За полем зрения на землю падали огромные тела. Предназначение пещеры, хотя и не всё, открылось Джесс: наскальная живопись оказалась всего лишь изображением стада, некогда загнанного в эту яму, где звери разошлись на куски, как дерево на щепки. Видение пришло из тьмы.
Мэдди в красных ботинках наконец-то затихла, и ее молчание оказалось хуже, чем истерика.
В той пещере нечто постоянно охотилось, и смысл росписей на стене понимали только те, кто умирал от ужаса во мраке. Когда разум сокращается до искры, падающей в холодное ничто, верх, низ, север, юг, далекое и близкое теряют всякий смысл. Джесс познала это на собственной шкуре. И только на такой темной глубине, когда искра разума была готова угаснуть, ей даровали подобные видения.
Джесс бросилась бежать, оставив девчонку в красных ботинках и чужом жилете позади. Она скулила, стоя на четвереньках.
А Джесс бежала вместе с красными людьми – они появились вокруг и бросились прочь, загнав стадо в пещеру смерти. Вслед убегавшему красному народцу во тьме неслись голодные яростные возгласы, а Джесс вместе с ними, задыхаясь, бросилась в туннель – может быть, ведущий туда, откуда она пришла. В ее ушах стояли звуки дудки, визг и хрипы волов – они умирали.
На красных людях были маски из палок, колючек и волос; из-под головных уборов раздавалось кряхтение, а из глазниц смотрели выпученные белые глаза. Красный народец вонял разлагающейся плотью, останками в яме с костями, куда люди подносили корм жутким хохочущим псам. Но Джесс продолжала бежать с ними вместе, краснея их вечным гневом, облачаясь в красный, минуя кошмары на стенах – продолжала бежать бок о бок с прошлым в будущее.
Фонарик давным-давно выпал из ее руки, но он был не нужен – серебристый свет луны придавал земле новый вид, показывал лица, не видные днем. Оттуда Джесс бежала сюда, пересекая некую границу под землей.
Наконец на выходе из туннеля показалось позднее солнце размером с монету. Оно вывело женщину на поверхность, где плющ погребал под собой исцарапанные стены карьера, а тяжелые цветы буддлеи кивали, расцвечивая зелень фиолетовым. Джесс упала и лежала, пока солнце не село и мир над землей не стал таким же темным, как мир под ней.
Когда она вернулась на ферму, Тони спросил, где девчонка: первым делом ее мужчина подумал о любовнице-простушке Мэдди, которую Джесс оставила под землей вместе с обезумевшим стадом. Красный народец загнал зверей навстречу своим богам в яму с костями – Джесс поняла это инстинктивно. Окружив стадо, красные люди гнали копытных внутрь, а потом бросались в бег, чтобы тоже не стать единым целым с карьером.
Там, откуда убежали Джесс и красные люди, все показывало серебристой луне свое дьявольское лицо.
Девчонка Мэдди осталась там, среди прямоходящих белых сук. Наверное, они все еще прижимали ее беременными брюхами с острыми розовыми сосками, продолжая работать мокрыми челюстями. Речь этих белых псов, ходивших прямо, как люди, широко-широко открыла глаза Джесс – она смогла видеть в темноте и далеко назад во времени. Своим хихиканьем эти твари расширили трещину и призвали другую себе подобную – ее Джесс не видела, но слышала, а вот бедняжка Мэдди, возможно, и увидела то, что вышло из расселины.
На ферме Джесс обо всем этом рассказала.
Начался спор о наркотиках и о том, не слишком ли убойным оказался порошок. Менеджер и фотограф спустились под землю, где была Джесс, с фонариками и вернулись с белыми как полотно лицами. Менеджер обблевал все свои габардиновые брюки бутылочно-зеленого цвета.
– Я же говорила, говорила, – восклицала Джесс. – Невероятно!
Но нашли они только мертвую девчонку, Мэдди. Она ползла, пока юное сердечко не перестало биться. Что ползло рядом с ней, известно только Богу, но при виде лица девчонки фотограф сел и до конца вечера молчал, не в силах говорить.
Мэдди Гросс умерла и окоченела с необъяснимой скоростью. Последние мысли девчонки пропитал ужас от увиденного – он стоял в ее глазах и застыл на лице, как маска. Все гости, кроме Эйда, – который любил Джесс – покинули ферму.
Тони и Эйд спустились туда вместе. Эйд играл в группе дольше всех остальных, и Тони думал, что ему можно доверять. Они вытащили труп девчонки в тележке, привезенной Эйдом из старого сарая, и, точно школьники, что-то стащившие, бросили главную улику на краю фермы. Всю ночь потом эти двое провели за разговорами и выпивкой, придумывая объяснение на будущее.
Тем же летом Джесс нашла маски.
46
Деревья, под которыми Хелен осторожно продвигалась через лес, заканчивались у деревянной ограды. Внутри ограды находился клочок мягкой почвы, а за ним – черный сарай без дверей.
В огороженном прямоугольнике красной жижи лежали на боку трое копытных животных – полностью неподвижные, за исключением редкого усталого взмаха одного черного хвоста.
Вдруг поднялась лошадиная голова – уши опущены, в глазах невыносимая боль, в гриве запутались комки земли. «Пони».
Три черных пони – два нормального размера, третий поменьше, наверное, жеребенок. Двое умерли, но в третьем еще теплилась жизнь. Однако, насколько было видно из-за ограды, едва ли какое-либо животное могло пережить увечья, подобные тем, что нанесли едва узнаваемым телам лошадей.
Из некогда округлого живота того пони, что еще шевелился, вывалились красные и лиловые кишки, резиново-влажные, еще горячие; рядом с ними в грязи валялся мешок из кожи цвета баклажана. У второго взрослого пони отсутствовал кусок горла – в нижней части шеи красной лентой зияла рана.
Ноги Хелен подогнулись, и она оперлась на верхний прут ограды. Существо, это сделавшее, возможно, еще поблизости. Ей неожиданно захотелось запереться в полицейской машине за воротами, но разве ветровое стекло защитит от твари, настолько стремительно уничтожившей этих животных? Судя по их ранам, убийца обладал немалой скоростью и силой. Какой же огромной должна быть пасть, чтобы вырвать такой кусок из горла пони?
Хелен всмотрелась в разваливающийся деревянный сарай за загоном – внутри ничего не двигалось, но ей удалось разглядеть безжизненные тела по крайней мере трех собак: их будто раздавили, втоптали в землю. «Кент?»
Те самые звери, что издавали ужасный хохот, рык и визг во время кровавой грызни, зарезали пони и собак. И на этой мерзкой ферме были люди – где они сейчас? И где двое полицейских, приехавших сюда с Хелен?
По деревьям пробежала волна синего света, и вторая полицейская машина-универсал с визгом проехала к загону.
Держась за ограду обеими руками, так как от ног отхлынула вся кровь, Хелен пошла ближе к дороге. Ее позвоночник напрягся в предчувствии, что сейчас из мрачных глубин сарая выбежит ужасное чудовище. Этого не произошло, но тут Хелен поняла, что у третьего, самого маленького пони, оторвали голову, и она лежит рядом с телом черным лохматым грузом, красным в том месте, где голову отделили от шеи. Животное оскалило зубы в момент гибели.
Когда Хелен оказалась на краю дороги, полицейская машина проехала мимо. Присутствие новых полицейских успокаивало, и часть мозга Хелен, не полностью пораженная шоком, решила поискать тех двух, что привезли ее сюда: они объяснили бы своим коллегам ее присутствие. Больше всего, правда, Хелен хотелось знать, целы ли они: эти двое полицейских были так молоды, так отважно бросились в это ужасное место, чтобы задержать мучителей Хелен. Однако вид пони и собак говорил – едва ли констебли в безопасности.
У загона с пони сирена машины прогудела и замолчала, одна за другой захлопали двери. Сначала два офицера полиции, выбравшись из автомобиля, молчали. Наконец один прошептал:
– Господи Иисусе… – среди царящего отчаяния это имя звучало более весомо.
За пределами поля зрения Хелен наконец-то прекратились стоны раненого, но другой мужчина все продолжал свою странную вопрошающую речь, и одинокая женщина все плакала. Кто-то выжил – как минимум двое человек. Наверно, полиция их нашла.
Хелен приближалась к звукам человеческих страданий вслед за машиной. Если у нее хватит сил заглянуть в глубины фермы, она поймет, что произошло только что. Хелен должна была увидеть, понять и узнать – ради Линкольна, ради мучительной в своей неизвестности причины, почему трое мужчин пытались утопить ее в море и почему владелица мотеля разделась, окрасилась в красный и стала визжать, как шимпанзе. Потребность знать достигла такой силы, что сводила с ума.
Из центра частной дороги Хелен видела, как из-за деревьев выступили крыши еще нескольких зданий. Во время своего первого визита женщина издалека заметила эти развалины с неровными серыми шиферными крышами. Оттуда выходили мужчины и бесцельно стояли на дороге.
По-видимому, внутри что-то взорвалось – сараи были повреждены, из самого крупного шел дым.
Хелен молча прошла мимо опустевшей полицейской машины, остановившейся напротив зиявшей двери сарая с дымом. Там сидел красный человек и глубокомысленно говорил – то ли сам с собой, то ли с кучей внутренностей у себя на коленях. Все его тело покраснело от крови, вытекшей из туловища, и от краски – той же, что на похитителях Хелен в гостинице.
Двое вновь прибывших полицейских неподвижно стояли по сторонам от обмякшего, выпотрошенного, но, как ни странно, все еще живого существа.
В десяти метрах от машины на дороге лежал другой труп. Судя по одежде – черные брюки, ботинки, пояс для инвентаря и белая рубашка, – труп некогда был одним из них: полицейским. А именно констеблем-мужчиной, который привез Хелен сюда, бросился на ферму навстречу женскому крику, а теперь лишился головы.
Пара живых полицейских не знали, за что браться сначала: то ли за обезглавленного коллегу, то ли за существо, бормотавшее у сарая. Его туловище раскрыли, как картонную коробку, но он до сих пор оставался живым, хотя при виде того, что теперь блестело между ног, его разум, должно быть, перегорел, точно предохранитель.
Еще дальше по дороге Хелен заметила тощего алого старика – у него оторвало руку. Он медленно ковылял в неизвестном направлении; его движения были так же необъяснимы, как и тонкая дудочка (или что-то вроде нее) в оставшейся руке.
Наконец старик повалился на бок, и полицейские зашевелились: они его тоже заметили, но до сих пор не могли двигаться. Один полицейский бросился в машину, чтобы включить рацию, второй – к багажнику: порывшись внутри, он поднял снизу полку и отворил крышку. Под ней Хелен увидела тусклые очертания огнестрельного оружия, закрепленного липучками.
Полицейские были так потрясены, а Хелен – настолько онемела и застыла от шока, что они даже не заметили ее на обочине напротив.
В сарае на земле тлели угли от костра, а вокруг валялись, по-видимому, очередные трупы. Насколько Хелен могла их разглядеть, они были раздеты, а плоть имела темный цвет. У входа в сарай на боку лежало кресло-коляска, совершенно здесь неуместное.
Один из полицейских вернулся к побоищу с небольшим пистолетом-пулеметом, второй к нему присоединился, достав из багажника пистолет и фонарь. Замерев на миг у вонючей дымящейся пасти разваливающегося здания, не в силах говорить, двигаться или даже верить своим глазам, полицейские вошли.
Хелен села на асфальт. Она не кричала, чтобы полицейские вдруг ее не пристрелили.
Ее охватила усталость. Она слушала, как полицейские осматривают сарай. Один из них вышел, бледный, как творог, согнулся пополам, опираясь руками о бедра, и его вырвало на землю. За полицейским тянулся дым – Хелен узнала едкий запах горящей конопли.
Три мертвых пони, три мертвых пса, мертвые и умирающие, изувеченные люди. Хелен вспомнила далекий звук, похожий на грохот взрыва, и сменивший его ровный скрежет камней под землей, будто землетрясение.
Если взрыв случился под земной поверхностью, почему у констебля на дороге оторвало голову, а собак втоптало в землю? Женщины-констебля не было видно нигде.
Воображение Хелен хотело представить – и поверить, – что взрыв действительно произошел, что это он уничтожил людей внутри сарая, а ударная волна прокатилась по дороге и загону, нанеся страшные травмы людям и зверям.
Но почему тогда хлипкие сараи остались стоять? И какое отношение ко взрыву имел звериный лай и кровожадный визг?
Испытывая смятение и тошноту, Хелен ощутила внезапное резкое желание оказаться дома и крепко прижать к себе дочку. Желание было настолько сильным, что закружилась голова.
Обмякший человек у стены сарая зашевелился, и взъерошенная голова упала на красную грудь, точно внимательно разглядывая зловонные внутренности, свернувшиеся на коленях.
47
Несколько минут назад
Над жаровнями клубился синий дым, забивал воздух, закрывал собой почерневшие балки.
Голова Кэт кружилась, ей было холодно от тошноты. Она с пристальным ужасом вглядывалась во тьму под решеткой и отвлеклась, только когда медленно вошли два шамана – или чем бы эти звероголовые психопаты себя ни считали и в чем бы ни убеждали свою красную паству.
Как и в тот раз, два тощих тела – голых, жилистых и выкрашенных в красный – сгибались под непропорционально огромными лохматыми головными уборами. Дряхлый Тони Уиллоуз плелся, приветствуя своих последователей, пока его держала за руку дочь Нанна – на ней не было маски. Они появились откуда-то сзади, из-за костра, но Кэт из-за дыма не видела дверь. Вторую старейшину – Джессику Ашер – прикатили в сарай на коляске через главный вход.
Коляску катил сын Джессики с крысиной мордой – Финн, тоже без маски. Колеса кресла месили землю и помет.
Музыканты поприветствовали своих дегенеративных вождей мелодией, пронзительно раздававшейся в вонючей деревянной пещере.
Кэт очень хотелось найти оружие и освободить хотя бы одну руку, хотелось наброситься на них. Кровавое последствие этого означало не только побег, но и удовлетворение от мести. Теперь подобные желания слишком свободно двигались в ее голове – точно пес, пытающийся прорваться с нижнего этажа сознания, вынюхивающий лазейку. Разуму они не поддавались, но говорили о сходстве Кэт с этими людьми, даже при различии мотивов, и ей это было отвратительно. По крайней мере, в ненависти она находила отдых от ужаса и тревоги, которая уже многие часы сжимала ее желудок.
Шестеро красных, прижимавшихся к стене, теперь шагнули вперед, подняли окрашенные руки и заулюлюкали. Эти растрепанные имбецилы напоминали бродяг из далекого прошлого, некогда наслаждавшихся примитивным экстазом, но теперь в своем опьянении бессильных его вернуть. Если прибытие двух стариков, не способных даже самостоятельно войти в это древнее место жертвоприношений, и вдохновляло красных, то крики их все равно не могли сравниться с тем, что Кэт слышала, когда расчленяли Стива.
Аляповатые, отвратительные, безумные, целеустремленные, эти твари собирались положить конец всему, чем Кэт была и чем мечтала быть. По-видимому, убийство не кажется жертве таким уж славным.
Под грязными коленями Кэт в земле снова послышался гул. Она отвлеклась от театра красных в сарае: внизу определенно ворочались скалы. Нечто вырвалось из оков, и, возможно, сама земля разверзалась, чтобы открыть закоулки, которые лучше не открывать. Что бы ни обитало внизу, оно стремилось наверх и двигалось быстро; медленное дыхание за решеткой становилось все теплее, невидимая ядовитая пасть все сильнее воняла трупами.
Кэт закричала и попыталась встать, чтобы уменьшить ужас, от которого задыхалась, но отчаянный вопль только привел красный народец в восторг: они знали, что приближалось к поверхности земли, по которой красные ходили босыми ногами. Дудочки снова пронзительно зазвучали, и мысли пленницы бросились в стороны, точно дети, гулявшие одни и испугавшиеся рычащих псов.
Вокруг храма продолжали гудеть мужские голоса – люди куда-то торопились, делали что-то, что Кэт не видела из задымленного сарая. Рычали моторы – кто-то давил педали в пол.
Старик Уиллоуз отбросил руку дочери и принялся издавать гортанные звуки, казавшиеся наполовину звериными. В чем бы ни был смысл этой пугающей речи, красный народец ответил восторженным кошачьим концертом.
Старик Уиллоуз поднял напряженные руки по обе стороны лохматой черной головы. В безумных белых глазах между зубастых челюстей пасти отражался огонь.
Его самка зашевелилась и поднялась из коляски, пошатнулась на миг, но немедленно выпрямилась: в ветхое тело чудесным образом вернулись жизненные силы.
Запятнанное красным, истощенное тело дряхлого матриарха кокетливо и жеманно начало ковылять, завывая при этом фальцетом, дрожавшим на самых высоких нотах. Развеселившись, старуха принялась хлопать по собачьей маске скрюченными, застывшими руками с красными шишками на суставах и вращаться на месте. Костлявые ступни танцевали в грязи, а сама жуткая ведунья напоминала истощенного ребенка, залитого кровью и участвовавшего в детской игре или ее сатанинской версии.
Финн – сын с крысиной мордой – пронес по большой палате чашу из черепа, высоко подняв. Кивая, он раздал причастие всем восьми красным идиотам, по-прежнему визжавшим и игравшим на дудках, выманивая из недр земли своего отвратительнейшего друга.
Каждый сделал глубокий глоток из чаши, чтобы смягчить прибытие сущности, рыскавшей в тайных каменных пещерах внизу – точнее, сущностей. Они торопливо поднимались из своего туннеля к решетке, где металась Кэт, вглядываясь во тьму под ногами.
Возможно, дверь сарая закрыли или слабые обрывки солнечного света наконец скрылись за дождевыми тучами; быть может, небесное тело, несущее свет и тепло, не вынесло предчувствия грядущего. Тьма превратила сарай в пустой сосуд. Снизу и сверху в емкость меж шаткими стенами лилось ничто.
Над головой Кэт и у земли края́ деревянного здания исчезли из виду; единственным источником света остался слабый огонь, несущий в этой жестокой тьме жалкое успокоение. Вонючий сарай и человеческие головы, издававшие вой вокруг, были полностью лишены тепла и безопасности. Наверное, огонь развели рядом с решеткой, чтобы защитить предводителей церемонии: возможно, свет и жара во время гнусных ритуалов отделяли жрецов от того, чему они поклонялись. Кэт инстинктивно приблизилась к огню, насколько могла, не загораясь сама.
«Белые щенята», – кажется, именно их она слышала. Рычание, затем лай, смех, «йип-йип» под землей. Они приближались, и наконец из кромешной тьмы раздалось скуление, потом отвратительный смех и одновременно – рычание влажного горла.
В яме под решеткой когти скребли по камню, огромные силуэты прыгали и царапали прутья. Кэт привязали, чтобы эти твари могли понюхать ее ужас и оценить, насколько она аппетитна.
Из ямы наползала едкая вонь: засохшая кровь, аммиачный навоз, ничем не замутненный запах гнили, настоявшийся за века в закрытом пространстве. Кэт могла задохнуться от одного лишь гнусного дыхания красной земли – она бы этого хотела, чтобы не пришлось видеть источник вони.
Схватив женщину за ноги и руки, две пары рук подтянули ее к решетке. Кэт закричала громче шаманов с их идиотскими первобытными возгласами или красного народа с его какофоническим визгом.
Ее тащили вперед, а Кэт лежала лицом вниз, царапая землю носками. Веревка натянулась так, что, казалось, сейчас вывихнется запястье.
Сквозь пряди волос она видела круг света, где блики огня боролись с тенями. Вокруг столпились волосатые ступни и красные ляжки. Потом Кэт разложили на участке пола для убийства.
Вопреки всему, ее клонило в сон: быть может, тело само производило анестезию, чтобы заглушить панику? Тут Кэт вспомнила картину, которую подавляла в своем сознании уже несколько дней, и мгновенно пришла в себя. Старый рот над морщинистым подбородком обсасывает влажную челюсть с питательным мясом. «Стив».
Кэт закричала – на этот раз так, что казалось, ее легкие порвутся, словно бумажные пакеты.
Ей развязали запястья и лодыжки, и Кэт удалось, сопротивляясь, подняться на колени. Ее держали только двое красных – еще двое пьяно пытались поднять решетку, а затем целиком или по частям кинуть Кэт сущностям, которые так нетерпеливо лаяли и рычали внизу.
Встав на дыбы, Кэт пыталась стряхнуть с себя двух шатающихся красных мужиков и освободить руки, за которые те настойчиво держали.
– Нет! – кричала она, но двое идиотов не обращали внимания и продолжали поднимать решетку, предназначенную не дать верху слиться с низом, хотя их руки дрожали под тяжестью железа.
Неподалеку – возможно, из-за дверей в сарай – мужской голос завопил:
– Дерьмо! Мусора́ приехали!
Еще два голоса, владельцы которых явно торопились, повторили.
Через пару секунд под чьим-то пинком запыхтел мотоцикл, захлопали двери машин, но красные, державшие Кэт, не замечали беспорядков снаружи, как и двое музыкантов, сидевших обратив взоры внутрь себя, словно уйдя в запоздалую кому.
За расширяющейся трещиной в полу Кэт заметила ведунью – сын Джессики Ашер, Финн, тащил ее, точно худенького поранившегося ребенка. Тру́сы торопились сбежать с места преступления – они боялись не только полицейских, но и того, что до сих пор держали в яме. Сын и мать исчезли во тьме задней части здания.
Тони Уиллоуз, щуплое тело которого вновь охватила слабость, жалко хватался за руку дочери, внезапно охваченный стремлением покинуть сарай. Его опьяненные, рассеянные подручные тем временем по-прежнему возились вокруг дыры, пытаясь открыть ее и закрыть там Кэт.
Последние два члена семьи исчезли в той же задней части здания, откуда с такой помпой явился Тони. Семья Уиллоузов оставляла Кэт в лапах своей паствы – наркотики не уменьшили их целеустремленности. Престарелое разношерстное собрание, по-видимому, не замечало ни побега своих жрецов, ни тревоги вокруг здания. Должно быть, вещество в чаше из черепа оказалось очень сильным – его действие становилось все заметнее по тому, как неловко ковыляли красные вокруг тела Кэт. А если решетка отодвинется хоть чуть дальше, она окажется не единственной жертвой здесь.
– Нет. Они убегают. Смотрите! Да смотрите же, Христа ради!
Среди хаоса раздался невообразимо оглушительный животный визг, полный нечеловеческого восторга. Все надежды Кэт на бойцовых собак и крупных кошачьих пошли прахом.
Двое красных отпустили решетку и заковыляли назад, подальше от открытой ими же дыры в земле, словно наконец поняли, что именно вот-вот выпустят на свободу. Один из них оглядывался в дыме и темноте, точно дитя, просящее совета у старших.
Когти сильнее заскрежетали по изнанке металлической печати, теперь закрывавшей только треть ямы, хор глоток зарычал громче. Поднимавшие решетку, должно быть, выжили из ума; теперь же они, казалось, были не в силах ни полностью открыть, ни полностью закрыть врата. То, что оглушительно лаяло в темной дыре, словно очаровало или парализовало тюремщиков Кэт.
Чтобы не видеть того, что увидели они, Кэт рванулась вперед, встала на колени, освободила одну руку и попала кулаком в чье-то лицо, скрытое растрепанными и склеившимися волосами вокруг впалых щек.
Она ударила человека с остекленевшими глазами, потом еще раз заехала кулаком ему в глазницу, и он беззвучно упал. Кэт дернула вторую руку, и сил ей хватило, чтобы уронить второго красного на живот. Она разглядела его потрясенное лицо, ударившееся о землю, – в глаза Кэт смотрел растерянный старик.
Кэт бросилась к огню – в сам огонь. Инстинкт кричал, что в этой адской тьме огонь – единственное, что держит на расстоянии (пусть даже очень малом) нечто, недавно появившееся в современных владениях человека. Чтобы скрыться от сущности, вырвавшейся из-под земли за ней, Кэт готова была бежать босыми ногами по лаве.
Несвязные ноты и крики, призывавшие сущностей из-под земли, прекратились. Их заменил треск влажной плоти. Это раздирали туловище первого красного.
Отвратительный звук раздался из-за затылка Кэт. Она бежала сквозь костер: из-под ее ступней разлетались угли и искры, по штанам для пробежек, которые она носила, не снимая, последние несколько дней, плясали языки пламени; подошвы ног горели, волосы опалил огонь – возле одного уха послышался треск, а нос забил мерзкий запах. Загоревшись, Кэт закричала и упала на четвереньки в полную темноту за костром. Она рухнула не на землю, а на камень, содрав кожу с колен.
Кэт захлопала по мучительно пылавшим ногам и тыльной стороне коленей и обернулась, но тут волна зловонного воздуха задула весь костер разом.
Кэт так и не увидела, как разрывали красных, поднявших решетку, и как именно им оторвало головы. Она только услышала удар двух человеческих тел о стену, куда их бросили. На краткий миг пламя снова проснулось, блеснув кровавым сполохом на каменном потолке, и Кэт увидела, как вниз упали два тела, лишенные своих частей.
Послышался рев испуганных животных, затем оглушительный гром их копыт во тьме. Кэт не видела зверей, но чувствовала порывы ветра от стремительного движения могучих тел. Отойди она на сантиметр дальше от огня, и ее тело растопчут.
В черноте все стадо зарезали. Вдали скулили собаки и испуганно ржали лошади – должно быть, они пали от тех же зубов и когтей.
Черти все это время громко смеялись, рыча и глотая кровь, будто пес, утоляющий жажду в луже. На границе светового круга, где красный отблеск огня слабел, Кэт видела, как красный народец швыряют туда-сюда, словно марионеток с бессильными конечностями. Высоко над головой Кэт кому-то порвали горло; в лицо плеснула теплая жидкость, и она ощутила соленый вкус.
Она увидела, как ползет раненая женщина с дудочкой: невзирая на наркотики, у красной осталось достаточно здравого смысла, чтобы понять – что-то пошло не так. На глазах у Кэт ее костлявую спину разрезали и вскрыли, как тесто, а взъерошенную голову, точно сырую глину, раздавила не то огромная лапа, не то нога, кажется, с когтями. Нечто, похожее на пятнистую заднюю лапу, осталось стоять на бывшей голове, пока существо ленточками сняло с трупа несчастной кожу и выпотрошило. Все это случилось, прежде чем Кэт успела отвернуться.
У грязных ног Кэт горел длинный кусок дерева. Она схватила его за горячий красно-белый конец, ронявший пепел, обожглась, уронила, принялась хлопать по древесине в поисках холодного конца и снова взяла. Держа факел в вытянутой руке, она обернулась.
На миг скудный свет от факела отразился в глазах размером с фары. Посреди болезненно-желтой радужки, пронизанной красными нитками, плавал янтарный зрачок. За опущенной головой с прижатыми небольшими ушами Кэт смогла лишь на миг разглядеть силуэт – широкий, с мощными лапами. Затем существо удалилось – или исчезло.
Размахивая факелом на уровне пояса, Кэт заковыляла прочь от огня, неловко продвигаясь туда, где мир исчезал в полнейшей тьме. Обожженные подошвы ступней ожидали землю, но ступали на камень. «Невозможно». Но на подобной бойне ни любопытству, ни сомнению места не было – доказывать это не требовалось: хватало вида растерзанного, разбросанного красного народца.
Дикий рык, шлепанье тяжелых влажных трупов в зловонном воздухе: нечто бросало свою добычу снова и снова, сначала о землю, потом о стены. Шаркали крупные торопливые лапы, челюсти (которых Кэт посчастливилось не видеть) перетягивали неподвижные тела и снова начинали драться за них. Едва ли что-то выжило за спиной Кэт и ее обгоревшими пятками.
Там, где некогда был выход, она услышала новые голоса – вдали кто-то кричал: «Полиция!» Но раздавались они словно далеко-далеко, на другом конце каменного туннеля, и вонючий воздух сдувал слова. В этом аду человеческий голос мог либо неразумно, сам того не желая, сообщить о себе сущностям, рычавшим вокруг, либо пронзительно кричать, как только его заметили. Что и сделали новые голоса, вскоре затихшие.
Рокот под землей, подстегиваемый криками поднявшихся из ямы зверей, прокатился могучей волной и затих, унеся с собой испуганно ржавшее стадо: их крики стремительно оказались на невероятном расстоянии – словно их смели из бывшего сарая. Звуки чертей, резавших копытных, прекратились вслед за жалобами их добычи, земля под ногами Кэт снова стала безмолвной и плотной. Неестественная обстановка и сущности, рыскавшие в ней, исчезли так же стремительно, как и появились.
Однако ропот обычного мира на смену им не пришел – Кэт не слышала ни пения птиц, ни шума машин. Земля словно онемела от шока, и тишину нарушали только стоны умирающих и безостановочный стук дождя по крыше.
Удерживаясь на ногах, Кэт последовала по той же тропе, которой бежали Тони и его жена-инвалид. В этом эндшпиле выжили только главные убийцы – по-видимому, они потеряли контроль над тем, что впустили на собственную ферму. Да и едва ли найдется что-либо, способное удержать это.
Факел в ее руках еще тлел. Остатки костра догорали среди дощатых стен – снова деревянных, не каменных. Кэт вернулась в место, которое она могла узнать, и ее измученные ноги шагали по влажной почве, прохлада которой оказалась неожиданным благом.
В стене напротив слабо светился прямоугольник более разреженного воздуха – должно быть, выход, через который семья Уиллоузов позорно бежала, бросив всех остальных в пасть неожиданному воплощению ужаса.
Кэт (все еще неокончательно сломленная, невзирая на все пережитое) на дрожащих ногах вышла в дверь и оказалась в цементной комнате. Слабо освещенное помещение показалось полным небесного света по сравнению с неестественной тьмой сарая.
48
– Далеко еще?
– Нет, матушка, скоро выберемся. Седьмая дверь уже близко.
– Ты устал, сынок. Я такое бремя. Не могу в этом дышать – забери у меня мое лицо.
Много-много лет назад Джесс наконец нашла фермерского сына, милого мальчика с желтыми глазами, и он объяснил ей, для чего эти маски. Он рассказал ей много странных историй – о том, что Редстоун – это путь, и он помог Джесс по нему пойти.
Эти маски – черные, колючие, пятнистые, сделанные из собак, но похожие на другое – всегда были стары, но даже юноша не знал насколько.
От них пахло дымом, влажным камнем, пылью и многими слоями засохшего страха. Вонь заполняла любое пространство, где бы эти ухмыляющиеся морды не оказались. Джесс нашла их в ящике видавшего виды комода, стоявшего в каменном помещении, единственный путь в которое лежал через ближайший к дому сарай. Нюх привел ее туда, когда она искала отраву для крыс, заполонивших жилые комнаты на ферме.
Вместо отравы Джесс нашла маски, а рядом с ними – кремниевые топоры в форме слезинок и глиняные фигуры. Все это было завернуто в кусок старинного шелка с кружевной каймой.
Три глиняные статуэтки дополнительно обернули газетной бумагой. Джесс с первого взгляда поняла, что они связаны с пещерой и живописью на стенах – она видела, как нечто похожее ходило под землей.
Последние семь месяцев, после той ночи, когда они с чокнутой Мэдди Гросс зашли так глубоко, Джесс преследовало нечто, принесенное из-под земли, будто странное проклятие. Ее сон наводнили изображения и сцены из чужих снов – она видела столько всего, происходившего под просторными белыми небесами, гораздо моложе тех, что смотрели в окна ее спальни. А иногда она стояла вместе с другими во тьме, красноватой от костра, и в ней самой расцветала краснота, оживляя ее сердце, точно свежая кровь.
Ощущение, что в прохладной тишине карьера и его туннелей нечто бежало потоком без цели и конца, приводило Джесс в восторг. Стоило ей вырваться из странных снов, как хотелось снова нырнуть в темноту под домом, и только смерть и страх той девчонки заставляли держаться на расстоянии от старых нор.
Однако Джесс вынула сокровища из комода, осторожно положила в пакет и отнесла к юноше с желтыми глазами, чей отец продал ферму Тони. Эта ферма должна была достаться мальчику в наследство, но у них накопилось столько долгов.
Сначала Джесс стала искать его отца, но женщина в гостинице близ Диллмута сказала, что тот умер. Его сын перебрался в Плимут и жил там в комнате внутри мрачного дома на несколько семей – место для нищих, сломленных людей.
Мальчик не удивился, когда Джесс его нашла. Ей показалось, что он простоват или испытывает задержки в развитии и что ему нужно в специальную больницу. Он сидел в одиночестве на затхлой постели, будто в ожидании родственника или опекуна, который так и не приехал. Редкие предметы одежды и прочие вещи лежали, аккуратно сложенные, в чемодане, а повсюду на исцарапанной мебели выстроились пустые емкости из-под сидра. Окна были закрыты, занавески – опущены, и вся унылая комната из-за дыма трубки, которую курил юноша, пропиталась вездесущим запахом его отца – таким же, что стойко висел в гостиной на ферме.
Джесс постучалась в комнату в конце коридора, где воняло газом и не было освещения, и милый добрый юноша с желтыми глазами сказал только:
– Войдите.
Она стала задавать ему вопросы о месте, лежавшем под фермой. Юноша смотрел на Джесс пристальным взглядом ярких глаз. Его выражение лица стало серьезным, но отвечать он не торопился.
Джесс вынула вещи из пакета так же осторожно, как положила, и спросила, зачем они с отцом оставили на ферме эти артефакты. Она выложила маски, топоры и статуэтки на потертый ковер унылой комнаты, но юноша по-прежнему молчал. От этого Джесс пришла в еще большее нетерпение. Ей хотелось знать, для чего эти вещи использовались; все было связано – юноша, она, мертвая чокнутая Мэдди, грубо сделанные предметы, расписанная палата.
Наконец худощавый юноша обратил заторможенный взгляд желтых глаз на окно. В выражении этих глаз не было никаких чувств: ни осуждения, ни уважения, ни презрения. Таким же взглядом он смотрел на них, когда Тони и его отец обменялись контрактами, и фермер, такой же заторможенный, как и сын, показывал менестрелю его новые владения. Юноша оказался простоватым и, очевидно, не готовым к миру за пределами фермы, откуда он отбыл с терпеливым и отрешенным выражением, унаследованным от отца. Джесс решила уйти.
Она собрала вонючие маски, черно-синие топорики и три резные статуэтки женщин со звериными головами и большими животами. С того самого дня, как погибла девчонка, Джесс охватил лихорадочный интерес к месту, где она жила; подчиняясь этому интересу, она решила отнести артефакты, блестящие от долгого использования, домой, где они находились всегда.
Когда она их убрала, юноша с желтыми глазами наконец заговорил:
– Мертвая девушка, которую нашли, побывала в красноте.
– Она… – Джесс не знала, что ответить. Об этом случае писали в газетах: все причастные лгали полиции (предварительно договорившись между собой) о том, где умерла девчонка и кто давал ей наркотики. Но вокруг фермы собрались репортеры, Тони обвиняли в непредумышленном убийстве и хранении наркотиков и собирались судить. Его паника и отчаяние достигли уровней, не виданных Джесс прежде, он снова оказался в больнице, а она – одна на ферме.
Джесс пыталась продать землю, но местные покупатели предлагали гораздо меньше, чем заплатили они. За то время, что Уиллоуз и она здесь жили, они не пытались по-настоящему возделывать землю, потому что не знали как; здания разваливались, а последние деньги уходили на зарплату работникам из числа местных, чтобы они ухаживали за остатками овец. Но если Джесс призналась бы, что девчонка умерла под землей, то тоже оказалась бы на скамье подсудимых. В истории о пережитом и о том, что остановило сердце девчонки, никто не поверил бы – все решили бы, что Джесс – еще более сумасшедшая, чем, по словам многих, уже считалась. Иногда ей казалось, что за время, проведенное в Редстоун, она и правда сошла с ума.
Ей было страшно и одиноко, через два месяца она ожидала близнецов и не знала, где они родятся, а Тони вкололи столько лекарств, что он перестал говорить. Тогда Джесс стала делать то, что делают все в неудобном положении: навстречу заданным ей вопросам задавать свои.
– Что такое краснота? – спросила она у юноши, чью крошечную голову окружал нимб из света: он падал между облитых водой занавесок, подсвечивая пыль и пряди трубочного дыма. Юноша ответил, и Джесс поняла: если кто-то из них двоих – сумасшедший, это он. И его отец наверняка был таким же. Любой, оказавшийся на этой ферме в одиночестве, легко и безвозвратно потерял бы рассудок.
Юноша сказал, что благодаря ей «земля потемнела», а потом указал на округлившийся живот и добавил: Джесс «полила темную землю и взамен получила двух маленьких».
Он сказал, чтобы она больше не входила в «рощу», не «показывала им их лица». Нагнувшись, юноша вынул из пакета маску. Тонкие пальцы были покрыты грязью – Джесс казалось, что это грязь с фермы, которая никогда не смоется: ферма запятнала фермерского сына так же, как ее, пометила, как лохматых овец, пасущихся в долинах и выедавших траву под корень.
Юноша спросил, бывала ли Джесс в церкви. Та кивнула.
– В роще то же самое, – ответил он, точно объясняя ей что-то, что она не знала, хотя должна была. – Покрываешь голову, опускаешь глаза… – Тут он протянул руку и подергал за платье, безо всякого намека на флирт: – …а еще в роще надо раздеться.
Еще он попросил у нее косметику. Джесс удивленно нахмурилась, и юноша щелкнул пальцами, торопя ее.
Она дала ему косметичку. Он вынул красную помаду, осторожно положил руку Джесс на свою, ладонью вниз, и стал покрывать кисть с тонкими костями жирными алыми мазками:
– И по всему телу. Чтобы выстоять, когда тебя окружат.
Юноша продолжал осторожно втирать помаду в кожу руки, словно целебную мазь, а Джесс сжала бедра. К лицу прилила кровь.
– Если захочешь еще детей, можешь взять весной, – указал он на ее живот. – Теперь ты в форме.
Вся кровь в ее теле обратилась в единый бурный поток, хлынула к мальчику с крошечной головой и желтыми глазами, прошла сквозь него и потекла дальше. У Джесс кружилась голова от восторга и предвкушения чудесного будущего, которое она пока еще не понимала. По лицу потекли слезы.
Этому юноше хватило взгляда, чтобы понять: у нее близнецы. Джесс всю жизнь была бесплодной, с тех пор как ей в подростковом возрасте сделали аборт; но вечером, когда умерла девчонка, она вышла из туннеля с близнецами под сердцем. Отцом оказался не Тони – Джесс позволила Эйду взять то, что он всегда хотел, чтобы отомстить Уиллоузу за его увлечение девчонкой, которую она заманила под землю. Мэдди Гросс. Чокнутой Мэдди.
– Что за форма? – спросила она.
– Если дашь красноте, она даст тебе форму. А ты дала уже больше, чем мы за свою жизнь. Мама с папой никогда не давали ни девочек, ни мальчиков, хотя раньше так делали. Давали красноте, что она хочет. Чтобы давать, нужно это, – он постучал пальцем по топорикам в свертке. – И нужно быть красной, – юноша погладил ее руки, точно некую драгоценность, – повсюду. Кожа должна быть красной, как земля. И нужен огонь, без него опасно. Прячь лицо, а то утонешь в красноте, как девушка из газет.
Она слушала его слова, и ее руки дрожали возле влажного лона.
– Черная мать и ее белые щенята. Ты их позвала, и они будут рядом ради того, что ты сделала. Они поставили тебя в центр, и все вертится вокруг тебя. Что сделано, то сделано.
И юноша добавил без намека на насмешку, шутку или ложь:
– Теперь ты внутри старой Крил. Что ты приведешь, то они возьмут, – он говорил это, глядя на ее живот.
– Кто они? – жадно спросила Джесс, но юноша снова погрузился в знакомую глубокую тишину. Он больше не слушал, только размышлял, что может для нее сделать, будто был механиком, а Джесс привезла в его гараж сломанную машину.
– Они скребутся под землей? – наконец спросил юноша, постучав по виску маленькой головы. – Вот тут?
И Джесс подумала, как часто бежала во сне, пугая стада и загоняя их в яму вместе с красными людьми, носившими зловонные звериные головы – с рогами или с перьями, но неизменно – с черными мордами, через которые смотрели безумные глаза. Она вспомнила щенят, которые ходили по самым темным углам ямы на задних лапах, с алыми пятнами на грязно-белых грудках. От одного вида щенят Джесс пугалась так, что просыпалась, прежде чем успевала разглядеть как следует их или то, что с ревом поднималось из земли позади. Она вспомнила также, как, проснувшись, лежала и часто дышала, как собака, и дрожала от радости, что увидела только черные тонкие лапы самой большой из тварей, вылезавшей из трещины… и все же все равно мечтала увидеть эту сущность, будто та была ее любовником. Женское естество Джесс раскрывалось ей навстречу, едва ли не терзаясь от боли.
– Наверно, да, – ответила она фермерскому сыну, который оказался не просто фермерским сыном. Он мудро кивнул, будто они обсуждали нечто очень важное для него, и торжественно добавил:
– Ничто не записано – только картинки. Нельзя работать без ведуньи в центре – она собирает все вокруг. Понимаешь? Нужно время.
– Можешь показать как? – спросила Джесс. В ее глазах стояли слезы, она поглаживала чудо, зревшее в животе. Джесс опустилась перед юношей на колени. Он смутился, попросил ее встать и, встав на колени сам, поцеловал ее ступни.
Затем мальчик с желтыми глазами поехал с ней домой. Его старые пыльные чемоданы, которым было место только на красной земле, не нужной почти никому, они взяли с собой. И тогда он показал ей, что его мама делала со скотиной в роще, как наполняла старую Крил, что ей показывали другие жены, и так далее – пока его папа не ушел к Христу и не прекратил все это.
Джесс узнала, что священные орудия убийства и подземная музыка всегда приводили других к роще ведуний – древнейшим красным колоннам. Она видела, как лежали кости ведуний в пыльных могилах, которым было очень много лет. Она много раз спускалась с юношей – красная, в маске, без одежды, проявляя величайшее почтение, чтобы не утонуть в собственной крови, позволяя картам на стенах наполнить себя знанием.
В священной роще она время от времени делала землю темнее, питая щенят (они ели первыми), чтобы восстановить старую связь. В тех частях земли, что оставались достаточно открыты и достаточно близки к тому, что рыскало внизу, юноша с желтыми глазами научил Джесс пятикратному поцелую и рассказал, на что тот способен, если накормить Крил. Первая девчонка, ушедшая в красноту, послужила достаточным объяснением тому, как родились близнецы – Финн и Нанна – и почему множество других женщин тоже вскоре получили благословение материнства, а на их ферме и повсюду вокруг перекрестка стада удвоились в количестве.
Если обойти красную колонну против часовой стрелки, когда солнце заходит на западе, Джесс видела куда дальше моря: этот ритуал проводили, когда нужно было что-то построить или посадить. Он всегда пробуждал дудочников и открывал двери Крил.
Приходили другие, помогали с фермой и ритуалами, признавали ее ведуньей и целовали ноги.
Когда ее срезанные цветы – и ягнятина, и телятина, и молоко – стали приносить доход, на всех фермах, где питали Крил и где снова появились ее следы, Джесс безоговорочно признали красной колонной.
Потом юношу с желтыми глазами заменил Финн, хотя Джесс считала, что не нужно было ему убивать фермерского сына. Но она успела спросить юношу об именах того, что приходило из-под земли (если его правильно позвать и поднести пони, ягнят и баранов цвета ночи) и уходило под нее. Он сказал, что его мать звала эту сущность Крил, а имена молочно-белых щенят произносили разве что шепотом. Существовали и другие имена, но обитателей красной рощи обычно называли всех (всю стаю – или троицу) как одного – Крил. Их назвали Крил, или Старая Крил, много лет назад. Все, что осталось с тех пор, – песня о великане, который жил на западе и держал своих охотничьих псов в корзинке с костями. Но псы оказались чертями: они сбежали, сожрали великана и все живое на своем пути, а потом вернулись в корзинку.
Встречу с адскими псами Крил могло пережить только умнейшее из человеческих племен: они скрывали свой аппетитный запах, надевая такие же головы, как у чертей, и окрашивая свою плоть в тот же цвет. Они научились набивать глубокие животы Крил и освежать жуткую корзину новыми костями, и тогда псы охотились для людей, как для того великана, а людям доставались их объедки.
Джесс выучила эту песню и другие песни на древнейших языках запада, дошедшие до нее; в определенное время их еще можно было услышать под землей вместе с дудочками. Вскоре она гордо распевала их во весь голос гортанным наречием. Тони оказался почти бесполезен, и роль Джона Ячменное Зерно досталась Финну вскоре после того, как его застали за жертвоприношением черных ягнят вместо учебы. Мать учила сына дома, так как ни в одной из школ он не задерживался, но потом он вырастил новый урожай, которым накормил каждое дитя красноты на мили вокруг.
Научившись искусству ведуний видеть в темноте, Джесс узрела: прошлое красно, а будущее – тем более. Краснота вечна. Все в мире изначально красно и будет красно снова.
Конец мира был недалек, и она увидела, насколько он красен. А еще она узнала, что в каждом сердце краснота может скрываться очень глубоко, но тех, кто ей не покорялся, никогда не спасали.
49
Полицейские радио затрещали внутри сарая. Затем раздался голос:
– О господи. Там… только посмотри на это.
Хелен держалась подальше от провала дымившейся двери – изувеченные останки, разбросанные внутри и снаружи, вызывали тошноту. Она осталась на дороге под моросящим дождем, чувствуя себя хрупкой и бесполезной в куртке из больничного бюро находок, которая была ей велика. Но когда один из констеблей в следующий раз выйдет из сарая, она попытается привлечь его внимание. Скоро приедет еще больше полицейских – и врачей. «Пожалуйста, скорее».
Понимание приходило короткими вспышками, и Хелен напрасно пыталась как-то связать мысли; но неверие и смятение смешивались с облегчением. Все закончилось, и Хелен выжила – снова. Скоро она воссоединится со своей семьей, а больше ничего значения не имеет.
Но тут из прохода между двумя ветхими сараями вышла женщина. Она неровно шагала босыми грязными ногами, немытые волосы колтунами свисали на лицо, но красной краски при этом не было, и женщина оставалась одета. Худи и спортивные штаны на ней тоже страшно испачкались и не подходили погоде.
В руке она волочила длинный кусок дерева, один конец которого дымился. Женщина направлялась к отделенной от тела тощей красной руке, одиноко лежавшей на дороге.
Нагнувшись, женщина ахнула и взяла что-то из ладони грубо ампутированной конечности. Это что-то напоминало камень; женщина осматривала его, потом отвлеклась на что-то в листве дерева у дороги.
Откинув со лба прядь темных и неопрятных волос, она стала вглядываться в ветки, потом в сточную канаву вдоль дороги, затем, словно почувствовав чужое внимание, повернула голову, и ее взгляд упал на Хелен.
Даже на расстоянии они узнали друг друга.
Неряшливая женщина перед Хелен оказалась журналисткой Кэт.
Некоторое время они смотрели друг на друга. Хелен видела, как проступает понимание в слишком белых, слишком широко распахнутых глазах на измазанном засохшей кровью и почвой лице.
Кэт повернулась лицом к ней и сухим, хриплым голосом позвала:
– Хелен?
Та не ответила. Эта женщина отдала ее красным людям, заманила в это ужасное место, где чуть не отняли ее жизнь, втянула в это неестественное дело ее семью – маленькую дочку и старенькую маму. Полицейские в сарае должны были знать: Кэт здесь, и она – часть всего, часть абсурдной истории, рассказанной Хелен на больничной койке офицерам и детективам, не поверившим ей. Хелен посмотрела на сарай и открыла рот, чтобы позвать.
– Как ты… – Кэт не закончила вопрос, но этого оказалось достаточно, чтобы отвлечь Хелен. – Что ты тут делаешь? Я думала, они… Прости. Прости, пожалуйста, Хелен, – Кэт утерла слезы, дрожа всем телом. Рука, сжимавшая кусок дерева, побелела, костяшки стали ясно видны. – У меня не было выбора.
– Ты, – Хелен направилась к ней, указывая на Кэт пальцем. – Я здесь из-за тебя. Из-за тебя… – горло на миг сжалось от избытка чувств. Челюсть Хелен дрожала, глаза щипало от слез. – Это ты сделала! Там полиция, – она махнула рукой на сарай. – Так что держись от меня подальше, сука. Попробуй только дернуться.
На щеках Кэт блестели слезы, размывая грязь вокруг глаз. Она хотела что-то сказать, но не могла, и от этого ее лицо сморщилось, словно она вот-вот заплачет. Наконец Кэт выдавила дрожащим голосом:
– Стив. Они убили Стива. Там, – она указала на сарай куском дерева. – Его там разрезали. Выпотрошили. И хотели сделать то же со мной. Там, – Кэт часто кивала головой, пытаясь добавить воспоминаниям убедительности, и глядела на свои грязные обожженные ноги: – У меня не было выбора. Они пришли ко мне домой и заставили тебе позвонить. Из-за записей. Мне очень жаль.
– Будешь полиции это рассказывать.
Если Кэт и услышала ее, то не обратила внимания.
– Они убили твоего брата. И Стива. Многих-многих. И меня хотели. Те… твари, которые это сделали… их вызвали убийцы с этой фермы. Привели сюда, – Кэт подняла глаза на дерево: – Оно только что было тут. Прямо здесь. О Господи.
Проследив за ее взглядом, Хелен увидела темный неровный предмет, застрявший в ветках. Сначала ей показалось, будто это просто пустые одежды, надетые на прутики, но, подойдя поближе и присмотревшись, Хелен поняла, что перед ней – человеческий силуэт, нечеткий из-за ветвей.
При первом взгляде он сошел бы за пугало с неумело сделанными конечностями – из рукавов и штанин будто торчали палки, сломанные под странными углами. Но, приблизившись, Хелен увидела труп человека. Ему то ли оторвало руку, то ли закрутило за спину.
Не успев отвернуться, Хелен увидела за листьями небольшую голову с лицом, искаженным неудовольствием. Это был Ричи с лодки.
– Полиция им помогала, – Кэт указала палкой в канаву. – Полиции нельзя доверять.
Посмотрев, куда указывала палка, Хелен содрогнулась:
– О Господи.
Там лежало тело женщины-констебля – Хелен узнала ее по мундиру и хрупкому телосложению, и всё: голова, как и у партнера, отсутствовала, и половина одной ноги ниже колена – тоже. Труп упал на живот среди сорняков.
Ричи смотрел на ее тело невидящими глазами, а с дерева, где он висел, капала кровь.
– Нет, – сказала Хелен, – нет. Она помогала мне. Меня сюда привезла полиция. Чтобы поймать тех, кто пытался меня утопить.
Ее слова казались абсурдом, но вся жизнь Хелен стала неправдоподобной с того самого момента, как она приехала в деревню Редхилл на встречу с Кэт, чтобы узнать о последних неделях, проведенных братом перед смертью. Дальше, по-видимому, все продолжится в том же духе.
– Он был на лодке, – Хелен указала на неопрятные останки человека на дереве.
– Они собирались нас всех убить, – Кэт утерла глаза рукавом. – Из-за звуков в пещере. Они прикончили всех, кто слышал записи или приходил сюда и что-то видел.
Разве Хелен не подозревала то же самое – что глухие, но устрашающие звуки, записанные братом в пещере, связаны с произошедшей резней?
– Как…
– Стив был здесь, – произнесла Кэт, часто-часто моргая. Ее вымазанное лицо теперь дергалось, побелев от гнева. – И они его распотрошили. Они… они поплатятся. Да.
Словно вспомнив о некой загадочной цели, Кэт заковыляла прочь от сарая:
– Они пришли отсюда.
Полицейские по-прежнему осматривали внутренности сараев – Хелен слышала, как они обыскивают примыкающую к сараю мастерскую из кирпичей и цементных блоков. Кэт сказала, полиции нельзя доверять и они состоят в заговоре с преступниками – Хелен не могла этого понять. Она не верила, что констебли, которые ее сюда привезли, а затем бросились навстречу дыму и крикам, выполняя свой долг, и умерли ужасной смертью, могут быть плохими.
– Полиция. – Хелен зашагала следом за Кэт. – Они приехали помочь.
– Они заплатят за все. Они бросили нас всех умирать.
– Кэт, – Хелен следовала за ней на безопасном расстоянии, усердно обдумывая сказанное. – Полицейские привезли меня сюда, чтобы помочь. И умерли. Оба.
– Меня тоже привез сюда полицейский, чтобы меня убили. Чтобы красные отдали меня этому.
Приблизившись, Хелен увидела безумные глаза Кэт. Та, казалось, была не в себе, а кровь, запятнавшая ее лицо, только больше убедила Хелен, что у Кэт шок.
– Ты тоже их слышала, а? – бормотала журналистка. – Они вышли из ямы и сделали это, – она указала короткой палкой, обгоревший конец которой еще дымился, на неподвижное тело Ричи.
Хелен проследовала за Кэт туда, где дорога сворачивала, пропадая за разросшейся изгородью:
– Ничего не понимаю, Кэт! Стой! Мать твою, Кэт, стой. Куда ты?
Прежде чем Хелен услышала ответ, обе одновременно увидели белый дом, фасад которого проступил через буйную растительность вдоль дороги.
– Они пошли туда, – сказала Кэт и заковыляла к большому дому, морщась на каждом шагу – потрескавшийся асфальт впивался в распухшие ступни.
Хелен следовала за ней к зданию, скрытому в глубинах ветхой фермы. Особняк был большим и современным, стены снаружи украшали яркие магнолии, темные стекла ловили слабый свет, отражая развалины и непокорные растения вокруг. Хелен уже ничего не понимала в этой земле: и в красных, плясавших на ней, и в том, что лезло из-под нее; она не знала, кому доверять и что делать. Неужели Кэт думает, что из сарая кто-то сбежал? И что это люди, ответственные за все кровопролития? В таком случае эта сумасшедшая с палкой в одной руке и черным камнем в другой их преследовала.
50
Пройти еще немного по этому туннелю – и Кэт окажется глубоко под землей, где жило оно: оттуда и происходил ужас. Понимание этого ее отрезвило, и впервые после побега из сарая стремление преследовать Уиллоузов остыло.
При виде грубых известняковых стен, спускавшихся вниз, воспоминания закрутились мрачной каруселью: живые существа, которых бросают во тьму, удары от их падений… Кэт не решалась идти дальше, вспоминая то, что, возможно, бродило тут, и его нечеловеческую силу.
Деревянная лестница, по которой она спустилась только что, вела сюда, под землю, из подсобного помещения на первом этаже большого белого дома. Кто-то сбежал по этой дороге и оставил дверь открытой – должно быть, торопился или руки были заняты.
Кэт вертела в руке черный камень, который взяла у сарая из мертвых пальцев незнакомого человека. Топорик мало чем поможет в защите от них; Кэт не знала достойного оружия для повторной встречи с Крил, как ее называли красные, не говоря уже о ее детенышах.
Она вытерла влажную ладонь о штанину, чтобы лучше держать ручной топор.
Позади, на вершине лестницы, молча стояла Хелен. Она не собиралась спускаться под землю и гнаться за теми, кто хотел убить ее и Кэт и уничтожил любимых ими людей.
Хелен удалось выжить, но она сильно пострадала – это Кэт ясно видела: ее силы находились на исходе, о чем говорили изможденное, безумное лицо и мелко дрожащие бледные руки. Красные пытались ее утопить – так сказала сама Хелен.
Но руки ее, должно быть, дрожали после того, как она увидела, что Кэт сделала с живым человеком – мужчиной с больной ногой, которого они нашли в большом белом доме.
Женщины повстречали его в одной из просторных гостиных, где камин был размером с туалет в доме Кэт. Гостиная выходила на кухню, выложенную шлифованным гранитом, где за стойкой из терраццо могли обедать одновременно восемь человек.
В особняке оказалось полно атриумов, балок под крышей, обзорных окон, пышных комнатных растений, огромных диванов, элегантно вписавшихся в углы, лестниц, инкрустированных вишневым деревом, и веранд с видом на далекое гневное море.
Обе женщины были поражены тем, как сильно дом не вязался с фермой, на которой находился. Как подобный дворец мог оказаться на той же земле, что остальная ферма Редстоун с ее грязными, древними, проседающими развалинами? Очевидно, этот дом с бассейном под крышей построили не на деньги от продажи овец.
Хелен и Кэт осторожно осматривали дом; последняя, охлаждая обожженные ноги на мраморном полу, оценивала роскошный интерьер глазом профессионала, будто разворот в гламурном журнале. Такая недвижимость бывает только у самых богатых людей – музыканты-неудачники, занявшиеся разведением овец, к ним не относятся.
Теперь Кэт по-другому думала о природе этой земли и зданиях, где все началось, стоявших на ней. Древние руины оказались просто фасадом, скрывающим гортанные возгласы, кровопускание, собачьи маски, жуткие звуки дудочек, красную кожу и этот великолепный особняк. Что еще тут скрывалось?
Редстоун, должно быть, уже много лет ни в каком смысле не работал как овечья ферма. Этот сверкающий дворец был штаб-квартирой совсем другого бизнеса – частного, тайного, для ограниченного круга. Роскошный дом оказался сердцем, качающим кровь через сосуды криминальной организации, на которую намекали Мэтт Халл и Стив. «Наркотики».
По-видимому, существовали и другие улики наркотрафика – потайные туннели порока, возможно достававшие даже до далеких обрывов и пещер. Однако внизу, наверное, сидело и то, что питало племя, ему служившее, а теперь частично его же уничтожило. Одно перетекает в другое – разве не об этом говорил Мэтт Халл?
Полиция никогда не поймет историю Кэт – они не слышали то, что лаяло и хохотало под этой фермой, не видели его наяву или во сне. Все, кто встретился с этим лично, либо потеряли голову, либо тоже состояли в заговоре с краснотой, но избежали резни – как мужик на диване.
– Кто там? Эй, кто там? Ты, Ричи? А, дружище? – всего несколько минут назад толстяк с больной ногой, сидевший в гостиной, взволнованно повторял эти слова, услышав, как Хелен и Кэт вошли в огромный белый дом.
Он перестал задавать вопросы, стоило им пройти через просторный атриум и увидеть его. Мужик сидел на длинной кушетке, обитой белой кожей, и его нога покоилась на трех подушках.
Кроме него, никого не было. Как только мужчина увидел Хелен, выражение живой надежды покинуло круглое лицо, принявшее фиолетово-черный цвет, и он залаял, забрызгав стеклянный стол слюной:
– Сука! Почему ты не утонула! – рулевой узнал Хелен.
Он поднялся на ноги, морщась и хрипя, и неровным шагом, брызгая слюной и размахивая короткими руками в поисках равновесия, двинулся на двух женщин перед собой: одна была вся в грязи и засохшей крови, другая непрерывно тряслась, утопая в куртке не по размеру, – он совершенно их не боялся.
Хорошенькие голубые глаза Хелен широко распахнулись не просто от страха, но от самого настоящего ужаса. Она немедленно развернулась, готовясь сбежать из особняка, куда вошла несколько секунд назад, и прошептала:
– Это он. Он хотел меня убить…
И Кэт поняла: этот мужик – один из них, как Борода и Платок. Он оказался ранен: даже малейшая опора на неподвижную ногу причиняла большую боль и красный лоб блестел от пота.
Каким-то образом капитану удалось избежать утренней резни: может, остался в особняке из-за больной ноги, может, приковылял сюда и спрятался, пока его товарищи спасались бегством и погибали. Кэт сомневалась, что он – один из Уиллоузов: те были тощими, нервными, юркими и красиво говорили.
При виде мужика Кэт также вспомнила собственную трусость. Она чуть не погубила Хелен, молодую мать, дрожащую теперь поблизости: в попытке спастись самой она принесла ее в жертву.
И Кэт ухватилась за возможность защитить Хелен, за шанс отомстить этому мужчине и ему подобным за то, что они сделали с испуганной девушкой, потерявшей брата. За двоих, ставших очередными невинными жертвами красноты.
Все ее тело охватила особая энергия, жаркая и красная, как бессловесный гнев. Ее мышцы разогрелись, наполнившись незнакомой доселе силой и гибкостью, руки и ноги обрели бесконечную, неохватную свободу. Кровь вскипела, а сознание отступило куда-то далеко, унеся с собой всю сдержанность: чувство, похожее на сексуальное возбуждение. Под лицом Кэт разлилось придающее силы тепло, и она принялась за работу.
Позабыв на миг о мучительной боли в ступнях, Кэт бросилась навстречу раненому прислужнику и со всего размаху нанесла удар, от которого тот пошатнулся назад.
Мужик с фиолетовым лицом и толстыми хваткими ручками со смешными большими пальцами, поросшими черной щетиной, как поросячьи ножки, так и не ушел дальше стильного стола. Кэт еще никогда не била ни по чему с такой силой: стоило попасть кулаками в грудь, как он моментально сдулся.
Склонившись над согнувшимся пополам противником, Кэт принялась бить его острием кремниевого топора, чувствуя, как шевелятся под ее рукой пластины черепа. На этом она не остановилась: Кэт стала целиться в висок, горло, руки, поднятые для защиты, рассекая все на своем пути.
Затем она принялась за плечи и ляжки, напоминавшие окорока. Свинья опустилась на четвереньки, блея, но Кэт все еще не могла остановиться и стала колотить по спине, как будто била в барабан. Она извлекала из этого «барабана» звуки, и наконец острие стало застревать в мягких внутренностях: пришлось раз за разом вырывать кремень, прилагая силу и оставляя на лице теплые брызги, а на белом потолке – длинные ярко-красные дуги. На миг Кэт подумала, как они прекрасно смотрятся.
Наконец, уже вбив капитана в мраморный пол и пропитавшийся красным ковер, Кэт устала и остановилась.
Она ненадолго вспомнила о женщине в платке, которую уничтожила у себя дома, в узком проходе между кроватью и стеной спальни. Старуха пищала беззубым ртом, будто птенчик, и молила о пощаде, но Кэт не испытывала ни малейшего сочувствия. Забив сквернословящего толстяка, она испытала нечто более полное, большее, чем радость. Ослепительное алое сияние едва не затопило ее разум; если бы Кэт в тот миг едва коснулась своего лона прекрасным синим осколком, которым рассекла врага, то достигла бы оргазма.
Прикончив мужика, она повернулась к Хелен и увидела лицо, которое долго не знала, как описать. Кэт и себя не узнавала в тот момент.
Затем она нашла в подсобке за кухней дверь, запертую на серебряный кодовый замок, будто сейф. Дверь скрывалась за нарисованным шкафом и сушилкой, но панель, на которой они были изображены, оставили открытой.
Хелен проследовала за Кэт из гостиной, держась поодаль, как ребенок, которому больше не за кем идти.
Конечно, думала Кэт, Уиллоузы торопились, но они не стали бы спускаться, если бы там было опасно. Поэтому она решила следовать за ними.
Кэт по-прежнему тяжело дышала после усилий в гостиной, странно улыбаясь из-под прядей, налипших на лицо. Она снова оглянулась на высокую женщину, стоявшую в проходе наверху, и увидела в лице Хелен шок, отвращение и совершенное непонимание. Должно быть, подумала Кэт, Хелен не испытала вкус красноты в такой же мере, как она. Близость заразительна.