Второе: «Я удалил все фотографии Мальвины, которые ты мне прислал. Прекрати, СЛЫШИШЬ, прекрати это делать! Если ты об угрызениях совести, то она во всем виновата сама. Она подохла для меня, идеальная девочка с голубыми волосами. Я все сделал так, как и планировал. Очень скоро подохнет и в жизни». Дальше на протяжении двух месяцев шли письма, полные общими фразами. В них Комаровский рассуждал о недвижимости в Испании (упадет в цене или нет), заводил речь о ресторанных делах Сафина, философствовал о его же выставках, и больше ни слова не писал ни о загадочной Мальвине, ни о других женщинах.
И вот через три месяца письмо, которое поразило меня до глубины души! «Сегодня у меня черный день. Я и не думал, что он будет для меня черным. Он сработал, твой Храм не судьбы, в который ты меня привел. Похоже, все это оказалось правдой. Сегодня расстреляли Мальвину. Приговор приведен в исполнение. Король отклонил апелляцию. Ее растеряли на рассвете. Представляю, как страшно мучилась она перед казнью. Нет ничего ужасней, чем казнь с помощью расстрельной машины, я слышал, я читал, но… Но осознал только сегодня утром, когда проснулся на рассвете, и понял, что Мальвины больше нет. Она умерла, моя девочка с голубыми волосами… Моя маленькая жена, которую всю жизнь я был готов носить на руках. Я так мечтал стать вдовцом, но теперь это меня не радует. Мне жаль. Я убил свою иллюзию, свою мечту… Мне жаль».
Витольд Комаровский был женат, его жену звали Мальвина, и ее расстреляли с помощью расстрельной машины. Где расстреляли — Китай, Индонезия, Таиланд, Сингапур? Во всех этих странах казнят именно так. Неужели ее поймали в Таиланде за перевозку наркотиков? И как он ее подставил? Интересно, Мальвина — настоящее имя или нет. Похоже, не настоящее. Ну кто в здравом уме назовет свою дочь Мальвиной? Возможно, это имя Комаровский придумал для нее сам.
А что означает «Храм не судьбы», в который Комаровского привел Сафин? Какая-то секретная организация, секта? Похоже, Сафин хорошо знал эту Мальвину, если присылал Комаровскому ее снимки в надежде пробудить совесть и жалость. Не пробудил, и Мальвину расстреляли. Узнать об это подробно!
Потом снова несколько пустых писем, и наконец… «Илона не была для меня идеальной женщиной, ты же знаешь. Я думал, она сможет заменить мне Мальвину, но так не случилось. Илона — совсем не девочка с голубыми волосами. Ну и Бог с ней».
После снова пустые, ничего не значащие письма, и никакого упоминания об Илоне. Ни слова! Последнее письмо было самым коротким (за месяц): «Все в порядке, скоро буду в Украине. Увидимся!» На этом переписка заканчивалась.
Больше в компьютере ничего интересного не было. Приведя комнату в прежнее состояние и выключив ноутбук и свет, я вернулась к себе, чтобы сделать заметки. Но позвонил Макс и сказал, что ключ у него. Мы договорились встретиться днем в офисе.
Громоздкий черный Range Rover вальяжно притормозил возле кустов, обдав нас фонтанчиком из щебня и пыли. Макс спрятал голову под ветку, которая тут же треснула его по макушке. Я впилась ему в локоть: не хватало только позора, с которым нас станет выдворять отсюда местная охрана. Макс застыл.
Из джипа вылез грузный дядька лет сорока с довольно увесистым животом, и приложил карточку к электронному замку. Характерный писк — ворота открылись. Там, за воротами, царила жизнь. Машины были припаркованы по обеим сторонам дороги у роскошных заборов. Прохаживались какие-то люди. Издали нам вроде почудилась камуфляжная форма охранника с огромной овчаркой на поводке. Но, может, это кто-то из местных жителей выгуливал свою псину перед сном. В эти вечерние часы в поселке бурлила жизнь.
— Ну что, видишь? — шепотом сказала Максу.
— Кто ж знал, что они выползают с темнотой, как клопы, — огрызнулся он.
Нам пришлось пропустить еще четыре автомобиля, прежде чем удалось выбраться из своих маскировочных кустов. Расстроенные, мы почесали по проселочной дороге к станции электрички. Я была готова спорить на что угодно, что из обитателей элитного поселка о существовании обычной остановки электрички мало кто знал.
Вечернее дежурство возле второго входа в поселок было моей идеей. В офисе мы до одурения спорили с Максом, когда нам следует пробираться в дом Комаровского: вечером или ночью. Макс по не знанию настаивал именно на вечернем времени суток. Я же, успев немного изучить жизнь своего коттеджного поселка, настаивала на том, что вечером или ночью лезть туда категорически нельзя, так как это время — самое оживленное время суток. Часть обитателей возвращается из офисов, и от не фиг делать шляется с псинами по улицам поселка. А для другой, тусовочно-светской части вечер — время, когда, проснувшись, они выползают в ночные клубы, на всякие светские мероприятия и часто принимают компашки гостей, порой циркулируют всю ночь. Макс не знал этих особенностей. А потому со мной спорил. Что, конечно, было бесполезно, и в конце концов он убедился в этом.
— Ты была права, — подал Макс виноватый голос, — вечером туда соваться нельзя. Когда же мы пойдем?
Было достаточно темно. Сельская дорога, по которой мы шли, почти не освещалась. Сама же часть дороги для пешеходов представляла собой сплошные рытвины и ухабы. Меня всегда поражал этот дикий контраст: роскошные особняки за миллионы долларов, обнесенные глухими заборами, а чуть в сторону — самая настоящая глубинка, дремучая глушь. Как будто обитатели особняков не умели ходить и выползали из маминого живота прямиком на крутом порше или мерседесе. Тех же, кто ходил в этих местах по дорогам (то есть жители местных деревень), за людей не считали, а потому и нечего было ради них облагораживать обширную территорию.
Так мы добрели до мрачной кирпичной постройки станции, освещенной тусклой пыльной лампочкой под металлическим колпаком. Эта сельская убогость наводила на меня тоску. И какого черта эти придурошные снобы селятся в такой глуши за городом?
— Когда идти? — Макс рвался в бой, — Когда?
После моего рассказа в офисе о судьбе загадочной Мальвины у него отпали все существующие сомнения. Мы поняли, что с Илоной произошло что-то очень плохое. Только вот — что? Если бы знать.
— Ты не бойся, вряд ли с Илоной он разыграл тот же самый сценарий, — говорила я, пытаясь его успокоить, но это было очень слабое утешение. Все равно как вместо наркоза разрезанному на операционном столе пациенту вталкивать в рот самый обыкновенный анальгин. Мы оба прекрасно понимали, что Комаровский уже давным-давно избавился от Илоны. Я очень сомневалась, что мы застанем ее в живых. Меня больше беспокоила организация, о которой я вычитала в переписке Сафина — «Храм не судьбы». Об этом я решила Максу пока не говорить.
— Человек не может иметь имя Мальвина, — рассуждал Макс, — разумеется, это кличка, прозвище. А как мы можем узнать судьбу человека, если мы не знаем ни имени, ни фамилии?
— Ты ведь узнавал про Илону по фамилии, — сказала я, — и это мало что дало. По документам Комаровский до сих пор в браке с Илоной. Он с ней не разводился и ее не хоронил. И где она теперь? Что дало твое узнавание?
— Ты хочешь сказать, что Комаровский сделал с Илоной то же самое, что и с этой Мальвиной?
— То же — вряд ли, но определенно сделал. Мы ведь уже поняли, что этот человек привык избавляться от своих жен.
— Прямо Синяя Борода!
— Нет. Хуже. Скорее всего, он избавился от Илоны потому, что она не смогла заменить ему эту Мальвину. Илона ему ничего не сделала. Похоже, он сильно любил Мальвину. А Илона просто оказалась хуже — в этом и была вся ее беда. Вот он от нее и избавился. Кто знает, что сделала ему эта Мальвина? Может, изменила, предала так болезненно, что он просто не смог все это пережить.
— Хорошо ты все объясняешь! Ах, любил, ах, не простил. Как будто это повод убивать другого человека, который вообще не при делах!
— Почему ты решил, что он убил Илону? Мы этого не знаем. Вдруг она жива? Мы не можем считать, что Илона мертва, потому, что не знаем судьбу Мальвины. Когда мы все это выясним, сможем сделать выводы. А для этого нужно только одно: пробраться в дом.
— Я знаю, как мы должны поступит, — не глядя на Макса, сказала я. — Мы поедем открыто, без всякой конспирации. Днем.
— Ты с ума сошла? — глаза Макса полезли на лоб. — А если там видеокамеры? Ты хочешь сказать, что мы открыто, на виду всего поселка, среди белого дня, войдем в дом Комаровского?
— Именно! Ты пойми, люди так устроены, что если что-то происходит на глазах посреди белого дня, они воспринимают это как нормальный, законный поступок. Вот если мы станем прятаться, ночью, как воры, за кустом, и тайком влезем в окно подвала дома, тогда нас поймают так быстро, что мы не успеем и оглянуться. А если мы подъедем днем, с главного входа, на глазах у всех, открыто и даже нагло, на нас никто не обратит никакого внимания. Значит, ехать нужно днем, часов в 12 дня. Поверь, в поселке это самое мертвое время.
— А знаешь, что-то в твоих словах есть, — задумался Макс, — как говорят: хочешь что-то спрятать, положи на видное место. Но видеокамеры…
— А мы изменим внешность. Парик, все такое. Не сразу и разберут!
— Да, это возможно. Тогда нам понадобится ключ от главных дверей.
— Вот ты его и достанешь.
Ключ оказался у Макса через два дня. На третий мы сидели в такси, которое, лихо лавируя между кочками и ухабами, везло нас ко вторым воротам. На мне был парик с длинными черными волосами, для гарантии я повязала голову ярко-розовой косынкой и нацепила черные очки. Макс отрастил бороду и одел светлый парик с короткими волосами. Свои волосы он заправил под ярко-красную бейсболку с эмблемой американской баскетбольной команды. Он так пытался примерить на себя образ американца, что стал говорить с акцентом, но он получался у него не правильный и смешной. В конце концов я велела ему замолчать.
Таксистом оказался молодой азербайджанец, который плохо говорил по-русски и еще хуже знал дорогу. Нам все время приходилось ему подсказывать. Два раза мы свернули неправильно, один раз заблудились, но, в конце концов, вырулили в нужном направлении. Вскоре показались ворота второго поселка.
— У ворот остановишь, — деловито скомандовала я, — внутрь тебя не пустят. Чужим машинам нельзя.
— Там охранники? — перепугался наш незадачливый водитель.
— Охранники с автоматами. Тебя не пустят.
Такси остановилось возле ворот. Пока Макс расплачивался, я поднесла карточку-ключ к электронному замку. Раздался характерный писк, и ворота отворились.
Я взяла Макса под руку, и мы медленно пошли по центру дороги, делая вид, что оживленно беседуем. Мы были похожи на кого угодно, но только не на двух злоумышленников, решивших вломиться в чужой дом. Макс знал, где дом Комаровского. Я — нет. Но буквально через несколько шагов мы остановились перед ярко-оранжевой полицейской лентой, опоясывающей весь фасад дома. Открыли ключом дверь и оказались в прохладном не освещенном холле. Отопление в доме было отключено.
— Господи Боже… — Макс весь трясся, — почти ведь попались, как ты его… С ума сойти! Молодец.
— А ты чуть все не испортил! Нельзя же так трястись! Даром, что ли, уже столько прошли, чтобы попасться сейчас. Надо держать себя в руках!
— Мы пойдем… туда? — лицо Макса выражало не поддельный ужас.
— Пока нет. Надо начать с его спальни. Ты говорил, спальня на втором этаже. У нас мало времени. Поторапливайся.
Зеленый Макс сделал шаг вперед, и тут только я почувствовала самое страшное, что было здесь — прогорклый запах засохшей крови.
— Что за вонь? Что за… — Макс поморщился, затем понял. Понимание пришло к нему позже, чем ко мне. Запах свежей крови нельзя было спутать ни с чем. Вязкий, густой, не похожий вообще ни на что на свете, он забивал ноздри, кружил голову и оседал отвратительной горькой смесью во рту. Запахом крови пропах весь дом, и я вдруг задохнулась от отвратительного предчувствия, что теперь так будет пахнуть от меня всегда.
— Они не убрали? — шепотом прокомментировал Макс, не способный помолчать ни минуты.
— Не городи чепухи, — он стал меня раздражать, — кто будет здесь убирать?!
Быстро схватив его за руку, я потащила его к лестнице на второй этаж. Даже если исключить запах крови, дом сразу стал не живым, хотя людей здесь не было всего несколько дней. Все внутри почему-то казалось мне мертвым.
— Интересно, а кто хозяин этого дома? — продолжал шипеть Макс, абсолютно не способный замолчать, — я спрашивал у своего кореша, он не знает. Никто не знает. Ты как думаешь?
— Разве хозяин не объявился до сих пор? — спросила я.
— Нет, — Макс покачал головой, — странно, правда? В его недвижимости такое происходит, а он не спешит показываться. Не логично как-то.
— Логично, если он сам причастен к этому убийству. Хотя ему-то зачем?
Мы поднимались очень осторожно, все боясь, что под весом наших тел могут заскрипеть ступеньки. Но широкие ступеньки лестницы из светлого дуба были сделаны добротно. Поэтому без всяких приключений мы добрались наверх.
Мы оба не знали, где именно находится спальня, поэтому открывали все двери подряд. Обнаружили спальню за третьей дверью — исключительно по домашним мужским меховым тапочкам, стоящим возле двери.
Окно было не зашторено. Потоки ослепительного солнечного света заливали все пространство, обнажая малейшую деталь. Спальня была обставлена с роскошью, больше подходящей для женщины. Было сразу ясно: Комаровский был значительным сибаритом, делавшим из вещей настоящий фетиш.
Шелковые обои с позолотой на стенах, хрустальные светильники, персидский ковер на полу, обалденный туалетный столик из красного дерева с позолотой, плазменная панель 3D во всю стену, а главное — кровать, антиквариат под балдахином, покрытый мехами и золотом.
— Ох…еть! — присвистнул Макс, — Ты уверена, что это его комната?
— Похоже на то.
Не собираясь терять время, я быстро прошлась по ковру к прикроватной тумбочке и высунула ящик… Увидев, чем забит ящик, я остановилась: огромный розовый фаллоимитатор, серебристые наручники с белым мехом, парочка кожаных плетей, свинцовые шарики на связке, какие-то смазки, гель, кожаный шнур для связывания и, наконец, металлические зажимы.
— Он что, любил садо-мазо? — прокомментировал Макс.
Я не успела ответить, потому что в тот самый момент мы оба услышали звук, от которого дыбом поднялись на голове волосы. Звук отпираемой входной двери, а затем гулкие шаги по мраморному полу, отголоски разговора и, наконец, короткий сухой мужской смех.
Ледяной пот окатил нас обоих. Руки, как по команде, задрожали. Ситуация была хуже не придумаешь: если кто-то застукает нас здесь… Что же будет тогда?
Люди, вошедшие в дом, не прятались, в отличие от нас. Они чувствовали себя достаточно уверено, даже позволяли себе смеяться. Они не крались, как полуденные вора, а, значит, имели законные права находиться здесь.
Шаги послышались на лестнице. Похоже, они поднимались на второй этаж. Мы заметались по комнате. Сунулись в ванную — сплошной белый кафель, прозрачная душевая кабина, все открыто, негде даже спрятаться. Шторы на окне представляли собой золотистые занавески из тонкой шелковой ткани и к тому же были связаны на стене.
Что было делать? Что? Шаги слышались все ближе. Я метнулась к огромному зеркальному шифоньеру. Нам повезло: в нем были только два мужских костюма да стопка сорочек на полке. Под эту полку мы и залезли кое-как, сопя и толкаясь, пиная друг друга.
И вовремя: едва закрыли за собой дверь, как в комнате появились люди. В двери шкафа оставалась крошечная щелочка, через которую мы могли следить за происходящим. Прильнув к ней, мы видели и лица, и отчетливо различали фигуры входящих в комнату. Макс тут же впился мне в руку, чтобы я не вздумала кричать, но мне кричать не хотелось. Все что я сделала — только прикусила до крови губы. В комнату входили Вирг Сафин и начальник его охраны Алекс.
На Алексе был длинный кожаный плащ, подбитый мехом. На Сафине была дутая зимняя куртка на манер спортивной — та самая куртка, в которой он ушел из дома. Посмеиваясь, они переговаривались между собой.
— …так я ему и сказал: доигрался, ублюдок, не фиг было старых шлюх домой приглашать, — говорил Алекс.
— Сто процентов! В точку, — посмеивался Вирг Сафин.
Они легко и уверенно двигались по комнате, что означало: здесь, в спальне этого дома, они находились не впервые. И не стали снимать верхнюю одежду, что означало: они ненадолго.
— Ты так и не сказал, дом продавать будешь? — спросил Алекс.
— А чего мне его продавать? Пусть себе стоит. Кушать он не просит. Пусть время немного пройдет, все уладится. Потом решу, как с ним быть, — пожал плечами Вирг Сафин.
Мы с Максом замерли от страшного и странного открытия: этот дом принадлежал Виргу Сафину. Конечно, я могла бы и догадаться… Он не раз подчеркивал, что Комаровский его самый близкий друг.
Оба подошли к стене. Вирг Сафин снял картину — натюрморт с чайником и цветами. Под картиной оказался сейф. Он набрал комбинацию: было слышно характерное тихое пощелкивание, и открыл дверцу сейфа.
— Ты все деньги брать будешь? — спросил Алекс.
— Все, — отрезал Сафин, — чего им тут валяться? Тем более, что они мои.
— А полиция…
— Что полиция? Этот, который ведет следствие, знает, что я сегодня заеду за деньгами. В конце концов, это мой дом, я одолжил деньги Комаровскому, которые тот так и не успел потратить. Я не хочу рисковать, вдруг кто-то из этих соседских голодранцев в дом залезет. Здесь не проходной двор. А полиция не хочет связываться с такой суммой. Кому нужна лишняя головная боль?
— Сколько тут?
— Семьдесят четыре тысячи.
— Доллары?
— Евро! — усмехнулся Сафин. — Ты что, забыл, что я люблю?
Мы видели, как Сафин перекладывает пачки денег в бумажный пакет, принесенный с собой. Потом он вытащил ворох каких-то бумаг.
— Смотри, Мальвина! — Алекс вытащил из вороха бумаг цветную фотографию и стал рассматривать ее на свету, — а все-таки она была красивая! Необычная…
— Красивая, — согласился Сафин, — но жуткая дура.
— Зря ты так. Сам знаешь… о покойниках…
— Либо хорошо, либо ничего. А я ничего!
— Ладно уж… Хочешь забрать фотку себе?
— На кой она мне нужна? Я уже давно ее забыл. Брось где лежит, и пойдем.
— А остальные бумаги?
— Ты что, не знаешь Комаровского? Там нет ничего ценного.
— Сейф запирать будешь?
— А зачем его запирать? Чтобы дураки из полиции замок ломали? Пусть видят, что внутри ничего нет.
Сафин прикрыл дверцу сейфа, повесил на место картину, и они оба вышли из комнаты. Было слышно, как они очень быстро спускаются по лестнице, а через время хлопнула входная дверь.
— Господи… — выдохнул Макс, — кажись, пронесло!
Я ничего не ответила, так как была занята тем, что вытирала со лба пот (от пота мои волосы были мокрыми, как после душа) и изо всех сил старалась унять бешеное биение сердца и дрожание рук.
Макс приоткрыл дверцу шкафа и с неожиданной резвостью выпрыгнул наружу, как чертик из картонной коробки и зло обернулся ко мне:
— Ну что, так и будешь сидеть в шкафу? Сейф-то открыт! Выходи, быстро. Вдруг еще кто придет.
Макс был абсолютно прав. С трудом сдвинув с места свое онемевшее тело, я кое-как выползла наружу. Мягкий, экзотический флер его запаха все еще был разлит в воздухе. Своим телом я чувствовала его аромат.
Все случившееся не было для меня жестоким ударом. С самого начала я не верила, что Вирг Сафин уехал в Нью-Йорк. Как можно поверить человеку, который лжет все время, лжет каждую минуту, и в этом состоянии медовой растопленной лжи чувствует себя как рыба в воде! Я была до безумия ослеплена любовью, но все-таки какая-то часть в глубине меня сохраняла холодную ясность рассудка. И где-то там, в глубине, я давно уже начинала подозревать, что Вирг Сафин не уехал в Нью-Йорк.
Сейф был открыт. Вирг Сафин даже не удосужился прикрыть его картиной, повесив на место. Макс между тем рылся в сейфе, и по его злобному ворчанию я понимала, что попадается ему одна ерунда.
— Мусор, мусор… Туристические проспекты, чеки из ресторанов и магазинов… — ворчал Макс, — старые билеты. Потертый буклет страховой компании… старые дорожные чеки… Что за хрень, Господи!.. Что за…
Молчание наступило внезапно и так резко, что я даже испугалась. Вышла из своего транса, подвинулась вперед, окликнула:
— Макс, что ты нашел? Макс!
— Господи Боже!.. — Макс обернулся, лицо его стало белее мела, — Матерь Божья! Святые угодники!
В душу мою стал заползать страх. С вытянутым лицом Макс держал в руке фотографию, и так вот менялся в лице, глядя только на нее.
— Матерь божья! Ни за что бы не поверил, если бы мне кто-то сказал!
Я быстро подскочила к нему, выхватила фотографию, и… С глянцевой цветной поверхности на меня смотрело мое собственное лицо. Эта женщина была похожа на меня, как две капли воды. Сходство было поразительным! И только по едва уловимым, мелким деталям можно было определить, что на снимке не я, а совсем другой человек. Я перевернула фотографию. Внизу была подпись карандашом. Прочитала вслух.
— Мария Комаровская. Моя Мальвина. И дата — пять лет назад.
— В жизни такого не видел! — Макс словно очнулся. — У тебя есть сестра-близнец?
— Нет, — я покачала головой, — я была единственным ребенком в семье. И никакой сестры даже двоюродной или троюродной у меня нет. И не дальняя родственница. У нас вообще мало родственников. Я бы обязательно услышала о такой.
— Ты похожа на эту Мальвину как две капли воды! С ума сойти! На жену Комаровского!
Макс подтащил меня к зеркалу туалетного столика, приставил рядом фотографию. Сходство было поразительным. Мы столько времени думали об этой Мальвине, а оказалось, что внешность Мальвины — это я!
Присматриваясь, Макс стал различать детали, которые позволяли нас различить. Но находил их только при тщательном изучении. Поначалу он, бедный, даже уверился, что настоящая жена Комаровского — я.
— Неужели Комаровский не упал в обморок, когда увидел тебя в том ресторане? — допытывался Макс.
— Правда, он смотрел на меня как-то странно, но я не придала этому никакого значения. Решила, что он чокнутый. И Сафин его очень быстро отвлек.
— Здесь я этот снимок не оставлю! — Макс положил фотографию Мальвины в карман, — на всякий случай заберу с собой.
— А здесь что? — я заглянула вглубь сейфа, — там какой-то белый конверт.
— Где? — всполошился Макс, — я и не видел.
На конверте не было никаких знаков, надписей. Он не был заклеен. В нем хранились квитанции денежных переводов и квадратик картона, на котором было написано: «Монастырь Христова Воскресения, Тюменская область, Северный район, поселок Таежный». И адрес: улица, номер дома. Денежные переводы все были на этот адрес — все до одного. Суммы разные: от тысячи гривень до пятидесяти тысяч. Отправителем был Витольд Комаровский. И всегда только он. Последний денежный перевод на сумму пятнадцать тысяч гривень был сделан за два дня до смерти Комаровского. А вот предыдущий, на сумму две тысячи гривень — 20 дней назад.
— Монастырь Христова Воскресения… В России. Тюменская область. Это еще что такое? — нахмурился Макс.
— И почему Комаровский все время переводил туда деньги? Грехи замаливал? — вторила я.
— Суммы же маленькие! Ну что это за сумма в две тысячи гривень!
— Вот именно! Такие маленькие суммы и выглядят подозрительно.
— Интересно, там есть интернет? — снова нахмурился Макс. — Как бы узнать…
— Не надо никакого интернета. Мы туда съездим, — решительно сказала я.
— Куда? В Тюменскую область? Да ты мозгами поехала! Знаешь, сколько это будет стоить? — глаза Макса полезли на лоб.
— Разве ты пожалел, что меня послушался, и мы пробрались сюда? А дорогу я оплачу нам обоим. У меня есть деньги. Только ехать нужно быстро, пока никто, кроме нас, не напал на след этого монастыря.
С тем мы и ушли из этого дома, унося снимок Мальвины и адрес какого-то монастыря в Тюменской области. Теперь у нас были две задачи: выяснить судьбу Мальвины и наведаться в этот монастырь.
Глава 14
— Я бы на твоем месте, девонька, окно-то закрыл, — наш проводник подвинулся поближе к теплу. Вонь от его козлиного тулупа была просто невыносимой! — Ночью волки близко подходят к человеческому жилью. Пропасть в эту зиму волков-то.
С громким треском загорелось в печке бревно, и тысячи искр огненным фейерверком рассыпались на дощатый пол, такой замерзший, что на месте искр не осталось даже черных точек, словно не было никакого огня. Испугавшись, я отодвинулась. Наш проводник даже не поморщился. Его высохшее, словно печеное яблоко, лицо, обветренное в ледяных ветрах заиндевелой тайги, выражало неприкрытое удовольствие от печки, от огня, от того, что мы находимся в тепле, и от большого стакана водки, которой он щедро поделился с Максом.
Эту ночь нам предстояло провести в дощатой хижине в самом сердце тайги. Мы добрались до нее к темноте, а метель началась к вечеру. Мне казалось вначале, что это лишь несколько снежинок, ну подумаешь, пойдет снег. Но очень скоро, когда потрескивающий огонь в очаге только-только начал дарить ощущение тепла, метель превратилась в настоящую таежную пургу, воющую, рычащую, ревущую, стремящуюся пробраться в каждую щель. Ветер же выл и стонал так, словно был ранен напавшим на него монстром.
Наш проводник, коренной житель этих мест, был представителем северной народности, правильное название которой я так и не смогла запомнить. Он вырос в ледяных краях, с молоком матери впитал в себя холод и пургу, и обладал всеми самыми важными в ледяной пустыне умениями. Он умел разжечь огонь даже в самую жуткую метель, умел ориентироваться по следам, знал все про диких зверей, способен был угадывать направления ветра, без компаса определял нужное направление пути. А самое главное, в ледяной пустыне, где царил только снег и мороз, он умел поддерживать ценную искру жизни. Он знал, какие продукты следует взять с собой, и был отличным охотником и следопытом; организовывал охоту в тайге для богатых людей, был проводником и умел находить и зверей, и пути по следам — его бесценные навыки (не блуждая по тайге, прийти к цели) стоили мне ровно полторы тысячи долларов. Но он стоил таких денег.
Мы ни разу не сбились с пути, ни разу не остались без ночлега, и только изредка я с ужасом думала о том, как бы мы блуждали в этом царстве вечного льда без такого вот знающего человека! Мы бы не выжили — это точно. Это ж надо было додуматься — отправляться в такое путешествие в декабре, когда в этих краях господствовали снег и нестерпимый мороз!
Помню, как рассмеялся наш проводник, увидев нас с Максом в домике главы местного сельсовета! Он хохотал и хохотал, буквально до слез, глядя на мою изящную шубейку и сапожки на каблуке, приобретенные за сумасшедшие деньги Вирга Сафина за два дня до нашего путешествия!
— И в этих финтифлюшках ты, девонька, хочешь в тайгу? Ой, уморила, ну сил нет — уморила.
Он заставил нас нацепить меховые тулупы на каком-то жутко вонючем меху (не иначе, козлином) и меховые унты, до середины бедер закрывающие ноги. Нашу прежнюю одежду мы оставили у главы сельсовета, надеясь забрать ее на обратном пути. Если, конечно, вернемся. Прокат зимней амуниции стоил мне еще 300 долларов на двоих.
Значимость зимней экипировки мы в полной мере оценили сразу же, как отправились в путь. Зимний мех отлично защищал от мороза, даже несмотря на то, что двигались мы на стареньком снегоходе нашего северного жителя.
Я спросила его, какой здесь мороз.
— Минус 60, не меньше, — прищурившись, проводник заставил меня щедро смазать лицо каким-то жиром, — ты мажь, мажь, не жалей, а то останешься без кожи. Потрескается, начнет кровоточить. Как ты домой вернешься такой красавицей?
Мы ночевали в охотничьих домиках, постоянно попадавшихся на нашем пути. Ночлеги были теплые, но без удобств. Иногда располагаться приходилось на полу. И всегда мы спали, не снимая тулупов.
В тайге, вглубь которой мы забрались, не было ни интернета, ни мобильной связи. Наш проводник объяснил, что ловить здесь может только спутник, но у нас не было спутниковых телефонов. Поэтому я не знала, звонил мне Вирг Сафин, или не звонил — мне было все равно. Другое дело Макс: в первые же сутки нашей поездки он сильно сдал, тоскуя из-за отсутствия мобильника и интернета.
Когда мы добрались до охотничьей избушки (а это был самый настоящий деревянный сруб), даже без кровати, но зато с самым главным — выдолбленной в основании огромного деревянного бруска печкой, первым делом я раскрыла деревянные ставни, запертые на засовы изнутри. Проводник, тем временем, разжег печку.
— Почему ставни закрывают? — поинтересовалась я.
— А это от медведей. Когда потеплеет, медведь во все щели начнет лезть. Мало того, что в хижине все сломает, разворотит, так еще и нагадит по углам. Вонь же от медвежьего дерьма не выветривается, никак не уходит. Придется хижину новую строить.
Наш проводник быстро приготовил ужин: заварил сытную пшенную кашу, щедро сдобрив ее кусками сала, раздал нам полоски вяленого мяса, вскипятил чайник крутого кипятку, разлил по кружкам крепкую водку — главный напиток вечера.
— Без водки-то в мороз никак, — говорил он, — и внутренности очистит, и все тело согреет. Пить надо маленько, по чуть-чуть, глоток, второй — и будет. В мороз напиваться не надо, только себе хуже сделаешь. А перед едой по глотку принять — святое дело, самое то в ледяной стуже. Только по глотку, говорю, никак не больше.
Поймав мой взгляд (как я кривилась, когда бросал в кашу сало, жир), выговаривал даже строго:
— Ты эти гримасы, девонька, мне брось! В мороз жирную пищу кушать надо. Голод — он первый враг в мороз, внутренности сведет — и каюк. Никакая водка не поможет. В мороз вес человека быстро уходит, не догонишь никак. А без веса, когда запасов жира нет, в морозной тайге не выживешь. Это ты потом худеть будешь. А здесь я за тебя в ответе — взялся доставить тебя на место и вернуть обратно живою, и верну, можешь не сомневаться. И кашу с жиром будешь мне есть, а не то брошу в тайге, что станешь делать?
На вторые сутки нашего путешествия я поняла, что он прав: только жирная, тяжелая пища в желудке придавала какое-то ощущение бодрости. Без нее хотелось впасть в ступор, не двигаться, не говорить. Недолго так было и замерзнуть. После ужина проводник скомандовал закрыть окно.
— Волки здесь. Подошли вплотную к месту.
Я не поверила. В тот же самый момент отдаленный, утробный, глухо вибрирующий в тишине и оттого во сто крат более страшный вой прорезал звенящий от холода воздух. Задрожав, как в лихорадке, я тут же бросилась к окну. Дрожащие пальцы не хотели справиться с заиндевелым засовом.
Вой раздался совсем близко, вдруг прямо под нашим окном мелькнула серая тень, и ярко обжигающе сверкнули два алых глаза, похожих на раскаленные угли. Я закричала. Мне вдруг показалось, что волк готовится к прыжку. Деревянный засов, выскользнув из моих рук, упал на пол. Чертыхаясь, проводник рылся впотьмах, пытаясь отыскать ненадежную опору.
Волк, между тем, подбирался ближе. Я отчетливо разглядела тощее, но упругое тело, клочкастую шерсть, морду — с желтоватых клыков капала слюна, а самое главное — глаза, глаза проголодавшегося демона, ненавидящего чужаков, нарушивших покой его древнего леса.
Я постаралась взять себя в руки, но что это? Серые комки, алые прорези глаз появились со всех сторон. Они подкрадывались по снегу все ближе и ближе.
— Да их сотни! — завизжала я, — что теперь делать?
Бросив искать засов, наш проводник метнулся к своему мешку. Я увидела в его руках темную, матовую гладь пистолета. Высунувшись до половины из окна, он послал три выстрела в серую массу окружавших нас волков. Выстрелы показались мне взрывами. Следом раздался разъяренный, болезненный визг, и волков стало намного меньше.
— Они уползают! Уползают! — мне хотелось хлопать в ладоши.
— Ну еще бы! Знают, что такое пули, многие из них ученые. Ух ты ж, оголодали совсем, бедолаги. Суровая нынче зима. Раньше никогда не подбирались так близко. Такого не помню.
Макс, тем временем очнувшийся от своего сонного оцепенения, нашел на полу засов, и мы наглухо забили окно.
— А они в окно ломиться не будут? — мой голос все еще дрожал, — и в двери?
Проводник только рассмеялся, махнув рукой. Это для нас с Максом волки были кошмаром. Для него они представлялись привычной песней его любимого севера. Волки были одной из частей окружавшего его мира. Другого мира он не знал.
— Не плачь, девонька, — он ласково, как ребенка, погладил меня по волосам, хотя я и не думала плакать, — доберешься ты до своего монастыря. Еще день пути остался. Мы уже близко. Скоро колокола услышать можно будет. Святые колокола звонят в мороз.
— А расскажите о сестрах. Какие они?
— Отшельницы они, монастырские сестры. Кто-то считает их святыми, а кто-то — лесными ведьмами. Правда в том, что за людские грехи они молятся. Много их у человечества, грехов тех. А значит, дни и ночи молиться им суждено в этой Богом забытой лесной чаще. Специально так монастырь был построен — в лесу, в глуши. Только почему-то не становится у человечества-то грехов меньше. А с каждым годом множатся беды и грехи, множатся, конца краю не видно…
Мы планировали свой маршрут очень тщательно. Сафин так и не объявился после того, как я увидела его, прячась в шкафу. Но я чувствовала, что в запасе у меня остаются считанные дни, что Сафин объявится с минуты на минуту, а потом всю подготовку к поездке уложили буквально в три дня.
Билеты на самолет, гостиница, услуги местного бронирования автомобилей — словом, мы подготовили все, что могло понадобиться в пути. Единственное, что смущало, это полное отсутствие каких-либо упоминаний о монастыре в интернете. Но и Макс, и я успокаивали себя тем, что интернет — не весь мир, и есть в нем не все, и монахи — не продвинутые айтишники, и не висят сутками в Фэйсбуке, а потому глупо надеяться на их сайты. Мы ничего не выяснили о монастыре, даже не знали, мужской или женский этот монастырь.
В день отлета я сказала Вере и дежурному охраннику, что еду на пару дней навестить больную родственницу, которой нужна моя помощь. Вышла из дома, таща за собой сумку, в которую впихнула как можно больше теплых вещей — Тюмень все-таки.
Мы приобрели достаточно подробную карту Тюмени и области. Единственное, что немного смущало нас, — отсутствие на карте Таежного поселка. Но очень скоро мы обнаружили Таежный округ, достаточно далеко от города и почти рядом с северным полюсом. Мы решили, что поселок как раз и является центром этого округа, а из-за того, что он так мало населен, его не посчитали нужным заносить на карту. Мы договорились, что почти сразу отправимся туда.
Итак, план был прост. Останавливаемся в Тюмени в заранее забронированной гостинице. После этого связываемся с фирмой проката автомобилей и как можно подробнее составляем маршрут. Арендуем джип (Макс обещал справиться с управлением, а деньги у меня были). Если нужен проводник, берем проводника. На джипе едем в монастырь, все узнаем там, и так же возвращаемся.
Первый час полета мы были полны такого воодушевления и с таким оптимизмом погружались в наши охотничьи шерлокхолмсовские дебри, что Макс даже забыл мне рассказать о судьбе Марии Комаровской — информацию, которую выудил у своего друга из спецслужб.
Посмотрев на меня, он вспомнил об этом, я поняла это по его лицу — оно стало другим, и я даже спросила, что случилось. В свою очередь Макс поинтересовался, не страшно ли мне быть похожей как две капли воды на человека, умершего такой страшной смертью. Внутри меня все оборвалось, и я потеряла дар речи. В этот момент Макс шлепнул себя по лбу и на весь салон закричал, что забыл мне рассказать. История была страшной.
Марию Комаровскую казнили в Таиланде за попытку провести наркотики. В ее чемодане в аэропорту обнаружили героин. Судьба женщины, похожей на меня как две капли воды, напоминала судьбу героини из знаменитого фильма «Бангкок Хилтон» с Николь Кидман в главной роли. Только в этой истории не было счастливого конца.
— Он предложил ей съездить в Таиланд отдохнуть, представляешь? — негодовал Макс. — Сказал, что, мол, она устала с ним, и почему бы ей не съездить развлечься и от всего отдохнуть. И сам купил путевку на отдых в Таиланд, в лучший 5-звездочный отель. А за день до отъезда подарил ей изящный, дорогой чемодан от Луи Виттона. В этом чемодане и нашли наркотики.
В аэропорту Таиланда на чемодан Комаровской обратила внимание собака, сбросив его с общей ленты багажа. В чемодане оказалось двойное дно, где и лежали плоские пакеты с чистым героином — всего два килограмма триста грамм. Комаровская так и не ступила на землю Таиланда. Ее арестовали прямо в аэропорту. Суд, приговор — все было достаточно быстро. Ее приговорили к расстрелу — к смертной казни за транспортировку наркотиков в страну. Но приговор не сразу привели в исполнение. Три года ей пришлось провести в тюрьме в жутких, нечеловеческих условиях. Ее адвокат пытался дождаться результатов апелляции, отправляли прошение о помиловании королю Таиланда. Ничего не помогло.
Законы Таиланда очень суровы, особенно к иностранцам — процессы над ними как бы служат визитной карточкой. Все попытки провалились. Что и немудрено — ни один иностранец, пойманный за наркотики, так и не сумел избежать казни. И три года спустя приговор был приведен в исполнение. Марию Комаровскую расстреляли.
Друг сообщил Максу очень интересную вещь. У мужа Мальвины были возможности спасти ее от расстрела. Тайцы очень падки на деньги, они обожают взятки, особенно в долларах. За сумму в несколько тысяч долларов он мог выкупить ее из тюрьмы. Никто из иностранцев не пользовался этим способом, потому что все курьеры, как правило, голь перекатная, нищие наркоманы, мечтающие заработать большие деньги, а в цепи наркокартели только самые мелкие сошки, шестерки, о существовании которых даже не знают члены звена покрупней. У таких иностранцев нет богатых родственников, способных выложить за их шкуру, к примеру, пятьсот тысяч долларов. За них не станет платить наркокартель.
Но у Комаровской был муж миллиардер, для которого пятьсот тысяч долларов были как пятьдесят гривень на мелкие расходы. Он был очень богатым человеком и не сделал даже попытки ее спасти. Более того, он отказался платить за адвоката, и Мальвине был назначен так называемый общественный, бесплатный защитник, что тоже не способствовало успеху дела. Короче, Комаровский делал все, чтобы ее потопить.
Газетам, пронюхавшим об этом случае, Комаровский заявил, что его жена всегда была наркоманкой, он давно хотел из-за этого с ней развестись, а теперь она просто получила по заслугам.
Конечно же, это была ложь. Друг Макса был твердо уверен, что наркотики в чемодан Мальвины подложили по приказу Комаровского. Таким способом он решил отделаться от жены.
На самом деле это абсолютно чистое убийство! Никто даже и догадаться не может, что это убийство. Берешь неугодного человека, подбрасываешь ему наркотики и отправляешь на отдых в Таиланд. Все — дело сделано! Чище, чем любой несчастный случай. Поэтому лучше вообще не ездить в Таиланд: мало ли кому в голову придет избавиться от тебя? И всегда, всегда с огромной опаской следует отнестись к тому, кто предлагает такое путешествие в Таиланд, да еще и за свой счет. К тому, кто покупает путевку.
Почему Комаровский решил избавиться от Мальвины, друг Макса не знал. Но главное было в том, что все прошло достаточно гладко и чисто. Мальвину расстреляли, Комаровский получил уведомление о казни и стал холостяком.
Все это Макс рассказал мне с живописующими подробностями в самолете. Он не знал, за что Комаровский сделал это с Мальвиной. Я догадывалась. За измену, естественно. За что же еще такое возможно? Может быть, даже за измену с Виргом Сафиным. Кто знает?
Именно в тот момент меня охватило какое-то тревожное предчувствие, как будто я вдруг наткнулась на истину, и так же быстро упустила ее. Что за истина? Связана с Виргом Сафиным? Я не знала. Я знала только одно: как тревожно, болезненно, непредсказуемо сжалось в тот момент мое сердце. Так, упиваясь этой странной тоской, я повернулась к Максу:
— А Илона? Как выглядела она?
— Не так, как ты, — Макс окинул меня странным взглядом, словно и ему передалось чувство тревоги, мучающее меня, — ничего общего ни с тобой, ни с той женщиной. Илона была хрупкой, конфетно-розовой блондинкой с кукольным личиком. Рядом с ней каждый мужчина чувствовал себя настоящим мачо. Сильным…
Я поразилась тому, как точно Макс сформулировал такую сложную мысль. Действительно, есть такая особая порода хрупких женщин-девочек, этаких кукольных дурочек, источающих женственность для кого угодно. Мужчины дуреют от таких, чувствуют себя, как скала. И не важно, что за этой конфетной оберткой часто скрывается озверевшая, прожженная хищница. Как правило, такое понимают всегда в последний момент.
Такие сладкие куколки созданы для любви. Их пушистые мягкие волосики развеваются за плечами и словно тают в руках первого же попавшегося самца. Не то что мои волосы — жесткие вихры, торчащие во все стороны, как проволока. Я вдруг вспомнила, что не успела вымыть голову перед отъездом, и совсем погрустнела от этой прозаической мысли. Конфетно-розовая Илона наверняка не пропустила бы такую важную деталь.
Мне всегда говорили: жесткие волосы — жесткий характер. Я всегда убеждалась, что это правда. На самом деле такие, как я, не привлекают мужчин. Очевидно, нечто подобное мелькнуло и в голове Макса, потому что он вдруг сказал:
— У тебя, и у этой женщины с фотографии, резкие черты лица. И жесткие непокорные волосы. Ничего общего с настоящей Мальвиной. Наверное, потому ее так и назвал. Сарказм, ирония — назови как угодно. Или отчаяние. Но именно такие женщины, не похожие на конфетную обертку, и остаются в памяти надолго. Навсегда. Илона была полной вашей противоположностью. Я не могу показать тебе ее снимки, так как удалил все ее фотографии. Но, я думаю, ты поняла, что я хотел сказать. Удалил после того, как она вышла замуж за Комаровского. Хотел стереть из памяти ее образ, не смог пропустить. Я, конечно, знал, что она хищная и глупая, но все-таки… Все-таки не думал, что такая глупая. А потом… Потом уже случилось все так, как случилось.
— А что ты скажешь Сафину, если он позвонит? — спросил Макс.
— Он не позвонит.
Самолет приземлился с опозданием на час. Был сильный туман, плохая видимость, и мы долго кружили перед тем, как зайти на посадочную полосу. Этот лишний час, прибавленный к тому времени, что мы провели в воздухе, уже начал превращать наше путешествие в кошмар.
Выйдя из аэропорта, мы нашли окошко нужной нам конторы по прокату автомобилей, но выяснилось, что заказ, отправленный и оформленный нами, сюда не дошел. А из всех внедорожников есть старый «уазик» (бывшая «скорая помощь») и джип «ВАЗ-патриот», причем оба с механической коробкой передач. Водить механику Макс не умел, я — тоже. Мы отказались брать динозавров советского автопрома и остались без машины. Закипая от злости, сели в такси и поехали в отель.
Номера нас ждали, но выяснилось, что в этой гостинице полно тараканов и нет горячей воды. В моем номере были сломаны все электрические розетки. А в номере Макса не открывалось ни окно, ни двери на балкон. Дежурная по этажу только пожала плечами, мол, зачем вам окно в мороз? Хотите вентиляции, откройте дверь в коридор!
К счастью, в этой гостинице мы собирались задержаться только на одну ночь. Едва рассвело, как мы уже были на ногах. Спустившись же вниз, к администратору, сразу поняли, что влипли, и влипли серьезно.
Во-первых, прокатные конторы автомобилей открывались в десять часов, а сейчас было только семь — об этом мы прочитали в расписании различных фирм, рекламные буклеты которых лежали на столе.
Людей, по крайней мере, поблизости не было. Администратор спал, и сколько мы не трезвонили в звонок, никто не появился на эти механические вопли.
Но в обширном пустом холле гостиницы мы уже не были одинокими пугалами. В глубине, возле стены, громыхала ведрами пожилая уборщица, с ухмылкой косясь на нас. В конце концов уборщица не выдержала:
— Куда вам ехать-то, горемычные? А в звонок можете не звонить. Начальство наше раньше одиннадцати не приходит, — и пояснила, — у нас в двенадцать выписка. Так зачем раньше приходить?
Мы снова залопотали про Таежный поселок, таежный район, монастырь. Уборщица задумалась:
— Не Таежный район. Ленинский — был раньше. Как его переименовали, так все по старинке и называют — Ленинский район. Есть у них областной центр. В молодости была там как-то, когда мой муж покойный в соседнем городке в воинской части служил. Называется совхоз имени Ленина. Глушь это несусветная. И в мою молодость жителей там мало было. А теперь и вообще. Слыхала и про монастырь. Далеко он от этого совхоза. Сама не была, но там наверняка скажут, как доехать. Говорили, что нехороший какой-то этот монастырь, отшельники там живут. Не привечают они людей в своих стенах.
— Мужской или женский монастырь? — спросила я.
— Погоди-ка… — уборщица задумалась, — женский. Точно, женский. Помню, местные у сестер еще мед покупали. И говорили потом, что горький мед, что бабы не умеют мед делать.
— А как добраться до этого совхоза?
— Это лесной совхоз. Лесное хозяйство. Тайга. А доехать… На автовокзал вам надо. Туда рейсовый автобус ходит, раз или два в день. И дешевле вам станет, чем такси-то.
Это была самая дельная мысль, которую нам только довелось услышать! Мы тут же помчались наверх, собрали свои вещи и быстро свалили из этой дурацкой гостиницы.
Один из автобусов останавливался в пяти километрах от лесного совхоза им. Ленина. Автобус уходил в 11:20. Мы тут же решили, что пять километров с легкостью сможем пройти.
Оставалось ждать до 11 утра. Найдя кафе, выглядевшее вполне прилично, заняли «военный пост» там. Слопали каждый по огромной миске горячих пельменей со сметаной (было вкусно до жути — и к черту фигуру!), накупили бутербродов с сыром, ветчиной, колбасой (чтобы, не дай Бог, не умереть от голода в автобусе), и, напившись кофе, отправились на платформу, потому что как-то так время дошло до 11 часов.
Мы вышли в нужном нам месте, когда время уже было после 16:00, начинало темнеть. На сельской дороге не было никаких опознавательных знаков, по обеим сторонам высилась черная беспросветная тайга. Водитель сжалился над нами и довольно подробно объяснил, куда идти (прямо до придорожного креста), а за крестом свернуть на дорогу направо. Снега там будет побольше, но дорога утоптана, так как местные по ней ходят. И мы поплелись вперед.
Придорожный крест вырос перед нами из сгустившейся темноты, как призрак из фильма ужасов. Почерневшее от непогоды дерево производило жуткое впечатление, а быстро переходящие в ночь сумерки еще усугубляли его черноту. Я никогда не была особо суеверным человеком. Но это жуткое видение, вдруг выросшее перед нами в дебрях застывшей темной тайги, поразило до глубины души, поселив щемящее чувство страха.
Выйдя на утоптанную тропинку, ведущую в селение с очень бедными жилыми постройками, мы увидели что поселок абсолютно пуст. Жители прятались в домах за заборами. К последним домам на этой дороге вплотную подступал лес. Кое-где пробивался свет из-под закрытых ставень, но еще больше домов стояли темными. Они были заколочены досками. Заборы вокруг рушились. Это были брошенные дома, судя по их количеству, поселок доживал последние дни. Я вспомнила слова уборщицы.
Мы не знали, куда идти, но, так как дорога была единственной, пошли по ней вверх. Где-то далеко залаяла собака, но другой собачий лай не раздался в ответ. Очень скоро вышли на небольшую площадь, похоже — центр поселка. В центре площади стояла статуя Ленина, верх которой засыпало снегом, и каменный дом с высоким крыльцом — в одном из окон горел яркий свет, видимо, это было здание сельсовета. Мы направились к нему.
Мы не ошиблись, разглядев вывеску сельсовета. Зайдя внутрь, в коридоре увидели пожилого седоволосого мужчину, который запирал двери на замок, собираясь уходить. Увидев нас, он уставился, словно на инопланетян.
— Кто вы такие? Откуда здесь взялись?
Объяснение нашему появлению (таежный округ, монастырь) мы выучили назубок. И отбарабанили его почти без ошибок.
— На автобусе приехали, говорите? И шли пять километров по снегу?
Он тут же отпер двери, включил свет, поставил электрочайник и принялся поить нас горячим чаем с уже засохшим печеньем. Выяснилось, что он — секретарь сельсовета, и не местный, живет в поселке всего пять лет. Приехал, женившись на местной жительнице — вдове. Оказалось так же, что председателя сельсовета нет на месте. Уехал по делам в областной центр, вернется к утру. Старик ничего не слышал о монастыре, но не исключал, что кто-то из жителей знает больше.
— Что же с вами делать? На ночь глядя вы не уедете, автобусы вечером не ездят, только с утра, а местные жители терпеть не могут непрошеных гостей. Гостиницы у нас нет. Куда вас деть? — задумался старик. — Здесь ночевать нельзя — документы, а за них головой в ответе. Впрочем, есть один вариант. Может, вы переночуете в одном из заброшенных домов, что покрепче, с печкой и светом? А я запалю вам печь.
Мы сразу же согласились. Предложение показалось нам хорошим.
— Есть тут один дом. Недалеко отсюда. Он в отличном состоянии — я только позавчера ревизию проводил. Полы теплые, сухие, стены крепкие, крыша новая, и свет есть. Да что свет — там вся мебель стоит! Я просто не понимаю, почему никто из местных жителей его не займет. Дом ведь получше будет, чем халабуды у некоторых. Ведь многие до сих пор в деревянных живут. А этот дом — каменный. И магазин поблизости, через два дома. Он, правда, вечером закрыт, но можно постучать в окно к продавщице, она живет в том же доме. Выйдет и все продаст, что нужно. Наши мужики так делают, когда хотят выпить. И завоз продуктов у нас хороший — привозят свежие каждую неделю. Решено, поселю вас там.
И вместе со стариком, который заново запер свой «офис», мы вышли в морозную темноту. Дом действительно оказался поблизости. Высокий, красивый, сложенный из белого кирпича, он был в идеальном порядке, и было совершенно не понятно, почему никто не живет в таком отличном доме. Старик отпер дверь ключом, покопался в счетчике, вкрутил пробки, а, когда мы вошли в комнату, щелкнул под потолком выключателем. Вспыхнул свет. Комната казалась жилой. Люстра в три рожка заливала пространство ярким электрическим светом. В комнате были остатки мебели: стол посередине, диван у стены, металлическая кровать и даже старый советский телевизор на тумбочке.
— Другие комнаты пустые, всю мебель перенесли сюда. Так что вы здесь и размещайтесь, к печке поближе.
Он стал колдовать над каменной печью, сложенной к углу из кирпичей, и вскоре за железной заслонкой приветливо загудел огонь.
— Я вам из сеней дров принесу, так что до утра не погаснет.
Старик вышел из комнаты и довольно быстро вернулся с охапкой дров.
— В тепле они быстро оттают, — он сбросил дрова в углу, — вы в печь по одному-два подбрасывайте, вот и обогреетесь.
Я тем временем стала ходить по комнате. Здесь был даже сделан ремонт! Обои (золотистые, в синий цветочек) выглядели совсем свежими. Потолок побелен идеально, и даже не было ни одной трещины в полу! Прямо супердом — заходи и живи.
— Действительно, странно, что здесь никто не живет, — сказала я, вдоволь насмотревшись на комнату, — дом отличный.
— Людей у нас мало в поселке. Остались в основном старики. А старые люди привыкают к своему, их с места не сдвинешь. Вот и стоит пустым.
— А куда делись прежние жильцы?
— В город, наверное, переехали. Большинство молодых так сделали. А дом бросили. Кому его продашь здесь?
Внезапно яркое пятно в углу привлекло мое внимание. Я подошла ближе. Кто-то рисовал на обоях ярко-красным фломастером каляки-маляки — иначе не скажешь. Рисунок определенно был детским!
— Здесь жил ребенок! — улыбнулась я, — посмотрите, рисунок на стенке! И, похоже, ребенок маленький.
— Не знаю я, кто здесь жил, — старик покачал головой, — местные жители почему-то об этом доме говорить не любят, от них и слова не добьешься. А прежних жильцов я не застал. При мне он так и стоял пустой.
По комнате, между тем, стало разливаться приятное тепло, от которого заиндевелый воздух сразу стал сизым.
— Вот и тепло пошло, — прокомментировал старик. — Вы тут устраивайтесь, а завтра утром наш председатель приедет, с ним и про ваш монастырь поговорим.
С этими словами старик вышел, громко хлопнув за собой дверью.
— Да это же совсем просто, — оживился Макс, — ты помнишь, что старик сказал? Магазин через два дома! Можно ночью все купить. Я пойду куплю каких-то бутербродов — колбасу, хлеб, сыр. И водку. До утра как-то пересидим.
— Да куда ты пойдешь в ночь? — несмотря на то, что соблазн был очень велик, я все-таки попыталась остановить его. — Посмотри, какая густая тьма за окном! Фонарей здесь нет. К тому же, все время метет. Слышишь, как ветер воет? Метель усилилась. А если ты заблудишься, что мне тогда делать?
— Да что я, по-твоему, через два дома заблужусь или в темноте не дойду? Я же не маленький ребенок! Короче, я пошел. Сама же потом спасибо скажешь!
И, завернувшись плотнее в шарф, Макс вышел из дома в ночь.
Глава 15
Я отчетливо слышала, как за ним захлопнулась дверь. Усталость навалилась на меня чугунной плитой, глаза слипались. Я решила, что пока Макс вернется, немного полежу, и улеглась прямо в верхней одежде на уютный мягкий диван. Веки упали, как только я прислушалась к завываниям ветра. Потом наступила темнота.
Как я ни устала, какой разбитой себя ни чувствовала, все же это резкое и внезапное наступление темноты страшно меня встревожило. Я села на диване, широко раскрыв глаза, и сразу же утонула в сплошной, навалившейся темноте, перебиваемой отблесками огня из приоткрытой заслонки в печке. Света не было. Люстра не горела. Но я же не выключила свет!
Страх, безумный, парализующий страх придушил все мысли и чувства, схватил за горло. Несколько секунд я дрожала, боясь встать. Но Макс не возвращался. Похоже, задерживался. Нужно было что-то предпринять. Здравый смысл с трудом взял верх над страхом, и я двинулась к выключателю.
Я щелкала выключателем достаточно долго, но света не было. Очевидно, выбило пробки. Как ни странно, но эти щелчки меня успокоили. Удивительно было, что в доме, за которым никто не следил, свет вообще зажегся!
Абсолютно успокоившись, я вернулась к своему дивану и уютно свернулась клубком. Сама не заметила, как быстро погружалась в настоящее сонное оцепенение. Усталость, возможность прилечь, темень — все это способствовало тому, что я очень быстро заснула.
Но очень скоро я поняла, что это был не совсем обычный сон. Почувствовав безумную тяжесть во всем теле: руки, ноги словно налило свинцом, и, закашлявшись, я вдруг начала задыхаться. Через несколько минут меня отпустило, но тут же я насторожилась: мне вдруг показалось, что в комнате есть еще кто-то. Я чувствовала на своей спине пронизывающий, обжигающий взгляд чужих глаз, и этот взгляд не сулил мне ничего хорошего.
— Кто здесь? — обернувшись, я громко крикнула, но в комнате, конечно, никого не было. В печке привычно гудело пламя. Привыкшие к темноте глаза различали практически все — в комнате никого не было.
Резкий стук вырвал меня из сонного забытья. Сначала я подумала, что это взорвалось в огне полено, но потом поняла, что кто-то очень сильно стучит в окно, я даже различила белую человеческую руку.
Поднявшись с дивана, я подошла к окну и отворила одну створку. За окном стояла полная молодая женщина лет 30–35, в пуховом платке, которым она замотала голову. Лицо ее было плоским, будто вогнутым с огромной темной родинкой почти во всю щеку.
— Ну, как вы устроились на ночлег? — бойко спросила женщина.
— Спасибо, все в порядке, — сонная, я не очень понимала, кто она, зачем пришла под окно.
— Ну и славненько! А то меня послали спросить.
— Спасибо, все в порядке. Только света нет.
— Ну, это понятно, что нет. Здесь никогда ничего не работает, — женщина рассмеялась, но это был какой-то странный смех. Я отчетливо различала в темноте блеск ее глаз — она словно играла какую-то роль. Только глаза ее не смеялись.
— Они важные, правда. Самые важные, — женщина мотнула головой, — только это ни ткань. Никакая ни ткань. Сама поймешь со временем.
— Вы о чем? — я вся похолодела изнутри.
— О твоем сне! Думаешь, не знаю? Я по бабке — вещунка! Все твои мысли вижу.
— Я не понимаю…
— А ты к этому идешь. Когда узнаешь, спасешься, если все правильно сделаешь. Ты похожа на меня, но я не ты. Я вечно жить буду. А ты помни… помни… Это не ткань. Посмотришь потом… Я кое-что тебе оставлю. Сделаешь, как надо. Прощай.
Внезапно у меня потемнело в глазах, и я почувствовала, что куда-то падаю. Вцепившись в подоконник, наклонила голову, и приступ дурноты быстро прошел. Когда же я подняла голову, никакой женщины рядом со мной не было.
Как быстро она ушла! И о чем она говорила со мной? Что пыталась сказать? Вдруг я увидела за окном какой-то предмет. Это был кухонный нож для разделки мяса с металлической ручкой. Холодный металл больно обжег мои пальцы. Я вскрикнула, и нож выпал из моих рук за окно, в снег. Я не собиралась его искать. Этот жуткий нож напугал меня до смерти. Все еще не понимая, что происходит, я вернулась на диван и тут же погрузилась в обычный сон без всяких сновидений.
Проснулась я от ярких солнечных лучей, бьющих в середину комнаты. Огонь в печке совершенно погас, я ведь не поддерживала его. Несколько минут вот так сидела, пытаясь понять, что со мной произошло, где я нахожусь. Потом подскочила как ужаленная: ведь в комнате не было Макса! Где же Макс?
Громко позвав его по имени, ответа я не услышала. Вне себя от ужаса я выбежала из дома на засыпанную снегом сельскую улицу. Снег ярко блестел в лучах раннего утреннего солнца, болью отзывался в глазах. К моему удивлению, дом, где я провела ночь, оказался на улице последним и стоял как бы на отшибе. В темноте мы этого не заметили.
Быстро побежав по улице, я вдруг увидела темную шатающуюся фигуру, ходившую вокруг другого дома. Это был Макс! Увидев меня, Макс разрыдался. Сквозь рыдания он рассказал, что не смог найти обратную дорогу. Магазин нашел, продукты и водку купил, а вот обратно дорогу к дому найти не смог. Всю ночь ходил какими-то кругами. Ел и пил, ходил, ел и пил, съел всю еду и выпил бутылку водки. Потом просто перестал понимать, что происходит.