Тери Терри
Стертая
Грэму, который не знал, с чем он связывается, но все равно связался.
© Самуйлов С.Н., перевод на русский язык, 2018
© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2018
Пролог
Я бегу.
Волны цепляются за песок. Я выношу вперед одну ногу, потом другую. Карабкаюсь вверх, соскальзываю, опять карабкаюсь. Быстрее. Взгляд зацепился за дюны впереди. Не оглядываться. Смотреть нельзя. Дыхание рваное: вдох, выдох, вдох, выдох. Но все равно я бегу.
И вот когда легкие уже готовы лопнуть, а сердце взорваться алой звездой на песке, я спотыкаюсь.
Мужчина оборачивается. Поднимает меня, ставит на ноги и заставляет бежать дальше.
Ближе, ближе…
Сил держаться нет, и я снова падаю. Больше не могу.
Он опускается на колени, поддерживает, смотрит мне в глаза.
– Пора. Теперь быстрее! Выкладывай стену.
Ближе.
Выкладываю стену. Кирпич за кирпичиком. Ряд за рядом. Строю высокую башню, как у Рапунцель, но без окон, так что опустить волосы некуда.
Без шансов на спасение.
– Не забывай, кто ты! – кричит он. Хватает за плечи. Встряхивает.
Волна ужаса смывает море. Песок. Его слова, синяки на руках, боль в груди и ногах.
Все здесь.
Глава 1
Странно.
Ладно, пусть мне недостает опыта, на основе которого можно строить такое заключение. Пусть мне шестнадцать, и я не заторможенная и не тупая, и меня не запирали с детства в кладовке – насколько я знаю, – но зачистка есть зачистка. Она лишает тебя жизненного опыта.
Чтобы все перестало быть впервые, требуется какое-то время. Первые слова, первые шаги, первый паук на стене, первый ушибленный палец. Ну, ты понимаешь: все впервые.
Так что сегодняшнее ощущение – странное и незнакомое – может быть из того же ряда.
Я сижу, кусаю от волнения ногти и жду, когда мама, папа и Эми заберут меня из больницы и увезут домой. Вот только не знаю, кто они. Не знаю, где «дом». Вообще ничего не знаю. Разве такое не странно?
Бззззз. На запястье мягко вибрирует «Лево» – предупреждение. Опускаю глаза. Смотрю. Уровень психоэмоционального состояния упал до 4.4, ниже черты довольства. Кладу в рот квадратик шоколада – вкус наслаждения. Смотрю – показатель понемножку повышается.
– Будешь много нервничать – поправишься.
Вздрагиваю.
У двери стоит доктор Лизандер. Высокая, худая, в белом халате. Темные волосы стянуты на затылке. Очки с толстыми стеклами. Она скользит, неслышная, как призрак – об этом говорят только шепотом, – и как будто всегда заранее знает, когда кто-то, как здесь говорят, уйдет в красное. Но она не такая, как некоторые из медсестер, которые могут вытащить тебя одними объятиями. Милой ее точно не назовешь.
– Пора, Кайла. Идем.
– А это обязательно? Можно мне остаться?
Она качает головой. Нетерпеливый взгляд, словно говорящий: я слышала это миллион раз. Или, по крайней мере, 19417, потому что 19418 – номер на моем «Лево».
– Нет. И ты знаешь, что это невозможно. Комната нужна другим. Идем.
Она поворачивается, выходит за дверь. Я беру сумку. Она легкая, хотя в ней все, что у меня есть.
Прежде чем закрыть дверь, осматриваюсь. Мои четыре стены. Две подушки, одеяло. Шкаф. Раковина с отбитым уголком – единственное, что отличает мою комнату от других таких же, растянувшихся по бесконечному коридору на этом и других этажах. Первые вещи, которые я помню.
Целых девять месяцев это моя вселенная. Моя комната и еще офис доктора Лизандер, спортзал и школа этажом ниже для таких же, как я.
Бзззз. На этот раз сигнал более настойчивый, вибрация ощутимее. Прибор требует моего внимания. Уровень опустился до 4.1.
Слишком низко.
Доктор Лизандер оборачивается и негромко цокает языком. Потом наклоняется, так что мы оказываемся лицом к лицу, и прикладывает ладонь к моей щеке. Еще одно первое воспоминание.
– У тебя все будет хорошо. В первое время мы будем видеться каждые две недели.
Она улыбается. Редкая для ее губ растяжка выглядит неуместно, будто ей некомфортно, будто она сама толком не знает, как оказалась здесь и что делать дальше. Я так удивлена, что забываю про свои страхи и начинаю уходить от красного вверх.
Доктор Лизандер кивает, выпрямляется и идет по коридору к лифту.
Мы молча спускаемся на первый этаж и проходим по короткому коридору к еще одной двери. Здесь я раньше не бывала – по понятным причинам. Над дверью табличка с надписью «ОБРАБОТКА и ВЫПУСК». Того, кто прошел через эту дверь, здесь больше не увидят.
– Иди, – говорит она.
Колеблюсь, потом толкаю дверь. Оборачиваюсь – сказать «до свидания» или «пожалуйста, не бросайте меня», но она уже исчезает в кабине лифта, и мне остается только краешек белого халата и темных волос.
Сердце стучит слишком быстро. Я вдыхаю и выдыхаю и каждый раз, как нас учили, считаю до десяти, пока оно не начинает замедлять бег. Потом расправляю плечи и раскрываю дверь пошире. За порогом – длинная комната с дверью в дальнем конце, вдоль одной стены – пластиковые стулья. На стульях двое Зачищенных, перед каждой на полу такая же, как у меня, сумка на ремне. Я знаю обеих по занятиям, хотя и нахожусь здесь дольше. Как и я, они сменили голубые хлопчатобумажные комбинезоны, нашу обычную форму, на джинсы. Еще одна форма? Они улыбаются, рады, что уходят наконец из больницы в семьи.
И не важно, что раньше они не встречались.
Медсестра за столом у другой стены поднимает голову. Я стою на пороге, медлю и не даю двери закрыться. Она едва заметно хмурится и машет мне рукой, приглашая войти.
– Проходи. Ты Кайла? Прежде чем я тебя выпишу, нам нужно отметиться, – говорит она и широко улыбается.
Заставляю себя подойти к ее столу. Дверь с шорохом закрывается у меня за спиной. «Лево» вибрирует. Медсестра берет мою руку и сканирует прибор. Вибрация усиливается, уровень падает до 3.9. Она укоризненно качает головой, держит меня одной рукой, а другой втыкает шприц в плечо.
– Что это? – спрашиваю я, отстраняясь, хотя и знаю, в чем дело.
– Так, кое-что. Удержит уровень, пока ответственность за тебя возьмут другие. Садись и жди, когда назовут твое имя.
В животе все урчит и ворочается. Я сижу. Двое других смотрят на меня широко открытыми глазами. Чувствую, как по венам разливается «хэппи джус», как снижается напряжение. Показатели постепенно подтягиваются до 5, но мысли от этого не останавливаются.
Что, если я не понравлюсь родителям? Даже когда я стараюсь по-настоящему – а это, по правде говоря, далеко не всегда, – расположить к себе людей мне бывает трудно. Их раздражает, когда я говорю или делаю не то, чего они ожидают.
Что, если они не понравятся мне? Я ничего о них не знаю, кроме имен. У меня одна фотография – висела в рамке на стене в больничной комнате, а теперь лежит в сумке. Дэвид, Сандра и Эми Дэвис – папа, мама и старшая сестра. Они улыбаются в камеру и выглядят людьми довольно приятными, но кто знает, какие они на самом деле?
Но, в конце концов, все это не имеет значения, потому что, какими бы они ни были, я должна понравиться им.
Других вариантов нет.
Глава 2
Процедура обработки довольно проста: меня сканируют, фотографируют и взвешивают. Потом снимают отпечатки пальцев.
Выпуск – дело другое. Сопровождающая медсестра объясняет, что я должна поздороваться с папой и мамой, потом мы подпишем кое-какие документы, станем одной большой и счастливой семьей и будем жить долго и счастливо. Есть только одна проблема, и я, конечно, замечаю ее сразу: что, если они посмотрят на меня и откажутся подписывать бумаги? Что тогда?
– Стой прямо! И улыбайся, – шипит медсестра и толкает меня за порог.
Изображаю широкую улыбку, хотя и знаю, что толку от нее никакого: напуганная и несчастная, я не стану вдруг прекрасной и счастливой – скорее буду выглядеть слабоумной.
Останавливаюсь у двери. А вот и они. Я почти ожидаю увидеть их такими же, как на фотографии, в той же одежде, как кукол. Но нет, одеты они по-другому, и стоят в других позах, и детали бросаются в глаза и требуют внимания: всего слишком много, и все грозит отбросить меня в красную зону, хотя в моих венах еще держится «хэппи джус». В ушах звучит усталый голос учительницы, снова и снова, как будто она стоит рядом, повторяющей одни и те же слова: «Не все сразу, Кайла. По шажочку».
Я сосредотачиваюсь на их глазах и оставляю все остальное на потом. У папы они серые, непроницаемые, спокойные; у мамы – мягкие, светло-карие, в крапинку, нетерпеливые, как у доктора Лизандер, ничего не упускающие. И моя сестра… Глаза у нее широкие и темные, почти черные; смотрят на меня с любопытством. Кожа – словно шоколадный бархат, теплая и как будто светится. Когда, несколько недель назад, прислали фотографию, я спросила, почему Эми так не похожа на родителей, и получила резкий ответ, что, мол, раса не важна и обращать на это внимание или комментировать в нашей восхитительной Центральной Коалиции считается непристойным. Но как можно не видеть?
Втроем они сидят на стульях за столом напротив еще одного мужчины. Все смотрят на меня, но никто ничего не говорит. Моя улыбка все более и более ощущается как нечто неуместное, как зверек, который умер и остался на моем лице приклеенной, мертвой гримасой.
Потом папа соскакивает со стула.
– Кайла, мы так рады принять тебя в нашу семью. – Он улыбается, берет меня за руку и целует в щеку. Щека у него колючая, а улыбка теплая, настоящая.
Мама и Эми тоже встают. Они окружают меня, все высокие, на несколько дюймов выше меня с моими пятью футами. Эми берет под руку и гладит по волосам.
– Какой чудный цвет, как топленое молоко. И такие мягкие!
Мама тоже улыбается, но ее улыбка ближе к моей.
Мужчина за столом откашливается и шуршит бумагами.
– Распишитесь, пожалуйста.
Мама и папа ставят подписи там, где он указывает, и папа протягивает ручку мне.
– Распишись здесь, Кайла. – Мужчина указывает на пустую строчку в конце длинного документа. «Кайла Дэвис» напечатано ниже.
– Что это? – Слова выскакивают раньше, чем я успеваю вспомнить постоянное наставление доктора Лизандер: «Прежде подумай, потом говори».
Мужчина за столом вскидывает брови – на его лице поочередно отражаются удивление и раздражение.
– Стандартный договор о переводе из принудительного лечения на отбывание наказания без заключения. Расписывайся.
– Можно сначала прочитать? – спрашиваю я, идя на поводу проснувшегося упрямства, хотя другая часть меня уже шепчет: «плохая идея».
Он щурится, потом вздыхает.
– Да. Можешь. Остальным предлагаю подождать, пока мисс Дэвис воспользуется своими законными правами.
Листаю страницы, но их дюжина, и строчки теснятся и расплываются перед глазами, а сердце начинает грохотать все быстрее.
Папа кладет руку мне на плечо. Я оборачиваюсь.
– Все в порядке, Кайла. Продолжай, – говорит он спокойно и ободряюще. Отныне я должна слушать его и маму. И тут мне вспоминается все, что терпеливо объясняла последнюю неделю медсестра: это часть того, что записано в контракте.
Я краснею и ставлю подпись: Кайла Дэвис. Уже не просто Кайла – это имя выбрала администратор, когда я только-только открыла глаза в этом учреждении девять месяцев назад. У нее была тетя с такими же, как у меня, зелеными глазами. И теперь у меня есть собственная фамилия, потому что я – часть этой семьи. Это тоже указано в контракте.
– Позволь, я возьму. – Папа поднимает мою сумку. Эми берет меня под руку, и мы выходим через последнюю дверь.
Выходим, оставляя за спиной все, что я знала.
Выезжаем из подземного паркинга по спиральному рампу. Мама и папа рассматривают меня в зеркало. Что ж, я тоже их рассматриваю.
Может быть, думают, как так случилось, что у них две такие не похожие друг на дружку дочери и что с цветом кожи, обращать внимание на который не положено, тоже ничего не поделаешь.
Эми сидит рядом со мной на заднем сиденье. Высокая, грудастая – ей девятнадцать, и она на три года старше меня. Я маленькая и худенькая, у меня легкие блондинистые волосы; у нее они темные, густые и тяжелые. Она – потрясная, так один из медбратьев отзывается обо всех медсестрах, которые ему нравятся. А я…
Ищу слово, противоположное тому, какая Эми, и не нахожу ничего подходящего. Может быть, это и есть правильный ответ. Я – чистая страница. Ничего интересного.
На Эми свободное красное платье с длинными рукавами, но один рукав подтянут, и я вижу ее «Лево». Смотрю и от удивления хлопаю глазами: так она тоже Зачищенная. «Лево» у нее более старой модели, шире и толще. Мой – тонкий, на золотой цепочке и похож на часики или браслет, но это, конечно, никого не обманывает.
– Я так рада, что ты моя сестра, – говорит она, и этому можно верить, потому что большие цифры на экране показывают 6.3.
Подъезжаем к воротам. У ворот охрана. Один из охранников подходит к машине, другие наблюдают из-за стекла. Папа нажимает кнопки, и все окна и багажник открываются.
Мама, папа и Эми подтягивают рукава и высовывают руки в окна. Я делаю то же самое. Охранник смотрит на папины и мамины запястья – на них ничего нет – и кивает. Потом подходит к Эми и подносит к ее «Лево» какую-то штуку. Штука пищит. Он повторяет процедуру с моим «Лево» – прибор тоже пищит. Охранник заглядывает в багажник и опускает крышку.
Шлагбаум поднимается, и мы проезжаем.
– Кайла, чем бы ты хотела сегодня заняться? – спрашивает мама.
Мама круглая и колючая. И нет, это нисколько не нелепо. Пусть она мягкая и полненькая, но глаза у нее острые, а слова резкие, отрывистые.
Машина сворачивает на дорогу, и я оборачиваюсь. Больничный комплекс знаком мне только изнутри. Он длинный и высокий. Бесконечные ряды маленьких зарешеченных окон. Высокая ограда, башни с охранниками через равные промежутки. И…
– Кайла, я задала вопрос!
– Я… не знаю.
Папа смеется.
– Конечно, Кайла, не беспокойся. Разумеется, Кайла не знает, чем ей хотелось бы заняться, ведь она не знает, чем можно заняться.
– Перестань, мама. – Эми качает головой. – Давайте поедем домой. Пусть Кайла немного обвыкнется, как и сказала врач.
– Конечно, врачи ведь знают все, – вздыхает мама, и у меня такое чувство, что они продолжают какой-то давний спор.
Папа смотрит в зеркало.
– А тебе известно, Кайла, что пятьдесят процентов врачей заканчивали школу с худшими в классе оценками?
Эми смеется.
– Ну ты и скажешь, – говорит мама, но тоже улыбается.
– А вы слышали про доктора, который не мог разобраться, где право, а где лево? – Папа заводит длинный рассказ о врачебных ошибках, и мне остается только надеяться, что в нашей больнице ничего такого не случалось.
Но вскоре я забываю обо всем на свете и о том, что они делают и говорят, и только смотрю в окно.
Лондон.
В голове начинает складываться новая картина. Новая Лондонская больница отступает, сливается с окружающим ее морем. Бесконечные дороги, машины, здания. Некоторые, вблизи больницы, потемневшие, с заколоченными окнами; в других жизнь бьет ключом. Белье на балконах, какая-то зелень, занавески трепещут на ветру. И повсюду – люди. Одни едут в машинах, другие идут по улицам пешком. Толпы людей, а еще магазины и офисы, и в них тоже люди, торопятся, спешат во всех направлениях, не обращая внимания на охранников, которых все меньше и меньше, чем дальше от больницы.
Доктор Лизандер много раз спрашивала меня об этом. Откуда у меня это стремление наблюдать и все знать, запоминать и организовывать все отношения и положения?
Не знаю. Может быть, мне не нравится ощущение пустоты. Вокруг так много недостающего, того, что нужно исправить.
В те дни, когда я только училась ходить, ставить одну ногу перед другой и не падать, я обошла все, какие только могла, этажи больницы, сосчитала их и нанесла на карту в моей голове. Я могла найти любой сестринский пост, любую лабораторию, любую палату с завязанными глазами. Я и сейчас могла бы закрыть глаза и все ясно увидеть.
Но Лондон – другое дело. Целый город. Чтобы составить карту, пришлось бы пройти по каждой улице, а мы, похоже, едем по прямой к «дому», деревне в часе езды к западу от Лондона.
Конечно, в больничной школе я видела карты и картины. Каждый день в течение нескольких часов нас пичкали общими знаниями, вкладывая в наши пустые мозги столько, сколько они могли принять, готовя нас к выпуску.
Сколько именно – зависело от разных причин. Что касается меня, то я схватывала все, запоминала каждый факт, зарисовывала и записывала каждую деталь в блокнот, чтобы не забыть. Большинство других были не столь восприимчивы. Они только улыбались полусонно всем и всему. Когда нас зачищали, удовлетворенность и согласие в наших психологических профилях поднимали до верхних значений.
Что касается улыбок, то у меня и повышать было нечего ввиду исходного отсутствия.
Глава 3
Папа достает из багажника мою сумку и идет, насвистывая, с ключами в руке к дому. Мама и Эми выходят из машины. Я остаюсь на месте, и они поворачиваются ко мне.
– Идем, Кайла. – В голосе мамы слышится нетерпение.
Я толкаю дверцу. Сильнее и сильнее. Ничего. Смотрю на маму – выражение на ее лице полностью соответствует тону, и в животе у меня все стягивается и завязывается в узелок.
Эми открывает дверцу снаружи и объясняет:
– Тяни ручку вниз, а потом толкай дверцу. Понятно?
Она снова закрывает дверцу. Я берусь за ручку и делаю, как говорит Эми. Дверца распахивается, и я выхожу, радуясь, что могу размять ноги и потянуться после долгого сидения в машине. Из-за дорожных «пробок», отклонений от маршрута и прочих задержек один час обернулся тремя, и с каждым часом мама все больше злилась и раздражалась.
Тепрь она хватает меня за запястье.
– Посмотри. 4.4 только потому, что не может разобраться, как открывается дверца. Господи, вот уж потрудиться придется.
Я хочу возразить, сказать, что это несправедливо и что дело не в дверце, а в отношении. Хочу, но молчу, потому что не знаю, что можно говорить, а что нельзя. Поэтому я ничего не говорю и только прикусываю изнутри щеку.
Мама идет за папой в дом, а Эми обнимает меня за плечи.
– Ты не обращай внимания. Она просто нервничает из-за опоздания с твоим первым обедом. А откуда тебе знать про дверцу, если ты в автомобиле никогда раньше не бывала, ведь так?
Она выдерживает паузу, и я снова не знаю, что сказать, но теперь по другой причине. Эми такая милая. Стараюсь улыбнуться – получается что-то слабенькое, но теперь уже непритворное.
Эми улыбается в ответ, и у нее это выходит много лучше.
– Пока не вошли, оглядись, ладно?
Справа от дома, там, где стоит машина, похрустывают и шевелятся под ногами камешки. Передняя лужайка – зеленый квадратик травы. Слева – большое, крепкое дерево. Дуб? Листья желтые, оранжевые, красные, много опавших. Листья опадают осенью, напоминаю я себе, а что сейчас? 13 сентября. По обе стороны от входной двери всклокоченные красные и розовые цветы роняют на землю лепестки. И так много пространства вокруг. Так тихо после больницы и Лондона. Я стою на траве и глубоко вдыхаю прохладный, свежий воздух. В нем запах сырости, жизнь и умирание – как и в опавших листьях.
– Идем? – говорит Эми, и я следую за ней в холл. За ним комната с диванами, лампами и столиками. На стене – огромный, плоский черный экран. Телевизор? Он гораздо больше того, что был в больничной рекреационной. Правда, там меня после первого раза к телевизору больше не подпускали – начались кошмары. Эта комната ведет в другую – с длинными рабочими поверхностями, шкафчиками вверху и внизу и здоровенной духовкой, перед которой склонилась со сковородкой мама.
– Иди в свою комнату, Кайла, и разложи до обеда вещи, – говорит она, и я вздрагиваю.
Эми берет меня за руку.
– Сюда. – Она тянет меня в холл, потом по лестнице наверх, в другой холл – с тремя дверьми и еще одной лестницей.
– Наши комнаты – здесь, папина и мамина – выше. Вот это – моя дверь. – Эми указывает направо. – Там, в конце, наша общая ванная. У них – своя, наверху. А вот эта – твоя. – Она кивает на дверь слева.
Я смотрю на Эми.
– Входи.
Дверь приоткрыта. Я толкаю ее и вхожу.
Комната больше моей больничной. Моя сумка уже здесь, стоит на полу, где оставил ее папа. Оглядываюсь – туалетный столик с ящичками, зеркало над ним, рядом платяной шкаф. Раковины нет. Большое широкое окно выходит на переднюю лужайку.
Две кровати.
Эми входит следом за мной и садится на одну из них.
– Мы подумали и решили для начала поставить две, чтобы, если ты захочешь, я могла остаться с тобой. В больнице говорили, что это, возможно, неплохой вариант, пока ты не освоишься.
Больше она ничего не говорит, но я могла бы продолжить. Должно быть, им рассказали. На случай, если у меня будут кошмары. Кошмары случаются нередко, и если, когда я просыпаюсь, рядом не оказывается кого-то, уровень падает слишком низко, и «Лево» отключает меня.
Я сажусь на другую кровать. Рядом что-то округлое, черное, пушистое. Протягиваю руку… и останавливаюсь.
– Не бойся. Это наш кот, Себастиан. Очень дружелюбный.
Осторожно касаюсь шерстки пальцем. Теплая. Мягкая.
Он шевелится, вытягивает лапки и зевает.
Я, конечно, видела кошек на фотографиях. Но здесь совсем другое. Это не какой-то плоский образ – живое, хрипловатое дыхание, шелковистый, переливающийся мех, большие желто-зеленые глаза.
– Мяу.
Я вздрагиваю.
Эми встает, наклоняется.
– Погладь его. Вот так… – Она проводит ладонью по его спинке, от головы до хвоста. Я копирую ее жест, и он издает глубокий урчащий звук, вибрацией проходящий от горла через все тело.
– Что это?
Эми улыбается.
– Он мурлычет. Значит, ты ему нравишься.
За окном темно. Эми спит здесь же, в комнате. Себастиан тихонько мурлычет рядом, когда я поглаживаю его. Дверь приоткрыта – для кота – и снизу доносятся звуки – звон посуды, голоса.
– Малышка у нас тихая, правда? – Это папа.
– Уж да. Совсем не то, что Эми. Та с первого дня, как только появилась здесь, без конца болтала и хихикала.
– И до сих пор не успокоится. – Он смеется.
– Да, она совсем другая девочка. Немного странная, верно… смотрит этими большими зелеными глазами и смотрит.
– Она такая милая. Ты только дай ей оглядеться, привыкнуть. Дай ей шанс.
– Он ведь у нее последний, да?
– Тише.
Дверь внизу закрывается, и я ничего больше не слышу. Только бормотание.
Я не хотела уходить из больницы. Нет, оставаться там вечно я тоже не хотела, но в тех стенах мне все было знакомо. Там я знала, чего ожидать.
Здесь все неизвестно.
Но все не так страшно, как мне представлялось. Я уже вижу, что Эми – милая. Папа вроде бы в порядке. Себастиан, как мне представляется, будет лучшей заменой шоколаду, если уровень упадет слишком низко. И кормят здесь намного лучше. Мой первый воскресный обед. У нас такое каждую неделю, говорит Эми.
Обед и – не душ, нет, а ванна – полная до краев, горячая ванна, и как результат – почти 7 к ночи.
Мама считает меня странной. Надо иметь в виду и стараться не смотреть на нее так.
Меня затягивает сон. В голове проплывают ее слова.
Последний шанс…
Неужели у меня были другие шансы?
Последний шанс…
Я бегу.
Волны хватаются за песок у меня под ногами. Левую вперед… теперь правую… снова левую… снова правую… Рваное, с хрипом дыхание… вдох… выдох… Легкие, кажется, вот-вот лопнут. Но я бегу. Золотой песок рассыпается под ногами и тянется вдаль насколько хватает глаз. Я карабкаюсь вверх, соскальзываю вниз и бегу.
Ужас хватает за пятки.
Он ближе и ближе.
Я могла бы обернуться и встретить его лицом к лицу, посмотреть, что он такое.
Я бегу.
– Шшш, я с тобой.
Я сопротивляюсь, потом понимаю, что это Эми и она меня обнимает.
Дверь открывается, из коридора в комнату льется свет.
– Что происходит? – спрашивает мама.
– Просто приснилось что-то, – отвечает Эми. – Но теперь все в порядке. Правда, Кайла?
Сердце постепенно успокаивается, в глазах проясняется. Я отстраняюсь.
– Да, все хорошо.
Я произношу эти слова, но какая-то часть меня все еще бежит.
Глава 4
Я плыву между деревьями, верчусь и вытягиваюсь на земле, на траве и ромашках. Я одна. Смотрю на ползущие по небу облака, принимающие полузнакомые формы, складывающиеся в полузнакомые лица. Имена ускользают, и я не пытаюсь их удержать – просто лежу неподвижно и никем не притворяюсь.
Пора. Я рассеиваюсь, как туман, и исчезаю. Вместо деревьев и неба – тьма опущенных век, вместо щекотанья травы – прочность кровати.
Тихо. Почему так тихо? Биологические часы подсказывают, что сейчас позже 5 утра, но звонок не прозвенел, и по коридору не разъезжают, лязгая и дребезжа, тележки с завтраком.
Лежу тихонько, замираю, задерживаю дыхание и прислушиваюсь.
Мягкое, ровное дыхание. Близко. Неужели я вырубилась прошлым вечером? Неужели у меня в комнате Следящий? Если так, то он не столько следит, сколько спит.
В другом направлении негромкие, но бодрые звуки, то оживающие, то затихающие, как музыка. Птицы?
Что-то теплое у моих ног.
Я не в больничной палате. Память возвращается, и я открываю глаза.
Никакого Следящего на другой кровати – там спит Эми. Дышит глубоко, как и Себастиан у моих ног. Может быть, она тоже Следящий, но только иного рода?
Тихонько соскальзываю с кровати, подхожу к окну и отвожу штору.
Рассвет.
Красные мазки по небу, розовые завитушки облаков, как металлические стружки, свет, сияющий на листьях и влажной траве, буйные разливы цвета. Оранжевый, золотой, красный и все прочее.
Красота.
В больнице мое окно выходило на запад. Я видела закаты, блокированные, правда, зданиями, но никогда – рассвет.
Птахи не одни, у них есть друзья, и когда они присоединяются, негромкая поначалу песня набирает силу. Я толкаю окно, раскрываю шире, высовываюсь и дышу. Воздух свежий, без металлического привкуса, без запаха дезинфицирующих средств. В нем сырость зелени, сада и полей за ним, мерцающих в раннем свете.
Я знаю, хотя не знаю откуда: город – не мое. Я была – и есть – деревенской девчонкой. Иначе и быть не может. Вот почему это место больше похоже на дом.
Нет, не похоже на дом, оно и есть дом – на вчера, сегодня, завтра и еще много-много дней в будущем. Но еще раньше я стала той, кто я есть сейчас. Доктор Лизандер говорит, что мое подсознание рождает вещи, проверить достоверность которых невозможно. Незнакомое следует познавать через логику и здравый смысл, так же как диаграммы, карты и лица, которые я рисую.
Внизу – блестящая трава, опавшие листья до невозможности насыщенных оттенков и растянувшиеся вдоль дома увядающие цветы. Все так и просит – возьми, перенеси на бумагу. Я осторожно закрываю окно и прохожу через комнату. Эми не шевелится, только грудь едва заметно поднимается и опускается в размеренном ритме.
С кровати за мной наблюдают два зеленых глаза.
– Мяу!
– Шшшш. Не разбуди Эми, – шепчу я и провожу ладонью по меховой спинке Себастиана. Он потягивается и зевает.
Где мои принадлежности для рисования?
Сумку разбирала накануне Эми, а я в общей суете растерялась и не обратила должного внимания, куда она их положила.
Выдвигаю один ящик, потом другой. Осторожно и тихо. И наконец нахожу – папку с рисунками, карандаши и блокнот для набросков.
Вынимаю все и обнаруживаю под папкой шоколадки – прощальный подарок от медсестер десятого этажа в то последнее утро. С удивлением сознаю, что это было всего лишь вчера. А кажется, намного раньше, и воспринимается как часть прошлого.
Уровень – 6.1. Во всяком случае, не ниже. Так что шоколадка мне сейчас не нужна. С другой стороны, разве всегда требуется какой-то предлог? Я разворачиваю обертку.
– Интересный вариант для завтрака. – Эми садится и зевает. – Так ты ранняя пташка?
Смотрю на нее непонимающе.
– Ты всегда встаешь рано?
Задумываюсь.
– Наверно, да. Хотя, может быть, это потому, что в больнице по-другому нельзя.
– Ох, да. Помню этот жуткий утренний звонок. Завтрак в шесть утра. – Она ежится.
– Хочешь? – Я протягиваю шоколадку.
– Мммм, соблазнительно. Может быть, позже, когда совсем проснусь. А это что? – Эми смотрит на папку у меня в руке.
– Мои рисунки.
– Можно посмотреть?
Колеблюсь. Вообще-то я редко показываю рисунки кому-то, хотя доктор Лизандер настаивала на том, чтобы проверять их более-менее регулярно.
– Если не хочешь, не надо. Ты вовсе не обязана это делать.
Я сажусь рядом с ней, раскрываю папку и достаю листы. Эми смотрит на верхний и ахает. Это мой автопортрет. На нем я, но другая: одна половина лица – как отражение в зеркале, а другая половина показана без кожи, и глазное яблоко свешивается из пустой глазницы.
– Можно? – Она протягивает руку, и я подаю ей рисунок. Вот только раньше сверху лежал другой. Начинаю перебирать листы.
– У тебя так хорошо получается. Поразительно.
В папке не все, и сама стопка не такая толстая, какой должна быть. Где же остальные?
– Что-то не так?
– Нескольких недостает.
– Уверена?
Я киваю. Просматриваю еще раз, медленнее, не торопясь. Те, на которых я, моя комната, воображаемые места и люди, на месте, а вот многих других нет.
– Уверена. Пропала почти половина.
– Что там было?
– Всякое разное. Медсестры. Мой больничный этаж. Карты разных мест. Доктор Лизандер. И…
– Ты сказала, доктор Лизандер? – Эми смотрит на меня удивленными глазами.
Я киваю, продолжая просматривать рисунки, почти уверенная, что если поискать внимательнее, то они найдутся.
– Та самая доктор Лизандер? Ты и вправду ее знаешь?
Я больше не ищу. Хватит. Их здесь нет. Пропали.
Бзззз. Предупреждение с запястья. 4.3, и падение продолжается.
Эми обнимает меня за плечи. Я дрожу, но не от холода. Кто же мог так со мной поступить? Забрать то единственное, что действительно принадлежит мне.
– Ты ведь можешь нарисовать еще? Можешь?
3.9…
– Кайла!
Эми трясет меня.
– Подними голову!
Я отрываю взгляд от автопортрета, от мертвого глаза в пустой глазнице. Смотрю на Эми. В ее глазах страх и беспокойство за меня.
3.4…
– Кайла, ты можешь нарисовать меня. Прямо сейчас.
Она вытягивает блокнот, сует мне в руку карандаш.
И я рисую.
Глава 5
– Можно посмотреть? – спрашивает Эми и вытягивает шею. Я поворачиваю лист так, чтобы она не увидела.
– Еще нет. И сиди спокойно, а то я не смогу закончить.
– Вот еще… раскомандовалась.
– Уже недолго, – говорю я и, бросив взгляд на Эми, наношу последние штрихи.
Эми улыбается.
– Какой у тебя уровень?
Я поворачиваю запястье.