Шпат оставил ночлежку тем же путем, как уходил раньше, – через тайный лаз до примыкающего здания, его проложили изобретательные воры в былые дни. В более благоустроенных частях города поговаривали, что Мойку можно обойти из конца в конец, ни разу не выйдя на улицу, если знать воровские тропы. Это не совсем так, ведь стража перекрыла многие ходы под землей, но Шпат знал уцелевшие маршруты.

А вот сальники – нет, хоть здесь повезло. Когда напала Роша со своими страшилами, он вывел из дома столько воров, сколько смог. Но все равно кровь друзей присохла к его каменным ногам. Очень много погибло. Сердце Шпата немо, как скала. Он невидяще брел, переставлял ноги с методичностью механизма. Ничего уже не поделать, только стараться уменьшить ущерб – установить порядок оказания помощи, выяснив, какие части его мироздания уже мертвы, а какие еще умирают, обызвествляются. Он уже лишился мечты забрать у Хейнрейла Братство, теперь у него осталось последнее – Братство спасти.

Он протоптался по бумажному вороху. Сморгнув, узнал собственный почерк. Это рукопись отца, разорвалась и рассыпалась. Он ведь оставлял ее в своей комнате, в ночлежке. Должно быть, сальники обнесли жилье, перед тем как в свою очередь на них напали колдуны ползущих. Машинально он собрался идти дальше, но вспомнил, что благодаря заклинанию Онгента обрел достаточную гибкость, чтобы поднимать вещи с пола.

Он тяжело согнулся и подцепил ближайшую страницу, читая ее, как вещее пророчество. Рука Иджа – и, судя по сжатому почерку, написано в тюремной камере, перед тем как его повесили.

«Изменения – процесс и быстрый, и долгий. Силы, движущие историю, медлительны и незаметны тем, кого они окружают. Их становится видно лишь задним числом, и тогда они выглядят неотвратимыми».

Несколько следующих строк оторваны и потерялись. Светлая мысль Иджа утрачена.

«Но настанет время, когда город будет готов к свободе, и в этот день должно случиться событие, которое подстегнет эту силу, заставит ее проявиться, превратит надежду в свершение».

Идж думал, что, бросив вызов городской власти, он творит символический акт, который пробудил бы подспудную жажду свободы и справедливости. Он ошибался, условия оказались неподходящи. Его смерть оказалась петардой, искрой, не сумевшей разжечь большого пожарища. Шпату никогда не выпадало случая пусть даже на такую попытку, а теперь и надежда улетучивалась в абстрактное царство выдуманных Иджем исторических сил. Шпат скомкал и выбросил лист.

Мирен, подумал он. У мальчишки есть сила, откуда бы она ни шла. Он умеет телепортироваться – вдруг у него получится найти Кари раньше Крыса. Шпат отослал Мирена с отцом на склад на Мясницком ряду, ближайшее к разгромленной ночлежке убежище. Он поспешил туда – вдоль улочек, затем по шаткому мосту через канал.

Смущало, что нету сальников. Даже если засада ползущих уничтожила восковые фигуры, пришедшие с Рошей, то у алхимиков их многие сотни. Должно быть, случилась беда где-нибудь на другом конце города, может, ползущие устроили другое злодейство, ему неизвестное. Улицы странно опустели – он подмечал лица в окнах, заколоченные двери. Даже таверны почти все закрыты. Все в городе залегали на дно, прячась от комендантского часа, но никакие сальники из усиления не показывались вовсе.

Тишину разорвал вопль, где-то в отдалении. Не раздумывая, Шпат двинулся на звук. Впереди была настежь выбита дверь, и оттуда, ковыляя и плача, выбралась женщина. Она показывала сзади себя, за дверь, и там Шпат увидел вторую женщину, постарше – мать или тетку, судя по явному сходству.

– Это не Дженни, – взахлеб прорыдала женщина. – Это не она.

В недоумении Шпат вклинился между женщиной и дверным проемом. Старшая – Дженни? – не встрепенулась. Она с любопытством изучала Шпата, наклонив голову, следила за его движениями. И тут же рассыпалась в кипящий студень из тьмы и слизи и хлестнула по нему щупальцем. Бритвенной остроты, ведо́мое сверхчеловеческой силой, оно прорезало глубокую борозду в каменной шкуре Шпата, но не поранило остатка его живой плоти. Второе щупальце проклюнулось из студня – это приткнулось в промежуток между пластин. С пробирающим холодом оно попробовало его на вкус. Боль пришла позже. Черное щупальце задрожало и отпрянуло, его крайняя треть посерела и рассыпалась в прах.

Шпат успел отметить эту странную реакцию, пока налегал на притолоку над дверью. Он выломал ее из стены целиком. Постройка обрушилась, запечатав веретенщика под обломками. Женщина помоложе тонко, ужасно завизжала. То ли ее потрясло краденое лицо матери, то ли гибель дома, или же кошмарный скрежет, который издал пойманный в ловушку веретенщик. Она впилась ногтями себе в лицо и побежала, стелясь к земле, как перепуганное, неразумное животное. Шпат уставился ей вслед, не уверенный, как ему поступить. Со слов Кари, никакое доступное ему оружие не подействует на веретенщика. Все, что он мог, – свалить на него эту постройку, погребая в каверне из битой кладки, в каменной темнице, и Шпат громоздил обломки, пока не перестал слышать тот скрежет.

И только тогда выдвинулся на дорогу к Мясницкому ряду.

Глава 35

Крыс услышал, как за ним карабкается маленькая упыришка, всеми силами пытаясь не потерять его из виду. Он уже говорил через нее, значит, они связаны. Между ними прорыт могильный лаз, и он готов открыть его даже с такого расстояния.

– ЗАЧЕМ ПРЕСЛЕДУЕШЬ МЕНЯ, НЕСМЫШЛЕНАЯ?

Та его часть, которая до сих пор Крыс, пока что умела думать на человеческом языке, но эта способность постепенно покидала его – его большее я, его я старейшего упыря ревело, гудело и выло энергией двух сотен недавно съеденных душ. Эта часть говорить не умела, но выразила раздражение вмешательством Барсетки психической волной досады – что означало то же самое.

Вопрос промчался сквозь разум Крыса и мгновением позже его прохрипели позади него – Барсетка поневоле произнесла эти слова, подтягиваясь на черепичную крышу.

– Я. Хочу. Помочь, – сказала Барсетка.

Старейший упырь помедлил, пока в его сознании колыхалась эта рябь. Память упырихи. Вот она выползает на поверхность Могильника. Солнце, жгучее для приспособленных к темноте глаз. Жизнь в подворотнях, ковыряние в объедках. Не все покойники Гвердона заканчивали трупной шахтой, особенно в Мойке. Зарезанные на задворках, или раздутые морем утопленники, прибитые к берегу, или старухи, позабытые на чердаках, – Барсетка отыскивала всех. Бегство от стражи. Таясь в предрассветном полусвете, она следила, как служанка вешала стирку сушиться, любуясь, как вздымается на ветру полотняная ткань. Любуясь тем, как изящно девушка поворачивается на свет.

Все это непостижимо старейшине. В лабиринте его пропитанного колдовством разума упыри обитали только в темных подземных туннелях. Он не мог усвоить желание Барсетки пребывать на поверхности. Она разоделась в наряды верхнего народа, отвергла свои позывы и свое предназначение. Все это бестолково. Оно не поможет ей кормиться падалью и расти могучей, чтоб когда-то в будущие века стать такой, как он, старейшей, древней, и взойти на шестиугольный пьедестал самой глубокой пещеры.

Она для него – посторонняя, но отчего-то он прервал бег. Вонзил когти в кирпичную трубу и круто развернулся, копыта по-козлиному уперлись в карниз. Он перегнулся над улицей, лакомясь городским страхом, и ждал, пока за ним поспеет мелкая упыришка. Покачиваясь, она поднялась по крыше и села, свесив ноги по обе стороны конька.

– В ЧЕМ ТВОЯ ПОМОЩЬ?

– Я собираюсь, – сказала Барсетка, выбирая слова, как камни при переходе через бурную речку, – помочь Крысу.

– Я – КРЫС.

– Хорошо. Ты сказал мне вчера – когда еще мог разговаривать сам, – что хочешь ходить по надземью. Сказал, что не желаешь быть ничьим слугой. Что хочешь поступать по собственному усмотрению, как всякий, хоть полоумный. – Она съежилась, сообразив, что едва не дошла до порицания упырьих законов перед старейшиной, но продолжала настаивать. – У тебя есть друзья. Друзья из верхнего народа. Шпат и Кари. Понимаешь, как тебе повезло? Я провела годы, не разговаривая ни с кем, без единого доброго слова и спокойной ночи отдыха. Иметь друзей – это редкое счастье для упыря.

Старейший упырь вновь заговорил через Барсетку, грубо завладев ее ртом. Она закусила губы, сопротивляясь мысленному приказу, но толку-то. Загробный голос проскрипел из ее глотки:

– ЕСЛИ ПРЕДВЕСТНИЦА ВЫЖИВЕТ, ВСЕ В ГОРОДЕ, НАВЕРХУ И ВНИЗУ, ПОГИБНУТ. – Заместо «погибнут», телесной смерти, он использовал упырье слово, которое раньше она слыхала только при упоминании тех покойников, кого заполучили ползущие. Тел, чью душу поглотили, не успела она попасть к упырям.

– Но она-то никакая не предвестница – верней, даже если так, то предвестницей ее специально выставляют другие. Ведь и ты – не старейшина. А кто мы на деле – мы выбираем сами. Ты не обязан становиться тем, кем мертвый упырь велит тебе быть.

– ГЛУПЫШКА, ТЫ НИЧЕГО НЕ ЗНАЕШЬ О СМЕРТИ. – Старейший упырь забулькал хохотом и поделился с ней коротким отрывком резни в царстве упырей. Барсетка припадочно выгнулась, когда видения потекли в ее мозг. Чародейские вспышки гремят по пещерам, кромсая упырей сотнями. Воинство ползущих застигло их врасплох, внезапно напав на упырье обиталище. Ей открылась память старейшего, сидящего на корточках на своем троне, скованного вечным созерцанием великой печати. Неспособный пошевелиться, с древним, высохшим телом и душой в тенетах заклинания, он ничего не мог сделать, лишь смотреть, как приближаются черви. Старейшие убиты. Упыри помладше рассеяны и спасаются бегством.

Крыс смотрел, как Барсетка съезжает на край карниза, рваной юбкой собирая куски черепицы и мусор. У нее закатились зрачки, на губах пенится зеленоватая слюна. Крыс схватил ее за дрыгающуюся руку, подтащил к дымоходу и держал неподвижно. Судороги прошли, и она обмякла.

Ей ему предложить нечего. Пора возвращаться к охоте. Предвестница пошла сюда. Он чуял Кари.

След привел его на старый коровий гон. Здесь ее настигли эти штуки из воска – сальники, напомнил себе Крыс, но другая половина его снова властвовала, и пришлось побороться, чтобы представить теперешний город наперекор воспоминаниям о нем многих сот лет назад. Этих сальников уничтожили, но не веретенщики. Он принюхался – новый знакомый запах, знакомый и Крысу, и старейшему, кем он стал. Кари вместе со святой, с Алиной. Он порылся в грязи, выискивая признаки кровопролития. И зарычал, когда не нашел ничего. Святая подвела его, не исполнила клятву. По условиям упырьего договора с церковью, Алина должна была убить предвестницу при первой возможности.

Оба запаха сплелись. Алина пахла сталью и по́том, с примесью розы и фимиама; Кари – водой канала, кровью и едким дымом чародейских разрядов. Оба следа вели к церкви Святого Шторма.

Он обошел Болотную площадь. Слышно, как там пируют веретенщики. Убили они немногих, прочих согнали в кучу. Точно так же они вели себя в последние дни осады, когда война обернулась против Черных Железных богов. Они собирали городской люд и загоняли в Черные Железные храмы, где убивали скопом, принося небывалые жертвы, до того расточительные, что железные истуканы стояли в крови по пояс. И так повторится вновь, если Предвестница переживет эту ночь.

Когда он достиг Святого Шторма, ударил колокол. Он видел, как один из Черных Железных богов сгущает свой лик вокруг церковного шпиля. Призрак держался лишь миг, тот краткий промежуток, когда звенящий колокол сцеплял сознание ущербного бога с его смертной возвестницей, но за этот миг Крыс ощутил ужасную мощь этой сущности.

Он полез по стене, перескакивая с арок на контрфорсы, используя выемки в раскрошившейся кладке. Аромат Алины усилился, он уже слышит ее дыхание. Упырь замедлился, двигаясь осторожно и тихо, как тень на камне. Она сторожила витую лестницу на колокольню. Он двинулся намеченным путем по стене, не обращая внимания на пропасть под собой. Крался, огибая башню по кругу, пока не нашел в стене слабое место.

Тогда он саданул с размаху, вгоняя кулак сквозь плиты. Камни посыпались внутрь, шарахнув Алину. Оглушенную святую сбило с ног. Он услышал, как она, полузаваленная щебнем, с бранью опрокидывается со ступеней. Крыс кинулся по лестнице вверх, на колокольню.

Предвестница здесь, по-человечески медлительно встает на ноги. Она взглянула на него с тревогой, а потом узнала.

– Крыс? – произнесла Кари.

Старейший упырь ступил на подведенную под колокол узкую балку. Он приближался вразвалку, копыта выстукивали поступь неумолимого рока. В нем бурлила древняя сила, трехсотлетний осадок насыщенной душами падали; заклятия, начертанные костью и кровью, предохраняли его от любой возможной атаки. Предвестница извлекла нож, но жалкое оружьице не представляло угрозы даже для Крыса, чего говорить о существе, которым он стал.

Убийство необходимо, напомнил он себе. Последний удар затяжной войны. Когда Предвестница умрет, сомкнется последняя щель темницы Черных Железных богов. Без всякой надежды вызволить своих создателей, веретенщикам будет не за что драться. И тогда настанет месть, долгая, неспешная и прочувствованная, и каждый проклятый трупный червь нижнего города будет раздавлен в слизь под копытами упырей. Ползущие нарушили перемирие и заплатят за это сполна.

Еще на шаг ближе.

Предвестница заговорила – умоляет? Хнычет? Клянет? Людские наречия расплываются в надоедливый гул, когда их отголоски проникают вниз с надземных улиц. Есть только один правильный язык – речь души, а люди говорят на нем лишь после смерти, когда упыри срывают мясо и кость, и сокрытый там святой дух обретает свободу. Но сие таинство, увы, для Кари заказано – ее душа неразрывно свита воедино с Черными Железными богами. Она нечиста, духовно отравлена. Какое существование ни уготовано ей после смерти – не упырье то дело.

Новый шаг. Она полосует его ножом, взрезая заскорузлую шкуру на ладони, но глубины пореза мало, чтобы отворить черную, смолянистую кровь упыря.

Она падает на спину, на руках отползает, ища укрытие под колоколом. Крыс нагибается, склоненная спина шероховато скребет о ледяной металл. Он ловит ее за ногу, тянет к себе. Она лягается, тужится вырваться – но она всего лишь человек.

И тут он чует опасность. Другой знакомый запах неожиданно проник в башню, и одновременно с ним он ощутил Черных Железных богов, отчаянно царапавших шкуру этого мира, проницая мельчайшие выемки своими незримыми когтями. Защипывая и прокалывая пространство там, чтобы на миг оно стало здесь. Мирен возник в бытии на карнизе, окаймлявшем разломанную колокольню. В его руке пистолет, и уже сделан выстрел.

Мир наполнился шумом и болью.

Такому нападению старейший упырь не подвергался ни разу.

Алхимпистолеты – новинка последнего века, и неведомы были ему их укусы. Однако знакомы Крысу – высверки пальбы стражников после неудачных налетов. В неразберихе та часть, которая Крыс, просочилась мимо старейшины и бросилась действовать сообразно инстинкту.

Как тряпичную куклу, он швырнул Кари через всю звонницу в сторону Мирена. Его слепил дым, но не нужны глаза, чтобы опять почувствовать прежний выверт, тот же разрыв расстояний. Мирен снова телепортировался и прихватил Кари – забрал Предвестницу с собой. Она от него сбежала!

Он взревел в горькой злобе. Когти вгрызлись в старинные опорные брусья с канатами, на которых подвешен колокол, и разорвали их, как спички и нитки. Срезанный с привязи, колокол рухнул.

Бог проломил дырявый пол звонницы и опрокинулся внутрь башни, лязгая в ужасе о каждый пролет, сокрушая на пути и перила, и лестницу – и вот, наконец, ударился оземь и раскололся.

Упырь доплелся до края колокольни, ощупывая поврежденную грудь. Рана подтекала густой кровью, уже слиплись волоски на груди, и сколько сломано ребер, оставалось гадать, – но он жив. Он выбрался из колокольни и оглядел город, глотая ночной воздух, – быть может, запах Предвестницы попадется опять.

Носом отсюда ее не унюхать, но он ее ощущал, чувствовал, как пряди силы Предвестницы вяжутся воедино. Далеко, на том краю города, за Замковым холмом, Предвестница готовится открывать путь.

Он рыкнул и полез спускаться с колокольни, впивая когти в камень. Больше она от него не скроется.



В щелях дверной рамы, извиваясь, показались черви, просунулись, втягиваясь внутрь, а потом стеклись в два клубка. Эладора только сделала вдох, как из клубков выросли стволы, стволы сплелись в торс, а торс выпростал руки, корявые, свитые из червей пальцы и нечто вроде головы. Затем, на выдохе, плащ из теней милостиво окутал ползущего, скрывая безобразные очертания. Появилась фарфоровая маска и села на свое место.

– За мной, – сказало оно. Сделало жест, и камень отъехал в сторону, как облако под порывом ветра.

Вниз отправились они, по ступеням, не забытым Эладорой с похорон. Теперь участь ее неизбежна, и, оказалось, куда-то подевался страх. Всю жизнь она волновалась, беспокоилась и трепетала, но сейчас – какой в этом прок? Она бессильна даже против одного ползущего, а сколько их неслышно скиталось в склепах семейной гробницы Таев, она была без понятия. Минуя потайные каморы и надгробия, она косилась на фарфоровые маски и невольно задавалась вопросом: есть ли среди них ее близкие? Это черви и только, приходилось напоминать себе. Черви выедают мозг и поглощают знания усопших. Ее род – дяди, тети и кузены – ушел навсегда.

Она знала об этом, но со страшной предрешенностью знала и то, кто именно поджидает ее у подножия лестницы.

На нем, как и на прочих, надет черный плащ, и пока он ступал в тишине, она разглядела червей, из которых складывались его ноги. Зато золотая маска, вероятно, идеально схожа с прижизненным обликом – каким он сохранился на портретах и фотографиях, старых уже тогда, когда она была совсем несмышленой. В собственных же воспоминаниях лицо выглядело иначе. На ум пришла пергаментная кожа, пожелтевшие зубы, глаза с красными прожилками и плешивая, седая борода. Впрочем, маска передавала памятную злокозненную усмешку, верно отразив жестокость этого человека.

Джермас Тай сделал шаг и взял ее под подбородок, придирчиво изучая. Он проделывал то же самое, когда был жив, когда мать впервые привезла своего ребенка на показ патриарху рода. Бесцеремонно крутил ее головой вправо-влево, подставляя на свет, чтобы ее оценить и определить в ней чистоту крови Таев.

Прикосновение червистых пальцев отвратительно, она не смогла скрыть дрожь. Он отшатнулся, как обожженный.

– Эладора. – Его голос не похож на других ползущих. Он такой, как в памяти, – резкий и звучный, и, как машина, чеканит каждое слово. Сейчас он тверже, чем помнилось, но ведь она знала дедушку уже очень старым. – Выказывай уважение, дитя.

– Я выказала, – трясясь, выдавила Эладора. – Когда мы в-в-вас х-х-хоронили. Вы ум-мерли.

– Между прочим, ты всегда была одной из моих любимиц. Поколение моих детей разочаровало меня, а их дети – тьфу. Испорченные нахалы, да и только. А ты по крайней мере умела любезничать – и умела помалкивать. Рассказывай, как там мать?

– Вы умерли! – повторила Эладора.

Золотая маска взглянула на нее пустыми прорезями.

– Тебе привилась отцовская глупость. Узенький кругозор. Да, боюсь, моя линия оборвется. Не имеет значения. Послушание – больше от тебя ничего не потребуется. – Джермас поднял семейный талисман. Амулет Кариллон, подарок от ее неизвестной матери. В тусклом освещении гробницы Эладоре показалось, будто черный металл ожил, перетекает и сокращается, и на это ужасно глядеть, как на то, что творилось на улице Желаний.

– Я выкупил втридорога и тебя, и вот это. Последнее семейное сокровище, спрятанное здесь до поры. Я все отдал этому городу, дитя. Здоровье и семью, достаток и счастье, и, наконец, саму жизнь. И мне открылось, что он преходящ. Гвердону дурно послужили его боги. Зверства Черных Железных богов не позволяли с ними ужиться, но разве заманчивее убогая недобожественность Хранителей? С какой стати нас держат в заложниках…

– Вас убили Хранители!

Джермас шикнул:

– Меня предали! – В гневе у него не получалось подделываться под человеческую речь, и голос распался искаженным ансамблем колонии червей. – Какой-то бандит продал меня церковным, а те не понимали моего труда. Они понятия не имели, как вокруг них изменился город. Мы с Келкином проломили плотину старых догм и освободили народ для перемен. Мы сорвали оковы с нашего города, и он засиял своей мощью! Гильдии, многолюдную гавань, всему миру на зависть – все это возвели мы! Второе освобождение, осуществленное бескровно. А мне нанесли удар – из ревности, а еще из страха.

Он показал на свое окутанное тканью тело.

– Как видишь, я договорился об этом заранее. Ибо понимал: мне не прожить столько, чтобы увидеть плоды моего великого деяния воочию. А даже в приближенном подобии тому, кем был, я готов руководить последними этапами плана. Но предательство отняло у нас время. Подвижки шли дольше положенного, дитя, и я устал ждать. Долго, слишком долго создавался пригодный божественному миру проводник. Путем ошибок и множества неудач. Иные из них сотворены были мной, но, прикончив их всех, я засомневался в своей старой крови и призвал твоего отца, Аридона, служить моей сменой.

– Аридон… Аридон же отец Кари! А я Эладора!

Джермас обхватил ее и силком подволок к могиле – его могиле, сообразила она. Без усилий сдвинул крышку. Гроб открыт, но пуст, не считая пары клочков бахромы из червей.

– Укладывайся сюда! – повелел он, а потом продолжил речь, словно и не сознавал своего приказания: – Верно, ты Эладора. Дочка Сильвы. Нет, ты, дитя, целиком человек. Не ты была частью великого деяния. На чем я остановился? Ах, Аридон. Мой сын. Он был достаточно молод и вполне способен зачать здорового отпрыска. Я заплатил немало денег за его байстрюков, поэтому знал, что он не бесплоден, а мы придали отнюдь не отталкивающий облик тому существу.

Он воздел амулет, и Эладора подавила вопль – тот зашевелился, никаких сомнений.

– Смотри, вот она ныне. Узри мать моей младшей внучки. Ее, скажем так, фрагмент – ту малость, что нам удалось сохранить после обряда.

Эладора сжалась в гробу, отодвигаясь к дальней стенке от подергивания этой гадости.

– Вы сотворили… Кариллон? Породили ее от… от веретенщика?

– Я сотворил проводник к Черным Железным богам. Да, боги дурно служили Гвердону. То слабые, то сумасшедшие, а то и попросту безалаберные. Но совсем без них нам нельзя! Божья война недолго будет обходить нас стороной. Я не стану смотреть, как город захватывает какое-нибудь чужеземное поганище или запыленная хайтянская корона! У нас будут свои, народные, гражданские боги. У нас будут боги, которых я выкую из осколков Черного Железа, боги моего замысла. Кариллон и есть проводник, через нее им суждено воплотиться, явившись сюда. Увы, я о ней не заботился, плевать мне было на ребенка. А она вечно плакала, скулила и кричала так громко, что не давала покоя ни в одном углу дома. Если б можно было взять и работать с ней прямо тогда, то со всем уже было б покончено, я бы не колебался. Но, прежде чем она обретет силу, должны были пройти годы. Я посчитал, чего там, перетерплю пяток лет. Продержусь и не сдохну от старости. Но вместо пяти их стало двадцать: горьких, червивых лет. Я пал и канул в грязь. – Он примолк, устало покачивая головой. – Я так далек от себя прежнего, дитя. Меня питает и поддерживает лишь мой замысел, а когда план исполнится, не будет ничего. И вот я узнал… узнал недавно. Взгляни, взгляни же!

С полки под гробовой нишей он достал и бросил Эладоре рваный пергаментный свиток. Она в замешательстве пробежала глазами. Язык непостижим, хотя и ясно, что это духовное послание скриптории Хранителей, а печать внизу была печатью самого патроса. Знаки, кажется, походили на упыриные закорючки. Это письмо – обращение глав церкви к нижнему, упыриному царству.

– Ты вернулась, – прошептал Джермас, – и они пробуждаются. Замысел еще можно спасти. Время настало.

Рука ухватила Эладору. Одни черви вонзились в плечо, сотни крохотных зубьев, и тело накрыло онемением. Она почувствовала, как в нее потек яд, по венам ледяной водой разбегался холод. Другие искусно перекинули цепочку амулета ей через голову. Сам кулон по-прежнему висел над ней – он держал амулет и всматривался в его чернильную бездну.

– Я – не она! – уговаривала Эладора. – Если все это, все ваши труды, ради того, чтобы сотворить Кариллон, тогда вам нужна именно она!

– Да, так было б лучше, – согласился Джермас. – Я ведь уже упоминал, что ты – моя любимая внучка. Но Черные Железные боги очнулись, и веретенщики пересекли рубеж. Времени больше нет. Даже без помощи амулета Кариллон стала проводником между богами и вещественным миром. А с амулетом хватит и твоего с ней сродства – и путь откроется.

Он роняет кулон ей на грудь.

И Эладора смотрит и видит.

Глава 36

Когда Шпат явился на склад, воры не возликовали в восторге. Его поприветствовали, хорошо-де, что он выбрался живым, а некоторые, неосторожные или не боявшиеся заразы, даже похлопали его по плечу. Но никакого восторга. Воры были изнурены и разговаривали тихо, в основном скрипучим шепотом. И осталось их очень, очень мало. Шпат узнал Кафстана, нескольких молодых парней из порта, кого-то из мужчин постарше, полноватых и бледных, с прыщавыми щеками. Хедан сидел на бочке, глазея на крыс – их морды то и дело высовывались из дыры под стеной.

Лагерь побежденной армии. Вдоль стены они устроили временный госпиталь, который скоро, видимо, превратится во временный морг. Он заметил там Угрюмую Мамулю, лежащую на деревянном поддоне. Безжизненные глаза уставились на него. Измученный внук в полудреме продолжал держать бабушку за руку, не осознавая ее ухода. Шпата ударило волной отчаяния, но опускать руки нельзя. Надо двигаться. Иначе это место уничтожит его дух столь же надежно, как хворь – его тело.

Он обвел взглядом толпу – ни Кариллон, ни Крыса. Он отыскал лестницу и поднялся в тесный кабинетик, прежде занимаемый Таммуром.

Из полумрака наверху с ножом в руке возник Мирен. Он узнал Шпата и отступил назад, спеша затаиться в тени. Как морская актиния, про которую однажды рассказывала Кари, – хищный полип, что поджидает в расселине меж коралловых рифов и исподтишка набрасывает на рыб свои щупальца.

– Мастер Шпат! Заходите, заходите. Я тут хотел немного передохнуть, прежде чем опять идти вниз. Кофе? – У профессора Онгента какой-то извращенно радостный голос с учетом обрушившейся беды.

– Опять идти вниз? – тупо переспросил Шпат.

– Я немножко соображаю во врачевании. Хотя наши усилия могут пропасть втуне – осталось недолго, пока веретенщики не нагрянут сюда. Какие новости на улицах? Вы нашли Кариллон? Я бы послал за ней Мирена, но он настоял сперва проводить меня сюда, в безопасное место.

– Ни следа. И Крыс… Я застал его поедавшим мертвецов там, в ночлежке. Он изменился. – Шпат кратко передал разговор с другом.

– Упыри расшевелились. Это может сыграть нам на руку. Они сражались с веретенщиками и прежде, в прошлой войне. История повторяется. В последней осаде Гвердона, во время битвы на улице Сострадания, старейшины упырей бились с храмовой стражей Черного Короля не далее как в полумиле отсюда. Тогда город, конечно, был гораздо меньше, и стены былых укреплений проходили… впрочем, какая разница.

Шпат перелистал бумаги Таммура и обнаружил городскую карту.

– Судя по увиденному на улице, эти веретенщики…

– …Свирепствуют на всем протяжении Мойки.

– Они ведь убьют всех? – спросил он.

– О, вовсе не сразу. Они нуждаются в душах. Представьте их в виде самодвижных жертвенных ножей. И снова нас поведет история. – Онгент прочистил горло и продекламировал: «Городской люд сгоняли, подобно стаду на скотобойню, и собирали в великом множестве в чертоге насыщения. И веретенщики вели их, и подгоняли их, и шествовали за ними, как ножи, и так десять тысяч были принесены в жертву Черному Королю». – Перевод Мондолина; Пилгрину не хватает, хм, полнокровия, простите игру слов.

Шпат уставился на старичка, гадая, кто из них двоих спятил.

– Они сгоняют людей в стойло и приносят их в жертву.

– Да, полагаю, так и есть. Убивают по древним поверьям и тем самым питают богов – если допустить, что в теперешнем виде они способны питаться, что не обязательно истинно. В любом случае им необходим проводник – короче говоря, им нужно, чтобы Кариллон открыла путь.

– А она незнамо где. Но про этот склад ей известно, и если она на свободе, то сюда доберется. – Шпат вцепился в эту мысль – единственную, способную удержать его на плаву над этой черной волной. – А если те найдут ее раньше нас… что они сделают?

Онгент слегка кашлянул.

– Я историк и простой любитель, мой мальчик, уж никак не знаток. Я бы предположил, что ее приведут на какую-нибудь из колоколен, где Хранители подвесили Черных Железных богов. Освободить сперва одного, а этот один освободил бы остальных. Колокола – ключ ко всему, так же как Кариллон.

Дыхание застряло у Шпата в легких. Теснота в груди – то ли от обызвествления, то ли от паники. Снаружи меняющие форму чудища из детских сказок сводят людей в лагеря смерти. Мойка окружена восковыми убийцами, сделанными из трупов его собратьев-воров под командой свихнутых тиранов, которые нынче заправляют городом и мастерят бомбы, пригодные убивать богов. Одна из его лучших друзей – вестница конца света; другой подвергся превращению в нечто древнее и чуждое. А он до сих пор не знал, как ползущие смогли перебить его гильдию. О черволюдях он не знал почти ничего и даже не смог бы сформулировать профессору правильные вопросы. Он стиснул кулаки, полные невероятной силы каменного человека, – но возможно ли испытать его силу хоть на ком-то из этих ужасов?

Но Идж стерпел – значит, стерпит и он.

– Понятно. Вы хотите сказать, пока у веретенщиков нет Кариллон, они не станут всех убивать.

– С ходу – нет. Не считайте их разумными созданиями, они – излучение, фактически шелуха, сброшенная богами, просочившаяся на низшее энергосостояние первовеществ. Но, по-моему, времени у нас мало.

– Профессор, вы наш единственный чародей. Кари рассказала, что ваш дом на улице Желаний стоял под охранными заклятиями, и эти заклятия не пустили веретенщика внутрь. Вы можете начертить обережные знаки и защитить нас?

– Боюсь, разве что начерно, кое-как, но вдруг да поможет. Мне понадобится… ох. – Онгент прорысил к окну и распахнул его. – Слушайте! – Со стороны бухты заливался безудержным звоном колокол. – Надвигается прилив, мой мальчик. Час близок!



И город, и город, и опять этот город.

Ниспадающие склоны истории, постройка на постройке, наросты культуры поверх культуры прошлого. Шрамы и заусенцы на плоти этого места, поросшего мрамором и мыльным камнем. Люди – муравьи, как капли сливаются в реки и озера, текут по каналам. Как вверху, так и внизу – ее взгляд проникает сквозь землю, через фундаменты, подвалы и туннели, к нижним трубам и стокам, и еще ниже к шахтам подземки и упырьим ходам, подземельным катакомбам Варитианских королей, еще более глубоким упырьим тропам, минуя черную печать, до той бессветной пустоты, где обитали веретенщики.

И вверху, вверху колокола являют свою славу – всему миру на устрашение. Ей их теперь хорошо видно. Черные Железные боги, – осознаёт Эладора, – никакие не черные и не железные, они из огня и крови. Они разворачиваются, как бутоны, при ее приближении: неприкаянные, бродячие ангелы на лике небес. Они слепо ощупывают материальный мир в поисках ее глаз, ее зрения, которое бы их направляло.

Один из них хлещет кнутом в ее сторону – и наступившая боль превосходит все измерения. Пускай она свободный разум, воспаривший над городом, но не оборвана связь с живым телом, что корчится там, позади, в семейной гробнице Таев. Глядя вниз, она смотрит на клетки своего организма тем же всевидящим оком, как и на город. И, подобно городу, ее тело горит, осажденное вторгшимися веретенщиками. Бездумный взмах бога убивает ее.

– Не работает! – жалобно вопит она. Не имея тела, ее крик воплощается в вещественном мире предвестиями и знаками. Замковый холм поливает дождь, и ее мука отдается стуком дождевой воды по желобам. На Орисоне бьются окна, их треск – узор волны ее голоса. В ответ воют псы – но никто из горожан ее не слышит.

К тому же сегодня в Мойке столько кричат, что один лишний вопль никто не заметит.

Кариллон. Эта участь для Кариллон – ее предназначение или грех. Это сестра была рождена испить горькую чашу святости, а не Эладора. Но лишь одна Кариллон могла бы ее услышать.

Обзор скользит по городу, стремительно поворачиваясь к югу. Над Мойкой, над литозорием Джери – навстречу церкви Святого Шторма.

Она видит Кариллон в разгромленной звоннице. Рядом другая душа – Алина! Мысль о святой от Хранителей на миг подбадривает Эладору, а потом она вспоминает, что Алина вырезала семью Таев, дабы не допустить именно то, что сейчас с нею творится. Тогда хранители опоздали – Кариллон уже вывезли в деревню, в дом матушки Эладоры, пригрели, как кукушонка. Да хоть бы раз в жизни несносная Кариллон осталась бы на своем месте, как велено!

Нет, это подло. Она вправе осуждать родственницу за многие, многие поступки, но Кариллон – точно такая же жертва замыслов Джермаса Тая, как сама Эладора. Изготовлена ради одного намерения, рождена с единственной и чудовищной целью. Надо предупредить Кариллон о том, что происходит, о плане Джермаса.

И тут Кариллон ударила билом. Металлическая тюрьма божества закачалась, и, когда колокол зазвучал, небеса содрогнулись. Пока устрашающая нота тянулась, длилась над городом, Черный Железный бог проявился над Гвердоном в небе, и Эладора оказалась прямо посреди его материального возникновения.

Эладору рывком отбросило обратно в тело, назад в усыпальницу. Воняло горелой тканью и кожей. Неизвестно, насколько серьезны ожоги – тело по-прежнему цепенело от яда, который ей впрыснул Джермас. Но страшнее всего пугало вопреки этому чувствовать такую сильную боль.

Джермас склонился над ней, черви вспучились в глазницах маски.

– Упрямишься! Вредный ребенок!

– Оно не работает! – кричит Эладора. – Оно убивает меня! Я – не она.

– При тебе амулет, и ты под личиной заклятий ползущих. Для Черных Железных богов ты – Предвестница. Если и дальше будешь упираться, ты этого не переживешь, дитя.

– Прошу, – всхлипывает Эладора, – оно меня убивает. Оно убивает меня. – Переживешь? Ни один смертный не уйдет невредимым после столь близкого контакта с любой высшей сущностью, не говоря о целом пантеоне безумных, заточенных богов. Если она и не расстанется с жизнью, то после этого вовсе перестанет походить на смертную девушку, перестанет походить на человека. Станет не лучше мерзости, отрыгнутой от соприкосновения с занебесным в ходе Божьей войны.

Он потянулся. Слизисто-жирные, податливые пальцы прошкрябали и отняли амулет от груди. Под ним на коже остался припухлый рубец. Джермас стащил цепь с ее шеи.

– Надо точнее подстроить заклинание. Минутку, и мы снова начнем.

– Не надо, пожалуйста! Божечки, если в тебе осталось хоть немного от дедушки, я люблю тебя, люблю тебя, я всегда была хорошей, прошу, не делай этого со мной! – Наполовину уловка, а наполовину – правда. Разум, словно ледяной плот, дрейфовал по морю слез. Еще немного, и она потеряет рассудок.

– Соберись. – Джермас выскользнул во вход в погребальный чертог, где ожидали два других ползущих. Прихлюпывая, они принялись совещаться втроем. Эладора не могла поднять голову и посмотреть, но из того, как их очертания вздувались и змеились под плащами, она догадывалась, каким способом червелюди общаются между собой.

Она закрыла глаза. Прикусила губу и постаралась не плакать. Впервые за много лет Эладора захотела, чтобы рядом оказалась мать и защитила ее. Сильва уберегла детей от гневных тирад Джермаса, когда они гостили в большом особняке, – быстро их показала и позаботилась далее не выпускать их в гостиную. Они отсиживались в комнате, называемой детской, хотя и забитой разной рухлядью и старыми книгами вместо игрушек.

– Почему ты не сообщил моей матери, что жив? Неужели дочь ничего для тебя не значит? – окликнула она.

– Тихо! – не глядя приказал Джермас.

Или хоть кто-нибудь. Алина, вернется закончить старую работу. Мирен, прокравшись как тень, умыкнет ее, невзирая на полчища ползущих, – словно залихватский герой в маске из оперы. Профессор Онгент – приветливое лицо старика осветится вспышкой чар. Кто угодно. Даже Кариллон. Даже отец, шесть лет как покойный. Ад и демоны, раз уж дедушка Тай вернулся из мертвых, то отчего же тихий, надежный мужчина с вечным запахом стружки и ладана не придет к любящей дочке? Ох, папа, подумала она, добрые боги, пошлите его назад ко мне.

Ничего, только шорох ползущих, шипение, похрустывание на грани слуха. На нее вновь упала тень Джермаса.

– Нам нужно спешить. Черные Железные боги вот-вот пробьются к нам, даже без их Предвестницы. Они боятся алхимического оружия. Если мои союзники ослабят поводок на веретенщиках, жертвоприношения начнутся раньше времени, ведь те попытаются вызволить богов в их исконном, отвратительном и расточительном виде вопреки замыслу. Я должен стать не только отцом, но и повитухой новому городу. Черные Железные боги обязаны воплотиться в пригодных обличьях. Духами коммерции и торговли. Порядка и силы. Все должно протекать согласно планам – а если ты воспротивишься, дитя, и станешь препятствовать, то я буду вынужден причинить тебе боль. Строгое воспитание не доставляет мне удовольствия. Это лишь необходимость. Необходимость. – Он уставился на кулон в своих руках. – Десятилетия кропотливых разработок, приготовлений – и все скатилось к чехарде и спешке. Тьфу.

Только б ей удалось воспротивиться, только бы оттянуть время, тогда алхимики, может быть, успели бы запалить свою богоубойную бомбу, остановить Джермаса и спасти ей жизнь.

Она вспомнила, как мать отвлекла деда, рассерженного какой-то пустяковой ошибкой, задав вопрос о политике. Дать Джермасу разгуляться, излагая рассуждения о стратегии и торговле, часто бывало единственным способом его урезонить.

– П-п-ползущие – что они получат в итоге? Что будет с ними, когда вы воссоздадите Черных Железных богов?

– Больше нет нужды в грязных упырях, не надо нести дозор над веретенщиками. Разумеется, основная часть городских умерших будет отправляться на поддержание гражданских богов – нам определенно понадобится великое множество душ, куда больше объема, сейчас производимого в Гвердоне, но мы не замедлим внедрить улучшения. Ползущим будет отведено соблюдение баланса. Конечно, виднейшие ученые, мастера, артисты навек сохранят свое знание в плоти могильных червей. Лишь дурацкие суеверия да подростковая щепетильность мешали устроить в прошлом столь справедливый уклад. – Он постучал по амулету и наклонился шепнуть ей на ухо. – Как ты понимаешь, такое устройство окажется временным. Моим приемным собратьям не стоит верить.

– Разве вы не один из них? Вы состоите из ч-ч-ервей!

– Но строки моего завета будут начертаны не буквами, а богами. Приготовься, дитя. Не сопротивляйся.

Приготовься. От такой нелепейшей мысли захотелось заорать. Какая подготовка сделает этот кошмар чуточку менее ужасным? Она опять взмолилась, пусть хоть кто-нибудь войдет и выручит ее, хоть кто на всем свете.

Червистый ужас, прежде бывший дедушкой, откинул ее навзничь на могильную плиту и опять обернул амулет вокруг шеи. Запел слова, что исторгнут ее душу из тела и превратят в канал, в русло для какого-то чокнутого перерождения Черных Железных богов. В ответ она завела собственную молитву, псалом сафидистов, один из многих молебнов, которые мать заставляла повторять Эладору годами, пока она не уехала в университет.

Сафидисты верили, что набожностью и прилежным учением, самоотрекшись духом и телом, можно обратить себя в пустой сосуд для Хранимых Богов, и те наполнят его блистательным светом. Эладора слишком хорошо осведомлена об истинном состоянии Хранимых Богов и не сочла бы их свет особо блистательным, но и такой трепещущий, тусклый огонек лучше Черного Железного мрака. Эладора взмолилась Хранимым Богам с пылом и усердием, впечатлившим бы даже мать.

Джермас понял, чем она занята, в момент окончательного наложения заклятья. Когда она возносилась к божественному взору, то взгляд ее упал на ползущего, вцепившегося в ее бесчувственное тело. Джермас в ярости хватил ее головой по железной оковке собственного гроба, но было поздно. Она прошептала послание Хранимым Богам как раз перед тем, как Черные Железные боги с шумом и ревом сошествовали вниз и завладели ею.

Глава 37

Бестелесных Кари и Мирена кувыркало по всему городу, их швыряли туда и сюда невидимые грозовые тучи, яростно клубившиеся над гвердонскими колоколами. Они промелькивали над крышами, и путь их сопровождали хлопки грома без молний, оконные стекла, что лопались без видимых причин, непредсказуемые волны зноя.

В реальность они выпали на чердаке – в убежище Мирена близ Новоместья. Когда душу вновь сунули в ножны из плоти и кости и Кари оторвалась от головокружительного божественного обзора с высот, то ее опять поглотило желание. Ей безудержно захотелось раздеться при Мирене, прижаться к нему вплотную, восполнить внезапную пропажу божественного плотскими, земными утехами. Его язык ткнулся ей в губы, пальцы тянули, рвали завязки на блузке, на брюках. Его голая кожа обдала жаром живот, когда он повалил ее на постель.

И как бы ей ни хотелось сбежать от внешнего мира и просто трахаться с ним, пока оба не забыли бы, кто они есть, но этого не дано. Внешний мир полыхал пожаром.

– Слезь с меня! – крикнула Кари.

Мирен не обратил внимания. Он стягивал одежду с себя, кожа его покрылась испариной, лихорадочно горела. Вожделение Кари сменилось обессиливающим страхом: у Мирена вид животного, лицо пугающе пусто и, несмотря на миловидность, стало уродливым. Она высвободила руку и локтем заехала ему в челюсть. От неожиданности он свалился на пол. Кари перекатилась на другой край постели и одной рукой сжала на груди расстегнутую блузку. В другой появился нож.

– Не сейчас, ладно? Потом. – Мирен съежился, присев, и еще больше стал походить на животное. Лицо исказилось, он страдальчески взвыл, а потом изо всех сил укусил себя за руку, втягивая ртом кровь. Кари в ужасе пялилась на то, как он сам у себя сосет кровь, тиская собственное предплечье, словно это ее груди.

А потом, словно приливный вал откатился назад в океан, все прошло. Он встал, его черты обрели знакомую замкнутость и одинокую тоску, руки просто повисли, и из раны капала кровь. Он собрал разбросанные вещи и принялся одеваться. Кари покачала головой, противясь позыву вылететь за дверь и не оглядываться.

– Прости, – пробормотал Мирен, таращась в пол. Детское, заученное извинение. Оно напомнило Кари о том, что он на сколько моложе ее – на два года? Больше?

Кари отвернулась от него. Перебрала пожитки, которые Мирен выстроил на полках в ряд, точно игрушечных солдатиков. Похватала все, что вроде как могло пригодиться – алхимические снадобья широкого действия и обезболивающие, оружие, немного денег, – и запихнула в сумку.

– Как ты меня нашел? – спросила она, не глядя на него. Он ответил пожатием плеч, отмахиваясь от вопроса. Став на колени, раскрыл сундук в изголовье и вынул оттуда тяжелый плащ, сверкавший при тусклом свете как чешуя ящерицы. Набросил его на плечи.

– Бли-ин, – протянула Кари, вспоминая расположение частей города. В ее видениях Новоместье располагалось вне кордона сальников. Чтобы попасть обратно в Мойку, надо будет прошмыгнуть мимо них, а потом промчаться мимо веретенщиков и прочих, кто шатается по улицам этой ночью, – и тогда останется пересечь район целиком, чтобы добраться до Мясницкого ряда на том его конце. Обычным днем прогулка от Новоместья до Мясницкого заняла бы минут сорок. Когда город взбудоражен, придется идти гораздо дольше.

– Можешь снова телепортировать? – осведомилась Кари, ожидая, даже надеясь на ответ «нет». Мирен на миг зажмурился, глубоко вдохнул, а затем замерцал, как пламя свечи, ныряя наружу и внутрь осязаемого существования.

– Да. Сегодня мне это ими дозволено.

Ими, – призадумалась Кари. Но выуживать у Мирена объяснения займет не меньше времени, чем топать через город пешком. Она подошла к нему и ухватилась за плечи.

– Верни меня на Мясницкий ряд. – Он взял ее под локти, неловко отстраняясь, чтоб не соприкасаться телами, и оба опять шагнули вон из этого мира.

Мясницкий ряд.

Профессор как-то почуял их прибытие еще до материализации; они выпали в реальность наверху лестницы прямо тогда, когда он вошел в кабинет. И приветствовал их широкой улыбкой.

– Отлично, малыш, – похвалил он Мирена, растрепав сыну волосы. И обратился к Кариллон: – С тобой ничего не случилось, девочка? Нам предстоит много дел, но если надо минутку…

– Где Шпат? – спрашивает она, и тут же груда камней в образе человека показывается за профессором. Кари вывернулась из неуклюжих рук Мирена, подбежала и заключила Шпата в нечастые для того объятия. – Дела совсем поганые! – прошептала она ему в ухо, задыхаясь от непрошенных слез. – С гильдией, с Крысом и всем прочим. – Присутствие Шпата навевает безопасность, и от этого становится еще хуже – стоит ей на малую толику ослабить защиту, как ужас их бед пробирается внутрь и промораживает сердце. Краем сознания вспыхнула мысль: не попросить ли Шпата убить ее? Если ее не станет, у веретенщиков не окажется проводника к Черным Железным богам. Вдобавок Шпат мог бы это сделать своими руками. Сильней его никого.

– Я знаю, – сказал Шпат, – но, Кари, нам предстоит это исправить. Найти способ остановить веретенщиков.

Кари отступила от него. Онгент с Миреном перешептывались в дальнем углу. Она уловила ревнивый оскал Мирена, брошенный на Шпата, и закатила глаза. Сразу после приземления притягательность Мирена расцветала, однако потом от него по коже ползли мурашки. Она откашлялась.

– Я наткнулась на святую Хранителей, Алину. По ее словам, я должна уметь командовать, управлять веретенщиками. Я попыталась, но… не получилось. – Кари взяла передышку, потирая спину, багровевшую синяками после того, как Крыс швырнул ее на колокол Святого Шторма. Восстановила дыхание. – Раньше у меня был амулет, мне он достался от матери. Это его забрал Хейнрейл. – Шпат кивнул. – По-моему, этот амулет взаимодействует с Черными Железными богами и моей святостью. Алина сказала, что если он будет на мне, то я, быть может, обрету над веретенщиками власть. Так ли это – не знаю.

Онгент ободряюще улыбнулся Мирену и сказал:

– Множество святых используют духовные реликвии, которые способствуют их связи с богами. Определенно, это похоже на правду. А как эта Хранительница… ах, ну не важно. Где сейчас амулет?

– Был у Хейнрейла, и он, когда его носил, был недоступен моему взгляду во время видений.

– Конечно, нет, ведь нельзя же увидеть собственные глаза. Однако у него он был. А теперь же…

– Могильный холм. Когда я звонила в колокол на Святом Шторме, то видела, как он съезжал с Могильного холма. Должно быть, он оставил кулон там, у ползущих. На кладбище их полно. – Кари помедлила. Несуразное воспоминание, трудно поверить – не обозналось ли ее восприятие? Но сейчас нет причин о чем-то замалчивать. Придется довериться профессору. – И еще я… там была Эладора. Я не видела ее своим взором, но она была там. Вне своего тела, как я. Наверно, в царстве богов.

– Что стало с Хейнрейлом? – спросил Шпат.

– Его унесли сальники. По-моему, мертвого.

– Хорошо…

Профессора прервали выкрики снизу, а затем в дверь ввалился Хедан, хватаясь за сломанный нос.

– Шпат, там какая-то баба, такая, что…

– Такая, что выскажется сама за себя, – грозно выдохнула Алина, с топотом ступая внутрь. Она раскраснелась и сбила дыхалку – бегом прибежала от Святого Шторма, промчась через Мойку приблизительно с той же скоростью, с какой Мирен шагал через весь город. И глаза ее при виде Мирена прищурились, а обнаженный меч в руке замерцал огнем.

– Не егози, паренек. Синтер предупредил меня о твоих вывертах. Кариллон, ты жива? Паскудный упырь мне шею чуть не сломал.

– Со мной порядок, – сказала Кари. – Как ты меня нашла?

– Божие вмешательство, ети его в сраку, выручило. Хранимые Боги так орут, того гляди башка лопнет. Есть чего выпить?

Без единого слова Шпат извлек из Таммурова стола бутылку и кинул ей.

– Я – Алина. Половину всех вас, ублюдков, я должна сжечь у столба, а вторую половину сдать свечкососам-алхимикам именем закона и чертова порядка. – Она крепко глотнула и махнула бутылью Онгенту. – Вы про Эладору гутарили. Я ее оставила на церковной квартире, у Синтера, этого сгустка тухлой отрыжки. Что там с нею стряслось?

Когда Алина вошла, Онгент не пошевелил и мускулом. Он замер, как мышь, притаившаяся от хозяйской кошки. Перед тем как заговорить, он облизал губы.

– Едва ли мы с вами союзники. Ваши шпики годами меня изводили. Вы считаете меня еретиком – и нет никаких сомнений в том, что вы получили приказ убить мисс Тай.

– Я верю ей, – саму себя удивила Кари. Как и она, Алина попалась в лапы нечаянной святости не по своей воле. Принимая комплимент, Алина передала Кари бутылку. Кари набрала полный рот. Спиртное потекло, обжигая глотку, но согрело приятным теплом в животе: – Слушай, Алина, мы не знаем, что с Эладорой. Она промелькнула в моем наваждении, но…

– Ага, в моем тоже, минут двадцать с хреном назад. Это ты привычна, когда люди орут тебе прямо в башку изнутри, а я-то при чем? Занебесной силой я избавлена от похмелья, но это дело куда херовее бодуна. – Она ткнула Хедана ногой в сапоге. – Поэтому уже собралась порешить этого балбеса, для разрядки.

– Вас посетило видение? – спросил Шпат, очевидно стараясь выделить смысл этого лихого вторжения.

– Эладоры. Девчонка звала на помощь через Хранимых Богов. Как она так умудрилась, не понимаю. В суть я ни хера не врубилась – какие-то черви, Могильник и прочее говно. Но она сказала мне идти сюда – и здесь я нашла вас. Так о чем вся эта хрень?

Двигаясь по-прежнему крайне осторожно, точно в комнате с мантикорой, Онгент поднялся и бочком переместился к окну.

– Кариллон, пройди, пожалуйста, сюда. Предлагаю немного поворожить – просто чтобы прояснить суть ваших перекрестных видений.

Любое разъяснение в помощь, подумала Кари и присоединилась к Онгенту у окна. Снаружи Гвердон освещали пожары. Город казался истинной вотчиной хаоса. Профессор встал позади и положил руки поверх ее глаз. Намазал ей веки липкой смолой. По ощущениям – будто внутри глаз плавают жгучие медузы. Онгент пробормотал несколько слов, и сила устремилась в него и в нее тоже.

– Смотри, – прошептал он, и Кари открыла глаза.

Ее видения протекают иначе, но в сходном направлении. Сейчас стали зримы невидимые пути колдовских напряжений, пробегавших по городу, прямо как по подвалу ночлежки, когда они лечили Шпата. Увидала она и следы того самого волшебства – чар, связавших ее с Онгентом и Шпатом, чтобы она могла перенаправить мощь богов в заклинание исцеления. Вовне она заметила волшебные нити помельче – беспорядочные, елозящие по городу, словно черви. Справа небеса горели колдовством – свечение алхимических горнов отражалось от туч. За облаками смутно различалось движение. Наверное, это Черные Железные боги, хотя ни один колокол не звонил. Веретенщики начали приносить жертвы? В попытке наделить богов энергией, достаточной для воплощения даже без Кари.

Онгент прошептал новое слово, и связь между профессором и Кари вновь обрела силу. И давление на глаза, когда он посмотрел ими, тоже. Ее взор расплылся – он попытался направить взгляд на Могильный холм. Там, поднимаясь с восточного склона перекрученного холма, ярко горел столп волшебной энергии.

– Джермас, – прошептал на ухо Онгент. – Это – заклинание Джермаса. Клянусь честью. – Он отменил чары, и Кари выдернуло в обыденный мир.

– Джермас… вы про моего дедушку? Джермаса Тая? – Кари оперлась о подоконник, пробуя припомнить покойного деда. Сумела вызвать лишь щепотку воспоминаний: как ее то и дело заставляли замолкнуть и как она пряталась, когда властное чудовище бушевало в особняке, бывшем для нее целым миром, пока ее не отправили к тете Сильве. Мысль о том, что бешенство сердитого деда незримо окутывало небеса над Гвердоном, имела некий горький смысл.

– Я сотрудничал с ним, недолго, много лет назад. Он был провидцем и мечтателем, воистину, не без некоторых заманчивых идей о колдовстве и божественных началах. Конечно, я потерял с ним связь – ранние дни свободных тавматургических исследований были периодом хаоса, разнообразные группы ученых формировались и распадались, а Тай был очень скрытен. Но в его теориях я разбирался и готов сейчас засвидетельствовать их применение на практике.

– О чем вы знали, когда выкупали меня? – надавила на него Кари. – Вам было известно, что я Тай. Дед что-то со мной сотворил? Поэтому я святая, чтоб его? Вы знали об этом, когда явились за мной?

Онгент вскинул руки.

– Подозревал, да. Но уверенности не было. Я не знал, что именно ты из себя представляла. Джермас изучал верования секты сафидистов, богоугодников, которые с помощью молитв и самоотрешения смиряют свой дух пред божественной волей – с определенно неоднозначным успехом. Джермас – он, видишь ли, вечно ратовал за эффективность и прямой подход – предполагал наилучшим сотворить такую сущность, которая была бы, скажем так, духовно чуткой. Когда я заглянул к Джери Тафсону, то был убежден в твоей сопричастности неким духовным ипостасям. Я опасался, что это могли быть Черные Железные боги, но не был уверен. Наш вводный тест показал: тебя одолевал не какой-то там призрак или младший элементаль, но ты, э-э, отбыла в спешке прежде, чем я сумел подтвердить твою связь с томимыми жаждой. – Он улыбался, но в понурых глазах стояла усталость. – Заметь, ты прошла посвящение Танцора и грезились тебе церкви Хранителей. В общем, вероятно было многое, но теперь все это отброшено.

– Что Джермас сделал с Кари? – спросил Шпат.

– Понятия не имею. В сфере чародейства сам Джермас был дилетантом, но зато навербовал себе много великолепных умов. На свои труды он потратил целое состояние, однако все его изыскания пропали, когда семья Таев была убита. Какой бы ни была Кари, она уникальна.

– Если она уникальна, – заметил Шпат, – тогда как сюда впутана ее двоюродная сестра Эладора? И при чем здесь амулет?

– Прежде чем Черные Железные боги были низринуты Хранителями и перекованы в колокола, они воплощались статуями из железа. Каждое из этих изваяний отражало и воспроизводило в себе духовный узор, из которого складывается божья сущность в царстве первооснов. Перековка разорвала их структуру и внутренние связи, отныне боги оказались отрезаны от своей силы.

Алина посмурнела.

– Айе. Гады оказались неубиваемы, зато они сподручно позапирались в уродских железных чушках, поэтому мы взяли и зафигарили из них колокола. Ну так и что изменилось потом? Дело в Кари?

– Да. Ее присутствие возбудило остаточные, поврежденные конструкции, некогда бывшие богами. Она для них как путеводная свеча, вслед за ней они вернулись в то, что у потусторонних сил считается за сознание. Ныне же, боюсь, в представлении богов Эладора вполне сродни Кариллон и послужит им маяком взамен – при должном усилении амулетом. Этот амулет, как я подозреваю, – реликвия небывалой значимости для Черных Железных богов. Святой талисман, нарекающий носителя их предвестником и первосвященником. – Вдохновенный профессор обрисовывал ситуацию так бодро, как если бы конец света был заковыристой задачкой, а он только что ее решил.

– А какого дьявола деду – да и кому бы то ни было еще – могло понадобиться вернуть Черных Железных богов обратно? – спросила Кари. В голову непрошено влезло виденное прежде, обещанное ей в Нищем Праведнике: зрелище Кариллон – верховной жрицы, бессмертной святой королевы. Она правит городом, выпотрошенные враги простерты у ног. Она подавила эту мысль, сказав себе, что отвергла тогда их посулы, – но ты же воспользовалась их мощью, убивая Хейнрейла, шепнула ее частичка, тогда к чему останавливаться?

– Не в том виде, в каком они были. Он намеревался вернуть их назад в специально задуманном образе. Переделать богов, приспособить под свои цели. Надменно и нелепо, но нельзя не признать – потрясающе амбициозно. С другой стороны, Эладора могла попасть в руки кому-то, кто пользуется наработками Джермаса, возможно, тем, кто…

– Какая разница, кому, – сказал Шпат. – Если мы не остановим Черных Железных богов, то не получим амулет. Если мы не получим амулет, то не остановим веретенщиков, и тогда алхимики запустят свои божьи бомбы, чтобы спасти город. Это убьет и Хранимых Богов заодно с Железными Черными, и, скорее всего, Алину и Кари. Сейчас важно одно – дожить до утра. Все прочие заботы отложим на потом. Так как мы их остановим?

– Суки-веретенщики согнали пол-Мойки на Морской Привоз. Там, должно быть, тысячи людей, – сказала Алина. – Намечается великая бойня.

– Кари, как ты считаешь, сможешь управлять веретенщиками, если у тебя будет амулет?

Она открыла рот, почувствовала, как глотку обожгло желчью, и снова закрыла. Слабо кивнула. Снаружи грянул гром – или заклятие ударило в тучи, – и она вздрогнула. Сердце стремительно заколотилось в панике.

– Будет опасно, – признал Онгент. – Кари станет той, кем ей уготовил стать Джермас, – Предвестницей Черных Железных богов, их проводником в материальный план бытия. Искушение злоупотребить такой мощью может оказаться неодолимым – и даже если ты ему не поддашься, все равно будешь под угрозой. Веретенщики могут тебе покориться, но в первую очередь они верны заточенным богам. Они могут восстать против тебя и заставить открыть богам путь. – Профессор вздохнул и сцепил ладони. – Наверно, я сослужу службишку. В тот раз мне удалось ранить наматывателя заклинанием.

Она опять кивнула, пересекла комнату и стала рядом со Шпатом. Грубые складские полы переваливались под ее ногами, точно корабельная палуба в бурю. Онгент продолжил речь о защитных заклинаниях и контрмерах – ту же самую лекцию он читал в ночлежке после излечения Шпата, – только вот она не слушала.

– Тогда я пойду и добуду амулет и юную Эладору. Она под моей защитой, – заговорила Алина. – И я знаю эту гробницу.

– Мирен, – сказал Онгент, – ступай с Алиной. Как только выручите несчастную Эладору, бери амулет – и к нам. Мой сын, – добавил он с ноткой гордости, – владеет даром телепортации. Он доставит нам амулет быстрее любых других способов.

– Я должен остаться с Кари, – возразил Мирен, потупившись в пол. – Я буду ее охранять.

– Нет. Отправляйся с Алиной. Добудь амулет, – отрезал Онгент, повысив голос. – Ты понял? – Мирен буркнул согласие.

– Я пойду с Кари и твоим отцом, – сказал Шпат. – До Могильника вы быстрей доберетесь без каменного человека на хвосте. Позову воров, вас прикроют. – Она медленно выдохнула. Мысль о Шпате рядом с собой посреди этого безумия согревала. Рука в кармане сомкнулась на ноже, подпитываясь силой от прохладной тяжести клинка. Он до сих пор липкий от ее крови и ихора наматывателя. Даже эти твари смертны.

– Итак, действуем по плану, – молвил Онгент.

– Мы же воры, – сказала Кари, – говорите: идем на дело.

Глава 38

Шпат прикидывал, скоро ли рассветет.

Последние годы он отсчитывал время по алкагесту, и это наделило его изумительно четким внутренним хронометром. Если шею и суставы пальцев переставало ломить, то было ясно – с последнего укола пролетела по меньшей мере неделя. Другие симптомы позволяли отмерять еще более точные промежутки. Одна пластина в спине твердела через шесть дней после укола, здоровое колено начинало деревенеть, стоило с дозы пройти трем дням и шести часам. После целительного заклинания Кари у него пропало чувство времени, словно он бездумно ввинчивался в некое беспросветное будущее. Такое чувство разделял целый город. Сегодня ночью неясно вообще ничего.

Он стоял в дверях склада на Мясницком ряду, ожидая, пока профессор Онгент закончит свои чародейские приготовления. Странный сын профессора, Мирен, отбыл пару часов назад – с Алиной и полудюжиной бродяг, теми, на кого Шпат почти с уверенностью мог полагаться. Даже если среди остатков Братства имелись люди Хейнрейла, на кой им хранить верность покойнику? Хейнрейла больше нет. Сегодня Шпат – хозяин преступного мира Гвердона, точь-в-точь как отец. Как бы ни сложилось потом, эта ночь – его.

К этому времени Алина с людьми должна быть уже на подходе к Могильнику. Не так тот и далеко – для полета вороны или пробега поезда, но поезда нынче отключены, а Мойка стала военной зоной. Улицы непроходимы, как и без провожатого упыря глубинные туннели – кратчайший путь до Могильника. Поэтому Шпат отправил двух воров – бывших монтеров-обходчиков, Харпера и Гладстона, провести отряд Алины по опустевшим трассам подземки до самой станции Грейвсенд. Если они не наткнулись на сальников, то скоро окажутся у гробницы Таев. Заберут амулет, Мирен доставит его Кари, и та приступит к своему новому чуду.

Уличные наблюдатели докладывали Шпату – те, кто пока еще возвращался с вестями, не пропав, неожиданно, без вести – о том, что веретенщики до сих пор собирают пленников на большом Морском Привозе возле площади Мужества. Внутри рынка их уже должно быть несколько тысяч. Веретенщики разделают и подадут на стол Черным Железным богам тысячи душ.

Масштаб беды невообразим.

А значит – не чурался он этой мысли, – и масштаб победы. Допустим, Кариллон способна повелевать этими монстрами. Какую она отдаст им команду? Просто велеть им стоять на месте вроде как уже достаточно: людские жизни будут спасены. Однако желательно этим не ограничиться. Веретенщиков не остановит никакое оружие без святых чар либо алхимических составных. Со святыми чарами в Гвердоне напряженка, а если б у алхимиков была готовая божья бомба, ее бы уже применили. Значит, не исключено, сделал он вывод, что они с Кари в итоге окажутся во главе этого кошмарного, нечестивого воинства.

В гильдии алхимиков пылают раскаленные тигли, в них, скорее всего, хватит жара сжечь веретенщика насовсем. Также можно приказать тварям нападать друг на друга, пока не останется никого. Либо скомандовать войти в океан и маршировать по дну без остановки. Или просто вернуть под землю. Загнать джинна обратно в бутылку: втиснуть веретенщиков назад во врата за упыриным царством и наново запечатать створ.

А можно ими воспользоваться. Улица Желаний доказала – сальники веретенщикам не ровня. Кари могла бы одолеть уродов Роши своими чудищами пострашнее. Повести армию веретенщиков на гильдию алхимиков, на соборы Священного холма – и потребовать реформ. Накинуть на шею города петлю тьмы и посмотреть, достанет ли ему хоть щепотки Иджевой силы.

Он протопал обратно внутрь. Несмотря на обилие скрывавшихся тут людей, склад зловеще притих. Все опасались говорить громче шепота, будто шум мог привлечь веретенщиков.

Он прошел мимо растянувшегося на поддоне профессора Онгента. Профессор задремал и звучно посапывал посреди апокалипсиса, с по-детски безмятежным лицом. Кари сидела в кабинете наверху.

Тяжелые шаги Шпата грохотали, как выстрелы, пока он ступал по полу и поднимался по лестнице. Шпат застал Кари за обыском стола.

– Только глянь! – Она подпихнула ему толстую книгу записей. – Это бухгалтерия Таммура. Вот гондон – нет, ты гляди, эта сволочь закупила в Ульбише партию отравы. Того самого говна, которое Йон нашел в шприце – тебя напичкали этой дрянью. Таммур тебя и отравил!

Шпат расхохотался.

– Че, блин, ржешь? – Кари озверела и была потрясена, почти до комичного.

– Да кому какое дело? Разницы – никакой. В смысле – Таммур мог меня отравить. А мог купить яд по приказу Хейнрейла. Может, Хейнрейл вообще специально подстроил с записью, собираясь свалить на Таммура, если косяк всплывет. Я не знаю, и мне дела нет. Они все умерли.

– Разница есть, – настаивала она, – мы должны знать правду.

Шпат устроился в массивном кресле, пробуя его на прочность.

– Даже твои видения, – проговорил он, – не открывают нам всего. Нас швыряют, как хотят, потрясающие, незримые силы, и каждый из нас прижат ими к ногтю. Я имею в виду не только богов – конечно, их тоже, но ведь и сами боги лишь часть чего-то. Судьбы, обстоятельств… да е-мое, денег и власти, и семьи, где родился. Экономики, политики с историей. Высшей необходимости, если она есть. Мир будто едет по рельсам. Какое-нибудь событие произойдет даже тогда, когда того не желает никто из причастных. Мало того – бывает, что вообще никому на свете ничего подобного и не снилось, но деваться некуда – обстоятельства. Кстати, раз у нас пошла такая беседа, передай-ка бутылочку.

– Не знаю, какая такая у нас, на хер, беседа. – Кари нацедила немного выпивки себе в чашку и передала ему остальное. – О том, что надо надраться, прежде чем пойдем спасать город?

– Может, в этом и есть корень проблемы. Подумай вот над чем – глава Братства постоянно пытался меня прикончить. И ведь у него не было выбора. Имя отца, мое прошлое вынуждали решать этот вопрос. Решать со мной. Пускай я ненавидел людей и не хотел иметь с ними никаких дел, все равно в чужих глазах я – защитник бедного простонародья. А все из-за Иджа.

– О боги. Узнаю́ теперь эту беседу. Вот причина того, что у тебя нет друзей – а не из-за какой-то там каменной хвори.

– Идж утверждает…

Она отпила из чашки и показала ему язык.

– Идж утверждает…

– «… Раз он на тебе дочитал страницу – допивай бутылку», – процитировала Кари. Такое развлечение по пьяни придумал Крыс, издеваясь над Шпатовым пристрастием к недописанному отцовскому учению.

– Идж утверждает, что существуют моменты, когда революция возможна. Бо́льшую часть времени все мы, от распоследнего нищего до патроса на золотом троне, зажаты в шестеренках, подвластны тем невидимым силам, и попробуй рыпнись на них – нас раздавит. Но бывает миг, когда на вещи можно воздействовать, когда силы уравновешены и люди, отдельные люди, способны вызвать великие изменения. Перекроить ход событий. Переустроить мироздание.

Она посуровела.

– Да кому оно надо? А вдруг ты чего-то не понял и ошибешься ценой в целый мир. Все плохое, произошедшее с того мига, отныне будет лежать на тебе. Как потом с этим жить?

– Кари, когда ты получишь амулет и отдашь веретенщикам приказ – что ты заставишь их делать?

– Все прекратить. – Кажется, она побледнела.

– А потом?