* * *
Вика встречал друга на Николаевском вокзале. Из-за взвинченности нервов после вчерашнего события думал о другом и перепутал платформы. Отыскал Ларцева, когда тот уже вышел из вагона.
Воронин замахал:
– Адриан, я здесь!
Ларцев повернулся, приложил ладонь к глазам – сияло яркое весеннее солнце. Он совершенно не изменился и нисколько не постарел. Жена – колоритная, с интересным, чуть скуластым лицом. Поглядела прямым неженским взглядом, не улыбнулась. Вика мысленно окрестил ее Несмеяной. Дочка – сущий ангел: ясное личико, кудрявые завитки, на лобике, как у отца, аккуратная, будто нарисованная родинка.
Виктор Аполлонович приподнял цилиндр, хотел поцеловать мадам Ларцевой руку, но Несмеяна кисть выдернула, да еще легонько шлепнула действительного статского советника по макушке.
– Я чай не поп.
Несколько опешив, Воронин попробовал погладить малютку по головке. Девочка по-змеиному зашипела и отшатнулась, глядя снизу вверх неподвижным, недетским взглядом.
– Вот такая у меня семейка, – сказал Ларцев и засмеялся.
Вот это в нем было новое. Прежде он и улыбаться-то не особенно умел.
– Каков поп, таков и приход, – кстати вспомнил народную поговорку чиновник особых поручений и покосился на суровую Несмеяну: оценит ли. Кажется, даже не услышала – выясняла у дочки, не надо ли ей в уборную.
– Билеты купил? – спросил Ларцев. – Сколько я тебе должен?
– Заказал. Ты можешь их выкупить сам, когда пожелаешь. Но сначала я хочу, чтоб ты побывал у одного человека. Он ждет тебя в три пополудни. За тобой в гостиницу приедет карета.
– У какого человека?
– У председателя Верховной распорядительной комиссии графа Лорис-Меликова. Вы ведь знакомы по Кавказу?
– Да, – кивнул Адриан. – Только он был еще не председатель и не граф, а начальник Терской области, хороший. Глава правительства, кажется, из него получился тоже неплохой. Но это тебе видней.
– Превосходный, – подтвердил Воронин.
– Зачем я ему нужен?
– Кто кому больше нужен, это мы посмотрим, – загадочно ответил Виктор Аполлонович.
Он ждал расспросов, но Адриан пристально посмотрел на него и сказал:
– У тебя что-то произошло. Важное.
Пораженный, Воронин подумал: я не преувеличил, когда сказал Лорису, что это уникум.
Вчерашний разговор, собственно, был вовсе не об Адриане. Накануне Лорис наконец – его выражение – дожевал и выплюнул Толстого. Убедил государя, что в нынешних условиях наилучшим сигналом обществу будет отставка самого одиозного члена правительства, ненавидимого всей интеллигенцией. Оба поста, занимаемые Толстым, по делам просвещения и по делам церкви, такого уж большого значения для государственной политики не имеют, но непосредственно затрагивают интересы образованного сословия, а его поддержка для монархии сейчас важнее всего.
Последняя преграда, мешавшая Михаилу Тариэловичу расправить крылья, была устранена. Теперь он становился настоящим, единоличным управляющим империей. Распорядительная комиссия с ее широкими, но не вполне определенными полномочиями себя изжила. Лорис намеревался превратить в главный орган власти самую разветвленную административную структуру – министерство внутренних дел и забрать этот портфель себе. Тогда можно будет держать в руках обе рукоятки государственного велосипеда (еще одна лорисовская метафора): и общественную, и полицейскую.
Понимая, что меняется вся схема власти, Воронин пытался угадать, какая должность достанется ему. За два с половиной месяца совместной работы Лорис успел оценить достоинства своего помощника и, кажется, даже полюбил его.
Беседа с глазу на глаз, состоявшаяся вчера на Большой Морской, обещалась быть судьбоносной.
Великий человек встретил действительного статского советника с всегдашней сердечностью, начал посвящать в свои планы.
– Должности Толстого будут разделены. Нельзя соединять в одних руках два поста, ведающие всей идейной сферой. Иначе опять возникнет второй центр власти, непосредственно влияющий на общество. Это неполезно, – говорил он, демонстрируя ближнему соратнику полное доверие. – Посему в министры просвещения я переведу из Дерптского университета мягчайшего Сабурова, а в обер-прокуроры Синода думаю провести твердейшего Победоносцева. По-моему, это будет правильная комбинация. Как по-вашему?
– Отменная. К тому же назначение Победоносцева упрочит ваши отношения с цесаревичем, – одобрил Виктор Аполлонович, гадая, куда поставят его. В Третье отделение контролировать пустоголового Черевина? А может быть, товарищем министра внутренних дел?
– Надобно найти в новой системе наилучшее место и для вас, – продолжил Лорис, словно подслушав. – Наилучшее для пользы дела.
– Разумеется, – кивнул Вика.
– Мне бы больше всего помогло, если б вы стали чиновником особых поручений при обер-прокуроре Синода. То есть, собственно, вернулись на должность, которую занимали при Толстом.
Воронин задумчиво подпер рукой подбородок, чтоб на лице не отразилось тяжкое разочарование.
«Только и всего?» – хотелось спросить, но вместо этого он задумчиво молвил:
– Чем же это вам поможет?
– Вы напрасно обижаетесь, – покачал головой Михаил Тариэлович. – Я же знаю, что вы не гонитесь за карьерой. Для вас главное – служить отечеству. Это среди чиновников большая редкость. Я объясню вам свою логику, и вы поймете. На первом этапе работы я собирал вокруг себя помощников вроде вас. Вместе мы заложили основы грандиозного проекта. Теперь, когда препятствия устранены, настает второй этап – строительства. Я должен распределить своих соратников по ключевым позициям, от которых зависит успех всего большого дела. Чтобы присматривать, корректировать и быть со мною на постоянной связи. Вы мои глаза и уши, мои нервы.
– Мне не нужны чины и звучные посты, – сделал гримасу Воронин. – Но помилуйте, что же это за ключевая позиция – религиозное ведомство?
– Дело не в ведомстве. Дело в Константине Петровиче Победоносцеве. Хороший стратег смотрит в будущее. Что такое Победоносцев? Человек, руководящий умом и душой наследника престола. Если Константин Петрович оценит ваши таланты так же, как их ценили Шувалов и Толстой, как их ценю я… А вас, Виктор Аполлонович, по-другому ценить и невозможно… Вы станете доверенным советником человека, который, в свою очередь, будет доверенным советником будущего императора… Вот и думайте.
Речь Лориса, и без того изобиловавшая многозначительными паузами, тут вовсе остановилась. То, что он имел в виду, говорить вслух было невообразимо. Но Вика понял.
Государю шестьдесят второй год. До такого возраста не доживал еще ни один из царей династии Романовых, долголетие у них не в роду. Не говоря уж о том, что на императора ведут охоту террористы. Ай да Лорис. Строит планы не только на это, но и на следующее царствование.
Михаил Тариэлович кивнул. Он понял по лицу собеседника, что развивать тему дальше не нужно.
– После вашего перехода на новую службу наши встречи в этом кабинете продолжатся. И даже участятся. Мне очень понадобится ваша помощь в подборе толковых работников на множество важных постов. Дельные люди – главный дефицит нашего аппарата, каждый на вес золота. Давайте прямо сейчас сядем и попробуем составить список. Называйте подряд всех, кто придет в голову. Кого я не знаю – будете аттестовать.
В ходе этого обсуждения и всплыла фамилия Ларцева.
– Лучший распорядитель для любого сложного дела. Настоящий уникум. К сожалению, собирается возвращаться в Америку. Большая потеря для России. – И Вика начал расписывать ларцевские достоинства, но граф его перебил, сказавши, что отлично знает этого человека по Кавказу и что терять его ни в коем случае нельзя.
– Какая к нему отмычка? Жалованье? Орденская лента? Чин?
– Нет, всё это ему безразлично.
Немного подумав, Воронин сказал:
– А впрочем, я, кажется, знаю, чем вы сможете открыть этот ларец.
* * *
Адриан запомнил Терского областного начальника как редкого для России человека, который не тратит времени на необязательные разговоры. На новом громадном посту Лорис-Меликов остался таким же.
Пожав Ларцеву руку, сразу, безо всяких «сколько лет – сколько зим» и прочей чепухи приступил к делу.
– Я знаю, что вы американский гражданин. Но вы шесть лет проработали у нас, многое видели, многое поняли. Хочу спросить вас как опытного манаджера – кажется, это так у американцев называется? Как, по-вашему, следует наладить жизнь предприятия под названием «Россия»?
С ответом Адриан не затруднился. Его представления о том, как нужно устроить Россию, выработались давно и были просты.
– Нужно проложить всюду железные дороги. Ветки должны отходить от главного ствола – Трансроссийской Магистрали, которая протянется от Балтики до Тихого океана. Движение товаров, рабочих рук, пассажиров многократно ускорится. Появятся новые центры. Расписание приучит народ к точности. Опоздал – поезд уехал. Через двадцать лет Россию будет не узнать. Заработает, как часы. Появится много денег. Где много денег – там нет голода и бедности. Зато есть собственность. Люди, у которых есть собственность, не хотят революции. Они хотят уважения и понятных правил, которые действуют в обе стороны, как вниз, так и вверх. Ну так и дайте им эти правила. – Он умолк, потому что всё главное уже сказал.
Глава правительства улыбнулся.
– Программа превосходная. К сожалению, я не смогу представить ее императору и членам Государственного Совета. Они скажут: «Позвольте, а как же самодержавие?». Однако программу можно осуществлять и без представления, явочным порядком. Именно в той последовательности, которую вы обозначили. Сначала материальный базис: коммуникации, торговля, промышленность. Потом соответствующее базису общественно-государственное устройство. Виктор Аполлонович рассказал мне о вашей давней идее западно-восточной магистрали. Это в точности совпадает с моими представлениями о государственной стратегии.
– Правда? – заинтересовался Ларцев.
– Да. Потому я и захотел с вами встретиться.
Лорис-Меликов встал, подошел к стене, отдернул шторку. Открылась карта империи.
– У меня тоже возник проект строительства гигантской железной дороги вот до этой точки, до Владивостока. Это колоссальная работа и астрономические расходы. После войны денег на это нет. Но рано или поздно они появятся. И я хочу знать уже сейчас, во сколько обойдется стройка. С этого, как вам известно, начинается любой проект.
– Разумеется, – кивнул Адриан.
– Нужно составить расчет. Максимально экономичный, реалистичный и точный. Я хочу поручить эту работу вам.
Он встал перед Ларцевым, и тот тоже поднялся. Не из почтения к большому начальнику, а от волнения.
– Адриан Дмитриевич, на что вам еще одна трансамериканская дорога, когда можно создать нечто небывалое? Дорога через всю Сибирь преобразит Россию так же, как Трансамерикэн преобразил Соединенные Штаты. Что может быть величественнее и интереснее этого? Господи, да это свершение переменит судьбы всего мира! Смотрите, – он снова показал на карту. – В Европе нам тесно, в Средней Азии мы толкаемся с Англией. Нашему имперскому орлу пора задействовать свою вторую голову – ту, что повернута на Восток. Одна голова хорошо, а две лучше – это прямо про Россию. Будущее там – в Китае, на Тихом океане. И ключ к этому будущему – великая магистраль.
– Как это будет выглядеть практически? – спросил Ларцев. – Знаю я российскую бюрократию. Комиссии, согласования, обсуждения займут годы.
– А комиссия уже есть. Ею мы и воспользуемся. Высочайше утвержденная «Особая высшая комиссии для исследования железнодорожного дела в России». Учредим при ней рабочий комитет по Трансроссийскому… нет, Транссибирскому проекту – так будет точнее, ибо по сю сторону Уральского хребта дороги уже проложены. Финансирование пойдет из моего чрезвычайного бюджета. А поскольку комитетом должен руководить человек солидный, приищем вам какую-нибудь звучную железнодорожную должность, которая не будет отнимать у вас времени. Что скажете? Хотите взяться за это дело?
– Очень хочу. Это… это мечта моей жизни! – воскликнул Адриан с небывалой для него горячностью. – И, конечно, ради такого проекта я отказался бы от американского контракта, но… – Он почесал бороду. – Существует одно препятствие. Серьезное.
– Какое?
– У меня есть враг. Точнее врагиня, потому что это женщина. Очень влиятельная. Несколько лет назад она пыталась меня уничтожить. Я попробовал ее обезвредить, но ничего не вышло, хоть были задействованы весьма серьезные силы. С тех пор я в Петербурге не появлялся, потому что здесь ее территория. Она несколько раз предпринимала попытки поквитаться со мной и на расстоянии, но я всегда настороже. Не в моих привычках только обороняться, но у этого врага слишком прочный панцирь.
– Вы говорите о Варваре Ивановне Шилейко? – сразу догадался Лорис-Меликов. – Другой такой женщины в России нет.
– Стало быть, вы ее знаете. В вашем положении и нельзя ее не знать. В свое время она сковырнула самого Шувалова, а теперь поднялась и того выше. Прямо до небес.
Ларцев прищурился на лампу:
– Разве что… Если на пути трассы оказывается гора, которую не обогнешь, а туннель из-за твердости породы пробить невозможно, такое препятствие взрывают.
– Взорвать госпожу Шилейко я вам не дам, – нахмурился граф. – Это гора крутая, но полезная. С нее далеко видно. Попробую вас с Варварой Ивановной помирить.
– Не выйдет. Вы не знаете всей истории наших отношений. Помирить со мной эту гремучую змею не под силу даже вам.
– А это мы посмотрим, – сказал Лорис-Меликов и что-то себе записал.
* * *
«Чем больше войско, которым командует военачальник, тем труднее его положение. Командиру тысячи в десять раз труднее, чем командиру сотни, а командиру сотни в десять раз труднее, чем командиру десятка», – говорится в трактате «Цзюнь-чань». Вся умопомрачительная карьера Михаила Тариэловича напоминала восхождение на скалу. Чем выше карабкаешься, тем величественней открывающиеся виды, но тем и круче склон. Каждый вершок дается всё с большим усилием.
«Мое положение, Александр Николаевич, хуже губернаторского, – пошутил недавно граф в беседе с государем. У них завелась традиция «чаепития без церемоний»: раз в неделю встречались с глазу на глаз для откровенного разговора, называя друг друга по имени-отчеству. Михаил Тариэлович эти разговоры очень ценил. – Намного хуже. Во времена моего харьковского губернаторства было много легче». – «И я даже знаю почему, – засмеялся царь. Он умел быть веселым и остроумным, когда рядом не было чужих глаз и не приходилось, по его выражению, «работать самодержцем». – Известно ли вам происхождение этого выражения? Оно взято из коневодства. У заводчиков “губернатором” называют жеребца, который должен раззадорить кобылу перед случкой, но покрывать ее приводят другого самца, настоящего производителя. Так же и вы. Размягчите кобылу-Россию своими ласками, а вся слава достанется мне, царю-батюшке».
Похохотали. Но если бы Михаила Тариэловича спросили, в чем самая досадная трудность его положения, ответ был бы иным. История разберется, кого увенчать славой, это дело пустое, посмертное. Государственные труды графа тоже не обременяли, скорее окрыляли. Но чего катастрофически не хватало, как кислорода, это приватности. Человек, забравшийся на такую высоту, всем виден, за каждым его движением следит множество глаз. Даже ночью, когда приспичит выйти в уборную, за дверью спальни козыряют двое молодцов из дворцовой полиции и провожают шаркающую шлепанцами фигуру бдительным взглядом. Главу правительства страны, ведущей войну с терроризмом, повсюду подстерегают опасности.
А между тем приватность иногда бывает абсолютно необходима. И не для того, чтоб предаваться тайным порокам, а для исполнения государственных обязанностей. Бывают встречи, о которых никто не должен знать, даже собственные адъютанты и секретари. Если случится утечка – беда, крах всему великому делу.
На такой случай у Михаила Тариэловича была разработана специальная метода.
На следующий день после разговора с железнодорожником Ларцевым граф вернулся домой с заседания, поднялся к себе в кабинет и велел в течение двух часов ни по какому поводу его не беспокоить, а сам тут же вышел через потайную дверь. В каморке под черной лестницей накинул поверх мундира длинный суконный плащ с пелериной, надел широкополую шляпу. И задним двором – к дворницкой калитке. Открыл ее ключом, нырнул в переулок, оттуда вышел на людную улицу и стал невидимкой.
Всероссийская известность штука странная. Твое имя знает каждая собака, а лицо видели очень немногие – по большей части люди, которые пешком по городу не ходят. На портретах Михаил Тариэлович выглядел совсем не так, как в жизни. Там он был слуга царю, отец солдатам, бакенбардищи вразлет, как орлиные крылья. Но чрезмерная растительность на лице недавно была сострижена, потому что глава правительства отец не только солдатам, но и мирным гражданам, перед которыми незачем изображать дикобраза.
По петербургской улице шел немолодой господин с несколько восточной физиономией, под мышкой портфель. Может, присяжный поверенный или доктор. Прохожие на него и не смотрели. Кому взбредет в голову, что граф Лорис-Меликов станет запросто разгуливать, не опасаясь народовольцев?
Народовольцы, конечно, были фактором существенным. Вся защита Михаила Тариэловича сейчас заключалась в карманном револьвере и тяжелом портфеле. Тяжелый он был из-за вшитой под подкладку стальной пластины. Можно заслониться от пули. От бомбы-то нет.
О возможности покушения граф, впрочем, не думал, она была мало вероятна. Вокруг, конечно, посматривал и к шагам сзади прислушивался, но мыслям это не мешало.
Встреча в Александровском саду, назначенная на половину седьмого, была из разряда таких, которые, во-первых, стоили риска, а во-вторых, требовали тотальной конфиденциальности.
Речь шла об инвестиции в ближайшее будущее. Потому что пригляд за Победоносцевым или планы строительства великой магистрали – это подготовка послезавтрашнего дня, который может и не наступить, если не озаботиться днем завтрашним.
Погода была отменная, клейкие листочки поблескивали на вечернем солнце, по малиновым аллеям перед Адмиралтейством прохаживалась соскучившаяся по теплу публика.
Завтрашний день поджидал Михаила Тариэловича на скамейке в укромном закутке сквера, куда редко забредали гуляющие – там был тупик.
Скромно одетая дама с вуалькой на лице кивнула в ответ на учтивый поклон.
– Мое почтение, Варвара Ивановна.
– Ваше сиятельство…
Скрывать от всех встречи с госпожой Шилейко надлежало по трем причинам, все очень серьезные.
Во-первых, узнает наследник – заработаешь себе непримиримого врага, и это будет удар по дню послезавтрашнему. Во-вторых, взревнует военный министр, уверенный, что у него монопольное влияние на фаворитку. Варвара Ивановна понимает, что от Михаила Тариэловича может получить много больше, но не хочет портить отношения и со своим давним союзником Милютиным. А в-третьих, очень уж деликатна была тема переговоров.
Шилейко стала рассказывать, как движется дело. Слушать ее было занятно. Михаил Тариэлович испытывал слабость к чертовски умным (с ударением на первом слове) женщинам.
– …Позавчера читала Кате вслух Карамзина. Как Земский Собор избрал на царство первого Романова. Она ужасно удивилась, что династия возникла в результате выборов. Бедняжку в детстве мало учили. Как вы велели, поговорила с ней про «народную монархию». Урок Катя усвоила. Вчера блеснула перед царем глубиной мысли. Сказала: «Сильнее всего тот монарх, который опирается на народную поддержку. Ты, Саша, окружен только своими министрами. Знаешь лишь то, что они тебе сообщают. А что если время от времени собирать представителей народа и слушать, что думают они, как это делали первые Романовы?»
– Что он?
– Удивился. «Не знал, говорит, что ты интересуешься историей, душенька». Пока это всё, но будет продолжение. Обещаю. – Варвара Ивановна мечтательно вздохнула. – Когда-нибудь в старости я напишу трактат «Становление парламентаризма в России через будуар». В общем, как видите, я на вас работаю. А вы на меня? Есть ли новости по главному вопросу?
Михаил Тариэлович оглянулся на кусты и понизил голос.
– Я поговорил с лейб-медиком. Со дня на день.
– Быстрей бы уж! – воскликнула Шилейко. – Как скоро после этого можно будет устроить свадьбу? Вы говорили с ним, что нечего выдерживать положенный траур?
– Я сказал, что его христианский и человеческий долг – защитить будущее своих детей. Морганатический брак все равно публичным не бывает, в газетах о нем не сообщат. Так что ж тянуть?
– А про дальнейшее?
Взгляд Варвары Ивановны был жаден.
– Дайте срок. Будет и дальнейшее. Полагаю, через год, а то и раньше, когда двор привыкнет видеть рядом с государем морганатическую супругу, можно будет ставить вопрос и о короновании. Приведем в пример Петра Великого, короновавшего другую Екатерину. Притом та была служанка, а эта – княжна Долгорукая. Есть и второй аргумент, который подействует еще сильней. Вы все время говорите, что, склоняя государя в сторону народного представительства, работаете на меня, а между тем, дорогая Варвара Ивановна, это и в интересах вашей подруги. То, на что трудно решиться самодержавному царю, сможет себе позволить царь конституционный. Требования общества к такому монарху менее строги. Да и возведение морганатической супруги в венценосный статус не является чем-то беспрецедентным. Наполеон Третий сделал императрицей Евгению Монтихо. Шведский Карл XIV воздел королевскую корону на голову дочери торговца. Два года назад только внезапная смерть помешала итальянскому Виктору-Эммануилу короновать прекрасную Розину Верчеллано. Когда в России произойдет то же самое, вы наконец сможете выйти из тени и занять близ новой государыни то положение, которого заслуживаете по уму и дарованиям. Я сделаю для этого всё возможное.
«Ишь жмурится. Сейчас замурлыкает», – подумал Михаил Тариэлович. И решил, что пора.
– Но у меня к вам просьба, выполнить которую – предупреждаю – вам будет неприятно.
– Какая? – моментально насторожилась чертовски умная женщина.
– Прошу у вас амнистии для одного человека, которого вы очень не любите. Притом полной. Вы должны пообещать, что не станете даже втайне предпринимать против него враждебных действий, а то я знаю вашу изобретательность.
– О ком вы говорите?
– Об известном вам Ларцеве. Он понадобится мне для большого дела.
В кошачьих глазах под вуалью сверкнули злые огоньки.
– Это человек бесчестный! Негодяй!
– Он мне нужен для дела, – повторил Михаил Тариэлович. – И не где-нибудь, а здесь, в Петербурге.
– Никогда! Пусть только сунется!
Граф решил, что следует поменять тон. С такими особами необходимо перемежать «жоу» и «ган». Чтоб не забывали, кто сверху.
– Давайте не будем ставить под угрозу наше сотрудничество, – тихо сказал Михаил Тариэлович. – Иначе я задумаюсь, полезно ли для меня способствовать возвышению персоны, которая в дальнейшем может создавать мне помехи.
Возникла пауза, довольно продолжительная. Ход мысли госпожи Шилейко легко угадывался. «Понимает, что без меня ей не обойтись, но безоговорочной капитуляции не будет – не тот характер», – думал граф.
– Ладно. Но одно условие. – Глаза под ажурной сеткой сузились. – Сначала вы устроите мне с ним встречу. И решение я приму в зависимости от того, как эта встреча пройдет.
Кажется, еще и улыбнулась? Вот теперь Михаил Тариэлович уже не знал, что у нее на уме.
Интересная женщина, очень интересная.
Необычные предложения
– Если вы хотите со мной мира, его придется заработать. Вы передо мной в долгу.
Они стояли друг напротив друга в прихожей. Дальше Ларцева не пригласили.
За минувшие годы дом в Мошкове переулке сильно переменился. Теперь, когда Екатерина Долгорукая перебралась в Зимний, Варвара Ивановна Шилейко имела возможность обустроиться по собственному вкусу. Вкус ее, кажется, основывался на принципе «чем роскошней, тем лучше», а доходы позволяли от этого завета ни в чем не отклоняться. Адриан не видывал ни в одной прихожей, невеликом по размеру и скромном по назначению пространстве, столько позолоты, порфира и мрамора.
– В долгу за то, что вы меня не убили? – спросил Ларцев хозяйку этого великолепия.
– За то, что вы меня сначала смертельно оскорбили, а затем нанесли серьезный финансовый ущерб. Ни первого, ни тем более второго я никому никогда не спускаю. Это будет первый случай в моей практике. Если будет…
Опасная женщина замолчала, ожидая, что он задаст ей вопрос. Но Адриан просто смотрел на нее, ожидая продолжения. Ах ты, гремучая змея, думал он. Точно так же – неподвижно, с металлическим блеском – глядела на него рэттл-снейк в пустыне Мохаве перед броском. Левую руку удалось спасти только чудом, ее до сих пор иногда сводила судорога.
– Вы неразговорчивы, я забыла, – усмехнулась Шилейко. – Что ж, назову условия мира. Вы поедете со мной в Москву и поможете в одном деле. Назовем это репарацией. И второе: об этом потом никому ни слова. Если вы когда-нибудь нарушите второй пункт, наш мирный договор будет расторгнут. Со всеми последствиями.
– Какую я могу оказать помощь вам? Тем более в Москве? – удивился Ларцев. – Я понимаю еще в Кавказских горах или где-нибудь на железной дороге.
Бесшумно вошел лакей в ливрее, напоминающей парадный мундир гвардейского генерала. На сверкающем подносе стоял хрустальный графин с густо-красной жидкостью.
– Время крюшона, – сказала хозяйка. – Не угодно ли? Он у меня особенный.
– Благодарю, – качнул головой Адриан. Эта может и отравить, с нее станется.
Варвара Ивановна поднесла к губам рюмку, отпила, слизнула с губы каплю алым язычком. Надо же, не раздвоенный, удивился Ларцев.
– Конечно, я могла бы обратиться к вашему покровителю Лорис-Меликову, ему не составило бы труда оказать мне эту небольшую услугу. Но не хочется давать ему лишний козырь против меня. Мало ли как всё обернется в будущем. Поэтому так важен второй пункт: полное молчание.
Он кивнул в знак согласия.
– Тогда перехожу к предложению. Оно… несколько необычно, но если вы его примете и исполните, мы квиты.
Ларцев опять ограничился наклоном головы, теперь это означало: слушаю.
– …Как вы знаете, в Первопрестольной уже много лет возводится, никак не возведется храм Спасителя, памятник Отечественной войне. На этом строительстве обогатилось несколько поколений. Чем я хуже? Хохряков, нынешний подрядчик, за свое назначение обещал выплатить моей дорогой подруге благодарность. И отдельно отблагодарить меня. С Катей он рассчитался, а со мной нет. Когда я стала требовать, пригрозил передать лично государю мою записку довольно откровенного содержания. В общем, ситуация примерно та же, что возникла у нас с вами шесть лет назад, но только еще неприятней. – Варвара Ивановна допила крюшон. – Катя не знала, что у меня будет отдельный гонорар и… что он существенно крупнее, чем ее собственный. Это может омрачить наши отношения.
Совсем обнаглела от алчности, подумал Ларцев. На этом когда-нибудь и свернет себе шею.
– Чего вы хотите? – сказал он вслух. – Отомстить или получить свои деньги? И то, и другое вряд ли получится.
Шилейко скорбно вздохнула.
– Вы правы. Нужно выбирать. Как я вам уже сказала, финансовый ущерб ранит меня еще больнее, чем оскорбление. От покойника, увы, денег не получишь. А сумма весьма значительная. Вы должны помочь мне получить мои деньги. И, разумеется, компрометирующую записку. Отказываться от этого предложения не советую, – тихо закончила Варвара Ивановна. – Сведения, которые я вам сообщила, чересчур чувствительны и не предполагают отрицательного ответа.
– Когда едем? – спросил Адриан.
Он был взволнован. Не угрозой, прозвучавшей в словах собеседницы, а тем, что мечта всей жизни, кажется, переставала быть мечтой.
* * *
Ехали в отдельном вагоне, который предназначался для августейших особ и высших сановников империи. По поведению мадам Шилейко было понятно, что этакие путешествия ей привычны. На Ларцева, правда, сафьяновые диваны и шторки с коронами впечатления не произвели. На Северо-Кавказской дороге у него был дом на колесах хоть без мишуры, зато много удобней – с кабинетом, горячим душем и отдельным отсеком для верховой лошади.
Варвара Ивановна очень беспокоилась, что проныра Хохряков узнает о приезде, поэтому попросила начальника петербургско-московской телеграфной линии устроить ремонтные работы. Связь между двумя столицами на десять часов прервалась. Это лишний раз показало, сколь велики возможности скромной воспитательницы незаконных детей государя императора.
Время в дороге Ларцев коротал, штудируя книгу о реках южной Сибири. На вопросы спутницы о том, что он намерен делать, если Хохряков спрячется, пустится в бега или заупрямится, Адриан отвечал: «Там видно будет». Это и в самом деле был его основной принцип.
Тревожилась Варвара Ивановна напрасно. Подрядчик не подумал прятаться. Поезд прибыл в древнюю столицу в десять часов вечера. Прямо с вокзала поехали на Пречистенские ворота, где напротив великой стройки находилась контора, она же квартира Хохрякова. Несмотря на позднее время, москвич принял нежданную посетительницу безо всякого промедления.
Встретил в дверях кабинета, широко расставив руки, словно собирался заключить Варвару Ивановну в объятья.
– Ба, какая гостья! Большущая, большущая честь!
Э, да тут коса на камень, подумал Ларцев, заметив в глазах низенького, юркого человечка с пушистой длинной бородой азартные, насмешливые огоньки. Сюртук у подрядчика был с искрой, в галстуке сияла брильянтовая булавка. Прямо Черномор из пушкинской сказки, которую Адриану в детстве читала мать: «Разряжен карлик бородатый».
Эту породу он хорошо знал. Среди американских предпринимателей она весьма распространена. Люди, которые не боятся конфликта, а наоборот воодушевляются им.
Ринулась в лобовую атаку и Шилейко:
– Я к вам за моими деньгами. И учтите, это ваш последний шанс окончить дело добром.
– Добро и Богу угодно, – согласился Хохряков, вопросительно оглядывая спутника воинственной дамы. – Однако желательно было бы знать, дражайшая Варвара Ивановна, имя и, так сказать, назначение вашего компаньона?
Адриану стало интересно, как Шилейко его представит.
– Это господин Ларцев, вице-директор Николаевской железной дороги, сопровождает меня в поездке, – сказала Вава. – Можете его не стесняться.
– Конечно, такую важную особу обязательно должен сопровождать в путешествии представитель железной дороги, – с преувеличенным почтением поклонился разбитной подрядчик и обращать на Адриана внимание перестал – счел фигурой незначительной.
Чтобы не мешать переговорам, Ларцев отошел к окну и стал смотреть на площадь. Москва ложилась спать раньше, чем Питер. Одиннадцатый час, а полное безлюдие, лишь мерцают фонари.
С любопытством поглядел на чернеющую громаду недостроенного собора. Изрядно повыше вашингтонского Капитолия. Кабинет подрядчика находился на четвертом этаже, но чтоб посмотреть на решетчатый, еще не накрытый кровлей огромный купол, пришлось задрать голову. Вечер был славный, теплый, из открытых створок пахло зрелой, опьяняющей весной.
Получив предложение не стесняться, Хохряков охотно им воспользовался. Говорил, будто никакого свидетеля рядом не было.
– Голубушка Варвара Ивановна, давайте решим наше дельце без обид. Всей запрошенной суммы я вам дать не могу. Согласитесь, что триста тысяч – это чересчур. Но двадцать пять процентиков выделю с дорогим сердцем и душевной благодарностью. Плохо ли, семьдесят пять тысяч целковиков! А записочка ваша на всякий случай у меня останется. Для гарантии. Вы ведь особа с характером. И это мое последнее слово. Хотите – сговоримся. А нет – не велите казнить.
Госпожа Шилейко задохнулась от ярости. Пошевелила побелевшими губами, повернулась с Ларцеву.
– Поговорите с ним вы.
И Адриан поговорил.
Попросил:
– Отдайте Варваре Ивановне обещанную сумму. И верните записку.
Только предварительно сшиб подрядчика с ног, подтащил к окну и спустил на ту сторону, держа за ноги.
Хохряков раскачивался над пустотой, таращился на мостовую, по-рыбьи разевал рот, длинная борода полоскалась на апрельском ветерке.
– Завтра всё будет… Клянусь… – просипел он.
– Сейчас.
– Да где ж я вам возьму триста тысяч? Ай, матушки!
Восклицание было результатом того, что Адриан слегка качнул висящего, и тот стукнулся головой о стену.
– Я вижу у вас тут большой сейф с цифровым замком, – сказал Ларцев. – Человек вроде вас всегда держит наличность и важные бумаги под рукой. Хотите повисеть-подумать? Минут на пять у меня сил хватит.
Но думать подрядчик не захотел.
– Если все сделаю, вы меня отпустите? – крикнул он.
– Наоборот. Отпущу, если не сделаете. Самоубийству никто не удивится. Подрядчики, запутавшиеся в делах, выкидываются из окна очень часто.
– Хорошо! Поднимайте! Открою! Всё отдам!
– Чтоб вы подняли крик? Нет, назовите код. Госпожа Шилейко сама возьмет что ей нужно. И поторопитесь, у меня начинают уставать руки.
– Ааа! – взвыл строитель святого храма, потому что опять стукнулся затылком о стену. – Шесть-девять-семь-семь!
Сзади лязгнула дверца.
– Огого! – пропела Варвара Ивановна.
Оглянувшись, Ларцев увидел, что на полках железного сейфа высокими стопками лежат банкноты.
– Считать некогда, – решила госпожа Шилейко. – Заберу всё. И бумаги тоже. После посмотрю, что там у него.
Сняла бархатную тальму, высыпала на нее содержимое несгораемого шкафа, завязала узел.
– Можно вынимать.
Извлеченный из окна Хохряков сполз на пол. Его не держали ноги.
– В сейфе весь мой оборотный капитал! Помилуйте, вы меня разоряете!
– Считайте это штрафом за нечестность, – молвила мстительница, с трудом перекидывая увесистую ношу через плечо.
– Грех вам, сударыня, – заплакал подрядчик. – У нас на Руси этак дела не делаются.
– Господин Ларцев американец. Я пойду, а он тут с вами полчасика посидит, чтобы вы сгоряча не наделали глупостей. – Варвара Ивановна повернулась к Адриану. – Вы не умеете развлекать даму в дороге, поэтому в Петербург возвращайтесь сами. У меня в Москве есть еще некоторые дела, для которых вы мне не понадобитесь. А послезавтра в семь вечера встретимся в том же месте. У нас будет важный разговор.
* * *
Назад в Петербург он отправился товарным поездом, на локомотиве. Железнодорожник всегда договорится со своими. Раздевшись по пояс, покидал угля в топку – не ехать же барином. Поговорил о том, о сем с бригадой. Еще и отлично выспался, удобно устроившись на куче ветоши. К гостинице подъезжал свежий и в отменном настроении, только немного пах смазкой.
Перед дверью номера Ларцев остановился. На черноватой от угольной пыли физиономии удивленно захлопали глаза.
Происходило невероятное. Изнутри доносился заливистый смех, и смеялась – ошибиться невозможно – жена.
Адриан никогда не слышал, чтобы Антонина смеялась. У них вообще была исключительно несмешливая семья, все трое жили на свете с пресерьезными лицами, причем самое суровое было у маленькой Маруси.
С некоторым испугом Ларцев тихонько открыл дверь, вошел в прихожую.
– …Французик мне говорит: «Какой вам подать десегт? После столь сытного обеда, я полагаль, ви хотель что-нибудь легкое?» – раздавался густой мужской голос – знакомый, Мишеля Питовранова. – «Подай, говорю, мне на десерт, брат мусью, жареного гуся с помм-де-террами». Он аж глаза на меня выкатил.
Снова взрыв веселья, но теперь смеялись две женщины.
Заинтригованный, Адриан посмотрел в щель.
С Питоврановым была молодая дама. Со своей превосходной зрительной памятью Ларцев сразу же ее узнал, хотя видел только один раз и очень давно. Питоврановская воспитанница. Уже не юная девица. Лицо печальное, сразу видно, что непривычное к улыбке, тем более к смеху. Но сейчас хохочет, и даже до слез.
Поразительно было, что Маруся, всегда сторонящаяся чужих, преспокойно сидит на толстом колене рассказчика и заинтересованно покачивает золотую цепочку его часов.
– А вот и большой начальник явился! – провозгласил Мишель, заметивший Адриана.
– Почему большой начальник? – спросил тот, входя.
– Как это «почему»? Ты ведь назначен вице-директором наиглавнейшей железной дороги, Николаевской. Когда я увидал эту новость в телеграфной ленте, сразу понял, что ты в Питере. Выяснил, где ты остановился, это для зубра журналистики пустяк. Нынче среда, это день наших рандеву с Марией Федоровной. Вот, решил совместить приятное с приятным. Познакомились с Антониной Герасимовной и Марьей Адриановной. Что ж ты, скотина, не дал знать о своем приезде? Ты Марию Федоровну-то помнишь? А ты его, Маша?
Он задал кряду еще полдюжины вопросов, ни на один не дожидаясь ответа. Подошел, заключил в медвежьи объятья.
– У меня такая очаровательная тезка, – сказала его спутница, подавая узкую руку в шелковой перчатке. – Только все время молчит. К Мишелю тянется, а от меня отворачивается. Нет, дети – определенно не мое forte, – сказала она Питовранову, очевидно, в продолжение какого-то их разговора.
Адриан в это время думал о том, что Шилейко уже вчера знала о его назначении. Возможно, Лорис-Меликов даже согласовывал с нею новую должность своего протеже. С нею, а не с ним. Это в будущем чревато серьезными проблемами.
– Мы установили, что ты скверно заботишься о своей жене, – балаболил Мишель. – У Антонины Герасимовны совершенная беда по части туалетов. В Санкт-Петербурге жить – это тебе не в горах.
– И то, Адриаша, – вздохнула госпожа Ларцева, – коли мы не едем в Америку, надо как-то здесь обживаться. Чтоб тебе за меня не стыдно было. Опять же Марусю приодеть.
– Лучше всего отправиться в Гостиный двор. – Питовранов чиркнул спичкой, разжигая сигару. – Удачно, что со мной Мария Федоровна. Она знает там все лучшие лавки. Разоденет твоих красавиц так, что ты ахнешь.
– Нешто поехать? – спросила мужа Антонина.
Он кивнул, внимательно глядя на Питовранова. Догадался, что тот явился не просто так, а для какого-то разговора. Несомненно, поняла это и Антонина. Обычно она совсем не беспокоилась о туалетах.
Дамы скоро ушли, взяв с собой девочку.
Ларцев тоже закурил, ожидая, чтоб Мишель объяснил причину визита.
– Сколько ты в наших российских щах варишься? Лет шесть? Притом не в столице, а в самой гуще, где черти водятся. Хочу тебя спросить. Что ты думаешь о российской жизни?
Совсем как Лорис-Меликов, подумал Адриан. Тот тоже начал с этого.
– Ты не ходи вокруг да около. Я же вижу – ты пришел по делу. Говори прямо: почему, зачем.
– «Почему» и «зачем» – два отдельных вопроса. И чтоб я задал второй, сначала ответь на первый. Так что ты думаешь о стране России?
Пожав плечами, Ларцев стал терпеливо объяснять, что оценивает качество всякой страны по одному главному параметру: каково в ней делать дело. Если легко – страна хорошая. Если трудно – плохая. Россия страна плохая. Дельному человеку здесь не помогают, а мешают. На одного с сошкой семеро с ложкой.
Питовранов выслушал, кивнул.
– Так. А кто в этом, по-твоему, повинен?
– Не кто, а что. Если система плохо работает, значит, она неправильно устроена. Страна – та же железная дорога. Если рельсы кривые, а шпалы гнилые, паровоз поедет паршиво, а на крутом повороте свалится под откос.
Мишель снова кивнул, очень довольный.
– Вот тебе ответ на вопрос, почему я пришел. Теперь объясню зачем. Скажи, не следует ли сменить правление компании, коли оно не способно проложить рельсы, как надо?
– Если есть такая возможность – конечно. Это самое лучшее. Акционеры собираются, избирают другое правление. Но в России это невозможно. Тут нет выборов.
– Но это не означает, что нужно продолжать жить с хреновым правлением. Просто возникает необходимость заменить его иным способом.
– Ты про революцию? – понял Адриан. – Ее в России не будет. Я знаю народ. Он про такое даже не думает.
– Народ вообще не думает, во всяком случае не головой, – усмехнулся Питовранов. – Если народ много веков только и делали, что лупили по заднице, он этой поротой задницей и мыслит. Но народ и не понадобится. Достаточно некоторого количества думающих и при этом решительных людей. Они в России есть. И я из их числа. Плюс самодержавия в том, что у этого чудища в отличие от Змея Горыныча всего одна голова. Оттяпай ее – и змей сдохнет. Вот задача, которую мы перед собой поставили. И мы ее исполним. На то у нас есть Исполнительный Комитет.
Адриан очень удивился. Не тому, что Мишель состоит в подпольной партии, ведущей охоту на царя – каждый сам решает, каков смысл его жизни, а взгляды у Питовранова всегда были радикальные, он пытался прикончить государя императора еще четверть века назад. (Прошлогоднее ренегатство журналиста и его превращение в Оборотня прошли мимо ларцевского внимания; он в газетах читал только научные и экономические новости.) Однако о подобных вещах не говорят даже старому товарищу.
– С какой целью ты мне это рассказал? Я всего лишь железнодорожник.
– Вот именно как железнодорожник ты нам и нужен. А также как человек, желающий, чтобы Россия превратилась из плохой страны в хорошую.
– Какое отношение имеют железные дороги к задаче, которую вы перед собой поставили?
– Прямое. Слушай. – Мишель придвинулся. – Самое удобное место для акции – железная дорога. Это мы давно вычислили. И уже три раза попробовали. В минувшем октябре хотели подорвать царя, когда он возвращался из Крыма через Одессу. Сорвалось, потому что на море началась буря, и яхта не приплыла. Ладно, отложили. В следующем месяце подготовили сразу две мины, под Александровском и на подъезде к Москве. Первая не сработала, бывает. Но со второй осечки не вышло. Рванула ого-го как, и отлично пустила поезд под откос. Да не тот поезд! Нам вовремя не сообщили об изменении графика. Теперь ты понимаешь, к чему я?
Ларцев кивнул.
– По Николаевской дороге царский поезд ходит чаще всего. Вице-директор в точности знает порядок и расписание всех рейсов. Ты хочешь, чтобы я передал вам сведения.
– Не только, не только! – воскликнул Мишель. – Ты человек действия. Ты можешь всё. Помнишь, как было тогда, в пятьдесят четвертом? Если бы не появился ты, мы бы только болтали.
– Со мной тоже ничего не вышло.
– Потому что у тебя были дерьмовые помощники! Не удосужились выяснить, что один из слуг отпивает чай, проверяя его температуру. – Питовранов скривился от тягостного воспоминания. – Но теперь делом занялись люди отборные, хронометрической точности. И знай, что среди них честолюбцев нет. Когда я сведу тебя с ними, они увидят, что ты лучше всех сможешь возглавить предприятие. Ах, Адриан, что это за люди! Наивысший продукт национальной селекции. Подумай только, на какое великое дело я тебя зову. Хорошенько подумай!
И Ларцев хорошенько подумал.
– Нет, – сказал он минуты через полторы. – Ничего из этого не выйдет. В шестьдесят первом, в Орегоне, на прокладке был очень плохой начальник дистанции. Жестокий, жадный, грубый. Однажды собралась группа – вроде вашего Исполнительного Комитета. Решили, что надо гада кончить. Подстерегли, пристрелили. Но оказалось, что лучше плохая власть, чем никакой власти. Назавтра друг в дружку пуляли уже по всему лагерю, а еще через неделю остались только пустые палатки и трупы – все разбрелись кто куда. Строительство прекратилось, компания обанкротилась. То же будет и с Россией. Я не революционер, я строитель. Никогда больше на эту тему со мной не говори.
– …Ладно. Не буду, – погасшим голосом произнес Питовранов. – Прошу забыть об этом нашем разговоре.
– Уже забыл, – ответил Адриан.
* * *
Но скоро, на следующий же день, пришлось об этом разговоре вспомнить.
В семь часов, как назначено, он был у Шилейко. На сей раз Ларцеву вышло повышение – хозяйка принимала его не в прихожей, а в кабинете. За дверью находилась спальня, визитом в которую завершилось предыдущее посещение кабинета, но в ту сторону Адриан старался не смотреть. Воспоминание было неприятным.
– Вы довольны должностью? – спросила хозяйка. – Ее вам устроила я.
– Нет. Скучная работа. Николаевская дорога – самая организованная в России. И к тому же короткая – всего 604 версты, 34 станции. Впрочем, оно и к лучшему, что скучная. Останется много времени для главного дела.
– Про то, скучная ли это работа, мы поговорим чуть позже, – таинственно заметила Варвара Ивановна. – Начну же с того, что вы в моих глазах полностью реабилитированы. Мы начинаем отношения с чистого лица. Но не повторяйте прежней ошибки. Сами видите – вам от меня никуда не деться. Это не просто случайность. Мы с вами похожи. Я особенная женщина, вы особенный мужчина. Мы оба не признаем невозможного. Всегда добиваемся своего. И живем не так, как остальные. – Она пренебрежительно махнула в сторону окна. – Без правил.
«Это ты живешь без правил, – подумал Адриан. – Я-то по правилам. Просто они у меня не чьи-то, а свои собственные».
– Вы ценный человек, – продолжила особенная женщина. – Это огромная редкость, когда кто-то может все задачи решать сам, без исполнителей. Обычно ведь идея и действие идут поврозь. Посмотрите, какую мы могли бы образовать пару. По части идей сильнее я, по части действий – вы. Если нам соединиться, эти силы не сложатся, а перемножатся одна на другую. И я сейчас говорю не о барышах. Деньги для меня не цель, а всего лишь средство. У вас своя мечта – эта ваша дорога. У меня своя. Никому о ней я не рассказывала. А вам скажу. Потому что вы не испугаетесь. Вы, подобно мне, не ведаете страха.
После такого вступления следовало ожидать чего-то из ряда вон выходящего. Адриан слушал с интересом.
– В чем заключается план Лориса? Как только испустит дух императрица, царь сочетается с моей подругой морганатическим браком и узаконит детей. По прошествии некоторого времени статус Кати повысится. Она будет коронована. Для того, чтобы страна не пришла в волнение из-за столь небывалого брака, произойдет событие еще более эффектное, которое полностью завладеет вниманием общества: выборы в народное представительство. Лорис полагает, что в учреждении парламентского органа и заключается главный смысл всей интриги. Но он ошибается. Главный смысл в том, что, когда Катя станет императрицей, мой воспитанник Георгий превратится в великого князя и займет место в очередности наследия.
– Ну и что? – удивился Ларцев, когда Шилейко сделала многозначительную паузу. – У царя пятеро живых сыновей от нынешней супруги, и все старше вашего питомца.
– Именно что «живых», – тихо молвила Варвара Ивановна.
– Вы что, собираетесь их всех убить? – недоверчиво поинтересовался он. – Устроить пять покушений?
– Нет. Одно. – Поразительная женщина слегка улыбнулась. – Произойдет крушение на Николаевской железной дороге, движение по которой теперь находится в вашем ведении. На тезоименитство государя, 30 августа, все сыновья каждый год ездят в Ливадию поздравлять отца. Это главный семейный праздник. Я позабочусь о том, чтобы все пятеро оказались в одном поезде. Вы обеспечите остальное… Не в этом году. Катя еще не успеет стать императрицей. В следующем.