Джейн Робинс

Белые тела

Jane Robins

White Bodies



© Jane Robins, 2017

© Пахомова В. перевод, 2018

© ООО «Издательство АСТ», 2020

* * *

Посвящается Кэрол


Осень 2017

Улики говорили: в то утро Феликс принимал душ. Больше о его кончине мне ничего не известно. Всё имеющееся у меня – странные обрывки информации и разрозненные показания случайных свидетелей. Я словно в театре: смотрю на сцену и вижу только массовку, декорации, игру света. Все значимые элементы отсутствуют. Нет ни главных героев, ни сценических ремарок, ни самого сценария.

Администратор рассказала, что утро, ставшее для Феликса последним, было свежим и холодным, на лужайке перед отелем осел иней, а на лес неподалеку опустился туман. Она видела, как Феликс вышел из отеля на пробежку, спустился по тропинке с гравием и за воротами повернул налево. «Я как раз тогда приехала на смену и пожелала ему доброго утра, – сказала девушка. – Он не ответил, а просто побежал дальше».

Через сорок минут Феликс вернулся в поту, тяжело дыша и опустив голову, чтобы восстановить дыхание. Заметив девушку-администратора, он выпрямился и сказал ей, что пробежался до поля для гольфа, обогнул его по периметру, а потом вернулся к отелю длинной дорогой, через лес. Он подумал, что солнце, проглядывавшее через крону деревьев, смотрелось волшебно, и жизнь, казалось, только начинается – вот странно, надо же было ему произнести подобную фразу. Затем мужчина поднялся в номер, перепрыгивая через две ступеньки.

Феликс не спустился к завтраку, не заказал ничего в номер – даже легкий европейский завтрак, включенный в стоимость. Его коллега, Хулио, удивился, что Феликс не пришел на первую секцию конференции. Во время перерыва в утренней части Хулио подошел к его комнате с чашкой кофе и печеньем, но обнаружил на двери табличку «Не беспокоить». Мужчина предположил – Феликс нехорошо себя чувствует, возможно, даже спит, поэтому выпил кофе и съел печенье сам. «Мы не дождались его к обеду, – сказал Хулио, – и на дневной секции его тоже не было. К трем часам я несколько раз набирал номер Феликса, но звонки переходили на голосовую почту». Хулио стало не по себе. Феликс был всегда настолько надежен, что обеспокоенный мужчина снова подошел к комнате, постучал в дверь, а потом позвал менеджера отеля, который пришел уже с ключом.

Неестественная тишина в помещении и воздух, пропитанный чем-то потусторонним, поразили вошедших; Хулио говорил, что все казалось продуманным заранее и выглядело как живая картина: Феликс – центральный объект – лежал на кровати в странной, «балетной» позе: на спине, правая рука откинута на одеяло, левая нога согнута, халат распахнут, серые глаза устремлены в потолок. Левая рука свисала с края кровати, и пальцы зависли над полом. Менеджеру, получившему степень по истории искусств, это напомнило прерафаэлитов, в частности, картину «Смерть Чаттертона». Только, в отличие от картины, на самоубийство это не походило: ни бутылочек из-под лекарств, ни бритв – ничего подобного не было.

Приехала доктор Патель. Администратор стояла у порога, пока она проводила осмотр. По ее заключению, после утренней пробежки Феликс перенес сердечный приступ или нечто схожее. Доктор ушла, а администратор сфотографировала тело и комнату: прикроватный столик, девственно чистую ванную, распахнутую дверь в душ, вид из окна и, наконец, нетронутый поднос с чаем и кофе. «Это странно, я знаю, – сказала она, – но мне показалось, будет правильно как-нибудь это задокументировать». Наверное, женщина думала, ее фотографии могут пригодиться позже и на них можно будет заметить какие-нибудь странные детали. Однако, кроме администратора, никто об этом не подумал. Стали известны результаты вскрытия, и они совпали с заключением Патель – смерть Феликса была связана с сердечным заболеванием.

Вот так всё просто, он потерял сознание – и вот мужчины не стало. Некоторое время казалось, он просто исчез. Мир захлестнул Феликса, как прилив.

Потом были похороны. В тот день я уехала из Лондона в милую деревню в Беркшире, где церковь в нормандском стиле стояла в окружении надгробий и медных листьев, летящих по ветру. Когда увидела их, то подумала, что Феликс, рожденный и воспитанный в Америке, отправляется в последний путь очень по-английски, пусть даже люди, прибывавшие на похороны небольшими мрачными группами, происходили из самых разных уголков нашей планеты. Солидные мужчины в костюмах по фигуре, хрупкие элегантные женщины на каблуках. Я наблюдала за ними на расстоянии – со сломанной скамейки напротив кладбища, где пыталась успокоиться. Наконец, я проскользнула в церковь и встала сзади, у выхода.

Моя сестра, Тильда, была героиней дня. Она медленно шла к алтарю – печальная невеста. Я изо всех сил пыталась понять ее мысли в тот момент и вызвала у себя великое множество разных эмоций, от глубокого горя и чувства утраты до пьянящей свободы и облегчения. Всё было не то. Тильда, как всегда, оставалась для меня загадкой, и я опустилась до того, что просто рассматривала ее дорогую одежду. Черное шелковое платье, строгий жакет ценой в тысячу фунтов, а то и больше – в этом нет сомнения. Я смотрела, как она занимает место на передней пустой скамье. Справа, перед самым алтарем, стоял гроб, где лежал Феликс, утопающий в белых лилиях, а слева, на деревянной подставке – огромное фото с его улыбающимся лицом. Через несколько минут мать и отец Феликса сели рядом с Тильдой, потом к ним присоединился его брат, Лукас. Он едва заметно кивнул моей сестре, которая сидела без малейшего движения, уставившись в пол.

Первый псалом – «Господь – пастырь мой» в довольно слабом исполнении, но я не могла петь. Вместо этого я припала к стене, чувствуя слабость и тошноту, так как происходящее потрясло меня. Не то чтобы я горевала по Феликсу, хотя мне грустно видеть членов его семьи такими подавленными и скорбящими. Главная причина состояла в том, что я слишком много знала. Я думала, полиция придет ко мне домой или в книжный магазин в тот день, когда он умер. Или наутро после вскрытия. Теперь же, на похоронах, я была совершенно уверена – полицейские ждут меня снаружи, переступая с ноги на ногу, чтобы согреться, курят, хотя им и не положено. Стоит мне выйти из сумрака под лучи осеннего солнца, как я услышу свое имя: «Калли Фэрроу? У вас будет минутка?»

1

Весна 2017

Ветки за моим окном тонкие и длинные, голые. Тильда стоит на другом конце комнаты, чем-то напоминая беспризорницу, и говорит:

– Как ты это терпишь? Словно сломанные пальцы стучат по стеклу. – Она открывает дверь и переступает порог. – В общем, я хочу, чтобы ты пришла сегодня вечером на Керзон-стрит. Будут тайская еда и фильм. «Незнакомцы в поезде». Хичкок.

– Я знаю.

– Приходи к восьми. И еще кое-что. Я хочу тебя кое с кем познакомить.

Приглашение кажется безобидным, но это не так. Начнем с того, что Тильда всегда приезжает в мою квартиру, когда мы собираемся посмотреть кино. Кроме того, знакомить меня со своими друзьями – на нее это не похоже. Она вообще редко о них говорит. Я могу вспомнить только двух, и это ее подружки детства. Пейдж Муни и Кимберли Дуайер. Я сильно удивлюсь, если она видится с ними чаще раза в год, поэтому мне становится любопытно, и я собираюсь спросить: «С кем?», но Тильда уже спускается вниз по лестнице.

* * *

Я на Керзон-стрит, сжимаю в руках бутылку сидра, прекрасно зная, что сестра его пить не будет. Еще я принесла пирожные брауни.

Она ждет на втором этаже, у входа в квартиру. Затем приветствует меня с нехарактерным для нее энтузиазмом, целует в обе щеки с радостным возгласом: «Калли!» За ней на кухне стоит высокий светловолосый мужчина, рукава его рубашки закатаны, он занят, возится с посудой в кухонных шкафчиках. Подходит поздороваться, протягивает тонкую руку, и по тому, как он стоит, насколько уверенно чувствует себя в этом пространстве, я понимаю – он бывает здесь часто. Тильда смотрит на мужчину как собственница, внимательно изучая его волосы, плечи, оголенные до локтя руки.

– Калли, знакомься, это Феликс. Феликс Норберг.

– Я открываю белое вино, – говорит он. – Будешь?

– Нет, мне вполне хватит сидра. – Я приподнимаю бутылку «Стронгбоу» для наглядности и отношу ее на кухонный стол, думая, что, похоже, здесь всем заведует Феликс. Кухня, вино. Затем он начинает задавать мне вежливые вопросы тем мягким тоном состоятельного человека, который рождает в голове ассоциации с крутыми яхтами и личными островами. Где я живу? Нравится ли мне моя работа в книжном магазине? Я тоже спрашиваю его о работе – Феликс работает в Мэйферском хэдж-фонде.

– Я даже не знаю толком, что это такое. Разве что это нечто вроде игры на бирже. Спекуляции.

Он смеется.

– Ты права, Калли. Наши клиенты предпочитают называть это инвестициями, так что мы часто над ними подшучиваем.

Чувствую, он и надо мной подшучивает. Смотрю, как аккуратно Феликс разливает напитки, рассматривая этикетку французского «Шабли», выверяя, чтобы вино в бокале достигло некоего идеального уровня. Он аккуратен и с моим сидром, как если бы это был благословенный нектар, а не просто пластиковая бутылка с огромной красной этикеткой, на которой значится: «3,30 фунта». Мужчина передает Тильде ее бокал, их руки соприкасаются, и сестра дарит ему легкую улыбку. Феликс возвращается к кухонным шкафчикам, вытаскивает тарелки и миски, протирает полотенцем, расставляет и параллельно рассказывает мне о том, как устроена торговля ценными бумагами.

– Вот представь, я продам тебе эту тарелку сейчас за десять долларов с условием, что доставлю ее в течение трех месяцев. Затем, перед самым концом срока, я приобрету эту тарелку за девять долларов. Понимаешь? Я рассчитываю, что цены на рынке посуды снизятся и я получу прибыль в один доллар.

– Дорогая, однако, тарелка.

– Феликс любит дорогие вещи, – отзывается Тильда с дальнего конца дивана. Она живописно устроилась: поджав ноги под себя, одной рукой обнимает вельветовую подушку, другой – держит бокал. Наблюдает за нами, ей интересно, находим ли мы общий язык.

Я смотрю на Феликса, ожидая, что он скажет: «Вот поэтому я люблю твою сестру», но этого не происходит. Он просто усмехается, как бы говоря: «Ты меня подловила», открывает ящик для столовых приборов, вытаскивает ножи и вилки и протирает их. Я никак это не комментирую. Спрашиваю Феликса, откуда он родом и как давно в Лондоне. Его семья из Швеции, но вырос он в Бостоне, в США, и считает себя гражданином мира. Я хихикаю над этим выражением, и Феликс рассказывает, что хочет взяться за Англию и Лондон всерьез.

– Хочешь стоять в очередях, никогда «не забывать о задоре» между вагоном метро и платформой и постоянно за все извиняться, ты про это?

– Да, а еще ваше умение посмеяться над собой и любую ситуацию свести в шутку. И про то, как вам тяжело принимать комплименты… Знала ли ты, Калли, что твои темные глаза кажутся такими загадочными, проникновенными?

Напустив на себя серьезный вид, он смотрит мне прямо в лицо, и я чувствую смущение – Феликс очень привлекательный и находится близко от меня, но я понимаю, что он шутит вместе со мной, а не надо мной.

– Подумаешь.

Залившись румянцем, я отодвигаюсь и наливаю себе еще сидра, думая о том, что Феликс умный и веселый, и мне он нравится.

Тильда зовет нас смотреть фильм. Я беру бокал и иду к противоположному от нее краю дивана, надеясь воссоздать те вечера кино, которые мы устраивали у меня в квартире, когда сидели, расположившись так же, как сейчас, каждый в своем уголке, передавали друг другу брауни с комментариями вроде «Киану Ривз здесь грустный» или «смотри, а дождь-то на улице идет под углом». Подобное не тянет на полноценную беседу, но этого вполне достаточно для ощущения духа единства, как если бы мы снова вернулись в детство. Я слишком медлительна. Феликс уже занял место рядом с Тильдой до того, как я успела куда-нибудь примоститься, – очевидно, меня изгоняют на старое кресло. Падаю в него, кладу ноги на кофейный столик, а Тильда тем временем нажимает кнопку на пульте.

Ни я, ни Феликс еще не смотрели «Незнакомцев в поезде», но нам обоим нравится фильм. Леденящее кровь воздействие черно-белой картинки, четкого произношения пятидесятых и обычаев людей тех лет. Всем нам есть что сказать по мере развития сюжета. Тильда как актриса, а также, в некотором роде, специалист по Хичкоку, комментирует чаще. Она рассказывает, что Хичкок помещает отрицательных персонажей с левой стороны экрана, а положительных – справа. Я смеюсь.

– Выходит, я плохой персонаж, раз сижу здесь, а вы хорошие.

– Вот только на экране все будет в обратную сторону, глупышка. Плохая я, а ты – хорошая.

– Со мной интереснее всего, – говорит Феликс. – Я посередине, поэтому могу перейти на любую сторону. Кто знает, как я поступлю?

– О, посмотрите на Рут Роман! – Тильда неожиданно отвлеклась. – На то, как ее губы чуть приоткрыты. Выглядит соблазнительно.

– Хм-м, – выдыхаю я с сомнением, а Феликс приподнимает бровь, но Тильда не обращает на нас внимания.

– Роберт Уокер прекрасен в роли психопата. Он так интересно вращает глазами – взгляд такой расчетливый. Вы знали, что практически сразу после этого фильма он умер, потому что был пьян, а доктор вколол ему барбитураты?

– Вот этот много двигает кистями рук, – предполагаю я. – Вся его актерская игра выполняется запястьями. – Тильда смеется.

– Мне нравится сюжет, – говорю я.

– Патриция Хайсмит… Она написала роман, на основе которого сняли этот фильм.

Суть фильма: два незнакомца в поезде совершили перекрестное убийство. Психопат с расчетливым взглядом предлагает парню-с-запястьями сделку – он готов убить его нелюбимую жену, если тот, в свою очередь, убьет отца психопата, которого тот ненавидит. Полиции никогда не разгадать это убийство, ведь ни один из убийц не будет иметь связи со своей жертвой. Не будет очевидного мотива.

– Отличная идея для фильма, – говорю я, – но она не сработает в жизни. Я имею в виду, если бы кто-то планировал убийство и хотел совершить его именно таким способом.

– Что ты имеешь в виду? – Тильда уютно устроилась в объятиях Феликса.

– Придется постоянно ездить на поездах, рассчитывая когда-нибудь разговориться с человеком, который тоже хочет чьей-то смерти. Не очень-то вероятно.

– Ой, нет такого человека, который не желал бы чьей-то смерти, – говорит сестра.

Феликс пересаживает Тильду так, что ее ноги лежат теперь у него на коленях, а его ладони покоятся на ее острых коленках, и я замечаю – они оба очень красивы, эти их тонкие кости, белая кожа, светлые волосы. Кажется, близнецы они, а не мы с Тильдой. Они ставят фильм на паузу, чтобы открыть еще того же французского вина, и Феликс говорит:

– Конечно же, ты права, Калли, насчет плана убийства, но в наши дни вовсе не обязательно искать другого убийцу по поездам, для этого есть интернет, форумы, всякие чаты.

– Буду иметь в виду.

– Думаю, правда, – говорит Тильда. – Именно в интернете всякие сумасшедшие находят друг друга.

* * *

Мы досматриваем последние сцены, после чего я говорю, что мне пора домой, но сначала я зайду в ванную. Это только предлог, так как на самом деле мне туда не нужно. Напротив, стоит закрыть дверь, как я начинаю исследовать территорию и нахожу две зубные щетки в пластиковом стаканчике и электробритву в шкафчике над раковиной. Корзина для мусора наполнена отходами: пустые бутылочки от шампуня, старые обмылки, комки ваты, использованные лезвия, полупустые флаконы из-под лосьона. Похоже, Феликс наводит порядок в ванной Тильды точно так же, как он расставлял все на кухне, и я рада, что кто-то за ней присматривает, помогает девушке налаживать быт. Продолжаю рыться в мусорной корзине и достаю из нее пакет, в который завернуто что-то твердое. Сидя на унитазе, я разворачиваю пакет, ожидая чего-нибудь обыденного, вроде старого лака для ногтей или, быть может, помады. Однако внутри оказывается маленький использованный шприц с тонкой иглой. Я в таком шоке и замешательстве, что встаю и иду прямо в гостиную, размахивая им и вопрошая: «А это, черт возьми, что такое?»

Тильда и Феликс переглядываются, на их лицах легкое смущение, как будто речь идет об их общей шутке, и Тильда говорит:

– Ты раскрыла наш секрет. Мы принимаем витамин B₁₂. Он помогает нам быть в тонусе. Высокий темп жизни, всё такое.

– Что? Бред! Вам должно быть стыдно! – Я не могу поверить в происходящее и так и стою, воинственно подняв шприц кверху.

– Добро пожаловать в мир больших финансов, – говорит Феликс.

– Правда! – Тильда смеется, глядя на мое озадаченное лицо. – Серьезно… В этом нет ничего такого. Многие успешные люди так поступают. Актеры… Банкиры… Загугли, если не веришь мне.

Затем она добавляет:

– Погоди-ка… Какого хрена ты рылась в моей мусорке?

Я не знаю, что ответить, поэтому беспомощно пожимаю плечами и говорю, что мне пора домой. Тильда корчит кислую мину, означающую «ты невыносима», и отдает мою куртку.

Феликс надеется, что скоро мы снова встретимся, и слегка меня обнимает, дружелюбно, как игроки регби, крупные ребята, обнимают племянников и племянниц.

* * *

Дома я открываю ноутбук и отправляю в Google запрос «инъекции витаминов». Получается, Тильда права, и мне остается только удивляться, к каким странным способам прибегают успешные люди ради «достижения жизненных целей». Я решаю не думать об этом и просто смириться – Тильда и Феликс живут в совсем ином мире. Потом я начинаю писать заметки про них в файле, который я называю «Досье». Эта привычка у меня с детства – я слежу за жизнью Тильды, наблюдаю за ней, проверяю, всё ли с ней в порядке. Вот что я пишу:



Феликс кажется необычным человеком. Он ведет себя так, что ты как будто становишься его сообщником в насмешке над всем остальным миром. Меня поразила и сама встреча, и тот факт, что она позволила мне с ним встретиться. Рада, что Тильда нашла кого-то себе под стать и что он так здорово присматривает за ней.

2

В среду сестра звонит мне и зовет на ужин. Я удивлена, потому что думала, что она будет злиться на меня из-за той сцены с мусоркой в ванной, но она молчит на этот счет, и когда я вновь прихожу на Керзон-стрит, оказывается, что Феликс сделал рагу из оленины с ягодами можжевельника и красным вином, а еще лимонный тарт.

– Ты гений! – восклицаю я, и он награждает меня сексуальной улыбкой «да, я такой».

– Феликс делал тесто сам, – говорит Тильда. – У него пальцы идеального пекаря, длинные и холодные.

Он показывает нам свои пальцы, а мы заверяем его, что никогда не пробовали заниматься выпечкой – всегда покупаем готовое. Замечаю, что Феликс ловко успевает наводить чистоту, пока готовит, и когда я собралась помочь прибраться после еды, мне даже не находится дела. Поверхности столов чище и ярче, чем когда-либо, все горшки и сковородки разобраны и спрятаны в шкафчики.

– Как тебе это удается? – спрашиваю я. – Это просто магия.

– Да как-то само… А теперь, Калли, забудь об уборке и убеди Тильду, что лодочная прогулка по Темзе в воскресенье – это очень романтично. К озерам Виндзор и Брей, там, где водятся лебеди.

– А что за лодка?

– Какая-нибудь простая, деревянная. Что-нибудь в английском стиле.

– Хорошо, – говорит Тильда. – Я согласна.

Она смотрит на него сквозь копну своих волос мягким влажным взглядом, и я чувствую болезненный укол, понимая, что она окончательно влюбилась в него. Сестра замечает, что я смотрю на нее, и говорит:

– Калли, давай с нами. Это будет просто прелестно, не так ли? – Такая сентиментальность ей совершенно не свойственна, и я не могу отреагировать без смешка.

– О да, прелестно… Пр-р-рэлэстно.

* * *

Феликс арендует красный спорткар Пежо, и в воскресенье мы берем с собой еды, чтобы устроить пикник в Беркшире. Это недалеко, всего час езды, а приезжаем мы как будто в другой мир: река такая широкая и неторопливая, лес, где ветки плотно переплетаются друг с другом, оживлен жужжанием насекомых и первыми весенними листочками. Лодка именно такая, какую хотел Феликс – маленькая деревянная, с облупившейся красной краской снаружи, открытая, с мотором в задней части.

– Идеально, – говорю я, наслаждаясь тем, как она качается на волнах, привязанная веревкой, замечая три перекладины внутри, запасные весла. Мы забираемся в лодку и отталкиваемся от берега, поворачивая лица к солнцу. Невероятно приятно чувствовать его едва заметное тепло. Минута солнечной ласки, и луч снова пропадает. Я перегибаюсь через край лодки, опуская пальцы в черную воду, поежившись: «Боже, какая холодная!»

Мы проплываем мимо полей и замка Виндзор, мимо чистеньких загородных домов с лужайками, спускающимися к кромке воды, и я замечаю на дальнем берегу цаплю.

Феликс управляет лодкой, сидя позади нас. Он предлагает: «Давайте поплаваем».

Мы на широкой части реки, на одном берегу густой лес, на другом – большое пустое поле. Я оглядываюсь вокруг в поисках людей, но здесь никого нет.

– Слишком холодно! – протестую я. – И опасно. Были же случаи, что в Темзе кто-то тонул, правда?

Но Феликс и Тильда меня не слушают. Феликс привязывает лодку к ветке, протянувшейся над водой, и эти двое стягивают с себя одежду, спешно, как будто соревнуются. Потом они выпрямляются, полностью раздетые, и лодка бешено раскачивается, пока они готовятся к прыжку. Два тонких белых тела. Тильда схватила Феликса за руку и визжит:

– Я уже умираю от холода! Я не смогу.

– О нет, ты сможешь!

Быстрым движением он хватает мою сестру, прижимает ее к своей груди, я замечаю, что руки у него сильные, с развитой мускулатурой. Она кричит: «Нет, нет!» – и молотит ногами, как ножницами, Феликс кидает ее в воду, затем прыгает туда сам. На миг у меня замирает сердце – они исчезают под черной гладью; и вот снова на поверхности, плавают, плещутся. Тильда кричит, но я не могу понять, восторг это или злость. Тут она зовет меня:

– Давай к нам, Калли! Это потрясающе.

– Ты же и сама знаешь, что хочешь! – Феликс подплывает, дергает лодку так, что ее борт оказывается под водой, как будто он монстр, готовый утащить меня на дно морское, схватив за лодыжку.

– Я не хочу!

Мысли в голове мечутся, я пытаюсь понять, что мне делать. Я не хочу раздеваться перед ними – мне неловко за мое тело, округлое, с розовой кожей, и я боюсь, что они будут смеяться надо мной. В то же время я представляю, как здорово будет опуститься на дно реки, позволив ледяной воде поглотить себя. Меня опьяняет и приятное ощущение того, что меня приняли в компанию, а еще я почему-то хочу произвести впечатление на Феликса. Поэтому, сидя на одной из перекладин, я снимаю парку, свитер, джинсы и носки. Затем прыгаю в воду, оставив на себе футболку и нижнее белье, и тону, прямо как и хотела. Оглушенная, обездвиженная и замороженная – я не могу думать, в голове стучит. Ноги касаются дна, вязкой слизи с острыми краями камней, выпирающими наружу. Меня передергивает, и я всплываю наверх, где оказываюсь рядом с Феликсом, вода ему по грудь. Он наклоняется ко мне, хватая меня за талию.

– Теперь ты в моей власти, – говорит он, поднимая меня из воды, а я притворно сопротивляюсь, упираясь руками в его плечи. Потом он бросает меня обратно, а вернее, под воду, прямо на дно. Когда я всплываю, то обнаруживаю, что верещу и смеюсь, прямо как Тильда. Хочется попросить, как дети: «Еще раз! Еще!»

Но Феликс повернулся к Тильде, и я вижу, что ее худенькое тело он может поднять гораздо выше, чем мое, и бросить ее в воду куда сильнее. Когда ее голова появляется над водой, ему достаточно слегка подтолкнуть ее одной рукой, чтобы вернуть обратно, так аккуратно, что она не может сопротивляться, и ее не видно: ни рук, вздымающихся над водой, ни волн. Я начинаю беспокоиться, что он держит Тильду под водой слишком долго, заставляя окунаться в страшную грязь.

– Прекрати! Это уже слишком, – кричу я.

Он ослабляет хватку, и сестра поднимается наверх, слабая и задыхающаяся, ее плечи трясутся. Теперь он нежно берет ее на руки и плывет обратно к лодке.

– Не стоило так делать… – говорит она, каждое слово выходит с кашлем и так тихо, что я почти не слышу, ее голова лежит у него на груди, а рука безжизненно повисла.

Феликс перекидывает ее через борт, внутрь лодки.

– Ты в порядке. А теперь давайте одеваться и есть.

Я подплываю к лодке и приподнимаюсь, чтобы заглянуть, проверить, что с сестрой. Ее глаза ищут мои, она моргает медленно, кажется напуганной и опустошенной. В том, как она скукожилась в углу, есть что-то от насекомого, ощущение надломленности. Я уже готова начать волноваться, но она меняет выражение лица стремительно, как по мановению волшебной палочки, смеется и говорит нам, чтобы мы скорее залезали в лодку, пока не совсем окоченели.

Скатерть для пикника мы по очереди используем в качестве полотенца, и, пока Тильда вытирается, я замечаю, что она все еще дрожит, хотя, может, мне кажется.

Вскоре, укутавшись в сухую одежду, мы едим сэндвичи, пьем черный кофе из фляжки, передавая друг другу. Тильда, улыбаясь, говорит мне:

– С Феликсом всегда так – удивительно! Я очень рада, что ты к нам присоединилась.

Феликс говорит, он тоже рад, что я пришла. Он наклоняется в лодке, чтобы коснуться моей оголенной коленки, всего на секунду. В этот момент все ощущается острее, глубже, ярче, чем раньше. Небо, деревья, вода – даже ветчина в сэндвиче.

Позже, уже дома, я открываю «Досье» и пишу:



Тильда влюблена в Феликса, и, возможно, я тоже. То есть, разумеется, я имею в виду, что мне он нравится в качестве ее парня. Он такой привлекательный, умный, романтичный. У меня участился пульс, когда он снял всю свою одежду и я увидела его белое мускулистое тело, и потом, когда он прыгал в воду. Я не ожидала, что он совершит что-нибудь подобное при мне. Не могу припомнить, чтобы когда-нибудь у меня был такой увлекательный день. Единственное, было бы лучше, если бы он не держал Тильду под водой так долго.

3

1997

Самый жаркий и светлый день, какой я только могу вспомнить, и мы мчимся вниз по крутой горке где-то в Кенте. Под ногами пучки травы и бугры, поэтому я стараюсь держать равновесие, в то же время поглядывая вниз, на подножье холма, где стоят взрослые. Они разлеглись на одеялах, передают друг другу бутылку. Мама стоит отдельно от всех, пьет вино, курит, поправляет длинное желтое платье, которое она сшила вчера.

Она смотрит наверх, на наше соревнование, прикрывая глаза рукой, в которой держит сигарету, и мы бежим еще стремительнее, слетая с синего неба на поле. Мои ноги движутся так быстро, что я их уже не контролирую, они несут меня со скоростью миллион километров в час, заставляя то и дело подскакивать, мимо людей, пришедших на пикник, чьи голоса теперь обрушиваются на меня. Мама кричит: «Давай, Тильда!» – потому что моя сестра борется за первое место с девочкой, которую зовут Прешес, они идут нос к носу, уже почти у финишной черты. Светлые волосы Тильды развеваются, ее локти рассекают воздух, пока она не оказывается немного впереди, и тогда пронзительно кричит: «Я выиграла! Выиграла!» На миг я чувствую себя несчастной, но потом мама подбадривает и меня: «Молодец, Калли!» – и я снова довольна, хотя слышу в ее голосе нотку сочувствия – я буду последней. Внизу холма остальные дети падают друг на друга, а я, спотыкаясь, пролетаю мимо них, ускоряясь, вместо того чтобы остановиться, и, наконец, падаю головой вперед в черный колючий куст, который отделяет поле для пикника от другого, где ходят коровы.

Солнечный день погас, я стою на коленях посреди куста, руками упершись в землю, пытаюсь встать, но не могу, потому что запуталась в ветках, они впиваются мне в спину. Прикидываю, что можно съежиться и проползти обратно, переставляю руки, чтобы найти более устойчивое положение, и моя правая рука наталкивается на что-то твердое и бугристое в земле. Я хватаю это и слышу, как кто-то смеется, говорит: «Смотрите на Калли!» – и все прибегают к кусту. Мне становится любопытно, что это за предмет в моей руке, и я аккуратно держу его, продолжая медленно выползать на свет, пока не оказываюсь на траве. То, что держу в руке, белеет из-под слоя темных комков земли, которые я бережно счищаю, проходясь пальцами по всем трещинам и выступам. В моей руке покоится череп небольшого животного. У меня защипало в глазах.

Прешес подает голос: «Какая гадость. Что это?» – и все подходят поближе, чтобы посмотреть. Тильда предполагает, что это может быть череп теленка, потому что на соседнем поле гуляют коровы, а Прешес замечает, что я плачу. «Это потому, что ты последняя», – говорит она. Я вытираю слезы, но не совсем понимаю, почему они появились. Возможно, я расстроена, что прибежала последней, возможно – завидую победительнице-сестре, а быть может, думаю о погибшем животном. Забыла уточнить: это я вспоминаю наш день рождения, Тильды и мой. Нам тогда исполнилось семь.

Тильда говорит: «Не переживай из-за этого, пойдем на пикник, поедим торт». Я беру ее за руку, но в другой руке у меня остается череп, который я прижимаю к груди. Мама осматривает его и заворачивает в бумажную салфетку, говоря, что он, возможно, принадлежал ягненку и что это замечательная находка, она его когда-нибудь нарисует, но сперва его нужно как следует помыть, и я смогу отнести его в школу, чтобы поставить на стенд по природоведению, если захочу. Я вытягиваю руки, а мама льет на них сверху воду из пластиковой бутылки, а потом вытирает юбкой. Остальные дети стоят вокруг, смотрят, потом все поют «С днем рождения тебя». Я лежу на спине, моя голова у мамы на коленях, смотрю на Тильду, которая стоит, широко расставив ноги и подняв лицо к небу. Она тоже поет, хотя это и ее день рождения, а солнце светит сквозь ее волосы, из-за чего они сияют, как нимб. Тильда плюхается на колени, я привстаю, и мы сидим рядом, задувая свечи.

Следующий день – это понедельник, а значит – школа. Я приношу череп, завернутый в пакет, мы рисуем то, как мы провели выходные, и мисс Парфитт, наша классная руководительница, заглядывает мне через плечо и говорит: «Любопытно, Калли, выразительно!» Я объясняю, что вся эта мазня – это куст и скелет. Потом она рассматривает рисунок Тильды, где изображены торт ко дню рождения и желтый паук на небе, который обозначает солнце, и рассеянно комментирует: «Как мило». Мой рисунок темный, как мои волосы, а рисунок Тильды золотой – как ее.

Мисс Парфитт – моя любимая учительница. Она кладет череп в центр стенда по природоведению, как будто это самый ценный экспонат. Он таким и является, уж получше старого потрескавшегося птичьего гнезда и охапок высохших листьев и совершенно точно лучше яичных скорлупок с волосами, сделанными из салата, и нарисованными лицами. Я горда собой.

Но две недели спустя череп исчезает со стенда, и я рыдаю в классе, а мисс Парфитт стоит, скрестив руки, и строго говорит: «Тот, кто взял овечий череп, должен положить его обратно, тогда ему за это ничего не будет». Шли дни, но ничего не менялось.

Я могу думать только об этом. Мама и Тильда знают, насколько я расстроена, я ведь присматривала за черепом в память о погибшем ягненке и его матери. Чтобы приободрить меня, однажды после работы мама рисует череп, и мне приходится притворяться, что картина мне нравится, но цвета слишком яркие, картине не хватает мягкости. А ночью, когда мы с Тильдой лежим в кроватях, я говорю ей, что главный подозреваемый – это Прешес, потому что ей не нравится череп и ей не нравлюсь я. Тильда отвечает, что с удовольствием врежет по зубам этой зарвавшейся девчонке, которая просто хочет привлечь внимание, и что ей пора преподать урок.

– А еще таким образом ты заступишься за меня, – добавляю я.

– И это тоже. Я же твой ангел-хранитель.

Не могу понять по ее лицу: она действительно имеет это в виду, или ей просто нравится думать о себе как о ком-то особенном.

Несколько дней мы преследуем Прешес на игровой площадке, распевая: «Мы знаем, мы знаем, что ты сделала», – и я добавляю про себя: «А еще у тебя пальцы в бородавках, и пахнешь ты печеньем». Наконец, Прешес наносит ответный удар: «Не думай, что твоей ненормальной сестре все сойдет с рук, Тильда Фэрроу». Тогда Тильда действительно ударяет ее в лицо, и я плачу от переполняющих меня любви и благодарности, в то время как Прешес бежит жаловаться к мисс Парфитт. (Много лет спустя Тильда даже говорит: «Помнишь, как мы ужасно поступили с Прешес Макпис? Я искала ее на Фейсбуке, но ее там нет».)

Ночью, оставшись одна в нашей спальне, я достаю розовый «Дневник для принцесс», который получила на день рождения, и пишу на первой странице: «Мое досье». Я узнала это слово от мамы, она ведет досье на любимых художников, делая заметки об их приемах и стиле, стараясь понять и (как она говорит) «впитать всю их суть», чтобы улучшить собственную технику. Начинаю писать о Тильде, отмечая все, что она сделала сегодня, как она выглядела и что говорила. Все до мелочей. То, как она смеялась, когда ударила Прешес, как осмотрелась вокруг, чтобы проверить, есть ли вокруг зрители. Жалость в ее глазах, когда она посмотрела на меня, на свою плаксивую сестру-близняшку. «Она смелее меня, – пишу я. – И сильнее меня». Затем вычеркиваю эту строчку, понимая, что, хотя идеализирую сестру, по-настоящему я ее совсем не знаю. Если я хочу «впитать всю ее суть», то нужно писать гораздо больше.

Закончив работу над «Досье», я просматриваю страницы и чувствую глубокое удовлетворение, как будто благодаря этим записям превосходство Тильды надо мной немного уменьшилось.

4

Тильда постоянно втягивает меня в свои отношения с Феликсом: пойдем с нами туда, пойдем сюда, пойдем в боулинг, пойдем в театр. Это очень странно, потому что обычно я виделась с сестрой раз в три-четыре недели, и то только за просмотром фильмов. Последний шаг – приглашение встретиться вместе на «Боро-маркете», чтобы мы вместе поискали французский сыр под названием «Канкуайот», который нужно подавать с шампанским и грецкими орехами, и никак иначе. Кроме того, она хочет купить латвийский ржаной хлеб и карамель с морской солью, а также миниатюрную теплицу, которую ставят на подоконник, чтобы выращивать рукколу и мангольд. Тильда описывает этот набор изысканных продуктов так, как будто они являются чем-то жизненно необходимым, но я делаю вывод, что настоящая причина в том, чтобы я могла провести больше времени с Феликсом. Соглашаюсь без раздумий.

Предвкушение встречи снова вызывает во мне то ощущение прикосновения к более совершенному миру. Я иду к рынку, пробираясь по улочкам Лондона, и все мне кажется таким удивительно ярким – магнолии, красные автобусы, люди, выгуливающие своих лабрадудлей[1] (эти собаки уже повсюду!). Когда я добираюсь до рынка, я все еще пребываю в приподнятом настроении, у меня мурашки по коже от свежего воздуха. Долго ждать не приходится, Тильда и Феликс уже идут по тротуару ко мне навстречу.

Как обычно, в глазах Феликса улыбка, он крепко стискивает меня в объятьях, после чего мы направляемся в гущу толпы, пробиваясь к прилавкам, чтобы посмотреть на товар, а не на чужие головы.

Тильда и Феликс идут, приобняв друг друга за талию, они словно попугаи-неразлучники, и через час или около того я обнаруживаю, что постоянно иду позади, изо всех сил стараясь поучаствовать в беседе, и со мной что-то происходит – вопреки моим ожиданиям, воодушевление спадает, и я начинаю чувствовать скованность и уныние, они наполняют меня. Я, как тупая овца, молча следую за ними от прилавка к прилавку, пока они пробуют маленькие кусочки чоризо, салями или хлеб, пропитанный редкими оливковыми маслами. Феликс задает вопросы о технологии производства и вкусе, его голос кажется таким далеким, и впервые я замечаю, что его привычка говорить мягко вынуждает людей наклоняться, чтобы услышать его.

В какой-то момент он старается ради меня, говорит: «Попробуй вот это, Калли, очень интересные оттенки вкуса, не так ли, одновременно соленое и кислое?» И опускает кусочек козьего сыра в мой рот, который я послушно открываю. Рука Тильды расслабленно лежит в его согнутой руке, она смотрит на меня, ждет реакции. «Горький, – говорю я, – совсем не как чеддер». Затем мы идем к прилавку со свежевыжатым яблочным соком, бритоголовый парень разливает его в крохотные бумажные стаканчики.

– Привет, красавица, – говорит он Тильде, – попробуй.

И затем добавляет неизбежное:

– Кажется, я тебя знаю?

Куда бы Тильда ни пошла, ее узнают по роли в фильме «Ребекка». Даже когда она в больших солнечных очках. Она пробует напиток, но ничего не говорит, просто возвращает стаканчик обратно. Феликс уводит ее. Бритоголовый наклоняется ко мне и спрашивает:

– Кто это? Ее телохранитель?

Мы берем такси до Керзон-стрит, и Тильда с Феликсом идут на кухню делать обед из того, что они купили на рынке, я же сажусь на диван и перелистываю «Вог», лежавший на кофейном столике, пробую тестер аромата из журнала, растирая его по запястьям и шее. Поднимаю взгляд и замечаю, что Феликс с нежностью смотрит на Тильду, пока та раскладывает еду по тарелкам. Он провожает ее взглядом, когда она уходит в спальню. Потом сестра возвращается, он говорит: «Рубашка отлично смотрится». Она надела свободную рубашку лососевого цвета, почти прозрачную, и я уверена, что это подарок Феликса. Она выглядит дорогой, даже на мой взгляд, хотя я не разбираюсь.

– Мило, – добавляю я.

Она проплывает по комнате, как Кара Делевинь[2] по подиуму:

– «Живанши»!

– Тебе видней.

Она обхватывает Феликса руками и в качестве благодарности очень изящно целует его, после чего становится рядом с ним так близко, что их руки продолжают касаться друг друга, пока они разбираются с едой.

Я уставилась в «Вог», но не читаю. Напротив, я слушаю, о чем они говорят, хотя в основном Тильда задает Феликсу вопросы: «Что там насчет Хулио?», «Как много ты пробежал сегодня?», «Как тебе мой маникюр?», «А туфли тебе нравятся?». Очевидно, что интерес к его мнению обо всех бытовых вещах показывает, как сильна их связь друг с другом, атмосфера на кухне интимная, особенная. И вдруг, как гром посреди ясного неба, Феликс восклицает: «О, черт! Я не купил минеральной воды…»

Он говорит это с такой ненавистью и раздражением на лице, что в комнате как будто резко похолодало, как если бы в душе вода вдруг переключилась с горячей на холодную. И это совершенно несоразмерно проблеме. «Мне подойдет и из-под крана», – говорю я, Тильда отзывается: «Мне тоже». Но он уже на полпути к входной двери, которая с грохотом захлопывается за ним, и мы слышим, как он матерится, спускаясь по лестнице.

– Что это с ним? – Поднимаюсь с дивана и прихожу к ней на кухню, где она стоит, прислонившись спиной к холодильнику, как будто пригвожденная его словами.

– Да бог его знает… Феликс, похоже, сильно нервничает, когда дело касается газированной воды.

Я вижу, что Тильда старается не заплакать, похоже, внутри у нее настоящая буря эмоций.

– Ну что ты, скажи мне… Это ведь не из-за воды, верно?

Она машет головой и теребит рукава, натягивая их на запястья.

– Я знаю, ты хочешь, чтобы он мне понравился, – говорю, аккуратно касаясь ее руки, от чего сестра вздрагивает. – И он мне нравится. Я думаю, он замечательный… Но вот сейчас было что-то странное. Я к тому, ну, это же просто вода, а он так сорвался ни с того ни с сего.

– Ему сейчас тяжело приходится на работе, иногда он становится таким из-за этого. Огрызается.

– И все-таки это было стремно.

Тильда качает головой, подразумевая, что я не должна осуждать его, и говорит с легкой дрожью в голосе:

– Ты увидишь, он станет прежним, когда вернется.

Действуя по наитию, я наклоняюсь к ней и задираю рукав ее шелковой рубашки до локтя, обнажая белую кожу, покрытую желтыми и синими синяками, похожими на смазанные пятна туши.

Хватаю ее за руку, чтобы рассмотреть поближе.

– Прекрати! – говорит она. – Ради бога!

– Тильда! Что происходит? Расскажи мне, пожалуйста.

Она отталкивает меня, сильно, так, что я врезаюсь в угол, и одергивает рукав обратно. Убегает в спальню, а затем в смежную с ней ванную комнату, захлопнув дверь и повернув замок.

Я в шоке от того, что только что случилось. Почему я это сделала? Как почувствовала, что у нее повреждены руки? Это просто необъяснимо. Тогда, на Темзе, у нее не было никаких синяков. Ее тело было молочно-белым, без каких-либо пятен, кроме родинки на левом плече.

Сажусь на ее кровать, уставившись на закрытую дверь ванной, и думаю, что сказать: мы совсем близко, но я безнадежна, постоянно отталкиваю ее от себя своей тупостью и прямолинейностью. Осторожно подаю голос: «Ты там в порядке?» Но она не отвечает. Я ложусь, зарываясь лицом в подушку, вдыхаю ее запах и жду. Периодически раздаются какие-то звуки: шум текущей воды, шаги туда-сюда, и через некоторое время она подает голос: «Да ничего, Калли, со мной все хорошо». Она выходит из ванной, посвежевшая и радостная, но немного не в себе, глаза все еще красные. Я готова еще раз сказать ей, что она может на меня положиться, но мне это не удается из-за звука в соседней комнате. Это возвращается Феликс (у него отдельный ключ!). Мы вместе выходим из ванной и видим, что он совершенно переменился – широко улыбается, в руке у него большая бутылка минеральной воды, и он опускает ее на кухонный столик с глухим ударом вместе с ключами от автомобиля, на которых висит брелок «Порш». Тильда реагирует на это, как восторженная идиотка, подпрыгивая на месте и размахивая волосами, и бросает на меня взгляд, проверяя, смотрю ли я.

– Ты не забыл!

– Как видишь.

Он перебрасывает ключи Тильде, и они уходят, его рука лежит на ее плечах, а я следую за ними, создавая контраст с их светлыми волосами, худыми бедрами и до невозможности современной красотой.

– Так ты забыл воду нарочно? Ну хитрец! – говорит Тильда с любовью.

Пройдя несколько улиц, мы можем насладиться видом новой машины Феликса, серебристым спортивным «Поршем». Он открывает дверь, садится на водительское сиденье, нажимает кнопку, крыша отъезжает назад. «Джеймс Бонд», – говорю я, стараясь показать, что я под большим впечатлением, но сама до сих пор думаю о руках Тильды. Забираюсь на заднее сиденье, а Тильда садится вперед, достает белый конверт, на нем острым и узким почерком написано ее имя. Она открывает его и читает то, что написано на открытке внутри.

– Боже! Это превосходно! – Она начинает целовать Феликса с таким энтузиазмом, что мне приходится отвернуться.

– Ну же, – говорю я. – Объясните и мне.

– Смотри, Калли. – Тильда с сияющим лицом поворачивается ко мне, передает открытку.

Читаю: «Дорогая Т, поехали со мной во Францию».

На обратной стороне изображена белая вилла на склоне, с бирюзовым бассейном, расположенным на идеальном расстоянии от веранды, увитой виноградными лозами.

– Вот прямо в этот дом?

– Да, в этот дом. – Феликс управляет автомобилем одной рукой, другая рука касается волос Тильды, пальцы гладят ее шею.

– Мы поедем в Прованс на автомобиле, – говорит он с гордостью. – А пока нас не будет, я найму строителей, чтобы они кое-что подремонтировали в твоей квартире.

– Что именно?

– Это сюрприз.

– Ничего радикального?

– Нет, я бы сказал, просто доработать кое-что… Тебе понравится. Это будет мой тебе подарок.

– Как же мне повезло!

Я бы на это так не отреагировала, меня удивляет, что Тильда соглашается с планами Феликса. Поменять что-то в чужом доме, даже не посоветовавшись, кажется мне чем-то выходящим за рамки.

– Да он тебя покорил, – говорю я.

– Так и есть. – Она не обращает внимания на мой недовольный тон, как будто и не было того всплеска эмоций в ванной, как будто на ее руках нет синяков, и смеется, когда Феликс нажимает на педаль газа. Мы проезжаем три сотни ярдов по Риджент-стрит и попадаем в пробку.



В «Досье» я пишу:



Я была поражена, когда увидела синяки на руках Тильды. Это сделал Феликс? Я не знаю. Не могу понять, то ли он по-настоящему удивительный человек – планирует отдых в качестве сюрприза и делает ремонт в ее квартире, – то ли в тихом омуте черти водятся. Так или иначе, Тильда по уши влюблена, а я страдаю. Я даже не уверена, осталось ли что-то от того душевного подъема, который я испытывала, восхищаясь им, или же теперь я в полном ужасе от того, что меня коварно обманывают.

Захожу в интернет, начинаю гуглить. Нахожу описания того, какие опасные вещи могут происходить в страстных романах, что происходит с психологической точки зрения, когда в отношениях постепенно появляется насилие. Вскоре я натыкаюсь на сайт под названием controllingmen.com[3] и часами читаю бесконечные сообщения на форуме: «первые признаки», «любовь как способ контролировать» и – самое интересное – «что вы можете сделать, чтобы помочь человеку, который попал под влияние партнера». На самом деле меня это так увлекает, что я решаю зарегистрироваться на сайте, придумываю себе ник и открываю темы, доступные только для зарегистрированных пользователей. Это затягивает, и всю ночь я провожу, читая, читая и читая.

5

Следующим вечером я иду на Керзон-стрит, не предупредив заранее о своем визите. Моя голова забита информацией с controllingmen.com, и я хочу увидеть, как Феликс ведет себя с Тильдой, когда это не запланированное событие, потому что теперь я думаю, что все наши встречи – вечер с кино, прогулка по реке, поездка на спорткаре – все было рассчитано, это были сюжеты, где Феликс мог сыграть роль заботливого и романтичного героя. В моей голове тревожным колокольчиком звенит комментарий с сайта: «На людях мой муж ведет себя как Прекрасный принц, весь такой любящий и заботливый. Когда мы наедине, он холоден, бьет меня, но никогда – по лицу. Только так, чтобы синяки были незаметны».

Сейчас я взяла на себя роль следователя и, возможно, спасателя, поэтому я нервничаю, когда стою на тротуаре перед дверью и нажимаю на кнопку звонка. Двадцать секунд тишины – и я разворачиваюсь, чтобы идти домой, если честно, чувствуя облегчение, что мне не придется проходить через это. Я могу пойти домой и поужинать кисло-сладкой курочкой. Но через трещание домофона я слышу сильно искаженный голос Тильды, недружелюбное «кто там?».

– Это я. Калли… Могу я войти?

– Что? Что ты здесь делаешь?..

Я собираюсь выдумать какую-нибудь отговорку, но она говорит:

– О, ладно…

И впускает меня внутрь.

Когда я поворачиваю за угол, поднимаясь по лестнице к квартире, то вижу Феликса в проеме входной двери, он одет в повседневную одежду: серая футболка и темные джинсы, но и это почему-то выглядит элегантно и хорошо сочетается – напоминает опрятных американцев, которые выступают на TED talks[4]. Он встречает меня безупречной белоснежной улыбкой и быстрым объятием, которое в обычное время я охарактеризовала бы как теплое и дружелюбное.

– Заходи… Что случилось, Калли? Такой неожиданный сюрприз.

– О, я принесла Тильде книгу. – Я копаюсь в сумке в поисках книги, которую взяла для прикрытия. – «Американский психопат», – говорю я.

Он буквально взрывается от смеха. Вот правда.

– Безумный выбор! – говорит он добродушно, пока я оцениваю его поведение. Я бы сказала, что он на удивление расслаблен, – думала, он среагирует на это с хотя бы небольшим подозрением или неодобрением.

– Да я шучу… Вот что у меня. – Смеюсь вместе с ним и показываю ему книгу, это скандинавский триллер, который я сейчас читаю, – «Художник».

– Где Тильда? – Я внезапно отмечаю, что это странно: она ответила на домофон, но не встречает меня.

– Принимает душ, – говорит Феликс, глядя на закрытую дверь. – Она ненадолго, я уверен… Хочешь чего-нибудь? Бокал вина? Я присоединюсь.

– Хорошо.

Смотрю, как он открывает кухонный шкаф, обнаружив, что вместо мешанины не сочетающихся между собой разношерстных стаканов там стоит ряд из четырех бокалов на тонкой ножке, изящных, точно маленькие балерины, застывшие в па. Но не аккуратность настораживает меня, а то, что их всего лишь четыре. Очевидно, что Феликс не планирует собирать большие компании в этой квартире.

Мы садимся рядом. Он занимает довольно много пространства, его большая ступня лежит на колене, рука легла вдоль спинки дивана, а я приняла строгий вид, сижу с прямой спиной в углу, бокал с вином слегка дрожит в руке. Тишина, повисшая на мгновение, намекает, что единственный вариант, который у меня есть до тех пор, пока не придет Тильда, – это светская беседа ни о чем. Я не хочу бросать ему вызов, пока ее нет.

– Много дел на работе? – спрашиваю.

– Просто ужас… – Он отвечает так, как будто его это скорее забавляет, чем напрягает. – А у тебя?

– Знаешь… В книжном магазине никогда не бывает такой уж суеты. На прошлой неделе моя начальница пролила кофе на клиента. Это самое ужасное, что в принципе может случиться.

Из спальни доносятся какие-то звуки, а быть может, это из ванной, смежной с ней, и я оборачиваюсь, ожидая, что в комнату войдет Тильда. Но она не приходит.

– Что строители собираются сделать с квартирой? – Мой голос звучит несколько неестественно, слишком напряженно, и я понимаю, что изменила тон разговора.

– Думаю, они сделают ее чуть более современной. Подберут более удачное цветовое сочетание, немного новой мебели. Здесь неплохо, высокие потолки, хорошие пропорции.

Я никогда не задумывалась о пропорциях, и так об этом и говорю. Затем Тильда появляется на пороге ванной, но не идет к нам. Она одета в один лишь белый халат до колен, мокрые волосы, босые ноги. Под глазами у нее влажные темные разводы, видимо, от туши, но выглядит это как черные слезы грусти и печали.

– Ты зачем пришла? – говорит она мне дрожащим голосом. – Ты же никогда так не делаешь.

Феликс поднимается, уставившись на нее. Я смотрю на сестру, повернувшись на диване. Она слаба, кажется, вот-вот упадет в обморок. Привалилась к косяку двери, словно он один дает ей опору. Лицо такое безжизненное, как будто у нее нет сил, чтобы отобразить какую-то эмоцию, и в голову мне приходит одно слово – «надломленная». Гнев огненным комком подступает к горлу, бессонная ночь и девять часов неотрывного чтения об отравляющем действии насилия в отношениях соединяются в моей голове в волну ярости.

– Посмотри на нее! Это все твоих рук дело… Ты уничтожишь ее!

Он ничего не говорит, он потрясен, а Тильда заставляет себя приподняться, жизнь возвращается в ее тело, она кричит на меня:

– Поверить не могу, блин! Что с тобой не так, Калли? Какого черта ты несешь? Отстань от Феликса и выметайся, прямо сейчас!

Она подходит ко мне, берет за локоть и выводит наружу, закрывая за мной дверь. Спускаясь по ступенькам, ругаю себя за такое идиотическое поведение, виню во всем недостаток сна, думая теперь, что она, может, просто переутомлена, как это бывает со всеми людьми время от времени.

Еду домой на автобусе, набирая номер Тильды пять или шесть раз по пути, пишу ей сообщения, что мне очень жаль. Но она не отвечает.

* * *

Неделю спустя Тильда наконец отвечает на мой звонок и принимает извинения. Но говорит она коротко и по делу, без тени сочувствия, и после того, как она вешает трубку, я чувствую себя даже хуже.

Между мной, Феликсом и Тильдой все переменилось. Это происходит не одним махом, но постепенно. Феликс перестает быть таким уж энергичным. Или, вернее, он исключает меня из зоны своего влияния, фокусируясь на Тильде. Я понимаю это, когда меня больше не приглашают на Керзон-стрит, как и не зовут пойти куда-то вместе. Телефонные разговоры между нами тоже претерпевают изменения. Раньше мы болтали с Тильдой по телефону довольно часто, в конце беседы она обычно говорила: «Феликс хочет поболтать с тобой» – и он спрашивал, как у меня прошла неделя, или узнавал мое мнение по тому или иному вопросу, который они обсуждали, например, что лучше, маслины или оливки, смешной тот или иной телевизионный юморист или скорее раздражает. По мелочи. Но теперь Феликс не просит меня к телефону, и Тильда, похоже, только рада, что мы не общаемся неделями.

Порой, когда она все-таки берет трубку, все, о чем она говорит, – это Феликс. Как он водил ее на закрытый показ в художественную галерею, или в новый ресторан, или в оперу (никогда не слышала, чтобы она раньше ходила в оперу). В мае она проводит несколько недель в его квартире в Кларкенуэлле, чтобы рабочие могли начать ремонт на Керзон-стрит. Потом, в июне, они вдвоем едут в Прованс на каникулы, и Тильда совершенно пропадает – не прислала даже открытки, не отвечает на мои сообщения. Когда они возвращаются, я звоню ей и предлагаю провести вечер за фильмом, но она находит отговорки, обещает «как-нибудь, в ближайшее время», говорит, что сейчас занята, потому что Феликс переезжает к ней и они «приводят вещи в порядок». Чувствую себя, как будто она исключила меня из своего мира, и меня это пугает. На сайте controllingmen.com предупреждали, как хищники могут изолировать своих жертв от друзей и родственников, обрубив общение с ними.

В конце июня мы с Тильдой видимся мельком в кафе на Риджентс-парк, и становится совершенно понятно – что-то идет не так. Моя сестра всегда выглядела ухоженной, но сейчас она кажется истощенной и нервной. Стоило нам сесть, как я опрокинула кружку с горячим шоколадом, и пенящаяся жидкость поползла по столику к ее телефону. Это было нечаянно, всего лишь небольшая неприятность, но она выставляет все так, будто это была последняя капля, и, сказав: «Я больше не могу это терпеть», – уходит из кафе, оставляя меня вытирать за собой, ползая на четвереньках. Молоденькая официантка прибегает с бумажными салфетками.

– Вот, держите, – говорит она. – Это была Тильда Фэрроу?.. Актриса?

Через несколько минут Тильда возвращается и просит прощения.

– Извини, я такая раздражительная в последнее время. – Она падает обратно на стул, поникшая и вялая. Мне хочется сказать ей: «Что с тобой не так? Ты выглядишь больной». Но я не могу, потому что боюсь, что тогда она снова пулей вылетит отсюда. Поэтому мы обсуждаем что-то нейтральное, о том, как проходили последние выходы в свет с Феликсом, как прекрасен был домик в Провансе. Вода в бассейне, рассказывает она, была идеальной температуры, а повар готовил невероятные французские блюда. Не слишком много сливок и масла, но фрукты и овощи с местного рынка в его блюдах были просто великолепны. Французская стручковая фасоль не идет ни в какое сравнение с той, которая продается в супермаркетах «Сайнсбери». И сравнивать нельзя – у этой настоящий аромат фасоли. Она рассказывает, как будто зачитывает туристический путеводитель, а в ее голосе слышна едва заметная дрожь.

Я решаю пойти на риск.

– Дом и еда были прекрасны, а что насчет компании?

– Ты о Феликсе? Он был не менее прекрасен. Все спланировал, наши прогулки, еду, все.

– Тебе понравилось? Не похоже на тебя, как-то мало свободы.

– Было замечательно, Калли. – Снова эта легкая дрожь в голосе, блеск в глазах, и я делаю паузу перед тем, как снова заговорить, потому что знаю, что сейчас вступлю на опасную территорию, – но я должна это сделать.

– Тебе стоит посмотреть один сайт, – говорю я. – Он называется controllingmen.com, там описано, на какие опасные знаки стоит обратить внимание, когда речь идет о мужчинах вроде Феликса. Чтобы быть предупрежденной… И в безопасности.

Вожусь с телефоном, ищу сайт, а она пьет свой кофе и рассеянно озирается вокруг, как будто ей не хочется быть здесь. Она хочет быть дома, с Феликсом. Я нахожу сайт и показываю ей.

– Я тебя умоляю… – Она прокручивает экран вниз, слишком быстро, явно не читая. – Да это же туфта для психов, ты теряешь связь с реальностью, Калли! – Затем она вдруг смягчает тон, это меня удивляет. – Я понимаю, ты думаешь, что помогаешь таким образом… Доедай свой морковный пирог, мне пора домой.

Но я еще не готова уходить и спрашиваю:

– Как вы познакомились?

– Боже, ты даже на этот счет имеешь подозрения! Поверить не могу… Нас познакомил Джейкоб Тинн, парень, который играл Макса в «Ребекке»… Не было ничего необычного… Просто вечер в Граучо.

Однако ее интонация противоречит тому, что она говорит, – голос у нее слабый и нервный, и я предпринимаю последнюю попытку.

– Пожалуйста, Тильда, позволь мне помочь… Я хочу помочь. Серьезно, посмотри этот сайт!

– Это просто смешно, Калли, – говорит она. – Прекращай вести себя так! – Она встает, бросает на меня холодный взгляд, а потом спешно покидает кафе.

Достаю ноутбук из сумки и печатаю:



Тильда кажется испуганной, неуверенной, нервной. Я рассказала ей про сайт, но она не слушает меня. Когда я говорю с ней, то делаю только хуже.

Толкаю ее все ближе к НЕМУ.

6

2000

Единственное время, когда я чувствую, что мы с сестрой похожи внутренне, – это когда мы идем плавать, чаще всего это происходит по утрам в субботу. Мама сидит на краю бассейна, ногами болтает в воде, читает книжку и время от времени проверяет, не утонули ли мы, пока я и Тильда ныряем друг другу под ноги, делаем «поплавок», достаем монетки со дна. То, как мы переплетаемся, плавая вместе, ощущается как нечто гармоничное, сказочное, несмотря на крики и плеск воды вокруг, и это такое откровение – чувствовать себя спокойно и уверенно. Обычно сестра меня затмевает, и я как будто становлюсь меньше под напором ее невероятной энергии. Но как пловец я могу с ней посоревноваться – хотя во всех остальных видах спорта я бездарна: подозреваю, у меня отличный объем легких. Под водой я могу находиться больше минуты и побеждаю Тильду, когда мы делаем стойку на голове. Кроме того, наши волосы затянуты в одинаковые белые шапочки для плавания, так что в кои-то веки не видно ее золотых волос. Я жду утро субботы так сильно, что часто начинаю думать об этом еще со среды.

Школа – это другое. Там я пытаюсь быть невидимой, что полностью противоположно поведению Тильды, которая ставит своей целью быть замеченной. Когда выбирают актеров на роль в школьной пьесе-мюзикле «Питер Пэн и Венди», она пробивается к началу очереди и играет от всего сердца, как будто она Мэри-Кейт Олсен на пробах в фильм «Двое: я и моя тень». По актерским навыкам она не лучше всех в классе, не говоря уж о школе, но она самая настойчивая, у нее самый звучный голос, в нем есть дерзость, которая даже пугает. Когда ей удается заполучить роль Питера Пэна, она хвастается тем, что ей удалось превзойти безнадежных мальчиков, и репетирует свои строки на игровой площадке во весь голос. «Мой кинжал! Горе тебе, Крюк!» Я недоумеваю. Как она может вести себя так, когда совершенно очевидно, что все ей завидуют? Казалось бы, хвастовство должно оттолкнуть окружающих, но этого не происходит. Друзья предлагают свою помощь в репетициях и фехтовании пластиковыми линейками.

Я обычно смотрю на это со стороны, сидя на каменной стене, рядом с живой изгородью из бирючины. Но через некоторое время я решаю придумать себе новое занятие и начинаю обходить площадку по периметру маленькими шажками, наблюдая за другими детьми и останавливая взгляд на том, что заслуживает внимания, а это, например, тайный тоннель, который выкопали третьеклашки, или зоопарк для насекомых. У меня появляется привычный, выверенный до минуты маршрут, который ведет меня в яблоневый сад, вокруг лужайки с подстриженной травой, всякими штуками, на которые можно залезать, и тоннелем вдоль железной изгороди, дороги и школьных ворот.

На последнем этапе моего маршрута я иду в запретную зону, зазор между гофрированным железом, относящимся к кухне, и стеной школы, пробираясь по скомканным пакетикам из-под чипсов и осколкам стекла. Здесь холодно и сыро, пахнет канализацией, и я привыкла, что там всегда либо кто-то прячется, либо девчонки укрепляют свою дружбу, сплетничая о других девчонках. Поэтому меня не удивляет, что однажды, когда я захожу туда, в конце коридора кто-то есть. Сперва я их не вижу, потому что слишком резко перешла из света в темноту, но слышу сдавленное тихое хихиканье и голос Тильды: «Не останавливайтесь, это всего лишь Калли». Я ковыляю вперед и понимаю, что она зажата в узком пространстве с Венди Дарлинг и Капитаном Крюком. Лицо Венди прижато к лицу Крюка, а Тильда обнимает обоих, глядя на них сбоку. Крюк поворачивается к Тильде, и они обнимаются и агрессивно целуются, так что Тильда оказывается прижатой спиной к стене, а ногой упирается в противоположную стену. Она отводит голову и переводит взгляд на меня, а я останавливаюсь, уставившись на них.

– Что вы делаете? – Мои слова звучат как обвинение, хотя я этого не хотела.