– Она обхитрила меня, – произношу я, не веря собственным словам. Она действительно была ранена, но заставила меня поверить, что она слабее, чем на самом деле. Ей вовсе не нужно было прилечь; ей нужно было, чтобы я решила, будто у нее не осталось сил – чтобы она смогла смыться.

Малькольм поспешно протискивается мимо меня, чтобы выглянуть наружу – но я не следую за ним. Я уверена, что ее уже нет поблизости. Я проверяю, на месте ли ключи от машины Лоры, и обнаруживаю, что они по-прежнему в заднем кармане моих джинсов. Мама добудет себе другую машину – а может, уже добыла.

Малькольм не спешит возвращаться ко мне.

– Ее не видно.

– Сколько машин на стоянке?

Ему приходится наклониться, высунувшись наружу, чтобы пересчитать, а потом он сообщает мне:

– Одиннадцать.

– Когда мы подходили к мотелю, было двенадцать.

А еще я помню, что здесь ровно шестнадцать номеров, и у девяти из них на дверной ручке висит табличка «Не беспокоить».

– Значит, она забрала одну?

– Вероятно. Возможно, она даже убедила владельца отдать ее добровольно. – Я тоже выглядываю наружу и отмечаю, что не хватает белого «Ниссана». Застываю на месте, пытаясь понять, что она задумала.

Малькольм расхаживает по комнате.

– Ты все еще считаешь, что она собирается сдаться?

– Знаешь, я думала, что ее план именно таков. Подождать, пока мне исполнится восемнадцать, чтобы социальная служба или еще кто не могли до меня добраться. Но тогда зачем…

– Убегать?

Кивнув, я опускаюсь на край кровати.

– Мы могли бы остаться здесь, вместе, и она могла бы вызвать полицию… – Я поворачиваюсь, чтобы посмотреть на часы, стоящие на столике у кровати. – Через час. Она могла бы все объяснить, и ей бы не пришлось иметь дело с детективом и его людьми, если именно это не давало ей поехать в больницу. Не понимаю.

Я провожу рукой по смятой простыне из синтетики. Она брошена так же неаккуратно, как и все остальное в комнате. И воняет. Кислый запах пота и едва заметный медный запах крови. В мусорной корзине – пустой флакончик из-под обезболивающих и несколько оберток от протеиновых батончиков. Немного, всего несколько. У нее особо не было аппетита.

Я могу представить, как она провела последние несколько дней, прячась здесь и считая, что я жду ее, спрятанная в безопасном месте в соседнем штате. Я провожу ногой по потрепанному ковру, представляя, как она ходит вокруг кровати. Грызет ногти, совсем как я. Интересно, следовала ли она тем же правилам, которые должна была соблюдать я: не выглядывать из окон, не выходить из комнаты, не пользоваться телефоном. Бросив еще один взгляд на прикроватный столик, я убеждаюсь, что она не стала выдергивать телефонный провод из розетки. Но у нее ведь был мобильник. Она звонила Лоре, хотя не звонила мне. Она могла позвонить кому угодно…

Поднявшись на ноги, я подхожу к сумке, которую оставила мама, и вытряхиваю на пол ее содержимое. Из нее высыпаются одежда, обувь, кое-какие туалетные принадлежности – больше ничего. Посмотрев на Малькольма, я выпрямляюсь.

Малькольм, который так и расхаживал по комнате, застывает, не завершив шаг.

– Что? О чем ты думаешь?

– Как тебе кажется, сколько времени мы провели в ванной? – Я принимаюсь обходить комнату, методично проверяя выдвижные ящики один за другим.

– Может, минут пять. А что?

– Даже если так, она не могла знать этого заранее. – Я проверяю мини-холодильник, микроволновку. – Мы ведь могли вернуться меньше чем через минуту.

– Тааак, – протяжно произносит Малькольм.

– Значит, она должна была броситься бежать в ту же секунду, как мы закрыли дверь ванной. – Я снимаю со стен картины в рамках, сбрасываю на пол подушки и одеяла. – У нее не было времени что-то забирать. Посмотри. – Я киваю в сторону тумбочки. – Она даже нож не забрала.

Малькольм принимается поднимать вещи с пола, помогая мне в поиске.

– Что мы ищем?

– Ее телефон.

Он заглядывает под уголки матраса, а я снимаю крышку сливного бачка. Мы откручиваем вентиляционные решетки, Малькольм даже расстегивает чехлы диванных подушек. Но мы находим лишь свалявшуюся пыль и изрядно запачканный поролон. Она должна была держать телефон где-то поблизости, чтобы до него было легко добраться в случае, если ей снова придется бежать. К тому же, с такой раной, вряд ли она смогла бы выкопать яму, чтобы спрятать его где-то на улице. Он где-то в этой комнате. Иначе просто быть не может.

Повернувшись к нему, я вижу, как он задирает уголок ковра. Малькольм не смотрит на меня, так что я улыбаюсь. Я точно знаю: он будет искать вместе со мной до последней секунды.

Наконец, ничего не обнаружив, он выпрямляется.

– Что еще осталось?

Он трет голову рукой.

– Возможно, где-то на потолке? У нее был нож. – Он показывает наверх. – Может, она открутила крепление люстры и…

– Забралась на стул? С ее-то ногой?

Он никак не комментирует тот факт, что сказал глупость, лишь пожимает плечами и подтаскивает стул к люстре.

Она должна была спрятать телефон где-то пониже, может, даже так, чтобы она могла достать до него сидя – или, еще лучше, лежа. Но он прав насчет ножа. Если бы она могла что-то прорезать…

И в ту же секунду я понимаю.

Наверное, это заметно по моему лицу, потому что Малькольм замирает, поставив одну ногу на стул. Я буквально ныряю под кровать.

– Мы же там уже смотрели, помнишь?

Но я ищу не под кроватью. Я смотрю вверх, на пружинный матрас – и да, на нем виднеется разрез.

Включив телефон, я бросаю его Малькольму, и только затем выбираюсь из-под кровати.

– Пожалуйста, скажи мне, что там есть список вызовов и можно посмотреть, кому она звонила.

– Номер Лоры, номер Лоры, номер Лоры…

– Вот этот, – прижавшись к нему, плечом к плечу, я тыкаю пальцем в крошечный экран, когда на экране появляется новый номер. – Вот сюда она звонила… как раз перед тем, как мы зашли в номер. Значит, сюда она и отправилась, верно?

Одного взгляда на внезапно побледневшего Малькольма достаточно, чтобы понять: он узнал номер.

– Кто это? Малькольм, скажи мне.

– Это номер миссис Эббот.

Сближение

Поместье Эбботов расположено примерно в полутора километрах от дороги. Когда мы останавливаемся у ворот, которые огораживают подъездную дорогу, дом даже не виден за деревьями. Заглушив двигатель, Малькольм издает стон.

– Не знаю, осилю ли я еще один забор.

– Тебе не придется, – произношу я, отстегивая ремень безопасности.

Резко повернув голову, он смотрит на меня.

– Одну я тебя туда не отпущу.

Несмотря на то что мне панически страшно за маму, я нахожу в себе силы, чтобы улыбнуться ему.

– Нет, я хочу сказать, что тебе вообще не придется на него забираться. Никому из нас не придется. Посмотри. – Я показываю на белый пикап марки «Ниссан», припаркованный метрах в двадцати от нас. Он стоит как раз у ограды.

– Мама тоже бы не осилила. Спрыгнуть вниз тебе все-таки придется, но я смогу тебя поймать, если хочешь.

– Эй, – произносит он, когда я поворачиваюсь, чтобы открыть дверь. Я оглядываюсь на него через плечо, и он берет меня за подбородок. – Очень извиняюсь перед твоим не-парнем, но… – И тут Малькольм целует меня.

Быстро, сильно, и я едва успеваю зажмуриться, как все уже заканчивается – но это, наверное, лучший поцелуй в моей жизни.

– На случай, если ты меня уронишь или еще что, и ты утратишь в моих глазах ту искру привлекательности, которая очаровывает меня с тех пор, как пнул тебя при нашей первой встрече.

Нас по-прежнему разделяют лишь несколько сантиметров. Мы так близко друг к другу, что я вижу золотистые искорки в его глазах.

– Ты за это так и не извинился.

– А что я, по-твоему, только что сделал?

А затем его взгляд становится уже не таким мягким, и он произносит:

– А теперь пойдем отыщем твою маму.

Прыгать вниз с высокого забора больно. Малькольм отказывается, чтобы я его ловила, предпочитая вместо этого ухватиться за мою руку, когда он, неудачно приземлившись, поскальзывается на мокрых листьях.

– Порядок? – спрашиваю я, когда он снова твердо стоит на ногах. Вместо ответа он сердито смотрит на меня. Нет, он вовсе не в порядке, но это не важно. Ведь, когда мы были в машине, он сказал, что не отпустит меня сюда одну. Наверное, мне стоило бы сердиться на него за его упрямство, но сильное облегчение, которое я испытываю, перевешивает.

Мы стараемся идти по подъездной дороге как можно быстрее и осторожнее. В какой-то момент она обходит пруд, а затем изгибается, выводя нас к бассейну и гостевому домику. Почти полная луна светит ярко, кругом возвышаются величественные сикоморы, клены и туи, так что нам удается оставаться в тени. Воздух сырой и холодный, к тому моменту, когда мы добираемся до главного здания, я успеваю покрыться мурашками в несколько слоев.

Над нами возвышается трехэтажное строение из светло-серого камня. Арочные окна и стеклянные панели закрыты массивными шторами. Здание больше похоже на гробницу, чем на дом. Эта мысль словно обдает меня холодом и заставляет вздрогнуть, потому что на самом деле это и есть гробница. Мой отец – настоящий отец – погиб здесь.

Той ночью мама сбежала по этой же дороге, а десять минут назад она прошла по ней снова.

Я не знаю, что задумала мама и каковы ее намерения, но я не могу представить, что она просто внаглую постучалась в дверь. Я обхожу здание в поисках входа. Мама вряд ли бы захотела излишне удлинять маршрут, и, судя по тому, что она не стала прятать машину у ворот, она не рассчитывала войти и выйти незамеченной. Сердце бешено бьется, намереваясь выскочить из груди. Думаю, она вообще не планирует выходить отсюда.

Где же, где же, где же она пробралась внутрь? Я не смотрю вверх. Она ранена, она должна была пробраться где-то внизу. И у нее не было времени. Она знала, что я отправлюсь следом за ней и раз я нашла ее один раз, то смогу сделать это снова.

Вид крови выбивает меня из колеи. Подвальное окно выбито, блестящий зазубренный край стекла перепачкан красным. Я ощущаю вовсе не облегчение, меня окатывает волна паники. Забывшись, я окликаю Малькольма.

Мне приходится выломать остатки стекла, прежде чем протиснуться внутрь, но в итоге я все равно цепляюсь свитером и нехило рассекаю предплечье. Малькольм справляется намного лучше, возможно, потому, что пятна крови, моей и маминой, подсказывают ему, от каких участков лучше держаться подальше.

– Ты в порядке? – спрашивает он.

– Ага.

Порез длинный, но, похоже, неглубокий. Адреналин, пронизывающий все тело, не дает мне почувствовать боль сейчас, так что на самом деле я не знаю, серьезная это рана или нет.

Я отрываю кусок полы свитера, довершая то, что начал осколок стекла, и Малькольм помогает мне перевязать руку. От желания найти маму меня трясет так сильно, что я почти что не могу стоять на месте. Поэтому, как только он заканчивает, я бросаюсь к узкой лестнице, ведущей на следующий этаж.

В тусклом свете я различаю еще один лестничный пролет, на этот раз очень широкий. За ним оказывается парадно обставленная гостиная с камином, отделанным природным камнем, – таким большим, что я могла бы поместиться в нем стоя. Где-то дальше от мраморной столешницы отражается лунный свет – судя по всему, там кухня. Но ни Малькольм, ни я туда не идем.

Потому что мы слышим голоса наверху.

И один из них принадлежит моей матери.

Расплата

По мере того как мы на цыпочках крадемся вверх по лестнице, голоса становятся громче, а мое сердце бьется все оглушительнее. Впервые с того момента, как мама оставила меня одну, я разрываюсь между желанием броситься вперед и желанием убежать.

В коридоре наверху нет освещения. Мы различаем лишь свет, который просачивается из-под неплотно закрытой двери на другом конце. Подходим ближе. Мамин голос звучит твердо, жестко и уверенно.

– …чего вы хотели.

– Чего я хотела? – произносит другой голос. Он принадлежит пожилой женщине, и по тому, как волосы у меня на затылке встают дыбом, я понимаю, что это говорит моя бабушка. – Я хочу снова увидеть сына.

– Он никогда не собирался делать то, чего вы хотели, стать тем, кем вы хотели, – произносит мама. – И я – тому доказательство.

– Ты – доказательство лишь тому, что он страдал от той же слабости, что и его отец. И, как и его отец, он бы избавился от тебя, как только понял бы, как дорого ему обойдется этот флирт.

Мы подобрались достаточно близко, чтобы я могла заглянуть в комнату и увидеть хотя бы часть происходящего внутри. Мама стоит ко мне спиной, рядом с ней на блестящем полу виднеются темно-красные капли. Кровавый след ведет к двери, за которой прячемся мы с Малькольмом, проходит у нас под ногами. От вида крови мне становится трудно дышать. Мне хочется верить, что все дело в свежем порезе, что она, как и я, зацепилась за осколок стекла, пробираясь сквозь выбитое окно. Но, скорее всего, кровотечение началось намного раньше. Одного только прыжка со стены было бы достаточно, чтобы открылась рана на уже пострадавшей ноге, так что путь к дому должен был стать для нее настоящим мучением. Из мотеля она ушла в куртке, но вместо того, чтобы обмотать ей бедро и попытаться сдавить рану, она просто обвязала ее вокруг талии, чтобы не было видно, насколько сильно идет кровь.

Бабушка, элегантная женщина, которой на вид немного за семьдесят, поднимается со своего места за тяжелым дубовым столом. У нее изящные светло-серебристые волосы, уложенные на плечах и стянутые сзади лентой в тон кофте. На тонкой цепочке на шее висят очки для чтения – единственное свидетельство ее возраста.

– А теперь, – говорит она с тихой угрозой, – отдай мне кольцо.

– У меня его нет, – отвечает мама, и моя рука невольно касается груди, пытаясь найти кольцо, которого уже нет там. Кольцо, которое я отдала своей сестре.

– Это ложь.

Мягкие, округлые щеки – наверное, когда она улыбается, на них появляются ямочки – вздрагивают.

– Ты бы никогда его не продала.

– Потому что вы знаете, что я любила его.

– Потому что ты идиотка, которая поверила идиоту.

– Вот как вы на это смотрите? – почти шепотом произносит мама. – Думаете, что Дерек мне врал? Он ведь дал мне это кольцо.

– Он не имел на это права! Когда мать мистера Эббота умерла, после того как Дерек и Лора уже поженились, стало ясно, что кольцо должно достаться их дочери. Вот только ребенок Лоры оказался, – ее губы неприятно кривятся, – неподходящим, так что теперь оно принадлежит мне.

Я не понимаю, как маме удается держаться на ногах – учитывая, какую боль она испытывает и какие мерзости произносит бабушка. Только присмотревшись, я замечаю, что ее левая нога едва заметно дрожит – она переносит весь вес на нее, стараясь не нагружать правую. Но она дышит абсолютно ровно. Она держится так уверенно, словно останется стоять, даже если дом рухнет.

– Я никогда его об этом не просила – все равно не смогла бы носить кольцо, не привлекая внимания. Но он сказал мне, что его бабушка была единственным добрым человеком в роду Эбботов и что нам предстоит это изменить. Нашему ребенку предстоит это изменить.

– Вашему ребенку, – фыркает миссис Эббот. – Вы бы никогда… – Она запинается на полуслове, ее глаза, до этого прищуренные, широко раскрываются, взгляд устремляется куда-то вдаль. – Нет, – говорит она. – Он не мог быть таким идиотом.

– Я хотела назвать ее Грейс в честь ее прабабушки, но Дерек… – теперь мама дрожит уже заметнее. – Я понимаю, почему он этого не сделал.

Слеза сползает по моей щеке.

– Ты… ты…

– Ее зовут Кэйтелин, и она восхитительна. А вы, – мама наклоняется вперед, – никогда не будете иметь никакого значения в ее жизни.

– Где она?

Я не вижу ее лица, но догадываюсь, что мама улыбается.

– Где она? – повторяет бабушка, так громко, что мы с Малькольмом вздрагиваем. – Ты отняла у меня сына. Ты не отнимешь у меня то единственное хорошее, что он после себя оставил.

Вспомнив сестру и то, с каким отвращением эта женщина к ней относится, я стискиваю зубы.

– Не я отняла его у вас.

– Из-за тебя он умер. Он побежал за тобой, ты толкнула его…

– Я пыталась сбежать! – Мама делает неуверенный шаг вперед. – Хотела, чтобы он отпустил меня. Я была на лестнице, наверху, а он держал меня за руки. И когда я вырвалась, он… он… – У мамы перехватывает голос, рыдания сотрясают ее тело.

– Нет, нет, не тебе плакать о нем. Ты забрала его у меня, разрушила его жизнь, так что не тебе о нем плакать. Ты что, для этого сюда пришла? Просить прощения? Если так, то ты даже глупее его.

Кажется, что проходит целая вечность, прежде чем маме удается перестать плакать, перестать вспоминать ту ночь, и я вижу, ценой каких усилий ей это дается. Теперь я вижу многое иначе, чем раньше. Жизнь, которой она уже пожертвовала, чтобы спасти мою. Годы, которые она провела в бегах, скрывая это от меня, чтобы мне не пришлось жить в страхе. Я вижу, как она изо всех сил старалась, чтобы рядом со мной был отец, насколько это было вообще возможно. Я вижу, как она пыталась дать мне нормальную жизнь, я вижу, сколько ей пришлось пройти и сколько ей еще предстоит преодолеть. Ради меня.

Может, она и перестала плакать, но теперь плачу я.

– Мне нужна была лишь правда, – отвечает она. – Не ради внешнего мира – мне все равно, что думают другие. Я повторю полиции все, что вам будет нужно, признаюсь в чем угодно. Мне нужна правда ради моей дочери, ради дочери Дерека. Он был трусом, который не смог возразить своим родителям, когда они вынудили его вступить в нежеланный брак, но он любил Кэйтелин с того момента, когда он узнал о ее существовании, и меня он тоже любил. Вы это знаете. Скажите ей правду, и я перестану убегать.

– Ты уже перестала убегать, – произносит моя бабушка, потянувшись к открытому ящику стола. – Пусть мой муж и не дожил до этого дня, но мы оба знали, что будет в конце. Не чистосердечное признание, не полиция, а справедливость.

Она направляет на маму черный пистолет. Он матовый, словно поглощает свет. И я с криком врываюсь в комнату, обещая ей кольцо, себя и что угодно еще – все, что приходит в мой парализованный страхом ум.

Но уже слишком поздно.

Бабушка потрясенно вскрикивает, увидев меня, и в то же мгновение стреляет в маму.

Выстрел

Когда пуля попадает в маму, я обращаюсь в ничто.

Я ничего не слышу.

Ничего не вижу.

Ничего не чувствую.

Я пробираюсь вперед, словно продвигаясь сквозь сырой бетон. Я бегу, но воздух выталкивает меня назад. Он не поддается, не пускает меня к ней.

Она падает на спину, ее волосы рассыпаются, закрывают ее лицо, руки вытягиваются вперед.

Огонь.

Он зарождается в горле, разрывает легкие, пронзает уши.

Крик.

Я кричу.

Она падает, а я во многих километрах от нее, невозможно далеко. Я вижу, как ее голова ударяется о деревянный пол, а потом отскакивает и ударяется о него еще раз.

Я поскальзываюсь.

Поскальзываюсь на ее крови.

На крови, которая натекла из ее ноги, накопилась, пока мама пыталась дорого продать свою свободу, чтобы я знала, что меня любят.

На крови, которая потоком вырывается из раны у нее на груди и стекает по ее плечу.

Наверное, я делаю ей больно, я явно делаю ей больно, когда дотрагиваюсь до нее, хватаю ее.

– Мама. Мама. Мамамамамама.

– Все в порядке, – говорит она. По-прежнему мне врет. Я чувствую ее ложь на своих ладонях – липкую и мокрую. – Она попала мне в плечо. Кэйтелин. Вот, посмотри.

Я смотрю, но вижу лишь кровь.

Затем я слышу, как мамино дыхание становится напряженным и резким. Звук шагов, скрип и топот кроссовок. На пол падает лампа.

Бабушка кричит.

Малькольм стонет.

Раздается второй выстрел.

Кровотечение

На этот раз я слышу звук выстрела.

Пистолет ударяется о землю.

Тело Малькольма с глухим стуком падает на пол.

Бабушка кричит, потому что он едва не утащил ее за собой.

Малькольм поворачивает голову ко мне, и я вижу, как из уголка его рта стекает капелька крови.

Кровь. Я тону в ней, я почти что чувствую ее вкус, словно она заливает мне горло. Я задыхаюсь, подавившись ей.

Мама нащупывает мою руку и сжимает ее, заставляя меня обратить на нее внимание.

– Позвони 911.

Я бросаюсь к проводному телефону, который Малькольм и бабушка сбросили на пол, когда он пытался отобрать у нее пистолет. Схватившись за трубку, я за провод подтягиваю к себе сам телефон. Прижав его к груди, я на четвереньках передвигаюсь к Малькольму.

– Все будет в порядке, – говорю я ему, чувствуя, как его кровь пропитывает мои джинсы. – С тобой все будет хорошо. Я вызову помощь.

Трясущейся рукой я пристраиваю телефон на колени, а другой стаскиваю с кушетки покрывало и прижимаю его к ране у него в боку.

Я колочу по кнопкам, а затем слушаю гудки, гудки, гудки…

Тишина.

Бабушка стоит у стены, в руке у нее болтается оборванный конец телефонного провода.

– Нет, – произносит она. – Финал будет другим. Он стоял вон там, рядом с твоей матерью. Они с твоей матерью ворвались сюда и напали на меня. – По мере того как она говорит, взгляд ее светло-голубых глаз проясняется. – На этот раз она попадет в тюрьму – и за то, что убила моего сына, и за то, что попыталась убить меня. Она поняла, как близко полиция подобралась к ней, и решила явиться сюда, чтобы отомстить мне за то, что я вынудила ее провести жизнь в тени. Нанятый мной детектив был здесь, когда они вломились в дом, он видел все, так что он сможет подтвердить мои слова в полиции.

Малькольм кашляет кровью.

– Конечно, ему придется умереть, – добавляет она, взглянув на него. – Но это не займет много времени.

Мое тело застывает от ужаса.

– Вы не можете… Я же здесь. Я видела, что случилось. – Но, произнося это, я уже начинаю сомневаться. Не в правде, а в том, кто в нее поверит. Маму обвинили из-за слухов, которые распространили Эбботы, а про Малькольма проще всего будет сказать, что он пошел по стопам своего отца. Если детектив соврет, чтобы поддержать бабушку, вместе они смогут представить события этой ночи, как захотят. Мое не вызывающее доверия слово против их.

Малькольм истечет кровью на полу. Я потеряю маму.

Пистолет оказывается в моей руке еще до того, как я принимаю сознательное решение взять его. Рука дрожит так сильно, что я едва могу удержать его направленным на женщину, которая угрожает отнять у меня все.

Я ожидаю услышать протесты, мольбы – но не от мамы.

– Нет, Кэйтелин. Нет.

Не отводя взгляда от бледного лица бабушки, я отвечаю маме:

– Если она умрет, мы снова сможем сбежать, спрятаться. Я смогу вызвать помощь для Малькольма, а мы уйдем. На этот раз мы справимся лучше, потому что я все знаю. Я не испорчу все снова, я смогу помочь. – Палец скользит к курку. Он еще теплый. Я держу руку неподвижно. – Я не дам ей отобрать тебя у меня.

– Посмотри на меня. Сейчас же.

Мама не кричит, даже не поднимает голос. Она спокойна, и поэтому ее слова звучат еще более убедительно. Отведя взгляд от бабушки, я смотрю на маму – она пытается сесть. От каждого движения на ее лице проступает напряжение, но голос не выдает боли, которую она наверняка чувствует.

– Все это время на моей совести была смерть.

– Но ты не хотела его гибели. Это был несчастный случай.

– Это была худшая ночь в моей жизни. Увидеть его, увидеть ее. И он не вступился за меня – так что я просто стояла там и плакала, а его мать… – Она вздрагивает. – Слишком поздно он догнал меня и попытался извиниться за то, что он трус, неспособный быть вместе с женщиной, которую любил. Я ничего не понимала, ничего не видела. На самом деле я думала, что потеряла тебя в ту ночь, потому что мне казалось, будто я умираю. И я оттолкнула его. Я не хотела причинить ему вреда, но оттолкнула. Он погиб из-за меня. Каждый день в течение последних девятнадцати лет я проживала с памятью об этом. О том моменте, когда он упал. Я не хочу такой же участи для тебя.

Губы Малькольма беззвучно шевелятся, его глаза расширились от ужаса. Он осознает, что с ним происходит. А я не могу ни о чем думать, просто не могу.

– Я не хочу потерять тебя снова, – говорю я маме. Соленые слезы стекают по моим щекам, попадают в рот.

– Этого никогда не случится, – отвечает она, пододвигаясь ко мне. – Но я готова заплатить за то, что совершила, и я не смогу жить, зная, что ты убила человека ради меня.

Всхлип сотрясает мое тело, когда я прижимаю пистолет к себе.

– Хорошо, девочка. Хорошо. А теперь отдай его мне.

Я позволяю ей вытащить тяжелый пистолет из моих пальцев.

– На кухне, внизу, есть еще один телефон, – произносит она побелевшими губами, а затем раненой рукой кладет пистолет себе на колени. Он по-прежнему направлен на бабушку. Здоровой рукой мама дотягивается до Малькольма, зажимая его рану.

Она выглядит так, будто вот-вот потеряет сознание, но, взглянув на Малькольма, я понимаю: это просто означает, что мне нужно поспешить.

– Я справлюсь, – говорит она, и этих слов оказывается достаточно, чтобы заставить меня подняться на ноги.

Выбежав из комнаты, я врезаюсь в стену напротив двери; ноги тут же запутываются в ковре, которым застелен коридор. Каждый удар сердца болезненно отдается в груди.

Сбегая вниз по лестнице, я чувствую, как перила разогреваются от трения под моей рукой. Перепрыгнув через последние три ступеньки, я бросаюсь на кухню. Шаги громко отдаются в гостиной. В ушах шумит, ребра отчаянно болят. Я не замечаю, что здесь есть кто-то еще, пока меня не хватают чьи-то руки, высунувшиеся из темноты.

Я кричу, зовя мать на помощь. Это единственное, что приходит на ум. Мне в голову целится мясистый кулак, но я набрала такую скорость, что по инерции тяну напавшего за собой, и мы оба врезаемся в кухонную стойку.

Заметив на ней подставку с ножами для резки мяса, я тут же хватаю ее обеими руками, разворачиваюсь и обрушиваю на голову незнакомцу. Я попадаю ему прямо в висок, и он с грохотом падает. От звука, с которым его голова ударяется о каменный пол, меня едва не выворачивает наизнанку.

Охотник за головами лежит неподвижно, а я кручусь на месте посреди кухни, шарахаясь от каждой тени, вдыхаю и выдыхаю со всхлипами, громко, громко, громко. Больше никто не появляется. Я не знаю, где Синеглазый и здесь ли он вообще. Я срываю со стены телефонную трубку так резко, что телефонный аппарат падает на пол и отлетает в сторону охотника за головами, но я, не мешкая, наклоняюсь за ним.

911.

Поднося трубку к уху, я чувствую, какая липкая и потная у меня рука; я стараюсь не думать об алых следах на полу.

Мамина кровь.

Кровь Малькольма.

Мамина кр…

– 911. Что у вас случилось?

– Пожалуйста, помогите нам. В мою маму и моего друга стреляли. Ужасно много крови. Пожалуйста. – Подняв взгляд к потолку, я шепотом произношу слова, причиняющие немыслимую боль. – Он умирает, прямо сейчас.

– Вы в опасности?

– Я…

Звук выстрела заставляет меня вздрогнуть всем телом. Бросив телефон, я бегу вверх по лестнице.

Бегу.

Бегу.

Бегу.

Падаю и бегу дальше, поскальзываюсь и бегу. Схватившись за дверную раму, я влетаю внутрь.

Лужа крови под Малькольмом перестала увеличиваться. Мама завалилась на бок, а бабушка лежит на полу, я вижу дыру там, где должна быть часть ее головы.

Восстановление

ГОД СПУСТЯ

Иногда, перед дождем, когда воздух становится тяжелым, а облака словно задерживают дыхание, мама принимается тереть ногу. Рана давно зажила, но боль возвращается. С плечом та же проблема. Никто не замечает, как она хромает – разве что в самые дождливые дни, – никто, кроме меня.

Только когда я подхожу совсем близко, чтобы ее обнять, становится заметен скрытый волосами шрам. Он пересекает ее висок и исчезает за ухом. Не такой уж большой, учитывая, сколько было крови, но, говорят, раны на голове всегда кровоточат особенно сильно. Я с этим согласна, но отмечу, что пулевые ранения в живот кровоточат сильнее.

Той ночью, когда приехала «Скорая», меня забрали первой. Несколько недель назад, на Хеллоуин, мы смотрели «Кэрри», и мама сказала, что тогда я была похожа на главного героя фильма в той сцене, когда на него вывернули ведро крови. Но это все была не моя кровь.

Мне казалось, что мама и Малькольм уже умерли. Казалось, что это неизбежно. Я рухнула на пол между ними, уткнувшись лицом в залитую кровью мамину грудь, вцепившись в Малькольма.

Но из тех четверых, кто выжили в тот день, со мной обошлось проще всего.

У меня нашли некоторое количество ссадин и ушибов, сотрясение средней тяжести и глубокий порез на запястье. Ничто из этого не могло стать поводом задержаться в больнице надолго. По крайней мере, в качестве пациента.

У мамы и Малькольма дела обстояли не так хорошо.

Ей больше не придется бегать – как в прямом, так и в переносном смысле, и у нее в плече так и осталась пуля. Она оказалась слишком близко к сердцу, поэтому ее невозможно безопасно извлечь.

Когда я выкрикнула мамино имя, она забыла и о пуле в плече, и об открытой ране. Она даже забыла о бабушке. И она попыталась ползком броситься мне на помощь.

Бабушка решила, что это ее шанс, схватила стоявший на полке массивный бронзовый бюст своего мужа, размером сантиметров в двадцать, и попыталась разбить маме голову. Ей удалось нанести только один удар, прежде чем Малькольм, собрав последние силы, которых, по словам врачей, у него уже вовсе не должно было оставаться, дотянулся до пистолета и застрелил ее.

Мы по-прежнему точно не знаем, когда именно сломались его ребра и была ли эта попытка спасти мою маму тем, что их добило. Так или иначе, они проткнули легкое и вызвали кучу проблем с дыханием, включая почти смертельный случай двусторонней пневмонии. Но наибольший ущерб причинил выстрел, и в результате Малькольму пришлось перенести несколько операций, которые привели в порядок его внутренности. К моменту, когда его выпустили из больницы, он исхудал до костей и оброс бородой – но его все-таки выпустили. И маму. И полиция их не задержала. Это потрясло меня почти так же сильно.

Смерть Дерека Эббота признали несчастным случаем.

Малькольма не стали арестовывать за киберпреступления.

А мне не пришлось жить с грузом убийства на моей совести, потому что охотник за головами полностью поправился как раз вовремя, чтобы предстать перед судом за все, что замышляли он сам, Синеглазый и моя бабушка.

И все благодаря Лоре, вдове моего отца.

И благодаря Грейс.

В новостях поднялся большой шум, когда стало известно, что наша бабушка умерла, а охота за предполагаемым убийцей Дерека Эббота подошла к концу. В отличие от мамы, Лора не пыталась ничего скрывать от своей дочери, когда та начала задавать вопросы. Грейс вспомнила, что виделась со мной, и, ко всеобщему удивлению, она не проявила в мой адрес ни малейших признаков враждебности. Она навестила меня в больнице, чтобы отдать мне кольцо нашей прабабушки.

Я плакала, когда она сказала, что заставила свою маму рассказать всю правду о той ночи, когда погиб ее отец.

Я всхлипывала, когда она обняла меня.

И я разрыдалась, когда она сказала мне, что пусть лучше бы у нее была сестра, чем бабушкино наследство.

Но ей досталось и то и другое. Я и пальцем не притронулась к бабушкиным деньгам.

Бабушку похоронили рядом с ее мужем и сыном. Я вижу ее могилу каждый раз, когда мы с Грейс навещаем Дерека, но предпочитаю держаться от нее подальше. Грейс любит показывать ей язык, но мне не приходилось терпеть от нее те мерзости, которые выпали на ее долю, так что, вспоминая бабушку, я не чувствую ничего особенного. Вспоминаю я ее нечасто.

Я оставила фамилию Рид. И мама тоже. Имя она сменила на Тиффани, но это мало что для нас изменило, потому что я по-прежнему называю ее мамой.

С каждым днем я узнаю все больше о своем отце – биологическом отце. Я по-прежнему не думаю о нем как о папе, но мама в конце концов своего добьется.

А еще мы вернулись в Нью-Джерси. У нас новый дом – он достаточно близко к прежнему, чтобы у меня получилось сохранить работу и остаться в той же школе. С Региной мы планируем вместе сфотографироваться для выпускного альбома весной. С мамой по меньшей мере раз в неделю угощаем печеньем мистера Гиллори – в качестве возмещения ущерба, который мы причинили его машине, – он сам предложил. Он не мой настоящий дедушка, но, кажется, иногда делает вид, что им является.

Мама уже несколько раз съездила навестить своего папу. Я вижу, как тяжело ей это дается – и из-за того, какие трудные отношения были у нее с ним в детстве, и из-за того, что он не помнит, как дурно он с ней обращался, как оставлял ее без присмотра. Она еще не готова взять меня с собой, но обещает, что вскоре это случится.

Теперь я верю ее обещаниям.

Еще я встретилась с Эйденом. Оказалось, он решил, что своим отсутствием я сказала все, что хотела сказать, о своем отношении к нему, так что он даже не подозревал, что что-то случилось, пока все не попало в новости. У нас было еще несколько свиданий, и он постоянно извинялся передо мной, хотя на самом деле не смог бы ничем мне помочь. В любом случае, я воспринимала его уже не так, как раньше – мало что осталось, как раньше, – так что мы расстались. Иногда я вижу его и тогда чувствую тоску – если не по нему, то по своей прежней жизни.

Малькольм вернулся в колледж, и дела у его бабушки идут неплохо. Мы поддерживали контакт, иногда переписываясь по электронной почте – в основном он советовал мне, на какие колледжи стоит обратить внимание, потому что я призналась, что внезапно – хотя и, похоже, слишком поздно – заинтересовалась компьютерами, теперь, когда могла пользоваться ими совершенно без ограничений. Однако в нашей переписке всегда просматривалась какая-то неловкость. Мы познакомились друг с другом в экстремальных обстоятельствах и, по сути, провели вместе лишь несколько дней. Мне трудно придумать, что ему сказать, так что обычно я говорю мало.

Наверное, встретиться лично было бы проще. Если мы окажемся лицом к лицу, я вряд ли соглашусь вести бесцветные разговоры. И это вот-вот случится.

В моих отношениях с мамой кое-что изменилось. Теперь она учится хотя бы иногда не вести себя как секретный агент и позволять мне принимать собственные решения. Сейчас мне предстоит четырехчасовая поездка из Нью-Джерси в Пенсильванию, чтобы увидеться с Малькольмом впервые после того, как его выписали из больницы. Мама, наверное, дышать не будет, пока я не вернусь домой, но я убеждаю ее, что это хорошая тренировка перед тем, как я отправлюсь в колледж.

* * *

Мой кофе уже давно перестал источать легкие клубы пара. Он и так-то был не особо, а теперь еще и остыл, и каждый глоток буквально оскорбляет мои чувства.

Но я понемногу отпиваю его, больше не пытаясь изображать искренний интерес. Внезапно колокольчик над входной дверью звенит, возвещая появление в кафе нового посетителя.

– Дорогуша, тебе бы пора обновить напиток. – Полная женщина, проходя мимо моего столика, улыбается и кивает на мою кружку. Она хмурится, заметив, как мало я выпила, и наклоняется ко мне: – Кого ты ждешь?

– Друга, – отвечаю я и изворачиваюсь, чтобы разглядеть дверь в кафе, которую она заслонила.

– Похоже, твой друг сильно задерживается.

Я ничего не отвечаю. Потому что внезапно он появляется. Малькольм.

Он похудел, и у него отросла щетина, но это он.

Осматриваясь по сторонам, он замечает меня. Я встаю, и он замирает на пороге. Я догадываюсь, что он задержал дыхание, потому что сама не дышу.

– Похоже, ради такого взгляда стоило ждать.

Я поворачиваюсь, чтобы поблагодарить эту женщину, и на этом нерешительности приходит конец. Когда я снова оборачиваюсь, Малькольм уже идет ко мне. И вот он застывает прямо напротив.

– Привет.

– Привет, – отвечаю я.

– Ты оставила челку.

– Ага, – я невольно поднимаю руку, чтобы проверить, приглажены ли короткие пряди. Шрам на лбу едва заметен, но я еще не готова каждый день видеть его в зеркале и вспоминать, откуда он взялся.

Не знаю, кто из нас первым осмеливается улыбнуться – но второй тут же отвечает на улыбку. Я чувствую, как напряжено мое лицо, и не знаю, как снять напряжение. Мне хочется это сделать. Хочется обнимать его, улыбаться и смеяться, потому что мы живы, вместе и больше не убегаем. Но я не знаю, как сделать этот шаг, и с каждой секундой пропасть между нами увеличивается.

– Хочешь кофе? – спрашиваю я, кивая на стойку. – Или поесть?

– Ага.

Мы вдвоем направляемся к стойке, потому что это лучше, чем просто стоять на месте. Я слушаю, как он делает заказ. Мы стоим рядом. В нескольких сантиметрах друг от друга. Но мне кажется, что мы были ближе друг к другу, когда находились в разных штатах. По крайней мере, я могла делать вид.

Стиснув зубы, я чувствую, как сердце сбивается с ритма, как оно бьется то быстро, то медленно, то в каком-то среднем темпе. Мне нечего бояться, но мне страшно.

А потом страх исчезает.

Тепло.

Кожа.

Тыльная сторона его ладони прижимается к моей.

Благодарности

Идея «Девушки в бегах» пришла мне в самое неудачное время. Я отправляла агентам текст, который должен был стать моим дебютным романом («Если я тебя исправлю»), и один уважаемый агент как раз прислал мне запрос, чтобы я отредактировала текст и переслала его снова. И каждый раз, когда я пыталась справиться с этой задачей, мои мысли заполнялись сценами из этого триллера. Я пыталась не обращать на них внимания, но быстро поняла, что нужно сначала перенести эту историю из своих мыслей на бумагу – только тогда я смогу думать о чем-то другом. За четыре дня я написала первую сотню страниц текста, который в итоге получил название «Девушка в бегах». Мне буквально казалось, что я печатаю недостаточно быстро. Наконец я смогла вернуться к редактированию книги. Черновик я пока отложила, продолжая искать агента мечты с этой первой книгой. Затем я издала ее, а следом и еще три. И только после я перечитала этот триллер, чтобы решить, написала ли я за те несколько лихорадочных дней что-то заслуживающее чтения.

Я решила, что да.

Моему агенту, Ким Лионетти, и всем остальным замечательным сотрудникам «BookEnds Literary» она очень понравилось.

И невероятный редактор Венди Логгиа сделала мне предложение, от которого я не смогла отказаться.

Ким, я до сих пор вспоминаю твое письмо, которое ты мне отправила, прочитав те несколько первых глав. Кажется, я никогда раньше так радостно не улыбалась. Спасибо, что увидела потенциал в истории Кэйтелин, и за то, что так тесно работала над сюжетом рядом со мной. Генерировать идеи вместе с тобой – одно из тех занятий, которые мне как автору нравятся больше всего.