Рамигос предостерегала ее против последней техники. Говорила, что слабость Хранимых гвердонских Богов означает слабость их чудес, поэтому эфирное поле над городом рыхло и в основном хаотично-бесформенно, то есть тут нет местных течений энергии, чтобы на них ориентироваться, нет канала, которому следовать. Сейчас в голову закралась мысль: а что, если Рамигос так оберегала ее от сближения с Хранимыми Богами?

Сколь многое известно Рамигос? Была ли добрая женщина ее подругой или же надзирательницей? Неужели Эладору в очередной раз наказали за доверчивость кому-то, кто старше, опытней и мудрей?

Она постояла у двери.

Рамигос не велела ей открывать без разрешения – чародейка охраняла свое пристанище могучими заклятиями. Одним из первых колдовских наговоров, которым Рамигос обучила Эладору, стало наложение печати на дверь. Печати Эладоры могли ненадолго ошеломить взломщика, а защита Рамигос, она была уверена, наверняка способна убить. Предостаточно было и других заклинаний, далеко за пределом способностей ученицы. Например, она занималась в кабинете долгими часами, при этом оказывалось, что снаружи проходила всего лишь пара минут.

Она постучала.

– Доктор Рамигос?

Ответа нет.

– Доктор? – позвала она снова. И опять тишина.

Рамигос уже здесь нет? Келкин говорил, что она неожиданно ушла с поста оккультного советника промлибов. Мыс Королевы она тоже покинула? Чародейка упоминала о возвращении в Кхебеш после окончания трудов в Гвердоне, но такое внезапное отбытие кажется странным поступком. Странным и жестоким.

Повинуясь порыву, Эладора повернула ручку. Дверь отворилась, открывая пустую комнату гораздо меньших размеров, чем она помнила. На столе пишущая машинка и перевернутый стул. Все остальное пропало – книги и диковинки Рамигос, ее тавматургические приманки. Образки богов на шнуре, гласившие, что все верования суть одно и в то же время ничто, водовороты в вечном течении эфира.

Будто никогда ее здесь и не было.

Эладора вздохнула. Глаза защипало от слез, но она их решительно вытерла. Не до рыданий. Времени нет. Надо спускаться к причалу, искать лодку до Чуткого.

Сознавая, что лодка долго не будет ждать, она поспешила обратно в лабиринт переходов под Мысом Королевы. Рамигос уходит в архив, в закут разума, где уже содержались Онгент и Мирен – очередным глупым разочарованием. Не занести ли в тот же раздел и Келкина? Она выполнила их уговор: добыла ему Новый город, если опросы не врут. Убедила его не вступать ни в какой отживший союз с Хранителями. Но, несмотря на все это, они друг друга не понимали. Кого он видит, глядя на нее – мать? Деда? Он отмахнулся, когда она заклинала, что Теревант Эревешич невиновен. Позволить церкви отдать его Хайту равносильно убийству.

В этих туннелях совсем нет воздуха и горячее, чем на Фестивальном поле. Эфирные фонари мигали вследствие утечки волшебства где-то в другой части крепости.

«Я не туда повернула», – дошло до нее. Здесь уже должны были начинаться ступени к причалам. Сюда уже доносился бы запах моря: гнилые водоросли, машинное масло и вонь городских отходов, она же чуяла только стерильный привкус химического очистителя. Это отделение базы опустело, спросить направление не у кого. Сердце подпрыгнуло – если лодка уйдет без нее, то Кари и Алик застрянут на Чутком. Их некому спасти, а она заблудилась в подвале Мыса Королевы.

Обратно. Надо найти правильный поворот. На мгновение, заходя за угол, она уловила удалявшийся от нее какой-то косматый силуэт. Оборванец в лохмотьях, с фонарем – а потом он пропал. Испарения сделали свое дело. Мерещится всякое… Здесь, внизу, химический запах резче, им веяло от той двери спереди по коридору, и оттуда же по-кхебешски матерился знакомый голос.

– Доктор Рамигос? – Она толкнула дверь. Это морг. У стены штабель пустых гробов плотной закупорки – в такие кладут жертв алхимических катастроф. На каталке лежит труп под серой, поеденной молью простынью. Подле него Рамигос как уборщица на четвереньках отскребает пол тряпкой с химсредством.

Она подняла суровый взгляд на вошедшую и тут же расплылась в улыбке, увидав Эладору.

– Родная моя! Боялась, не повидаюсь с тобой перед отъездом.

– Что вы делаете?

– Пролила немного, пока вещи укладывала. – Рамигос встала, аккуратно повесила тряпку на край, другим куском ткани вытерла руки.

– Вы не сказали мне, что уезжаете.

– Моя работа завершена, и я нужна дома, в Кхебеше.

– К-келкину по-прежнему не обойтись без ваших советов.

– Я окончила дела, – словно защищаясь, отрубила Рамигос. Эладора поняла, что та часто приводила этот довод в последнее время. – Я сделала все, что могла. Но, Эладора, перед нами не Кризис. Вам всем пора прекращать относиться к тому, что происходит, как к разовому событию, пора перестать думать, будто город сможет вернуться к прежней жизни. Будто буря пройдет, а потом море опять успокоится. Мир стал другим. Все боги посходили с ума. – Она вздохнула. – Не в моих силах вывести город невредимым из шторма. Я дала Келкину шанс выстоять в драке – большего дать не могу.

– И на этом конец? Вы удираете тишком, как вор?

Вид у Рамигос был совершенно убитый.

– Эладора, беда у порога. Я продержалась столько, сколько могла, но не позволю Божьей войне меня здесь настигнуть. – Она помедлила, потом протянула руку. – Не оставайся и ты. Поедем со мной. Уплывем в Кхебеш. Тебе там понравится – рядом с нашими школами твой университет от стыда покраснеет.

– Нет. Не могу.

– Эл… они уже близко. Гляди. – Рамигос перешла к другому столику, где лежала набитая сумка. Она вытащила медальон с божьими талисманами и поднесла к Эладоре. Пока цепочка разматывалась, божества звенели и клацали. Некоторые изображения вроде бы двигались и меняли позы, покачиваясь на цепочке. Лапки Ткача Судеб сокращались. Ревела Царица Львов. Святой Шторм бряцал оружием. Нищий Праведник поднимал фонарь истины. А Матерь Цветов сложила руки, словно укачивала свои больные ладони. – Ты же сама их чувствуешь, скажи? На город надвигаются боги. Твоя сестра не без причины бежала из Гвердона – ей надо было держаться отсюда подальше. Нет ничего ужаснее благосклонности богов. Поедем в Кхебеш.

Эладора потеребила дырку на простыне.

– Я должна плыть на Чуткий, – сказала она. – Карильон арестована и доставлена туда. И Алик…

– А это кто? – спросила Рамигос, укладывая обратно медальон.

– Он… – Мелкие дырки напоминали ей точечки ожогов на щеках Карильон, отметины после первого соприкосновения с Черными Железными Богами. Будто искорки прожгли простыню.

– Не трогай, – прикрикнула Рамигос. – Тело заражено. Иссушающей пылью.

Под простыней было что-то еще. Не только тело.

– Но он погиб от огня, – сказала Эладора и сама не знала, откуда к ней пришли эти слова.

Ее рука дернулась, и простыня упала на пол. В ответ на нее уставился изувеченный труп Эдорика Ванта. Когда она видела труп в прошлый раз, останки не были так покорежены. Ужасный ожог на голове она помнила. Зияющий разрез на глотке тоже. Складки и вмятины на груди – простреленной, пробитой ножом и обгорелой. Эти раны ей знакомы по улице Семи раковин, где она прежде глядела на тело. Но теперь загнившая кожа покрылась язвочками и облезла от мертвопыли, обнажая ломкие кости. Появились шрамы и швы в тех местах, где некромант добирался до вживителей. Свежие порезы на руках – там застряли осколки стекла. Из пробитого бока торчало сломанное ребро.

Основной ущерб от пыли приняли на себя его предплечья; с них отшелушилась вся плоть, и одна кисть полностью отвалилась – пыль сделала кости рук крошащимися, как мел. Другая рука обуглена неким волшебным разрядом – мясо обесцветилось и отсвечивает радугой. Тело несчастного будто бы приняло на себя все мучения, какие только сумел измыслить ему этот город.

Поверх трупа, зажатый в его побитой заклятьем руке, лежал меч Эревешичей. Она узнала его по знаку на эфесе. Такой же знак был у Тереванта на мундире, у Ольтика – на дверях.

– Это вы его взяли. – Эладора в ужасе вытаращилась на наставницу. Новое предательство. Ее опять выставили полной дурой. Как Онгент. Как Мирен. Как боги. Память, что не ее, выплеснулась в разум – в руках пылающий меч, лицо Ванта исчезает во вспышке праведного огня. Его убила мать. – ЭТО ВЫ ЕГО ВЗЯЛИ, – повторила она, и голос ее запел громовыми хорами. На минуту покойницкую затопил свет лучезарного лица Эладоры.

Рамигос воздела руки, ворожа охранное заклятье.

– Я надеялась, если за мной придут, то это будет твоя мать, а не ты, – вздохнула Рамигос. – Или ты перешла к их богам по наследству?

– По доброй воле – ни за что, – твердо ответила Эладора, скорее самой себе, чем Рамигос. – Синтер – он навлек их на меня. Подставил под удар материной святости. – Она глубоко вдохнула, прочищая сознание. Прочитала про себя чародейское взывание. Давление Хранимых Богов спало. «Последнее эхо от матери», – надеялась она.

– Ты стала уязвимой и восприимчивой после обряда, проведенного твоим дедом, – проговорила Рамигос, интерес в ее голосе боролся с настороженностью. Она все еще готова к броску заклинания. – Я могу попробовать по-другому…

Эладора махнула рукой.

– Уже не важно. Почему меч Эревешичей здесь? Куда вы его денете?

Рамигос немного расслабилась, опустила руку, отменяя заклинание.

– Отвезу домой, как я и сказала. В Кхебеш. А почему… это более сложный вопрос. – Она взяла тяжелый журнал, долистала до нужной страницы – вернее, до отсутствующей страницы. Вырван целый лист записей. В такие журналы заносят случаи колдовства, чудес, божественного вмешательства, возмущений эфира.

– Из-за божьей бомбы.

– Молодец, – сказала Рамигос. – Когда бомба взорвалась, я была в Лириксе, по делам повелителей Кхебеша. К тому времени, как я добралась до Гвердона, Кризис уже завершился. Шпат разрушил половину гильдии алхимиков, включая лаборатории. Их гильдмистресса, Роша, погибла. Большинство записей по созданию этого оружия тоже пропало – а Карильон еще и выкачала силу из Черных Железных Богов, укрытых в нетронутых колоколах.

Келкин попросил меня заняться остававшимися образцами. Один мы подняли на первой же неделе, но два других колокола были потеряны, погребены глубоко под Новым городом. Мы проводили раскопки, но не смогли их достать – иначе перебесились бы упыри, и в Гвердоне разверзся бы еще больший хаос.

Одной бомбы мало. Роша понимала это – превратив лишь несколько Черных Железных колоколов в оружие, она искала способ сделать их решающей силой. И все погибло вместе с ней.

– Вы, кажется, сожалеете об этом, – подозрительно заметила Эладора.

– Она была чудовищем, – сказала Рамигос, – по любой мерке. Но вместе с тем и гением. – Чародейка указала на меч Эревешичей, благоразумно его не касаясь. – Повелители хотели, чтобы я восстановила божью бомбу. Я не смогла – но тогда я задумалась о хайитянских раках. Они очень похожи на Черных Железных Богов. И те, и те – вместилища душ, и те, и те – материальной природы. Но чтобы изготовить раку, необходимо благословение Хайтского бога смерти.

– И вы условились с Хайтом, – произнесла Эладора, – взять меч Эревешичей. – Меч задрожал. Что-то пробудилось под сталью клинка.

– Сгодилась бы любая рака. Но Великие Дома это и есть сами раки, а Дома управляют армией – если они узнают, что Корона продает высшую знать ради переделки в оружие, то разразится гражданская война. Даэринт все устроил. – Рамигос потерла ладони. – Я не хвастаюсь тем, что случилось, девочка. Работа мне досталась кровавая, и за нее меня проклянут. Но или так – или война без конца.

– А что в обмен на меч получил Даэринт?

– Копию записок Роши с итогами моей последующей работы. Полный отчет о Кризисе. Местоположение настоящих бомб под Новым городом.

– Это же государственная тайна, – сказала Эладора. Кража подобных секретов карается смертью.

– Келкин в курсе.

– Что?

– Он одобрил наш уговор. В оплату моей здешней службы.

И Келкин с ними. И все настолько бездушны, и так недалеки! Лезут, отталкивают один другого, пихаются в грязи за крошечное преимущество. Просто песня, ода предательству, и ради чего? Новой Божьей войны, чтоб натравить смертных против божественного? Она представила, как текущая история могла бы отразиться в гримуаре Рамигос. Смятение, отрицание, вырванные, сгоревшие страницы.

– Из-за того, что вы сделали, Теревант Эревешич будет казнен. Вам придется вернуть меч. – Меч задрожал еще раз.

– Не препятствуй мне, девочка. – Рамигос с неохотой снова занесла руку чародейским жестом. – Не я тому виной.

Злость, подобная лесному пожару, просекла разум Эладоры. Ее разум – но не только ее. Словно она отворила дверь и теперь никак не закроет.

Рамигос прочуяла опасность.

– Не взду…

Святой Шторм протянул Эладоре меч. Не меч Эревешичей и не меч Алины, но внезапно клинок оказался в ее руках.

– Нет! – вскричала Рамигос, когда Эладора запустила в женщину каталкой. Вспыхнули защитные чары, сминая каталку под лучами потустороннего света. Меч Эревешичей, расчехленный, заметался по комнате вслед за искрами волшебного огня от прерванного заклинания.

Эладора свирепо замахнулась своим чудесным мечом. Рамигос отшатнулась и напнулась на стол, сшибая на пол свои вещи. Мановеньем руки она испустила разряд молнии с кончиков пальцев. Поспешно брошенное заклинание рассыпалось о божественную броню Эладоры. Чародейка повторила попытку, и Эладора хлестнула клинком, священное пламя развеяло новое заклятие, не успело оно еще проявиться. Беспомощная Рамигос распласталась на полу.

Эладора подняла меч. Языки пламени волнами омывали клинок. «Огонь уничтожит их», – раздался голос матери, и Эладора не могла разобрать – в памяти ли или же боги напутствуют ее сейчас.

В эту минуту в ее власти убить Рамигос. Кхебешскую чародейку оберегают могущественные амулеты и защитные заговоры, но она способна прожечь их насквозь.

В ее власти и вынудить Рамигос открыть всю правду. Нищий Праведник несет фонарь истины, и она может взять его светоч с той же легкостью, как и меч Святого Шторма.

Хранимые боги возвеличат ее. Вознесут на крыльях пламени. Выжгут напрочь все шлаки в ней, пока не останется суть из света и прозрачного хрусталя, пустой сосуд для их незапятнанной чистоты, сверкающий, как солнце.

Вместо этого она сдерживает их. Небесная Матерь есть милосердие.

Она способна отложить меч.

– НАЗОВИТЕ МОЕ ИМЯ, – выговаривает Эладора, и в ее голосе перекличка райского воинства.

Рамигос глядит снизу вверх в секундном замешательстве. Потом с пониманием.

– Эладора Даттин.

Сила мерцает, смещается, но ее напор не слабеет. Даттин – фамилия от отца. Он был простым человеком, добрым и честным. Работал на земле, вел хозяйство, пока не умер, и никогда не поднимал голову, чтобы заглянуть за горизонт. Никогда не загадывал дальше смен времен года. Эладора любила отца, но имя его семьи не имеет над ней власти.

– НЕ ДЕЙСТВУЕТ! – Ей приходится уводить клинок, бороться с ним. Хранимые Боги хотят, чтобы она поразила волшебницу, которая якшается с демонами и балуется с тварями из Черного Железа.

– Эладора Тай? – вопросительно произносит Рамигос. И повелительно повторяет: – Эладора Тай!

Имя сковывает ее и задает ей прежний облик. Хранимые Боги отстраняются, не находя больше проку в ее душе. Рывком натягиваются поводья смертного мира. Эладора роняет меч, и оружие исчезает вместе с доспехами. Она опускается на колени рядом с пожилой женщиной. Обнимает, качает на руках. Рамигос тоже дрожит, потрясенная явленьем богов.

– Так нельзя, – тихо повторяет Эладора.

Вокруг них падают хлопья пепла. Прах Эдорика Ванта медленно оседает, его разъеденный пылью остов в потасовке рассыпался в ничто.

– Ладно, – говорит Рамигос, подтягивается и встает. Скрипят ее старые кости. – Где этот Эревешич?

– Во дворце патроса. – Эладора утерла глаза. – Вы поможете ему?

– Ну, – быстро отозвалась Рамигос, – выбора-то у меня особо и нет. Без Ванта черта с два я вынесу меч из города. Особенно когда ты взбудоражила его разговором об Эревешичах и всем прочем. Я не могу прикоснуться к этой штуковине, а мои заклинания меч расщепит. Мне его не унести. Вант мог его взять, но теперь… – Она смахнула пепел Ванта с книги.

Эладора щелкнула пальцами.

– Йорас. Из нежити в охране посольства. Теревант ему доверяет. Пошлите за Йорасом.

– Я сделаю, что смогу, девочка – но знамения ясны. Над Гвердоном нависла Божья война. Пожалуйста, поедем со мной. Может быть, город избежит вторжения, но ставки явно не в его пользу.

Три стены этой палаты на Мысу Королевы из современного бетона, а одна, на дальнем конце – из старого камня. На одном бруске печать, почти невидимая под толстым слоем побелки, но королевский полумесяц Гвердона опознать все же можно. Старый оплот королей, погребенный под возводимыми сотни лет укреплениями. Город не раз захватывали, сжигали и отстраивали заново. Гвердон выдержал. С его историей неразрывно переплетена история ее семьи. Таи служили при королевском дворе. Таи плыли на кораблях, открывших город. Они ступали по пустынным улицам и гадали, куда сгинул первый народ, не зная, что те упырями бродят под ними.

Город меняется. Город стоит.

– Приеду потом, – тихо ответила Эладора. И поцеловала Рамигос в лоб. – Спасибо за то, что учили меня колдовать. Идите за Йорасом. Увидимся, когда все закончится.



Командор Альдрас ждал ее на причале. Он был слишком занят, выкрикивая приказы команде, чтобы обратить внимание на ее раскрасневшееся лицо или на кусочки Эдорика Ванта, которые обсыпали ей подол. Однако остатки божественного присутствия, может статься, заметил, потому как не спрашивал о причинах опоздания.

– Сидите тут, – велел он, указав на банку в стороне от скорой и шумной погрузки. Мотки проволоки и ящики, проштампованные гильдией алхимиков, занимали на борту прилично места, но главный груз – большая клеть – только что прибыл на телеге. По улице его везла четверка рэптекинов; звери яростно таращились на Эладору, бока лоснились от кровавого пота, с челюстей капала слюна. Моряки и портовые грузчики наскоро укрепили огромный короб, лебедкой подняли его на лодку. Клеть опустилась в паре дюймов от коленей Эладоры.

Отчалили они немедленно, как только ожил двигатель и завибрировал катер. Эладора сидела близко и слышала, как молотит камера сгорания. Моряки приткнулись рядом, подпирая клеть. Лодка легко помчалась по узкой заводи Мыса Королевы, направляясь в открытое море. Впереди шла подобная горе туша «Отповеди» в окружении флотилии буксиров и судов сопровождения.

Когда они обогнули плечо Мыса Королевы и вышли в залив, Эладора увидела перед собой всю приморскую часть города. Машущие толпы выстроились у Мыса Королевы на улицах и тянулись дальше в сторону Мойки.

На другом берегу гавани курились дымом раны Нового города.

Белые пристани Нового города были заполнены куда меньше – лишь горстка людей провожала суда на набережной, где она встречала Алика за несколько дней до Фестиваля. Черные точки на белом камне.

Позади нее над чем-то засмеялся матрос. Повернувшись, она заметила, как на припортовом краю Мыса Королевы подпрыгивает и безудержно машет руками кургузая фигура в длинном платье. Она подобралась к крепостной протоке так близко, как только позволялось публике – еще шаг, и ее задержут или застрелят. Эта личность размахивала своего рода шляпой и отчаянно пыталась привлечь их внимание. Толпа заходилась злым хохотом. Рядом обрушилась и растеклась какая-то метательная дрянь. И тогда эта фигура безрассудно бросилась в воду, поднимая неимоверные брызги. Зрители лежали от смеха, считая это комической вставкой на сегодняшнем представлении военной мощи. Пустое платье, окончательно разорвавшись, заколыхалось на поверхности.

– Подождите, – скомандовала Эладора. Она встала, но лодка убежала из-под ног, и ее бросило на штабель ящиков. Матрос выругался на нее. Альдрас повел взглядом, и Эладора показала ему на воду. Там, по-тюленьи разрезая гладь, плыло существо с прилизанной мокрой шерстью. Копытным упырям далеко до прекрасных пловцов, но сильные руки Барсетки несли ее к борту сквозь волны. Альдрас дал двигателю задний ход, и катер замедлился, давая возможность упырице нагнать и перевалиться через борт. От воды она отряхивалась на манер мокрой собаки.

– Она со мной, – сообщила морякам Эладора.

Барсетка присела на корточки рядом.

– Меня послал владыка Крыс, – произнесла она между судорожными вдохами. – Сказал, чтобы я ехала с вами.

Эладора снова встала, на этот раз более осторожно, и прошла к Альдрасу, управлявшему штурвалом.

– У вас не найдется куртки, на время дать моей спутнице?

– Упырихе? – Обычно упыри носили содранные с трупов обноски или вообще ничего. Барсетка была исключением своего племени. – Вон там в рундуке есть штормовки.

Эладора принесла брезентовую куртку и дала Барсетке.

– Спасибочки, – сказала упырица. Несмотря на тепло, она плотно натянула штормовку на плечи. – Я бы поехала куда угодно, лишь бы не на Чуткий.

Стремясь наверстать время, Альдрас приказал разогнать катер на полную скорость. Лодка не без труда справилась с тяжестью груза, но все-таки понеслась, прытко нагоняя «Великую Отповедь» и ее эскорт. Она проскочила вдоль борта «Отповеди», ложась на курс параллельно этой плавучей железной горе, что покачивалась уже за кормой. И полетела дальше, дальше на просторы залива.

Позади уменьшался Гвердон. Отсюда город выглядел хрупким, игрушечным – поместится на Эладориной ладони. Прелестная брошка, доставшаяся ей в наследство.

Они пронеслись мимо Колокольной Скалы. Впереди лежали длинные, приземистые очертания Чуткого.



Тюремщики отвели Алика двумя ярусами выше, в комнату в пределах старой тюрьмы. Три стула, письменный стол. И металлический ящик возле стены. «Там орудия допросного ремесла», – предположил он. Ну то есть ему полагалось считать, что в помещении полно тесаков и тисков для раздробления пальцев».

Его ждали два дознавателя. Один был круглолиц, с густыми усами и добрыми глазами, которые при иных обстоятельствах могли бы и дружески подмигнуть. Любящий отец, поневоле взявшийся за ремень, незлопамятный и отходчивый. Лицо другого дознавателя скрывал противогаз с линзами и дыхательными трубками, а на поясе висел пистолет. Стекла на глазах провернулись и щелкнули, когда арестанта усадили на место. Руны охранных оберегов неярко тлели – единственный свет в помещении давала подвесная, решетчатая жаровня.

– Я Эддер, – сообщил пожилой круглолицый. – Алик, не так ли? Я видел вас в Новом городе.

Эддер даже не обмолвился о замаскированной персоне по правую руку, никак не отмечая ее присутствие. Он достал пачку бумаг, зажег ручную лампу и начал читать. В течение нескольких минут молча изучал документы.

Украдкой, исподволь пробудился шпион. Проверил намерения Алика, его настрой, предложил выход. Признавая тем самым право личины на самостоятельное до некоторой степени существование. «Слушай меня, – нашептывал шпион, – делай как я, и Алик еще поживет».

– Я требую свидания с Эмлином. Он еще ребенок – его незаслуженно сюда упекли.

– Да, – согласился Эддер, – незаслуженно. – Снова зашуршали листы.

Щелкнули линзы. Дым от жаровни дрейфовал из-под потолка. Дымные разводы медленно разворачивались в воздухе и казались оторванными прядями паутины, когда на них падал свет лампы.

«Все отрицай, отрицай даже Эмлина, и шпион сумеет отсюда выйти». Шпион ткал в голове полотно оправданий: «Ужасное несчастье быть тронутым богом – вообще-то он не мой сын, я приютил его, ребенка дальних родственников, взял с собой по обязанности. Здесь ему будет лучше всего. Джалех пыталась его смирить, но не справилась, почему бы теперь этим не заняться вам? Будет кому за ним ухаживать, оно и к лучшему, что вам о нем дали знать. Кстати, кто бы это мог быть? Ах да, простой незнакомец проявил доброту».

– Хотите чего-нибудь съесть или выпить, прежде чем мы начнем? – спросил Эддер. – Я так и так собирался налить чашку чая, поэтому никаких неудобств.

– Нет. Я позавтракал. – Завтрак необычно тяготил желудок. После него стало еще труднее сосредоточиваться. Может, и в пище наркотики.

– Хорошо. Тогда давайте начнем. – Эддер достал из-под стола резиновую маску, подсоединенную к медному сосуду с каким-то газом. Вдохнул поглубже. «Чистый воздух, – догадался шпион, – в противовес усыпительной морилке из кадильницы. Хочет прочистить голову перед допросом».

– Вы из Маттаура? – спросил Эддер.

– Из Севераста. Плыл через Маттаур.

– И вы бежали из Севераста после завоевания его Ишмирой?

– Да.

– После, – уточнил Эддер, – или во время?

– После.

– Присутствовали ли вы, – спросил замаскированный дознаватель, – при Расколе?

– Это было до вторжения. Как раз потом они и явились.

– Опишите Раскол.

Алика там не было. Был шпион.

Земля содрогалась. Разламывались надвое храмовые алтари. Ослепленные жрецы в помешательстве ползали по улицам. Святые убивали святых. Кракены в бухте зарывались в ил, обвивая друг друга смертельными объятиями щупалец. Царица Львов отбросила меч и подняла золотой щит. В полумраке храма Ткача Судеб священники с ножами в руках отыскивали тех, чьи души ближе к богам Ишмиры, чем к богам Севераста, и выбраковывали их в расход. Вся кровь на том полу, все эти жертвы сюда его и привели. И от шпиона зависит, не будут ли они напрасны.

Шпион заставил Алика пожать плечами.

– Богословский спор среди священнослужителей. Никто не придавал ему особого значения, пока ишмирцы не объявили нас еретиками и не напали.

– Алик – это ваше настоящее имя?

– Да, – отвечал Алик. Шпион тут же поправил: – Теперь. Но прежде я звался Сангада Барадин.

Линзы зажужжали. Эддер сделал пометку.

– И вы под этим именем прибыли в Гвердон? – задал вопрос Эддер.

– Мы… я и Эмлин приехали не по обычным каналам. Везде творился раздрай – мы едва успели выбраться из Маттаура, пока он тоже не пал под Ишмирой.

– Ясно, – пробормотал Эддер. – Такое, разумеется, бывает. Случаются недосмотры. Впрочем, ваш случай не совсем обычный. Скажите, когда вы прибыли, были ли у вас в городе друзья? Может, бывшие коллеги? Или вам кого-то рекомендовали в Маттауре?

– Я – купец. У меня много деловых контактов. Гвердон – торговый город.

Еще одно примечание.

– Той, кого вы знали, была Анна Верзь? Или, может, Тандер Верзь?

Как много им известно? Эмлин заговорил? Или Дредгер? Нет, торговец оружием слишком глубоко увяз в деле – незаконно вложился в выборы и помогал экипировкой. Кто-то еще. Джалех? Барсетка? Или кто-то, с кем шпион никогда не общался – например, бармен из таверны «Королевский Нос»?

Он заставил себя рассмеяться:

– Они, стало быть, по отдельности не продаются?

– Уже продаются, – произнес задрапированный дознаватель. Противогаз искажал его голос.

– Как произошло ваше знакомство с Верзями?

«Тандер мертв. Вали на него».

– Я немного знал Тандера, когда он служил наемником. Я тогда поставлял припасы во время кампании в Северасте. Он просил его отыскать, если я приеду в Гвердон.

– Тандер когда-нибудь рассказывал вам о мерах гвердонской обороны?

– Может, и говорил, я не помню.

– Давайте теперь об Эмлине. Он – ваш сын?

Шпион уже хотел приступить к изложению своей правдоподобной выдумки, но губы Алика не захотели ему содействовать. Лишь вымолвили:

– Да. – Шпион постарался скрыть прозвеневшую тревогу и свой гнев на такую беспросветную тупость. Все дело в успокоительном газе – должно быть, газ мутит рассудок и оглупляет мысли.

Эддер глотнул новую порцию чистого воздуха из дыхательного забрала. Улыбнулся шпиону, словно разгадал замешательство Алика.

– Он был избран Ткачом Судеб?

– Ему оказали честь стать избранником. У нас Ткачу Судеб поклонялись иначе. Не так, как в Ишмире. Наш Паук ткал достойную судьбу для всех жителей города, и избранные жрецы могли странствовать по его сетям, прозревая будущее.

– Но Севераст пал и отныне завоеван Праведным Царством Ишмиры, – проронил дознаватель в маске с лязгом победного упоения в голосе. – Продолжал ли ваш Эмлин поклоняться Ткачу Судеб впоследствии?

– Иногда.

– Посещал ли он Папирусные гробницы? Ишмирский храм Паука?

– Вероятно, один или два раза.

– Проявлял ли он какой-нибудь сверхъестественный дар? – спросил Эддер. Его перо черкало заметки в блокноте. Замаскированный дознаватель сидел неподвижно, только линзы щелкали при оборотах и немного подрагивала рука у пистолета на поясе.

– Нет.

– Посещал ли он когда-нибудь, – мягко спросил Эддер, – часовни, посвященные Ткачу Судеб? Вообще любые святые места в городе?

Шпион воспользовался предоставленным шансом. Он быстро заговорил, сноровисто развешивая ложь, пока Алик не успел вмешаться. Его слова ниспадали скрепляющим заговором, вершили участь мальчика, как и участь целого города.

– Не знаю. Мы встречались с Анной. Без Тандера, где он – мне неизвестно. Но Анна как-то раз увела мальчика с собой посреди ночи. Куда-то на Часовенную улицу.

– Когда? – Дознаватель в маске.

– Вроде бы с неделю тому.

– Для чего?

– Наверно, как мне кажется… Эмлин мог отправить послание. То есть Анна, с его помощью. В Ишмиру. Призвать их.

Эддер сделал очередную запись. Пока писал, рука у него затряслась. Он посмотрел на задрапированного напарника.

– Извольте, мы на минутку.

Двое розыскников на некоторое время вышли из комнаты. Затем Эддер вернулся один.

– Что теперь будет со мной? – спросил шпион.

– Вас вернут на материк. Чуткий предназначен лишь для осиянных богами. У городского дозора к вам еще будут вопросы, но уже не у нашего управления. Ждите здесь, пока вас не вызовут.

– А с Эмлином? – спросил шпион.

– Боюсь, ему придется остаться здесь, – сказал Эддер.

– Можно мне с ним повидаться?

Эддер посмотрел на шпиона, затем покачал головой:

– Нет.

Над водой разнесся гудок далекой сирены – механический духовой горн проревел предупредительный сигнал.

– Но если вы хотите ему что-нибудь передать на словах, – продолжал Эддер, – то ему передадут. Я прослежу.

«Лжет», – подумал шпион.

– Нет, ничего. Передавать нечего.



Люди, которые вывели Эмлина из его камеры, обращались с ним мягко. На них защитные мантии, какого-то серебряного шитья, под капюшонами большие очки. Он раньше видел алхимиков в таких же накидках. Осторожно, словно он ядовитый, его повели от круга камер, вбок от зеркальной башни. Держаться собранно ему нелегко – голова как будто набита хлопковым пухом, – но он знал, как надо себя вести. «Вживайся в личину», – велел Алик. Он – сын Алика, все это прискорбное недоразумение. Алик рядом и как-нибудь все утрясет. Впарит пристойное объяснение. Увезет его домой, в Гвердон.

А под этой скорлупой, под его маской сидел безымянный мальчишка из Папирусных гробниц. Посвященный Пауку святой, которого натаскивали жрецы. Он осознавал, что согрешил, когда отрекся от бога, но ведь потом был прощен! На лице стигматы, надо ли иного доказательства любви Ткача Судеб?! Ему уготовано место в Праведном Царстве, и Ишмира скоро грядет. Гвердон будет завоеван – как Севераст, как Маттаур, как все остальные края, и когда война завершится, ему воздастся заслуженная честь.

Мальчик не чувствовал страха, когда его выводили за главные ворота тюрьмы. При виде моря сердце Эмлина подскочило – может, отец уже ждет возле лодки? Но причал пуст, и алхимики в плащах свернули под стену старого форта, вдоль каменистого берега. Его вели к скалистому выступу за отмелью на мористой стороне Чуткого.

Там трудились другие фигуры, облаченные в мантии. Они собрали какую-то машину, нечто вроде трона, обнесенного клеткой. Бесформенного – в спицах и проводах, с сиденьем из стали и орихалка. Имелись у механизма и другие детали – емкости, где среди пузырей плескались какие-то неясные тени, потрескивающие эфирные баки, обереги повышенной мощности. Конвоиры Эмлина помогали ему переступать через толстые эфирные кабели и трубы, что пролегали между машиной и фортом.

– Что это? – спросил он, но ему не ответили.

Здесь, снаружи, воздух чист, и голова прояснилась. Он чувствовал, как вздыбливаются густые паучьи волоски у него на затылке. В нем пробуждалось особое восприятие. Тени больше не казались ему темнотой. На алхимиках заговоренные мантии, их специально выделали, чтобы блокировать чудеса, но если бы он подналег, то, наверно, смог бы пробиться сквозь их ткань. Рот затопило слюной, с легким привкусом Яда Неотвратимого. Силы его прибывали.

Приблизившись, он разглядел на этом кресле женщину. И узнал ее – ту самую, с идолками Кракена на судне Дредгера. Она не Кракенова святая, но все же поддерживает неустойчивую связь со своим богом.

Поддерживала.

Алхимики сняли с сиденья ее покосившийся труп. Мотнулась голова, через рот вырвались струйки кровавой морской воды из залитых легких. Вода брызнула на камни и провода у ее ног. Двое алхимиков понесли ее мимо Эмлина.

Ее обезобразило прикосновение божества. Пальцы, ныне обратившиеся в поникшие щупальца, вяло волочились следом. Кожа под руками алхимиков лопалась, и из ран часто капала вода.

Он расправил плечи. Алик придет за ним. Или если нет, то здесь он и умрет. Ткач Судеб примет его душу. Выживет ли он или погибнет – при любом исходе его вера обретет воздаяние.

– Сядь сюда, пожалуйста, – скомандовал один из алхимиков.

– А если не буду?

Они навалились на него, четверо или пятеро, грубая ткань перчаток оцарапала его кожу. Силой впихнули в кресло. Набросили тугие металлические цепи поперек груди и застегнули их. Сиденье предназначалось для взрослого, поэтому им пришлось подсунуть под него скомканную накидку, чтобы усадить повыше. На локтях и запястьях затянули кожаные ремни.

Он не заплакал. Не закричал. Он будет храбрым.

Один из алхимиков замкнул выключатель, и внезапно Эмлина со всех сторон окутала сила. Сила поднимала его, будто душу вынули из тела и возносили к божьему царству. Он уставился на алхимика – тот изучал приборную панель, подсоединенную к машине. Под накидкой у мужчины лицо, под лицом – череп, под черепом – мозг, а там кружевная паутина мыслей…

«Передаем в башню, что у нас тут готово, надо отбить сигнал на материк. Доставить идола». Промелькнуло изваяние из часовни, восемь ног под священной тенью, восемь всевидящих глаз…

А затем алхимик дернул рубильник обратно, и сила ушла, и чудо закончилось.

Алхимики пошли от машины обратно. Назад по каменистой отмели. Одни приподнимали подолы и поскорее трусили в форт. Другие глядели на море, как будто ждали корабль. Каждый внимательно следил, чтобы не коснуться воды.

Но Эмлин уже увидел, что ему нужно. Или за ним придет Алик, или явится сам Ткач Судеб – и он будет спасен.

Не нужно бояться. Даже сейчас, одинокий на огрызке скалы, привязанный по рукам и ногам к отвратительному механизму, он не трусил. Он знал, что его любят. И верил, что его спасут.



По городским улицам шел мертвец. Он двигался против потока толпы, поэтому ему приходилось все время проталкиваться до самого Мыса Королевы. Прохожие бормотали извинения, чертыхались или ничего не говорили, пихаясь. Гвердон знаменит своей невежливостью – сравните с закоснелыми манерами Хайта. Правда, сам он не отваживался на извинения вслух. А немногие, замечавшие маску, мигом отступали и освобождали проход.

В руке он сжимал послание, поступившее в посольство. По всем правилам ему нельзя здесь находиться – неусыпных запрещено выпускать из посольства без разрешения. Но посол погиб, леди Эревешич и Теревант куда-то пропали, и Первый секретарь тоже ушел, забрав с собой почти весь неусыпный гарнизон. Только Йорас и Перальт остались бесконечно обходить мраморные коридоры, надзирать за пустыми кабинетами и приемными залами, стоять на карауле у ворот.

Нести неусыпную службу.

Йорас погиб, исполняя долг перед Короной, в составе Девятого стрелкового полка.

Став коронным неусыпным, Йорас начал служить непосредственно государству. Его верность предназначалась одной лишь Короне, а не Бюро или одному из Домов. Никакого внутреннего конфликта это не вызвало – в жизни Йорас не встречал ни одного Дома, достойного, чтобы за него умереть, не говоря о Бюро. Когда он был жив, взаимоотношения Домов и Бюро проносились грозовыми тучами и сталкивались где-то наверху, выше его головы. А ныне его вознесли в некую заоблачную небесную область, возвышенную и морозную, и всем их проискам не достать до его высоты. Его смерть посвящена одной лишь Короне.

Но он знал Тереванта при жизни, а в мертвецах служит всего-то год. Время еще не сглодало с его костей память о дружбе.

Сообщение написано в спешке, но с полной ясностью действий. Ему следует прибыть на закате солнца к определенной двери крепости на Мысу Королевы. Ему нельзя никому об этом говорить, нельзя задавать никаких вопросов. Подписи нет.

Мертвые не славятся любопытством, не исключение и Йорас. Он не выказал удивления, когда открылась дверь и маленькая, темноглазая дама поманила его внутрь. Должно быть, она и есть знаменитая доктор Рамигос.

– Тебя здесь нет, уговор? Все ради Тереванта Эревешича, и если ты не сделаешь, как я скажу, то за это заплатит он. Итак, ты меня понял?

– Да. – Вообще-то нет, но нехватку любопытства неусыпные возмещают непоколебимой верностью.

Доктор Рамигос шепнула заклинание. Неусыпные поустойчивей к колдовству, чем живые; Йорас успел повидать, как чародеи валятся в отключку или испускают кровь из глаз, тщетно пытаясь навести чары на его оживленные кости. Рамигос все-таки сумела его зачаровать, только никак не могла отдышаться, пока они шли по коридору. Заклинание отводило взгляд посторонним – горстка людей, попавшихся им в переходах под главной гвердонской крепостью, и глазом не повела на хайитянского солдата.

Издалека заревели тревожные сирены. Рамигос вздохнула.

– Еще не началось, – сказала она. – Хотелось бы мне взглянуть на машину в работе. Ай, ну и ладно.

Потом было сказано «сюда», и она отперла морг. В помещении пыльно и, похоже, темно для человеческих глаз – он в мертвецах всего год, а уже позабыл о том, как живые ориентируются в этом мире. На полу лежит саван, будто случайно соскользнул со стола. Она подняла покрывало, а под ним…

– Ого.

– Ваша вещица пробудилась, проклятие. Я не могу даже притронуться, и меч рассеивает мои заклинания. Возьми и отнеси его куда полагается.

– К старшему Эревешичу.

– Видимо, да. – Она встала перед мечом на колени, провела пальцем по воздуху над всей длиной лезвия, но не дотрагиваясь до металла. На волшебное оружие она глядела с сожалением, словно отдавала драгоценный камень неслыханной стоимости.

– Ладно уж, вдруг мне еще выпадет другой случай. В терпении – сила, а в жизни бывает всякое.

– Смиренно не соглашусь. – Он подобрал клинок. По руке пробежала непривычная дрожь, словно кровь прокачало по призраку вен, но души оберегаемых внутри раки опознали в нем хайитянина. Клинок не ударил его, но без живой души, проводника волшебства, меч равно не смог и придать ему сил.

Рамигос встала, отряхнулась. Сняла с приставного столика сумку и буркнула, закинув на плечо:

– Идем.



Дворцовые охранники сопроводили Тереванта назад в его комнату с окнами на личные сады патроса. Теревант предполагал, что его немедленно передадут Хайту, но вместо этого заставили ждать.

Сады, сбегавшие с восточного склона, поутру, должно быть, прекрасны, но сейчас солнце садилось на противоположной стороне Священного холма, и в сумерках их населяли ломаные, искаженные тени. По извилистым тропинкам семенили слуги, зажигали фонари. За участками садов загорался и город. Мерцали газовые лампы, резко сияли эфирные светочи, приглушенно – ночные свечи. Благосостояние города прослеживалось по освещению. Если взглянуть подальше, то множество эфирных огней промышленных ламп указывало на новые, недостроенные фабрики алхимиков, замену погребенным под Новым городом. А там, за чертой Гвердона, похоже, разбило лагерь хайитянское войско. Небольшая армия, присланная добиться справедливого возмездия за Ольтика.

Мысль о гибели Ольтика до сих пор казалась нелепой. Ольтик провел основные обряды неуспения в необычайно юном возрасте, и ему было уготовано стать наследником меча Эревешичей. Мало того, он слишком велик, чтобы умереть, слишком силен и чересчур громок. Его смерть ощущалась скорее неким отклонением, а не потерей. В ней было больше растерянности, чем скорби, точно мир – поезд, что съехал с рельс и теперь мчит в какую-то неведомую даль.

За окном застучали копыта. Во дворик перед садовой оградой въехала карета. Ее везли не рэптекины, а четверка вороных коней. Правила пара неусыпных. Несговорчивого Эревешича заберет отсюда почетный караул.

В дверном замке проскрежетал ключ. Те же охранники, что провожали его в покои патроса, отведут его вниз.

– Прошу с нами, господин, – позвал один.

Глядя на его раны, второй добавил:

– Вам опять подать кресло, господин?

– Нет, – сказал Теревант. – Идти я могу.

Глава 39

Когда канонерка приблизилась к острову Чуткий, к Эладоре с Барсеткой подошел Альдрас. Он похлопал по стенке большого короба.

– Это надо отвезти на дальнюю сторону острова. Сперва я доставлю вас в форт, потом пойду туда разгружаться. Где-то через час за вами вернусь. Не опаздывайте.

Лодка шла вдоль бетонного причала под сенью форта. Слева от них – надо говорить «по борту», поправила себя Эладора – еще два суденышка встали у каменного зубца, торчащего из моря. Там возводили некую конструкцию. Неожиданная волна догнала лодку, качнула ее. Здоровенная клеть накренилась над Эладорой. Барсетка вытолкнула ее с пути махины, когда короб порвал ремни и врезался в перила над бортом. Доски клети раскололись, и Эладора заметила внутри нечто серое и продолговатое. «Чудовище», – пронеслась вначале мысль, но было в нем и что-то необъяснимо знакомое.

На судне поднялись шум и гвалт, команда принялась с трудом сдвигать клеть на место. Барсетка внесла свой вклад недюжинной упырьей силой. Альдрас помог Эладоре выбраться на пустой причал – не из рыцарских чувств, а просто поскорее убрать ее, чтоб не мешалась. Несколько толчков общими усилиями – и короб возвратили на середину лодки, тогда Барсетка тоже высадилась на берег.

Упырица, казалось, была подавлена и негромко рычала на отходящую лодку. Понюхала воздух, припала к земле и обнюхала камень. Присмотрелась к сооружению на уступе у дальнего берега острова. Похоже на какую-то машину – вроде бы металлическое кресло посреди эфирных устройств. Лодка Альдраса уже шла туда, закладывая широкую дугу, чтобы не напороться на невидимые с берега скалы.

– Небезопасно тут, – шепнула Барсетка. – Глядите в оба.

Ворота форта отворились, и появилась пара стражников, вооруженных и в масках. У Эладоры тут же наготове письмо от Келкина.

– Мне нужно переговорить с руководящим офицером, именем чрезвычайного комитета.

– Капитан пока не освободился, миледи. Вам придется подождать.

– Безотлагательно. – Эладора подбоченилась, пуская в ход самый командный голос. – Меня уполномочил министр Келкин. Вопрос крайней важности.

Она осознала, что такая манера речи немного похожа на дедушкину. Часть ее при этой мысли с отвращением отшатнулась, но она помнила, как страшилась его и как ужас заставлял ее подчиняться приказаниям Тая. Что ж, значит, этим она и воспользуется.

Стражники обменялись взглядами поверх масок, потом кивнули. Ее проводили в форт, петляя мимо химических распылителей и следящих устройств. Две дюжины святых безразлично пялились на нее. «Скудна божья милость», – подумалось ей. Сколько их осознанно выбрало стезю святости, а сколько выгнано на нее насильно, захвачено в плен безумными богами? Она просмотрела камеры – искала Карильон, искала Эмлина, но никого из них не увидела. Синтер распорядился поместить Кари в глухую камеру, неизвестно, где тут такие, но Эмлин наверняка должен быть частью этого чудного набора святых.

Когда она очутилась внутри структуры наблюдения, то схемы и графики, которые показывал Теревант, начали обретать смысл. Дуговой ряд одиночных камер для святых каждого бога отдельно и без повторов. Мониторы отслеживания и наблюдатели, что обязаны подстраивать их под занебесную связь и отмечать любые ее изменения. Механизированное таинство – если боги Ульбиша, Лирикса или Ишмиры, распространяя свое влияние, дотянутся до Гвердона, то соответствующие святые в отсеках зарегистрируют их воздействие. Изменения могут быть как обширными, так и едва уловимыми, но приближение богов обязательно скажется на всех сопричастных с ними.

Пока они пересекали двор вдоль очередного полукольца камер напротив зеркальной сторожевой вышки, она дала волю воображению. Если город надзирает и за Хранимыми богами, то не запрут ли в здешнюю камеру и Эладору тоже? Стрелки на приборах наверняка подергивались во время Фестиваля Цветов и заскакивали на красные отметки, когда Сильва дралась в Новом городе с Кари.

Барсетка украдкой рыгнула.

– Не могу дышать этой отравой, – сказала она.

– У вас не найдется еще маски? – попросила Эладора. Ее подмывало сдвинуть свою и поглубже вдохнуть, уничтожить остатки связи с Хранимыми, но сейчас необходимы трезвый рассудок и четкое восприятие.

Стражник покачал головой:

– На такое рыло ничего не натянешь.

– Я пока подожду, где посвежее, – сказала Барсетка. – Позовите, коли понадоблюсь – прибегу со всех ног.

– Оставайся на причале, – предостерег стражник. – Не уходи с берега – не то застрелят.