Младший Дорен, Брюно, стискивал челюсти и кулаки, будто спустя двадцать пять лет еще можно было загладить несправедливость. Его старший брат исчез, когда Брюно было восемь, и он рос и взрослел с этой трагедией, которая заполнила собой все, отняла внимание родителей и в конце концов толкнула мать на самоубийство. Он помнил тот день, когда открыл дверь сарая и рухнул на колени в солому перед висящим на балке телом. Иногда, по ночам, он, случалось, ненавидел брата. Тогда Брюно был ребенком, теперь ему стукнуло тридцать три.

Я отхожу от стойки, открываю телефон, нахожу в контактах номер подруги и набираю.

Девушка прижала свой рот к уху юноши и зашептала. Амара не смогла ничего разобрать из того, что она говорила, кроме слов \"служи\" и \"повинуйся\".

Дорен-отец не был человеком общительным, скорее, наоборот. Угрюмый, словно вытесанный из цельного куска, он даже не подумал о том, чтобы после прощания устроить поминки, да и в любом случае не хотел никого видеть. Бросив горсть земли на гроб Алекса, он покинул кладбище, Брюно тенью последовал за ним.

– Алло? – Голос слабый, далекий.

Серж приостановился возле Ноэми и ее команды, но слова застряли у него в горле. Однако через несколько метров, проходя мимо мэра, он шепнул тому на ухо:

Но не составляло труда догадаться — девица акцентировала то, что Бренсис уже говорил солдату, укрепляя команды, в то время как его разум деформировало ошейником и наркотиками.

— Пьер, так ты меня обманул?

– Хейзел, это Ли. – Мне стыдно, неловко, но выбора нет, и я продолжаю: – Я в спа-салоне. Они говорят…

В растерянности Валант не нашелся что ответить.

— Кровавые вороны, — прошептала Амара, испытывая тошноту.

— Мой мальчик, — продолжал Серж, — в озере. Ничего не понимаю. Ему ведь там нечего делать, правда?

Связь прерывается.

— Пожалуйста, поговорим об этом позже, — громко ответил мэр.

Она знала, что ошейники были созданы для контроля даже над самыми жестокими преступниками — и она слышала, это утверждалось много раз, что возможности для принуждения у ошейников были намного больше, чем сознавала большая часть Империи, но она никогда не видела этого прежде.

Кровь прилила к щекам Брюно, он встрял в разговор:

Меня охватывает паника. Хейзел повесила трубку. Или нас разъединили. Я снова звоню.

— Позже? Почему же позже? Если тебе есть что сказать, говори сейчас! Твои избиратели услышат, да? Тебя это смущает, господин мэр?

Что бы ни происходило там внизу, корни этого крылись в методах, которые Высший Лорд Калар раньше использовал для создания своих психотических Бессмертных.

– Привет. Вы позвонили Хейзел Лаваль. – Это ее голос на автоответчике. – Пожалуйста, оставьте сообщение.

— Замолчи, сын! — оборвал его Серж. — Замолчи.

И, думала Амара, это давало им контроль над ранее свободными алеранцами.

– Хейзел, прошу тебя, не могла бы ты приехать в спа-салон? Или позвонить им? Мне говорят, что я должна заплатить за процедуры, а… – мой голос срывается, – я не могу.

Брюно готов был снова закусить удила, но взгляд отца, следивший за новым капитаном полиции, которая направлялась к ним, мгновенно заставил его умолкнуть.

Ноэми просто кивнула мужчинам, и все трое сдержанно ответили. Расстояние помешало понять суть их бурной беседы, однако жесты и поведение выдавали настроения клана Доренов и Пьера Валанта. Враждебность. Новые сведения для Шастен. Кое-что для памяти, если та соизволит сохранить.

Это работало. Или это срабатывало достаточно часто, чтобы создать для королевы Ворда Алеранский почетный караул.



Я вешаю трубку. Может быть, дома Бенджамин, следит за ней. Это значит, что Хейзел не сможет приехать и спасти меня. Это значит, что я должна заплатить этому салону пятьсот долларов, которых у меня нет. Я снова звоню – на всякий случай.

Перед оградой кладбища она догнала Буске и Валанта. Сама того не зная, она задавалась теми же вопросами, что и Серж Дорен.

Те, кто в жизни не имел мотивов выше своих собственных интересов, казалось, подчинялись легче, если судить по людям, сопровождавшим Ладью.

– Привет. Вы позвонили Хейзел Лаваль…

— Трое детей, которых считали похищенными и увезенными далеко, — и два тела под водой. Одно принадлежит Алексу Дорену, в этом мы уверены. Кто второй, Эльза Сольнье или Сирил Кастеран, мы узнаем, когда осушат озеро. Однако я убеждена: все произошло в старом Авалоне, а Фортен был лишь отвлекающей гипотезой. Третий ребенок тоже где-то здесь.

— Бренсис! — из одной из клеток донесся хриплый крик. — Бренсис, пожалуйста!

Черт! Женщина за стойкой наблюдает, не сводит с меня тяжелого взгляда. Перепуганная, я нервно нажимаю кнопку повторного вызова. Понимаю, что это бесполезно, но тяну время, пытаясь найти выход из положения. Мне опять отвечает записанный на автоответчик бодрый голос Хейзел.

— Разве что дело состоит из двух преступлений, — предположил Ромен. — Ничто не доказывает нам, что двоих детей убили здесь, а третьего не похитил Фортен.

Амара сосредоточила внимание на источнике голоса — молодая женщина в клетке граждан, возможно, привлекательная, хотя было трудно разобрать под слоем грязи.

Джесси. Он – моя единственная надежда. Он поможет выпутаться из этой неприятной ситуации. Жаль, я забыла спросить его телефон вчера вечером. Но, по крайней мере, мне известно, где он живет. Я возвращаюсь к стойке.

— В одну ночь столкнулись убийца и похититель? Слишком много совпадений для такого крохотного местечка, — заметил Буске.

Бренсис перебирал разные ошейники в сундуке.

— Я склоняюсь к Фортену, — уперся Валант. — Он мог быть разом и убийцей, и похитителем.

– Хейзел не отвечает, – говорю я администратору. – Но я могу съездить к своему парню и привезти кредитную карту. Или наличные.

— Бренсис! Ты меня слышишь?

— А я настаиваю на Авалоне, — не отступала Ноэми. — Все случилось тут, в девяносто четвертом году. Если вы не хотите задержаться здесь, предлагаю вернуться на службу и сделать прыжок на двадцать пять лет назад. Поскольку мы ничего не знаем и у нас все еще нет зацепок, надо восстановить картину деревни и всего, что здесь происходило. Нечто вроде полного рентгена, нет, скорей, вскрытия. Даже самые незначительные или анекдотические подробности. Я хочу, чтобы все было у меня на стене. И чтобы дверь в кабинет была заперта как для публики, так и для коллег.

— Кризис доверия, что ли? — удивился Ромен.

– А позвонить ему нельзя? – Тон у нее подозрительный, и это не удивительно. Я не могу признаться, что не знаю телефона своего бойфренда.

— Я слышу тебя, Флора, — ответил Бренсис. — Просто мне все равно.

— Если у меня нет ни одного подозреваемого, я подозреваю всех. Ключи от кабинета и право входить в него будут иметь только Милк, Буске, ты, майор Роз и я. А тебе вдобавок я поручаю провести для нашего мальчишки-полицейского урок о понятии сдержанности и неразглашения информации о текущем расследовании.

– Он на работе, – говорю я. Возможно, так и есть. – Я могу оставить что-нибудь в залог, и вы будете знать, что я вернусь.

— Проще было бы вообще вставить ему кляп, но это будет расценено как дурное обращение с детьми, — отшутился Буске.

Молодая женщина рыдала.

Кладбище осталось позади, и Ноэми позволила себе передышку. Что-то не сходилось. Будто какая-то несовпадающая дата или улыбающееся в камеру лицо в толпе. Или галстук, не гармонирующий с костюмом. Какая-то деталь раздражала ее. Но какая? Мысленно она воткнула рядом с кладбищем красный флажок и поклялась себе туда вернуться.

Рассерженная на меня, она тяжело вздыхает.

Усаживаясь в машину, которую вел Ромен, Ноэми заколебалась, стоит ли заговаривать о перебранке, хотя она ничего в ней не поняла. Но не сдержалась:

— Пожалуйста. Пожалуйста, выпусти меня. Мы были обручены, Бренсис.

— Знаешь ли ты, по какой причине Дорены сцепились с твоим отцом прямо в день похорон мальчика?

– Что ж, думаю, это возможно.

— Да по тысяче причин, как у всех. Зная его дерьмовый характер, проще спросить, с кем он не ссорится.

— Забавные маленькие изгибы и повороты жизни, — разглагольствовал Бренсис. Он глянул на клетку.

Ясное дело, заводить с сыном разговор об отце было по-настоящему плохой идеей.

Но у меня ничего ценного нет. Если продать мой мобильник, денег не хватит даже на то, чтобы покрыть лаком один ноготь. И тут я вспоминаю…

38

Каждый получил свое задание. Милк был послан в расположенный в конце торговой улицы Деказвиля офис газеты «Ла Депеш». Буске, надев наушники и включив музыку, принялся шарить по Интернету в поисках иголки в электронном стоге сена. Ромен в подвале шерстил папки с делами того времени, а результаты работы команды постепенно стекались к Ноэми.

– У меня в машине есть нэцкэ. Эта вещица стоит тысячу долларов.

К вечеру Милк вернулся в бригаду, нагруженный ксерокопиями газетных вырезок, и все, что он приволок, немедленно нашло место на стене рядом с другими материалами.

— Проблем с Сен-Шарлем не было? — поинтересовалась Шастен.

– Понятия не имею, что это такое. – Женщина больше не пытается быть любезной. – Пожалуй, я вызову начальника.

— Нет, он даже провел со мной весь рабочий день, чтобы получилось более продуктивно.

— Это в его интересах, — признала Ноэми. — Если мы разберемся в этом деле, он получит собственную сенсацию. Сейчас он является частью нашей экосистемы.

– Позвольте я вам покажу, – тараторю я. – Мой автомобиль стоит прямо у салона. – Я киваю в окно на свою видавшую виды «Тойоту», сознавая, что это далеко не убедительный аргумент в пользу моей платежеспособности. Тем не менее она разрешает мне отойти к машине за нэцкэ. Я медленно роюсь в вещах, надеясь на чудо, – что Хейзел приедет и спасет меня.

Она закрыла почти пустую последнюю коробочку с кнопками и полюбовалась на стену кабинета с коллажем разнородных материалов. Происшествия, информация из первых рук, статьи, фотографии, опознания, допросы и жалобы за пятилетний период, предваряющий тройное исчезновение. Если все это действительно произошло в Авалоне, косвенные доказательства находятся во временном интервале, расположенном между днем совершения преступлений и предшествовавшими ему неделями или годами. Так что, вполне возможно, у них перед глазами.

Центр композиции представляли фотопортреты троих детей — исходная точка расследования, напоминающего постоянно расширяющуюся вселенную. Вокруг них теснились самые разнообразные, подобранные там и сям куски, причем некоторым, правильно связанным, предстояло создать зубчатую передачу, ведущую к разгадке. Это и вправду было делом отлаженности часового механизма, сочетания логики и удачи в неизвестных дозах.

Вернувшись в салон, я протягиваю женщине резную фигурку со словами:

Разумеется, на видном месте находилась первая газетная публикация об исчезновении Алекса, Сирила и Эльзы. Шок среди деревенских жителей. Первые предположения, первые подозрения. Майор Роз, в то время молодой лейтенант, обеспечивал связь с журналистами и заверял тех, что все живые силы подразделения пущены в ход, чтобы отыскать следы детей.

— Лейтенант Роз? — с удивлением повторила Ноэми. — Выходит, он всю жизнь служит здесь, в одном и том же комиссариате. Поразительно.

– Я оценила эту вещицу. Она стоит тысячу долларов.

— Я бы тоже так хотел, — оправдался Милк. — Не все стремятся в большие города и переполненные вагоны метро.

Ноэми совершенно некстати вспомнились запахи, грязь и теснота парижского транспорта. Париж казался таким далеким.

Женщина скептически смотрит на нэцкэ, а я в отчаянии бросаю взгляд на стоянку. И вижу, как туда въезжает блестящий черный «Мерседес». Это она! Хейзел. Меня захлестывает пьянящее чувство облегчения.

Она вновь сосредоточилась на деле и допросах родственников, как близких, так и дальних. Родителям Кастерана, Дорена и Сольнье пришлось отвечать на сюрреалистические вопросы о детях. «Вам известно, есть ли у них враги?», «Имеют ли они дурные наклонности?», «Поддерживают ли дурные знакомства?», «Угрожали ли им в последние дни смертью или насилием?». Ноэми могла только представить, в каком состоянии растерянности и непонимания пребывали перед судебной машиной измученные родители.

— Действительно, а что нам известно об этих детях? — спрашивала она себя.

– Приехала, – радостно сообщаю я, скорее себе, чем раздраженной женщине за стойкой. Смотрю, как Хейзел выходит из машины. Ее темные сияющие волосы совсем как мои теперь. На ней длинный кардиган и огромные солнцезащитные очки в пол-лица, на плече модная кожаная сумка. Она само воплощение стиля, элегантности, но губы сложены в угрюмую складку, и движения суетливые, вялые.

Что можно сказать про десятилетнего ребенка? Они были дети, просто дети. Однако все три допрошенные семьи единодушно сходились в одном: Алекс, Сирил и Эльза составляли неразлучную троицу. Сирил и Алекс были лучшими друзьями. Алекс и Эльза были влюблены друг в друга, но поскольку в таком возрасте любовь — это держаться за ручки, их роман не нарушал равновесия маленькой компании.

– Простите. – Она торопливо идет к стойке, на ходу доставая из сумки кошелек. – За ее процедуры заплачу я.

С протоколами допросов соседствовала статья о выигранной компанией «Global Water Energy» сделке на строительство гидроэлектростанции и затопление долины. Сюжетом другого репортажа стала демонстрация экологических активистов. Приехав в деревню, они тщетно пытались устроить здесь защитную зону, чтобы противостоять «Global» и защитить животных, существованию которых угрожала близость гигантской стройки. На фотографиях того времени экологов можно было видеть в одинаковых футболках с изображением рыжей цапли — этот вымирающий вид превратился в эмблему борьбы.

– Спасибо. – Горло сдавливает от облегчения, благодарности и стыда. Женщина за стойкой берет протянутую кредитную карту. В присутствии Хейзел ее лицо постепенно принимает вежливое, даже подобострастное выражение. Смущенная, я терпеливо жду, пока она проводит оплату по карте. А потом плетусь за Хейзел к выходу.

Сделав шаг в сторону, Шастен встретилась с другой гранью расследования, она была посвящена основному подозреваемому. С фотографии смотрел мужчина с густыми бровями под низко нависающим широким лбом. Если бы в те времена кинопродюсер объявил кастинг на роль мерзавца для детектива, Фортен отхватил бы эту роль, даже не успев раскрыть рта. Квадратный подбородок и крайне недружелюбный взгляд делали его идеальным претендентом. Фортена называли «монстром», потом «похитителем людей», «людоедом» и даже «педофилом», впрочем без всяких доказательств, только для увеличения газетных тиражей, не задумываясь о том, каково было родителям услышать последнее слово.

Был там и снимок пикапа, украденного у Пьера Валанта и обнаруженного полностью сгоревшим; тогда все сошлись во мнении, что Фортен скрылся именно на этой машине.

Мы останавливаемся у моей машины, и Хейзел впервые обращается ко мне:

В верхней части стены, от фотографии к фотографии, от статьи к статье, можно было проследить различные этапы возрождения Авалона. Полное затопление долины и в то же время неподалеку, в нескольких километрах отсюда, строительство практически идентичной деревни. Там же на стене была помещена крошечная заметка о лагере отдыха для авалонских детей. Она называлась «Каникулы, чтобы забыть».

Забыть троих пропавших детей? Или забыть о том, что их деревню вот-вот затопят? — спросила себя Ноэми.

– Прости. Заснула. Ночь выдалась… тяжелая.

— Ты только вообрази, что они пережили, — заговорил Ромен. — Ты видишь, как твоя жизнь и воспоминания с каждым днем исчезают под водой, а в это время в соседней долине для тебя строят нечто похожее на твой дом, хотя это вовсе и не твой дом. Как декорации для съемок фильма: ненастоящие и нереальные. Или новелла из «Четвертого измерения»[38].

— Но ведь ты же там был, ты что, не помнишь? — удивился Милк.

– Ты как? – спрашиваю я, догадываясь, что ей наверняка досталось от мужа.

— Нет, не особенно. Мне было всего десять. Помню только прогулки с отцом в тех местах, где потом разлилось Авалонское озеро. И еще большой лагерь. «Каникулы, чтобы забыть», как написано в статье. Компания «Global» подарила всем детям две недели отдыха в горах, якобы чтобы облегчить нам переходный период. Мысль, вообще-то, хорошая, однако никто в компании не догадывался, во что превратятся эти недели. Дети пропали, а с нашим отъездом в деревне остались одни взрослые. Как будто всем родителям суждено было испытать одно страдание. Тем не менее, когда мы вернулись, переселение уже произошло. Воды всё смыли, а у меня появилась новая спальня, побольше, чем прежняя. И дом побольше. «Global» расщедрился, выиграли все.

Она молча снимает очки. Под левым глазом у нее багровеет синяк.



Затем Шастен сосредоточилась на той части стены, которая была отведена жертвам, в частности семье Дорен. Протокол с фотографией тела, висящего на балке, сообщал о самоубийстве Жанны в сарае. Как обнаружили тело мадам Дорен, одежда самоубийцы, отсутствие прощальной записки, а также наличие украшений, надетых в последний раз.

– Мне пора, – тихо произносит Хейзел. – А то он меня убьет.

— Все эти побрякушки? — удивилась Ноэми. — Что-то многовато, пожалуй, слишком.

— Почти вульгарно для человека, раньше не замеченного в показухе, — подтвердил Валант.

— Может, она хотела выглядеть получше для встречи с сыном. В этом ведь есть смысл? — возразил Милк.

Глава 20

Шастен снова отступила в сторону, и ее внимание привлек другой снимок. Мадам Дорен. Прелестное голубое платье с узором из пересекающихся линий. Красиво уложенные волосы. И все ее украшения. Два золотых колье. Серьги с черными перламутровыми шариками. Шесть колец, из которых только два с камешком. И браслет-цепочка на запястье. Скорей, мужской.

На мгновение ее охватила дурнота… Она заставила себя перечитать протокол возврата, под которым, кстати, стояла подпись Сержа Дорена.

Мы сидим в моей машине у ресторана быстрого питания в нескольких кварталах от спа-салона. «Мерседес» Хейзел мы оставили на той парковке. По ее словам, в моей «Тойоте» нам будет безопаснее, мы не станем привлекать внимания. Я не совсем ее поняла, но точно знаю: скорее уж мою старенькую «Короллу» увезут на штрафстоянку, нежели ее роскошный автомобиль.

В нем фигурировали все украшения.

Все, кроме одного.

— Ты всегда была не прочь позабавиться с афродином, Флора. Ты и твоя сестрица.

Хейзел осторожно трогает подбитый глаз.

— Не хватает цепочки, — сказала Ноэми.

Полицейские собрались вокруг капитана.

— Здесь, в отчете, перечислены украшения. Но на фотографии она в браслете, которого больше нигде нет. И он не сочетается со всем остальным.

– Сама виновата. Знала, чего Бенджамин хочет, но просто не смогла переступить через себя. Не смогла в очередной раз уронить себя еще ниже, вот и заработала.

Его рот скривился горькой усмешкой.

— Крупные звенья и широкая пластинка. Скорей, мужской.

— Браслет для парня, который носит женщина, — само по себе не слишком подозрительно, а вот то, что именно это украшение не зафиксировано в протоколе, уже поинтересней.

– Ты должна от него уйти. – В моем голосе слышится мольба. – Прямо сейчас.

— Жаль, здесь не хватает антиланцев, чтобы составить вам компанию на вечер.

— Забывчивость флика, который делал опознание? Браслет украл кто-то из полицейских на месте?

— Думайте, — прервала их догадки Ноэми. — У нее было два сына. Если это браслет младшего, Брюно, то почему он был у нее? Но еще интереснее, если он принадлежал Алексу. Объясните мне, как цепочка могла оказаться на ее руке, когда мальчик уже исчез и к тому же должен был носить его сам?

– Знаю, – отвечает она. – Мой паспорт готов. Твое удостоверение личности тоже. Я хотела его привезти, но просто… из головы вылетело.

Молодая женщина начала всхлипывать, надломленный тихий звук.

Эта поразительная деталь застала ее парней врасплох, они молчали.

– Ничего страшного, – говорю я, хотя, конечно, обидно. Мне не терпится увидеть свою новую личность, примерить ее на себя, походить под новым именем. Какое оно будет? Я уже решила, что скажу всем, будто Ли – мое второе имя. Это никого не должно удивить. Ли, пожалуй, самое распространенное второе имя в Северной Америке.

— Но, мы были… мы были…

— Нет, я действительно задаю вам эти вопросы! Я жду, что вы загоритесь, воодушевитесь. Именно так я пахала в уголовном отделе. Абсолютно все ветви дерева гипотез должны быть придирчиво рассмотрены, вплоть до самых пожухлых листьев. Это не мои слова, а максима моего шефа в Штабе.

– У меня есть деньги и документы, – продолжает Хейзел. – Я просто боюсь, что не доберусь до аэропорта.

— Это было в другом мире, Флора, — сказал Бренсис. — Все в прошлом. Еще несколько недель и не будет ничего, кроме Ворда. Ты должна быть рада. Ты станешь частью победившей стороны.

— Тогда гипотеза номер один, — отважился Милк. — Одному из детей не нравится носить браслет, а мать не хочет оставлять его в шкатулке с украшениями?

— Возможно.

– Почему?

Он сделал паузу, чтобы с ленивым восхищением провести ладонью по боку шепчущей молодой женщины, лежащей на ошеломленном солдате рядом с ним.

— Вторая гипотеза: браслет принадлежит одному из родных — мужу, отцу или какому-то предку.

– Камеры. Бенджамин знает, когда я прихожу и ухожу. Если не вернусь вовремя с занятий йогой или из фитнес-клуба, он пошлет за мной своих людей.

— Даже если твоих оставшихся умственных способностей хватит только на то, чтобы помочь успокоить новичков. Процесс делает это с некоторыми из них, которые становятся вот точно такими же. Мы приводим их в порядок, превращая в маленьких мальчиков и девочек с афродиновыми мечтами и позволяем им шептать.

— Да, годится.

– Своих людей?

— Третья идея: это ее браслет, хотя модель и кажется тебе мужской.

Флора зарыдала громче.

— Вполне вероятно.

– Из охраны. Он защищает всяких преступников. Ему угрожали. Покушались на его жизнь. Эти люди охраняют его и следят за мной. Он говорит, что это ради моей безопасности, – невесело усмехается она. – Но печется он вовсе не о моем благе.

— И тогда что?

— Не волнуйся, Флора, — он вперил злобный пристальный взгляд в клетку. — Я удостоверюсь, что у тебя есть симпатичный мальчик, чтобы составить компанию, если это произойдет с тобой. Тебе понравится процесс. Большинству нравится. Обычно, сами хотят снова через не него пройти.

Ноэми склонилась над фотографией, почти уткнувшись в нее носом:

Положение у Хейзел даже хуже, чем я думала. Она самая настоящая пленница. Я не знаю, что ей сказать. Не знаю, как помочь.

— И тогда мы отправляем снимок в фотоархив судебной полиции в…

— В Тулузу, — подсказал Ромен.

Чувствую на себе ее взгляд.

— Ну да, в Тулузу, и просим прочитать имя на украшении. Пока мы не узнаем, кому принадлежит браслет, мы не поймем, почему в ходе дела он исчез.

— Это след? — обрадовался Милк.

– Кстати, ты выглядишь потрясающе.

Он посмотрел на пару охранников с ошейниками рядом и сказал:

— Нет. Это всего лишь зона тени[39].

– Спасибо, – улыбаюсь я. – На тебя немного похожа.

Ноэми отступила на три шага, чтобы иметь полную картину этого лоскутного одеяла, пока непонятного.

— Вы, двое, чего выжидаете? Давайте следующего.

— Ладно. Здесь всё или почти всё. Лучшего у нас сейчас нет. Надо читать и перечитывать еще и еще раз, и, если что-то находится не на своем месте или отсутствует, в один прекрасный день это сработает. Даже писатели, когда не пишется, ложатся спать, чтобы во сне подсознательное нашло решение. Я не говорю, что вообще ничего не надо делать, надо просто дать отстояться, это может помочь.

– Похожа. – Она трогает мои волосы. – Может, Карл умеет делать только одну стрижку?

Внимание Милка привлекла вибрация мобильника; читая сообщение, он слегка поморщился.

Амара медленно отползла от края здания и присела рядом с Ладьей.

— Мамочка волнуется? — с издевкой спросил Буске.

– А мне нравится. – Я мотаю головой. – И мне лестно, что между нами есть сходство.

— Нет, мамочка советует нам включить BFM[40].

Затем она повернулась и спустилась в относительную безопасность здания, которое было домом преуспевающего портного, прежде чем появился Ворд. Ладья последовала за ней.

— Этого следовало ожидать, — огорчилась Ноэми. — Мне уже стало казаться, что они как-то запаздывают.

Хейзел кусает губу, по-прежнему не сводя с меня взгляда. Я вижу, как глаза ее загораются, искрятся.

Милк щелкнул пультом, и на экране незаметно стоящего в углу кабинета телевизора полицейские увидели журналистку в прямом эфире:

Мгновение Амара сидела, просто осознавая ужасающий, механический темп, с которым в захваченных алернцах уничтожалась человеческая сущность.

— А наблюдать за операцией будет Агентство по осушению, восстановлению и инспектированию озер[41]. Рядом с нами сейчас находится мсье Боскюс, начальник центрального поста гидроэлектростанций. Он только что сообщил нам об исключительности этого осушения, поскольку оно носит юридический, а не технический характер.

– О боже… – тихо произносит она. – Ты могла бы сойти за меня. Мы с тобой одного роста. Одного размера. А теперь еще и стрижки у нас одинаковые.

Тут корреспондентка протянула микрофон Боскюсу, который старался избежать сенсации:

— Я знаю, ты не должна говорить об этом, — сказала Амара тихо. — Но, я хочу, чтобы ты попыталась.

— Вам известно, что процедура осушения, будь то по требованию правосудия или обслуживания турбин гидроэлектростанции, всегда одна и та же. Мы будем последовательно открывать затворы, чтобы осушить Авалонское озеро. Для того чтобы избежать выхода из берегов реки Сантинель, скорость сброса воды не превысит тридцати кубометров в секунду, Тем не менее мы готовы к тому, что уровень озера будет понижаться на пять сантиметров в час. Вместе с тем мы предполагаем использовать инфразвуковую систему, называемую «предохранительной решеткой» или «заграждением» для контроля движения рыбы, чтобы она следовала одним путем. Внимание к обеспечению биологической безопасности лежит в основе всей нашей деятельности.

– Пожалуй, – настораживаюсь я.

И тут лицо чиновника побагровело, потому что он осознал, что увлекся скорее рассуждениями о судьбе щуки, нежели принятием мер по обнаружению тела ребенка. Он попытался продолжить речь, но корреспондентка отобрала у него микрофон, оператор перевел объектив на нее, руководитель Агентства по осушению пропал с экрана, и Милк выключил телевизор.

Ладья сглотнула. Она потянулась пальцами к ошейнику на горле, ее лицо побледнело, и кивнула.

— Конец рабочего дня, господа, — объявила Шастен. — Завтра в восемь утра жду вас на мосту. И чтобы никто не разговаривал с журналистами. И с мамой Милка.

Она берет меня за руку, стискивает ее.

— Скольких взяли? — Спросила Амара.

– Ли, все, что мне нужно, это фора. Время, чтобы добраться до аэропорта и зарегистрироваться на рейс. Хотя бы час. Лучше два.

39

— Несколько со…, - начала Ладья. Она втянула воздух, зажмурила глаза и лицо покрылось капельками пота.

Усталая до изнеможения, Ноэми осыпалась во всех смыслах этого слова. Ключи упали рядом со столом, пальто пролетело мимо дивана. Она вскипятила воду и готовилась уже выбрать между ромашкой и солодкой, когда неожиданно осознала, что ей недостает потявкивания и радостной встречи.

– Что ты предлагаешь?

За кухонным окном она увидела, что солнце, уже готовое потонуть в озере, касается его поверхности; а на краю мостков — к сожалению, слишком хорошо знакомый силуэт мужчины, рассевшегося как у себя дома, наслаждающегося видом и поглаживающего ее собаку. Она узнала его даже со спины.

— Семьсот или восемьсот, по крайней мере. Возможно сотня тех, кого не нужно было… — Ее лицо искривилось в гримасе. — … Принуждать. Из остальных, только немногим более половины … полезны. Остальных используют, чтобы вербовать новых или отдают Ворду.

И ее словно прорывает:

Почти не владея собой, Ноэми выскочила в такой ярости, что Пикассо поджал хвост и пулей влетел в дом через приоткрытую дверь. Когда пес промелькнул мимо нее, она мрачно глянула на него:

— Как рабов? — спросила Амара.

– Я пойду в фитнес-клуб, и там мы с тобой встретимся. Обменяемся одеждой. Потом я возьму такси до аэропорта, а ты примерно через час на моей машине поедешь ко мне домой.

— Скажи еще только, что ты можешь хоть на что-то сгодиться.

— Как пищу, Графиня.

– Ты это серьезно?

Она пересекла стриженую лужайку и едва удержалась, чтобы не спихнуть незваного гостя прямо в воду.

Амара содрогнулась.

— Какого черта тебе здесь надо, Адриэль? Как ты меня нашел?

– Ли, это осуществимо. Мимо охраны ты проедешь спокойно, даже не сомневайся. Войдешь в дом, открыв дверь моими ключами, нальешь себе чашку чая или перекусишь. Бенджамин увидит тебя на камере и подумает, что это я. Клянусь, он едва на тебя взглянет. А у меня будет время доехать до аэропорта, сесть в самолет и улететь. Ты потом уедешь. Бросишь где-нибудь мою машину, пересядешь в свою и исчезнешь.

— Спросил.

— Здесь были сотни людей.

— Я почти никого здесь не знаю.

У меня от тревоги сводит живот. Неужели Хейзел и впрямь рассчитывает, что я войду в ее дом, рискуя нос к носу столкнуться с этим изувером? Попытаюсь обмануть ее мужа и его охрану?

— Зато тебя знают все. Тоже мне: найти парижского флика в Авалоне. У меня случались расследования и посложнее.

Ладья кивнула, ее дыхание вернулось к спокойному, размеренному ритму.

— Браво, ты в этом деле ас. Но спрашиваю еще раз: какого черта тебе здесь надо?

– Я тебе заплачу, – добавляет она, видя, что я замкнулась в себе. – Мне удалось собрать немного денег. Я оставлю тебе пятьдесят тысяч. И новое удостоверение личности. Ли, этого хватит, чтобы начать новую жизнь.

— Очень миленькое местечко эта твоя лагуна, — уклонился от ответа Адриэль.

— Да. Любого высокоодаренного заклинателя, захваченного Вордом, теперь доставляют сюда.

Озеро мельчало довольно быстро, над водой уже виднелся крест, увенчивавший колокольню старой церкви. Внезапно появившийся среди вод простой каменный крест.

Моргая, я смотрю на нее, пытаюсь осмыслить ее предложение. Еще час назад я пребывала в состоянии упоительного блаженства. Теперь меня просят, чтобы я выдала себя за подругу и, рискуя жизнью, помогла ей вырваться от жестокого мужа. И она предлагает мне деньги. Много денег. Сумму, которая изменит мою жизнь.

— Это не лагуна, а озеро. Впрочем, теперь уже и не озеро, а кладбище.

— Откуда взялись ошейники?

— Да, я видел по телику, и тебя тоже видел. У нас в тридцать шестом все следят за твоим делом, хотя вслух об этом не говорят.

Хейзел наблюдает за мной, затаив дыхание. Я вижу надежду в ее лице и отчаяние. Также вижу багровый синяк под красивым глазом.

— Послушай, признаюсь, было страшно мило повидаться, но теперь тебе пора отсюда валить, пока я не сделала тебе больно.

Ладья издала горький, страдальческий смех и вытащила, что-то около полудюжины тонких серебряных ошейников из мешочка на своем поясе, отбросив их в сторону как мусор.

Он ничего не ответил и с осторожностью укротителя подошел к ней, не слишком уверенный в правильности такого решения.

– Ладно, я помогу, – тихо молвлю я.

— Я приехал, чтобы извиниться, понимаешь? Я страшно накосячил. Поступил как полное ничтожество.

— Мертвые рабы, Графиня. Здесь они валяются повсюду.

— Мне плевать на угрызения твоей совести, Адриэль. Ты даже представить себе не можешь, как я тебя сейчас ненавижу. Так что скажи, где ты припрятал тачку, и я тебя туда провожу.

Расплакавшись, она бросается мне на шею, прижимается лицом к моему лицу. Ее слезы облегчения и благодарности текут по моей щеке и капают мне на шею.

— Я приехал на поезде. И до завтрашнего утра другого нет.

Амара наклонилась и подняла один из ошейников, чтобы его рассмотреть.

Ноэми почувствовала, как ловушка захлопнулась. Невозможно попросить никого из членов команды приютить ее бывшего без объяснений. А гостиница «Парк» вообще не вариант, потому что там находится Юго. Ноэми сотни раз была готова сбежать из Авалона, как какая-нибудь воровка, так что наизусть знала расписание поездов до Парижа.

– Ты лучше всех, – бормочет она.

— Завтра в шесть пятьдесят шесть отходит поезд до вокзала Аустерлиц. Дом большой, и у меня есть диван, одну ночь вполне можно потерпеть.

На ощупь это был просто прохладный гладкий металл.

А я ни слова не могу вымолвить: у меня комок в горле.

— Я не боюсь бессонной ночи, в последнее время у меня было много таких.

— Как это получается? — Спросила она Ладью. — Ошейники, наркотики. Этого недостаточно, чтобы сотворить такое.

— Сложность ситуации касается только меня, кретин. Подъем в пять тридцать, после чего ты исчезаешь из моей жизни. А угрызения твоей совести мне не нужны.

Глава 21

— Вы удивитесь, Графиня, — дрожа, сказала Ладья. — Но есть еще кое-что. Бренсис что-то делает с каждым ошейником, когда застегивает-

Адриэль сокрушенно сунул руки в карманы:

– Боже, Ли, это не опасно?

Она дернулась от боли, из одной ее ноздри внезапно потекла кровь.

— У тебя хотя бы найдется что-нибудь пожевать или отбой в двадцать один ноль-ноль?



— Когда застегивает его, — выдохнула она. — Его отец умел это делать и объяснил ему. Он никому не рассказывает. Это сохраняет ему жизнь, пока Ворду нужны еще заклинатели на службе.

Я не собиралась посвящать Джесси в план побега Хейзел, но он видел, что меня что-то гложет. Мы сидим на его диване, потягиваем красное вино; мои ноги лежат у него на коленях. Сегодня вечером я стряпала для него ужин – суетилась, крутилась на его кухне, как на своей собственной. Курица в вине – старинная классика, и, пока я чистила лук, подрумянивала цыпленка, фламбировала блюдо – выполняла столь привычные для меня операции, – я испытывала удивительное чувство покоя. Это была моя стихия. После ужина Джесси настоял, чтобы мы оставили грязную посуду на столе и с вином перебрались в гостиную. Он рассказывал забавную историю о своих племянницах Элле и Олив – о том, как они замучили всех своей неумелой игрой на флейтах, фальшиво исполняя детскую песенку-потешку «Горячие крестовые булочки»[4]. Я улыбалась, но слушала вполуха, думая о предстоящем побеге Хейзел и моем участии в нем. Джесси спросил, что меня тревожит, и я ему все вывалила.

Чтобы попробовать, она выхватила из кастрюли спагетти и тут же обожгла и пальцы, и губы. Капля масла и соли, больше он ничего не получит. Вокруг нее распространился аромат туалетной воды Адриэля, который прежде ей так нравился. Два года счастливых, страстных отношений медленно, словно труп, всплывали на поверхность.

Она медленно рухнула на пол, стиснув зубы, чтобы не закричать, зажав одной рукой рот, заглушая звук, а вторую прижимая к центу лба.

Она слышала, как Адриэль ходит наверху, в гостиной, потом спускается по лестнице. Его шаги приблизились, она не решалась обернуться.

– Я пробуду в доме всего с час, может, чуть больше, – объясняю я. – Ее муж подумает, что это она. Мы одного роста. У нас одинаковые волосы.

Амара была вынуждена отвернуться от женщины.

Теперь его дыхание было совсем близко. Адриэль уверенно положил ладони на бедра Ноэми и, когда он поцеловал ее в затылок, его большие пальцы вонзились ей в поясницу. Он знал ее тело, как никто другой, умел сделать так, как ей нравилось; и его прикосновение пробудило воспоминание о тысяче проведенных вместе ночей. Она, будто обожженная, мгновенно развернулась к нему, потрясенная, злопамятная и оскорбленная:

– Это взлом и проникновение.

— В приглушенном свете это, возможно, не так четко видно, но напоминаю тебе: у меня в точности такая же физиономия, как та, что три месяца назад заставила тебя бежать.

— Хватит, — мягко сказала она. — Хватит, Ладья.

— Нет, уверяю тебя. Ты стала гораздо сильнее. Ты приняла себя. И я по тебе скучаю.

– Вовсе нет. У меня будут ее ключи. И если ее муж придет домой – а он не придет, – я просто скажу, что пришла к Хейзел. Он не станет вызывать полицию.

Судорожно глотая воздух, Ладья раскачивалась на коленях назад и вперед, затихая. Она кивнула Амаре и произнесла невнятно:

— Ты не имеешь права так говорить. Ты даже не имеешь права находиться здесь.

– А если он причинит тебе боль?

Она открыла кухонный шкаф и достала едва початую бутылку водки.

— Буду ’прядке. Минуту.

— Не подумай, что я предлагаю тебе выпить. Я просто пытаюсь убедить себя, что с крепким алкоголем вечер пройдет быстрее.

– Не причинит, – быстро говорю я, хотя мне сразу вспоминается звуконепроницаемая комната, где муж Хейзел издевался над ней. – Я должна ей помочь. Он может изувечить ее. Или даже убить.

Ноэми плеснула себе в белую фарфоровую чашку.

Амара мягко коснулась ее плеча, затем приподнялась, чтобы выглянуть во внутренний двор через разбитое окно, на зазубренных краях которого запеклась кровь.

— Обслужи себя сам, если хочешь. Мое гостеприимство так далеко не заходит.

– Я вижу, ты искренне за нее переживаешь.

Адриэль послушался, пока она не передумала, и заговорил на тему, которая, он знал, интересовала Ноэми.

Клетки были переполнены. Амара начала считать число заключенных и покачала головой.

— Хочешь узнать, как дела в твоей бригаде?

– Да, – сипло отвечаю я.

— Это теперь твоя бригада. Ты ведь упорно за нее бился, верно? А моя бригада здесь.

Там были сотни алеранцев, ожидая когда их заставят служить к Ворду.

— Хлоя беременна, — без подготовки выпалил он.