он и своих-то не пристраивал.

И после всего случившегося Виктор, конечно, чувствовал себя виноватым. И всегда вел Нерона на поводке. И когда бегал, тоже держал на поводке.

Нерона Второго Виктор уважал, и тот тоже шестнадцать лет прожил. Как и Первый. А вот в Нерона Третьего Виктор был просто-таки влюблен. Души в нём не чаял. Не разлей вода.

Самое удивительное, что приобрести коричневого пуделя оказалось делом непростым. Во-первых, пудели давно вышли из моды. Теперь все умиляются собаками с набитыми мордами. Не знаю, как эти породы называются, но у них нос приплюснутый. Надеюсь, читатели этой книги – хозяева собак – не обидятся, но представители многих современных карликовых пород отнюдь не кажутся мне олицетворением собачьего интеллекта.

А вот пудель – одна из самых умных собак. На первом месте – овчарка, а уже на втором – пудель. Он такой сообразительный, что, когда я гуляю с другими собачниками, они удивляются. Если он заплел поводок, то я ему говорю: «Ты неправильно пошёл». И он возвращается назад – распутывается.

Нерону Третьему пятый год. Перед тем, как его завести, я долго сомневалась. Всё-таки Виктору уже восемьдесят на тот момент было, да и мне далеко за семьдесят. Думала, выдержим ли мы такую нагрузку. Справимся ли. Но мы посоветовались и в итоге решили, что пес нам нужен. Это же счастье, что у нас он был тогда, когда погиб сын Вася. Мы бы вдвоем просто с ума сошли без Нерона. Потому что говорить после такой трагедии тяжело. Активная работа у Виктора фактически закончилась. Остались только организационные дела. И как тут жить! Вот пес и помог. Хорошо, что Нерон рядом находился.

Мы его вместе выбирали. Поехали на окраину Москвы. Там трехкомнатная квартира, и везде стоят клетки с собаками. А на кухне маленький журнальный столик и детский загон-манеж. И в манеже две собачки, два коричневых пуделя – один маленький, а второй побольше. Я Виктору сказала: «Хочу маленького, чтобы могла его поднять, чтоб можно было в сумку положить и пойти куда-нибудь с ним». А будущий Нерон Третий встал в манеже и стоял, словно говоря: «Возьмите меня, возьмите меня!». И вот так он стоял и настоял на своём. В общем, вынудил меня повторить: «Только этого». Он простоял, пока мы там сидели и разговаривали с хозяевами, минут сорок. А другой пудель в манеже лежал и отдыхал. Нами совсем не интересовался. Так что у Нерона есть вторая кличка. Как раньше говорилось, партийная кличка «Возьмитеменя».

Виктор его настолько любил, что спали мы все вместе – втроем. Нерон обязательно уляжется между нами и мордой повернется к Виктору, а задницей – ко мне.

Если Виктор звонил домой, то первое, что он спрашивал: «Как мальчик?». И в больнице, когда уже с трудом переворачивался, всегда одно и то же: «Как там мальчик?». А я говорю: «Мальчик в порядке – ждёт тебя».

Но Виктор больше «мальчика» не увидел. Мы всё подготовили дома, кровать купили специальную за сто двадцать тысяч рублей. Ждали Виктора – он должен был выписываться. В квартире навели порядок. Хотелось, чтобы ему было комфортно.

И вот день, который должен был стать радостным для нашей семьи – день возвращения, стал самым ужасным. Виктор умер. Сердце не выдержало. И внук Витька последний с ним виделся – уже в реанимации. А я не успела. И Катя не успела. И Валерий Иванович Гущин не успел.

Нерон до сих пор спит на Витином месте. Ложится на его подушку. Вот такая у нас собачья жизнь…

Полночь. Драка. Протокол

Сейчас какой-то немыслимый ажиотаж вызывают хоккейные драки. По-моему, их обсуждают даже больше, чем голы. Виктор тоже однажды подрался в Риге. А дело было так…

К нам в гости заехал Григорий Мкртычан. Вряд ли его имя известно молодым болельщикам. А вратарём он был знаменитым.

Они с Виктором играли вместе, выступали за команду ВВС. В первых официальных матчах сборной СССР Григорий защищал её ворота. Он – олимпийский чемпион 1956 года и двукратный чемпион мира, многократный чемпион Советского Союза. Аркадий Иванович Чернышёв в своих мемуарах дал Мкртычану очень высокую оценку. Он считал, что Григорий играл на международном уровне и стал родоначальником советской вратарской школы. В начале шестидесятых Мкртычан работал старшим тренером московского «Локомотива». И при нём железнодорожники завоевали бронзу. В общем, он был человеком заслуженным. И наверняка самым титулованным армянином в хоккее!

И вот Григорий Мкртычан находился в Риге. Позвонил. Мы его пригласили в гости. Посидели, поужинали, немножко выпили. И пошли его провожать на троллейбусную остановку. Ему до гостиницы ехать недалеко. Вышли мы на улицу Ленина, встали. А уже за полночь. Зима, морозно. Ждем на остановке троллейбуса, подпрыгиваем, согреваемся. И вдруг мы видим, что на противоположной стороне три человека бьют четвёртого.

И это на улице Ленина – в самом центре города! Тот, которого бьют, уже лежит, не двигается, а его всё равно лупят вовсю. Ногами! Словно до смерти забить хотят. Я посмотрела на Мкртычана и на Виктора. Они посмотрели на меня. И мы втроем побежали через дорогу. Спасать! Машин нет, никого нет, ночь – и только мы втроем да дерущаяся компания.