– Всегда – это когда?



– С самого начала.

***

– А с кем в первый раз?

            Когда я в субботу утром рысью спустился по лестнице, готовясь к пробежке, то заметил в прихожей пару мужских туфель, не принадлежащих мне. Мокасины из верблюжьей кожи с вытянутым и узким носком. Такие популярны у пижонов с заостренными вверх прическами, которых я часто видел расхаживающими по Сохо, когда покидал район после последних заказов. Эта пара обуви раздражала меня, даже провоцировала. Я увидел в ней символ вторжения, проникновения незнакомого мужчины на мою территорию, и, в биологическом смысле, в женщину на этой территории. Вдобавок к этому посягательству мое воображение нарисовало еще несколько образов: Мила суетится вокруг этого олуха в гостиной или кухне, когда мне нужно в эти помещения; он шумно мочится в унитаз, оставляя сиденье забрызганным; ревет, как осел так, что его слышно сквозь стены, а своим излишне крепким рукопожатием едва не ломает мне руку.

– С отцом.

            Во время пробежки я вел обычную арифметику и прокручивал в голове суммы, необходимые для проживания в одиночку, без участия Милы в аренде. Цифры не сходились. Никогда не сходились. Если б я жил один, мне пришлось бы внести в мой образ жизни такие серьезные ограничения, что проживание во второй зоне Западного Лондона потеряло бы смысл.

– А почему на четвереньках?

– Он сказал, что не хочет на меня смотреть. Не может.

            Я растягивал ноги на дворике перед входной дверью, приводя организм после пробежки в норму. При этом продолжал упрекать себя за то, что выбрал Милу соседкой, после того, как Пит переехал к своей подружке. Мной было опрошено семь кандидатов на замену Питу, и я выбрал ее, как наиболее безобидного претендента. Странного вида девушка показалась мне тихой и домашней, не склонной устраивать вечеринки или собирать в доме большие компании. И у нее не было регулярного друга, который мог бы к ней подселиться. Но я не сумел предугадать того огромного количества проблем, который мог испытывать, проживая с незнакомой женщиной, при отсутствии подобного опыта. Особенно постоянная недоступность ванной, гостиной, а также кухни, когда она принималась за свою \"стряпню\", которая могла продолжаться пять часов. Она занимала все место в холодильнике, пачкала каждый прибор и кастрюлю на кухне, рассчитанной лишь на скудные холостяцкие нужды.

– Ему было стыдно?

            Сбросив в прихожей свои кроссовки, я с радостью обнаружил, что пара мужских туфель исчезла. Она тайком выставила кавалера, зная, что я ушел на пробежку, тем самым избавившись от постыдного доказательства своей распущенности и избежав нашего с ним разговора за чаем с тостом. \"Ну, и как давно вы знакомы с Милой?\"

– Мы такого не знаем, – сурово ответила она.

Девушка закрывала груди руками, широко раздвинутые ноги оставались неприкрытыми. «Вот оно, целомудрие», – подумал Жакмор.

            Я прошел на кухню и с удовлетворением отметил, что дверь в ванную комнату открыта, и там никого нет. Я собирался принять долгий, горячий душ, о котором только мог мечтать бегун на длинные дистанции. Но когда я пересекал кухню, мельком заметил в выходящих в сад окнах какое-то движение. Я подошел к раковине и всмотрелся в стекло, нуждавшееся в чистке уже три года, пока я жил в этом доме. В конце цементной дорожки возле пристройки я увидел Милу. Она склонилась за тремя мусорными баками и была занята тем, что запихивала что-то в мусорный мешок.

– Сколько тебе было?

            Я испытал воодушевление, увидев ее за таким нетипичным для нее занятием. Прессовать и утилизировать каждую неделю как минимум пять мешков с ее пустыми пищевыми контейнерами, было тяжелым занятием. И Мила была не склонна брать его на себя. Но потом мне стало любопытно, что она пытается запихнуть в черный пакет. Я наклонился ближе к окну. Должно быть, она заметила мое движение на кухне, потому что остановилась и подняла лицо, настолько невыразительное, что наверняка послужившее причиной столь раннего бегства ее любовника. Ее белесые глаза были обращены на грязные окна, за которыми я прятался. Я сделал шаг назад, мне стало не по себе от того бледного, пустого овала над громоздкой, облаченной в серый костюм фигурой.

– Двенадцать.

            Неистовая утилизация отходов продолжилась. И прежде чем я отвернулся от окон, спеша занять ванную, я был удивлен тем, что мне показалось, будто она пыталась запихнуть в мусорный мешок грязный коричневый комбинезон. Такой, который носят чернорабочие, только почему-то сохранивший местами форму тела, на которое был недавно одет.

– Теперь понимаю, почему он боялся на тебя смотреть.



– Нет, не понимаете, – возразила она. – Он сказал, что не хочет, потому что я уродина. А коли мой отец так сказал, значит так оно и есть, а из-за вас я пошла супротив отца, и теперь я – скверная дочь.

***

– А тебе-то нравится?

– Что?

            В субботу вечером я пришел домой поздно, но все же раньше Милы. Спотыкаясь, поднялся по лестнице. Я был пьян и меня тошнило. В три часа ночи я проснулся от того, что мой мочевой пузырь раздулся, как баскетбольный мяч. Но прошел не дальше площадки между нашими спальнями, из-за странного звука, охватившего весь верхний этаж дома. И это, к моему стыду, заставило меня испуганно заскулить. В свою защиту скажу, что разум у меня был все еще пьяным и полусонным. Но даже когда сознание отчасти вернулось ко мне, не скажу, что эффект от жуткого шума уменьшился.

– Ну, то, как ты это делаешь?

            Он исходил из-за закрытой двери ее спальни, и заглушал звук сотрясаемой кровати. Это был животный звук, похожий на крик кошки, переходящий в шипящий свист, словно из поспешно сдуваемого надувного матраса. Нечеловеческий. Нечеловеческий звук под моей крышей, в ее комнате.

– Нравится не нравится, чего говорить-то, – проворчала она. – Так вы будете или нет?

            У подножия лестницы я наступил на беспорядочный набор обуви. Одна пара - маленькие туфли-лодочки на плоской подошве с пятнистым бантиком на носке, которые всегда вызывали у меня ассоциацию с мультиками - принадлежала Миле. Ее выходные туфли. Они валялись вперемешку с парой больших замшевых башмаков, которые ассоциировались у меня с щеголями, работавшими в Сити. Он снова занималась сексом, с новым мужчиной. Две ночи подряд, поскольку я был уверен, что эта обувь не принадлежала вчерашнему гостю.

– Буду, но не все время в одной и той же позе, – сказал Жакмор. – Даже совершенство надоедает.

            Встревоженный страшными кошачьими звуками  Милы, я поразился, как мужчина может быть еще на что-то способен, услышав такой крик.

– Вы прямо как скотина, – сказала служанка.

            - Погоди, вот увидишь утром ее лицо, дружище, - сказал я вслух на кухне, и двинулся в ванную.

Она встала и зашарила по траве в поисках своего платья.



– Ты что?

***

– Я ухожу. Мне стыдно.

            Когда в одиннадцать часов следующего дня я спустился вниз, мужские ботинки исчезли. Чего я не мог сказать о мышах. За те десять часов, пока я находился наверху, мучнистый запах фекалий и мочи на нагретой центральным отоплением кухне усилился настолько, что сбивал с ног.

– Ты-то здесь ни при чем.

            Мила уже встала, и отопление во всех комнатах было включено на полную мощность. Она находилась в ванной.

– При чем, – сказала она. – Я не должна была с самого начала.

            - Твою ж мать. - Я направился к мусорному мешку, лежащему на стиральной машине. Выбрав пустую бутылку с широким горлышком из-под кондиционера для белья, я открыл заднюю дверь и вышел на улицу.

– Если бы ты мне побольше рассказывала, я бы старался щадить твою легкоранимую психику, – заметил Жакмор. – Но ты такая неразговорчивая.

            В тот момент, когда мои босые ноги соприкоснулись с влажным бетоном садовой дорожки, я услышал топоток крошечных ножек по мусорным бакам. Два маленьких темных тельца с гибкими хвостами метнулись в сад, в то время как трое их сотоварищей побежали вдоль ограды.

– Правильно мне хозяйка наказывала, – вновь заныла она. – Видеть вас больше не хочу.

            Я мочился в саду в пятый раз за семь дней. Я был поражен, как быстро человек ко всему привыкает. И все же сказал мышам, роющимся в соседском саду и шуршащим большими сухими листьями, которые надуло из парка, засорив водосток:

– Подумаешь, – отозвался психиатр. – Как-нибудь обойдусь.

            - Так больше не может продолжаться.

– И больше ничего вам не скажу. Я не нанималась угождать вашим скабрезным причудам.

            Затем я пошел взглянуть на то, чем кормятся за мусорными баками мыши. Они прогрызли дыры в основании одного из мешков и добрались до какой-то бахромы, украшавшей нечто похожее на джинсы. У меня таких не было, и я никогда не видел, чтобы Мила носила джинсы. Наверное, она купила их и избавилась из-за того, что те оказались ей малы.

Жакмор усмехнулся и принялся одеваться. Он даже и не надеялся всерьез пропсихоанализировать эту дурочку. Ничего, найдутся другие, еще и поинтереснее. Он обулся, встал. Она все еще хныкала.

– Пошла вон, – отчетливо произнес психиатр.

            Запах от мешков шел ужасный. Это, должно быть, разлагались, привлекая мышей, остатки ее свиной отбивной или тунцовой запеканки. Придется засунуть их в двойные мешки перед вывозом в понедельник. Пластиковые тарелки с гранулами отравы, которые я разложил между баками, мыши оставили без внимания. Пора вызывать профессионального крысолова.



Шмыгая носом, служанка удалилась. И уж конечно, переполненная презрением. Подумав, что в этом смысле анализ удался, Жакмор улыбнулся. Затем, ловко подпрыгнув, поймал на лету зазевавшуюся бабочку и проглотил ее с чувством глубокого удовлетворения.

***

XII

            - Дружище, это все погода. Теплеет, понимаешь?

13 июля

            Я кивнул и прошаркал за крысоловом. Расстелив кусок газеты на кухонном полу, тот опустился на колени и зарядил шесть черных коробок коричневой пастой из пластикового контейнера.

            - Мышиные матки, дружище. Они могут приносить по семь пометов в год. На этой улице нас вызывали дважды. В прошлую пятницу я обрабатывал соседний дом. У вас где-то здесь большое гнездо.

Из столовой хорошо просматривалась мощенная гравием площадка перед домом; там резвились уже накормленные, но еще не уложенные тройняшки, так как служанка кормила взрослых. Жакмор, на которого возлагалось наблюдение за детьми, сидел лицом к окну. Клементина, сидя напротив него, рассеянно крошила гренки и скатывала хлебные шарики: занятие довольно неблагодарное, если, конечно, считать это занятием (а это действительно занятие). В последнее время они виделись практически только за обеденным столом. Похоже, Клементине хотелось, чтобы Жакмор и дальше продолжал у нее жить, но в разговорах она ограничивалась бессодержательными высказываниями, а он, со своей стороны, не осмеливался затрагивать личные проблемы.

            - Я уже спустил на отраву целое состояние. Она бесполезна?

Насупившаяся Беложопка молча поставила перед Жакмором огромное блюдо. Он снял крышку и галантно предложил:

            - Нет. Не совсем. Но вы можете целый день раскладывать ее на улице, и они все равно будут возвращаться. На улице вы никогда их этой штукой не перебьете. Вам нужно разложить ее в доме, под половицами и под шкафами. В пустотах, понимаете?

– Клементина, прошу вас.

            - Под половицами?

– Нет, это вам, – сказала она, лукаво улыбаясь. – Специально для вас. Деликошатина.

            Он кивнул.

Он присмотрелся.

            - Мыши под вашим домом. Еще в каминной трубе. Их там очень много.

– Но… это же потроха! – радостно воскликнул он.

            - Я думал, они приходят из соседского сада. Я видел, как они пролазят под оградой.

– Совершенно верно. Отварные, – уточнила Клементина.

            - Ваши соседи говорят то же самое про ваш сад.

– Я бы предпочел сырые, – заметил Жакмор, – но оказанное внимание так приятно… Клементина, вы просто ангел!

            - Правда? - Я давно подозревал соседей в причине этого нашествия. Но крысолов, похоже, считал, что мыши лезут из моего дома.

– Я очень хорошо к вам отношусь, – сказала она, – но есть сырое в моем присутствии не позволю.

            - Вот, дерьмо.

– Конечно, – согласился Жакмор, положив себе изрядную порцию. – Лучше поговорим о потрохах. Назло всем птицам и мышам!

            - Дерьма от них тоже полно остается. Вот эта штука разберется с ними. Специальная смесь. Моя собственная. Я буду возвращаться и проверять. По понедельникам, в течение следующих трех недель. - Он закрепил крышку на последней коробке с приманкой и повернулся ко мне лицом. - Мне нужно разложить несколько таких в спальнях.

– Я довольна, что вам нравится, – произнесла она.

            - Конечно. Поднимайтесь наверх.

– Птицы – это, конечно, недурно, – продолжал Жакмор, – но эти ужасные перья!

            Мила была, как обычно, в ванной. И хотя она никогда не жаловалась на мышей, что я считал странным, я был уверен, что она не будет возражать против приманок в ее комнате. Но когда крысолов вернулся со второго этажа, он посмотрел на меня, поджав губы.

– Да, действительно, – согласилась Клементина. – Это обратная сторона медали. Ну а мыши?

            - Что?

– Исключительно забавы ради, – признался Жакмор. – И совсем невкусно.

            - Та первая комната.

– Зато это расширяет ваш вкусовой кругозор, что можно только приветствовать, – сказала она. – А кого вы сейчас исследуете?

            - Комната Милы.

– Какое трогательное внимание, – съязвил Жакмор. – Вы же прекрасно знаете, что ваша служанка меня отвергла.

            - У нее хуже всего. Мыши загадили всю мебель. Их помет повсюду. Наверное, сводят ее с ума.

– Знаю, – ответила она. – И должна признаться, что очень этому рада. Ну а в деревне вы что-нибудь нашли? Вы же туда часто наведываетесь, не правда ли?

            - Наверное.

– Какое там! – отмахнулся Жакмор. – Похвалиться, в общем-то, нечем. Разве что частенько навещаю Сляву.

            - Будет лучше, если она не будет оставлять еду на полу. Например, под кроватью. Вот почему мыши к ней лезут. У нее на полу половина кладовой.

– Я спрашиваю вас о женщинах, – уточнила Клементина.

            Я закатил глаза и, не удержавшись, сказал:

– Вот уж что меня совсем не интересует, – скривился Жакмор. – А вы знаете, что кот был кастрирован? Я не уверен, но вполне возможно, что это на меня как-то повлияло.

            - Да, поесть она любит.

Он лгал.

            Крысолов улыбнулся.

– А я вам говорю, что интересует, – возразила Клементина.



Жакмор посмотрел на тройняшек, которые тупо ходили по кругу, дыша друг другу в затылок.

***

– Давайте поговорим о чем-нибудь другом, – предложил он.

            Спустя три дня, в четверг вечером, когда я сидел в кровати и читал перед сном, я услышал плач Милы. Он доносился из ее комнаты.

– Это вы рылись в моем платяном шкафу? – внезапно спросила она.

            Внезапно я испытал неловкость и чувство вины за все мои неприемлемые мысли о ней. В конце концов, она жила в чужой стране, в Лондоне - самом ублюдочном в мире городе - и пыталась выживать, обладая меньшим количеством преимуществ, чем у большинства других его жителей. Чтобы избежать одиночества, она искала близости и ласки у своих любовников. Кто я такой, чтобы судить ее? Казалось, у нее не было постоянной работы, и я всегда подозревал, что она испытывает финансовые трудности. Странная внешность досталось ей с рождения, и она проводила часы в ванной, приводя в порядок лицо, чтобы хоть как-то компенсировать свое безнадежное тело. И ела она так много в первую очередь из-за беспокойства и неуверенности. Мало того, ей каждый день приходилось говорить на чужом языке. Как я стал таким злобным, эгоистичным ублюдком?

Жакмор опешил:

            Я подошел к двери ее спальни и осторожно постучал.

– Простите, не понял…

            - Мила. Мила, ты в порядке?

– Вы что, плохо слышите?

            Всхлипы резко прекратились, и мне стало еще хуже от того, что я смутил ее.

– Нет, – ответил он. – Это не я. Что я могу искать в ваших шкафах? У меня достаточно одежды.

            - Мила, если хочешь поговорить...

– Ну… это не так уж важно, – заверила она. – Может быть, я ошибаюсь. Мне показалось, что кто-то постоянно трогает все вокруг. Разумеется, нет никаких оснований подозревать в этом вас.

            Ее ноги протопали к двери, словно она торопилась выскочить из комнаты. Я сделал шаг назад. Но дверь не открылась, и Мила не ответила мне. Вместо этого, она навались на дверь всем весом, чтобы я, в случае чего, не смог войти.

Он кивнул в сторону служанки, которая в этот момент повернулась к ним спиной.

            Чувствуя себя неловко, я вернулся к себе в комнату. Больше ее плача я не слышал.

– Нет! – сказала Клементина. – Исключается. Да и зачем ей это скрывать? Впрочем, мне все равно. Я их никогда не надеваю.



Почти никогда.

***

            В пятницу вечером, перед тем как засесть за пару фильмов, я проверил мышеловки. В первую неделю после того, как крысолов разложил по дому свою специальную смесь, мышиная активность снизилась. Но все ловушки на первом этаже - под половицами в шкафу, под раковиной, за стиральной машиной и в камине в гостиной - исчезли. Их кто-то убрал.

XIII

            Я бросился наверх и заглянул под свою кровать. Ловушка по-прежнему лежала у плинтуса. Я заходил в комнату Милы лишь дважды в ее отсутствие, и только, чтобы положить высохшее белье ей на кровать, так как она имела привычку держать его неделями на сушилке. Я не знал, где именно в ее комнате крысолов расставил ловушки, но подозревал, что лучше начать поиски под кроватью.

24 июля

            Встав на четвереньки и всмотревшись в полумрак под стеганым матрасом и сосновыми брусками, удерживающими его, я сразу обратил внимание на расставленные там блюдца. Шесть штук, наполненных какой-то бурой пастой. Я понюхал одно. Арахисовое масло. Любимое лакомство у мышей. Я заправил им первую партию мышеловок, в соответствии с инструкцией, шедшей с этими совершенно бесполезными штуковинами. На два блюдца он положила несколько полосок сырого бекона, которые в теплом и сухом пространстве источали неприятный запах. Значит, Мила отравила еду и пыталась сама избавить свою комнату от мышей? Или... Мне невыносимо даже было думать об этом. Она подкармливала их?

– Все, – выдохнул Ангель, выпрямляясь.

            Я присел на корточки и попытался думать рационально. Я не знал ничего об этой девушке. Она была немногословной, и избегала разговоров. Я отказался от культивирования товарищеский отношений в первую же неделю после ее заселения. Даже не знал, где она работает и чем занимается. Когда я спросил, она пренебрежительно бросила что-то про работу в области финансов. Остальное было для меня тайной.

Он только что подпилил клин, удерживающий лодку на рельсах. Все было готово. Десятиметровое суденышко из светлого дерева с задранным, как у финикийского трахальщика, ростром, снабженное легким балансиром, бронзовые крепления которого ослепительно сверкали вдоль корпуса. На пузатом мостике пока красовалась одна лишь низкая рубка. Жакмор наклонился и заглянул под лодку. Одиннадцать пар подвижных деревянных ног были приделаны к днищу по всей длине корпуса.

– Должна идти быстро, – заметил он.

            Я огляделся. Телевизор на маленьком шкафчике. Книжный шкаф, заставленный лосьонами, гримом, три зеркала, но никаких книг. Простая, из ламинированной сосны мебель. Шкаф и комод. Я заглянул в ящики комода. Ничего кроме одежды. Тоже самое в шкафу, кроме горы книг среди ее обуви на дне. Я поднял первый попавшийся том: \"Если я такая замечательная, то почему я до сих пор одна?\" Название вызвало у меня улыбку. Взял другую. \"План \"4 кавалера\". И еще одну: \"Мужчины с Марса, женщины с Венеры\". Все одной и той же тематики - знакомства и отношения. Еще были две энциклопедии про язык телодвижений, книга \"Чего действительно хотят мужчины\", и еще одна, с советами, как подцепить альфа-самца. Я задумался, нет ли там советов, как подцепить Гитлера или Сталина. Книг всего было десять, и все потрепанные. Хотя, как мне кажется, для Милы ни одна стратегия не работала столь же эффективно, как глубокое декольте.

– Да, ничего, – промолвил Ангель.

            Закрывая дверь шкафа, я не мог заглушить мысль, что живу с девушкой, которая пытается учиться быть девушкой. Я подумал о ее длительных ритуалах, во время которых она рисовала человеческие черты на пустом пухлом лице. Искусственный фасад, а теперь вот это: скрупулезное изучение людских мыслей, чувств, потребностей и желаний. Я подозревал, что внутри Милы в какой-то критический момент ее жизни произошел крупный сбой. И теперь ей нужно было перепрограммировать себя, чтобы социализироваться во взрослой жизни. Она довольно легко встречалась со множеством мужчин, но вполне очевидно, что ее использовали для пьяного секса на одну ночь. Мне даже стало немного жалко Милу.

– Для дилетанта, – похвалил Жакмор, – очень даже неплохо.

– Я не дилетант, – ответил Ангель.

            Я продолжил поиски ловушки под ее столом. Вместо ловушки я обнаружил довольно большое отверстие, грубо проделанное в конце одной половицы. Я почувствовал сквозняк, а с ним едкий, пахнущий мокрыми опилками запах мышей. Я наклонился, чтобы рассмотреть получше, но потом отстранился, почувствовав, что в ладони впились твердые катышки мышиного помета.

– Ну, хорошо, – уступил Жакмор, – для профессионала очень даже неплохо.

            Взяв у себя в комнате авторучку с фонариком, я направил луч в дыру, осветив старый деревянный потолок первого этажа. Расстояние от него до пола ее комнаты было дюймов двенадцать. Дерево было обильно усеяно мышиным пометом, будто в дыру кто-то высыпал пригоршню черного риса Басмати. Поднеся лицо к отверстию, я посветил под углом в пространство под полом. А затем отпрянул назад так быстро, что ударился макушкой о столешницу.

– Я не профессионал, – сказал Ангель.

            Какое-то время я сидел, сжимая голову обеими руками. Боль была резкой, но кратковременной. И когда сознание прояснилось, я вспомнил, содрогнувшись от отвращения, что уловил в зловонной дыре какое-то движение. Быстрое суетливое движение. А еще я успел заметить две маленькие когтистые лапки и заостренную, покрытую молочно-белым мехом мордочку с розоватыми глазками, отвернувшуюся во тьму. Движение завершилось взмахом длинного хвоста цвета земляного червя.

– Кто же вы тогда? – раздраженно спросил Жакмор.

            Это была либо крупная мышь, либо крыса-альбинос. Нечто, с чем мне было совсем некомфортно жить под одной крышей. И какого черта Мила разложила под кроватью всю эту? Не говоря уже о том, что она устроила грызунам доступ в жилые помещения дома, пробив в старой половице дыру. Назревала конфронтация. Но куда пропали ловушки?

– Только не приставайте ко мне с вашими вопросами. Что за скверная привычка!

            Я бросился к себе в комнату и выхватил ловушку из-под кровати. Вернулся в комнату Милы и осторожно положил ее рядом с дырой под столом, там, где она сможет нанести максимальный урон.

Жакмор мог бы, конечно, рассердиться, да темперамент не тот. Главное – найти подходящие слова. Для прощания. Перед отплытием. Надолго. На не очень надежной лодке. Хоть и с одиннадцатью парами ног. Чего уж тут.

            Спустившись на кухню, я проверил мусорное ведро, но не нашел ничего, кроме кухонных отходов. Вооружившись более крупным фонариком из хозяйственного шкафа, я вышел в сад. Мила оставила рядом с баками еще один мусорный мешок. Я перетащил его на кухню, где было больше света.

– А с женой отношения не изменились?

– Нет, – процедил Ангель. – Она просто…

            Смрад тухлого мяса проник мне в рот и нос, но мне не нужно было зарываться вглубь мешка, чтобы обнаружить все пять пропавших ловушек, спрятанных в пластиковый пакет с завязанными крепким узлом ручками. Я извлек пакет и заметил под ним каблук ботинка. Частично вытащив его, я понял, что это один из огромных башмаков посетителя с прошлого уикенда. Он уходил в такой спешке, что даже забыл обуться? Может, между ними произошла стычка, и он удирал от нее голый или в лучшем случае полуодетый? Это было дикое предположение, но, похоже, этот альфа-самец, убежал босиком. Ошеломленный, я копнул еще глубже и нашел другой башмак, частично завернутый в приталенную сорочку от \"Пинк\", воротник которой был испачкан в кофейной гуще.

Он запнулся.

            Вновь перевязав мешок, я оттащил его обратно на дорожку. Вернувшись на кухню, перерезал завязанные узлом ручки пакета, в котором лежали ловушки, и вернул их на места, выбранные крысоловом.

– Ладно. Ничего не попишешь. Женщины и мужчины живут в разных измерениях. Но я ни о чем не жалею.



– А дети?

***

– К счастью, я их недостаточно хорошо знаю. Так что страдать не придется.

            - Мила, я хотел бы поговорить, - сказал я, встав в дверях гостиной.

– Им вас будет недоставать, – заметил психиатр.

            Она сидела на диване, смотрела \"мультики\" и поглощала гору еды с подноса, балансировавшего у нее на коленях. Кажется, это были две печеные картофелины под фреш-кремом.

– Знаю, – сказал Ангель. – Но в жизни всегда чего-то недостает. Так пусть недостает чего-то важного.

            Ее широко раскрытые бледные глаза посмотрели на меня с полным безразличием. Она снова перевела взгляд на мерцающий телевизионный экран и принялась хихикать над проделками Губки-Боба.

– Дети, выросшие без отца… – начал Жакмор.

– Послушайте, – прервал его Ангель. – Дело это решенное. Я ухожу. Все.

            Обыскав ее комнату в пятницу вечером, я просидел в кровати до трех часов ночи и уснул до ее прихода. На этот раз она, к счастью, вернулась одна. В субботу я прождал до полудня, когда она спустится вниз. Затем прождал еще два часа, пока она выйдет из ванной, после чего смог подойти к ней в гостиной. Было уже два часа дня, и суббота была почти испорчена.

– Вы утонете, – предрек Жакмор.

            - Мила, почему ты выбросила все ловушки?

– На такую удачу я даже не рассчитываю.

            Она сунула кусок белой булки, намазанной маслом в свой крошечный рот. Но ничего не сказала.

– До чего же вы банальны, – презрительно протянул Жакмор.

            - Дом кишит мышами, Мила. Ты не заметила? На первом этаже пахнет как в мышиной клетке. Тебя это не беспокоит?

– Сладострастно банален, – дополнил Ангель.

            По-прежнему никакого ответа. Водянистые глаза не сдвинулись от телевизионного крана.

– Даже не знаю, что вам и сказать.

            - Мила, ты меня слушаешь? Ты понимаешь, что я говорю? Я нашел все ловушки в мусорке. И мне пришлось заходить в твою комнату.

– Меня это не удивляет, – съязвил Ангель. – Теперь моя очередь задавать вопросы. На какой стадии ваши великие проекты?

            Теперь я привлек ее внимание. Отчасти. Она продолжала кусать булку.

– Ни на какой, – признался Жакмор. – За все это время лишь одна кошка, и больше ничего. Как-то попробовал собаку, но из-за пропсихоанализированной кошки возник пренеприятнейший инцидент; пришлось на этом остановиться. Мне нужны люди. Мужчины или женщины. Короче, человеческие существа.

            - В полу твоей комнаты есть дыра. Когда там жил Пит, ее там не было. Ты ее проделала?

– А с кем вы общаетесь сейчас?

            Она посмотрела на меня, хотя сложно было понять, о чем она испытывает, потому что нарисованные на круглом лице черты не выражали ничего. Но я почувствовал - или мне показалось - что это было нечто вроде усталого презрения.

– Должен познакомиться со служанкой кузнеца. Через галантерейщицу.

            - Они пахнут, - сказала она голосом маленькой девочки, который больше подошел бы одному из \"мультяшных\" персонажей, про которых она любила смотреть.

– Так вы теперь ходите по галантерейщицам?

            - Очень сильно.

– Ну, портниха. Да какая разница? Хотя это даже забавно. Ведь все платья вашей жены шьет она, не так ли?

            Я покачал головой.

– Вовсе нет, – возразил Ангель. – Клементина все привезла с собой. И в деревню она никогда не ходит.

            - Отрава не имеет запаха. Ничего не чувствуется, если только не совать нос в саму ловушку. И это ничто по сравнению с мышиной вонью здесь. Разве ты не чувствуешь? Они же писают повсюду. И в твоей комнате тоже.

– Ну и зря, – сказал Жакмор. – Там очень даже интересно.

            Мила пожала сутулыми плечами и снова повернула свое гладкое лицо к телевизионному экрану.

– Ой-ой-ой, – засмеялся Ангель. – Вы из-за этой деревни совсем голову потеряли.

            Разговор зашел в тупик. Мне в голову пришел глупый вопрос, как она вообще общается со своими бойфрендами.

– Да, но это так интересно. Во всяком случае… да… ну конечно! Разве это не любопытно? У портнихи есть все модели платьев вашей жены. Всех платьев, которые я на ней видел.

            - Послушай, Мила. Мне тяжело это говорить. Но у нас не получается жить вместе. У нас с тобой. Ничего личного, но думаю, тебе нужно съехать.

– Да ну? – отозвался Ангель без особого интереса и оглядел лодку. – Мне пора. Хотите проверить ее вместе со мной?

            - Ладно. Дай мне еще пару дней, - прощебетала она, даже не глядя на меня, затем снова захихикала над чем-то в \"мультике\".

– Вы же не можете вот так вот взять и уплыть…

            Я поверить не мог в свою удачу.

– Могу. Вот возьму и уплыву. Но не сегодня.

            - Пару дней?

Он подошел к надпиленной подпорке, размахнулся и точным ударом кулака сломал деревянный брус. Раздался громкий скрежет. Лодка задрожала и тронулась. Смазанные жиром дубовые рельсы спускались через весь сад и резко уходили к морю. Лодка стрелой понеслась вниз и скрылась в облаке дыма; завоняло растопленным жиром.

            - Ммм. Ага.

– Она должна быть уже на воде, – сказал Ангель, выждав несколько секунд. – Прокатиться не желаете? Посмотрим, как она держится.

            - Как насчет, скажем, следующего уикенда?

– Смело, – оценил Жакмор. – С такой высоты!

            - Мммхм.

– Так и надо, – уверенно произнес Ангель. – Чем выше, тем краше.

            Я принял это за \"да\", и тихо закрыл за собой дверь гостиной. Затем поднял два сжатых в триумфе кулака. Также я сделал кое-что еще, чего давно уже не делал. Я улыбнулся.

Они спустились по крутому склону, правда, не так быстро, как лодка. Погода была чудная, и скала купалась в запахах трав, гудела от шебуршания насекомых. Ангель дружески обнял Жакмора. Психиатр чувствовал себя неловко. Он относился к Ангелю с симпатий и переживал за него.



– Будьте осторожны, – попросил он.

***

– Конечно.

            Мне редко приходилось видеть Милу. Она, как правило, надолго запиралась в помещениях и мало перемещалась по дому в остальное время. Но в течение следующих пяти дней после нашей беседы в гостиной я видел ее еще меньше. Она оставалась у себя в комнате. Выходила лишь, чтобы забрать из холодильника шоколадные пудинги, сэндвичи, огромные бисквиты и пищу быстрого приготовления, рассчитанную на двоих, после чего возвращалась к себе. Даже если у нее была в тот момент работа, она никогда не уходила. Но меня волновало отсутствие какой-либо активности, которая ассоциировалась с переездом. Ни картонных коробок, принесенных из продуктовых магазинов, ни кухонных шкафов, очищенных от консервных банок, ни уменьшения количества туалетных принадлежностей в ванной, ни выходов на поиски нового жилья. А уикенд приближался, ее последний уикенд.

– У вас есть провизия?

            В пятницу вечером я постучался к ней в дверь.

– Я взял воду и удочки.

            - Мила?

– И все?

            - Не сейчас, - сказала она с другой стороны двери. Голос у нее был тихий, но достаточно напряженный, чтобы я расслышал его сквозь звук телевизора.

– Буду ловить рыбу. Море рожает и вскармливает.

            - Просто я хотел убедиться, что у тебя... Есть все, что нужно... Что... Интересуюсь, не нужна ли тебе помощь в переноске вещей, в этот уикенд?

– Ага! Вот он, комплекс! Вам роды спать не дают, – взорвался Жакмор.

            - Не сейчас. Я занята. - Это было все, что она сказала. Но я услышал, как ее тело переместилось на кровати. И представил, что она приготовилась бежать к двери и навалиться на нее всем весом, чтобы не дать мне войти.

– Как пóшло! – ответил Ангель. – Знаю, знаю. Роды, материнство, вижу, куда вы клоните. Идите лучше психоанализировать своих недоумков. Матери у меня уже вот где сидят!

            - Ладно. Сейчас я ухожу. Но утром буду здесь, если потребуется моя помощь. И у меня для тебя чек. Твой залог.

– Потому что эта оказалась вашей женой, – сказал Жакмор. – А по своей вы тоскуете.

            Она не ответила, и я прошел к себе в комнату.

– Нисколько. Да у меня и матери-то нет.



Они стояли на краю обрыва. Ангель ступил первым на узкий выступ, спускающийся под откос. Лодка оказалась прямо под ними. У самой воды рельсы выгнулись, и их концы приняли горизонтальное положение. Учитывая скорость спуска, лодку должно было вынести далеко, метров на триста от берега, не меньше. Психиатр высказал свои соображения по этому поводу.

***

– А швартов на что? – ответил Ангель.

            Домой я вернулся в полночь, последние две пинты пива давили на мочевой пузырь, и во время поездки в метро от Уэст-Энда, и во время быстрого броска от станции до дома. Но, похоже, мы с Милой завершали нашу совместную жизнь таким же образом, каким ее и начинали. Дверь ванной была закрыта с другой стороны. Я видел идущий из-под нее свет. Даже в полночь туалет был оккупирован ею.

– Ну да, – согласился Жакмор, ничего не понимая.

            Какое-то время я попрыгал по кухне, после чего пошуршал в мусорной корзине в поисках контейнера. Но когда я извлекал большую пустую бутылку из-под \"Лефф Блонд\", недовольно морщась из-за ее узкого горлышка, из ванной донесся жуткий стон. Стоя у стиральной машины, я прислушался.

Под их ногами галька отозвалась многоголосым эхом. Ангель ловко поймал конец легкого и эластичного троса. Лодка медленно приближалась к берегу.

            Он повторился. Низкий стон. Это была Мила, и ей было мучительно больно. Как и мне. Хотя я мог бы потерпеть и еще минуту. В то время как у Милы голос был такой, будто у нее серьезные проблемы.

– Залезайте, – сказал Ангель.

            - Мила, ты в порядке?

Жакмор подчинился. Лодка закачалась. Теперь она казалась намного больше. Ангель прыгнул на палубу и скрылся в рубке.

            Я быстро постучал в дверь ванной. Она вновь застонала, затем резко закричала, будто внезапно почувствовала невыносимую боль. В своем нетрезвом состоянии я тут же счел, что в этом ее сигнале бедствия есть моя вина. Я выселил ее, и теперь она вскрывает себе вены, или проглотила банку парацетамола и теперь истекает кровью.

– Я поднимаю балансир, – крикнул он, – и мы отправляемся.

            Я ударил в дверь плечом. Маленький замок сломался, и по инерции я ввалился в ванную, остановился у раковины рядом с унитазом.

– Вы что, серьезно? – всполошился Жакмор.

            Мила лежала в ванне. Она либо рожала, либо у нее произошел какой-то жуткий выкидыш.

Ангель выглянул из-за рубки.

            Между толстых ляжек растеклась огромная лужа крови, розовеющая от воды, тонкой струйкой текущей из крана. Ноги у нее были закинуты на края ванной. Мокрые волосы прилипли ко лбу, который был бледным как никогда. Глаза, казалось, побелели, либо закатились вверх от боли.

– Не бойтесь, – улыбнулся он. – Серьезно будет через неделю. А пока я еще не готов. Сегодня только испытываем.

            Мое внимание привлекло движение у нее между коленей.

            Я не стал надолго задерживать взгляд. Хотя успел разглядеть кучу крупных безволосых мышат, слепых и влажных, пытавшихся уползти на своих крошечных лапках в другой конец ванны. В помете был как минимум десяток.

XIV

27 июльня

            Я отвернулся, и меня вырвало в раковину. В штанах у меня стало тепло, затем прохладно. Парализованный, я был готов разрыдаться. Возможно, от шока. Но внезапная боль в правом бедре заставила меня вернуть внимание к матери. Маленькая рука Милы сжимала ткань моих джинсов, захватив кожу под ними. Я ахнул и попытался отдернуть ногу, но Мила перевернулась на бок и схватила меня за пояс другой рукой. И она тянулась ко мне не за помощью.

            Когда я уставился на ее пухлое лицо, то, что всегда было безгубой щелью на подбородке, растянулось, явив два ряда полупрозрачных неровных зубов. И то, что служило ей ртом, растянулось для укуса, в то время как ее маленькие молочно-белые коготки до крови царапали кожу у меня под джинсами. Она пыталась затащить меня к себе в ванну. В этот контейнер, в котором корчилось потомство, охотно демонстрирующее свои полупрозрачные, унаследованные от матери зубы. Двое из них встали на задние лапы в жуткой пародии на стариков, приподнявшихся из кресел.

Столько раз Жакмор ходил по этой дороге в деревню, что приелась она ему – постылая, как коридор психушки, иль голая, как свежевыбритый подбородок. Простейший путь, прямой, как линия, он линия и есть, без глубины существенной, а значит, как бы и не существует вовсе. И сокращался этот путь привычными шагами и вновь несущими стопами (несущими не в смысле отрицания сути, а в смысле – те, которые несут). Перепутывать предстояло ему, переставлять, но мало того, перемешивать, что еще лучше, паразитов буквенных и логических, дабы преодолеть ее, дорожищу, не скучая на ходу мыслями несложными. И все же всякий раз он доходил до самого конца. И пел при этом.

            Я тщетно пытался отбиться от ее рук, теряя равновесие на скользящем под ногами коврике. Одним коленом я ударился об край ванны, и Мила издала возбужденное ржание, в ожидании, что я присоединюсь к ней и ее новорожденным в ванне.



Отгулосок орудийный,
Отгудочек отъездной,
Отгонечек ноздревой,
Отшанкровник мягкий,
Отпевальщик мякрый,
Отпристенок моховой.