Молчание… Я так напряженно ждала продолжения, что, услышав внезапный скрип за спиной, едва из собственной кожи не выпрыгнула, а после, почувствовав холодную сталь револьверного дула, прижатого к моей шее сзади, пронзительно взвизгнула.

Ах, если бы мне удалось сохранить хладнокровие!.. Как учила меня наставница на уроках дзю-дзюцу, приставлять ствол прямо к спине или затылку – ошибка: противнику слишком легко извернуться и выхватить оружие, прежде чем ты отреагируешь и нажмешь на спуск. Но Дорак застал меня врасплох, я инстинктивно рванулась прочь, хотя от выстрела так, конечно же, не уйдешь. Развернувшись к нему, я едва разглядела во мраке револьверное дуло, самую малость, не оставляя ни шанса этим воспользоваться, качнувшееся вверх-вниз.

– Туда, – велел Дорак.

Гранмамá похищали, брали в плен и держали в заложницах столько раз, что и не сосчитать, но со мною такого не случалось еще никогда. Дрожа с головы до ног, двинулась я к речным воротам и, ступив на доски настила для разгрузки лихтеров, обнаружила там миссис Кеффорд с Аароном Морнеттом.

Увидев меня, Морнетт яростно рванулся из веревочных пут, но никакого толку из этого не вышло. Щека и ухо его были залиты кровью из раны у темени, лицо заметно осунулось.

– Я прочла сообщение, – с дрожью в голосе сказала я.

– Одри, будь оно все проклято, – зарычал он, – тебе вовсе не следовало вот так являться сюда!

– Вы же прекрасно меня знаете, – ответила я, не сводя глаз с Дорака и миссис Кеффорд. Первый взирал на нас с совершенно непроницаемой миной, вторая же словно смотрела комическую пьесу, на поверку оказавшуюся изрядно скучной. – Здравым смыслом я не отличалась никогда.

Все эти с виду нелепые препирательства весьма помогли обуздать нервы. Стрелять в меня Дорак пока не спешил, и, хотя это мало что значило, я даже такой невеликой удаче радовалась всей душой. Много ли времени потребуется констеблю Коррану, чтобы вернуться из морга в участок, а после добраться до Фибула-стрит? Услышал ли мой визг Кудшайн? Ох, лучше бы не услышал: если он без оглядки ворвется сюда, всех нас может постичь судьба Холлмэна.

Одним словом, выбор был небогат – оставалось только тянуть время и ждать прибытия кавалерии. Рассудив так, я повернулась к миссис Кеффорд и сказала:

– Глазам не верю: как только вы не брезгуете испачкать рук подобными делами?

– Я ничего подобного делать не стану. Для этого есть он, – отвечала она, кивком указав в сторону Дорака. – Как вы, несомненно, успели подслушать, мы с Аароном только что достигли согласия: он готов обменять свои драгоценные таблички на спасение жизни. Однако вы, моя дорогая… вы представляете собой проблему куда более серьезную.

– Как обычно.

Аарон сдавленно застонал.

– Одри…

– Цыц, дорогой, – оборвала его миссис Кеффорд. – У вас козырь в запасе только один, и вы его уже использовали. Разве что согласитесь обменять таблички не на свою, а на ее жизнь?

– Вздор, – вмешалась я прежде, чем он успел хоть что-то ответить. – Всем нам ясно: из этого ничего не выйдет. Выпустите меня отсюда, и я пулей помчусь в полицию.

Миссис Кеффорд поджала губу.

– Если это – попытка убедить меня пощадить вашу жизнь, то не слишком удачная.

Я крепко стиснула зубы. Как, как повести разговор? Несмотря на весь видимый холод ее манер, мне показалось, что миссис Кеффорд актерствует, играет роль королевы преступного мира: у жен политиков в обычае плести интриги, но не убивать. Вдобавок, она то и дело бросала косые взгляды в сторону револьвера Дорака, словно оружие внушало ей беспокойство. Очевидно, во время убийства Холлмэна ее рядом не было.

Дальнейшее лишь укрепило мои подозрения.

– Нет, дорогая, без надежных гарантий молчания не обойтись. Тут нужен некий залог, который я смогу уничтожить, как только вы вздумаете пойти мне наперекор, – сказала она, склонив голову на сторону и театрально приложив кончики пальцев ко лбу. – Вот интересно, что для вас дороже: эти таблички с дурацкой легендой, или же тот, кто сидит перед вами?

Да, она искренне верила, будто Морнетт мне до сих пор небезразличен. И в некотором смысле она была права: в голове моей вновь зазвучал голос Кудшайна, да так явственно, будто он стоял рядом: «Что бы там на них ни было написано, оно для меня не может быть важнее твоей жизни…»

Действительно, важнее чьей-либо жизни таблички оказаться никак не могли, и я готова была отдать их в обмен на Аарона Морнетта – не из любви к нему, но просто потому, что смерти он не заслуживал.

Состряпанная им подделка убеждала весь мир, будто дракониане приносили в жертву своему богу людей. Я же не стану приносить в жертву Озаряющему Мир, либо безымянному богу истории и знаний, коему посвящаю труды свои, ни его жизнь, ни чью-либо еще.

Иное дело – самопожертвование. Но нет, предлагать в жертву себя я тоже не собиралась, так как не верила, что миссис Кеффорд намерена, подобно Бескрайнему Жерлу, честно соблюсти уговор. Как же быть?

И тут лунный свет, падавший внутрь сквозь открытые речные ворота, заслонила тень.

Летать, как птицы, дракониане не умеют, однако очень неплохо могут планировать, взяв старт откуда-нибудь сверху и покрепче прижав к животу колени. Крыша склада оказалась достаточно высока, чтобы Кудшайн, скользнув над рекой, описал дугу в воздухе и устремился к нам, ворвавшись в распахнутые ворота, как настоящий дракон. Развернувшись к новому противнику, Дорак нажал на спуск. Я снова взвизгнула, а в следующий миг Кудшайн с лету, всеми восемьюдесятью с лихвой килограммами мускулов, чешуи, когтей и крыльев, обрушился на Дорака и сбил его с ног. Кубарем покатившись по доскам настила, оба с грохотом врезались в ближайшее нагромождение ящиков. По-моему, костям человека такого удара не выдержать.

Узнать о появлении Кудшайна заранее миссис Кеффорд никак не могла, но все же, не тратя времени понапрасну, подобрала юбки и со всех ног бросилась к выходу. Однако в нее врезалась я, и на сей раз я о дзю-дзюцу отнюдь не забыла. Забыла только о том, как близко мы с нею к воде.

С оглушительным плеском мы обе рухнули в реку. Мне-то, полжизни проведшей в море, это было ничуть не страшно, но вот миссис Кеффорд, похоже, сразу же растерялась. Пока я избавлялась от юбки, чтоб не запуталась в ногах, она безо всякого толку барахталась в воде и то булькала, то громко вопила, зовя на помощь. Тогда я, доплыв до нее, на корню пресекла все попытки в панике ухватиться за меня (и тем погубить нас обеих), развернула ее спиной к себе и подхватила под мышки. Все эти хлопоты стоили мне удара затылком в нос, так как я позабыла отклонить в сторону голову – счастье, что переносица на сей раз осталась цела! – однако позволили отбуксировать миссис Кеффорд к поперечному брусу меж сваями, поддерживающими причал, и уломать спасенную вскарабкаться на него.

Удостоверившись, что деваться миссис Кеффорд более некуда, я взобралась на причал. Кудшайн возвышался над Дораком, придавив его ногой к полу, тяжко, с немалым трудом дыша и зажимая плечо ладонью.

– Ты ранен! – воскликнула я, бросившись к нему.

– Да, его пуля слегка меня оцарапала, – подтвердил Кудшайн.

Стоило ему отнять руку от раны, позволяя мне взглянуть на нее, я поняла, что царапиной дело не обошлось, однако, пока Кудшайн зажимал рану, кровоточила она не слишком скверно. Оторвать бы лоскут от юбки да наложить повязку… но юбка осталась в реке (а Туизл – это, знаете ли, Туизл: тканью, побывавшей в его водах, к открытым ранам лучше даже не прикасаться). Оглядевшись в поисках чего-либо подходящего, я осознала, что Аарон Морнетт по-прежнему привязан к креслу, а на мне – только вымокшие насквозь панталоны.

Впрочем, глаза он – думаю, из соображений приличия – держал закрытыми. Я подошла поглядеть, не найдется ли при нем носового платка или еще чего-нибудь в том же роде, но в этот самый миг внезапный топот, донесшийся от дверей, с Фибула-стрит, возвестил о прибытии констебля Коррана во главе отряда из еще дюжины полисменов. Метнувшись за кресло Аарона, я заслонилась им, точно фиговым листком – вот отчего все мы являли собою столь странное зрелище, когда на поле боя ворвалась кавалерия.

Только теперь, с большим запозданием, я понимаю, что все это не слишком похоже на бесстрастное изложение фактов, которое, надо думать, имелось в виду под письменными свидетельскими показаниями, но, на мой взгляд, описание происшедшего получилось абсолютно точным, а составила я его, будучи осведомлена: в случае приобщения сих показаний к делу сознательное включение в оные сведений ложных или недостоверных карается по закону.



Одри Кэмхерст

5 акиниса 5662 г.

ГЛАВА ОППОЗИЦИИ ОТСТРАНЕН ОТ ДОЛЖНОСТИПартия Кеффорда отмежевывается от лидераСкандал вокруг табличек растет«Обвинения надуманы», – утверждает КеффордИтак, старания партии Мэрни, как многие и предсказывали уже не один день, завершились победой: мистеру Генри Кеффорду пришлось оставить пост спикера от оппозиции в правительстве Ее Величества. Таковы последствия «скандала вокруг табличек», в ходе коего была неопровержимо установлена связь супруги мистера Кеффорда с известным контрабандистом, подпольным торговцем антиквариатом Джозефом Дораком, с взрывом на Эмминдж-стрит, с убийством вождя адамистов Захарии Холлмэна и с подделкой древнего драконианского текста, призванной дискредитировать драконианский народ в глазах человечества в преддверии Фальчестерского Конгресса, открывающегося через два месяца.
В настоящий момент полиция отрицает намерения предъявить мистеру Кеффорду обвинения в уголовных правонарушениях, однако он был вызван в Сыскное Бюро для допроса касательно деятельности супруги. В последней речи перед Синедрионом мистер Кеффорд заявил, что ни сам он, ни его супруга ни в чем дурном не виновны, а все обвинения в ее адрес назвал «надуманными» и «политически ангажированными». После отстранения мистера Кеффорда от должности и утверждения мистера Руперта Сторрса в качестве его преемника мистер Эдвард Диринг зачитал Синедриону ноту правительства Ахии по поводу мошеннических действий Марка Фицартура, лорда Гленли, согласно слухам, совершившего подлог, инсценировав свою недавнюю находку в Каджре. Затем мистер Диринг предложил вынести лорду Гленли порицание, и его предложение было принято большинством голосов (пятьдесят пять процентов против сорока пяти).
Связаться с миссис Кеффорд нашим корреспондентам по-прежнему не удается. Как полагают, будучи освобождена из-под стражи под залог, она спешно отбыла в родовое поместье Рилль.


Из дневника Одри Кэмхерст

12 акиниса

Эту встречу я откладывала на будущее не один день. Однако трусость – дело скверное, и вот сегодня я наконец-то отправилась в тюрьму, повидаться с Аароном Морнеттом.

В свое оправдание могу предъявить немало предыдущих страниц, наглядно свидетельствующих: с того самого вздорного происшествия на Фибула-стрит я была очень занята. Крутилась, как белка в колесе: взад-вперед, взад-вперед, из полицейского участка – в Томфри, из Томфри – к Кэрригдону и Руджу, и присмотрела за тем, чтобы разбитые таблички не пострадали еще сильнее, не сгинули в камере вещественных доказательств, и добилась приостановки публикации перевода, и дала еще целую кучу свидетельских показаний обо всем, что только возможно под солнцем, и Кору к нам, на Клэртон-сквер, перевезла на неопределенный срок, и – о, да, разумеется – все это время отражала набеги родных, дружно возжелавших убедиться, что обычая Кэмхерстов самым непостижимым образом выходить целыми и невредимыми из любых ими же созданных передряг я держусь твердо.

Кстати заметить, сегодня я была особенно занята, поскольку миссис Кеффорд наконец-то прекратила упорствовать и созналась во всем. Правда, это, по большей части, формальность, так как Дорак, не тратя времени даром, выдал ее с головой и выплеснул на бывшую покровительницу целый ушат помоев, однако кое-что новое нам узнать удалось. Как выяснилось, взрывать запасники она Холлмэну не поручала. Уничтожить таблички – да, а вот гранату в окно он, оценив полученные от Гленли сведения, счел лучшим решением сам. А ведь, если б не это, до сих пор был бы жив, ибо не поверг бы миссис Кеффорд в такую панику, что та отправила его на Фибула-стрит, велев Дораку о нем «позаботиться». Сейчас она утверждает, будто имела в виду переправить Холлмэна за пределы страны (чего он, по-видимому, и ожидал), но в это, по-моему, никто, кроме самой миссис Кеффорд, не верит. Просто в нужный момент она не смогла прямо сказать «прикончить его», а теперь убедила себя, что даже в мыслях сего не имела.

Гленли во всем этом деле выглядит, скорее, ее орудием. К затее миссис Кеффорд он был привлечен лишь после того, как ей стало ясно, что купленные у Дорака таблички можно обратить себе на пользу. Тут она вполне справедливо рассудила, что Гленли в качестве «лица» предприятия будет внушать куда больше доверия: попробуй она нанять в переводчики меня либо Кудшайна сама, на том бы всем ее планам и конец. С мстительным удовлетворением могу отметить, что именно Гленли в конечном счете ее и подвел. Мне ведь еще в самом начале сделалось ясно: лорд – из тех, кому непременно нужно по-своему «усовершенствовать» любую идею, и его ухищрения (лишние таблички в кладе, беспорядки у летного поля) не раз помогли нам доискаться до истины.

Не знаю пока, что ждет всю эту компанию дальше. Склад Дорака оказался битком набит контрабандными древностями – не только драконианскими, со всего света – и, как бы старательно они ни тыкали друг в друга пальцами, по крайней мере, от некоторых преступлений им уже не отмыться. Однопартийцы мистера Кеффорда сместили его с должности, а значит, чем бы ни завершилось судебное разбирательство, скандал уже принес кое-какую пользу, дискредитировав их в глазах общества.

Однако я собиралась написать обо всем, что случилось во время свидания с Аароном Морнеттом.

(До сих пор не могу решить, как следует писать его имя. Перечитывая написанное ранее, вижу, что была в этом крайне непоследовательна, но, как ни крути, а после всего происшедшего считать его человеком совсем уж чужим нелегко. Однако в то же самое время и дружеских чувств я к нему отнюдь не питаю. Ладно. Называла его Аароном в глаза – значит, так тому и быть.)

Его до суда содержат в тюрьме, так как деньгами на залог он не располагает, а помочь ему с этим никто не озаботился. Но, так как в убийстве Холлмэна (даже в соучастии) он не подозревается, мне позволили войти в его камеру… и поди тут пойми, что более неловко – разговаривать сквозь решетку, или, в силу неумолимых законов геометрии, находиться с ним совсем рядом.

– Прошу, присаживайтесь, – с иронической учтивостью кивнув на свою койку, сказал он.

Будь я с ним даже на самой дружеской ноге – и то желанием сесть на нее отнюдь бы не воспылала.

– Не беспокойтесь, я постою.

Кровь с его головы была давным-давно смыта, но выглядел он в некоторых отношениях еще хуже, чем в ту ночь, на складе. Ни злорадствовать, ни тыкать его носом в случившееся ничуть не хотелось: на койку он опустился с видом человека, и без того прекрасно сознающего все свои прегрешения.

Начать я собиралась с недолгого разговора о пустяках, но вместо этого сразу взяла быка за рога:

– Зачем вы это сделали?

– Что именно? – откликнулся он, не сводя глаз с бетонной стены за моею спиной.

– Начнем с конца, – сказала я. – Со стихотворения. Выходит, вы ожидали, что вас похитят и силой отведут туда, на склад?

Спрашивать, не думал ли он таким образом просить о помощи, я, разумеется, не стала. Если и думал, то способ выбрал на редкость неудачный.

Аарон негромко хмыкнул.

– Нет. Просто решил: если уж покидаю страну, отчего бы перед отъездом не навести вас на след Дорака? Знал ведь: вы с радостью отдадите его полиции, – сказал он, непроизвольно коснувшись рукой лиловой шишки у темени, наполовину скрытой под волосами. – Только его громилы добрались до меня прежде, чем я успел закончить.

Как ни хотелось заметить, что он мог бы дождаться помощи куда раньше, если б написал обо всем простыми словами, не умничая, я вовремя прикусила язык. Причины этаких ухищрений ни для него, ни для меня секрета не составляли.

– Однако спасению я искренне рад, – с сухой, точно трут, иронией добавил он.

– Хорошо. А как же насчет остального? – продолжила я. – Зачем вы подделали три последних таблички?

Этот вопрос давно комом торчал в горле, и чем скорее с ним будет покончено, тем лучше.

– Миссис Кеффорд предложила мне кучу денег.

Ответу его я не поверила ни на секунду. Да, миссис Кеффорд оплачивала ему номер в «Селрайт» – сам он подобной роскоши себе позволить не мог, – однако жизнь от ее щедрот могла послужить ему наградой, но никак не основным стимулом.

– Отвечайте честно, или я прекращу попусту тратить на вас время.

Губы его скривились в гримасе, горькой, как желчь:

– Затем, что мне сделалось интересно, сумею ли.

А вот в это я вполне верю. Чего стоит один интеллектуальный вызов – собрать воедино не только идеи, но и слова, испытать знание древнего языка, слагая на нем оригинальный текст точно так же, как эти стихи… А еще принять во внимание сопутствующие детали, отыскать глину нужных сортов, и подобрать стило по размеру, и упражняться в почерке писца, пока не добьешься полного соответствия! Я ведь осматривала сломанную табличку со «Сказом о Жертвоприношении» самым внимательным образом, и на краях ее имелись даже едва различимые следы чешуи: должно быть, чтоб не оставить на глине отпечатков человеческих пальцев, он работал в особого рода перчатке.

– Я знал, что без вас дело не обойдется, – с негромким смехом добавил он. – Чтоб вы остались от всего этого в стороне… нет, такого просто быть не могло. И мне захотелось проверить: удастся ли даже вас одурачить?

Если то был комплимент, то дьявольски сомнительного свойства. Мой голос зазвучал куда резче:

– А ваши поступки в отношении меня? Помочь мне там, в запасниках, оставить при мне табличку… Да и прежде – отказ от обвинений после того, как я проникла к вам в номер, и эта история с цилиндрической печатью…

Тут я предпочла замолчать, пока голос не зазвучал слишком горько, а он взглянул мне в глаза и тут же снова отвел взгляд в сторону.

– Причина вам известна, – негромко сказал он.

– Но если вы так уж заботились о моих чувствах, о моем добром мнении, то зачем сделали… все остальное?

Молчание оказалось столь долгим, что я начала думать, будто он вовсе не собирается отвечать, но вот губы его шевельнулись раз, и другой, и, видя это, я терпеливо ждала, пока он, опустив голову, не заговорил.

– «Вы мне ни к чему», – процитировал он. – Так вы сказали там, в кафе возле «Селрайт». И это… вы себе даже не представляете, насколько этим меня задели. Знаю, Одри, вы не желаете этого слышать, но ни о привязанности, ни об уважении к вам я не лгал. – По губам его скользнула едва заметная, словно бы невольная улыбка. – Тот фрагмент из коллекции Леппертона… мне взаимосвязь и в голову не пришла. А вот вы догадались. Вы… вы ведь – единственная, кто… понимает. Единственная, кто разделяет мои страсти, единственная, чей ум может соперничать с моим собственным!

Я знала: если увижусь с ним, без этого не обойтись, а посему и винить в таком повороте беседы мне, кроме себя, было некого. Но я пошла на это, так как иначе уже не могла, так как пять лет заметания сора под половик оказались путем тупиковым. Чтоб выйти из тупика, нужно взглянуть фактам в лицо: да, между нами есть взаимные чувства – настоящие чувства, возникшие в тот давний день, в библиотеке Коллоквиума.

Просто они не столь сильны, чтоб перевесить всё остальное.

Пользуясь тем, что он смотрит в сторону, я тайком отступила на полшага назад, чтоб в случае надобности прибегнуть к спасительной поддержке стены.

– Однако же страсти у нас не одни, – сказала я. – Кое-что общее – да. Страсть к языкам – особенно к драконианскому, страсть к истории, страсть к научным исследованиям. Но я, Аарон, забочусь не только о прошлом. Я забочусь о будущем. Об их будущем. А вы никогда не понимали ни этого, ни дракониан. Вот отчего я вас не люблю.

Как ни старался он держать себя в руках, в этот миг его плечи дрогнули. Разумеется, не ожидать такого ответа он просто не мог, и все же стрела угодила в цель.

Я замолчала, предоставляя ему возможность пережить причиненную моей откровенностью боль. Да, любви я к нему не питала… но все-таки для меня было очень и очень важно, что он на это ответит.

– Вы полагаете, это возможно? – спросил он, уткнувшись взглядом в пол.

– Возможно что?

Я ожидала услышать: «что вы меня еще полюбите?». Скажи он так, я бы с чистой душой вышла за дверь и – честное слово, в этом я была абсолютно уверена – никогда больше не вспоминала о нем. Поскольку такой ответ доказал бы окончательно и бесповоротно: между нами куда меньше общего, чем мне когда-то пригрезилось, а его эгоизм сильнее него самого.

– Мир, – пояснил Аарон. – Между ними и нами.

Между драконианами и людьми…

– Да, – отвечала я. – Конечно, это будет непросто, не без заминок в пути, но – да.

Аарон отодвинулся дальше, поднял ноги на край койки и прислонился затылком к стене.

– В этом эпосе так и говорится, но… я думаю, это миф. По-моему, мы никогда не жили друг с другом в согласии, что бы там ни утверждали легенды. Одна сторона порабощала либо истребляла другую с самого начала.

Тут у меня перехватило горло.

Эпос… бесценная реликвия древней эпохи… но, как напомнил недавно Кудшайн, всего лишь память о былом.

– Возможно, это и неверно, – сказала я. – Возможно, по поводу прошлого вы совершенно правы. Однако легенды, которые мы предпочитаем помнить и пересказывать – вот что важнее всего. Важнее всего то, что аневраи сложили сказание об общем согласии, что не поленились начертать его на тончайшей работы табличках с сердцевиной из чистого золота. На священных табличках. Выходит, таков был их идеал. А идеалы… пусть даже мы до них не дотягиваем – это отнюдь не значит, что к ним не нужно стремиться.

Аарон молча прикрыл глаза.

На сей раз затянувшееся молчание нарушила я:

– Где они, Аарон? Где недостающие таблички?

В ответ он негромко, с горечью рассмеялся.

– Я, знаете ли, спрятал их, страхуясь не только от миссис Кеффорд. Я спрятал их, чтобы застраховаться и от вас.

– Ну что ж, даровать вам свободу я не могу, – ответила я, окинув взглядом решетку и бетонные стены. – Но это неважно. Я знаю, где вы их спрятали.

Тут он разом вскинулся, выпрямился, открыл глаза. Уверена, он счел это пустой бравадой, однако я говорила чистую правду. В этот самый момент мне стало ясно: спрятать таблички, не опасаясь за сохранность тайны, он мог только в одном-единственном месте. По крайней мере, другого такого же ему было бы не придумать.

Подойдя к двери, я позвала надзирателя, чтоб меня выпустили, а в ожидании в последний раз повернулась лицом к Аарону. Он в изумлении, высоко подняв брови, смотрел мне вслед – раздосадованный неудавшейся попыткой поторговаться, сомневающийся в верности моей догадки… и надеющийся, что я оказалась права. Что я действительно понимаю его настолько, чтоб не ошибиться.

– Надеюсь когда-нибудь увидеть вас снова, – сказала я. – Не скоро. Годы спустя. После того, как вы успеете хорошенько все это обдумать. Надеюсь также услышать о проделанной вами за это время работе – пусть не о великих трудах, не о грандиозных открытиях, что принесут вам желанную славу, а хоть о простых скромных кирпичиках, из которых строятся стены храма науки. Надеюсь, со временем вы поймете то, что якобы любите больше всего на свете – и с хороших сторон, и с дурных. Надеюсь, научитесь и сосуществовать с драконианами. Потому что, если так и случится… вы наконец-то станете тем, кем я вас когда-то считала.

Тут надзиратель отпер замок и выпустил меня на свободу прежде, чем Аарон успел хоть что-то ответить – если вообще собирался. Не знаю, сумеет ли он исправиться, но если сумеет, то уж наверняка не за день. По крайней мере, теперь я могла выкинуть его из головы – нет, не навсегда: утверждать, будто я о нем больше не вспомню, было бы ложью, – но хотя бы до поры, до времени.

Разумеется, после того, как мы отыщем спрятанное. Вот, слышу, Кудшайн спускается сюда, а значит, настало время отправляться на поиски настоящего окончания нашей легенды.

Позднее

Против швейцара я могла бы воспользоваться любым обманом, любыми угрозами и прочими рычагами давления, но в конце концов не прибегла ни к одному. Просто сказала:

– Это – Кудшайн, зарубежный ученый и мой друг. Я полагаю, здесь спрятано нечто, принадлежащее его народу. Не могли бы вы нам сказать, когда стены Коллоквиума в последний раз посещал Аарон Морнетт?

Вот и все. Ни слова о том, что и отец мой, и мать, и бабушка с дедом – действительные члены Коллоквиума, и наверняка будут весьма недовольны, услышав, что он не позволил мне войти, и уж тем более – ни слова из наспех состряпанной сказки, будто меня попросили устроить Кудшайну экскурсию. Я всего-навсего удостоверилась, что Аарон приходил сюда второго числа, после обеда, на следующий день после взрыва с пожаром, а потом попросила о позволении осмотреть библиотеку, и швейцар распахнул перед нами двери Коллоквиума – хотя ни один из нас никаких прав переступить порог не имел.

Уверена, именно так и ведет дела гранмамá. Она попросту настолько убеждена в своих действиях, что заражает сей убежденностью и окружающих, привлекает их на свою сторону, будто планета, наделенная силой притяжения.

Подчеркиваю: библиотека была всего лишь догадкой. Я ни на минуту не сомневалась, что окончание эпоса Аарон спрятал в здании Коллоквиума, куда ни Гленли, ни миссис Кеффорд ходу нет, а между тем Коллоквиум – одно из немногих мест, где он чувствует себя, будто дома (хотя этому, видимо, вскоре настанет конец: кажется, его собираются лишить членства из-за подлога). Однако тайник он мог устроить где угодно: чего-чего, а укромных уголков здесь хватает. На мысль о библиотеке меня навели его слова касательно страховки от меня. Казалось бы, они должны означать, что таблички спрятаны там, где мне и в голову не придет искать их… но я нутром чуяла: он поступил как раз наоборот.

Тот пятилетней давности день врезался в мою память намертво. Проход, где я стояла в момент первой встречи, совершенно ничем не примечателен: здесь хранятся тома «Протоколов ежегодных собраний Коллоквиума Натурфилософов», а я забрела сюда, всего-навсего наслаждаясь атмосферой библиотеки. Сейчас, задним числом, мне думается, что Аарон, увидев меня, двинулся следом целенаправленно, с намерением завязать разговор – других причин заглядывать в этот проход у него попросту быть не могло.

Однако как раз поэтому место для тайника здесь – лучше некуда. Вряд ли кому-нибудь особенно интересно, о чем говорилось на общем собрании девяносто три года тому назад.

Под взором не на шутку озадаченного швейцара мы с Кудшайном принялись осматривать полки и разделявшие их промежутки. Стоило мне коснуться тома в верхнем ряду, книга скользнула назад.

– Кудшайн, – негромко, в невольном уважении к библиотечной тишине, сказала я. – Ты выше ростом.

Весь ряд переплетенных в кожу томов на верхней полке был сдвинут чуточку ближе к краю, чем тома снизу – как будто затем, чтоб освободить позади место для чего-то еще. Кудшайн осторожно снял книги с полки, а пока я аккуратно укладывала их на пол, ловко подхватил нечто, стоявшее сзади и вознамерившееся, лишившись книжной опоры, упасть плашмя.

Со всей осторожностью, со всею заботой, словно новорожденного младенца, он подал мне небольшой тряпичный сверток, перевязанный бурым шпагатом. Пока я бережно держала сверток в обеих руках, Кудшайн развязал шпагат и развернул тряпицу. Под ней оказалась бумага. Да, разумеется, аккуратности Аарону не занимать: волокна ткани могут пристать к глине, а бумага в этом смысле намного опрятнее.

В бумажной обертке обнаружились две глиняные таблички, сложенные вместе, бок о бок. Едва ли не год просидевшие над их сестрами, мы с первого взгляда поняли: да, эти – тоже из них.

Перевернув одну из табличек, Кудшайн оглядел ее со всех сторон.

– Одиннадцать, – сказала я, указывая на верхний ее угол.

Кудшайн снова перевернул табличку, и оба мы устремили взгляды на нижнюю строку второго столбца.

– Тринадцать, – сказал Кудшайн.

На одной из сторон второй таблички значился номер «двенадцать», а в последней строке другой стороны…

Ничего. Никаких номеров. Только фраза, запомнившаяся мне еще в тот вечер, в самом начале плювиса, когда я засиделась допоздна за чтением зачина. Подняв голову, я взглянула в лицо Кудшайна, и он согласно кивнул.

Вот оно, окончание эпоса, полностью и целиком!

Теперь дело за малым – прочесть, о чем оно нам поведает.

Табличка XII. «Сказ о Великом Голоде»

переведено Одри Кэмхерст и Кудшайном

После тьмы, после спуска в глубины, после утраты, после возвращения в мир, сошлись вместе трое – трое, звавшиеся Самшин, Нахри и Ималькит, трое, звавшиеся главными среди людей. Сошлись они вместе, огляделись вокруг. Голод звездных демонов опустошил мир, как саранча опустошает поле. Со всех сторон сестер окружала погибель. Все твари, живущие в небе, на земле и в воде, голодали, кроме тех, что питались телами умерших. Те, кто пробил скорлупу и расправил крылья, не находили себе иной пищи, кроме скорбного плача своих матерей. Над землею иссякло тепло, в земле же иссякла жизнь. Хоть Озаряющее Мир снова царило в небе, Движущееся Непрестанно со Стоящим Незыблемо ослабли от долгой печали.

– Как же теперь нам жить? – сказали друг дружке сестры. – Наши люди слабы и усталы. Нет у них силы пахать поля, как научила их Нахри, нет у них воли ковать железо, как научила их Ималькит, нет у них и надежды, дабы блюсти заповеди, данные им Самшин. Если так все и оставить, пожалуй, ждет народ наш скорый конец. Однако нельзя отправлять людей на встречу с Венчающим Бездну, нельзя посылать их в сей путь прежде времени.

Расправила тогда крылья Ималькит и так сказала:

– Должны мы найти себе новый путь, как бы ни дорого он нам обошелся.

Расправила тогда крылья Нахри и так сказала:

– Должны мы найти себе новую жизнь, каких бы жертв это от нас ни потребовало.

Расправила тогда крылья Самшин и так сказала:

– Должны мы найти себе новую землю, как бы ни далека отсюда она оказалась.

Взглянули они на север и увидели там только льды. Взглянули они на восток и увидели там только бесплодные земли. Взглянули они на запад и увидели там только смерть. Но иссуры в небе, над их головами, летели на юг, и Самшин, видя это, сказала:

– Надо и нам идти следом и надеяться, что летят они в сторону жизни.

Созвали они людей вместе, к походу людям велели готовиться. Зарыдали люди от горя: не хотелось им покидать земли предков и священную гору, где породило их на свет Озаряющее Мир. Но Ималькит принялась рассказывать сказки, чтоб стало светлее у них на душе, а Нахри даровала им утешение, а Самшин повела их вперед. Взяли они все, что имели – копья свои, жернова, и корзины, и бурдюки, и огонь в полых камышинках – и отправились в путь, на юг, вслед за полетом иссуров.

Много дней шли они, много ночей в пути провели и пришли на плато, изобильное плодородной землей.

– Здесь и останемся жить, – решили люди, – здесь и устроим себе новый дом.

Но Порождающее Ветер принесло на плато студеные ливни, и Ималькит сказала:

– Моих огней и шатров не хватает, чтоб обогреть нас. Надо нам идти дальше.

Много дней шли они, много ночей в пути провели и пришли в долину, изобильную злаками.

– Здесь и останемся жить, – решили люди, – здесь и устроим себе новый дом.

Но Всему Основание сотрясло землю так, что камни со склонов покатились им на головы, и Нахри сказала:

– Моим хлебам и плодам в местах этих не вырасти. Надо нам идти дальше.

Много дней шли они, много ночей в пути провели и пришли в горы, изобильные чистой водой.

– Здесь и останемся жить, – решили люди, – здесь и устроим себе новый дом.

Но горные хребты разделили людей, и Самшин сказала:

– Моих законов и сил не хватает, чтобы сплотить народ воедино. Надо нам идти дальше.

Много дней шли они, много ночей в пути провели и пришли в земли юга, где жар Озаряющего Мир был силен, а воды чисты, а почва жирна. Берега рек густо поросли тростником, на склонах гор высились леса кедров.

Перевернула Ималькит камень и нашла внутри камня медь.

– Вот доброе место, – сказала она. – Здесь я могу устроить себе новый дом.

Бросила Нахри семена в борозду и увидела, как над землей поднимаются всходы.

– Вот доброе место, – сказала она. – Здесь я могу устроить себе новый дом.

Созвала Самшин людей вместе и услышала их похвалы.

– Вот доброе место, – сказала она. – Здесь я могу устроить себе новый дом, здесь могут жить наши матери и наши сестры, и наши братья, и дети наши. Нет, родной земли наших праматерей мы не забудем: земля их продолжит жить в наших песнях и в нашей памяти, начертанной на глине, как научил нас Эктабр. Но мир с тех пор изменился, мир стал иным. Не можем мы вечно цепляться за скорлупу, из которой родились на свет.

Вместе они вознесли хвалы Верх И Низ Сотворившему, вознесли хвалы и Всему Основанию, и Порождающему Ветер, благодаря их за щедрый дар, за новую землю для жизни. Венчающее Бездну было умиротворено, и люди больше не голодали.

Табличка XIII. «Сказ об Основании Царства»

переведено Одри Кэмхерст и Кудшайном

На юг люди шли за иссурами – их-то полет, их-то крыла и привели людей в благодатные южные земли. Теперь же иссуры кружились огромными стаями над реками и горами, и сделалось изобилия южных земель мало, чтоб всех прокормить. Начали иссуры драться между собой, задрожало небо от рева да рыка: те, кто сумел пережить голодные времена, обратились против сестер и братьев своих в борьбе за скудную пищу.

Следуя за стадами зверей, на коих охотились, пришли в земли юга и аму. Пришли и заполонили собою берега рек и склоны гор, и сделалось изобилия южных земель мало, чтоб всех прокормить. Начали аму драться между собой, задрожал воздух от воплей да криков: те, кто сумел пережить голодные времена, обратились против сестер и братьев своих в борьбе за скудную пищу.

Взглянули сестры на свой народ и сказали:

– Число наше невелико, но изобилия южных земель мало, чтоб прокормить разом и нас, и аму, и иссуров. Что же теперь нам, драться между собою, подобно им? Лишать жизни сестер и братьев своих в борьбе за скудную пищу? Стать, как звездные демоны, и уничтожить всё, лишь бы насытить голод?

Отправилась Ималькит к аму, хитро между ними спряталась и слушала их разговоры, пока не начала понимать их не хуже речи людей. Приметила она, что аму охотятся на меньших зверей, а на зверей больших охотиться не дерзают. Заговорила тогда Ималькит с аму и показала им, как ковать из железа копья, как ковать из железа наконечники стрел. Вместе пошли они охотиться на больших зверей, и пищи хватило на всех.

Нахри же отправилась к иссурам, разложила для них угощение, терпением, лаской к себе их приучать принялась. Умолкли иссуры и улеглись под сенью ее крыла. Тогда засеяла Нахри поля зерном на прокорм зверям земным и небесным, а зверей тех изловила и принялась разводить на прокорм иссурам, кормя их из собственных рук. Прекратили иссуры драки, и пищи хватило на всех.

Самшин же пошла к своим людям и так им сказала:

– Аму и иссуры явились сюда в поисках жизни. Некогда они благословили нас своим дыханием, некогда они принесли нам в дар свою кровь. Без них не родиться бы нам на свет. Глаза аму – что наши глаза, крылья иссуров – что наши крылья, и земля у нас с ними ныне одна, и хватит ее на всех.

Ималькит привела к Самшин ту, кто звалась Хранительницей Камня, набольшую среди аму, Нахри привела к Самшин того, кто звался Высочайшим, вожака иссуров, и сказала Самшин обоим:

– Я – Самшин, золотая, как солнце, рожденная с братом и сестрами из одной скорлупы, а это – сестры мои, Нахри, зеленая, точно вода, и Ималькит, лазоревая, точно небо. Вместе сошли мы в самую глубь преисподней, чтобы спасти Озаряющее Мир, и принесли всем живущим блага цивилизации. Если мы станем возделывать землю, зерна хватит на всех аму, если станем зверей земных разводить и откармливать, мяса хватит на всех иссуров. Вместе мы устоим перед натиском Бескрайнего Жерла, дабы оно не забирало нас к себе прежде отведенного срока.

Так сказала она, и так с тех пор повелось. Одни из людей отправилась жить среди аму, а называться стали Сайбах, орденом железа, ибо ковали из него чудесные вещи. Другие отправились жить среди иссуров, а называться стали Парцель, орденом ртути, ибо изменчивость природы иссуров разделила оных на множество разных видов. Третьи же остались при Самшин, а называться стали Тахбат, орденом той, чья чешуя блещет золотом, словно солнце.

Таковы были три корня великого древа, три камня в фундаменте великого храма, три хвалебные песни во славу Всему Основания, Порождающего Ветер и Верх И Низ Сотворившего. В древние времена три этих ручья орошали землю, и на полях цвела, колосилась жизнь, в древние времена эти три драгоценности сверкали в венцах цариц, и все народы на свете жили между собою в мире. Ныне короны украшены обычными самоцветами, ручьи заросли сорными травами, камни в фундаменте дали трещину и ушли в землю. Исчезло, кануло в прошлое согласие тех благословенных дней, сменившись разноголосием колоколов, звонящих не в лад, каждый сам по себе. Однако с тех пор и поныне мы свято храним память о четверых, рожденных из одной скорлупы, о четверых, что после стали тремя, о четверых, что сошли вниз и вновь поднялись, обращая сумрак в свет.

ПРАВДА И ЛОЖЬ О ДРАКОНИАНСКОЙ ИСТОРИИ!Книгоиздатели объявляют о выходе в свет новой, исправленной редакцииПлод объединенных усилий человека и драконианина«Просим простить нас за эту путаницу»Сегодня Кэрригдон и Рудж, издатели мемуаров леди Трент, объявили об отмене объявленной ранее публикации древнего драконианского эпоса, каковой будет издан несколько позже в иной, исправленной редакции.
«Приносим искренние извинения всем нашим читателям за эту путаницу, – сказал мистер Рудж, делая сие заявление. – Мы были самым прискорбным образом введены в заблуждение эрлом Гленлийским, подменившим настоящее окончание эпоса фальшивыми материалами, и ужасаемся тому, что едва не помогли ему обмануть весь мир. Будьте уверены: мы примем все меры к тому, чтобы впредь наш издательский дом никогда более не пал жертвой подобных мистификаций».
Исправленная редакция, в крайней спешке подготовленная внучкой леди Трент, мисс Одри Кэмхерст, и драконианским ученым по имени Кудшайн, будет дополнена сопроводительной статьей с описанием подделки и процедуры подлога, а также личными соображениями мистера Кудшайна касательно значения всей этой истории для всего драконианского народа и для него самого.
Вдобавок, данная редакция выйдет в свет под новым названием. Известный всем ранее как «Драконея» (название, присвоенное сему труду лордом Гленли), текст будет выпущен под заглавием «Обращая сумрак в свет», а в продажу поступит, начиная с 13 небулиса – всего на неделю позже заявленной ранее даты.


Вступительное слово

сказанное Кудшайном, сыном Аххеке, дочери Ицтам

в день открытия Фальчестерского Конгресса

2 гелиса 5662 г.

Будущее неотделимо от прошлого.

Для моего народа, как и для многих народов многих эпох во всех уголках мира, письмо – это священнодействие. Наши писцы и книжники – жречество, и если всем вам я известен как ученый, то мой народ видит во мне члена священного братства, ибо эти занятия в наших глазах едины. Так среди нас ведется с древних времен, со времен первых дракониан, называвших себя «аневраи».

Несомненно, о тексте, переведенном Одри Кэмхерст и мной на ширландский под названием «Обращая сумрак в свет», все вы уже слышали. Возможно, некоторые из вас его даже прочли. Если так, вам известно, что посвящен он началу времен, мифическому сотворению мира и аневраи.

Известно вам также и о том, что некая группа людей стремилась исказить его смысл, дабы определенным образом повлиять на исход нашей с вами сегодняшней встречи.

Будущее неотделимо от прошлого. Быть может, живущим сегодня предания о цивилизации, ушедшей в небытие тысячи лет назад, покажется всего лишь историческим курьезом, но это вовсе не так. Они формируют наши взгляды, наше понимание прошлого, и, таким образом, понимание самих себя. Не зря народы всего мира придают так много значения собственным «национальным эпосам» – сказаниям, якобы воплощающим собой самую суть, самую душу народа.

Тот факт, что ни один отдельно взятый текст вместить подобного не в состоянии, в данный момент для нас несущественен. Важно другое – целый народ поднимает сие сказание над головой, будто знамя, словно бы говоря: взгляните на это, и увидите нас!

Является ли «Обращая сумрак в свет» национальным эпосом драконианского народа?

Отправляясь в Ширландию, я надеялся, что да. Но обнаружил сказание, подтвердившее часть моих взглядов, часть же поставившее под сомнение, а некоторые разрушившее до основания. В тех, кто трудился над этими табличками, я узнаю сестер и братьев, но ни о храбрых царицах, правящих великолепными городами, ни о чудесах древнего мира в легенде нет ни словечка. Речь в ней идет о простом, первобытном народе, не знающем даже самых основных технологий, и мир, в котором живет этот народ, космос, формирующий образ жизни древних, я своим назвать не могу.

Я, как уже говорилось – священнослужитель. Жрец. Меня учили чтить и возносить молитвы двум силам: солнцу – началу творческому, активному, и земле – началу пассивному, охранительному.

Однако мои праматери чтили не двух богов, но четырех.

С тех самых пор, как перевел я эти слова – с тех самых пор, как понял, что моя вера, главная сила, руководящая всей моей жизнью, не есть вера предков – это знание не дает мне покоя. Глядя на древние тексты, я чувствовал родство, кровные узы, связующие меня с начертавшим их писцом, но после, читая написанные им слова, понимал, сколь безнадежно далек от него. Как могу я претендовать на связь с ним и его сестрами, если мы с ними настолько различны?

Но я здесь не ради теологических лекций – тем более, что большинство слушателей моей веры не разделяет. Нет, я хочу сказать несколько слов о философии и об ответе, к коему в итоге пришел.

Первое из утраченных нами божеств именуется Движущимся Непрестанно, а также Порождающим Ветер. На мой взгляд, первозданная сила, нареченная так нашими праматерями, есть сила преображающая. Созидание же они называли Озаряющим Мир, Верх И Низ Сотворившим, а сохранение, неизменность – Стоящим Незыблемо, Всему Основанием. Второе же из забытых божеств – Бескрайнее Жерло, Венчающее Бездну, то есть, разрушение.

С течением времени мы, живущие в Обители Крыльев, утратили и эти имена, и молитвы, что некогда им возносились, однако забытые нами первозданные силы отнюдь не забыли о нас. Благодаря разрушению на свет появились мы, народ, зовущийся среди вас драконианами, ибо Низвержение нашей цивилизации являло собой величайший триумф Бескрайнего Жерла. И при том мы, разумеется, изменились.

Как же могло быть иначе?

Ведь и сами аневраи стали иными после того, как Самшин, Нахри, Ималькит и Эктабр сошли в преисподнюю и воротились в мир с множеством инноваций – письменностью, ковкой металла, земледелием и законом. Положив начало древней цивилизации, аневраи преобразились вновь, а после преображались многие годы, пока их цивилизация не пришла в упадок, а когда она пала – бежали, спасаясь от человеческого гнева. И мы, их потомки, тоже преобразились в последние десятки лет, поскольку снова вступили в связь с миром за стенами нашей Обители.

Перемены необходимы. Разрушение неизбежно. Заблуждаемся мы, лишь пытаясь отрицать роль этих сил в нашей жизни.

И Порождающее Ветер, и Венчающее Бездну были известны мне задолго до того, как узнал я их имена. Ныне, зная о них, я могу сказать то, что должен сказать.

Стремившиеся обратить эту легенду против моего народа создали для нее поддельный конец, подтверждающий самые худшие ваши подозрения касательно нас и сильнейшие наши опасения касательно самих себя. С тех пор, как их подлог был разоблачен, я не раз слышал из разных уст мнение, будто сей факт подтверждает безосновательность и того и другого – иными словами, подтверждает, что аневраи вовсе не жгли людей заживо в угоду своим божествам.

Однако это нам доподлинно не известно. Может статься, мы не сумеем доказать этого никогда, а то и найдем доказательства в пользу обратного, свидетельствующие, что, по крайней мере, часть тех самых почерневших от копоти столбов – действительно жертвенники, у коих горели в огне беспомощные человеческие существа. Но в настоящий момент мы можем точно сказать лишь одно: эта легенда о подобных вещах не рассказывает. Завершает ее не кровопролитие и тирания, но мирное сосуществование аневраи, драконов и человека, объединившихся ради того, чтобы всем жилось хорошо. А еще завершают ее горькие сожаления о том, что это согласие было позднее утрачено.

Некоторые назовут все это идеализмом. Что ж, я возражать не стану. Не соглашусь только с теми, кто скажет, будто, не подкрепленный доказательствами, сей идеал ничего не значит.

Мой древний брат принимал этот идеал так близко к сердцу, что записал сказ о нем на табличках с сердцевиной из чистого золота. Мои праматери чтили этот идеал так глубоко, что поместили эти таблички на хранение в храм. Возможно, кто-то из их братьев и сестер был с ними не согласен, но я стою заодно с теми, кто предпочел войне мир.

Читая наш перевод, помните: труд этот далек от завершения, как и все подобные ему труды. Его продолжат другие ученые. Вооруженные лучшим пониманием древнего языка, и другими текстами, и новыми археологическими находками, они доработают, отшлифуют наши слова, а то и полностью заменят их новыми. Некогда мы считали родными землями моего народа юг Антиопы, но теперь знаем: то была их вторая родина, а Обитель, где мы живем ныне – третья. И об этих изменениях в наших знаниях не следует горевать – напротив, их дóлжно приветствовать. Знание постоянно должно меняться и прирастать, пусть даже это влечет за собой неизбежное разрушение, гибель знания прежнего.

Почему? Потому, что пепел, оставшийся после сего разрушения, есть почва, на коей прорастет новая жизнь. Каких-то сорок лет назад никто из нас не знал известного нам сегодня о драконах, об аневраи, о Низвержении, друг о друге. Сегодня мы с вами собрались в этом зале, и у нас есть шанс вместе создать новое будущее, возведя его на фундаменте прошлого.

Подумайте, какие предания хотелось бы вам рассказать потомкам. Подумайте, какая легенда воплотит в себе дух нашей эпохи для тех, кто захочет оглянуться. Быть ли ей повестью о превосходстве одних над другими, какую кое-кто стремился написать еще вчера, или же повестью о согласии, утрату коего мой древний брат обессмертил в глине и золоте?

Молю Озаряющее Мир даровать нам мудрость. Молю Движущееся Непрестанно направить нас на путь истины. Молю Стоящее Незыблемо уберечь нас от бед. А Венчающее Бездну молю принять день сегодняшний и даровать ему вечный покой, когда мир сделает шаг вперед, шаг навстречу грядущему!

Из дневника Одри Кэмхерст

20 нивиса

До сих пор думаю, что устраивать гранд-бал по завершении конгресса немного нелепо. Чем бы ни кончилось голосование, одни наверняка будут торжествовать, а другие – кипеть от ярости. По словам Симеона, прием с самого начала был рассчитан на меньшее число гостей, чем приглашено, так как организаторы исходили из того, что определенная доля приглашенных предпочтет от участия воздержаться. Не знали они одного: к какой из сторон эта доля будет принадлежать.

Поехала бы я на гранд-бал, если бы голосование завершилось иначе? Может и да – по крайней мере, на пару минут, пока не выставят вон за то, что выскажу неким сановным джентльменам все, что о них думаю. Однако до этого дело, хвала солнцу, не дошло: на бал я поехала и танцевала, всем сердцем радуясь свободе, обретенной Обителью Крыльев.

Едва не приписала выше «и безопасности». Нет, с этим все не так просто. Бомба, на прошлой неделе брошенная адамистами в автомобиль, принятый ими за авто старейшин, будет отнюдь не последним выстрелом в этой небольшой войне, так как с обвинениями наподобие «демоны» или «язычники» голосованием не покончишь. Напротив, тут положение может даже ухудшиться. Однако не сделайся Обитель независимой, это лишь укрепило бы общее впечатление, будто народ Кудшайна нам не ровня. Голосование оказалось стремительным прыжком вперед, а далее нам предстоит долгая череда мелких шажков – надеюсь, по большей части в том же направлении. Правительство Сегайи завело разговор о передаче наших табличек в дар Обители, едва мы, так сказать, вернем их на родину, и это, по-моему, признак весьма отрадный.

(Попробую все же сдержаться и обойтись без благодарственных открыток в адрес миссис Кеффорд с лордом Гленли. Их планом – точнее, его провалом – мы без зазрения совести воспользовались по полной программе. Не могу утверждать, будто без этого все обернулось бы по-иному, однако они, бесспорно, дали нам в руки целую кучу дубинок, которые мы и не преминули пустить в ход против их же союзников.)

Гранд-бал оказался просто великолепен. Разумеется, большую часть его я провела не за танцами, а снаружи, на террасе, против обыкновения открытой, невзирая на жуткий холод. На сей раз террасу предоставили старейшинам Обители, а для людей, желающих выйти и побеседовать с ними, дворцовые слуги держали наготове меховые накидки и грелки для рук. И это, надо заметить, было куда удобнее, чем встречаться с ними в охлаждаемых комнатах, как приходилось во время конгресса поступать дипломатам (что поделаешь, старейшинам выносливость Кудшайна не свойственна). Звезды сверкали в небе, точно алмазы, и мы добрых полчаса сочиняли самые невероятные сказки о звездных демонах. Надеюсь, со временем нам удастся найти новые тексты с их описаниями: во-первых, вопрос весьма интригующий, а во-вторых, сколько возможностей дразнить мамá и ее друзей-астрономов!

Вдобавок, пребывание снаружи, на террасе, помогло ограничить количество народу, способного до меня добраться. Неужели я вправду когда-то решила, что желаю прославиться? На поверку известность оказалась вовсе не такой приятной, как я некогда думала – по крайней мере, известность, побуждающая совершенно незнакомых людей приставать ко мне с расспросами о вещах сугубо личных, да еще и таких, о которых хотелось бы поскорее забыть. Одни желтые газетенки, землю рывшие носом в поисках грязных подробностей обо мне и Аароне, чего стоили, а с тех пор гулявшие обо мне слухи успели обрасти кучей новых подробностей, выставляющих меня отнюдь не в лучшем свете. Вот известность в своей области науки – дело совсем другое. Да, голова вот-вот лопнет от планов сотрудничества с дюжиной самых разных особ на предмет дальнейших исследований самых разных подробностей эпоса, да, я уже который день безуспешно стараюсь забыть о том, что всех обещанных статей чисто физически написать не смогу, однако вполне согласна на сем и остановиться, не гонясь за скандальной славой.

Об этом мы и беседовали с гранмамá нынешним вечером, ближе к концу бала. (Кстати, разве пожилым дамам не положено ложиться пораньше? Выносливости у нее – будто у альбатроса.)

– Погоня за скандальной славой редко заканчивается чем-то хорошим, – в обычной сухой манере сказала она, устроившись со мной рядом, на перилах террасы. – Те, кто ее ищет, как правило, в результате выглядят крайне жалко.

– Я за нею и не гналась, – возразила я, хотя сама же первой воспользовалась этим словом. – Она сама меня отыскала.

Света на террасе было вполне достаточно, и я смогла разглядеть, как на ее морщинистом лице заиграла улыбка.

– Да. Так в жизни обычно и происходит.

– Может, если уехать на годик-другой в Йелань, слухи утихнут? – со вздохом сказала я. – Кудшайн говорит, наши зимы вполне терпимы, но летом здесь сущее пекло… Однако мне еще предстоит множество выступлений, а Кора хочет побродить по центральной Антиопе и поглядеть, не удастся ли нам доказать, что аневраи считали местом сотворения мира гору Дежне, и к тому же… короче говоря, ни одной из возможностей упускать не хочу!

– Так ведь решение вовсе не обязательно принимать сегодня, – весьма рассудительно заметила гранмамá.

Наверное, у нее с рождения дар делать сложное проще.

– Уж это точно, – согласилась я. – Я вполне могу остаться здесь, или отправиться в центральную Антиопу, а после, если станет совсем невмоготу, сбежать в Йелань, под крыло к Кудшайну. Или заняться чем-то совсем иным.

На это гранмамá не сказала ни слова. Взглянув на нее, я заметила в ее глазах нежные озорные искорки и поняла: чего-то она не договаривает. А поскольку то была гранмамá, никогда не стеснявшаяся высказывать мысли вслух, мне сразу же сделалось ясно: молчит она лишь из желания, чтоб я обо всем догадалась сама.

Посему я обдумала наш разговор заново. Куча возможностей, открывшихся передо мной после публикации перевода… Нежелание ничего упустить…

Желание! Собственные желания – вот в чем дело!

– А-а, – протянула я.

Гранмамá одобрительно кивнула:

– Да, Одри. Я очень рада, что теперь ты понимаешь меня куда лучше. Но более всего желаю тебе не этого.

Значит, вопрос не в том, как поступила бы на моем месте гранмамá. Или папá, или любой другой из родных.

Он в другом: как поступлю я сама?

– Не завидую я тебе, – задумчиво проговорила гранмамá. – О, в некоторых отношениях – наверное, даже очень: вернуть себе все силы молодости, да еще сейчас, когда путешествовать по всему миру намного легче, было бы просто чудесно. Разумеется, перед тобой тоже хватает преград, но, по крайней мере, часть их мне в свое время далась куда тяжелее. Однако мне не пришлось взрослеть, неся на плечах лишний груз в виде целой семьи.

– Я вовсе не считаю тебя лишним грузом, – возразила я.

– Мы изо всех сил старались им не оказаться. Но с Лоттой вышло намного проще: ее жизненные стремления ничуть не похожи на наши. А вот ты предпочла заняться наукой, и тут мы – хочешь не хочешь – сделались для тебя эталоном, высотой, на которую нужно равняться. Будь у меня больше детей, твоя доля этого груза могла бы стать легче, но жизнь, увы, распорядилась иначе, и весь он достался тебе одной.

Стать достойной продолжательницей славного рода… Похоже, придется, даже если никто из Кэмхерстов или Трентов больше ничем не прославится.

Однако руки мне развязал вовсе не наш эпос, не слава одной из его переводчиков, как бы все это ни выглядело со стороны. Дело обстоит именно так, как я и писала Лотте несколько месяцев тому назад, насчет ее бегства от нас в объятия высшего света. На самом деле родными друг другу нас делают не опубликованные труды и не заслуженные почести, а общее обыкновение отыскивать для себя материи, к коим не безразличен, и отдаваться им без остатка, погружаться в них с головой. Я всегда наслаждалась языкознанием, но лишь после всей этой истории поняла, каково это – с безупречной, абсолютной уверенностью знать, как поступит, как будет жить дальше не кто-нибудь, а я, Одри Кэмхерст.

Правда уверенность эта то появляется, то исчезает. По-моему, постоянно ее не испытывает даже гранмамá: ведь и у нее наверняка случаются дни, когда она, просыпаясь поутру, не знает, что делать. Однако это не страшно. Чего-чего, а возможностей у меня в данный момент по горло, и за какую из них ухватиться, я, немного подумав, разберусь без труда.

А в данный момент Одри Кэмхерст, полагаю, отправится спать. Даже гранмамá со звездными демонами давно отошли ко сну, вот и мне тоже пора. Ну, а назавтра…

Кстати, мне только что пришла в голову до смешного абсурдная мысль. Однако, погнавшись за ней, я вовек не усну, и потому оставлю-ка сейчас в покое дневник, а утром проверю, так ли уж все это глупо, как мне сейчас кажется.

Вероятнее всего, да, но…