— Забирайтесь в кузов, я прокачу вас до маминого дома. Или вы лучше пройдетесь пешком?

Я смотрю на дорогу и представляю миллиарды клещиков, которые изготовились присосаться ко мне, чтобы я чесалась всю оставшуюся жизнь.

Иона нетерпеливо подпрыгивает на месте, дергает отца за штанину и показывает на трактор.

— Думаю, мы прокатимся,— решает Трент.

Иона хлопает в ладоши, радостно кричит и снова хлопает.

— Тогда забирайся, паренек,— Барт открывает сетчатую дверь, и Иона бежит к нему, будто к старому другу. Тот поднимает его в воздух и спускается с ним по ступенькам: сразу видно — в обращении с детьми Барт не новичок. Он просто первоклассный дедушка.

Иона на седьмом небе от радости, когда мы забираемся в маленькую двухколесную деревянную тележку, напоминающую мне вагончик для навоза, которым работники конюшни пользуются в Дрейден Хилле. Я даже подозреваю, что и эту тележку используют по тому же назначению. Под грудой веток на полу подпрыгивают подозрительные бурые ошметки. Но Иона счастлив, как утенок в луже. Мы проезжаем через знакомый уже подлесок, поворачиваем и далее бодро движемся по хорошо укатанной дорожке, возможно, устроенной для квадроциклов или машинок для гольфа. Еще один поворот в сторону от реки выводит нас на проселочную дорогу, с которой мы практически сразу съезжаем и устремляемся к свежевыкрашенному голубой краской дому. Сэмми с лаем мчится вперед, сообщая о нашем прибытии.

Наверное, в таком месте могла бы жить старая фермерша. В тени дерева отдыхает пятнистая дойная корова. На веревках для сушки белья лениво хлопают простыни. Заслышав шум, на крыльце появляется пожилая дама — мать Барта. Она одета в домашнее платье яркой расцветки, тапочки и ярко-желтый шарф. Пестрый цветок из шелка украшает серый пучок у нее на голове. Когда она замечает нас в тракторной тележке, то отступает на шаг и прикладывает ладонь к глазам.

— Кто там у тебя, Бартоломью?

Я жду, пока Барт ей объяснит, потому что у меня самой нет подходящих слов.

— Они были в доме миссис Крэндалл. Сказали, что навещали ее в доме престарелых.

Подбородок старухи исчезает в кожистых складках шеи цвета корицы.

— Как вы сказали, кто вы такие?

Я стараюсь как можно быстрее — пока она не решила выставить нас вон — выбраться из тележки.

— Эвери,— на ее крыльце всего две ступеньки, я взлетаю по ним и торопливо протягиваю ей руку. — Я спрашивала вашего сына про фотографии и картины на стенах в доме Мэй. На них есть моя бабушка.

Старуха переводит взгляд с меня на Трента, который стоит внизу и наблюдает, как Иона с Бартом- старшим исследуют трактор. Из-за ближайшего сарая выскакивает мальчик ростом примерно с Иону и бежит по двору к деду. Он не нуждается в представлениях, но все же следует краткая церемония знакомства. Это маленький Барт.

Старуха снова поворачивается ко мне. Она наклоняется вперед и долго пристально смотрит на меня, будто изучает самые мелкие черты моего лица и с чем-то их сравнивает. Мне кажется, или в ее взгляде мелькает узнавание?

— Еще раз — как вы сказали?

— Эвери, — на этот раз я повторяю громче.

— Эвери — кто?

— Стаффорд,— я специально не говорила этого раньше.

Но я не хочу уходить, не узнав ответы на все вопросы, и если для этого нужно сообщить свою фамилию — пусть будет так.

— Вы дочка мисс Джуди?

Сердце начинает биться так гулко, что я чувствую, как пульсируют барабанные перепонки.

— Внучка.

Время будто замедляется. Я больше не обращаю внимания на болтовню малышей, разговоры о тракторе, на большого Барта, на кудахтанье кур, корову, которая звучно хлопает хвостом, и на бесконечную песнь пересмешника.

— Вы хотите узнать о том доме по соседству. Почему она туда приезжала,— это не вопрос, а утверждение, будто женщина ждала долгие годы, зная, что рано или поздно кто-то придет и спросит.

— Да, мэм. Я спрашивала бабушку, но, сказать по правде, она уже не может ничего вспомнить.

Женщина медленно качает головой, сочувственно цокая языком. Потом она снова сосредотачивается на мне и говорит:

— Что разум не помнит, знает сердце. Любовь — самая сильная штука на свете. Сильнее, чем все остальные. Вы хотите узнать о сестрах?

— Пожалуйста,— шепотом прошу я.— Пожалуйста. Расскажите.

— Это не мой секрет, — она поворачивается и идет в сторону дома, шаркая ногами. На мгновение мне кажется, что меня отправили восвояси, но ее быстрый взгляд через плечо говорит, что я ошибаюсь. Меня просят пройти за ней в дом.

Точнее, мне приказывают.

Я останавливаюсь сразу за порогом и смотрю, как она открывает покатую крышку секретера и вытаскивает погнутое оловянное распятие. Из-под него она берет три мятых листка бумаги, когда-то вырванных из желтого блокнота. Даже несмотря на то что листки сминали, а затем расправили, они точно не настолько старые, как распятие.

— Я забрала их только на хранение, — говорит женщина. Она протягивает мне сначала оловянный крест, а потом бумаги.— Распятие давным-давно принадлежало Куини. На листах — записи мисс Джуди. Это ее история, но она ее не закончила. Думаю, сестры решили забрать свои секреты с собой в могилу. Но я знала, что рано или поздно кто-нибудь придет и спросит. Секреты — нездоровая вещь. Совсем нездоровая, и неважно, сколько им лет. Порой самые древние секреты хуже всех остальных. Привези свою бабушку повидаться с мисс Мэй. Сердце помнит. Оно все еще знает, кого любит.

Я смотрю на распятие, верчу его в руке, затем переворачиваю пожелтевшие страницы и узнаю бабушкин почерк.

Я перечитала достаточно ее дневников, чтобы не сомневаться.

— Садись, дитя,— мать Барта указывает мне на кресло с подголовником. Я падаю в него — ноги меня не держат. В самом верху страницы написано:

Пролог

Балтимор, Мэриленд

3 августа 1939 года

Дата и место рождения моей бабушки.

– Почему?

Моя история начинается душным августовским вечером, в месте, которое я никогда не увижу, — оно оживает только в моем воображении. Чаще всего я представляю себе большую комнату. Стены белые и чистые, постельное белье накрахмалено так сильно, что хрустит, как сухой лист. Это отдельная палата, все в ней самого лучшего качества...

Я переношусь во времени на годы и десятилетия назад, перемещаюсь в пространстве в больничную палату в августе 1939 года, к маленькому созданию, что пришло на свет и покинуло его в тот же миг, к крови, горю и обессиленной юной матери, которая погружается в милосердный сон.

Тихие разговоры о могущественном человеке. О дедушке, который, несмотря на высокое положение в обществе и все свое богатство, не сумел спасти своего внука.

– Потому что она моя сестра, я ее люблю, – пожала плечами Лида.

Он значительная персона... возможно, конгрессмен?

Гена встал и прошел из угла в угол. Затем еще раз и еще раз. Бестолково распахнул занавески, открыл балконную дверь, но воздуха в комнате больше не стало. Диана никогда ему об этом не рассказывала. Неудивительно. Она даже не упоминала, что у нее есть сестра. Просто сказала, что ее вырастила бабушка. И все. И он собирался жениться на женщине, которая ему не доверяет. Точнее, нет, не так – это она собиралась выйти замуж за человека, которому не доверяет. Неудивительно, что ее стошнило.

Он не может спасти свою дочь. Или может?

Немного помолчав, Гена снова попытался подытожить то, что услышал от удивительной женщины по имени Лида:

Я знаю одну женщину в Мемфисе...

– Ты готова отказаться от своего собственного счастья, удачи и закончить свою жизнь непонятно где и как, только чтобы помочь той, кто виновата во всех твоих бедах?

Принимается отчаянное решение.

– Ну я не утверждаю, что она во всем виновата, – запротестовала Лида. – Еще неизвестно, как бы все сложилось, если бы я вышла замуж за Антона.

На этом написанная история заканчивается.

И начинается новая. История светловолосой малютки, которую, если судить по омерзительным делам Джорджии Танн, отобрали у родной матери сразу после рождения. Мать подписала поддельные бумаги, ну или, возможно, ей, измученной родами, просто сказали, что ребенок родился мертвым. Младенца уносят руки Джорджии Танн. Его тайно доставляют в приемную семью, которая объявляет ребенка своим и глубоко прячет страшный секрет его появления на свет.

Гена сел на стул, стоявший возле маленького кухонного столика, и обхватил руками голову.

Малышка становится Джуди Майерс Стаффорд.

– Я ничего не понимаю, – простонал он.

– А что тут понимать? Поехали, я отвезу Диане Катарину, нужно спешить, врач сказал, что болезнь может быстро прогрессировать.

Вот тайна, которую так жаждало узнать мое сердце с того самого дня, как я увидела выцветшую фотографию на ночном столике Мэй!

– Знаешь, я никогда таких не встречал, – Гена поднял глаза на Лиду и удивился – почему она казалась ему непривлекательной? Да она же красавица, светится вся изнутри! Лишний вес и первые морщины? Ну и что? Вон Вероника тощая и вся обколота, как мумия. Разве это делает ее хорошим человеком? Тем, рядом с кем нестрашно состариться.

На фотографии в доме престарелых — Куини и Брини. Они не просто люди из воспоминаний Мэй Крэндалл. Они — мои прадедушка и прабабушка. Речные бродяги.

При мысли о жене его передернуло.

Я могла бы тоже скитаться по реке, если бы судьба не сделала неожиданный поворот.

– Зато я встречала таких, как ты, – грустно сказала Лида. – Ты ведь женат, правда?

Мать Барта садится рядом со мной. Она протягивает руку, гладит меня по спине и подает мне носовой платок, чтобы я могла утереть льющиеся рекой слезы.

– Правда, – ответил он после небольшой паузы, решив ей не врать.

— Ну, милая. Ну хватит, дочка. Лучше всего знать правду.

– Мудак ты, Гена, – Лида встала с дивана, на котором сидела все это время, взяла Катарину и принялась осторожно обматывать ее пленкой.

Я им всегда это говорила — нужно быть тем, кто ты есть. Кто ты глубоко внутри. Иначе счастливой жизни не будет. Но не мне решать.

– Мудак, – согласился Гена. – Ты пойдешь со мной в ресторан?

Не знаю, сколько я так сижу; старуха гладит меня по спине и успокаивает, а я думаю о всех препятствиях, которые разделили сестричек с «Аркадии». Я думаю о том, как Мэй объяснила их выбор: «Когда мы нашли друг друга, у каждой уже была своя жизнь, мужья и дети. Мы решили не мешать друг другу. Каждой из нас было достаточно знать, что у других все хорошо...»

– Не… – договорить Лида не успела. Гена резко встал, в несколько шагов преодолел пространство от кухни до дивана, схватил Лиду за руку, притянул ее к себе и поцеловал.

Но на самом деле этого недостаточно. Даже бастионы репутации, амбиций и социального положения не могут уничтожить единение родных душ, разорвать их связь, уничтожить любовь. Неожиданно все условности, из-за которых сестры вынуждены были вести тайную жизнь и искать секретные места для встреч, кажутся почти такими же жестокими, как и продажа детей на усыновление, насильственное разлучение их с родителями и подделка документов.

— Привези бабушку, пусть повидается с сестрой, — дрожащая ладонь сжимает мою руку. — Их всего две осталось. Только две сестры. Передай им — Хутси говорит: пора вспомнить о том, кто они такие.



Лида и Диана

– Я подписала согласие на операцию, – наконец, собравшись с силами, выпалила Лида. Вот уже час она сидела возле сестры, держала ее за руку и уверяла, что все будет хорошо. Диана не верила. Лида корила себя – недостаточно убедительна. Все мысли совершенно о другом!

После того поцелуя Гена привез Лиду в больницу и уехал, сообщив, что попытается найти нужные контакты и перезвонит ей, как только будет информация. Он снова заверил ее в том, что не имеет к Диане никакого отношения, а Лида с готовностью в это поверила.

Глава 24

Не задавая Гене никаких вопросов, она направилась к сестре, намереваясь стать для нее опорой в этот сложный жизненный период. Но счастье рвалось наружу, глаза сияли, и было ужасно стыдно и неудобно за то, что она здорова и счастлива, а Диана больна и несчастна. Хотя никакой ее вины в этом не было.

Рилл Фосс

– Я не выйду из операционной, – спокойным, каким-то отрешенным голосом сказала Диана.

 Мемфис, Теннесси

1939 год

– Обязательно выйдешь! – тоном, не терпящим возражений, объявила Лида и предъявила Диане свой главный козырь:

Крик козодоя. Похоже, меня пытаются разбудить, но я хочу поспать еще и мысленно отгоняю шумную птицу. Во сне мы все на борту «Аркадии»... Брин и, Ларк, Ферн и Габион. Мы плывем вниз по течению посредине Миссисипи, будто владеем огромной рекой целиком. День ясный и хороший, и на горизонте не видно ни буксиров, ни барж, ни пароходов.

– Я дарю тебе Катарину! Теперь тебе начнет везти!

Мы свободны, и позволяем реке унести нас на юг. Далеко, очень далеко от Мад-Айленда и всего, что там произошло.

Диана, бледная и растрепанная, поднялась на кровати и уставилась на сестру. Неуверенно поинтересовалась:

Силас и Зеде тоже с нами, И Камелия, и Куини.

– Ты с ума сошла?

Но их больше нет.

– Нет, – покачала головой Лида, – тебе нужнее.

Я открываю глаза и откидываю одеяло. На минуту меня ослепляет солнце, и я теряюсь: сейчас середина дня, не ночь. Потом я понимаю, что лежу в шлюпке вместе со свернувшейся клубком Ферн и мы укрываемся потрепанной парусиной, а не одеялом. Шлюпка привязана к задней части «Аркадии», и она никуда не плывет. Это единственное место, где мы можем спрятаться днем и точно знать, что Брини не сможет подкрасться к нам.

– А как же ты? – запротестовала Диана. – У тебя же нет жилья, развод, все дела.

Снова раздается жалобный крик козодоя. Я знаю, что это Силас. Я взглядом ищу его в кустах, но он хорошо прячется.

– Ничего. Зато я жива-здорова, и у меня есть сын, работа, на улице не останусь, в конце концов. Возьми, тебе важнее, – перебила ее Лида, доставая талисман из сумки, осторожно разворачивая его и целуя в благодарность за все то, что он успел для нее сделать.

Я выбираюсь из-под парусины, Ферн мгновенно просыпается и хватает меня за лодыжку. С тех пор как мы вернулись на «Аркадию», она боится оставаться одна даже на минуту. Ферн никогда не знает, толкнет ее Брини так, что она упадет, или прижмет к себе с такой силой, что ей станет трудно дышать.

Я отвечаю на крик козодоя, и сестренка поднимается на ноги, пытаясь рассмотреть, кто там среди деревьев.

Некоторое время сестры молчали, уставившись на Катарину. Она была невыразимо прекрасна в лучах послеобеденного солнца, щедро заливавших одноместную палату, в которой поместили Диану. Та взяла статуэтку в руки и залюбовалась тонкой работой. Кто бы мог по-думать, что такая красивая вещица может натворить столько бед. Или же принести столько счастья.

— Тише,— шепчу я. Когда мы утром выглядывали из шлюпки, Брини бродил вокруг с бутылкой виски. А сейчас он, наверное, спит на крыльце. Хотя сказать наверняка трудно.— Лучше Брини не видеть, что пришел Силас.

– Знаешь, он вернулся, простил меня, сделал мне предложение, а меня стошнило, – немного помолчав, сказала Диана.

Ферн кивает и облизывает губы. У нее урчит в животе. Она, кажется, отлично понимает, что Силас приносит нам еду. Если бы не Силас, старый Зеде и Арии, мы умерли бы с голоду за те три недели, что уже провели на «Аркадии». Брини по большему счету еда не нужна. Он питается одним виски.

Лида недоуменно посмотрела на сестру:

Я поднимаю парусину для Ферн.

– Это болезнь.

— Полежи здесь еще минутку,— если Брини увидит, что пришел Силас, и станет ругаться, я не хочу, чтобы у него на пути оказалась Ферн.

Диана усмехнулась и перевела взгляд в окно.

– Возможно. Или же боязнь предложения.

Мне приходится отцеплять от своей ноги ее пальчики, но потом она без возражений залезает под парусину и затихает.

– В каком смысле? – удивилась Лида.

– В том, что я его не люблю. Я просто хотела его использовать, понимаешь? Жить красиво, ни о чем не думать, играть в свое удовольствие. Только, наверное, это неправильно. Он же тоже человек и тоже хочет любви. А я играла им и манипулировала.

Силас ждет в кустах. Он крепко обнимает меня, а я закусываю губу, чтобы не расплакаться. Мы отходим чуть дальше от берега, но не настолько, чтобы я не услышала Ферн, если она меня позовет.

– Глупости, – энергично возразила Лида. – Он взрослый мужчина, сам понимает, что делает и кого любит. А если не понимает, то он просто дурак!

— Ты в порядке? — спрашивает Силас, когда мы садимся на полянку поддеревом.

– Нет, он не дурак. Он болен, – покачала головой Диана.

Я киваю.

– Что? – не поняла Лида. – Чем он болен?

— Хотя рыбалка сегодня утром не задалась,— я не хочу просить у него еды, но догадываюсь, что в его небольшом мешке есть что-нибудь и для нас.

– Да нет, не в том смысле. У него синдром Стендаля, достаточно редкое заболевание. Он реагирует на произведения искусства – красивые картины, скульптуру, музыку, да и просто красивые женщины дарят ему состояние экстаза – давление повышается, голова кружится, адреналин плещет. Адреналиновый маньяк, одним словом. Его жена художница.

Он вручает мне пакет размером примерно с два кулака, но это для нас немало. Припасы Зеде подходят к концу, а теперь ему нужно кормить еще и Арни. Она переехала к нему на лодку, там безопаснее. Зеде хочет, чтобы мы тоже перебрались к нему, но я знаю: Брини нас не обидит.

– Жена? – ахнула Лида.

— Немного оладьев и маленькая соленая рыбка. И яблоко, которое вы сможете разделить,— Силас откидывается назад, опирается на руки, глубоко вздыхает и сквозь ветви смотрит на реку. — Брини сегодня получше? Он вообще выходит из дома?

– Ну да, он женат, я что, не говорила?

— Иногда. Вроде получше,— я не уверена, правда ли это или я просто хочу, чтобы это оказалось правдой. По ночам Брини только слоняется вокруг лодки, пьет и кричит. Затем весь день спит.

– Нет, – покачала головой Лида, – женат на одной, а сватается к другой! Вот мерзавец!

— Зеде говорит, что сегодня вечером будет дождь.

Я тоже замечаю приметы, говорящие о скором дожде. И меня это беспокоит.

– Может, и мерзавец, – вздохнула Диана, – только не мне его судить. Я тоже хороша – крутила роман с женатым, разбила семью ради собственной выгоды. Это все неправильно.

— Не приходи, чтобы снова пытаться отвязать «Ар-кадию», ладно? Пока не надо. Может, лучше подождать еще несколько дней. Всего несколько дней — думаю, тогда Брини будет готов.

Лида ничего не сказала и посмотрела в окно, где листья уже начинали приобретать тот багряный оттенок, который предвещал скорую осень, когда все живое заснет до весны или умрет. Но только не Диана, она должна жить.

Уже две недели мы стоим напротив Мад-Айленда, а погода становится все холоднее. Силас и Зеде сто раз предупреждали Брини, что полиция легко найдет нашу лодку, если надумает искать, но он никому не дает отвязать береговые канаты. Он чуть не отстрелил Силасу руку, когда тот попробовал это сделать. Он едва не застрелил и бедную Арни. Я дала ей старые мамины платья, и Брини принял ее за Куини, а он очень зол на нее за то, что она умерла.

— Подождем еще чуть-чуть, — умоляю я Силаса.

– Возьми Катарину, она поможет тебе, – упрямо повторила Лида.

.Тот потирает ухо, будто услышал совсем не то, что ожидал.

– Но тебе же сказали, что это новодел, – покачала головой Диана.

— Тебе нужно забрать Ферн и прийти к нам, на лодку Зеде. Мы отправимся вниз по течению по главному руслу и посмотрим, пойдет ли за нами Брини.

– Ты что, не понимаешь, что главное – верить? – разозлилась Лида. – Ты ведь поверила, потому и заболела!

— Всего несколько дней. Брини станет лучше. Он просто слегка слетел с катушек, вот и все. Это пройдет.

Диана вдруг подняла руку, прислушиваясь.

Я хотела бы верить, что это правда, но на самом деле Брини не хочет покидать Куини, а Куини лежит глубоко в земле Миссисипи, недалеко отсюда. Зеде сказал, что католический священник прочитал молитву над ее могилой. Я не знала, что мама была католичкой. До жизни у Севьеров я даже не знала, что это означает. Зума носила небольшое распятие вроде того, что висело на стене нашей хижины. Она иногда брала его в руку и разговаривала с ним, как и Куини, но не на польском. А Севьеры так не поступают, потому что они баптисты.

Вообще-то мне стало спокойнее, когда я узнала, что Куини должным образом похоронили и священник за нее помолился.

– Что это?

— Зеде хочет, чтобы ты передала Брини: через четыре дня он снимает лодку с причала, и если Брини не последует за ним, он заберет тебя и Ферн с «Аркадии». Поплывете вниз по течению вместе с нами.

Кто эт там? — голос Брини раздается откуда-то с берега. Слова тонут в оставшемся хмеле. Должно быть, он слышал, как мы тут болтаем.— Кто еще там ошвается? — Брини с шумом пробирается через кусты и сухую траву.

Лида замолчала и тоже прислушалась.

Я хватаю мешок, прячу его под платье и прогоняю Силаса. Пока Брини шатается в лесу, я проскальзываю обратно в шлюпку и забираю Ферн с собой в хижину.

– Кажется, музыка, – неуверенно предположила она и даже встала на цыпочки, чтобы лучше рассмотреть происходящее во дворе.

Когда возвращается Брини, мы уже дома. Я делаю вид, что только что поджарила оладьи на сковороде. Он даже не замечает, что плита не растоплена.

– Там какой-то парень играет на синтезаторе, странно, откуда он взялся посреди больничного двора?

— Ужин почти готов,— я с преувеличенным усердием расставляю тарелки.— Ты голоден?

Легкий шорох, Лида обернулась – Диана встала и, придерживая рукой капельницу, медленно направилась к окну.

Он моргает, поднимает Ферн и садится за стол. Он держит ее очень крепко. Ферн смотрит на меня, лицо у нее бледное и испуганное.

– Ты куда? С ума сошла! Тебе нельзя! – запротестовала Лида, подскакивая к сестре и пытаясь вернуть ее в постель.

У меня перехватывает горло. Как мне сказать ему, что Зеде будет ждать всего несколько дней? Я не могу и вместо этого говорю:

– Подожди, мне нужно! – Диана схватила сестру за руку и доковыляла до окна. Прижалась носом к холодному стеклу и не смогла сдержать улыбки:

— Оладьи, соленая рыба и ломтики яблок.

– Идиот!

Я выставляю еду на стол, и Брини сажает Ферн на ее место. Кажется, будто мы каждый день так собираемся за общим столом и едим настоящий обед. Несколько минут все идет так, как и должно быть. Брини улыбается мне, а его усталые темные глаза напоминают о Камелии.

Лида еще раз внимательно посмотрела на парня, и тут ее осенило:

Мне се не хватает, пусть мы с ней и ругались все время. Я тоскую по ее силе и упрямству. И по тому, что она никогда не сдавалась.

– Погоди, это же тот самый парень с…

— Зеде говорит, что через четыре дня течение будет хорошим и настанет пора спуститься ниже по течению, где теплее и рыбалка получше. Он говорит, уже пора.

– Да. – Диана снова прислонилась лбом к стеклу и прижала палец к губам, призывая сестру замолчать и дать ей насладиться музыкой.

Брини кладет локти на стол и потирает глаза, медленно качая головой взад и вперед. Слова он произносит невнятно, но мне удается разобрать конец фразы.

Несколько минут они стояли молча. Музыка живительной струей прорывалась к ним сквозь больничную атмосферу страха, отчаяния и безысходности.

— ...никуда без Куини.

Он встает и идет к двери, по пути забирая пустую бутылку из-под виски. Через минуту я слышу, как он гребет к берегу в шлюпке.

– Знаешь, он меня вчера поцеловал, – вырвалось у Лиды, и она тут же смутилась – сестра больна, а она о своих глупостях!

Я слушаю, как он уходит, и когда наступает тишина, мне кажется, будто мир вокруг меня рушится. Когда я жила в доме миссис Мерфи и позже, у Севьеров, мне казалось, что нужно просто вернуться на «Аркадию» и все будет как прежде. Я думала, что и сама стану прежней, но теперь понимаю — я сильно ошибалась.

– Да ты что? – ахнула Диана и повернулась к сестре. Та сияла. Она не выдержала и обняла Лиду, прижалась к ней худеньким тельцем, как много лет тому назад, вдохнула родной запах.

«Аркадия» не смогла наладить нашу жизнь — нет, она обнажила горькую реальность. Камелии больше нет. Ларк и Габион очень далеко. Куини похоронена в могиле для нищих, и сердце Брини похоронено вместе с ней. Он забывается с бутылкой виски и не хочет возвращаться обратно.

– Значит, все было не зря? – неуверенно спросила она.

Даже ради меня. Даже ради Ферн. Нас ему мало.

– Нет, не зря, все было к лучшему, даже если тогда мне так и не казалось, – Лида поцеловала сестру в макушку, и они замерли, слушая льющуюся отовсюду музыку.

Лида

Ферн забирается ко мне на колени, и я крепко ее обнимаю. Мы ждем до вечера, покажется ли Брини, но никто не приходит. Наверное, он отправился в город, чтобы играть в бильярд на деньги, пока не заработает достаточно на выпивку.

Врачи пообещали держать Лиду в курсе. Им нужны были дополнительные обследования, чтобы определить, как далеко зашла болезнь и поможет ли операция. Лида хотела сказаться больной на работе, но затем пересилила себя и все-таки отправилась в архив. Но до работы так и не доехала. Когда она уже собиралась садиться в нужный ей автобус, зазвонил телефон, и приятный мужской голос осведомился:

Наконец я укладываю Ферн в кроватку и ложусь в свою, пытаясь уснуть. Нет даже книги, чтобы почитать на ночь. Все, на что можно было купить спиртное, уже продано.

– Лидия?

Перед тем как заснуть, я слышу, что начался дождь. Но Брини все еще не возвращается.

– Да, – неуверенно ответила она. За последние несколько дней ей позвонило больше незнакомых мужчин, чем за все предыдущие тридцать девять лет ее земного существования.

Я вижу его во сне. Вся наша семья снова вместе, и все идет как надо. Мы устраиваем пикник на песчаном пляже. Брини играет на губной гармошке. Мы собираем маргаритки и пробуем жимолость. Габион и Ларк гоняются за мелкими лягушками и набирают их полную банку.

– Лидия, это Иван Валерьевич, лектор, помните?

— Твоя мама красива, как королева, правда? — спрашивает Брини. — А если она королева — тогда ты кто? Принцесса Рилл из королевства Аркадия, разумеется!

Я просыпаюсь и слышу голос Брини, но он не задает мне дурашливые вопросы. Он ревет в надвигающейся буре. От пота простыня прилипла к коже, так что мне приходится отдирать ее, чтобы сесть на кровати. Во рту пересохло, а глаза не хотят открываться. Вокруг темно, хоть глаз выколи, и дождь стучит по крыше. Печь растоплена, и, похоже, задвижка полностью открыта, потому что огонь там свистит и трещит, а в комнате страшно жарко.

– Да-да, конечно, – Лида сделала шаг в сторону и махнула рукой водителю, чтобы уезжал без нее.

Снаружи хижины Брини сыплет проклятиями на молнии. Возле окошка мелькает фонарь. Я пытаюсь встать на ноги, но «Аркадию» сильно качает из стороны в сторону, и я падаю обратно на постель.

– Лида, вы знаете, мне, кажется, удалось найти мастера, который делал эти статуэтки. Он живет в столице, я могу дать вам координаты. Я попытался описать ему то, что вы мне показали, и он говорит, что действительно делал одинаковые статуэтки на заказ.

Ферн перекатывается через ограждение своей кроватки и кучей оседает на пол.

– Иван Валерьевич, огромное вам спасибо! – задохнулась от благодарности Лида.

И внезапно я понимаю: мы больше не привязаны к берегу. Мы на воде.

– Да не за что, я надеюсь, что это поможет.

«Силас и Зеде пришли и отвязали нас, когда вернулся Брини,— вот первая мысль, что приходит мне в голову.— Он ревет снаружи, потому что их поступок привел его в ярость».

– Вы даже не представляете насколько!

Но почти сразу я понимаю, что они не отправили бы нас в плавание ночью. Это слишком опасно из-за плавучих бревен, отмелей и волн от больших кораблей и барж. Силас и Зеде об этом знают.

– Записывайте его телефон.

Брини тоже знает, но он совсем обезумел. Он даже не пытается вернуть нас к берегу. Он вверил нас реке.

– Я вам очень благодарна, – Лида принялась рыться в сумке в поисках блокнота и ручки.

— Давай, бестия! — ревет он, словно капитан Ахав в «Моби Дике».— Попробуй победить! Возьми меня! Ну же!

– Ну что вы, Лидия, не стоит благодарности. Я просто…

Гремит гром. Сверкает молния. Брини проклинает реку и хохочет.

Иван Валерьевич запнулся.

Фонарь исчезает из окна, затем появляется на боковой лестнице. Брини забирается на крышу.

– Что? – потребовала Лида, отыскав необходимое и приготовившись записывать.

Я, спотыкаясь, подбираюсь к Ферн, чтобы проверить, все ли с ней в порядке, и положить ее обратно в кроватку.

– Приходите ко мне на лекцию в субботу, она будет посвящена венгерскому фарфору.

— Оставайся здесь. Лежи смирно, пока я не скажу иначе.

Лида задумалась, а затем кивнула, хотя собеседник и не мог ее видеть:

Она хватает меня за ночную рубашку и ноет:

– С удовольствием! Диктуйте номер!

— Не-е-ет! — с тех пор как мы вернулись на «Аркадию», она до смерти боится на ней ночевать.

— Все будет в порядке. Я думаю, просто веревки от-вязались, вот и все. Брини, наверное, пытается вернуть нас к берегу.

Записав телефон и распрощавшись с любезным лектором, Лида тут же перезвонила автору статуэток. Тот говорил очень вежливо, но наотрез отказался давать ей контакты своего клиента. Лида даже расплакалась и попыталась обрисовать ему ситуацию, но на мастера это не произвело никакого впечатления. Он не отвечает за поступки своих клиентов. Кто кому что подарил и что при этом сказал – его не волнует, он просто делает свою работу. На этом мастер распрощался, пожелав Лиде всего доброго.

Я выскакиваю из хижины, оставив Ферн в кроватке. «Аркадия» качается, а я, шатаясь, стою на палубе и, слыша гудок буксира и то, как скрипят и звенят корпуса барж, понимаю, что грядут еще более мощные волны. Я тянусь к двери и вовремя успеваю ухватиться за ручку, «Аркадия» вздымается на гребень волны, затем резко ухает вниз. Дерево выскальзывает у меня из пальцев, оставляя в них занозы. Я падаю вперед и приземляюсь на порог в холодную воду. Лодка поворачивается и встает боком к течению.

Некоторое время Лида тупо смотрела на телефон, лихорадочно соображая, что же ей делать. Ответ лежал на поверхности – в ее мире существовал только один человек, который мог бы попытаться разговорить несговорчивого мастера. И Лида даже обрадовалась тому, что у нее есть предлог ему позвонить.

«Нет, нет! Пожалуйста, нет!»

Диана

«Аркадия» выравнивается, словно слышит меня. Она проходит следующую волну чисто и гладко.

Тошнота отступила, и голова уже так не кружилась. Диана выглянула в коридор – на посту никого не было. Медсестра сняла капельницу полчаса тому назад и предупредила, что скоро ужин.

Алексей продолжал играть. Диана сбросила осточертевшую больничную рубашку и быстро скользнула в свою одежду. Она все равно умрет, никакая Катарина ей не поможет, что бы там ни говорила Лида. И нет ничего хуже, чем провести свои последние дни в больнице.

— Думаешь, сможешь взять меня? Сможешь одолеть меня, а? — ревет Брини с крыши. Разбивается бутылка, и сверху на крыльцо летят осколки, поблескивая в струях дождя и прожекторе буксира. Мне кажется, что они падают очень медленно, затем со звяканьем бьтся о борта и погружаются в черную воду.

Она хотела жить ради музыки, но не получилось. Но зато умереть с ней ей ничто не помешает.

— Брини, нам надо вернуть «Аркадию» к берегу! — кричу я.— Брини, надо снова ее привязать!

Диана спустилась по служебной лестнице вниз. Несколько встреченных медсестер смотрели с удивлением, но вопросы ей не задавали. Все-таки частная клиника.

Но гудок буксира и буря заглушают мой голос.

Диана немного поигралась с мыслью о том, будет ли она действовать, как героини американских фильмов, узнавшие о неизлечимой болезни, – прыгать с парашютом, есть рыбу фугу, признаваться в любви, просить прощения и что там еще. Но внутри ничего не отозвалось. Она боялась высоты, ненавидела рыбу, и единственный человек, у которого ей стоило попросить прощения, уже простил ее. Оставался еще Гена, но Диана на пороге открывшейся перед ней вечности наконец-то нашла смелость признаться самой себе, что с Геной ее связывали товарно-потребительские отношения. Ей не за что просить у него прощения. Она давала ему товар, а он его покупал. Вряд ли он ее любил. Просто хотел улучшенную версию собственной жены. Красивую и статусную. Чтобы и адреналин получить, и друзьям похвастаться. А как только она постареет, что произойдет совсем скоро, Гена поменяет ее на новую модель. Нет, ей не за что извиняться.

Где-то рядом мужчина выкрикивает проклятия и предупреждения. Слышен аварийный свисток. «Аркадия» взбирается на высокую волну, балансируя на ней, словно танцор на цыпочках.

Диана вышла во двор и зажмурилась от яркого солнца. Алексей, сделав небольшой перерыв в классике, наигрывал Джо Дассена. Рядом уже собралась небольшая толпа слушателей. Кто-то пытался положить купюры на пианино, но Алексей лишь качал головой, отказываясь. Пианино он расположил на лужайке, в аккурат за больничной оградой, чтобы избежать проблем с охраной.

Затем накреняется и падает. Холодная вода захлестывает палубу.

– Как душевно играет, – вздохнула пожилая женщина, стоящая за спиной у Алексея.

Нас боком сносит к реке.

Диана кивнула и тихо приблизилась. Алексей повернул голову, увидел ее и перестал играть.

Фонарь буксира описывает круг и ловит нас в прицел.

Стоящая вокруг публика вновь ему зааплодировала. Алексей не обратил на это внимания. Замер, выпрямил спину словно в ожидании удара.

В нос «Аркадии» нацеливается огромное дерево со всеми корнями и ветвями. Я успеваю увидеть его до того, как свет прожектора сдвигается в сторону. Я тянусь за багром, чтобы его оттолкнуть, но не нахожу его на привычном месте. Мне остается только вцепиться в столб на крыльце, крикнуть Ферн, чтобы она за что-нибудь крепко держалась, и смотреть, как дерево врезается в наш борт, а его корни обхватывают «Аркадию», словно пальцы великана. Они ловят меня за лодыжку, выворачивают ее и с силой тянут.

Не глядя на него, Диана подошла к инструменту и взяла несколько аккордов Woman in Love Барбары Стрейзанд. Алексей подвинулся на небольшой деревянной скамеечке, предназначенной для одного музыканта, тонкая, еще больше исхудавшая за время болезни Диана без труда поместилась рядом с ним. Не прекращая играть, она присела, а Алексей присоединился, и они продолжили играть в четыре руки. С последними аккордами снова раздались аплодисменты. Диана подняла глаза на Алексея и попросила:

Слышно, как в хижине Ферн выкрикивает мое имя.

– Забери меня домой.

— Держись! Держись крепче! — кричу я в ответ. Дерево тянет и рвет, вращая «Аркадию», словно волчок, закручивая вокруг оси, затем ломается и оставляет нас накрененными в потоке воды. Волны захлестывают лодку, заливая хижину водой.

Лида

Палуба выскальзывает у меня из-под ног.

Лида договорилась встретиться с Геной в архиве. Он позвонил и сообщил, что у него есть новости, но по телефону отказался рассказывать. В знак благодарности Лида закончила его генеалогическое древо и взяла с собой на работу. Древо получилось весьма внушительным, Лида не ошиблась – каких-то сто лет назад Огурцовы владели всей областью.

«Аркадия» стонет. Гвозди выходят из пазов. Ломаются доски.

Завернув за угол архива, она едва не налетела на Васю, меряющего нетерпеливыми шагами пространство возле входа.

Корпус налетает на что-то твердое, столбик крыльца вырывается из моих рук, и следующее, что я помню, — как лечу сквозь дождь. Из меня вышибает дух, и темнеет в глазах.

Лида устало окинула взглядом мужа – ну что еще? Выглядел тот на удивление хорошо – одет в костюм, несмотря на жару. В руках держит какую-то бумагу. Побрит, причесан.

Я больше не слышу треск дерева, вой ветра, крики и отдаленный гром.

– Здравствуй, Лида, – произнес он и закашлялся. Эта женщина не была похожа на его жену.

Вода холодная, но мне тепло. Я вижу свет и в нем — маму. Куинн тянет ко мне руку, а я протягиваю свою, но я не успеваю дотянуться — река уносит меня прочь, дергая и мотая.

Нет, внешне ничего особо не изменилось, хотя она что-то с собой сделала – то ли похудела, то ли подстриглась, Василий не мог точно определить. Она просто была другой. Даже смотрела по-другому. Точно, взгляд изменился. Она больше не была похожа на побитую собаку. Василий никогда не видел, чтобы Лида смотрела так уверенно и холодно.

Я пинаюсь, сражаюсь с ней и выплываю на поверхность. Я вижу «Аркадию» в свете огней буксира. Вижу, что в нашу сторону плывет шлюпка. Слышу свист и крики.

– Здравствуй, Вася, опять прислали письмо из ЖЭКа? – Она кивнула на бумагу, которую он держал в руках, и почувствовала мелкую предательскую дрожь в руках и ногах.

Ноги немеют, а кожа холодна как лед.

– Нет, это решение суда о разводе, – тот вдруг снова закашлялся и протянул Лиде бумагу, спрятанную в пластиковую папочку.

«Аркадия» вклинивается в груду плавучих бревен. Миссисипи, словно пасть гигантского дракона, медленно пережевывает ее корпус.

– Извините! – Они синхронно обернулись в сторону огромного букета, который появился из небольшого фургончика, припарковавшегося рядом с архивом, и заговорил вдруг мужским голосом. Винные розы. Штук пятьдесят, не меньше.

— Ферн! — мой голос тонет в плеске воды и вое ветра. Я плыву изо всех сил, врезаюсь в бревна, цепляюсь за них и чувствую, как водоворот пытается утянуть меня вниз, оторвать. Но я борюсь с ним, залезаю на самый верх плавника, карабкаюсь на палубу «Аркадии» и еще выше, к самой двери.

– Извините, – снова заговорил букет, – где мне найти Улиткину Лидию Андреевну?

Она с грохотом падает внутрь, когда я ее открываю.

– Это я, – обалдело ответила Лида, в один миг забыв о Василии, о суде, разводе и бумажке в пластиковой папочке.

— Ферн, Ферн! — кричу я.— Ферн! Ответь! — дым глушит мой голос. Горячие красные угли из печи рассыпались по всему полу. Они шипят на мокром дереве и у меня под ногами.

– Пожалуйста, получите и распишитесь, – букет зашевелился. Из-за него показался курьер, похожий на страуса – длинная тонкая шея и приплюснутая голова с широко расставленными глазами.

Все перевернуто вверх дном, и я ничего не вижу. Сначала я иду не в ту сторону и оказываюсь перед столом, а не возле кроватки Ферн. Стеганое одеяло с кровати Куини и Брини плавает рядом, будто разноцветный кит с языком пламени сверху. Рядом с ним огонь лижет оконные занавески.

– Это мне? – обомлела Лида.

— Ферн! — неужели она пропала? Может, упала в реку? Или Брини уже вытащил ее отсюда?

– Ну если вы Лидия Андреевна, – кивнул курьер.