«Что это значит?» — подумала Харита. Разве что ему нечего больше дарить? Ну да, конечно. Он отдал последнюю ценную вещь, если не считать гривны на шее. И вместе с тем подарок сделан от чистого сердца — Харита знала, что отец оценил этот жест.
— Благодарю за честь, лорд Эльфин, — отвечал Аваллах, убирая кинжал за пояс. — Надеюсь, твое пребывание в замке будет нам обоим ко благу. Побеседуем позже. А сейчас наступает время легкой трапезы, так что прошу присоединяться.
По знаку Аваллаха распорядитель выбежал из зала. Через мгновение двери отворились, десятки слуг внесли на подносах чаши и кубки. Они обнесли гостей, и, когда каждый взял по кубку, Эльфин поднял свой и громко возгласил:
— Здрав будь, Аваллах, король-рыболов Инис Гутрина. И да будут здравы недруги твоих врагов!
На это Аваллах рассмеялся, запрокинув голову. Смех его гулко прокатился по огромному залу. Царь медленно встал с носилок, держась за шест балдахина, и поднял кубок.
— Пейте, друзья мои, — сказал он. — С вами мне куда веселее.
Харита некоторое время смотрела, а потом, когда все увлеклись едой и питьем, выскользнула из зала, поманив Давида за собой. Тот догнал ее в переходе.
— Ты хотела что-то сказать, царевна?
— Кто они? — спросила Харита, увлекая священника дальше по коридору.
— Как я и сказал, король и его народ. Насколько я понял, они бежали из своей земли — Гвинедда, что в кимрских землях на севере.
— Бежали? Почему?
— Из-за войны. Из-за распрей, которые не прекращаются там никогда. Их родину захватили варвары. Они спаслись сами, но лишились всего имущества. — Помолчав, священник добавил: — И если то, что я слышал, правда, жар войны вскоре опалит и нас.
— Спасибо, Давид, — сказала Харита, глядя сквозь открытую дверь в зал. — Спасибо…
И она, глубоко задумавшись, медленно пошла прочь.
В этот вечер Аваллах угощал кимров за своим столом. Лиле сидела рядом с супругом. Харита выйти отказалась и ела в своих покоях. Она сидела одна и вслушивалась в звуки пиршества. В какой-то миг все смолкло. Она напрягала слух, пытаясь различить хоть какой-нибудь шум, но тщетно. Что это может значить?
Движимая любопытством, она подошла к двери, выглянула в коридор… Тишина.
Дальше терпеть не было сил. Она подкралась к незапертой двери в зал. В этот самый миг зазвенела струна арфы, а еще через мгновение раздался сильный, мелодичный голос певца. Кимры, кто на скамьях, кто, скрестив ноги, на полу, сидели вокруг своего соотечественника, озаренного трепетным светом факелов, — золотоволосого юноши.
Хотя многих слов Харита не понимала, она догадалась, что поет он про прекрасную долину, ее деревья, травы и зверей. Мелодия, простая и выразительная, притягивала. Девушка переступила порог и остановилась, наполовину скрытая одной из колонн.
Юноша стоял прямой, высокий и стройный, вскинув голову, закрыв глаза, арфа упиралась в его плечо, пальцы привычно скользили по струнам, вырывая серебряные звуки из самого сердца арфы. Губы шевелились, но музыка лилась откуда-то извне; он был лишь посредником, через которого она проникала в этот мир, струясь, подобно ручью, из скрытых глубин его души и разбегаясь вокруг мерцающими кругами. Харита слушала, не смея дышать, чтобы не разрушить дивную красоту мгновенья.
Это была печальная песня, она надрывала душу, она была яростная и гордая — песнь об утраченной долине, об оставленной земле, обо всех потерях, что помнит человеческое сердце. Песня растекалась, и Харита полностью отдалась ее чарам, скорбь о собственной утрате нахлынула темным, сладким, уже не сдерживаемым потоком. Когда отзвучали последние ноты, она увидела, что на щеках у юноши блестят слезы.
«Мы похожи, ты и я, — думала она, — бездомные путники в чужом краю».
Вновь зазвенели струны, и юноша начал новую песню. Харита не стала дожидаться: оттолкнувшись от колонны, она бросилась бежать в тот миг, как медвяный голос снова поплыл в воздухе.
Глава четвертая
В ту ночь они спали в чертоге короля-рыболова. Огонь жарко горел в большом очаге, и кимры, закутавшись в плащи, грезили об утраченном доме.
Вернувшись с дружиной, Эльфин застал Каердиви в осаде. Захватчики, ускользнувшие от Киалла, весь день шли по побережью и к наступлению темноты были у стен каера. Увидев укрепления, они побоялись нападать, но утром, едва рассвело, поняли, что крепость почти не охраняется: защищать ее остались лишь старики да мальчишки, не способные взять в руки оружие.
Однако, если враги сочли Каердиви легкой добычей, их ждало разочарование. Защитники крепости сумели отразить не одну, а целых три атаки к досаде и ярости нападавших.
Когда Эльфин с товарищами добрался до каера, варвары шли на приступ в четвертый раз и уже готовы были ворваться в ворота. Женщины и дети стояли на стенах плечом к плечу с мужчинами, сыпля на головы нападающих камни и горящие уголья. Стрелы давно закончились. Еще немного — и дружина вместо родной деревни увидела бы погребальный костер.
Воины атаковали врага на подступах к укреплению. Столкнувшись с прекрасно обученной конницей, захватчики пришли в ярость и бились с остервенением, прежде чем рассеяться в лесах вдоль реки. Киалл с половиной войска бросился их преследовать. Эльфин въехал в деревню и увидел, что та почти разрушена: дома и службы обгорели, на месте житницы дымится груда почерневших балок, в обгоревшем зерне роются свиньи, в доме, в котором жила дружина, сгорела соломенная крыша. Народу тоже полегло немало; многих добрых людей сразили пиктские стрелы или ирландские копья.
Уцелевшие жители, усталые, окровавленные, по-прежнему решительно сжимали оружие и своих защитников встретили радостными возгласами. Ронвен с копьем и римским пехотным щитом стояла в первых рядах. Лицо ее было в копоти, волосы поседели от пепла, но в глазах горел огонь.
— Приветствую тебя, повелитель, — сказала она, опираясь щекой о копье. — Твое возвращение, как всегда, великая радость.
— Ты не ранена? — спросил он, спрыгивая с седла.
— Целехонька, — отвечала она, убирая с лица волосы. — А вот твоим хоромам потребуется новая крыша.
Эльфин заключил ее в объятия. Несколько мгновений они стояли, не разжимая рук, потом пошли через сожженный каер.
В следующие два дня на Каердиви нападали трижды. Кимры держались, но с каждым разом число их убывало, врагов же меньше не становилось. Было понятно, что захватчики решили любой ценой взять или разрушить Каердиви — главную опору кимров, преградившую им путь.
И цена эта была немалой — голые, размалеванные синим тела пиктов, скоттов и аттакоттов грудами лежали у стен, дорогу к воротам развезло от пролитой крови, на склонах холма копья торчали, как молодой лес, над низкой порослью стрел. В воздухе, наполненном жужжанием мух, стоял трупный запах. Небо над каером почернело от слетевшихся на пиршество воронов и ворон.
А захватчики не уходили.
И вот пришло время, когда у Эльфина не осталось выбора. Надо было либо уходить, спасая столько людей, сколько удастся, либо смотреть, как их убивают одного за другим. Выбор был нелегким: большинство его родичей предпочли бы пасть от пиктской стрелы, но не бросать землю и дом.
Хафган с Талиесином, которые немало потрудились, подбадривая воинов хвалебными песнями и заклинаниями, пришли к Эльфину сообщить горькую истину.
— Нам их не одолеть, — тихо произнес Талиесин. — Их слишком много. Всех не перебьешь.
Король Эльфин кивнул, не в силах ответить. Он сидел, сгорбившись над тлеющими в очаге углями, и только что не валился от изнеможения.
— Надо уходить, — произнес Хафган. Слова жалили язык, словно ядовитые осы.
Эльфин вскинул голову, глаза его сверкнули.
— Никогда!
— Отец, — еще более мягко произнес Талиесин, — выслушай. — Он опустился на колени рядом с королем. — Это неизбежно. Будут у нас иные сражения, иные войны. Но не здесь. Я вижу.
— Слушай того, кого называешь сыном, — сказал Хафган. — Слишком много наших погибло. Если мы останемся жить, то в другом месте.
— Так идите же, — прохрипел Эльфин. — Возьмите с собой тех, кто пойдет. Я останусь.
— Нет, — просто отвечал Талиесин. — Ты король, твой народ пойдет лишь за тобой. На новой родине нам понадобится сильный вождь.
Эльфин устало провел ладонью по лицу и мотнул головой.
— Ллеу свидетель, не могу, — сипло произнес он. — Позор…
— Нет величия в смерти, — отвечал Талиесин. Он медленно встал и протянул руку. Эльфин поднял лицо: в глазах его стояли слезы. — Идем, — произнес юноша.
Король оперся на его руку и встал. Когда на следующее утро небо на востоке сделалось перламутровым, клан навсегда покинул Каердиви. Из трехсот гордых дружинников Эльфина осталось менее сотни и чуть более сотни сельчан.
Они ушли, захватив столько провизии и вещей, сколько поместилось на трех телегах. Впереди гнали коров и свиней. По приказу Эльфина каер подожгли. В клубах дыма и треске пламени король вслед за своим народом спустился с холма, сзади ехали мрачные дружинники.
Всю мокрую осень они двигались на юг. Оставили позади Гвинедд, прошли Поуис. По дороге они видели то, о чем, большинство прежде лишь слышало: богатые римские виллы с расписными статуями и мозаичными полами, большие мощеные дороги, триумфальные арки, прекрасный ипподром и выбитый в холме возле оживленного города амфитеатр на несколько тысяч человек. Зимовали в Диведе возле Брехениока, откуда происходила мать Эльфина Медхир и где Гвиддно Гаранхира по-прежнему вспоминали с уважением. В холода погибли многие, ослабевшие от ран и долгого перехода.
По весне переправились через реку, питающую Хабренский залив, и оказались в Думнонии. Здесь они впервые услышали толки о странных существах — феях, эльфах, или, как их еще называли, дивном народе, — что поселились здесь со своим правителем Аваллахом, которого называют «король-рыболов».
Говорили, будто они чрезвычайно высоки и прекрасны с виду, мужчины отличаются силой и статью, женщины — пригожестью. Они искусны во всех ремеслах и наделены всевозможными достоинствами, а также многими сверхъестественными способностями, и потому без труда скопили большое богатство: беднейший из них живет лучше самого римского императора. Короче, совершеннее их и вообразить нельзя.
Эльфин и его люди, послушав молву, решили отправиться к Аваллаху и убедиться, правду толкуют или ложь. Король созвал совет и объявил: «Если то, что рассказывают об Аваллахе, истинно, может, он нас примет и поможет отыскать землю, где мы могли бы поселиться»
Хафган тоже слышал эти истории и немало ломал над ними голову. Он помнил ночь, когда звездопад озарил небо — давненько это было! — и гадал, не Аваллахов ли приход возвещало знамение. И откуда взялся дивный народ? Одни говорили, будто бы из Сарраса; другие спорили — из Ллин Ллиониса; издалека, утверждали третьи, из западных земель, что лежат за морем, с острова Бессмертных. Короче, судили и рядили каждый по-своему, а наверняка никто утверждать не мог.
— Да, — сказал Эльфину Хафган, — ты хорошо придумал. Раз римляне нам больше не помощники, надо искать других. Глядишь, что и выйдет.
Талиесин тоже согласился охотно. У него была своя причина: он давно стремился увидеть фей. С тех пор, как он впервые услышал о короле-рыболове и его народе, сердце его зажглось. Он призвал вдохновение и попытался пройти по запутанным дорожкам грядущего, однако плотный мерцающий туман заслонил путь, и ему пришлось вернуться, чтобы не заплутать в Ином Мире. Однако, прежде чем сияющая дымка заволокла его взор, он увидел, как множество тропок в отдалении сливаются воедино; и истолковал это так, что, к добру или к худу, будущее его народа и людей Аваллаха неведомым образом сплетено.
— Так или иначе, — сказал Эльфин, — должно нам засвидетельствовать почтение владыке этого края, коли надеемся мирно пройти через его земли.
На этом и согласились: отыскать Аваллаха и навестить его. В тот же вечер Талиесин удалился в уединенную рощицу, сжевал горсть особым образом приготовленных орехов и призвал вдохновение, чтобы, если удастся, узнать будущую судьбу своего народа.
Закрыв глаза, он начал тихо напевать про себя и через мгновение ощутил стремительный черный ток и затем внезапную тишину — знак того, что он уже в Ином Мире. Открыв глаза, он вновь увидел сумеречный мир, с которым уже свыкся не меньше, чем с миром людей.
Юноша увидел сияющее бронзой небо, услышал знакомые переливы чарующей, странной музыки. Он ощутил сладостное благоухание земли и увидел вдалеке горы. Много раз бродил он по их склонам, но сейчас его взор обратился не к горам. Он смотрел на ручеек, бегущий между деревьями в лесное озерцо неподалеку.
Талиесин прошел вдоль ручья, мимо лучистых деревьев к озерцу и, раздвигая руками кустарник, подумал, здесь ли еще она — девушка, которую он видел многие годы назад. Он опустился на колени и, не дыша, заглянул в прозрачную воду.
Девушка исчезла. Вода по-прежнему струилась, зеленые водоросли все так же колыхались над гладкими янтарными камешками. Однако спящей не было.
Талиесин медленно встал и побрел назад вдоль ручья туда, где сходились тропинки. Отыскав ту, по которой пытался пройти в прошлый раз, он двинулся вперед. Как и тогда, не успел он сделать и несколько шагов, как под ногами заклубился странный мерцающий туман. Через мгновение туман поднялся и сгустился, скрыв тропу. Юноша прошел еще немного и остановился.
Как ни жаль было поворачивать назад, деваться было некуда. Однако, повернув, Талиесин обнаружил, что туман окружает его со всех сторон. Плотный пар клубился, завиваясь в невидимых воздушных струях. Талиесин знал, как опасно в Ином Мире брести наугад, поэтому остановился и встал на колени. Он немного прополз на четвереньках, потом решил подождать, пока туман рассеется.
Он ждал долго, но пелена оставалась такой же плотной. Мало того, сияющий небесный свод над дымкой постепенно померк. Мгла сгустилась. Никогда еще в Ином Мире Талиесин не испытывал страха, но сейчас он испугался.
Он ждал, обхватив колени и раскачиваясь взад-вперед. Небо потемнело совсем: в Ином Мире — стране вечного дня — наступила непроглядная ночь. Чтобы окончательно не пасть духом, Талиесин запел, сперва тихо, потом все громче. Красота слов прогоняла страх.
Так он сидел, завернувшись в плащ, и распевал самые могущественные свои песни, когда впереди на невидимой дорожке послышались шаги. Он перестал петь. Мягкое сияние пронизало мятущийся туман, и юноша понял, что к нему приближается обитатель Иного Мира: Древний.
Существо остановилось неподалеку, но не настолько близко, чтобы его рассмотреть. Глаза различали лишь светящееся пятно в тумане. Талиесин ждал, пока к нему обратятся, не смея заговорить первым.
— Что ж, Сияющее чело, ты снова здесь, — через некоторое время произнес Древний. Голос, казалось, лился откуда-то с высоты.
Талиесин понял, что говорит с тем же, кого встретил много лет назад, когда, еще мальчиком, впервые очутился в Ином Мире.
— Да, — просто отвечал он.
— Зачем ты пошел сюда, если знаешь, что это запрещено?
— Я надеялся увидеть… — Голос Талиесина сорвался.
— Ты надеялся увидеть, — чуть насмешливо повторил Древний. — И что же ты увидел?
— Ничего, владыка, — отвечал Талиесин.
— Ты правильно называешь Меня владыкой, — произнесло существо. — Выходит, ты все-таки кое-чему научился. А что еще ты узнал?
— Я… я научился петь, как поют барды, — отвечал Талиесин. Гордость придала ему отваги. — Я узнал тайны слов, и стихии повинуются моему голосу. Мне ведом обычай лощины и леса, воды, воздуха, огня, земли и всякой живой твари.
— Ты и впрямь всеведущ, о мудрый среди людей, — мягко поддразнило существо. — Отвечай же Мне, если можешь: почему одной ночью светит луна, а другой так темно, что не видишь щита и копья в своей же руке?
Талиесин задумался, но в голову ничего не приходило.
— Почему камень такой тяжелый? — вопрошал Древний. — Почему шип такой острый? Скажи Мне, коли ведаешь: кому на том свете лучше: легконогому юнцу или седовласому старцу?
Талиесин пристыженно молчал.
— Знаешь ли ты, можешь ли гадать, кто ты, когда спишь: тело, душа, светлый дух? На чем держатся основания земли? Кто вложил в землю золото, из которого сделана твоя гривна? Что остается от человека, когда кости рассыплются в прах? Что ж ты не отвечаешь, искусный бард?
Талиесину казалось, что он разучился говорить. Слова не шли изо рта. Невежество окутывало его плащом, щеки горели от стыда.
— Неужто тебе нечего сказать, о Слово Написанное? — вопрошало существо. — Нечего? Что ж, хоть в этом видны начатки премудрости, Сияющее чело. Многие лепечут без толку, когда надо бы внимать. Ты слушаешь?
Талиесин кивнул.
— Хорошо. Я сказал, что научу тебя говорить. Помнишь?
Талиесин помнил. Он снова кивнул.
— В день твоего освобождения речь вернется к тебе и придут слова, которые Я тебе дам. Ты будешь Моим бардом, Моим вестником, ты возвестишь Мое Царство среди людей. Люди услышат твой глас и поймут, Кто им глаголет. Они услышат тебя и уверуют.
В Темное время народ твой обратится к тебе и к тому, кто придет за тобою вслед, и вы принесете им свет, который Я тебе дам. Понятно тебе, Сияющее чело?
Талиесин не шелохнулся, и существо сказало:
— Говори, сын праха. Понял ли ты?
— Понял.
— Да будет так, — сказал Древний. — Знаешь ли ты, Кто с тобой говорит?
— Нет, владыка.
— Так смотри на меня, Сияющее чело!
Талиесин поднял глаза, и тут же резкий порыв ветра унес туман. Только что он видел Древнего через серую дымку, в следующий миг завеса рассеялась, и ему предстал исполинский муж — по меньшей мере в два раза выше любого смертного — в слепящем белом одеянии. Свет дробился вокруг Него, рассыпался радугами, руки и лицо Талиесина опалило огнем, тело под одеждой обожгло жаром.
Лик существа источал такое сияние, что на него невозможно было даже смотреть, не то что различить черты. Древний простер к Талиесину руку, и весь Иной Мир померк, превратился в слабую тень, неразличимую и незначащую.
— Ты узнал Меня, Сияющее чело?
Талиесин упал на колени и молитвенно воздел руки.
— Ты — Верховный Дух, — сказал он. — Владыка Иного Мира.
— Всех миров, — поправил Древний, — этого, и следующего, и того, что лежит за ним. Я — Долгожданный Царь, Чей приход возвестили в древние времена, который был, есть и будет. Я — Податель Жизни, прежде мира сущий, десница Моя слепила небо и землю. Меня знают под многими именами, но приходит время, когда все люди назовут Меня Господом.
Талиесин трепетал от страха и восторга. Слова Верховного Духа обжигали его душу.
— Я Тот, Кого ты искал, Талиесин, в тайниках своего сердца. Я — свет, пробивающий тьму. Я — путь, истина, жизнь. С этого мгновения да не будут тебе боги иные превыше Меня. Ты понял?
— Да, Господи, — слабо и неуверенно произнес Талиесин. — Понял.
— Я взрастил тебя и отметил ради особой задачи. Пребывай во Мне, Сияющее чело, и ты станешь благословением своего народа. Ибо через тебя народы, еще не рожденные, познают Меня, и Царство Мое дойдет до края земли. Веришь ли ты в то, что Я говорю?
— Да, Господи, — сказал Талиесин. — Я всегда верил.
— Правду говоришь, Сияющее чело. — Теперь иди и не страшись, ибо Я буду ближе, чем твой вдох, ближе, чем удар сердца. Пусть тьма восстанет на тебя и захлестнет, Я не оставлю Своего слуги. Ты Мой, Сияющее чело, отныне и вовеки.
Талиесин поднял голову.
— Если хочешь, Господи, дай мне знамение, дабы мне познать Тебя.
— Ты просишь знамения, Сияющее чело, и дастся тебе. Знай Меня по этому!
Жар захлестнул Талиесина. Юноша лежал, трепеща от ужаса и волнения, все пространство вокруг источало слепящий свет, от которого не спасали закрытые веки. Что-то едва коснулось его головы, и будто огненной головней ему снесло полчерепа, обнажив мягкий и темный мозг ярому току света.
Сознание наполнили образы, картинки мелькали одна за другой: полки на марше, пастухи гонят стада, темные казематы и наполненные криками лазареты, людные города с оживленными рынками, тихие деревушки среди холмов, серебристые реки, густые леса, холодные горные пики, жаркие пустыни, морозные ледники, королевские дворцы и нищенские лачуги, пустыри и тучные нивы, купцы торгуются, влюбленные застыли в объятиях, матери купают детей, люди беседуют, сражаются, трудятся, строят… и многое, многое другое. Мужчины и женщины разных эпох и народов, разные ступени мироздания, разные миры — все боролось, жило, рождалось и умирало.
Талиесин увидел это разом, но как бы очами Лучезарного Мужа, Который стоял сверху и вложил в него крохотное зернышко понимания. И он осознал, Кто Тот, Кому он теперь служит. «Господи мой Боже!» — вскричал он, а картинки все мелькали и мелькали с головокружительной скоростью.
Когда через несколько часов Хафган нашел Талиесина в роще, то посчитал его мертвым. Юноша неподвижно лежал на земле, раскинув руки. Бард подошел и увидел, что Талиесин спит непробудным сном. Он укрыл юношу плащом и сел рядом ждать.
Когда Талиесин наконец проснулся, он не мог говорить.
Много дней спустя они подошли к Инис Гутрину. Эльфин оставил своих людей у подножия Тора, а сам пошел с Киаллом, Хафганом и Талиесином разузнать, как бы им предстать перед королем-рыболовом. Пока они стояли и смотрели на Тор, окруженный озерами и топкими болотами, из дворца навстречу им спустились по узкой дорожке два человека в простой одежде.
Едва Талиесин их завидел, уста его отворились, и он закричал от радости.
— Смотрите! Сюда идут слуги моего Господа! — вскричал он. — Я должен их приветствовать!
Он бегом бросился вперед и упал перед ними на колени.
Незнакомцы в изумлении переглянулись.
— Встань, — сказал один, — ибо мы люди скромного рождения. Меня зовут Давид, а это — мой друг Коллен. — Он взглянул на одежду Талиесина, увидел золотую гривну на шее, и понял, что разговаривает со знатным бриттом. — Кто ты?
— Я — главный бард короля Эльфина Гвинеддского, — отвечал Талиесин. Лицо его сияло.
— Как твое имя? — спросил Давид. — Знаем ли мы тебя?
Тут как раз подоспел Эльфин со спутниками, и, как только все собрались, Талиесин начал восклицать:
Я был с Господом
На небесах,
Когда Люцифер
Пал в бездну адову;
Был знаменосцем
Александра в Египте;
Звезды зову по имени
На севере и на юге;
Я был у Нимрода
За старшего зодчего;
Был в Вавилоне
В имени Божьем;
Был я наставником
Илье и Еноху;
Был я трижды
В темнице Арианрод;
Я был в ковчеге
С Ноем и Альфой;
Я видел гибель
Содома и Гоморры;
Я вел Моисея
Через Чермное море;
Был я в чертогах Дон
До рождения Гвидионова;
И был я с моим Господом
В яслях воловьих;
Всевышний открыл мне
Тайны Вселенной;
Я почерпнул вдохновенье
Из котла Керидвен;
Меня зовут поэтом и бардом,
Отныне же нарекут пророком!
Талиесин — имя мое,
И слава моя — до скончания веков.
Никто из них в жизни не слышал подобной речи. Давид воздел к Талиесину руки и спросил:
— Как вышло, что ты знаешь и почитаешь Господа?
Талиесин отвечал:
— Я Его видел! Господь явился мне, чтобы я восславил Его и возвестил Его имя своему народу.
Эльфин и Хафган не могли взять в толк, о чем говорит Талиесин, но поняли, что он и впрямь видел нечто необычайное.
Потом Эльфин рассказал Давиду о гибели Каердиви и странствиях уцелевших селян. Закончил он так:
— Мы пришли сюда, чтобы повидаться с королем-рыболовом и узнать, не сможет ли он нам помочь.
— Коли так, я с радостью отведу вас к нему, и пусть он явит свою щедрость. Знаю, он охотно вас примет, ведь он и сам недавно стал последователем Христа.
Так Эльфина с сородичами провели во дворец, где их приняли с почетом и лаской. И здесь Талиесин впервые узрел Аваллахову дочь, златокудрую царевну Хариту.
Глава пятая
— Что-то стряслось? — спросила Лиле. Она нашла Хариту в саду. Вокруг стояли яблони в розовом цвету. — Я смотрю, после прихода чужеземцев ты ни разу не ступила в зал или во двор.
Харита пожала плечами.
— Не хочу лезть в отцовские дела.
— В его дела? Он собирается поселить чужаков на нашей земле, соединить судьбы наших народов, принять их обычаи, отринуть все и служить новому Богу, Христу, — а ты говоришь, это его личное дело? — Лиле фыркнула и тряхнула головой. — Неужели ничто из этого тебя не тревожит?
— А что? — рассеянно отозвалась Харита.
— Обращаться к тебе — все равно как говорить с облаком. Что на тебя нашло?
— Ничего. Просто хочу побыть одна со своими мыслями.
— Я видела, как ты на него смотришь, — сказала Лиле. — Верно, на нем хоть взгляд остановить можно, не то что на остальных, но никогда не поверю, чтоб ты и минуту о нем думала.
Харита шевельнулась и взглянула на Лиле.
— О ком ты? — спросила она с искренним недоумением.
— О певце, конечно! Ты не слушала, о чем я говорю.
— О певце, — сказала Харита, отворачиваясь.
— Мы не знаем этих людей. Они зовут себя королями, но где их королевство? Они пришли к Аваллаху просителями, но где их дары? Они хотят, чтоб их уважали, а сами дикари дикарями: спят на полу, едят руками.
— Кажется, их землю захватили враги, — сказала Харита.
— Так они говорят. Аваллах чересчур доверчив. Стоит этой лисе Давиду шепнуть ему на ушко словечко, и он отдает половину своего достояния!
— Ты его слышала? — неожиданно спросила Харита.
— Давида?
— Певца, — с чувством произнесла Харита. — Так просто, так чисто…
— Это на расстроенной-то лире?
— Так красиво.
— А что за дикое наречие! Разве ж это песня? На мой взгляд, это вой издыхающего зверя, который просит, чтобы его добили. — Лиле презрительно тряхнула головой. — Наверное, тебе голову напекло.
День был светлый и жаркий, солнце сияло, на горизонте висело дрожащее марево. Лиле встала, пригнула ветку, взглянула на прекрасные цветы, каждому из которых предстояло в свое время стать наливным яблоком, заметила увядший, нахмурилась, оторвала его и бросила прочь. — Ты уверена, что у тебя ничего не болит?
— Я хочу прокатиться верхом.
— Тебе надо лечь. Солнце слишком жаркое.
— Я не хочу лежать, я хочу прокатиться. — С этими словами Харита встала и быстро пошла из сада. Лиле смотрела ей вслед, качая головой и бормоча себе под нос.
До вечера Харита ездила по холмам, навещая любимые укромные уголки, которые забросила с появлением странствующих монахов. Она скакала по зеленым дубравам, по лугам, вдоль шумных ручьев и безмолвных болот. И всю дорогу думала, какие неожиданные события случились в ее жизни.
С появлением чужестранцев — сперва Давида и Коллена, а теперь кимров — у нее возникло чувство, будто спланированы и разворачиваются некие события, а она — участница, хотя и не знает, в чем состоит замысел. Однако она ощущала, как напряжены вокруг струны бытия, словно нити изношенной ткани подтягивают и соединяют узлами.
Узор, впрочем, оставался пока неразличимым.
Она знала одно — период беспокойной тоски кончился. Начинается что-то новое. Вокруг — а возможно, и в ней самой — происходит брожение, оно носится в воздухе, щекочет ноздри при каждом вдохе. Очевидно, это оттого, что она никогда не была так окружена людьми и богами — даже когда плясала на бычьей арене. Нельзя и шагу ступить, чтобы не наткнуться на кого-то из них.
Что странно — это ее не угнетало! Напротив, была в этом какая-то приятная надежность, в которую Харита поверила, хотя кому бы, как не ей, знать, что в жизни нет ничего устойчивого.
Она ехала рысью, отдавшись свободному течению мыслей, которые проносились в голове, словно птицы в небе, порхающие над кронами деревьев. Дорожка вывела ее на тенистую лесную поляну. Посредине поляны было озерцо, в которую впадал чистый ручей. Харита натянула поводья и, глядя, как бегут по воде отражения облаков, позволила лошади шагом выйти на мшистый берег.
Берега озера заросли камышом и высоким перистым тростником. Место это было недалеко от дворца, Харита проезжала здесь раз или два и еще тогда подумала, что тут, наверное, хорошо искупаться. Сейчас, когда она глядела на озерцо, мысль эта вернулась. Она спрыгнула с лошади, стреножила ее, подошла к берегу, сняла сапоги, распустила волосы и вошла в воду.
Высоко в небе висел жаворонок, и песенка его золотым дождем сыпалась на землю. Солнце сияло, по поверхности воды плыли облачка. Харита зашла по грудь, подогнула колени и откинулась на спину, чувствуя, как прохладная влага забирается под сухую одежду.
Она плыла, волосы и одежда медленно, приятно колыхались в воде, алмазные капли сверкали на коже и сбегали с пальцев, когда она мерно поднимала и опускала руки. Она закрыла глаза и плыла, отбросив мысли и тревоги, отдавшись полдневной дреме, и сама не заметила, как начала вполголоса напевать песню, слышанную вчера в пиршественном зале.
Талиесин видел, как серая лошадь во весь опор вылетела со двора. Он смотрел, как конь и золотоволосая всадница несутся по склону Тора и дальше по дамбе через болота, потом ринулся следом. Он не думал, что будет дальше, не собирался догнать ее, просто боялся потерять из виду. Она манила его своей загадочностью. Царственная и величественная, прекрасная и недоступная, она казалась обитательницей Иного Мира, которая по своей прихоти исцеляет или губит прикосновением.
Юноша ехал в отдалении, не желая показаться назойливым. Он заметил, что девушка прекрасно держится в седле, но вскоре стало ясно: если она и направляется куда-то, то явно не торопится. Впрочем, нельзя было сказать, что она бесцельно едет, предоставив коню идти, куда он хочет.
Наконец Талиесин решил, что царевна не направляется в определенное место, но и не скачет без цели — она совершает привычный круг, объезжает уголки, настолько знакомые, что она, не задумываясь, поворачивает на нужную тропку.
Харита и впрямь безошибочно выбирала дорогу, но Талиесин-то этих мест не знал и вскоре потерял ее из виду. Она въехала на холм и остановилась на вершине возле нескольких вязов. Талиесин тронулся следом, однако, когда он оказался в рощице, Харита уже исчезла.
Он проехал по склону, пытаясь отыскать ее след, но тщетно, и, отчаявшись, повернул назад к дворцу, срезая петли, которыми ехал сюда. Вершина Тора уже показалась над лесом, когда он услышал пение. Мелодия наполняла воздух, накатывала невидимым током, призывала свернуть с дороги.
Держа на звук, он въехал в негустой лес и сразу наткнулся на ручей, который увел его в заросли. Пение слышалось громче. Талиесин остановился и слез с коня. Сердце его колотилось. Ошибиться было невозможно: женский голос пел одну из песен его собственного сочинения.
Но едва он соскочил с коня, пение оборвалось.
Он тихо побрел вдоль быстрого ручейка между деревьями и вышел на солнечную поляну. Посредине поблескивало озерцо: казалось, пение исходит прямо из него и самый воздух над водой дрожит от сладостных звуков. Юноша подкрался и встал за кряжистым вязом.
Послеполуденное солнце золотило воду. Сейчас Талиесин увидел посреди озера расходящиеся круги, потом всплеск… еще один. Медленно поднялась рука, рассыпая самоцветы брызг. В следующий миг рука исчезла, и гладь озера успокоилась.
Он ждал, слыша, как громко колотится его сердце.
И тут она встала посреди озера, запрокинув голову, чтобы мокрые волосы не падали на глаза — дочь короля-рыболова, осиянная солнцем, вода сбегала с нее золотистыми ручейками, платье слепило глаза, свет дробился брызгами колотого стекла.
У Талиесина перехватило дыхание. Он узнал ее: загадочную девушку из Иного Мира, спавшую в водах озера, с пальцами, крепко сжатыми на рукояти меча.
Мгновение она стояла неподвижно, глядя в сторону Талиесина, и он подумал было, что его заметили. Однако в следующий миг девушка подобрала длинные мокрые пряди и стала выжимать из них воду. Вновь ее голос наполнил поляну Талиесиновой мелодией. Он с трудом сдерживался, чтобы не подпеть, ибо каждая жилка его пела вместе с чудесной девушкой.
«Я знал, что отыщу тебя», — думал он вне себя от радости, что она здесь, во плоти, живая, как и он сам, — не видение, не дух, не сила, живущая только в Ином Мире.
Он выпрямился и выступил из укрытия.
Сперва Харита его не видела. Она продолжала выжимать воду из волос, потом побрела к берегу. Несколько шагов — и она замерла. Руки ее упали. Она подняла глаза к прибрежному вязу, зная, кого там увидит.
Он стоял здесь, как она и предвидела: высокий и стройный, золотая гривна блестит на солнце, длинные соломенные волосы подвязаны на затылке, темные глаза смотрят на нее, не отрываясь.
Действительно ли он здесь, или она своей песней наворожила его подобие?
В первый миг никто из них не шелохнулся, не произнес ни слова. Звон капель, бегущих с ее одеяния, наполнил тишину, как до того наполняла поляну песня. Затем певец шагнул ей навстречу, прямо в воду.
— Владычица озера, — нежно произнес он, простирая к ней ладони. — Приветствую тебя.
Харита оперлась на его руку, и они вместе пошли к мшистому берегу.
— Ты — дочь короля-рыболова, — сказал он, помогая ей выйти из воды.
— Да, — отвечала она. — А ты — певец. — Она взглянула на него спокойно, хотя в душе ее все бурлило и пело. — Есть ли у тебя имя?
— Талиесин, — отвечал он.
— Талиесин… — Она произнесла это имя, словно ответ на вопрос, мучивший ее долгие годы, затем повернулась и пошла к лошади.
— На языке моего народа это значит Сияющее чело, — объяснил Талиесин, догоняя ее. — А у тебя имя есть? Или при встрече с тобой люди просто произносят прекраснейшее из известных им слов?
— Харита, — с опаской отвечала она.
Он улыбнулся.
— На языке твоего народа это должно означать «прекрасная»
Она, не отвечая, отвязала лошадь и перебросила веревку через седло. Поставила ногу в стремя и увидела, что она босая. Теперь они оба смотрели на ее ступню, все еще мокрую после купанья, в глине, с прилипшим обрывком листа, — и Талиесин рассмеялся. Его чистый смех раскатился над поляной.
Харите показалось, будто опрокинули амфору, но вместо вина или оливкового масла выплеснулся радостный смех — выплеснулся и серебряными ручейками заструился в зеленой траве. Она тоже рассмеялась, и голоса их взмыли над деревьями, словно птицы, крыло к крылу.
Не переставая смеяться, Талиесин сбегал на берег, подобрал сапоги и шнурок для волос. Однако, когда он вернулся, девушки на том месте уже не было. Он услышал позвякивание конской сбруи и, подняв глаза на звук, увидел, как Харита исчезает в лесу. Первым его порывом было тоже вскочить в седло и кинуться вдогонку. Тем не менее он продолжал смотреть, покуда она не скрылась, и лишь после этого пошел к своему коню, сел в седло и поскакал к Тору, прижимая к груди сапоги и шнурок.
Аваллах хмурился, уперев подбородок в руку. У него за спиной, мрачный и страшный, словно гранитный истукан, замер Аннуби. Эльфин и Киалл сидели на скамье напротив, лица их были темны от гнева и печали. Хафган, закутанный в синее одеяние, опирался на рябиновый посох. Голова его была наклонена, глаза — полуприкрыты, выражение — сосредоточенное.
— Страшные события, — помолчав, сказал Аваллах. — Ваш рассказ сильно меня опечалил.
— Нам самим тяжко об этом говорить, — сказал Эльфин, — но такова истина.
— До последнего слова, — горько вставил Киалл. — Клянусь жизнью!
— Так вы считаете, что эти раскрашенные люди, эти варвары, о которых вы рассказали, придут и сюда на юг?
— Со временем, возможно, — отвечал Эльфин. — Хотя в Диведе мы слышали, что император забирает два легиона из Галлии и вновь посылает войска оборонять Вал.
— Тогда, быть может, вам удастся вернуться на родину, — сказал Аваллах.
— Нет. — Эльфин печально покачал головой. — Если император не укомплектует полностью легионы и не поставит на защиту Вала опытных бойцов, мира на севере не видать.
— Мира не будет больше нигде, — мрачно пробормотал Аннуби.
Эльфин кивнул в сторону Аваллахова советника.
— То же самое говорит и Хафган. Наступают Темные века. Мира больше не будет, только бесконечные войны. — Он вздохнул. — Нет, назад нам не вернуться. Если нам суждено жить, то лишь здесь, на юге. Надо отыскать землю и закрепиться на ней так, чтобы враг уже не смог нас согнать.
Аваллах снова нахмурился и сказал:
— Позволь мне это обдумать. Моему брату принадлежат земли на юге, с ним живет мой сын. Они вскорости будут здесь. Прошу, поживите у меня до тех пор, чтобы мне с ними поговорить. Возможно, мы сумеем вам помочь.
Эльфин кивнул.
— Будь по-твоему, Аваллах, хоть и стыдно нам принимать щедрость, за которую мы не в силах отплатить.
Аваллах поднялся с кресла. По лицу его пробежала гримаса боли, но он пересилил себя и молвил с улыбкой:
— Не считай себя моим должником, государь Эльфин, ведь я, как и ты, чужой в этой стране. Однако, если тебе так будет легче, мы придумаем, чем ты нас сумеешь отблагодарить.
Они двинулись к дверям. На пороге Аваллах повернулся к Эльфину и сказал:
— Певец…
— Мой сын, Талиесин. Да?
— Нельзя ли уговорить его, чтобы он нам сегодня спел?
— Его не придется долго уговаривать, — отвечал Эльфин. — Хорошо, я его попрошу.
Аваллах приветливо улыбнулся и похлопал Эльфина по плечу.
— У меня светлее на сердце от его песен, хотя я почти не понимаю слов. Ничего замечательней я в жизни не слышал.
— Он — друид, бард, — объяснил Эльфин, пока они спускались из внутренних покоев в зал. — По нашим обычаям, клан и король гордятся искусным поэтом. А Талиесин — на редкость способный бард.
— Один из самых способных, — подтвердил Хафган. — Он обладает необычайным, редчайшим даром.
— И это говорит сам верховный друид, — с гордостью заметил Эльфин.
— Ты говорил, что лишился всего, — промолвил Аваллах. — И все же у тебя в свите не один, а два таких барда. Воистину, ты богач.
Глава шестая
Талиесин не видел Хариту ни в тот вечер, когда снова пел перед Аваллахом, ни на следующее утро, ни днем. Ближе к вечеру он оседлал коня и выехал за ворота в надежде разыскать ее среди холмов.
Однако вместо этого он выехал к шалашу, который Давид с Колленом соорудили неподалеку от разрушенной церкви.
— Здрав будь, Талиесин! — крикнул Давид, выходя ему навстречу. Коллен поднял глаза от горшка, в котором что-то помешивал на огне, улыбнулся и приветливо помахал рукой.
— Здравствуй, святой человек, — сказал Талиесин, ведя лошадь к шалашу. Он привязал ее к кусту остролиста и поднял глаза к маленькому храму — обычной мазанке с плетенными из лозняка стенами. — Здесь поклоняются Благому Богу?
— Здесь и повсюду, где ведают Его имя, — отвечал Давид.
— Все творение — э… Его храм, — вставил Коллен, но тут же залился краской и спросил: — Правильно я сказал?
— Прекрасно сказано! — рассмеялся Давид. — Все творение — Его храм, да. — Он указал на церковку. — Но это место — особое.
— Почему? — спросил Талиесин. — Этот холм — святой? Или ручей, который бежит под ним?
Давид покачал головой:
— Не холм и не ручей, Талиесин, священно самое место, ибо здесь впервые на этой земле прославили имя Иисуса.
Талиесин огляделся.
— Интересное место. А почему здесь?
— Садись с нами. Мы собрались перекусить. Раздели нашу трапезу, и я расскажу тебе про это место. — Он перехватил взгляд Талиесина, направленный на горшок. — Не тревожься, тут на всех хватит. А Коллен отлично стряпает. Он же галл, у них это в крови.
Талиесин сел, Давид подал ему глиняную миску и деревянную ложку, прочел короткую молитву, и все трое принялись за еду. За похлебкой последовало подогретое вино. Они сидели, с удовольствием прихлебывали из кружек и смотрели, как сгущаются сумерки. Когда в небе зажглись первые звездочки, Давид отставил кружку и начал:
— Давным-давно в этих краях поселилось одно племя. Они жили в свайных домах на озере у подножия Тора. Были у них вождь и друид, а кормились они рыбой из озера, а еще пасли на склонах Тора овец.
На холме они погребали своих мертвецов, ибо здесь стоял безголовый каменный идол. Голова хранилась в пещерке у ручья, и ее время от времени выносили поглядеть на обряды и пляски. Жили они, как было у них заведено, никому не ведомые, кроме ближайших соседей.
Но однажды пришли сюда люди с востока, евреи, и старшим у них был Иосиф — тот самый Иосиф, что плакал над нашим Господом и отдал для Его погребения новый гроб, который высек в скале. Это он вместе с другим человеком, Никодимом, просил прокуратора Пилата отдать им тело распятого Иисуса и похоронил его, как положено по обычаю.