Однако мимо Амадеи, вставшей в дверях королевской спальни, точно сторожевой пес в кружевах и шелках, очевидно, было не пройти. Пришлось Иррит взять себя в руки и смирить нрав.

– Когда она проснется, пожалуйста, дай мне знать, – сказала она. – У нас с Костоглодом есть к ней вопросы.

Все, чего ей удалось добиться – кивка. Даже не обещания.

«Будь прокляты эти лондонские дивные, – подумала Иррит. – Теперь они дома. Теперь, небось, только рады будут, если мы, подданные Велунда, уберемся прочь».

Сердито хмурясь, она углубилась в коридор… и живо заплутала. Как только битвы закончились, план Халцедонового Чертога разом забылся, словно нечто, более ненужное. Дворец казался ей тесным, душным, куда ни повернись – всюду камень, да и смертные, разгуливающие поверху, никак не шли из головы. Ей очень хотелось бы подняться наверх и поглядеть на Сити, но защититься было нечем, а сколь опасно разгуливать там в собственном облике, Луна разъяснила так обстоятельно, что лучше не надо.

Вдобавок, Иррит не знала, как выйти наружу.

Наконец блуждания вывели в знакомые места. Здесь Иррит побывала дважды: впервые – в самом начале атаки, а во второй раз – помогая Костоглоду и прочим препроводить в темницы под Лондонским Тауэром пленников. Один из них, черноволосый эльфийский рыцарь, безмолвно взирал на нее из-за дверной решетки, да так, что озноб пробирал. Что собирается Луна делать с узниками? Загадка… Истребить всех? Это, пожалуй, слишком. Держать взаперти целую вечность? Тоже… Вон тот великан, занимающий собой всю темницу, того и гляди, помрет от горя.

«И избавит королеву от лишних хлопот».

От подземелья веяло жутью. Иррит решительно двинулась дальше, сама не зная, куда. Встречные гоблины, паки, придворные, все – из чужих, взирали на нее без особого дружелюбия. «Проснется Луна, – решила Иррит, – выложу ей, что знаю о пленных, а потом попрошу ломтик хлеба и отправлюсь домой». Покинув стены Сити, зловредных чар смертных можно было не опасаться, а родина ее – там, в Долине.

Свернув за угол, она нос к носу столкнулась с парой почти одинаковых на вид брауни, тащивших куда-то корзину величиною с обеих разом.

– Доброго денечка, – с улыбкой выдохнула одна. – Не будешь ли ты любезна помочь нам ее дотащить? Думаю, лучше – в сад…

– Да, для начала, – согласилась другая. – Там распакуем, и пусть перетаскивают, куда следует. Идем, идем. Она не тяжелая, просто для нас слишком уж велика… ага, вот и чудненько. О-о, да ты сильнее, чем кажешься! Одна справляешься? Поразительно! Ступай за нами – похоже, ты сбилась с пути. Ты ведь из Беркшира, верно?

Озадаченная, сама не понимая, как и с чего взвалила на спину их корзину, согнувшись под нею улиткой, Иррит последовала за парой кудрявых головок к саду. Интересно, кто они таковы?



Халцедоновый Чертог, Лондон, 3 августа 1659 г.

Подушки и валики подпирали Луну со всех сторон, точно огромную куклу, позволяя сохранить хоть сколь-нибудь достойный вид, в то время как Гертруда кормит ее с ложечки мясным бульоном. Изо всех сил стараясь не обращать внимания на этакую младенческую беспомощность, королева слушала доклад Иррит.

Беркширка явилась следом за сестрами Медовар, точно утенок за парой наседок, всего через пару минут после того, как Луна проснулась. Должно быть, брауни направило к ней некое особое, одним только домовым и свойственное чутье: проголодалась она, как волк, несмотря на сокрушительную слабость, превратившую простое, казалось бы, дело – еду – в подвиг, достойный самого Геракла.

Амадея настаивала на том, чтоб подождать с делами, и сестры с ней были согласны. Но медлить Луна попросту не могла: она уже пролежала без чувств целых два дня и только благодарила судьбу за то, что враги не предприняли ответной атаки, пока она пребывала в немощи.

Спасибо, Иррит с Костоглодом не подвели – справились просто восхитительно. Кое-кому из ирландцев и скоттов удалось сбежать, однако изменники-придворные были взяты под стражу, а они-то и тревожили Луну более всех остальных… не считая Видара, ускользнувшего прямо из рук.

– Двое из них просят тебя принять их, – закончила Иррит. – Эльф-рыцарь и великан… как бишь их там…

– Сэр Керенель и сэр Пригурд, – пояснила Розамунда, видя ее замешательство. – Сэр Пригурд взывает к вашему милосердию.

Стоило вспомнить о его измене, и бульон тревожно заурчал в животе. Хотя… может, дело в другом – в том, как она обошлась с Керенелем?

Что ж, Пригурду придется подождать. При встрече с ним нельзя выглядеть слабой. Возможно, подождал бы и Керенель… но тут уж речь не о достоинстве – о своевременности. Он и без того ждал слишком долго.

Этой затее воспротивилась даже Иррит, но Луна настояла на своем: в конце концов, ей уступили, дабы поскорее отправить ее отдыхать. Засим предстояло решить, кто будет присутствовать при аудиенции. Луне хотелось поговорить с Керенелем наедине, но следовало признать: настолько доверяться рыцарю не стоит. Вздумай он обратиться против нее, она окажется беспомощна.

Сестры Медовар для этого не годились. Бойцы из обеих неважные, а их молчаливого неодобрения касательно взятой с рыцаря клятвы Луна уже нахлебалась досыта, и потому остановила выбор на Иррит. Та политикой Халцедонового Двора не интересовалась, а вскоре и вовсе собиралась домой, в Беркшир.

– Спрячься за этой занавесью, – велела Луна, – и держись как можно тише. Ты здесь только для охраны, на случай, если дело обернется к худшему.

Стоит отдать ей должное, вопросов Иррит задавать не стала, а уж когда укрылась за занавесью, даже Луна не могла бы сказать, есть ли там кто-нибудь. Вскоре сэр Перегрин Терн ввел в комнату пленного рыцаря и с поклоном удалился.

Оставив Луну наедине с тем самым дивным, что за время этой войны претерпел от нее больше всего обид.

Казалось, в последнее время он похудел – а может, столь резкий, столь жесткий облик придавала ему манера держаться. Сейчас он был очень похож на сокола в клобучке, слепо повинующегося хозяину, однако вполне способного на убийство, дай ему только волю.

– Сэр Керенель, – как можно величественнее, тверже заговорила Луна, – во имя древней Маб освобождаю тебя от данной клятвы.

Черноволосый рыцарь вздрогнул от удивления. В течение долгих минут ожидания, когда же его приведут, Луна составила немало речей, коими собиралась предварить сие известие, но это – лишь из страха. Если он склонен простить ее, то выслушает все, что ей угодно сказать, даже не связанный словом. Если же нет… сего не исправить никакими преамбулами, что она ни говори.

Глаза Керенеля вспыхнули пурпуром, подбородок приподнялся, будто слова королевы разомкнули оковы, что сдерживали его гнев. Губы его шевельнулись, тело качнулось вперед, словно он вот-вот что-то скажет, вот-вот двинется к ней. Однако слов у него, по-видимому, не нашлось, и рыцарь безмолвно замер, будто и сам не знал, что ему хочется сделать. Воспользовавшись его колебаниями, Луна продолжила:

– Вину предо мною ты искупил, будучи послан в Файф. Вернули тебя сюда не в награду, а из политических соображений. Ты был единственным орудием, оказавшимся под рукой, и я применила его к делу. Посему как королева извинений я не приношу: не отправив тебя на север, я могла не узнать, кто именует себя Властителем Сумрака, и пострадать из-за сего неведения много хуже. Но, говоря как лицо частное… я обошлась с тобою несправедливо, злоупотребив твоей верностью.

Тут Керенель, наконец, обрел голос.

– Да. Так и есть, – сдавленно, немузыкально проговорил он.

Нет, выказывать жалости к нему не стоило: жалость он непременно примет за оскорбление.

– Прежнее место в Халцедоновой Страже вновь за тобой, если тебе угодно занять его. Более того: за нелегкую службу жалую тебя любой наградой по твоему выбору – только назови.

Но рыцарь стоял без движения: голова склонена, черные пряди волос в беспорядке падают на глаза. Наконец он вновь поднял взгляд на Луну и заговорил:

– Я хочу лишь покинуть дворец и поселиться в иных местах.

Сердце Луны исполнилось печали.

«Не лги себе: любезностью извинений и щедростью ты надеялась вновь склонить его на свою сторону, чтобы все вновь стало по-прежнему. Однако не всякую обиду можно загладить так просто».

– Ты волен идти куда пожелаешь, – ответила Луна. В голос непрошеной гостьей вкралась дрожь. – Только задержись ненадолго снаружи: я велю принести твои вещи и вдоволь хлеба в дорогу.

Рыцарь одеревенел, напрягся всем телом, словно бы едва удержавшись от поклона. Ни слова более не говоря, он развернулся и вышел.

Луна смежила веки и бессильно опустила голову на подушки. Усталость вновь выжала ее до костей, но отдыхать было рано.

– Иррит?

Тишайший шорох дал ей знать, что наблюдавшая за аудиенцией эльфийка выступила из-за занавеси.

– Да?

– Будь добра, передай мой приказ сэру Перегрину. А после…

Нет, она – отнюдь не частное лицо. Она – королева, а в делах государства чувствам не место.

– А после передай сестрам Медовар: пусть пошлют следом за Керенелем одну из своих птиц. Я должна знать, куда он пойдет.



Халцедоновый Чертог, Лондон, 7 августа 1659 г.

Когда ирландская посланница отправила Иррит на поиски Луны, расспрашивать, где ей найти королеву, не понадобилось. Каждый день королева подолгу отдыхала, а большую часть времени бодрствования посвящала мириадам дел, восстанавливая двор, но если ее не найти в королевских покоях или же в общих залах, то где искать – дело ясное.

В покои лорда Энтони беркширку пропустили беспрекословно. Вторгшиеся враги разорили комнаты, и, хотя придворные хобы вымели обломки и мусор и принесли новую кровать, с мебелью в спальне все еще обстояло неважно. Кроме кровати, в комнате имелось лишь кресло, в коем недвижной алебастровой статуей сидела Луна.

– Прошу прощения, – негромко сказала Иррит, искренне сожалея о том, что нарушает ее покой, – но леди Федельм послала меня к тебе с новостями.

Королева подняла тонкий, изящный палец в знак позволения продолжать.

– Она получила известия из Темера. Тот меч, Клайф Солаш, нашелся, и теперь у короля Конхобара… э-э… крупные неприятности.

Федельм выразилась куда как грубее и проще, однако язык Иррит мало-помалу начал осваивать придворные манеры. К тому же, в сей комнате вульгарность отчего-то казалась не к месту. Принц Камня уже целую неделю кряду покоился под одеялом и за все это время даже не шелохнулся, если не принимать в счет едва различимых вдохов и выдохов.

С тем же успехом он мог быть мертв, и почти все вокруг держались, будто так оно и есть. Разбившись на множество фракций, придворные наперебой обхаживали с десяток возможных преемников лорда Энтони – по большей части, из смертных, принявших участие в битве.

Тут Луна заговорила, и Иррит не сразу удалось сообразить, что речь не о вестях из Ирландии.

– Не знаю, что с ним и делать…

Иррит недоуменно моргнула. С кем, с Конхобаром? Да нет же, с Энтони!

– Что поделаешь, возраст. Смертные быстро устают от жизни, да и плоть их… дряхлеет.

Наконец-то придя в движение, Луна склонилась вперед и поправила девственно чистое стеганое одеяло, укрывавшее тело Принца.

– Дело не только в возрасте. Ни я, ни он еще никогда не взывали к Халцедоновому Чертогу столь горячо. Это-то и лишило нас сил.

Однако то, что перенесет бессмертная королева дивного царства, вполне могло погубить человека – тем более, старика.

«Она не желает признать, что его час настал».

– А может… – неуверенно начала Иррит.

«Как бы это ей объяснить без непростительной грубости?»

– А может, ему нужно побыть среди своего племени? Вдали от всего этого?

Да, такое его непременно погубит, но это ведь милосерднее, чем жизнь, подобная смерти…

Между тем глаза Луны округлились, словно Иррит зажгла свечу во тьме ее разума, вскинутые руки замерли в воздухе.

– Он сбился с пути, – прошептала королева, быстрым движением поднимаясь на ноги. Столь оживленной Иррит не видала ее с самого дня битвы. – Ступай, разыщи сестер Медовар. Они должны знать, где искать жену Энтони. Пусть кто-нибудь привезет ее в Лондон: а мы доставим Энтони домой. – Однако последнее было отметено резким взмахом руки. – Нет, дома у него больше нет. Подыщем другой. Но отыщи леди Уэйр.



Сент-Мартинс-лейн, Лондон, 10 августа 1659 г.

Джек Эллин потянулся к запястью сэра Энтони – не столько по необходимости, сколь из желания сделать хоть что-нибудь. Потчевать бесчувственного баронета какими бы то ни было снадобьями строгая, неулыбчивая, куда непреклоннее леди Уэйр, женщина, жившая в этом доме, настрого запретила.

Впрочем, Джеку не верилось, будто она вправду живет здесь. Привычки к обстановке, свойственной хозяйке в собственном доме, Анна Монтроз, как она назвалась, не проявляла ни в чем. Однако Джек, знакомый с законами конспирации, лишних вопросов не задавал. Несмотря на странность распоряжений касательно лечения, эта женщина желала сэру Энтони здравия, а посему Джек – до поры – счел ее другом.

Сейчас мистрис Монтроз на манер часового стояла в углу, сложив руки на жесткой груди корсета. Под жестким взглядом ее серых глаз делалось не по себе – еще один повод обратить все внимание на сэра Энтони. Дотянувшись до миски, Джек смочил в ней чистую тряпицу и выжал в рот больного тонкую струйку воды. Давно ли сэр Энтони пребывает без чувств? Об этом, равно как и о причинах, что ввергли баронета в столь жалкое состояние, Джеку никто сообщить не пожелал.

С лестницы донеслись шаги – дробная, частая поступь дамы, которой не подобрать юбок так, чтобы шагать через ступеньку, подобно мужчине. Поднявшись с кресла, Джек едва успел убраться с пути вошедшей леди Уэйр.

При виде мужа супруга сэра Энтони надолго замерла. Молчал, храня спокойствие, и Джек. В последние пару недель он получил от нее довольно писем с требованиями сообщить, где муж, и прекрасно понимал, что у нее сейчас на душе. Лишь наглядевшись на мужа вдоволь, она начала примечать подробности – безжизненно обмякшее тело, землисто-серую кожу, сухие, растрескавшиеся губы.

И вот тут ее облегчение, как по команде, переросло в гнев.

Первым делом она развернулась к Джеку.

– Что с ним?!

Джек кивнул в сторону мистрис Монтроз.

«Держу пари, ее она и не заметила».

– Вот эта добрая женщина доставила сэра Энтони ко мне таким, каким вы его видите.

Проведя в обществе сей молчаливой дамы целый день, Джек был только рад спустить супругу Энтони на нее.

– Что вы с ним сделали?

Определенно, Кэтрин Уэйр в присмотре не нуждалась – ну, разве что вздумает пустить в дело ногти. Не сводя взгляда с незнакомки, Джек уловил едва заметную дрожь ее век.

«Сожаления? Чувство вины? Похоже, похоже».

Однако сей мимолетный знак тут же и канул в небытие. Ответ мистрис Монтроз прозвучал негромко, безупречно ровно, и тем не менее прервал страстную речь леди Уэйр еще до начала.

– Если не медлить, возможно, вы еще сумеете получить желаемые ответы от собственного мужа. Я послала за вами, леди Уэйр, так как Энтони очень нуждается в вас. Мало этого: может статься, кроме вас ему не в силах помочь никто.

Все это растревожило Джеково любопытство настолько, что он едва не упустил из виду ничем не прикрашенное крестное имя сэра Энтони в ее устах.

«Ладно. Сперва лечение, вопросы потом».

– Не могу понять, что это за хворь, – признал он, сделав шаг вперед. – С тех самых пор, как я его знаю, он день ото дня терял силы. Сейчас тело его, похоже, окрепло, и все же…

– Боюсь, его разум сбился с пути, – сказала мистрис Монтроз, также покинув свой пост и подняв руку, дабы предупредить испуг Кэтрин Уэйр. – Нет, я не о душевной болезни. Я об ином: разум его так далеко от тела, что без зова не найдет дороги назад. Лекари в этом ничем не помогут, вы же – основа всей его жизни, якорь, удерживающий его в этом мире. Думаю, вы способны помочь ему вернуться назад, к самому себе.

Кэтрин невольно окинула взглядом недвижное тело на кровати, словно не в силах поверить, что в нем еще теплится жизнь.

– Но как?

Мистрис Монтроз покачала головой.

– Не знаю. Сейчас нам должны указывать путь не мои – ваши чувства.

Медленно, неуверенно опустив руку, леди Уэйр сжала в ладони безвольные пальцы сэра Энтони. Другая рука ее зашарила в воздухе за спиной, пока Джек, догадавшись, в чем дело, не придвинул к кровати кресло. Леди Уэйр устало опустилась в него.

– Энтони, – неуверенно, однако настойчиво заговорила она. – Я здесь.

Джек с мистрис Монтроз покинули комнату, оставив обоих наедине. Время от времени Джек заглядывал внутрь и подавал Кэтрин вина, дабы смочить горло, когда ее голос начинал слабеть. Однако подслушивать он вовсе не брезговал и из-за двери слышал, как она говорит – обо всем, что ни придет в голову, от детей до политики. Об «этом мире», как выразилась мистрис Монтроз. Другая на ее месте могла бы начать читать сэру Энтони из Библии, однако ему ни к чему было думать о Господе и Небесах – ведь цель-то в том, чтобы удержать его на земле. Быть может, не самый разумный ход, если вспомнить о спасении души, но порицать ее тактику Джеку и в голову не приходило.

Вот только все это ни к чему не вело. Тело сэра Энтони жило, но дух словно бы пребывал в ином мире. И вот настал миг, когда Кэтрин подняла взгляд на хозяйку и с дрожью отчаяния в голосе сказала:

– По-моему, он меня не слышит.

Мистрис Монтроз смерила ее взглядом, и Джек окончательно убедился: за безмятежностью этих серых глаз сокрыта целая бездна мыслей и чувств. Кто эта женщина, для коей Энтони столь дорог, чтобы спасать его, а между тем Джек никогда прежде не слыхал ее имени? Разумеется, у баронета имелось немало союзников кроме него, однако этой в известных Джеку кругах места не находилось, и сие не давало покоя.

Как и произнесенные ею слова:

– Его надлежит звать человеческим голосом. Что отличает человека от бездушных зверей лесных?

– Любовь, – прошептала Кэт. – Но я не раз и не два говорила о ней, а он ничего не слышит.

– Тогда не нужно говорить, – осенило Джека.

В эту минуту, в освещенной свечами спальне, под негромкий, далекий шум застроенной доходными домами Сент-Мартинс-лейн, всех троих связало между собой ощущение несказанной сплоченности перед лицом общей беды.

«Все мы хотим вернуть его. Никто не желает терять его этаким образом».

Припав на колени возле кровати, Джек потянулся к свободной руке Энтони и, отбросив прочь прежнюю деликатность, стиснул его обмякшие пальцы так, что почувствовал кости под кожей.

«Ведь другу тоже любить не заказано!»

– Зовите его не словами, иначе, – пояснил он, встретившись взглядом с Кэт.

В глазах ее вспыхнули искорки понимания. Склонившись к мужу, Кэт нежно коснулась его подбородка, откинула со лба поредевшие волосы… При виде самоотверженности в ее глазах Джеку стало неловко. Подобное не предназначено для чужих взоров, и посему он чувствовал себя так, точно подглядывает в замочную скважину, однако руки Энтони не выпускал.

Склонившись ниже прежнего, Кэт поцеловала спящего мужа.

Казалось, время остановило ход – а может, то лишь сам Джек замер, затаил дух, опасаясь разрушить, разбить нечто хрупкое. Наконец Кэт отстранилась, подняла голову и шепотом окликнула Энтони.

Веки Энтони дрогнули, затрепетали и поднялись.

Зрачки его оказались огромны, темны, мутны. Но вот в глазах появился блеск, взгляд прояснился и устремился мимо Кэт с Джеком к изножью кровати – в сторону незнакомки.

Но, оглянувшись, Джек обнаружил, что мистрис Монтроз исчезла.



Сент-Мартинс-лейн, Лондон, 11 августа 1659 г.

И пока Джек Эллин кормил Энтони мясным бульоном, и когда муж поднялся и нетвердым шагом прошелся по комнате, и когда погрузился в объятия истинного сна – жизнетворного, укреплявшего подточенные бесчувствием силы, Кэт сохраняла спокойствие.

Но на исходе ночи, перед самым рассветом, когда муж пробудился, она по-прежнему сидела в кресле, устремив на него взгляд. В глазах жены, за отблесками пламени единственной зажженной свечи, несложно было прочесть все вопросы, скопившиеся за многие годы, но до сих пор остававшиеся невысказанными.

Видя его пробуждение, жена налила ему в кружку вина и помогла выпить. Красное вино да мясной бульон – и мясо, когда он сумеет с ним управиться, ведь Джек недвусмысленно объяснил, что ему необходимо «укреплять кровь»… Что ж, не стал пичкать отвратительными на вкус снадобьями – и на том спасибо.

Когда он покончил с вином, Кэт убрала кружку в сторону и крайне сдержанно спросила:

– Кто она?

– Друг, – отвечал Энтони.

«А что ей еще сказать, не открыв при том ящик Пандоры, доверху полный бед?»

Некогда Энтони был уверен, будто Бог сотворил дивных, дабы показать людям, какими они могут стать без бессмертной души и спасительной Христовой благодати. Способными на величайшее добро и в то же время на величайшее зло, однако лишенными путеводной звезды, указующей праведный путь… Однако от сей уверенности, подобно многим другим, давно не осталось и помину, а без нее Энтони просто не знал, как объяснить свою связь с дивными хоть Кэт, хоть кому-либо другому, не встретив непонимания.

Выражения лица Кэт, наполовину скрытого тенью, было не различить.

– И давно ли ты… с нею знаком?

Эта недолгая, однако красноречивая запинка резала без ножа.

– Мы с нею служили одному и тому же делу многие годы. С довоенных еще времен.

Опасное откровение: человеческое лицо Луны было совсем молодым, но Энтони погнушался путаться в новой лжи.

– Что же это за дело?

Энтони невольно поежился. Что же сказать ей, чем облегчить боль, таящуюся за стеной внешнего хладнокровия?

– Кэт… – Чуть приподнявшись, он взял жену за руки. – Запечатанный узел служит Карлу там, за границей. Действуют они втайне, исподволь стремясь восстановить в нашей стране покой, и откровенничать с посторонними те, кто им помогает, не вправе. Ну, а та женщина, что была здесь… принадлежит к другой партии, существующей много дольше, и цель ее куда проще – благополучие Англии. Когда Карл объявил себя единовластным правителем, они трудились ради созыва нового парламента. Когда парламент присвоил себе королевскую власть, они старались восстановить прежнее равновесие. И вот теперь, когда над Англией с обнаженным мечом стоит Армия, они, подобно нам, ищут способ вернуть стране утраченное здравие рассудка.

Пальцы Энтони крепче стиснули руки жены.

– Господом Богом и пресвятым Сыном Божьим клянусь: мое сердце не принадлежит ей, а ее сердце – мне. Ты, Кэт, для меня единственная, и я всегда был тебе верным мужем.

Кэт стиснула зубы – очевидно, сдерживая дрожь в губах.

– Верным мне телом, а может, и сердцем. Да. Но эта женщина, эта мистрис Монтроз… ты отдал ей часть души, утаенную от меня. А мне не позволил даже узнать об ее исчезновении.

Да, Энтони не первый год знал: превыше всего остального Кэт ненавидит скрытность. Храня от нее эту тайну, он обманул ее доверие.

И в эту минуту мог предложить ей одну только собственную правду, сколь бы проста и неполна та ни была.

– Мне очень жаль…

Кэт подняла брови, и в следующий же миг ее подбородок дрогнул, обмяк. Уткнувшись лицом в плечо мужа, она разрыдалась. Полотно ночной рубашки немедля пропиталось прохладною влагой насквозь. Прижав Кэт к себе, Энтони коснулся губами милых завитков волос на затылке.

«Прости меня, Кэт».

Но нет, этого он не скажет. Просить о прощении он не вправе.

– Ведь я едва не потеряла тебя, – прошептала Кэт.

Энтони крепче прежнего обнял дрожащие плечи жены.

– Понимаю. Я… я так усердно боролся за наше дело, что упустил из рук цель, причины борьбы. Настолько устал, что… готов сдаться.

Кэт выпрямилась и с силой стиснула руки мужа.

– Не говори так. Если тебе нужен отдых, ты должен отдохнуть. Даже если для этого придется вывезти тебя из Англии.

Когда же он в последний раз смеялся? Да, Кэт не хуже него понимала, что подобная ссылка погубит его – и не из-за Халцедонового Чертога, но потому, что он не в силах оставить Лондон. Однако Энтони всей душой верил: сочти она сие необходимым, с нее вполне станется взвалить его на плечо и силой уволочь на корабль. Таких неудержимых, как его Кэт, еще поискать…

– Я люблю тебя, – сказал он, заправляя ей за ухо непослушную прядь волос.

– И я тебя, – откликнулась Кэт.

О том, что она простила его, не стоило и говорить. Это было ясно без слов, и вот теперь Энтони действительно мог отдохнуть.



Халцедоновый Чертог, Лондон, 13 августа 1659 г.

Отсюда, с тронного возвышения, большой приемный зал выглядел – жальче некуда. Меж рядами колонн вдоль стен высятся груды обломков, рухнувших с потолка, над головою – сырая земля, затейливая мозаика пола разбита едва ли в щебень и залита кровью сэра Кентигерна…

И этим разрушения отнюдь не ограничивались. Разграбленные спальни, разоренные сады… Обелиск в ночном саду оказался разбит, а яблони сожжены, однако силы Халцедонового Чертога, хранившие верность бывшей хозяйке, держались стойко: земля наотрез отказалась отдать кости Майкла Девена на поругание. Они-то, останки любимого, уцелевшие среди повсеместного хаоса, и ввергли Луну в слезы.

«Враг едва не уничтожил всего без остатка».

Не только могилы Майкла, не только ее дворца… При помощи союзников Луна спасла Халцедоновый Чертог, но смогла ли спасти Халцедоновый Двор?

Потрепанные, израненные, остатки двора тоже собрались перед ней. Глядя на них, Луна отнюдь не тешилась иллюзиями величия одержанной победы. В лучшем случае, она вернула себе то, чем владела десять лет назад – вновь стала повелительницей собственного королевства в окружении все тех же внешних врагов. Только по пути к этому потеряла друзей, силы и само Королевство Английское.

Видар ускользнул. Никневен, как ни в чем не бывало, царствует в Файфе. Конхобара, навлекшего на себя гнев Темера, до времени можно не опасаться, однако сие в сравнении с потерями собственного двора – утешение невеликое. Ныне подданные Луны разрознены, разобщены и вовсе не похожи на ту надежную, плотную ткань, коей она их некогда полагала.

Впрочем, это с самого начала было всего лишь иллюзией. Все это время среди них жили предатели, и их измены, прорехи в ткани двора, еще латать и латать.

Общая цель сплотила подданных настолько, чтобы отбить у врага дворец. Однако единым целым их не сделала.

«А что же сделает?»

– Встаньте, – сказала Луна.

Голос ее разнесся под сводами зала колокольным звоном. Подданные поднялись. Вот уцелевшие рыцари Халцедоновой Стражи под началом сэра Перегрина Терна. А там, у треснувшей колонны, сгрудились дивные из Беркшира. А рядом – кучка хмурых гоблинов, соратников Костоглода. За этими придется присматривать в оба: они отведали крови и желают добавки.

– Сегодня, – продолжила Луна, крепко сжав подлокотники трона, – нам предстоят три дела. Первое – о преемнике Принца Камня.

Кое-кто из придворных встрепенулся. Двое-трое дерзнули проявить нетерпение. Презрительный взгляд Луны хлестнул по ним, точно бич.

– Предвкушавшие смерть лорда Энтони будут весьма расстроены, услышав, что он еще жив. Позвольте выразиться прямо: стервятникам, думающим выгадать на его смерти, благосклонности при моем дворе не снискать. Принц Камня – не пешка в руках тех, кто стремится возвыситься. Когда придет время, преемника мы – он и я – выберем вдвоем. Или же только я, если лорд Энтони отойдет в мир иной раньше времени. И более никто.

Некоторые сконфузились, но кое-кто не спешил падать духом. Они продолжат подсовывать королеве смертных в надежде, что хоть один да привлечет ее взгляд. От сей перспективы мутило. Нет, когда придет время (а скоро ли – это уж зависит от Энтони), на их креатуры Луна даже взгляда не бросит.

– Второе, – сказала она, когда в зале стихли последние отголоски эха. – Ходатайство изменника Пригурда Нельта о снисхождении.

До починки выломанных дверей дело еще не дошло, и посему Пригурд просто появился в проеме, окруженный эскортом дюжих гоблинов во главе с Костоглодом. За пленником пришлось послать их: обманутые в той же мере, что и сама Луна, рыцари Халцедоновой Стражи вполне могли сговориться загладить оплошность, расправившись с ее виновником без лишних церемоний.

Шел великан медленно: кандалы из рябинового дерева едва позволяли переставлять ноги. Оков сих не могла одолеть никакая сила, даже вся мощь великана. То был один из самых малоприятных предметов, извлеченных Видаром из сокровищницы и пущенных в ход, тогда как Луна, себе на беду, многие годы оставляла их без внимания.

Великан неловко пал на колени. Пол содрогнулся под его тяжестью.

Луна устремила на него безжалостный взгляд.

– Ты виновен в измене своей королеве. Многие годы ты подтачивал силы Халцедоновой Стражи, вводя в ее ряды неблагонадежных рыцарей по наущению изгнанного брата, Кентигерна. Твое предательство стоило жизни многим из наших подданных, и смертных и дивных.

Об этом было известно всем, однако перечень его прегрешений укрепит гнев придворных, не позволит их душам смягчиться при виде его поникших плеч.

– Так отчего же нам тебя миловать?

– Ваше величество…

Рокочущий бас великана покаянно дрогнул.

– Ваше величество, я же помог вам бежать.

Луна изумленно подняла брови.

– Вот как? Не ускользни мы из твоих рук на Кинг-стрит, оказались бы в заточении сразу же после казни. А позже, по приказанию изменника Ифаррена Видара, ты препровождал нашу особу вместе с особою лорда Энтони в темницы под Тауэром. И, если бы не вмешательство Бенджамина Гипли, исполнил бы сей приказ. Разве не так?

Плечи Пригурда дрогнули. Звучно встряхнув оковами на запястьях, великан съежился сильнее прежнего.

– В-ва… Ваше величество, вспомните казнь. Я был там. Был защищен. И когда Гипли запел… мне это вовсе не повредило.

От неожиданности гнев Луны дал слабину. Неужто он не лжет? В тот день псалом нахлынул на нее волною, но был отражен силой жертвенного хлеба…

Коего перед походом в Вестминстер вкусили все, и Пригурд – тоже. А Эссен с Меллеганом, не сопровождавшие их, оказались без защиты.

Этакую несообразность Луна обязана была заметить, и в ясном уме заметила бы непременно. Но смерть короля звенела в ушах, путала мысли, а при виде Видара на троне ей и вовсе сделалось не до мелочей. А позже, на досуге, она просто о сем не задумывалась.

Однако зачем он пустился на подобную хитрость?

Сердце исполнилось неразумного раздражения. Жалуя Пригурда этой аудиенцией, Луна была уверена, будто твердо знает, как поступить. Теперь же, благодаря его откровению, вынести приговор без долгих слов было нельзя, как бы сего ни хотелось. Мольбу его она решила выслушать публично, и теперь, хочешь не хочешь, придется задать вопрос, весьма интересующий не только ее, но и всех до единого подданных.

– Зачем же ты это сделал?

Пригурд приподнял голову – всего на волосок, но тут же опустил ее еще ниже. Вздумай великан взглянуть ей в лицо, она велела бы опустить взгляд. Право на подобные вольности он потерял и вполне понимал это.

– Хотел сохранить верность, Ваше величество.

Если сие было сказано с тем, чтобы пробудить в ней милосердие, из Пригурдовой затеи ничего не вышло. Ослабший гнев вспыхнул в груди с новой силой.

– Тогда отчего же ты предал меня Видару? – поднявшись с трона, процедила Луна.

– Так ведь Кентигерн…

Страдальческий шепот, вырвавшись из огромной груди великана, разнесся по залу от края до края.

– Ваш-величество, он же был мне братом. Он попросил. Сказал: таков-де наш долг перед Альгрестой. А других-то родных у меня не осталось!

Жалеть его не хотелось. Пригурд был идиотом, слепым глупцом, слишком легко идущим на чужом поводу, и отдавать ему под начало Халцедоновую Стражу вовсе не следовало. Однако эту ошибку Луна совершила сама, зная, что из всей троицы Нельтов лишь один он воистину движим долгом и верностью…

Верность-то и разрывала его надвое. Сестра погибла, брат отправлен в изгнание – должно быть, он остро чувствовал вину перед ними. Ну, а Кентигерн, не столь коварный, как Альгреста, но столь же злокозненный и совершенно беспринципный, воспользовался этим, дабы втянуть Пригурда в измену королеве ради родных.

И эту ошибку Пригурд – на свой жалкий манер – постарался исправить.

Луна резко взмахнула рукой, подзывая к себе Костоглода.

– Что делал изменник во время боя за Чертог?

Баргест указал когтистою лапой на фетча из своего отряда.

– Вот он великана привел. Нашел, говорит, когда тот в своих покоях прятался.

– Я в бой не вступал, – прогудел Пригурд.

– Молчать!

Плечи Луны заныли от напряжения. Покорно стоявший на коленях в ожидании приговора, Пригурд внушал ей ярость: теперь ведь придется решать, как с ним быть. Смертного можно было бы посадить под замок и выпустить только под старость, а то и держать в заточении, пока не умрет, однако с бессмертными подданными такой роскоши себе не позволишь. Отправить его назад, в узилище, значило бы лишь отсрочить решение.

Если, конечно, рыцари Халцедоновой Стражи не прикончат его в темнице, что вполне вероятно.

«Я должна казнить его сама или же отослать прочь. Оставаться здесь он не может».

Но если приговорить его к смерти, сие разом уничтожит все шансы залатать трещину в собственном дворе. После этого милости от нее ждать не будет никто. Между тем, в изгнании Пригурд станет готовой пешкой в руках врагов.

Некогда среди сокровищ двора имелась драгоценная брошь, позволявшая связать любого, смертного или дивного, особым запретом, нарушение коего означало мгновенную смерть. И вот сейчас Луна с ужасом обнаружила, что, пусть ненадолго, но пожалела об ее утрате.

Отвернувшись, дабы спрятать лицо от взглядов придворных, она вновь опустилась на трон и кое-как совладала с терзающей душу неприязнью.

«Неужели такова моя судьба? Неужели, правя Лондоном, я обречена стать такой же, как Инвидиана?»

Нет. Этому не бывать.

– Пригурд Нельт, – вновь обретя хладнокровие, заговорила она, – согласен ли ты отречься от Ифаррена Видара, Никневен Файфской, Конхобара и всех их союзников?

Великан поднял взгляд на высоту подола ее юбок и прижал к сердцу огромный кулак.

– Ваше величество… никогда больше против вас, против Принца и Халцедонового Двора не обернусь! Ни делом вам не наврежу, ни угроз для вас в тайне держать не стану. Руки на вас и подданных ваших не подниму. И в том клянусь именем древней Маб.

Сердце болезненно сжалось в груди. Брать с него клятвы – после Керенеля-то – Луна вовсе не собиралась. Во-первых, у нее имелись кое-какие мысли, чем напугать Пригурда так, чтобы держался от врагов подальше. Во-вторых, столь опрометчивая клятва… осел, ну кто же так подбирает слова? Теперь он столь же бесполезен, как если бы был ей врагом.

Однако, связанного подобными узами, его можно было отпустить без боязни.

«Луна и Солнце! Будь все мои подданные связаны клятвой хоть вполовину от этой, и внутренних мятежей можно больше не опасаться…»

Еще одна мерзкая мысль! Парламент и Армия уже пробовали пойти сим путем, требуя самых разных, а порой и повторных клятв от членов марионеточной Палаты общин и прочих чиновников. И что же? Клятвы упали в цене, превратились в пустые слова. Ну уж нет, на такой риск она не пойдет.

Между тем, Пригурду следовало что-то ответить.

– Клятву твою, – собравшись с мыслями, заговорила Луна, – мы принимаем и признаем. Но, несмотря на это, твое лицо послужит нам неприятным напоминанием об измене и о том, чем заплатил за нее наш двор. Посему повелеваем тебе оставить Лондон и его окрестности и держаться от оных не ближе, чем в одном дне пути под страхом заточения и новой кары. Ступай и на глаза нам более не показывайся.

У Пригурда перехватило дух. Медленно, неуклюже, он склонил голову, едва не коснувшись носом пола, затем неловко поднялся и понуро уставился себе под ноги. Костоглод освободил его от оков. В полной тишине великан развернулся, волоча ноги, двинулся прочь и скрылся в коридоре за выломанными дверями.

– Теперь – к третьему нашему делу, – объявила Луна, дождавшись его ухода.

Все взгляды устремились на нее. Недолгая пауза, а за нею – приказ (каждое слово отточено, остро, как бритва):

– Приведите мне Ифаррена Видара.



Сент-Мартинс-лейн, Лондон, 14 августа 1659 г.

– Нужно было меня подождать, – сказал Энтони.

– Я не могла.

Сегодня Луна приняла другой облик – той самой худой, строгой женщины, что сопровождала Энтони на казнь короля, только моложе. Возможно, она не желала вновь прибегать к обличью мистрис Монтроз, возможно, вспомнила тот жуткий день – как знать?

– Мне нужно как можно скорее привести двор к порядку, а значит, разобраться с делами подобного свойства.

Казалось, вспыхнувшее в сердце нетерпение рвется прочь из груди. По-своему, это было неплохо: выходит, у него есть на то силы. Благодаря (по крайней мере, отчасти) обильному обеду, каковой Энтони как раз и уписывал за обе щеки. С утра он впервые за долгое время сходил в церковь и возблагодарил Господа за дарованную ему жизнь, не забыв и жену, ее сохранившую.

– Не так уж до меня далеко. Ты могла бы послать за мною гонца.

Но королева дивных решительно покачала головой.

– Нет. Ты должен оставаться наверху и вновь укорениться в мире людей.

Сколь же чудовищна порой ирония судьбы… Изможденный долгим пребыванием вне стен Халцедонового Чертога до полусмерти, он едва не погубил себя, слишком глубоко нырнув душою в его объятия. В минуты бодрствования Энтони почти не помнил, что чувствовал после того, как совлек вниз потолок, но эти чувства преследовали его в сновидениях.

В сравнении с ними тесный мирок этого дома казался необычайно красочным, вещным.

– Но не могу же я оставаться здесь вечно. Я должен снова побывать внизу, и как можно скорее.

Луна сделала паузу. Жаль, она не в истинном облике: под маской обычной женщины выражения ее лица не понять…

– Энтони… Хочется ли тебе?..

Вновь пауза.

– Чего? – переспросил Энтони, отложив на тарелку полуобглоданную фазанью ножку. – Остаться здесь или отправиться вниз?

– Освободиться от нас.

Резкость сих слов могла быть лишь плодом глубокого внутреннего смятения, сдерживаемого в узде. Нашарив салфетку, Энтони отер пальцы и поднялся.

– Луна…

Но дальше ее имени дело не двинулось: он просто не знал, что сказать.

– Не знаю, возможно ли это, – продолжала она, вскинув голову, – однако попробовать стоит. Связь с моим миром едва не погубила тебя, и не раз, а еще, я знаю, чудом не разрушила твой брак. Мне вовсе не хотелось, чтоб наша связь довела тебя до беды, но вышло иначе. Я бы щадила тебя больше, если б могла…

Свобода от дивных… Энтони просто не знал, что об этом и думать. Мир там, под ногами, был такой же частью его жизни, как и тот, где он пребывал сейчас.

«Ведь я провел с ними две трети жизни».

Но, может, для Луны он не настолько свой?

– Значит, я тебе больше не нужен.

– Ничего подобного! – Да, Луна вовремя взяла себя в руки, однако от этого невольного крика зазвенело в ушах. – Если на то пошло, это мы тебе ни к чему.

С каждой новою фразой разговор все дальше и дальше выходил за рамки здравого смысла.

– Ни к чему? Да как ты можешь такое говорить?

Луна с горечью рассмеялась.

– А что мы такого сделали для твоего мира, в чем сумели его улучшить? Нет, я не о давнем прошлом. Нас с самого начала этой борьбы кружит, как листья в потоке, а мы все тешимся иллюзиями, будто в силах направить течение, куда заблагорассудится. Когда Англия была лишь королевой и ее двором, мы, дивные, еще имели какие-то шансы управлять ее курсом. Теперь Англия для нас слишком велика, забот у нее куда больше, и эти заботы – что стоглавая гидра. Теперь сердце страны – парламент со всеми его противоречиями, и достойными способами я с ним управиться не могу.

Каждое из этих слов жалило, точно оса. До сего дня Энтони ни разу не слышал, чтоб Луна вот так упрекала себя за промахи. Нет, по сути, она, пожалуй, права, но что же подвигло ее на этакое самобичевание?

«Я. Это из-за меня». Ответ был явственно виден в устремленном на Энтони взгляде. Мир Луны едва не погубил его, и чувство вины запустило когти глубоко в ее сердце.

Никто из других знакомых ему дивных наверняка не терзался бы угрызениями совести до такой степени, за исключением разве что сестер Медовар. То была дружеская любовь, так редко свойственная дивному роду – по крайней мере, в отношении к роду людскому.

И эта любовь ослепляла.

– Возможно, ты и права, – негромко сказал Энтони, и сделал то, чего не делал многие годы: взял ее за локти, крепко стиснув батист рукавов. – Вся Англия слишком велика для нас одних. Управиться с ней оказалось не под силу ни нам, ни Карлу, ни Джону Пиму, ни даже Оливеру Кромвелю. Однако мы можем помочь ей, как всякие верные подданные, ради любви к родной земле. Есть на свете дела помельче, есть, в конце концов, Лондон – думаю, тут-то тебе опускать рук не стоит. Уж я наверняка не стал бы.

Глаза… Что это, случайность, или сознательный выбор? Стоило ей поднять взгляд, и на лице смертной женщины сверкнули серебром глаза Луны, а голос – ее собственный голос – произнес: