Игорь Вардунас, Ирина Бакулина

Метро 2035. Клетка

© Глуховский Д., 2017

© Вардунас И., Бакулина И., 2020

© ООО «Издательство АСТ», 2020

* * *

Авторы благодарят Игоря Осипова за неоценимую помощь в работе над книгой, образы ИО начальника колонии и зама по БОР, а также описание первого дня, когда все закончилось и… началось.


Пустота

(вместо пролога)

14 октября 2014 года



– Па-ап!

Снова этот голос. Детский, пронзительный. Звенит со всех сторон сразу. Словно я брожу по лабиринту кривых зеркал, где все – даже запахи и звуки – преломляется, искажается, перекашивается, а потом бессильно оплывает, будто воск по тоненькому боку свечи…

Свеча тает неумолимо, как и твоя жизнь, жмуридзе.

Озираюсь.

Меня окружает вязкая, тягучая Хмарь. В этот раз настолько плотная и густая, что я с трудом различаю пальцы вытянутой руки. Хмарь клубится вокруг перчатки. Шевелится, словно в замедленной сьемке. Тяжелыми каплями оседает на поцарапанном стекле самодельной маски. Тонкими дымными щупальцами проникает сквозь дыхательный фильтр, стараясь забраться в самую душу и высосать ошметки того, кого я считаю собой. На сколько еще меня хватит?

Перед глазами пульсируют алые пятна, словно распускаются и сразу же увядают огромные цветы. С трудом вспоминаю, что видел такие давным-давно, до Катастрофы. Точно, это тюльпаны, алые тюльпаны с черной сердцевиной.

Тут в латаной рифленой трубке, ведущей от маски к рюкзаку за спиной, что-то тонко пищит, и я чувствую… Сетка-фильтр прохудилась, вот черт! Состояние тупого созерцания сносит приливом холодного ужаса. Бросаю щуп из довоенной лыжной палки, срываю на воротник маску. Выплевываю мерзко шевелящуюся мушку, втягиваю воздух сквозь зубы. Ох и повезло же, что не проглотил!

Когда-то давно умница Мичурин придумал так называемую «дыхалку», ведь годных респираторов оставалось совсем немного, а в рейды без них или запаса кислорода надолго ходить – натуральное самоубийство. Гниющие болота свободному дыханию, то есть без периодически накрывающих галлюцинаций, не способствуют, а уж про Хмарь и говорить нечего.

В общем, «дыхалка» – это девятнадцатилитровая пластиковая бутыль из тех, которые раньше по офисам развозили, наполовину заполненная землей и крепкой настойкой неведомой разлапистой зелени. Как раз на рейд кислородом подышать. Но иногда в этом мичуринском «компосте», пусть и не один раз просеянном и процеженном, попадались страсть какие зловредные насекомыши. Не чета довоенным клопам с тараканами, которых тогда многие опасались. Даже дальневосточные клещи или какие-нибудь мухи цеце на фоне нынешних пакостных мутантов оказались настоящими паиньками.

До фильтров, разумеется, быстро додумались, но первое время, когда в бутыли или шланге что-то начинало гундеть или шебуршать – ух как страшно было. Однажды Карапетов глотнул такое и чуть не задохнулся, еле доволокли, все зелеными букашинами кашлял. Как прокашлялся, дня три вроде и ничего было: повеселел, на работу в мастерскую со всеми вернулся. А потом из него какая-то хрень посреди бела дня полезла. Взломала череп, верещала, булькала зеленым. Еле забили то, во что превратился обезумевший, слепо метавшийся по столовой бедолага…

Мичуринским девчонкам тогда влетело по первое число: как так получилось, что сырье плохо промыли? Девчонки терпели, кусали губы, а потом взорвались: вскочили, руками замахали, заголосили сквозь слезы, мол, а вы чего хотели, кто обещал к теплицам обогрев провести и воду пустить? Почему они в холодной воде работать должны, которую им же еще и натаскать надо? Почему нужно было кому-то сдохнуть, чтобы все устроили как следует? В общем, начальство таки пробрало, и девчонкам действительно все сделали по первому разряду. А Мичурин, освобожденный от всех иных работ, тут же обнаружил какую-то интересную травку, от которой любая насекомовидная пакость дохла сразу, только в путь. Однако даже у самых лихих мужиков, надевавших заготовленный баллон, все равно каждый раз под ложечкой екало. Смерти мало кто боялся, давно уже свыклись с ее смрадным дыханием, кое-кто годами костлявую ждал, но… по такой дорожке, протоптанной Карапетовым, торопиться желающих не было.

Так, к черту. Надо переключиться… А пахнет сегодня вкусно: то ли подорожником, то ли крапивой. Девчонки только вчера теплицы обошли, вот и настой залили свеженький, душистый. Как будто легкий дождик прошел. Хоть кипяток добавляй да чаи гоняй.

На контрасте воздух в Хмари – удушливое говно, вязкими слизнями ползущее в ноздри. Ладно. Чуть постоять, вдох-выдох, вдох-выдох, само отпустит.

– Папа!

Трясу головой, хмыкаю: да ладно! Морок, бред.

Мою Полинку погубили еще до Катастрофы, а у остальных лебедей, вышедших сегодня в очередной рейд, отпрысков никогда и не было. Или они об этом знать не знают. Дети сейчас есть только у вольных и у тех, кто из конвоя. Ну и у граждан начальников, которые в Хмарь не ходоки. Мы тоже не рвемся, разумеется, только иногда возникает ситуация, когда надо. И в этом случае все просто: «Встал и пошел». А бывает, как в этот раз. Обычный поиск, обычные лебеди и обычный конвой, вот только Хмарь сегодня необычная. Слишком быстрая. Хитрая и опасная. Удрать не успели, моментом накрыла.

– Э-эй! – ору я в этом чертовом Нигде.

Словно издеваясь, в лицо ударяет холодный сырой ветер, на пару секунд отгоняя липкий туман. Меня окружает лишь волглая грязно-рыжая трава по колено. Твари отстали. Или мы все же смогли перебить эту стаю начисто? Я на таком взводе, что мне плевать, если привлеку еще каких-нибудь зверюг. Хоть что-нибудь, хоть какое-то движение, ну пожалуйста… Но вокруг лишь медленно клубится туман, обволакивает, глуша звуки и давя эхо в зародыше. Я словно жук в спичечном коробке, набитом ватой.

– Шпунт! Герыч, Сла…

Горло перехватывает, я кашляю и бессильно умолкаю. Надо возвращаться на Остров, но как? Стрелка на компасе дрожит и пляшет, словно издеваясь. Вокруг белесое марево. Надо мной – тоже. Борода пропиталась маслянистой влагой с душным запахом, хоть выжимай. Под ногами хлюпает жижа. Куда же я забрел? Опускаю голову. Ноги ниже колена поглотила серость, ничего не видно. Приседаю, неловко шарю свободной рукой в поисках брошенного щупа. Примятая ржавая трава, напоминающая прокисшие макароны. Пальцы захватывают что-то небольшое, твердое. С удивлением вижу на своей ладони новенький блестящий болт. Как это вообще возможно?

– Папа, ты здесь?

Дрожащий, испуганный детский голос.

Собираю побольше слюны. Плевок мгновенно скрывается из виду, растворяясь в белесом ничто. Нет уж, меня не обманешь. Не заманишь, не сожрешь. Я стреляный воробей, пуганый лебедь с крыльями в крови, поняла, тварь?!

– Да болт я на тебя клал, сука! В сто раз больше этого!

Грозно трясу в никуда кулаком с зажатым в нем болтом.

Тишина.

Перевожу дыхание. Взгляд падает на обрубок троса, конец которого привязан к моему болтающемуся на ремне карабину, пятнистому от ржавчины, словно далматинец. Поднимаю, подношу к глазам. Срез косой, но ровный – не пилили и не грызли вроде… Отрезал кто? Да почувствовал бы. Хотя в Хмари все мысли и ощущения в мгновение ока вставали с ног на голову, выворачивая тебя наизнанку, сколько ни сопротивляйся. Но я ведь вроде никому дорожку не перебегал. Или не заметил просто? Предать сейчас – как от шоколадки откусить.

Шоколад.

Звяк, звяк…

Дозвякался.

А ведь я не ощутил ни толчка, ни натяжения, вообще ничего. Меня словно мягко отделило от остальных в момент, когда из ниоткуда поперли зверюги. В Хмари ведь лучше не разделяться, вот и ходим в рейдах на веревочке, как детсадовцы, и перекличка каждые пять минут. Малейшее натяжение означает, что ты удалился на опасное расстояние от напарника и лучше поторопиться. Трос, мертвой змейкой провисающий до земли, – идеален. Твари появились мгновенно, бесшумно. Словно призраки, на короткое время обернувшиеся существами из плоти и крови, а теперь их растворила, вобрала, всосала в себя Хмарь, вот уже почти год караулящая Остров уцелевших лебедей в надежде сожрать всех до последнего…

Давишь, сволочь? А вот хрен тебе!

Вдох.

– Эй, кто-нибудь! Депеша! Карбид!

Вязкая тишина.

Хмари все равно. Ей плевать.

– Да где вы все?!

Задумчиво смотрю на мачете с засохшими густо-синими подтеками. На отполированную ладонью рукоять автомобильной коробки передач в виде пистолета. Экзотика, в прошлой жизни на каком-нибудь «Бентли», небось, стояла. Хотя откуда у нас «Бентли». Просто япошка, «бимер» или «мерс», у хозяина которого гонор через край хлестал. Жаль, хромированную нержавейку и деревянные вставки пришлось обмотать черной изолентой, зато лезвие зачетное – высоколегированная сталь! ПВХ да железу, если о них заботиться, как и Хмари, все нипочем.

Щелк-щелк, щелк-щелк.

Перехватив ручку, безымянным пальцем нажимаю на декорированный спусковой крючок, превращенный теперь в нечто наподобие набалдашника. Засадишь таким с разворота в лоб – и просим к черту в гости. Отличная штука, рекомендую.

Щелк-щелк.

Бездумно засовываю мачете в самодельные ножны. Поправляю лямки: опревшая изнутри банка «дыхалки» и рюкзак ноша не ахти какая, но все же. Выбросить бы хабар, да вроде и не тяжело, найти успел всего несколько запчастей для гаража, набор масляных красок да куклу-карапуза с одним глазом и без руки, настолько страшную, что замотал в тряпицу и засунул на самое дно. Ну ничего, наши умельцы и руку из дерева выточат, и глаз сообразят, то-то малышня обрадуется. Из ценного разве что прошлогодний апрельский «Космополитен» с совершенно целенькими пробниками – два крема для лица, два шампуня и маленький жестяной контейнер с четырьмя тампонами. Да, глянец – весьма стоящая штука! И женщинам почитать, и мужикам посмотреть, да еще и попадаются всякие помады и блески для губ, лосьоны и кремы, пакетики специй и кофе, иногда даже духи… За такой ништяк можно выходной на огороде или в мастерской получить, а то и магарыч какой от начальства, а уж особенно от их жен.

Нам, лебедям, шампунь по статусу не положен, обходимся продукцией нашего мыловаренного мини-цеха. Бабка Паша, хоть и под восемьдесят ей уже, так дело поставила, что в прежние времена неплохие деньги зарабатывала бы. Какое хочешь мыло сварит: и оранжевое на моркови, и зеленоватое душистое на крапиве и мяте. Грех жаловаться. Но вот Юрка, то есть врач Калинин, недавно с днем рождения меня поздравлял, так в пакете с подарками оказался пробник с шампунем. Знаю, реально порадовать хотел. Он же меня с детства опекал, словно старший брат, и в школе заступался, и на работу в свое время устроил, и на свадьбе моей гулял… Только у меня духу не хватило открыть тот пакетик. Снова почувствовать сладковатый запах «морской свежести» или долбаного алое… Это трупный запах. Химия бессмертна. Ей все равно, в каком амплуа предстать перед нами – хоть в виде ароматного шампуня, хоть в виде говна, которое на нас сбросили в таком количестве, что из всего города только Остров и устоял. Да и волос у меня давно уже нет. Под вспревшей «вязанкой» привычная выскобленная черепушка.

Сколько я здесь? Смотрю на часы, добротные, механические. Их, как и оружие, выдают только рейдерам и держат под таким замком, под которым не прячет свою задницу обиженный Зюзя. Посеешь или сломаешь – таких звезд огребешь, что карцер раем покажется.

– Э-эй!

Бесполезно. Уже понятно, что не отзовутся.

Не слышат.

Тихий, отдаленный звук. Слева. Где-то там, далеко, в клубящемся влажном мареве неспешно бредет что-то огромное и неповоротливое.

Внезапно накатывает страх. Не от одиночества, а от нахлынувшего желания скорее оказаться… дома? А затем приходит чудовищный, животный ужас осознания того, что за теми стенами я в безопасности. Хотя любой другой душу бы продал, чтобы об этом даже не слышать.

Надеваю маску «дыхалки», нахожу наконец щуп и иду.

Под сапогами чавкает, хлюпает, приминается. Будто понаделали в планете дыр, вот и сдувается она потихоньку, как футбольный мяч.

Сполох.

Показалось? Марево такое плотное, что лучи солнца редко проникают сквозь него.

Еще сполох.

Протираю маску запястьем, жду.

Вот снова, и потом все чаще и чаще.

Ритмичный, голубоватый, словно проблесковый маячок полицейской машины или «скорой». Свои! Сигналят!

Поправляю рюкзак, собираю остатки сил, бегу. Но свечение не приближается. Наоборот, манит, словно в ночном кошмаре, при этом оставаясь на недосягаемом расстоянии. Дыхание клокочет под плотной резиной маски.

Спотыкаюсь обо что-то, падаю.

Страшное, развороченное нечто, от которого все еще поднимается пар. Одна из тварей, которых разметал наш рейд?

Поднимаюсь, снова бегу на огонек. Запрыгиваю на плот, заклинаю всякой ересью цепь над головой, несущую на ту сторону. Молиться? Как? Кому? Богу, которого я не знаю? Хмари, которая то казнит, то милует? Впрочем, почему бы и нет… «Чудище обло, озорно, огромно, стозевно и лаяй»[1], помилуй меня, отпусти живого и невредимого…

Тр-р-р-р.

Вот уже слышу, как работает прибрежный двигатель.

К безопасному берегу, скорее, ну же, ну же! Идиоты, весло на днях утопили, а новое сделать не успели. В голове тупо пульсирует мысль: нет, это не могут быть свои, ну откуда на нашем Острове – крошечном огрызке Соликамска – возьмется проблесковый маячок? Да и плот… Он должен быть у пристани, а не возле противоположного берега…

Достаю из кармана найденный болт. Размахиваюсь и швыряю его подальше.

Внезапно хлестко бьет по ушам давно отпечатавшееся на подкорке, словно дорожка на пластинке, начало «Лебединого озера», и сполохи прекращаются. Поспешно выбираюсь на пологий берег к тарахтящему движку, поскальзываюсь, падаю на колени возле форпоста с его высоким железным крестом – особый отряд, пожалуйста, пожалуйста, помоги – и Хмарь тут же расступается, выталкивает меня из своего душного туманного чрева и мертвенно выдыхает в затылок детским голосом:

– Папа…

Если бы это была правда, Полинка, если бы только это была…

Захлебываясь душистым зеленым воздухом «дыхалки», бегу, бегу что есть сил.

– Стой! Кто там?!

Резко останавливаюсь, не в силах поверить в реальность голоса и сразу ответить, понимая, что каждая секунда молчания грозит смертью. Поднимаю руки, чтобы на вышках их видели.

– Это я! Болт! Генка я…

– Ближе! Покажи лицо!

Маску срываю быстро, а приближаюсь медленно, чувствуя на себе холодные черные зрачки винтовок. Одинокая маленькая мишень.

Мучительная пауза.

– Черт, где тебя носило?! Все уже вернулись.

– Напали же… Вдруг… Заблудился…

– Че на морде-то, землю жрал?

Заливисто, явно сбрасывая напряжение, смеются, отводят винтовки. Я тоже выдыхаю.

– Так, споткнулся.

– Пароль!

– Чечевица.

– Ладно, двигай булками… Живее! Открыть ворота!

БАЗ-З!

Скрежет металла и лязг открывающейся створы звучат великолепной музыкой. Это – двери в мир, который намного страшнее окружающего. И тем не менее с облегчением понимаю…

Я дома.

Часть I. Страна нигде

«Двоим лучше, нежели одному; потому что у них есть доброе вознаграждение в труде их: ибо если упадет один, то другой поднимет товарища своего. Но горе одному, когда упадет, а другого нет, который поднял бы его. Также, если лежат двое, то тепло им; а одному как согреться? И если станет преодолевать кто-либо одного, то двое устоят против него: и нитка, втрое скрученная, нескоро порвется». Екклесиаст 4:9-12
Глава 1. Желаю

31 декабря 2034 года – 1 января 2035 года



Хр-р-рз, звяк, шр-р-р…

Пауза.

И снова.

Хр-р-рз, звяк, шр-р-р…

Пауза…

Далекий звук приносили стены. Его усиливали латаные-перелатаные кишки ржавых труб, заткнутые где возможно ветхими трусами, носками и прочим пришедшим в негодность тряпьем, которое лебеди таскали из прачечной или рейдов. Сама конструкция из металла и бетона словно издевалась над своими обитателями в этот час.

Лежа на своей шконке, Болт с кривой усмешкой покосился на старый будильник без стрелок. В этот час. Как будто здесь существовало время.

Это слышали все. Заученное до зубовного скрежета сочетание звуков – словно азбука Морзе, доносящаяся из преисподней. Преисподняя здесь повсюду, но в этот час она концентрировалась наверху. На техническом этаже массивного пятиэтажного здания, давившего, вжимавшего людей в пол, в фундамент, в грунт, силясь сломать остатки воли и самообладания. Это шумное воплощение преисподней – как абстинентный синдром в легкой форме у алкоголика – нужно перетерпеть, пока не отпустит.

Или пока не выпадет жребий идти туда. Сторожа развлекать. Который скорее бесследно заберет, чем отпустит, окончательно сведя с ума. Как карта ляжет. Каждому свое на роду написано.

Невозможно было предугадать, когда Ночному Обходчику захочется пошуметь. Болт припомнил, что в две тысячи двадцатом он пришел всего однажды, а вот в двадцать седьмом колобродил чуть ли не каждый месяц. Хорошо, что любое его посещение ограничивалось одним часом. Всегда. С десяти до одиннадцати вечера с технического этажа доносились тяжелые шаги, грохот, выстрелы, невнятные ругательства, из неисправного динамика хрипло лилась мелодия «Лебединого озера». Ночного Обходчика неведомым образом было слышно везде – даже в теплицах и гараже, даже в кабинете самого начальника Чулкова.

А в конце часа раздавалось неизбежное: хр-р-рз, звяк, шр-р-р…

Сухой шорох дубинки охранника, не спеша скребущей по бетону стены, а потом ныряющей в дверной проем.

Вот и сейчас пятьдесят семь человек в камерах не спали, хотя каждый умел отключаться сразу же после отбоя, моментально, еще не коснувшись щекой подушки. Они беззвучно шевелили губами, считая звяки заступившего «на смену» Обходчика. Если их будет не пятьдесят семь, а хотя бы на один меньше…

Иногда Обходчик, словно издеваясь, делал перерывы. Вот и сейчас: хр-р-рз, звяк… И тишина, тишина до звона в ушах, до судороги в скулах.

И вдруг в соседней камере – раскатисто, хрипло:

Лежали на нарах два рыла,О воле грустили друзья-я!Один был по кличке Бацилла,Другого кликали Чума-а-а…

– Труха, заткнись!

– Звиняюсь, командир! Накипело! Душу дерет, аж мочи нет…

И Труха, в далеком прошлом главарь бандитской группировки, убийца семи человек, громко, на грани истерики захохотал. Болт увидел его как наяву – старого, с всклокоченными вихрами вокруг плешивой макушки, в майке-алкоголичке, запрокинувшего голову и лыбящегося в потолок щербатым ртом. Треники обвисли на сухих и тонких, словно у довоенного кузнечика, коленях. Вот-вот готов заплакать…

Но полегчало сразу. Так периодически делал каждый. Назло Обходчику. Чтобы просто переключиться. Разрушить мертвую тишину, из которой Обходчик, казалось, и приходил. Все знали, что охранникам тоже не по себе: в такие моменты они лишь прикрикивали, да и то для проформы.

Шр-р-р…

И пятьдесят седьмой «звяк».

Авто, мото, вело, фото,Гребля, бабы и охота.

Горланил Труха уже явно от облегчения: в этот раз чердачная тварь никого себе не потребовала. А следующая «смена» Обходчика когда еще будет! Может, через месяц, а то и вовсе через полгода.

Рассеянно вслушиваясь в затихающие вопли, Болт лежал и смотрел на будильник с отломанными стрелками. Что же он на самом деле? Что такое этот Обходчик?

Че почем – хоккей с мячом.

И кстати, что все-таки поселилось в Аду – в бывшем административном корпусе? Совсем недавно там вновь стало настолько тихо и спокойно, что решились послать троих в рейд. Не вернулись. Искать пропавших никто не хотел, а впрочем, и жеребьевку еще не проводили. Хотя кто-то пустил слушок, что все решит следующий бой.

Хитили – похитили,На хрен не хотите ли?

Похитили. Болт вновь уставился в потолок. Зачем Обходчик это делал? Развлекался игрой в «кошки-мышки»? И не пошел бы он по предлагаемому Трухой адресу? Этого желали все. Болт вздохнул. Желание. «Говорят, под Новый год…» Как давно это было. Умерло вместе с прошлой жизнью.

Но вот теперь ничего вокруг нет, а они живы. Чертова ирония…

Болт криво улыбнулся, вспоминая.

Геннадий Болотов – Болт, как его в первый же день для краткости окрестил сокамерник с погонялом Аптекарь, хмурясь и то и дело поглядывая на оконную решетку, сидел за столом в своей камере. Лежать днем строго воспрещалось, даже несмотря на то, что сегодня было воскресенье.

Что же там, снаружи, сейчас происходит? Далекие удары, визг шин, истошные крики… Никогда такого не было. А ведь он здесь уже год. Всего год! Целый год! Он почти уже привык к этой жизни. И сколько подобных «целых годов» ему отпущено в его пожизненном заключении?

В камере Болт находился один, сокамерника вывели на прогулку. Топтаться в таком же бетонном мешке, как и в том, в котором он остался, он отказался. Не видел большой разницы между серым бетонным потолком и серым небом за решеткой над прогулочным двориком. Отказ от прогулки – это единственное проявление собственной воли, которое было позволительно в этом месте. Да и просто хотелось побыть одному, редко выпадали такие моменты. Поэтому Болт просто тупо сидел за столом, пока…

Пока за дверью не послышался дробный топот, не лязгнули стальные «реснички» смотровой щели и не прогремел бас охранника:

– К стене, руки за спину, ноги шире плеч.

Если не выполнить команду моментально, то спустя несколько секунд в камеру ворвутся двое-трое громил и наглядно с помощью дубинок продемонстрируют преимущество этой позы для встречи гостей. Поэтому Болт рефлекторно подскочил с табурета и замер возле стены, упираясь в нее лбом. Загремел замок двери, и практически сразу, как в камеру вошли охранники, на руках заключенного защелкнулись наручники. Болта наклонили низко к полу, подняв скованные за спиной руки, и в этой неудобной позе куда-то быстро потащили.

В коридоре оказалось полно народу. Непривычно. Просто невероятно непривычно. Даже две камеры никогда одновременно не открывали, а тут рядом с Болтом в той же позе вели еще троих. По всему коридору вдоль стен стояли охранники, вооруженные автоматами. Где-то надрывалась собака, норовя дотянуться до проводимых мимо заключенных.

Происходило нечто совсем неординарное. Попытавшись приподнять голову, чтобы что-то разглядеть, Болт сразу схлопотал кулаком по затылку. За спиной громкий крик и звуки возни прервались хлестким выстрелом.

Трясущегося от лихорадочного возбуждения – коктейль из жуткого страха и все переворачивающего внутри любопытства – Болта отвели в подвал и, не сняв наручники, затолкнули внутрь просторной камеры, где уже стояло около десятка заключенных. Наверное, и у него на лице застыло то же удивление, которое он читал на лицах своих новых сокамерников.

Болт замер, тяжело дыша, оглядываясь и вслушиваясь. Чувствуя, как где-то внутри судорожно сжимается в комочек что-то, вмиг ставшее одиноким и испуганным.

Душа?

Болт что есть силы потряс головой, отгоняя видения прошлого. О чем он там думал до этого? Ах да, желание. Поворочавшись, наконец придумал, что загадает на этот раз.

Он быстро задремал, и для начала ему привиделась застывшая на хвойной лапе игрушка, в которой отражалось его молодое лицо и новенькая, еще не хлебнувшая крови электропила.

* * *

Звенящая тишина – это когда ты один во тьме, а где-то далеко, снаружи, эхом звонит колокол.

Посреди заснеженной площади сумрачной громадой возвышается огромная ель. На ней мерцают, покачиваясь от ветра, самые настоящие елочные игрушки. В ало-золотых лучах заходящего солнца поблескивают грани невесомого «дождика».

Я это еще помню.

Помню.

Пока.

Ветер ерошит хвою, осторожно касается драгоценных довоенных игрушек, фыркает на «дождик», отчего тот вздрагивает и приникает к ветвям, а потом рвется куда-то в сторону. Куда, зачем?

Ель зябко поводит широкой ладонью, и я слышу звон стеклянного колокольчика, крутящегося вокруг своей оси на нитке.

Я один.

Вокруг меня вьются щупальца тьмы и холода.

И по мне звонит колокол.

– Папа!

Этот голос. Детский, пронзительный. Звенит как будто со всех сторон сразу.

Моргаю, озираюсь.

Я в гараже. Вроде бы мой. По крайней мере, очень похож. Вдоль стен протянулись самодельные полки, на которых в строгом порядке расставлены картонные коробки и стеклянные, пластиковые, жестяные контейнеры. Одних только ярко-желтых упаковок из-под любимого Светой и Полинкой «Несквика» несколько десятков, ну так и хозяйство мое обширное: на этой полке – саморезы, на той – сверла, и так далее. Под потолком подвешены три спиннинга. На стойке в углу скалится новенькая электропила «Парма». Стоп, почему она не в чехле?

Тихий звук. Шорох? Шипение?

Я настораживаюсь, боком продвигаюсь к пиле. Та заводится сама, не дожидаясь ни подключения к сети, ни нажатия кнопки.

– Вж-ж-жухнем-м! – вкрадчиво предлагает «Парма», трясясь от предвкушения.

Я охотно беру ее, машинально проверяю уровень масла в баке. Почему бы и не вжухнуть, в самом деле? Особенно когда есть кого: в дальнем углу сидят двое, крепко связанные, с заткнутыми кляпами ртами, а рядом навзничь лежит третий, у которого из багрового месива на месте головы торчит рукоять молотка.

Ненависть!

Ненависть наполняет меня, с шипением перехлестывает через край. Сдох, сдох раньше времени! Вынудил меня, урод, заставил…

Двое в углу смотрят на меня выпученными глазами, сипят, судорожно подергиваются. Электропила вопросительно урчит в моих руках.

– Конечно, – говорю я. – Сейчас.

– Мусор-р-р, – подсказывает «Парма». – Р-реж-ж-жь!

– Да, верно, спасибо. – Я глушу пилу, аккуратно опускаю ее на пол и снимаю с ближайшей полки тяжелый рулон строительных мусорных мешков. Неспешно разворачиваю его, расправляю пакеты возле мертвеца. Для головы – новый совок с острой кромкой придется очень кстати – один. На каждую руку, пожалуй, по три: плечо, предплечье, кисть. Чем мельче, тем лучше. Увлекательный выйдет пазл, если что.

– Паз-зл-зл! – неведомо как снова заводится «Парма». – Вз-взрез-зай! Подер-рнем! Повж-ж-жухнем!

– Теперь повжухнем, – соглашаюсь я и приступаю к делу.

Некоторое время слышно только мерное чавканье, перемежающееся с хрустом и скрежетом, увлеченное повизгивание и урчание электропилы, шуршание пакетов. И в моменты тишины, когда я перевожу дух, – тяжелое, частое дыхание пленников.

– Папа!

Детский, пронзительный и радостный голос. Звенит как будто со всех сторон сразу. Не отрываясь от завязывания последнего мешка, поворачиваю голову. Конечно же, в гараже кроме нас троих и «Пармы» – никого.

Перевожу взгляд на своих пленников.

– Вашему другану повезло. Я повжухал его после смерти.

* * *

– Эгей, рота, подъем, принимай гостей!

Болт резко вынырнул из сонного марева и, пока дежурный охранник отпирал дверь камеры, успел натянуть штаны и футболку.

– Ну, как живется-можется? – На пороге стоял улыбающийся от уха до уха врач, он же Юрка Калинин. Ради праздника он надел парадный костюм, рубашку с галстуком и черные оксфорды. Пиджак и брюки здорово лоснились, ворот рубашки потемнел и обмахрился по линии сгиба, туфли распространяли терпкий смоляной запах, но Болт с искренним восторгом покрутил головой:

– Ох ты ж франт!

– Да что я, ты на Аську посмотри!

Из-за широкой спины отца смущенно показалась Ася. Стройная, хрупкая, с уложенными в высокую прическу светлыми волосами, в темно-синем атласном платье с открытыми плечами, тоненьким поясом и длинной юбкой в пол, под которой угадывался росчерк резинки трусиков.

Болт даже дар речи потерял, такая Ася была красивая. Светлана с Полинкой тоже бы ахнули и полдня хвалили бы и платье, и саму девушку-рукодельницу. И того, кто эту ткань на разрушенном складе отыскал, то есть его, Гену Болотова. Конечно, отрез, который хранился в запаянном полиэтиленовом пакете, пришлось в свое время сдать на склад, но когда на Восьмое марта среди жен и дочерей начальников проводили жеребьевку, он достался Асе.

Ася шьет – просто загляденье, к ней очереди выстраиваются, если что к празднику нужно нарядное и необычное. Сейчас ведь самое главное, чтобы экономно и удобно было, без всяких там рюшек-мушек, не до них. Ну а как еще? Материю берегли, любую. Вот Ася недавно, краснея, «Плейбой» попросила – нет, не соревноваться с глянцевыми, превратившимися в пепел грудастыми куклами, просто посмотреть хитрости экономии ткани. Чтобы поменьше да поэффективнее, так сказать. Вот такой парадокс: раньше женщины раздевались глаз радовать, а теперь на себе экономили, чтобы лишние шортики сыну или блузку дочери смастерить. Впрочем, мужа своего иногда удивить тоже вариант.

А еще Ася как-то смастерила себе подобие боди или спортивного купальника из сетки типа рыбацкой, тонкой и частой, снабдив костюм молнией. На смену в прачечную под джинсы надевала, хоть и каждый раз боялась порвать. Впрочем, сетка оказалась добротная, и то хлеб. А почему из сетки? Да чтобы другим нормальные материалы достались, да и простую ткань мочить, она же сносится быстро. И фигурка девушки выглядела в этой «рабочей» одежке ого как, хоть на обложку.

Вот она какая, Ася Калинина. Совсем не та девушка, которую ожидаешь встретить в коридорах тюрьмы. Эх, где вы, Куприны-Достоевские, Наташи Ростовы, Сонечки Мармеладовы… Но так здорово, что в этом жутком новом мире продолжала выживать доброта и красота. Имелись, конечно, свои нюансы… «Стерва», – бывало, цедили сквозь зубы завистливые дочки и сыночки вольных и граждан начальников. Однако Калинин мог посмотреть так, что молодежь тушевалась и долгое время избегала встречаться с ним взглядом. «Я бы вдул», – мечтательно вздыхал спецконтингент в блоке. Но Болт тоже заботился о репутации своей крестницы, и в свое время некоторые особо резвые потеряли кто зубы, кто приличную форму носа, а Зюзя так и вообще половины уха лишился.

Так что у Аси вынужденно была охрана – впрочем, как и у многих жен, любовниц или дочерей начальников. Весьма жестокая, вооруженная такими агрегатами и умениями, которым позавидовал бы любой довоенный маньяк. Одно слово – псы.

Всякое бывало, разумеется: то и дело кто-то влюблялся, кто-то затеивал интрижки, кто-то гулял в открытую. Вот приплод и рос потихоньку. Но в основном порядок все же держался.

– Да разве это Аська? – Болт бросил на Калинина укоризненный взгляд, вытянулся в струнку и щелкнул воображаемыми каблуками. – Самая что ни на есть княжна Анастасия Юрьевна!

Девушка прыснула, но тут же посерьезнела и церемонно склонила голову. Болотов уловил запах – легкий оттенок лаванды. Значит, открыла. Тот пробник духов был его тайком переданной добычей. Он оценил. Мелочь, а приятно.

– Прошу! – Болт галантно повел рукой, приглашая гостей пройти в камеру, и тут же спохватился: – А… э, у меня тут не убрано…

– Посещение согласовано, – понимающе кивнул Калинин. – Вот здесь, – он похлопал себя по нагрудному карману, – подписанное самим Чулковым. К сожалению, всего на двадцать минут, у нас же… – Он красноречиво закатил глаза и развел руками.

Болт понимающе кивнул: уж кому-кому, а лебедям за общим новогодним столом не место, пусть Катастрофа и здорово перетряхнула весь жизненный расклад. Их время настанет первого января после побудки. И праздничный завтрак состоится, и подарки раздадут по жребию, и вообще день пройдет весело: никакой тебе работы, только «кино, вино и домино». Все пятьдесят семь лебедей рассядутся в общем зале, поделят подарочные конфеты и табак, включат телевизор, эх!

Слегка задев макушку Болта крылом, в камеру влетел воробьиный сычик, цокнул когтями о стол и сердито цвикнул.

– Ты уж прости, Яшенька, – вздохнул Болт. – У меня хоть шаром покати, это верно. Даже семок тебе не успел достать.

– Сейчас организуем. – Калинин решительно кивнул охраннику. Тот с непроницаемым лицом отдал врачу плотно набитую матерчатую сумку и закрыл дверь, лязгнув засовом. – Мы же не могли завалиться к моему названому младшему брату под Новый год с пустыми руками. И да, эти дары волхвов тоже согласованы.

Свежий хлеб, кольцо твердой колбасы, несколько увесистых ломтиков домашней полендвицы, умопомрачительно пахнущие пряностями и чесноком, чекушка самогонки, плитка шоколада… Болт с разинутым ртом наблюдал за тем, как Ася с отцом в четыре руки расставляют и раскладывают на столе невероятные богатства.

– И еще новогодний кекс! – объявила Ася. – С изюмом. Сама пекла, между прочим. Даже Вовка не пробовал.

– Ну… ну вы даете, – только и выдавил Болт, с наслаждением вдыхая запах теплой сдобы, быстро заполнивший каморку и засаднивший скулы.

Изюм… От одного этого слова ехала крыша. И-зю-ум-м. Жара, Пицунда, воздух и фейхоа, мясо прямиком с мангала, молодое красное вино…

Тараканами лезли воспоминания, вихрем крутили голову, ломали, давили. Жестоко шваркали лицом в пол… Запах прошлого. Того. Чего уже не вернуть.

– С Новым годом, дядь Ген! – Улыбка Аси была такой светлой, что Болт часто заморгал. Чистая. Радостная. – Давайте загадаем желания, каждый, хорошо? Можно вслух. А потом подарки.

– Очумели…

– Дружище. – Калинин стиснул Болта в медвежьих объятьях и перешел на еле слышный быстрый шепот: – Я тебе уже тысячу раз говорил и еще раз скажу: на твоем месте я сделал бы с ними то же самое.

– Чур, я первая желание говорю! – выпалила Ася, разливая самогон по трем пластиковым кружкам. В две примерно поровну мужикам, в третью – чуть на донышке – себе. Потрясающая роскошь, настоянная на каких-то бруньках. Но теперь-то один хрен. Главное, вкусно. И согревает.

Вдруг захотелось бутерброд с маслом. Простые, непозволительные радости.

Ася зачерпнула из маленькой баночки пол-ложки черничного варенья и плюхнула в свою кружку.

Черника, надо же. Варенье.

Болт глубоко вдохнул, и у него закружилась голова. От воспоминаний. От того, чего больше нет. От влажного поцелуя жены на губах… Ее глаз, улыбки. От желания. От лета. Радужного смеха дочери, старавшейся увернуться от прохладной струи поливального шланга. Она любила поливалки. Когда все были счастливы и беззаботны.

Когда все были живы.

– Итак, чтобы в Новом году мне повезло, – отчеканила Ася, – и я увидела нечто большее, чем эти унылые стены. Те же стены снаружи на расстоянии двух шагов под чутким отцовским присмотром – не прокатит.

Яшка одобрительно свистнул и клюнул Асину кружку.

– Спасибо, Яшенька! – Девушка погладила сычика по голове, и тот зажмурился от удовольствия. – Теперь я точно знаю: у меня все полу- чится.

Калинин посмотрел на дочь исподлобья. Вот вечно за своим тянется, и даже спрашивать глупо, в кого бы это… Веско проговорил, раздувая ноздри:

– А мое желание – чтобы повезло мне. Никакого детского рейдерства. Не хочу собирать тебя по частям.

Сычик насмешливо хохотнул и прикусил кружку Калинина.

Ася фыркнула и показала отцу язык:

– Яшка подтверждает, что собирать не придется! Так что весной подаю заявление в отряд и за Вовку замуж выйду. Мой разобрать меня не даст!

Мужчины коротко переглянулись: ишь ты, «ее». Долговязый, с кадетскими усиками а-ля Лермонтов. Еще вчера в салки-догонялки бегали, и вот на тебе – разрешение на ношение огнестрела выписали, женихаться собрались. Птенец и пигалица. И раньше-то дети быстро росли, а теперь и вовсе обгоняли взрослых. Хоть малого еще не нагуляли, хотя кто их…

Надо с отцом Иннокентием поговорить будет.

Вовка, он же Володя Сабиров, – из семьи бывших и знатных, давняя Асина любовь – в рейды ходил довольно давно, чем вызывал нешуточные переживания у девушки. В местной библиотеке он когда-то откопал Дюма со Стивенсоном, так с тех пор все: мушкетер, лихой пират, герой чести, шпаги и обманчивой фортуны. Скоро с мельницами сражаться поскачет. «Не вешать нос, гардемарины!» Лет тридцать пять назад и у Генки с Юркой так было. Деревянные мечи, хлесткая крапива по заднице проигравшему… Вот только нынче по-другому все… А как объяснить, если в этом растут? Для них это реальность. Для поколения Болотова – реквием.

Калинин смотрел на отношения дочки с вынужденной покорностью – уж где-где, а в таком месте, как «Лебедь», лучшей партии, положа руку на сердце, было не найти. Пару раз в приказном порядке запрещал парню рейды, стараясь сберечь сердце дочери, но тщетно. Вовка тоже был упорный, под стать Асе: начинал с подмены охраны, потом дежурил на периметре, много тренировался в зале – в общем, неплохие результаты показывал, хоть и хиловат был от природы. А откуда здоровым детям в таких условиях рождаться? Просился в охранники к Асе, но Калинин отказал категорически: во‑первых, нечего мешать личное с работой, а во‑вторых, верить-то ему верил, но специально обученным мужикам габаритами с советский шкаф доверял как-то больше. Те противнику голову свернут и глазом не моргнут, пока этот д’Артаньян благородный раскланивается и шпагу выуживает. Впрочем, сама Ася тоже не промах: отлично стреляла из отцовского Макарова в местном закутке, отведенном под тир; в рукопашной, правда, больше тумаков огребала, но это только на пользу шло.

Ладно, еще есть время разобраться. Да и парень, если что, неплохой, пьяным замечен не был, шмаль не курит, даже самокрутками не балуется. Эх, не для этого ты места, Володька. Дурында. В другое бы время и место… Шампанское, набережная, белый лимузин или карета, голуби. «Дорогие брачующиеся…» Кольца в «Лебеде» теперь из дерева, подшипников да шестеренок точили, и то их не носили, все на обмен с местными или Железнодорожниками шло. Подшипники, впрочем, любили, иногда выпрашивали оставить. Крутить же можно. Нервный народ.

Щелк-щелк-щелк…

– А выстрелить-то сможешь? – тихо спросил Болт. – Вот так, чтобы в живого человека, в упор. Глядя в лицо.

– Надо будет – смогу, – пробурчала Ася и тут же сверкнула глазами из-под русой челки: – Да я же не по людям палить собираюсь. По крайней мере, не по своим и уж точно не в первый рейд. Я отлично понимаю, почему новички пару месяцев возле Острова кружат. Вот и я на тварях из Хмари потренируюсь, как все. – Девушка усмехнулась и подбоченилась: – Я в тире знаешь сколько вчера вышибла? Знаешь? И почти не моргаю при первом выстреле.

– В тире. – Болт закатил глаза. – Асенька… Это же совсем-совсем другое. Для начала давай вспомним золотое правило обороны.

– Никогда не цель без дела в человеческое тело, – послушно оттарабанила Ася.

– Генка, не сейчас, – вклинился Калинин подозрительно ровным тоном.

Болотов понимающе кивнул и замолчал.

– Я и в рукопашку могу, – не удержавшись, похвасталась Ася. – Меня Вовка дополнительно тренировал и приемы показывал.

– Я твоему Вовке руки оборву по самую задницу! – взвился Калинин. – Школота чертова! Тебе шестнадцать, бараний вес! Стокилограммовый мужик упадет – и дух вон!

– Тихо, тихо, Юр, ну ты что? – Болт примирительно поднял руки и встал между ощетинившимися отцом и дочерью. – Асенька, не ерепенься, праздник же сегодня. Давайте потом ко мне придете, или к себе вызовешь, а, Юрка? Сядем тихо-мирно, поговорим…

– Ладно, попусту воду-то не лей, – хмуро пробурчал мгновенно остывший Калинин. – Я же все помню. Сам такой был. И ты тоже. Воробьи задиристые… Пойми, Аська, о тебе же думаем. Время сейчас не то… Страшное время. Да и место не краше, под стать – объект строгого режима. Колония на военном положении вот уже двадцать с лишним лет. Мы, считай, в осаде.

– Ой, сто раз слышала, – отмахнулась Ася. – Не понимаю только, почему нельзя построиться боевым порядком и пойти куда-нибудь… – Она неопределенно покрутила рукой. – Господи, да куда угодно! Оружия полным-полно, Вовка смешно так говорит, мол, «хватит каждой твари в Хмари запульнуть по харе». Классно, да? Побольше «дыхалок» бы наделали, в «Поросенка» припасов погрузили – и в путь. Местные нас пропустят, потому как уважают, Железные тоже никогда на рожон не лезли. Кто нас осаждает-то?

«Мы сами, – внезапно подумал Болт. – Рассказать бы тебе, Асенька, сколько раз парни уходили в Хмарь искать дорогу… Да только мир за Хмарью не для нас».

– И вообще, пап, я все твои лекции на тему «как страшно жить» наизусть знаю. – Ася умолкла на секунду, потом хмыкнула: – Ты еще про секс лекцию прочитай.

Калинин поперхнулся.

Болотов округлил глаза, но встревать не решился.

– И прочитаю, как надо будет, – сипло пообещал Калинин. Потер коротко стриженный затылок. – Все, стоп-машина. Щи будешь варить, да покислее, картоху там с котлетами.

– Не умею, – сквозь зубы процедила Ася.

– Научишься. У Мичурина пахать будешь. Внука, дай бог, родишь. Это сейчас и есть «пойти замуж», чтобы ты знала, а вовсе не по рейдам шарахаться и благоверному патроны подносить. Вовка тебя первый дома и посадит, если не полный дурак. Сама жизнь тебя спасает. Умеешь или нет, хочешь или не хочешь, а устроено вот так. – Калинин покосился на Болотова. – Крестного-то хоть спросила?

– А Вовка ему нравится, и он не против, да, дядя Гена? – с веселым нахальством поинтересовалась девушка.

– Да я-то… – растерянно промямлил Болт. – Я же…

– Вот видишь, – не дожидаясь окончания фразы, Ася перевела хитро прищуренные глаза на отца. – Крестный в деле.

– Детский сад, – сокрушенно покачал головой Калинин.

– Да когда ты наконец поймешь, что это серьезно? – Улыбка Аси пропала, между бровей залегла складка. Девушка куснула губу и по-детски добавила: – Честно, это очень серьезно.

– Вот потому и не верю, – вздохнул Калинин, рассеянно взяв бутылку и вытряхнув из нее последние капли в свою кружку.

– А еще татушку набью, – добила напоследок Ася. – Красивую: лебедя, как на ограде. На лопатку, вот сюда. Кольщик уже обещал.

– Цыц! – устало закатил глаза Калинин. – Будет она у меня меченая ходить.

– Чего сразу меченая? Дядь Ген, ну скажи, у тебя же тату были еще до… ну до всего этого.

– Отца слушай, – только и смог выдавить Болт. Ох уж этот возраст. – И вообще, Калинина, ты сегодня прям чего-то через край. Раз, два, три – горшочек не вари!

– Да ну вас, – обиженно надулась девушка. – Вечно заодно.

Потому что взрослые, мысленно продолжил Болт. Ну конечно. Шестнадцать. Максимализм и отрицание всех и вся. Новые кумиры, гитара, подъезд, первый алкоголь и сигареты… Только теперь ни подъездов, ни сигарет… Мир – отстой, юная роза в шипах, чуть что – и уколешь палец, на котором набухнет алая капля. Родители-придурки и ничего не понимающие старперы, назло всем и вся. Манифесты «избранных» под ритмы небожителей рок-музыкантов. «Rape me, my friend!» Что старые пердуны в жизни понимают… Первые поцелуи с верой в вечную любовь, аптека и обжигающий стыд перед все понимающим провизором, потом…

Болт ухмыльнулся, благо могучая борода скрыла этот момент, и тут же спохватился, постарался принять как можно более беззаботный вид.

Это не его семья, в конце концов, хоть он и приходился Асе крестным.

Семья.

Нет. Его. Теперь это его семья. И Ася была не такая, какой хотела казаться. Он знал.

Падший ангел в прокопченном аду.

– Все, хорош портить праздник! Теперь мое желание, – торопливо выпалил Болт. – Мое желание… Пусть Полинка напишет мне письмо.

В камере воцарилась мертвая тишина.

Калинин и Ася в изумлении переглянулись. Болт часто поморгал, нервно рассмеялся и сбивчиво заговорил, уставившись на внимательного пучеглазого сычика и не решаясь взять в руки кружку:

– Знаю, знаю, сам же видел, «скорую» вызывал… Но не могу смириться, просто не могу и не хочу, понимаете? До сих пор. Я иногда представляю себе, что они выжили. Что и «скорая» тогда успела, и Катастрофа не стала для них последним днем. И что Света просто не смогла больше жить в той квартире, взяла Полинку и переехала к моей маме переждать все это. Светка же сирота, а моя мама ее как дочь приняла, они так сроднились… И Полинка взрослая сейчас совсем…

Болт осекся, сглотнул и неловко закончил:

– И от мамы вестей не было… с самого последнего дня.

Яшка, внимательно слушавший его слова, вдруг вытянул шею и осторожно, еле слышно тюкнул клювом кружку.

В дверь громко стукнули, и Болт вздрогнул всем телом.