Ну что ж, вот и ответ на несколько вопросов разом, однако что о нем думать, пока не знаю.

Покончив с завтраком, я отправилась прямо в библиотеку: лорд Гленли обещал, что таблички будут ждать там, разложенные и приготовленные. Правду сказать, не удивилась бы, обнаружив, что об этом он позабыл – или «якобы позабыл»: не допустит же он, чтобы я увидела этакие сокровища без него, лишив его новой порции торжества. Однако таблички оказались готовы, выложены аккуратным рядком на бумажном листе поверх длинного стола, занимавшего всю середину комнаты. (Кстати, зачем человеку, так мало интересующемуся настоящей наукой, столь необъятная, превосходно подобранная библиотека? Тоже для престижа, наверное.)

Заколов волосы, я начала осматривать материал. Надо заметить, библиотека отчаянно нуждается в лучшем освещении, и я первым делом велела лакею раздобыть лампу на длинном шнуре, чтоб доставал, куда потребуется. Ну а для начала пришлось поднести одну из табличек к окну.

Разглядев ее, я невольно осклабилась, будто мартышка: в моих руках оказалось бесценное сокровище!

Разумеется, иметь дело с драконианскими текстами мне доводилось и раньше. Век не забуду тот день, когда гранпапá впервые вложил мне в ладони глиняную табличку и объяснил, что я держу в руках саму историю. Мне тогда, кажется, было лет пять, и люди, услышав об этом, неизменно приходят в ужас: а если бы я ее уронила? Да, конечно, налоговые записи тоже оказались бы заметной утратой, но не того сорта, из-за которой будешь после терзаться до конца жизни.

А вот урони я одну из этих табличек, казнить себя мне тогда до самой смерти и даже после. Ведь современные дракониане знают о собственных предках, аневраи, не больше, чем я – о том, как жили и мыслили древние ширландцы или уталу. В нашем распоряжении – только эти фрагменты, разрозненные тексты, случайно уцелевшие во времена Низвержения их древней цивилизации. Не сомневаюсь, восставшие против власти аневраи люди имели на то самые веские основания, но я, если бы только могла, непременно отправилась бы в прошлое и попросила их не чинить при этом особенных разрушений. Какими бы тиранами ни были их правители, что толку жечь города и дворцы? Кому принесло пользу уничтожение текстов, хранивших все знания об их жизни? Тем самым наши предки погрузили свой мир в такую тьму, что мы только-только начинаем освещать ближайшие его уголки.

Кусок глины, попавший сегодня мне в руки, мог пролить свет на очень и очень многое. В лучах солнца я повертела его так и сяк, пригляделась к краям в поисках едва различимых отпечатков пальцев, оставленных писцом, прежде чем табличку отправили в обжиг. Еще немного, и я стану первой, кто прочтет начертанные на ней слова!

По крайней мере, так я полагала в эту минуту.

Стоило мне усесться за стол, у самой его середины, чтоб набросать кое-какие предварительные заметки, как за спиною сказали:

– Это мое кресло.

Рассказывая обо всем позже, я непременно написала бы, что обернулась с достоинством, даже не дрогнув, но, если говорить начистоту, немузыкально вскрикнула от неожиданности. Голос принадлежал девчонке… ну, это я ее мысленно так назвала: пожалуй, она младше меня года на два или три. Дело в том, что одета она была очень просто – в иссиня-серое платье, по-моему, крайне скверно на ней сидевшее. Однако виноват в этом был не портной, о чем я догадалась не сразу: держалась она так сконфуженно, что платье выглядело, точно мешок. Правда, в нарядах я разбираюсь неважно, но воображаю, как скверно ей приходится, когда она выезжает в свет – если вообще выезжает.

– Это мое кресло, – повторила она, прижимая к груди записную книжку.

Очевидно, передо мною была не служанка.

– Вы лорду Гленли… дочь? – спросила я, поднимаясь.

Конечно, лорд не женат, но его дочерью эта девушка оказаться вполне могла… только вот учтивого способа спросить человека, не бастард ли он, на свете не существует.

– Я на его попечении, – ответила девушка. – А в этом кресле сижу каждый день, работая над переводом.

– Над пе…

Вопрос обернулся еще одним немузыкальным возгласом, только на этот раз, определенно, куда более возмущенным.

Я думала – Симеон на сей счет выразился вполне определенно, – что эта работа предстоит мне! Одно дело, когда лорд Гленли навязывает эту девчонку мне в ассистентки, даже согласия не спросив, но то, что он усадил ее за работу еще до моего приезда – это с его стороны просто пощечина! И почему он ни словом не обмолвился об этом вчера? Видимо, понимал, что я на это скажу, и, трус этакий, выкрутился, предоставив мне столкнуться с этой нахалкой нос к носу, пока сам еще нежится под одеялом!

К груди незнакомка, кроме записной книжки, прижимала еще увесистую стопку книг. Теперь я увидела обнаруженное в библиотеке – и лист бумаги на столе, и таблички – совсем в ином свете. Разложил их вовсе не лорд Гленли, а эта самая девушка. Она же, сидя в том самом кресле, которое облюбовала я, начала разгадывать тайны бесценной находки, тогда как сия почетная обязанность была обещана мне.

Знаю, я пишу вещи ужасные. Услышала бы гранмамá, как я веду себя, точно маленькая жадная дракониха – заперла бы в комнате без книг на неделю. Правда, она также прекрасно знает, как возмутительно, когда тебе отказывают в надлежащем уважении, и если бы меня отодвинула на задний план не эта неуклюжая девица, я, чего доброго, окончательно вышла бы из себя. (Будь это, скажем, лорд Гленли… впрочем, его я попросту, высмеяв, выставила бы за порог, так как знаю, что он в подобных вещах совершенно ничего не смыслит. А вот кто-либо еще вроде него… пожалуй, меня удар бы хватил.)

Впрочем, я и без того повела себя не слишком учтиво.

– Так покажите, – сказала я, протянув руку.

– Что показать?

Однако просьбу она вполне поняла и чуть крепче прижала к груди свою ношу.

– Перевод. Полагаю, вы – та самая ассистентка, о которой упоминал лорд Гленли, – добавила я, подчеркнув слово «ассистентка» особо. Уступать, позволять оттеснить себя на место подчиненной, я не собиралась ни при каких обстоятельствах. – Ну а раз уж вы были столь любезны, что уже начали работу, я должна взглянуть на нее.

Девица упрямо стиснула зубы, но опустила книги на стол и извлекла из папки несколько страничек. Увидев, как их мало, я мысленно перевела дух, так как не в шутку опасалась, что она уже все закончила, хоть и понимала, сколь это невероятно. Весьма демонстративно усевшись в кресло, объявленное ею своим, я принялась за чтение.

Записи ее оказались сущей мазней – сплошь вымаранные строки, словно писавшая сомневалась в себе на каждом шагу, и пробиться сквозь эти дебри мне удалось не сразу. Дочитав все до конца, я еще какое-то время переваривала только что прочитанную белиберду. Дело обстояло настолько скверно, что я едва не расхохоталась в голос, но верха этому импульсу, явившемуся на смену невероятной обиде, одержать не удалось. В результате я просто надолго замерла над последней страницей, не зная, что тут сказать, но до бесконечности так, разумеется, не просидишь. Наконец, по-прежнему не имея ни малейшего понятия, как на все это реагировать, я подняла взгляд и обнаружила, что девица замерла в ожидании, точно окаменев всем телом под простеньким серым платьем.

Любой, кому хватило ума извлечь из драконианского текста хотя бы подобный вздор, не понимать, насколько все это скверно, просто не может. В упрямо поджатых губах девицы чувствовалось нечто вроде вызова: она словно бы выжидала, что я скажу. Вежливо хмыкну, будто ее работа вовсе не кажется каракулями пятилетней девчонки? Или, наоборот, разнесу ее в пух и прах за этакий ужас?

Обнаружив, что ни того ни другого сделать не в силах, я с удивительной для самой себя мягкостью в голосе сказала:

– Вам когда-либо раньше с древнедраконианского переводить приходилось? Или хотя бы с современного языка?

В ответ она скупо, едва заметно покачала головой, а затем, прежде, чем я успела продолжить, объяснила:

– Дядюшка сказал: ты у нас любишь читать, и любишь головоломки, так попробуй вот эту.

Как будто любви к разгадыванию головоломок достаточно, чтоб разобраться в мертвом языке… однако – да, именно что-то подобное лорд Гленли бы и сказал.

– Ну, а вообще какими-либо переводами вы прежде занимались?

– Я говорю по-тьессински и по-айвершски, – отвечала она.

Если она хоть чем-то похожа на других юных леди, то языками этими владеет ровно настолько, чтобы пропеть на них пару песенок.

– Но переводами – я имею в виду длинные тексты – не занимались?

На это она опять отрицательно качнула головой.

– Переводы – задача крайне сложная, – продолжила я – и, хотя иногда на разгадывание ребусов немного похожи, по сути очень от него отличаются. Вот это… что ж, для начала вполне неплохо.

Девица снова упрямо стиснула зубы и без обиняков выпалила:

– Это просто ужасно.

Столкнувшись с подобным заявлением, сдержать моего природного чистосердечия тактичность более не могла.

– Верно, ужасно, – согласилась я. – Но даже это – уже значительное достижение.

Девица уткнулась взглядом под ноги. Уголки моих губ неудержимо поползли вверх. Тут она рассмеялась, и я, не совладав с собой, тоже, и тугой узелок внутри, в животе, разом ослаб.

Когда мы, наконец, унялись, я встала, чтобы придвинуть к столу кресло и для нее. Но, стоило мне отвернуться, она сразу же заняла мое (точнее сказать, свое – тут я, чувствую, углубилась в те воды, где это имело значение) место. Спорить из-за мест за столом больше, пожалуй, не стоило, и потому я попросту села в то кресло, которое придвинула для нее.

– Я – Кора, – представилась она.

– А я – Одри Кэмхерст.

– Я знаю, – сказала она. – То есть, догадалась. Дядюшка предупреждал о твоем приезде. Только на ширландку ты не похожа.

Обычно люди вот так, в лицо, мне этого не говорят, хотя думать – думают, я знаю.

– Ширландка я только наполовину, – объяснила я. – Моя мать – уталу. Из Эриги.

Последнее я прибавила потому, что большинство ширландцев склонны считать Эригу этакой единообразной массой, целым континентом под одним ярлыком, и Талусского Союза на карте не отыщут, хоть килеванием им пригрози. Но Кора, не дожидаясь моих уточнений, понимающе кивнула:

– Ты – внучка леди Трент. А твой дед – то есть, приемный дед – тот самый ученый, расшифровавший драконианские письмена.

– Ну, да, вместе со многими другими. Он же не просто в один прекрасный день взглянул на них и сказал: «Бог ты мой! Я все понял». Но ты права, это он выполнил перевод Камня с Великого Порога и предположил, что драконианский язык в родстве с лашоном и ахиатским. А затем гранмамá подтвердила его правоту.

– А с драконианами ты встречалась когда-нибудь?

– О да, со многими. И даже в Обители побывала…

При одном воспоминании об этой поездке меня дрожь пробрала.

– Народ они просто прекрасный, но то, что у них называется «летом», в Ширландии едва-едва сойдет за прохладный весенний день.

– А я за границей ни разу еще не была, – сказала Кора. – Думаю, мне бы там не понравилось, но дядюшка ездит туда постоянно. Чаще всего в Тьессин и Чиавору – Ахии он не любит.

Тут мне на ум пришло множество самых неблагожелательных замечаний, однако я вовремя прикусила язык.

– Если не хочешь, чтоб я тебе помогала, – продолжала Кора, – так и скажи. Дядюшка велел выполнять любые твои распоряжения.

Как будто служанке или, того хуже, рабыне!

– Отчего же, я твоей помощи буду рада, – ответила я. – Но только если ты сама хочешь помочь.

Кора пожала плечами:

– Не понимаю, чем я могу помочь. Ты ведь видела, что из моих попыток выходит. А еще тебя это разозлило, верно? Что я пыталась взяться за перевод.

Самым учтивым тут было бы соврать, однако в ответ на прямоту Коры у меня само собой вырвалось:

– Ну… да, немножко. Но мне вовсе не следовало злиться. Что же до перевода, для подготовки к нему, как правило, требуются многие годы учебы. Однако кое-какие дела ты вполне можешь взять на себя, и я, сказать честно, буду этому рада. Твой дядюшка хочет, чтобы работа была завершена очень и очень быстро, и если кто-нибудь избавит меня от сопутствующих задач, это здорово облегчит мне жизнь.

Ничуть не удивленная, Кора согласно кивнула:

– Когда эти таблички привезли к нам, дядюшка сказал, что они изменят всё.

Скажу откровенно, дневник: лорд Гленли весьма высокого мнения о своей находке, и я уже начинаю гадать, отчего. Ну, хорошо, он обнаружил длинный повествовательный текст, и для тех, кто всерьез интересуется древней цивилизацией дракониан, это просто восторг: до сих пор нам удалось отыскать несколько стихотворений, несколько коротких мифических сказок, кое-какие фрагменты хроник, но сравнимого масштаба – ничего. Не сомневаюсь, из этого текста мы сможем почерпнуть великое множество новых знаний о драконианском обществе. Но утверждать, будто он изменит всё? Как-то это безосновательно, учитывая, что о содержании нам пока ничего неизвестно.

Отсюда вопрос: может, он что-то знает? Вот только представить себе не могу, откуда! Если общий смысл налоговых записей можно уловить с первого взгляда, то повествования в этом отношении гораздо сложнее, а уж тут… Приглядевшись, поизучав текст всего пару минут, я поняла: да, это – всем задачам задача! Язык архаичен настолько, что людей, которые знают, как к нему подступиться, по пальцам можно пересчитать, причем просто пробежать его взглядом и сразу сказать, о чем речь, не сумеют даже лучшие. Я обещала лорду Гленли переводить по две таблички в месяц… и теперь всерьез опасаюсь, что не смогу сдержать обещания. На каких основаниях он, вероятно, даже не знающий, что такое детерминатив[1], берется предсказывать эффект публикации?

Уф. Что-то у меня хвост впереди дракона тут получается. У лорда Гленли просто весьма раздутое самомнение – естественно, все, что он ни отыщет, невероятно важно!

Разумеется, Коре я обо всем этом не сказала ни слова – не настолько же у меня куриные мозги. Сказала всего лишь:

– Ну что ж, поживем – увидим. Прежде, чем мы сможем составить суждение о содержании, работы придется проделать немало.

То же самое я повторила и вечером, за ужином, чтоб поглядеть, как воспримет это лорд Гленли. Увы, реакции не последовало никакой. Ужинали мы вдвоем, без Коры, а когда я спросила, отчего, он только и ответил, что Кора компании за столом не любит, после чего, всеми порами источая неодобрение, сказал:

– Я слышал, вы всю вторую половину дня провели в саду.

Решил, будто я от работы увиливаю!

– Да, – подтвердила я, – потому что сегодня начала снимать копии. И обнаружила, что лучше всего разбираю письмена при естественном освещении. Не знаю уж, отчего, но… При свете ламп просто все по-другому.

– «Копии»? – переспросил он, даже не пытаясь скрыть подозрения.

– Большая часть табличек, – со вздохом, в самом что ни на есть дипломатическом тоне заговорила я, – возможно, и в неплохой сохранности, но если я буду постоянно вертеть их в руках, это ненадолго. Работать гораздо лучше с копиями, с точными зарисовками знаков, начертанных писцом, а к оригиналу обращаться, лишь заподозрив ошибку. Покончив с этим, я транскрибирую текст…

На лице лорда отразилось полное непонимание.

– Запишу слова нашей азбукой, звуковой, – пояснила я. – Уверяю, милорд, без этих шагов не обойтись. Спросите любого переводчика, и вам ответят в точности то же самое.

На это лорд Гленли небрежно махнул рукой.

– Нет-нет, вы совершенно правы, мисс Кэмхерст. Я вовсе не ставлю под сомнение ваши методы.

(Конечно, дело обстояло как раз наоборот… однако указывать ему на это я не стала.)

Тут лакей подал суп. Одно в пользу лорда Гленли скажу: стол у него превосходный. Вот, правда, за супом я вечно боюсь начать чавкать, хлюпать и осрамиться. Сам эрл управлялся с кушаньем почти беззвучно, а после смягчился настолько, что задал вопрос:

– И как же у вас, э-э… продвигается?

– Ну, за сегодняшний день я, так сказать, неплохо продвинулась в копировании первой таблички, – со смехом ответила я. – Хотя могла бы сделать гораздо больше, если бы не мешали ваши садовники и лакеи, поминутно предлагавшие зонтик. Я же объяснила им, что для работы необходимо прямое освещение, но они продолжали настаивать!

– Они всего лишь заботились о вашем здоровье, – возразил лорд.

А также, не сомневаюсь, и о цвете лица, как будто с этим у меня, по ширландским понятиям, еще не все потеряно. Но, помилуйте, здесь же не Эрига и не пустыни Ахии! Здешнее солнце вряд ли обожжет меня даже за целое лето, а уж тем более – посреди зимы.

И тут лорд Гленли, откашлявшись, спросил:

– А что же насчет самого содержания? Помню-помню: как вы и сказали, вначале – копирование и эти… прочие предварительные шаги… но все же?

Дай ему волю – ведь не уймется, пока не заставит все перевернуть вверх тормашками вместо того, чтоб работать, как принято. Нет уж, не позволю – тем более, на то имеются веские причины.

– Трудно сказать. Как вам, несомненно, известно, – надо заметить, насчет «несомненно» я сильно покривила душой, – в драконианском письме для отделения слова от слова служит особый знак, эквивалент нашего пробела. Так вот, это новшество появилось в их письменности довольно поздно. В ранних текстах его не встречается, а наш текст, определенно, из ранних. Посему отдельные слова я изредка, кое-где, различаю, но остальные, большая часть, сливаются в сплошную строку, и что там написано – «зашу киберра» или «зашуки берра», сказать с уверенностью нельзя. Боюсь, поделиться с вами чем-то определенным мне удастся нескоро.

– А Кора не может помочь? Она над табличками трудится со дня их прибытия.

Очевидно, ее работой он до сих пор не интересовался, иначе ответ знал бы сам. Нет, рассказывать, как нас обеих рассмешили ее достижения, я вовсе не собиралась. Сказала просто:

– Посмотрим, – и на том разговор завершила.



(Перечитывая написанное, так и слышу, как гранмамá укоризненно цокает языком. «Ох, молодежь, молодежь… сразу же и по имени, и на «ты»! Трех минут не прошло, а вы уже обращаетесь друг к дружке, будто ближайшие подруги». Но нет, не собираюсь я всякий раз, упоминая о Коре, писать «мисс Фицартур» – тем более, что сама Кора, кажется, не возражает. Судя по фамилии и по тому, что зовет лорда Гленли дядюшкой, она, должно быть, дочь его брата. Надо же, а я даже не подозревала, что у него имеется брат… Нет, правда, просто потрясающе, как мало я знаю о ширландской знати – а между тем собираюсь со временем унаследовать от гранмамá баронский титул!)

Из дневника Одри Кэмхерст

6 плювиса

Будь прокляты ширландские зимы! Весь день моросил мелкий дождик. Нет, промокнуть я не боюсь – плохо, что освещение для работы с табличками не годится. Интересно, не удастся ли убедить лорда Гленли перевезти меня в Тринк-Лиранц, или, скажем, в Куррат – одним словом, в какие-нибудь солнечные края – на время работы над текстом? Нет, я же обещала Лотте быть рядом, если вдруг ей понадоблюсь, хотя чем могу помочь ее Сезону, учитывая, с каким треском провалила собственный, даже не представляю.

Нет, придется мне, видно, работать при лампах, или придумать, чем занять себя во время скверной погоды. Начну, пожалуй, транскрипцию того, что уже скопировала.

Позднее

Транскрибирование пошло медленнее, чем обычно, но это потому, что я взялась за обучение Коры. Очевидно следующее: часть ошибок в ее переводе сделана оттого, что она путает знаки «ша» и «ма», а также «гил» и «сук» – весьма расхожие оплошности начинающих; отсюда и всякие «ветви деревьев», и прочее в том же духе.

Ох, не стоило бы доверять это бумаге! Гранпапá то и дело твердит: надо-де все шаги выполнять по порядку: вначале копирование, затем транскрипция, и только затем, по ее завершении – перевод.

(И всякий раз, как он читает эти нравоучения, гранмамá отпускает едкую остроту о его «сатанинском терпении», а после рассказывает о той самой иструхлявевшей двери в Сердце Стражей, которую дед велел ей зарисовать во всех деталях, прежде чем пустил кого-либо дальше, взглянуть, что там, за нею.) Однако мое терпение далеко не так прочно, и первая часть перевода уже…

Впрочем, все остальные давным-давно спят, и этот маленький секрет, мой дневник, останется между нами.

Табличка I. Вступление

переведено Корой Фицартур

Слушайте с крыльями вашими в канавах и с камнями во всех углах.

Через меня я говорю, как была сделана глина, и грязь, и вода, и потолок, и ветер, и зерна, и животные земли, и камбалы, и неба, три сердца тростника и четыре, которые позже были тремя. Сделайте камнем слова мои на будущий год, потому что записи мысли – те, что всегда настоящие. Когда этот выводок записан, мы живем с ними, и благодать их сокровищ заставит грядущие поколения делать вещи.

Один был красен от солнца и имел форму многих железных рук.

Два были зеленой водой и росли оттого, что спали высокими.

Три были небесно-синими и бойко шли со своими ветвями деревьев.

Четыре, которые были мужчинами, покрытыми черным, были впервые записаны.

Четверо вместе разбили одно яйцо, чего никто еще прежде не делал.

Вместе они спускались и поднимались и становились тьмой через свет.

Табличка I. Колофон

переведено Одри Кэмхерст

Внемлите, расправьте же крылья и слушайте, слушайте все, в глубоких каньонах и среди горных вершин, во всех уголках мира.

Моим языком эта глина расскажет, как было создано всё: суша и воды, ветры и небеса, растения и звери, что населяют земли, и реки, и небо, и три народа, и четверо, что после стали тремя. Сохраните слова мои для грядущих эпох, ибо одна только память есть истинное бессмертие. Пока четверых этих помнят, они будут жить среди нас, и благословение ими содеянного пребудет с нами вовек.

Первая была золотой, как солнце, и руки ее крепко, умело держали оружие.

Вторая была зелена, как вода, и засеяла землю, и хлеба выросли высоки.

Третья была синей, как небо, и искусной во всяких ремеслах.

Четвертый же, брат, собою был черен и первым записал речь на глине.

Все они, четверо, родились из одной скорлупы, чего никто никогда дотоле не видывал.

Вместе они сошли вниз и вновь поднялись, обращая сумрак в свет.

Из дневника Одри Кэмхерст

7 плювиса

О, Кора в самом деле толкова! Возможно, перевод ее отвратителен, однако, обладая весьма цепким умом, она обнаружила кое-что, мною пока не замеченное.

Выше я упоминала о том, как, впервые переступив порог библиотеки, обнаружила таблички выложенными в ряд. И, с детства привыкшая к работе с текстами, которыми уже занимался кто-то другой, ничуть не удивилась, когда Кора, в ответ на вопрос о первой табличке, без колебаний мне ее подала. Однако тут, разумеется, следовало задуматься: откуда ей знать, что первая – именно эта?

Конечно, ответ – в том самом, переведенном мною фрагменте. Возможно, прочесть его верно она не смогла, но что он не таков, как все остальное, заметила.

– Эта часть была отделена горизонтальной чертой, – пояснила она, когда я спросила об этом. – На прочих табличках таких отчеркнутых фрагментов нет. Ну, а помещать подобное в конце или посреди текста как-то нелогично – тем более, что отчеркнут не нижний угол, а верхний.

– Почти как колофон, – сказала я, склонившись над табличкой, о которой шла речь. – Только на самом деле вовсе не колофон. Обычно драконианский колофон содержит всякую всячину, от краткого содержания текста или нескольких ключевых фраз до имени переписчика и сведений, кем да зачем заказана копия. Здесь же о содержании кое-что сказано, однако другой обычной информации нет. Может, она на последней табличке? Иногда ее помещали не в начале, в конце.

Но Кора покачала головой:

– Если и да, писец ее никак не выделил.

Быстрый осмотр последней таблички показал, что и в конце текста обычного колофона нет. Сощурившись и наморщив лоб, я пригляделась внимательнее.

– Ты уверена, что последняя – именно эта?

– Вполне, – твердо ответила Кора. – Таблички я первым делом, прежде, чем браться за перевод, разобрала по порядку.

Одна загадка за другой!

– Откуда тебе известно, что они разобраны по порядку?

В копировании я пока что продвинулась не слишком далеко, однако, осмотрев каждую табличку, каких-либо пометок на полях не нашла. Что и неудивительно: текст, очевидно, из самых ранних, предшествовавших идее помещения на краях табличек нумерации и выдержек из текста, дабы держать документы в порядке. Но как, скажите на милость, Кора, не располагая ни этим, ни способностью прочесть текст, смогла разобраться в их последовательности?

Стоило мне об этом спросить, Кора просто-таки засияла. Похоже, понимая, насколько умна, она по праву гордилась собой.

– Смотри, – сказала она, поспешив назад, к первой табличке в ряду. – Видишь, вот здесь, в конце? И вот здесь, в начале следующей.

В самом деле, последним символом первой таблички оказался знак «два», а первым символом на второй – знак «один». Вторая табличка заканчивалась знаком «три», третья начиналась со знака «два», и так далее, и так далее.

Вещь совершенно очевидная, если знать, к чему приглядеться, однако для девушки вроде Коры, знакомой с драконианской грамотой не лучше мальчишки-аневраи, едва пошедшего в школу, – потрясающее достижение. Тем более, что две из табличек (да спалит солнце тех, кто за это в ответе) так сильно повреждены! Вдобавок, таблички, конечно же, были исписаны с обеих сторон, но знаки нумерации имелись только в начале аверса и в конце реверса, ничем более друг от дружки не отличавшихся. Мало этого, быстрый осмотр показал, что в одном месте реверс начинался с цифры, а в другом аверс ею заканчивался, но то были просто обычные части текста, к порядку табличек никакого отношения не имевшие.

– Да, – подтвердила Кора, стоило мне указать на них, – над этим мне долго пришлось размышлять.

– Я еще никогда такого не видела, – проговорила я, лихорадочно занося наблюдения на бумагу (перевод – переводом, но и о прочих аспектах этой находки можно писать журнальные статьи и монографии до конца жизни). – Ни в одном из знакомых мне драконианских текстов такой метод упорядочения не использовался. И как же странно отсутствие колофона! Колофонами дракониане снабжали абсолютно всё, кроме документов самых уж пустяковых: только это и позволяло им содержать в порядке библиотеки. Очевидно, текст много древнее этого метода, и все же…

– А как тебе удалось понять, что он древний? – спросила Кора, собрав свои записи и упрятав их в кожаную папку. – То есть, да, все драконианские тексты древние, но ты ведь хочешь сказать, что этот древнее прочих, верно?

Согнутая спина онемела. Оторвавшись от табличек, я выпрямилась и потянулась. Как хорошо, что мать, будучи уталу, никогда не видела проку в антиопейских корсетах – даже в те времена, когда корсеты еще не вышли из моды!

– По орфографии. По манере письма. Ранние тексты отличаются дефектными удвоенными согласными – то есть, вместо двух букв писцы зачастую изображали только одну, а двойной она должна быть, или нет, приходилось догадываться. Вот, кстати, откуда в твоем переводе взялось «спали» вместо «выросли»: ты не знала, что писец имел в виду удвоенную, геминированную «м». Еще язык этих табличек столь архаичен, что многие слова записаны в виде трехконсонантных корневых логограмм, и каждая может означать любое из дюжины существительных или глаголов, образованных от данного корня.

Кора недоуменно подняла брови.

– И как же предлагалось понять, какое?

– Догадываться, – пожав плечами, ответила я.

Недоумение во взгляде Коры сменилось нескрываемым возмущением. Руку на солнце: в жизни еще не видала, чтоб кто-либо так возмущался по поводу орфографии!

– Такова уж драконианская письменность, – продолжала я, будто надеясь дальнейшими объяснениями умиротворить ее гнев. – Иногда символ следует понимать буквально, как слово – вот например, «гальбу», то есть, «сердце». Иногда его нужно читать в фонетическом слоговом значении, «лал». А иногда он служит детерминативом – то есть, совсем никак не читается, а вставлен затем, чтоб сообщить нам нечто о следующем, основном знаке. Детерминатив «сердце» указывает на то, что основной символ означает человека или людей, пусть даже с виду на это и не похоже. «Три сердца тростника» – на самом деле «три народа», в смысле рас или национальностей.

Какое-то время Кора лишь разевала рот, мыча что-то невнятное.

– Но как же такие тексты читают? – спросила она наконец.

– С великим трудом, – пожав плечами, ответила я. – Теперь понимаешь, отчего я не могу попросту взять да прочесть эти таблички, будто меню в тьессинском ресторане?

– Да, но как все это читали они? Сами древние дракониане?

– Точно так же, как и мы, – рассмеялась я. – Один из первых текстов, переведенных гранпапá целиком, оказался письмом молодого писца-аневраи в родную деревню, к жрецу, с жалобами на ненавистные его сердцу детерминативы и на наставника, нещадно бьющего его палкой всякий раз, как он не распознает дефектной удвоенной согласной при чтении.

– Абсолютно иррационально! – сказала Кора, кипя от негодования. – Столько возможностей ошибиться в понимании смысла…

– Да, но со временем оплошность, как правило, замечаешь. Владея драконианским свободно, как древние, мы ошибались бы реже, но, разумеется, постоянно пополняем словарный запас. Кстати заметить, со времен Камня Великого Порога мы проделали немалый путь вперед, и сейчас можем прочесть очень многое… однако дело все еще движется медленно.

Вряд ли все это ее в чем-либо убедило, однако, сказать по правде… а было ли, в чем убеждать? Драконианская письменность, если на то пошло, действительно крайне иррациональна. Но то была первая письменность, изобретенная кем-либо на всем белом свете, и стоит ли упрекать аневраи, если с первого раза получилось не очень?

К тому же, если подумать как следует, вышло у них так хорошо, что их тексты прожили не одну тысячу лет, и сегодня мы можем прочесть их – пусть даже с превеликим трудом. Счастье мое, если хоть что-нибудь, сделанное мной, проживет срок в тысячу раз меньший!

А между тем в зачине упоминается некий драконианин, который «первым записал речь на глине». Если далее следует мифическое сказание, оно вполне может описывать, как была создана грамота и многое другое. Интересно, во многом ли эта история будет похожа на те, что помнят в наши дни?

Табличка I. «Сказ о Сотворении»

переведено Одри Кэмхерст

Прежде городов, прежде нив, прежде железа, прежде времени, сошлись вместе трое, звавшиеся Тем, Что Без Остановки Движется, Тем, Что Стоит Незыблемо, и Тем, Что Весь Мир Озаряет; звавшиеся Порождающим Ветер, Всему Основанием и Верх И Низ Сотворившим.

Вместе они создали мир, создали небо и землю, дожди и реки, и все, что летает, и бегает, и обитает в земле. Создали трое все это, но по-прежнему было им одиноко. И сказали они друг дружке:

– Кто здесь способен познать нас? Кто станет воспевать имена наши и возносить нам хвалы? Кто, глядя на наше творение, оценит его красоту?

И вот сошлись они, трое, на высочайшей вершине, там, где Движущееся Непрестанно встречается со Стоящим Незыблемо, а Озаряющее Мир улыбается всей земле; там, где гора дышит в небеса дымом[2], в месте, зовущемся Курильницей Небосвода. Тут Порождающее Ветер и говорит:

– Я сотворю существо, что познает великолепие неба. Воспарив в вышине, узрит оно всё, посмотрит на наше творение и восхитится его красотой.

С тем ухватило оно ветер, сплело его в косу из множества прядей, множества штормов и вьюг, прибавило влагу дождя, дабы ветрам придать осязаемость, и пустило творение свое на волю. Воспарил в небо первый иссур[3], и возрадовалось Движущееся Непрестанно. Глядя на сотворенное троими с небес, его создание вправду видело все.

Однако творение Движущегося Непрестанно оказалось не без изъяна. Глядеть-то оно глядело, но ничего не постигало. Не познавало троих. Не воспевало их имена и хвалы им не возносило. Воплощение красоты, оно лишено было чувства прекрасного. Разума лишено.

Тут Всему Основание и говорит:

– Я сделаю кое-что получше. Вылеплю я существо, что познает щедрость земли. С земли оно все разглядит, осмотрит весь мир да ощупает, и восхитится его красотой.

С тем зачерпнуло оно толику глины, почвы да камня, корнями растений земных связало слепленное воедино и пустило творение свое на волю. Пошел по земле первый аму[4], и возрадовалось Стоящее Незыблемо. Глядя на сотворенное троими с земли, его творение вправду осмотрело весь мир да ощупало.

Однако творение Стоящего Незыблемо оказалось не без изъяна. Видеть-то оно видело, щупать-то щупало, а восхищаться не торопилось. Познав троих, в гордыне своей ни воспевать их имен, ни возносить им хвалы не желало. Воплощение разума, оно лишено было смирения, дабы склониться перед троими в знак благодарности.

Тут Озаряющее Мир и говорит:

– Надо нам сделать кого-то еще. Прекрасного, как иссур, и разумного, как аму. Пусть сочетается в нем все лучшее, что имеется у обоих, пусть оно обладает тем, чего каждому из них не хватает. Какой ему придать облик, я знаю, но, чтоб сделать его как следует, нужно нам потрудиться всем вместе, втроем.

С тем взяли они ветер и взяли землю, и сотворили из них существо с крыльями иссура и глазами аму. Из штормов и камня его сотворили, из влаги дождей, из корней растений земных. Пришел тут иссур и, благословляя, дохнул на него. Пришел и аму и принес ему в дар свою кровь. Ну, а напоследок Верх И Низ Сотворившее одарило творение их своим светом, божественной искрой, дабы постигло оно троих и вознесло им хвалу.

Пробудилось тогда к жизни новое существо. Пробудилось, вокруг огляделось. Прошлось по земле, взмыло в небо, увидело мир и сверху и снизу, и воспело троих имена, и вознесло им хвалы.

Случилось же все это в те времена, пока мир еще не изменился.

НАЙДЕН РАЗГРАБЛЕННЫЙ ХРАМ!Находка в Сегайе обобрана до голого камняРуани скорбит о невосполнимой утрате«Сколько знаний о прошлом утрачено навсегда!»Археологами, исследовавшими окрестности города Джедад, что в Сегайе, обнаружен еще один древний драконианский храм, вытесанный в скалистом склоне одного из Гурибских холмов – но, увы, ученые отыскали его не первыми. Руководитель экспедиции, Ормизд Руани, сообщает, что грабители уже растащили оттуда все, унеся с собою сокровища неведомой ценности.
«Что находилось там прежде, мы не узнаем уже никогда, – написал Руани в сегайскую Комиссию по охране памятников старины. – Несомненно, многие реликвии вскоре всплывут на черном рынке, однако, вырванные из контекста, они мало что смогут рассказать нам о прошлом».
Найденный храм относится к обычному, повсеместно встречающемуся типу: в своде внутреннего помещения имеется округлый проем, отверстие, ведущее наружу. Как считают ученые, в древности это отверстие обыкновенно держали закрытым, а в ходе богослужений жрецы в нужный момент убирали ставень, и храм озарялся сиянием солнца. Со временем этот проем завалило, однако случившееся в тех краях землетрясение разрушило завал, что, полагает Руани, и позволило грабителям отыскать храм.
На вопрос, не мог ли храм быть разграблен в далеком прошлом, глава экспедиции заявил:
«Не могу сказать, в каком состоянии он пребывал, когда грабители проникли внутрь. Но мы обнаружили там окурки сигарет, конфетные обертки и груду обломков в том месте, где эти варвары, пытаясь срезать со стены фреску, превратили ее в мелкое крошево. Сомнений нет: здесь побывали совсем недавно – полагаю, не более пяти лет назад».
Да, от храма остались одни только намеки на его былое великолепие. Настенные росписи (краски еще видны) изображают некую еще не опознанную драконианскую царицу за совершением ритуалов, способствующих процветанию ее империи. У дальней стены помещения обнаружен пустой «фундаментальный» сундук для хранения табличек, вытесанный из той же скалы, в которой высечен храм, и представляющий собой единое целое с полом. Судя по обломкам, найденным рядом, стенки его некогда украшали крылатые солнечные диски из расписной керамики, один из коих, изрядно пострадавший при отделении, был попросту брошен грабителями.
В последние годы разграбление памятников старины становится делом все более и более обычным: шумиха вокруг грядущего Фальчестерского Конгресса поднимает интерес широкой публики к драконианским древностям на высоту, невиданную со времен звездного часа леди Трент. По словам Джозефа Дорака, одного из виднейших ширландских торговцев антиквариатом, «даже предметы самые обычные продаются вдвое, а то и втрое дороже, чем стоили бы пять лет назад». Ожидается, что с приближением Конгресса накал страстей будет неуклонно расти.


Отправитель: Алан Престон

Кому: Симеону Кейвеллу



14 плювиса,

№ 17, Рю де Жён,

Экре, Тьессин



Дорогой Симеон!

Вот тебе курьез, над коим стоит поломать голову.

Вчерашнего дня получил я письмо из Сармизи от Рафаата ибн Хазира. Все как обычно – трудности с финансированием, плюс его бесконечные личные раздоры с ибн Фулехом – и, кстати сказать, он надеется, что я сумею заинтересовать тебя, то есть, Томфри, идеей совместной с аль-Бахатулаамом экспедиции в Рибайсах, дабы как следует, не в пример (цитирую) «тому безобразию, что Виадро устроил в Шахтри», заняться раскопками тамошних помещений для инкубации, но это мы с тобой вполне успеем обсудить на будущей неделе, по возвращении моем в Ширландию.

Как бы там ни было, он, разумеется, снова завел разговор обо всей этой истории с найденными Гленли табличками. Обстановка в Ахии тебе известна: те, кто стремится подробнее вникнуть в драконианское прошлое, по-прежнему бодаются с теми, кто беспокоится, как бы находка еще хоть одной цилиндрической печати не повлекла за собою нашествие современных дракониан – с целью, заявив о правах на весь юг Антиопы, воссоздать в границах оной драконианскую империю. В данный момент верх за последними, а это значит, что патрулей в Каджре практически нет и охотникам за сокровищами нечего опасаться.

Стоило мне об этом прочесть, письмо пришлось отложить и выйти на воздух, прогуляться, дабы слегка остудить голову. Всякий раз, как антидраконианские националисты набирают силу, подпольные торговцы антиквариатом выхватывают у нас из-под носа бессчетное множество исторических ценностей! Разумеется, конца этому не положить: драконианских руин так много, что уберечь их все удалось бы, лишь отрядив в караул всех ахиатских мужчин, годных к воинской службе, однако хоть какая-нибудь, пусть недостаточная, охрана куда лучше полного отсутствия таковой, как это заведено при националистах. Полагаю, с новостями о том храме невдалеке от Джедада ты уже знаком? А ведь правительство Сегайи предпринимает, что может, хотя это не всегда помогает!

Единственное утешение состоит в том, что западный Каджр настолько безводен и удален от населенных мест, не говоря уж о полном отсутствии очевидно заманчивых целей наподобие Лабиринта Змеев, что расхитители могут счесть набеги на эти края столь же затруднительными, сколь армия – их патрулирование.

Вновь взявшись за письмо Рафаата, я обнаружил далее лишь сетования на то, что ахиаты не могут даже снарядить собственной экспедиции в Каджр! Да, им очень хотелось бы поглядеть, не найдется ли рядом других подобных тайников, но… оказывается, лорду Гленли продано исключительное право на раскопки в той части Кадржра и все, что в ходе оных отыщется! В течение ближайших трех лет!

Однако, пока ты не искрошил всех зубов, скрежеща ими, позволь рассказать тебе остальное.

Естественно, я был до глубины души возмущен. Вероятно, ставленник националистов, ведающий выдачей разрешений с прошлого года, рассчитывал, что Гленли, по сути своей – дилетант, опустит руки прежде, чем его люди хоть что-то найдут, а может быть, просто полагал, будто там и искать-то нечего. Так ли, иначе, а пока этот срок не истечет, исследовать западную часть Каджра могут только грабители.

Да-да, эта мысль мне в голову тоже пришла. Но прежде, чем пойти на сделку с совестью, преступить закон и нанять для негласных раскопок по нашей указке соответствующих «специалистов», я решил попробовать прямой подход к делу. И посему нынче утром, прослышав, что Гленли здесь, в городе, отправился с ним поговорить.

Никакого проку от этой встречи я не ожидал. Скорее, рассчитывал с ее помощью удержаться, не подливать масла в огонь противозаконной торговли (иначе, после того, как я выбил из Томфри торжественное обязательство не покупать ничего у Дорака и прочих воротил черного рынка, ты первый отречешься от нашей дружбы). Да, я вряд ли могу в чем-либо упрекнуть леди Трент, обнаружившую популяцию современных дракониан и объявившую о сем на весь белый свет, но… это-то и положило начало бешеной гонке за драконианскими древностями, а изнуренных нищетой местных жителей, готовых сокрушить все на своем пути в поисках вещиц, которые можно продать за пару динаров, вокруг предостаточно. Одним словом, уж мне-то поощрять подобные безобразия не следовало бы ни в коем случае.

И, как выяснилось, не придется.

Права лорда Гленли исключительны, да – но это значит, что он может жаловать разрешения на раскопки в западном Каджре всем, кому пожелает. Ахиаты просили его об этом сразу же после обнаружения тайника, и им он отказал… однако, беседуя с ним нынче утром, я указал на то, что, буде позднее там обнаружится еще что-либо ценное, все сочтут его дураком – за то, что не предпринял дальнейших поисков. Между тем, поделившись правом на поиски в Каджре со мной, он будет выглядеть в глазах общества щедрым меценатом и пожнет лавры новых открытий.

Откровенно сказать, я и от этого особого проку не ждал. Я ведь многие годы пытался прикрыть лавочку Дорака, а ведь через склады этого ублюдка прошла, по меньшей мере, половина коллекции лорда Гленли. Однако его эго не уступает коллекции в величине, и, видимо, перспективы насмешек со стороны окружающих перенести не смогло.

Заметь, согласился он вовсе не сразу. Поначалу завел туманный разговор о неких планах на будущее: сейчас он, дескать, целиком поглощен работой над табличками и охоте за новыми находками уделить столько внимания, сколько хотел бы, не в состоянии. Можно подумать, он, развлекаясь в Экре, в то время как Одри корпит над табличками и разбирает символ за символом, хоть чем-то ей помогает! Кстати, и в Ахию, чему я нимало не удивлен, он возвращаться отнюдь не спешит. Думаю, та экспедиция в Каджр была его первым личным выездом в поле (если, конечно, не считать «полем» континентальные курортные городки).

Но после этой преамбулы он соизволил перейти к делу и заломил с меня немалую цену – уверен, солидную долю от суммы, уплаченной за собственное разрешение, – и я, донельзя удивленный его сговорчивостью, согласился.

Навряд ли лорд ожидает, что я там что-либо найду. Сдается мне, он, тщательно обыскав те края, знает: больше искать там нечего, потому и не против, чтоб я совал туда нос. Но не могли же его люди за сравнительно недолгий срок абсолютно в том убедиться – тем более, что западные районы Каджра сплошь изрыты небольшими пещерами! Ну, а в самом уж крайнем случае я с чистой душой смогу сказать, что постарался опередить грабителей в поисках чего-либо стоящего, как только мог.

Итак, вскоре я, по всей видимости, отбуду в Ахию. Покупка лицензии означает, что денег из собственного кармана хватит только на кратковременную экскурсию, но, полагаю, с финансами может помочь лорд Трент – в конце концов, его внучка работает с первоначальной находкой, и все такое. (Не бойся, твоему бюджету ничто не грозит. По крайней мере, до будущей недели – то есть, до моего возвращения и разговора о предложении Рафаата.)

Кстати, как там дела у Одри? Понимаю, прошло всего около недели, но я ожидал уже получить от нее, по меньшей мере, полдюжины писем с известиями о прогрессе. Лорд Гленли, часом, не велел перлюстрировать ее почту?



Твой друг,

Алан.

Из записной книжки Коры Фицартур

Сегодня Одри написала отцу. Не знаю, рассказывать об этом дядюшке, или нет. В письме говорится, что перевод на удивление сложен, что она, тем не менее, от работы в восторге, что времени это, по всей вероятности, займет немало, хотя сколько именно, ей неизвестно, и что она, прочитав часть текста, полагает, что не вправе, не должна бы работать над столь важной темой одна. И затем спрашивает отца, не знает ли тот, свободен ли сейчас некто по имени Кудшайн – на случай, если ей удастся договориться с дядюшкой еще об одном ассистенте.

Действительно, я в ассистентки ей не гожусь, хоть прямо она этого и не говорит. Язык оказался куда сложней, чем я думала, а, кроме того, очень меня раздражает. Логики в нем – ни на грош, гораздо меньше, чем даже в ширландском.

Табличек все это, по большому счету, не касается, и дядюшки тоже, а именно за этим он и просил присмотреть. Однако Одри возжелалось работать совместно с каким-то Кудшайном, а значит, рассказать обо всем, что делает, и ему. И даже если решит с дядюшкой об этой идее разговора не заводить, пожалуй, тот должен знать, что она над этим задумывалась, так как хочет сохранить все в секрете, пока перевод не будет готов.

Завтра же напишу ему.

Из дневника Одри Кэмхерст

19 плювиса

Пишу здесь об этом, чтоб не пойти на попятный и не сделать вид, будто ни о чем подобном даже не помышляла: сегодня я собираюсь поговорить с лордом Гленли о Кудшайне.

Лорд наконец-то вернулся в Стоксли. Ездил в Тьессин по делам и привез оттуда множество ящиков с новыми приобретениями – хотя одному солнцу известно, куда он намерен девать их, ведь дом и без того забит древностями до потолка. Хотите верьте, хотите нет, большая часть покупок – из Эриги, причем он говорит, будто это из-за меня. Уж не польстить ли думает? Спросил, какого я о них мнения, а я только и смогла, что не ляпнуть в ответ: «Надеюсь, все это – не из расхищенного». По большей части, это не древности, но здесь, в Стоксли, куда ни глянь – в ушах так и звучит дружный скрежет зубов Алана, Симеона и гранпапá. И речь не только о драконианских памятниках старины, хотя они, конечно, возмущают сильнее всего: уверена, добрая половина коллекции Гленли раздобыта на черном рынке.

Может, если перевод принесет ему кучу денег, он будет так мною доволен, что мне удастся убедить его больше такого не делать?

Скажу честно, без него здесь жилось чуточку легче. Конечно, я рада, что он стремится помочь мне всем, чем возможно, однако мне очень скоро сделалось ясно: лорд Гленли – из тех, кому в любую идею непременно нужно внести собственные «усовершенствования». (После того, как мне пришло на ум, что во время дождя работать над транскрибированием можно в оранжерее, он распорядился установить там зеркала. Зеркала! В хмурые дни толку от них немного, зато в солнечные я чувствую себя муравьем, брошенным мальчишкой-мучителем на сковороду.)

И всякий раз, как я с ним вижусь, он спрашивает, как продвигается дело. Да, это вполне понятно, вот только я просто-таки вижу, как в глазах его, точно в окошках счетной машины, мелькают цифры, как ход работы соотносится в его голове с названными мною сроками. Да, справляюсь-то я неплохо, но то, что он вечно (в переносном, разумеется, смысле) торчит за плечом с карманным хронометром в руке, работы отнюдь не облегчает.

Однако должна признаться, его условие насчет сохранения тайны намного упростило мой труд. Если бы я, как обычно, обо всем сообщала всем друзьям и родным, тогда за плечом (в переносном, разумеется, смысле) торчали бы они все, а их мнение для меня гораздо важнее мнения лорда Гленли. Вдобавок, сохранение тайны, как минимум, означает, что гранпапá не узнает, как я, пренебрегая его наставлениями, все делаю не по порядку и схватилась за перевод до полного завершения копирования с транскрипцией.

Вероятно, он совершенно прав, и со временем я пожалею об этом. Со временем я пойму, что у писца имелась некая причуда, которую я, переводя текст по частям, прогляжу, или совершу еще какую-нибудь подобную глупость. Но пока я, определенно, ни о чем не жалею! Обычно копирование и транскрипция уже дают неплохое представление о содержании, только время от времени встречаются фрагменты, сквозь которые продираешься, точно прошибая лбом кирпичную стенку. Этот же текст – будто целая череда кирпичных стен, отделенных одна от другой простыми фрагментами как раз такой длины, что к концу их успеваешь исполниться преждевременного оптимизма. Не переводи я его по ходу дела, выяснения, что же в нем сказано, пришлось бы ждать целую вечность! А я, между прочим, сделана не из камня (хотя, если «аму» действительно означает «человек», аневраи, пожалуй, с этим бы не согласились).

Итак, о чем бишь я?.. Да, верно, о лорде Гленли. Сегодня мы встретимся с ним за ланчем (Кора при мне до сих пор за стол не садится), тогда его и спрошу. Слегка беспокоюсь, как бы он не подумал, что я нарушаю обещание хранить тайну, однако без разрешения Гленли ни слова не скажу никому, даже Кудшайну.

Впрочем, разрешения я твердо намерена добиться, и вот почему. Из всего, что мне удалось прочесть, следует: перед нами не просто хроники, но священное писание, и если первым его прочтет человек (то есть, я), это будет попросту несправедливо.

Позднее

Сколько же дней я представляла себе, какой оборот может принять этот разговор… но ничего хоть отдаленно похожего на случившееся мне даже в голову не пришло.

Все началось, как я и ожидала: разумеется, лорд поинтересовался, как продвигается перевод. В ответ я беззастенчиво сделала вид, будто мой хаотический подход на деле – исключительно ради его блага.

– Понимаю: вам, должно быть, не терпится узнать, о чем там говорится, – сказала я, – и потому начала перевод, не дожидаясь завершения копирования и транскрипции. И только вчера покончила с первой табличкой, хотя текст еще окончательно не отшлифован.

Лорд Гленли едва оторвал взгляд от тарелки.

– Превосходно, – только и сказал он. – Весьма рад это слышать.

Ну и тип же!

– Разве вам не интересно, о чем он? – удивилась я.

Вот это меня в нем раздражает сильнее всего. С переводом табличек торопится так, что пар из ушей, но, клянусь, его ни на грош не заботит, о чем они. Ему нужна только слава того, кто нашел их, а я подобного просто не понимаю. Помилуйте, это же просто куски обожженной глины! И сами по себе, как таковые, не стоят ровным счетом ничего. Захочу – сама таких кучу наделаю, как в тот раз, когда мне было девять и мы с мамá застряли на том самом острове в заливе Трайярупти. Вся ценность их – в том, что они могут нам рассказать, однако именно это интересует лорда Гленли в последнюю очередь.

Возможно, по этой причине вопрос и прозвучал несколько резковато. Настолько, что лорд Гленли, отложив нож и вилку, сказал:

– Да, безусловно. Если угодно, я прочту это перед сном. А сейчас изложите, пожалуйста, вкратце.

– Это сказание о сотворении мира, – взволнованно (возможно, в надежде заразить энтузиазмом и лорда, слегка преувеличив энтузиазм противу естественного, но в основном вполне искренне) заговорила я. – Однако не то, что бытует среди современных дракониан! Конечно, этого и следовало ожидать: в конце концов, с тех пор минули тысячи лет, не говоря уж о значительных изменениях в их образе жизни. Нельзя же ожидать от народа, живущего в деревнях среди заснеженных гор, тех же сказаний, что и от владык империи, раскинувшейся на весь мир! И все же некоторое весьма любопытное сходство налицо. Вам ведь известно, что говорят о собственном происхождении современные дракониане?

Лорд вновь принялся за бифштекс, но жестом попросил продолжать. И я, воодушевленная предметом беседы, продолжила:

– Согласно их преданиям, солнечный жар породил ветер, а ветер, отвердев, принял облик четырех сестер-драконианок, а сброшенная ими чешуя стала горами. И горы, по-видимому, создали гравитацию или нечто подобное – дракониане так, конечно, не говорят. У них сказано: «горы совлекли сестер вниз». По-моему, на гравитацию очень похоже. Опечалились сестры оттого, что не могли больше летать – только немножко планировать, заплакали и тем самым создали все в мире воды – все реки, озера и так далее. Омылись они в воде, и от того появились на свете новые живые существа. Драконианские мужчины обычно связаны с письменностью и языком, и в сказании говорится, что первый брат получился из воды, которой они полоскали рот. Затем из воды, которой сестры омыли грудь и живот – спереди тела дракониан больше всего похожи на человеческие – получились первые люди, а из воды со спины и крыльев – первые драконы.

– Но в моих табличках говорится иное?

Это «мои таблички» слегка остудило мой пыл. Да, собственнические чувства тоже слегка затронуло, но дело вовсе не в том: такое сокровище должно принадлежать всему миру, а не только одному эрлу Гленлийскому… однако я заставила себя улыбнуться.

– Да, в табличках сотворение мира идет в ином порядке. Но еще там сказано о троице – трех божествах, хотя слово «божество» не используется – полагаю, для древних это было самоочевидно. Здесь сюжет несколько перекликается с современным сказанием, так как божества эти очень похожи на солнце, ветер и землю, однако порядок сотворения всего сущего – другой. Вначале они сотворили мир, затем – драконов, затем – людей, и только напоследок – дракониан.

О том, что в табличках и драконы, и люди объявлены неудачными попытками сотворения наилучшего существа, я упоминать не стала. Это вполне могло задеть эрла за живое – и именно в тот момент, когда он был нужен мне в добром расположении духа. К тому же, наше священное писание кое о чем тоже отзывается не самым лестным образом, и что с того?

– Как интересно, – сказал лорд Гленли. – Непременно пришлите текст ко мне в кабинет, и я, как уже говорил, ознакомлюсь с ним перед сном.

До этой минуты все шло именно так, как я и рассчитывала. Далее, согласно замыслу, мне требовалось, умело изображая досаду, завести речь о том, как я сожалею, что пока не могу рассказать ему большего, поскольку Кора, хоть и всегда готова помочь, не слишком сведуща в драконианской орфографии и поэтике, а между тем работа продвигалась бы куда быстрее, разбирай я письмена не одна…

И тут лорд Гленли сказал:

– А знаете, мисс Кэмхерст, мне сделалось очевидно, что я в стремлении сохранить тайну, совершенно упустил из виду кое-что немаловажное.

Честное слово, дневник, я чуть бифштексом не подавилась. А после, избавившись от куска не в том горле, без всякого притворства откликнулась:

– Вот как?

– Мы согласились на том, – пояснил эрл, – что перевод лучше всего опубликовать до начала драконианского конгресса, открывающегося в Фальчестере следующей зимой. Так вот… сдается мне, если выполнить подобный перевод без участия дракониан, это станет для них нешуточным оскорблением. Ну, а поскольку семья ваша славится множеством дружеских связей в их среде, не могли бы вы рекомендовать мне кого-либо из их ученых? Не с тем, разумеется, чтоб заменить вас: вашей работой я в данный момент вполне удовлетворен. Но, помнится, вы говорили, что иногда возникает необходимость проконсультироваться с другими учеными, так нет ли у вас на примете того, с кем вы могли бы работать… совместно?

Все слова разом вылетели из головы. Сколько ночей провела я в поисках лучшего способа попросить лорда о привлечении к делу Кудшайна, но ни в одном из воображаемых вариантов развития событий лорд Гленли не предлагал этого мне! Утратив дар речи, совершенно выбитая из колеи, я хранила молчание, пока лорд, нахмурившись, не добавил:

– Конечно, если вы склонны согласиться с этой идеей.

– Более чем склонна, – горячо подтвердила я. – И точно знаю, к кому следует обратиться. Слышали ли вы о драконианине по имени Кудшайн?

О ком, о ком, а о Кудшайне он непременно должен был слышать. Кудшайн известен даже так называемым «адамистам» – оттого, что олицетворяет собою в глазах широкой публики все для них ненавистное.

Лорд Гленли кивнул.

– Мы с ним дружим с самого детства, – продолжала я. – Его познания в древнем языке обширнее даже моих. Кроме этого, дракониане, не говоря уж о людях, весьма его уважают. Уверена, его вклад, даже если работать по переписке, будет бесценен.

Лорд Гленли задумался, замер, не донеся до губ бокал вина.

– По переписке? Почтой?

– Помню, вы не хотели, чтоб я упоминала о переводе в письмах, – поспешила добавить я. – Мы вполне можем изъясняться обиняками, если вы сочтете это необходимым… хотя, откровенно сказать, шансы на то, что мои письма прочтет кто-либо посторонний, очень невелики. Учитывая время плавания, его переезд сюда займет не один месяц. Если перевод нужно опубликовать до начала конгресса, позволить себе ждать так долго я не могу, а продолжение работы, пока он в пути, идет вразрез с нашей целью. Остается одно – почтовые целигеры[5].

Способ, конечно, не из дешевых, но почтовые сборы я готова была оплачивать из собственного кармана. Хотя, в конечном счете, без кармана лорда Гленли дело не обошлось бы – ведь мне-то платил именно он.

– Хм-м-м…