Игорь Лебедев

Формула алхимика

Глава 1

Мадам Энтеви

Дрожащий свет керосинки, ограниченный большим бордовым абажуром, выхватывал из полумрака лакированную поверхность круглого стола, над которым зависло кольцо сцепленных рук.

— Близится срок… — раздался глухой, слегка грассирующий голос мадам Энтеви — грузноватой женщины, облаченной в чалму и черную хламиду; ее глаза были прикрыты, а лицо походило на посмертную гипсовую маску. — Энергия лучей Ориона просветит сознание… Тот, кто уцелеет, станет посвященным шестой расы. Именно он совершит Преображение…

Сообщение о визите в Петербург непревзойденной медиумистки мадам Энтеви появилось пару недель назад сразу во всех газетах. В журнале «Ребусъ» вышла статья на три разворота с подробным изложением невероятной биографии легендарной француженки с примерами особо значимых достижений. Помимо разговоров с душами умерших, мадам Энтеви славилась способностью материализовывать различных существ посредством источаемой из собственного тела эктоплазмы. В «Ребусе» были приведены фотоснимки, на которых весьма отчетливо различался не до конца сформировавшийся фантом бородатого мужчины в чалме и белых покрывалах, представлявшийся присутствующим Бьеном Боа. «Это было теплое, очевидно со своим кровообращением, физиологическими процессами (в частности, дыханием) тело, обладавшее индивидуальностью и волей, отличной от воли медиума, другими словами, новое человеческое существо! Это, несомненно, чудеснее всех чудес», — описывал фантом французский ученый Шарль Рише,^[1] ведший наблюдение за медиумом на вилле Кармен в Алжире.

Мадам Энтеви пообещала дать в российской столице только три сеанса. Цены кусались. Однако после репортажа в «Ребусе» о первом сеансе оставшиеся билеты были раскуплены уже к полудню. Из заметки следовало, что в медиумическую мадам вне всяких сомнений вселялись подлинные души усопших, ибо знать такие мелкие детали, такие интимные подробности своей земной жизни никто, кроме них, решительно не мог.

Спустя неделю, в пятницу вечером, счастливчики собрались на второй сеанс в меблированных комнатах дома Агатовой в Гусарском переулке. Стол находился внутри шатра, образованного бордовыми бархатными полотнами ткани, поднимавшимися от пола к потолку, где сходились в единую точку над столом. Оттуда спускался шнур с большим абажуром, покачивавшимся над столом. Ни стен, ни окон, ни дверей видно не было.

Раздавались таинственные звуки, похожие на звон хрустальных колокольчиков, к которым подмешивался какой-то неясный скрип и постукивание.

Сеанс близился к завершению. Генеральша Сторожева уже успела испросить совета у покойного супруга, ехать ли ей одной на воды; дух генерала поездку благословил, а также поведал, что колечко, которое недавно пропало, на самом деле закатилось за часы на каминной полке — там и следует поискать.

— Есть часы! — просияла генеральша, обращаясь к собравшимся. — Тяжеленные, с места не сдвинешь: два пуда, не меньше. В гостиной стоят.

По просьбе банкира Калмана Натановича Герберга потревожили дух Майера Ротшильда — основателя банкирской династии, пользующейся непререкаемым авторитетом у финансистов всего мира вот уже более ста лет, с той поры, как он принялся обменивать монеты германских княжеств в своей франкфуртской лавке, из которой и вырос его первый банк. Услышанный неделю назад путаный рассказ золотопромышленника Ротова о неблагоприятных финансовых прогнозах, полученных на первом сеансе от духа Блаватской,^[2] вызвал у Калмана Натановича сильное беспокойство: купец уверял, что звезда теософии посоветовала ему сворачивать дела в России и срочно вывозить золото с приисков — куда угодно, но лучше в Лондон. Ротов уже заказал контрабандный канал в Китай, чтобы оттуда двинуть через Гонконг к берегам туманного Альбиона. Свести дело на шутку у Герберга так и не вышло: купец явно поверил покойнице: «Вы же понимаете, она сестра министра финансов, Витте,^[3] просто так болтать не станет — ей явно открыто большее».

Последним оставался профессор Горский. Он, как и купец Ротов неделей ранее, пожелал говорить с госпожой Блаватской — великая ученица белого братства тибетских махатм пользовалась на сеансах повышенным спросом. На сей раз старушка долго не подавала признаков присутствия. Пот крупными каплями катился по мясистому лицу медиумической мадам, казалось, она едва удерживается, чтобы не свалиться со стула. Наконец француженка начала бормотать какую-то мантру на санскрите, а потом уведомила о скором преображении человечества. Присутствующие благоговейно молчали.

— Чего не хватает в моей формуле? — выкрикнул профессор и подался вперед.

В этот момент стол медленно поднялся над полом не менее чем на фут и начал плавное вращение. Левитация мебели произвела сильнейшее впечатление на собравшихся. Раздались всхлипы и возгласы. Мадам Энтеви оставалась неподвижной, но от величайшего напряжения затряслась мелкой дрожью. Такой же дрожью задребезжали и чашечки на столе, из которых гостей угощали особым индийским чаем.

— Рецепт истинной сомы утрачен… — глухо произнесла она, повинуясь духу великой теософши. — Его нет ни в книгах, ни в преданиях. Даже великие раджи получают ложный сок.

— Пожалуй, нам пора заканчивать… — прошептал раскрасневшийся штабс-капитан, пытаясь сохранять присутствие духа.

— Где? — воскликнул профессор. — Где взять рецепт подлинного сока?

— Омммм… — загудела низким голосом мадам Энтеви. — Ваджра-саттва-сама-я, ваджра-саттва-твено-па, бхава ману-пала-я, татхагата-ваджра-саттва… оммммм…

Горский вырвал руки из медиумической цепи, схватил со стола приготовленный карандашик и принялся записывать слова мантры в миниатюрную книжечку, обтянутую вишневым бархатом.

Глава 2

Труп во дворе дома 119

Чиновник сыскного отделения третьего участка Спасской части Илья Алексеевич Ардов осматривал стены арки, ведущей во двор дома 119 по набережной Фонтанки. Под сводами было темновато. Старший дворник Сидоров водил фонарем, освещая участки, на которые устремлял взор сыщик. Стены были обильно покрыты пятнами крови, стекшей струйками вниз; имелись следы рук. Темнели пятна и на земле. Илья Алексеевич поднял с земли студенческую фуражку, повертел. Эмблемы не было.

Ближе к выходу во двор навзничь лежал труп молодого человека в старом офицерском кителе без погон, гимназических брюках и сандалиях. Голова была неестественно откинута в сторону, руки сжимали горло, рассеченное одним порезом от уха до уха. Гимнастерка на груди вся пропиталась кровью. У изголовья молча стоял городовой и смотрел в сторону.

Криминалист Жарков поднялся от трупа и подошел к Ардову, указав на стену в том месте, где начинались кровавые потеки.

— Полоснули здесь, — начал он реконструкцию происшествия. — Убийца того же роста, что и жертва, — не ниже пяти футов четырех дюймов. Вероятно, поджидал на этом месте. Дождался, пока пройдет мимо, подскочил сзади и махнул.

Жарков показал, каким движением преступник нанес смертельную рану.

— Сопротивления не было. Убийца перерезал яремную вену, так что парень истек кровью буквально за мгновенья. Сделал пару шагов и… — Петр Павлович кивнул в сторону тела.

— Почему вы думаете, что ждал? — возразил Илья Алексеевич. — Преступник мог двигаться следом, а здесь нагнал.

— Если бы нагонял, жертва наверняка обернулась бы на шум. Такой чистой линии не получилось бы.

Криминалист провел ногтем большого пальца по своей шее, показывая, какой разрез был сделан на шее молодого человека.

— Ну, или были знакомы и шли вместе, — продолжил размышления Илья Алексеевич и наклонился, приметив что-то любопытное у себя под ногами.

— Пожалуй, возможно и такое, — согласился Петр Павлович. — Если полностью доверял спутнику, то мог и не придать значения маневру. Шли, беседовали…

Ардов поднял с земли и протянул коллеге дамскую шпильку с миниатюрным перламутровым цветком. Тот повертел ее в руках.

— Хм… Бог знает, сколько она здесь пролежала, Илья Алексеевич, — усомнился он, но все же извлек из кармана бумажный конверт и опустил в него улику.

Ардов подошел к бездыханному телу.

— Края пореза удивительно ровные, — отметил Петр Павлович, подойдя следом.

— Очень острый нож?

Криминалист пожал плечами:

— Не исключал бы и бритву. Трахея рассечена на редкость чисто.

— Выходит, убийца готовился заранее.

— Да уж, аффект не просматривается.

Сыщик обернулся к старшему дворнику и кивнул на труп:

— Вы его знаете?

— Никак нет! — с готовностью откликнулся бородач. — Не наш жилец.

— И не встречали?

— Не припомню, ваше благородие.

Ардов обратил вопросительный взгляд к городовому, тот отрицательно помотал головой — тоже не знает.

За спинами чинов полиции раздался грохот подводы, прибывшей под предводительством рыжебородого околоточного надзирателя Свинцова.

— Прикажете грузить, ваше благородие? — бодро справился он.

— Грузите.

Илья Алексеевич передал околоточному найденную фуражку и отправился осматривать двор вместе с Жарковым.

— Что ж ты, еловая душа, такие происшествия у себя допускаешь? — тут же насел Свинцов на старшего дворника, одновременно давая знак городовому и еще паре мужиков из домовой обслуги, стоявшим поодаль в ожидании команды к погрузке.

— Небывалое дело, господин околоточный надзиратель!

— За что ж мы тебе медаль давали? — не унимался Свинцов, находивший некоторое спасение от скуки, стращая старика. — Мы тебе медаль, а ты нам — пожалуйста: жмура при всем параде. Хороша благодарность. Ох и расстроится Евсей Макарыч… Ох и будет кричать… «Зачем же мы Даниле Аристарховичу медаль дали? — будет кричать. — Лучше бы Авдей Гаврилычу из 36-го дома дали! У него, поди, жмуры по подворотням не валяются. У него, поди, порядок в хозяйстве»…

— Прошу заметить, первый раз за тридцать шесть лет беспорочной службы! — не различив шуточного тона околоточного, дрогнувшим голосом взялся оправдываться старший дворник.

— Что же, что тридцать шесть, — гнул свое Свинцов, пряча улыбку в бороду. — Авдей Гаврилыч, поди, жмуров у себя не разбрасывает, от него такого не жди.

— У Авдей Гаврилыча третьего дня драка во дворе была! — заступился за своего начальника младший дворник, привлеченный к погрузке. — У них там водопроводчик жильца избил!..

Общими усилиями тело было перенесено на дубовые доски подводы, которые извозчик предварительно застелил клеенкой.

Глава 3

Напрасное пирронизирование

На обед Ардов отправился к княгине Баратовой, которая обожала крестника и требовала ежедневных визитов. По заведенной традиции прием пищи сопровождался музыкой, вытекавшей из шкатулки-аристона, ручку которой торжественно вращал старик-лакей в расшитой ливрее. Испещренные дырочками латунные диски в бумажных конвертах Баратовой регулярно присылала по почте швейцарская компания «Ehrlich Brevete», наладившая перфорированную запись последних музыкальных новинок Европы.

Анастасия Аркадьевна нуждалась в мнениях крестника по обширному кругу вопросов. Для начала обсудили предстоящий костюмированный бал английской знати в резиденции герцогини Девонширской на Пикадилли по случаю бриллиантового юбилея правления королевы Виктории. Фантазии англичан можно было позавидовать: барон Адольф фон Андре намеревался предстать в образе Бенвенутто Челлини, лорд Георг Родней пообещал облачиться в костюм короля Артура, а баронесса фон Андре решила нарядиться Дездемоной.

— Прекрасная идея, вы не находите? — справилась княгиня у гостя. — Надо бы посоветовать государыне. Между прочим, она без ума от старинных костюмов московского двора — все эти меха, кафтаны, жемчуга и самоцветы…

— Пожалуй, ей бы пошел костюм Марьи Ильиничны,^[4] — согласился Ардов, вспомнив иллюстрации Соломко^[5] к «Сказке о царе Салтане» для издательства Суворина.

— Государыня не прочь восстановить некоторые обряды тех времен, — слегка понизив тон, секретным голосом добавила Анастасия Аркадьевна.

— Через пять лет будет 290-летие дома Романовых, — поддержал Илья Алексеевич. — Прекрасный повод нарядиться в стрельцов и сокольничих.

Княгиня пришла в совершеннейший восторг от идеи маскарада при русском дворе и еще долго фантазировала, в каком костюме мог бы органично смотреться ее гарнитур из массивных изумрудов.

Далее коснулись вопроса целесообразности приобретения в конюшню гигиенически-экономического аппарата для кормления лошадей овсом производства фабрики проволочных изделий братьев Млынарских и обменялись мнениями насчет объявленной в «Ниве» подписки на 12 томов Боборыкина.^[6]

— Писатель этот значительный, — размышляла вслух Анастасия Аркадьевна, — самим Толстым ценимый… Думаю, такого надо иметь в библиотеке. К тому же ведь это именно он ввел у нас понятие «интеллигенция». Вы как его понимаете? — ошарашила она собеседника непредсказуемым скачком мысли.

— Подразумевается некоторая образованность, — начал Илья Алексеевич под одобрительные кивки княгини. — И, пожалуй, такой взгляд на положение вещей, при котором предметом беспокойства выступают прежде всего интересы угнетенных.

— Прекрасное определение! — похвалила крестника Анастасия Аркадьевна и перешла к обсуждению слухов о девальвации и грядущих страшных потрясениях во всех денежных и хозяйственных делах империи из-за подготовленной Витте денежной реформы.

— Откровенно говоря, опасности снижения покупной цены кредитного рубля я не вижу, — поделился мнением Ардов. — При переводе денежной системы на золотой стандарт каждый рубль получит выражение в определенном количестве золота, а серебряная и медная монеты останутся разменными. При такой крепкой привязке к золоту обесценивание денег теоретически кажется невозможным. Если только само золото почему-либо не утратит свою цену. Но это невозможно, потому что его мало.

Наконец, Анастасия Аркадьевна вспомнила и про свой визит недельной уже давности к французской прорицательнице мадам Энтеви, о котором все никак не удавалось поговорить с крестником. Ардов ощутил во рту неожиданные кисло-сладкие ноты тамаринда^[7] и с удивлением взглянул на картофельный рулет с грибами, вкус которого до этого казался вполне уравновешенным по части специй.

— Я считаю, что современное возрождение оккультических знаний на научных началах достойно всякого поощрения, — начала Анастасия Аркадьевна, явно напитавшись мыслями по данному вопросу из последнего номера «Ребуса». — Наконец-то современные ученые начинают мало-помалу обнаруживать всю вопиющую несправедливость порицательного отношения к таким явлениям, как магия и алхимия.

Княгиня прервалась в ожидании реакции. Ардов невозмутимо поглощал пишу.

— Вы не представляете, какие чудеса она вытворяет! — продолжила хозяйка, вернувшись к крабу с черной смородиной и баклажанами, обжаренными в квасе. — Баронесса фон Крюденваль желала узнать у покойного супруга, не оставил ли он после себя каких-нибудь тайных вкладов.

— Оставил? — осведомился Илья Алексеевич, понимая, что молчание не пройдет.

— Нет! — с некоторым вызовом ответила княгиня.

Илья Алексеевич даже растерялся. Он совершенно потерял направление сюжета и всерьез заинтересовался парадоксальным ходом мысли рассказчицы.

— Однако же он вспомнил, что незадолго до смерти получил сто рублей в уплату карточного долга, — насладившись произведенным впечатлением, наконец сообщила Баратова.

— Неужели мадам Энтеви материализовала эту ассигнацию?

Ардов знал, что Баратова обладает отменным чувством юмора, и потому нередко позволял в общении с ней ироническую интонацию. Княгиня ценила это свойство крестника и охотно подыгрывала, выбирая реакцию по настроению, — когда не замечала, представляясь глупышкой; иной раз показывала обиду, как делают обычно дамы, склонные к манипулированию кавалером; в другие же моменты демонстрировала такую острую реакцию, что Илья Алексеевич, совершенно обескураженный, не находился с ответом.

— Представьте себе, Илья Алексеевич! — отозвалась княгиня. — Не в прямом смысле, конечно. Хотя я бы и не удивилась, поскольку мадам Энтеви умеет материализовывать различных существ и предметы посредством источаемой из собственного тела эктоплазмы. Но в данном случае барон поведал супруге через медиума, что сунул ассигнации под горшок с магнолией на жардиньерке у себя в кабинете — да и забыл.

— А на том свете вспомнил? — усомнился Ардов.

— Вы напрасно пирронизируете,^[8] Илья Алексеевич, — предвкушая победу, предупредила Анастасия Аркадьевна, — и сейчас будете посрамлены: после сеанса баронесса не поленилась заглянуть под горшок. И что вы думаете?

— Неужели нашла?

— Нашла. Четыре двадцатипятирублевых билета! Лежали целехоньки и ждали своего часа.

— Невероятно, — согласился Ардов и начал выбираться из-за стола.

— Я полагаю, полиции давно пора взять на вооружение последние достижения оккультической науки. Вы должны непременно посетить эту мадам Энтеви и составить личное мнение о ее способностях.

— Анастасия Аркадьевна, я не могу, у меня — труп! Мне убийцу надо искать.

— Ну вот у духа и спросили бы, — не отступала княгиня. — Остался единственный сеанс! В эту пятницу.

Глава 4

«Неудача — мать гения»

В третьем участке Спасской части текла размеренная жизнь — чины полиции принимали жалобы от пострадавших обывателей и оформляли задержания нарушителей законных требований властей. Большая часть таковых томилась в кутузке по причине беспаспортности. У которых паспорт имелся, но был просрочен, дожидались тут же отправки на родину по этапу.

Каждый переживал задержание по-своему. Простодушный хохол, прибывший в столицу для подачи какого-то неотложного прошения да прямо из присутствия угодивший в участок, сокрушался, что государству теперь придется расходовать на его отправку казенные средства, не говоря уж о том, что сам бы он доехал быстрее. Сидевший же рядом с ним бродяга, напротив, был вполне доволен задержанием, которое, как он признался, совершилось с ним уже в седьмой раз.

— Без паспорта хорошо, — потягивался он на лавке, мечтательно глядя в потолок, — заберут, накормят, одежонку дадут… С паспортом-то — хоть с голоду ложись помирай… Ты, дядя, не горюй — денька три посидим, отдохнем, поправимся… Потом в пересыльную отвезут…

— А там чы довго?^[9] — насторожился хохол.

— Да недельки две подержат… А то и месяц… Армяк дадут, хороший, новый… Зимой — полушубок, валенки… Когда на место доставят, спросят: «Отдаешь шубу?» А зачем отдавать-то? Нет, мол, не отдам. Ну, и оставят тебе… Тут же на рынок, выручишь рубля три — если за армяк, а за шубу и пять можно, и обратно сюда, за новой шубой. Только тем и живу…

Хохол грустно вздохнул.

В приемной зале перед толстым полицейским чиновником Облауховым сидел на стульчике плюгавый мужичок в причудливом костюме монашеского покроя с жидкой бороденкой и выражением высшего благочестия, сильно контрастировавшим с явными признаками распутной жизни на лице. Стол был завален кучей вещественных доказательств обманного промысла: пузырьки с «иорданской» водой, щепки с «креста Господня», покрывала на гробы, образки и прочие священные предметы.

— Откуда добро, господин схимник? — спросил Облаухов, приготовившись заносить признания в протокол.

— Привезены мною из священного града Иерусалима, — смиренно молвил монашек.

— Ты ж говорил, что с Афона пришел.

— И там был, — не теряя достоинства, кивнул паломник. — Подвизался в исихастском делании.

Покопавшись в бумагах, Облаухов разыскал заявление купца Кораблина, из которого следовало, что означенный господин в монашеском облачении, представляясь отцом Ермогеном, вымогал три рубля в обмен на благословение лавки и обещания безубыточной торговли.

— В противном же случае угрожал заживо отпеть, — окончил он зачитывать показания потерпевшего. — Было?

— Напрасное заушение,^[10] — ответил божий человек. — Оный купец меня сам в лавку заманил, потому как по моей праведности благодать и на других преизобильно истекает. Желал, нечестивый, через меня торговые дела свои исправить.

— Благодать? — хихикнув, уточнил Облаухов.

Монашек невозмутимо кивнул.

— Это ж когда на тебя благодать снизошла, Лейкин? — раздался голос околоточного надзирателя Свинцова, который хотел было прошмыгнуть к чайному столу в общей зале, но зацепился взглядом за знакомое лицо. — Наверное, когда со службы за пьянство погнали?

Смиренно-возвышенный вид монаха враз поблек. Он весь как-то обмяк и скукожился.

— Ишь ты, вырядился, — продолжил околоточный, — палку себе нашел.

Иван Данилович кивнул на посох с железным набалдашником в руках задержанного.

— Не понимаю, о чем глаголешь, сын мой… — на всякий случай промямлил мошенник упавшим голосом.

— Пиши, Константин Эдуардович, — обратился Свинцов к полицейскому чину, — бывший писарь конторы от строений Его Императорского Величества домов и садов Лейкин Кузьма Пантелеевич, изгнан со службы вследствие грубой распущенности и бездельничества.

Обличив жулика, специализировавшегося, как выяснилось, главным образом на «изгнании бесов» из приказчиков Сенного рынка, Свинцов прошел в общую залу, где свободные от дел стражи благочиния дули чай у подоконника.

Старший помощник пристава штабс-капитан фон Штайндлер принимал за своим столом генеральшу Сторожеву. Старушка явилась в участок, чтобы отозвать поданную три дня назад, в четверг утром 15-го дня сего месяца, жалобу в связи с пропажей колечка с изумрудом, которое преподнес ей незабвенный супруг незадолго до смерти по случаю юбилея свадьбы. Как выяснилось, колечко нашлось, что не могло не обрадовать старшего помощника пристава, так и не успевшего за прошедшее время начать расследование пропажи. Местоположение драгоценности сообщил сам покойный супруг, с духом которого генеральша имела возможность вступить в контакт на недавнем медиумическом сеансе в салоне мадам Энтеви.

Проходивший мимо стола Ардов на секунду остановился, внезапно ощутив во рту волну тамаринда. Вернувшись в памяти назад на несколько мгновений, он догадался, что кисловатый привкус вызвало прозвучавшее имя медиумической мадам, о которой с таким восторгом только что за обедом отзывалась княгиня Баратова.

— Велел посмотреть за часами на каминной полке, — продолжала между тем генеральша. — А у нас и правда стоят такие, в виде кентавра, золоченые.

— Так… Когда это было? — невесть зачем решил справиться фон Штайндлер.

— Дык на следующий день, как пропало, — с готовностью доложила посетительница. — В пятницу! Тем же вечером велела сдвинуть эту тяжесть, и представьте! — колечко именно там и обнаружилось!

Женщина приложила платочек к влажным глазам. На пальчике блеснул изумруд в изящной оправе.

— Так, стало быть, закрываем дело? — на всякий случай уточнил старший помощник, едва скрывая радость от того, что преступление раскрылось само собой и теперь может быть представлено в отчете как результат исключительного усердия и беспримерного служебного рвения.

Генеральша кивнула:

— Точь-в-точь как предрек дух Александра Федоровича…

Илья Алексеевич двинулся далее, в прозекторскую, где Жарков заканчивал осмотр утреннего трупа, и последнюю фразу генеральши, наверное, уже и не слышал.



— Видите эти пятна? — указал криминалист на руки покойника на секционном столе. Ардов подошел ближе. — Это ожоги. Такие можно получить в ходе химических опытов.

Илья Алексеевич посмотрел на бурые участки через лупу.

— А это, — Жарков протянул книжку с потертой обложкой, — было заправлено сзади за ремень.

На потертой обложке можно было разглядеть название: «Альбрехтъ фонъ Герцееле. Происхожденіе неорганическихъ веществъ».

Ардов полистал.

— Это, кажется, о химии?

— Да, любопытное издание, — отозвался Петр Павлович, не переставая звенеть стеклом в настенном шкафчике, где в плоскодонной колбе хранилась бурая жидкость с острым запахом. — Автор весьма убедительно излагает, как растения могут превращать фосфор в серу, а магний в кальций. Трансмутация, одним словом.

Помимо всяких формул, накорябанных карандашом на полях, Илья Алексеевич обратил внимание на афоризм, записанный, судя по всему, рукой убитого на странице 33.

— «Если не верить в себя самого — нельзя быть гением», — прочел он вслух.

Опрокинув в себя пробирку Вюрца с бурой жидкостью, Жарков на мгновение замер, потом крякнул и обернулся. Его щеки тронул румянец, взгляд сделался маслянистым.

— Что вы сказали? — улыбнулся он нездешней улыбкой.

— Это, кажется, Бальзак? — не обращая внимания на привычные манипуляции с колбами, предположил Ардов и пролистнул еще несколько страниц.

Обнаружилось еще одно высказывание:

— «Неудача — мать гения». Хм, автора не припомню.

Жарков подошел к сыщику и молча уставился в надпись.

— Может, конечно, это совпадение, — наконец медленно и с некоторым удивлением проговорил он, — но эти изречения любил повторять один профессор, который читал нам в гимназии курс по химии.

Глава 5

Он больше не преподает

Жарков наотрез отказался следовать в альма-матер, не заглянув по пути в ресторанчик на Садовой, где в одном из залов была налажена система быстрого самообслуживания. Двигаясь вдоль стойки с умопомрачительным количеством готовых к употреблению яств, Петр Павлович остановил выбор на бутерброде с бужениной, но, подойдя для расплаты к буфетчику за стойкой, не выдержал и выхватил из верхнего ряда уже наполненную рюмку с крепительным напитком. Илья Алексеевич ограничился пирожком с брусникой.

Принятая порция зубровки и общая гастрономическая обстановка всколыхнули в памяти Жаркова обстоятельства первого своего посещения ресторана, которое состоялось как раз по случаю окончания последнего экзамена в гимназии — той самой, куда он взялся сопроводить Ардова.

— Решили всей компанией поехать в ресторан Зоологического сада, — ударился он в воспоминания, погрузившись в коляску и указав извозчику адрес. — Во-первых, это было вроде как за городом, во-вторых, там было варьете, а в-третьих, ресторан там считался недорогим.

Грохот колес по булыжной мостовой заглушал половину слов рассказчика, но Илья Алексеевич решил не переспрашивать, воспринимая голос спутника скорее как род мадригала.^[11]

— Надо сказать, что визит такого рода был для нас делом необычным, мы понятия не имели, как подступиться. Встали у входа и шагу не смеем ступить. Помолчали, пошли гулять по саду — считать наши капиталы. Выяснили, что на праздничный ужин можем пустить по два рубля на человека. Хватит ли? Бог весть. Пошли обратно в ресторан. Метрдотель тут как тут — в смокинге, с бантиком. «Что вам угодно, молодые люди?» Ну, объяснили ему, так, мол, и так, первый раз… «Все, — говорит, — устроим в лучшем виде, только скажите, сколько вас человек и какую сумму планируете ассигновать на празднество». Ну, сказали ему. «Возвращайтесь, — говорит, через полчаса». Пошли, стало быть, еще погуляли. Возвращаемся — мать честная! — испугались даже — длиннющий стол и весь уставлен как в сказке: бутылки, закуски, фужеры. Думаем: не ошибся ли? Как бы еще денег не потребовал. Но оказалось, всё было предусмотрено в пределах наших капиталов. Понятно, что портвейны были дешевые, шампанское суррогатное, закуски тоже не из дорогих. Но до чего ж красиво было подано! Какие этикетки на бутылках, какое оформление блюд…

Жарков даже причмокнул, вспоминая, как он уминал котлету, конфузливо посматривая на эстраду, где высоко поднимала ноги полуголая шансонетка.

Гимназия располагалась по 1-й Роте Измайловского полка, во флигеле домовладения братьев Тарасовых. У младших классов занятия как раз закончились, поэтому по коридорам носились мальчишки в черных тужурках, затянутые в лакированные ремни. Из зала доносились звуки гимназического хора и духового оркестра — репетировали кантату для предстоящего праздника.

— Горский? — переспросил старичок в синем форменном сюртуке с белой бородкой, столкнувшись на выходе из комнаты для учебных пособий с двумя господами; в руках у него был макет додекаэдра.^[12] — А вы по какому поводу интересуетесь?

— Евгений Янович, я Петр Жарков, выпускник вашей гимназии, — попытался расположить к себе учителя криминалист. — Вы читали у нас математику и геометрию.

— Ах, Жаркоо-о-ов… — старичок прищурился. — Это вы мне бюст Декарта расколошматили?!

Ардов досадливо сжал губы — как видно, Петр Павлович оставил по себе в гимназии не лучшую память.

— Не я, а Сорокин! — мгновенно отозвался Жарков голосом провинившегося ученика. — Причем пострадал только нос.

— Нос пострадал у Томского! — строго указал старичок и двинулся по коридору.

— Евгений Янович, я защищался!

— А у Декарта — и нос, и подбородок, и прическа… — продолжил обвинительную речь математик. — Пришлось заменить Паскалем. Вы осознаете разницу?

— Конечно!

Профессор остановился и обернулся в ожидании ответа.

Жарков набрал воздуху в легкие и замер, послав Ардову взгляд с мольбой о помощи.

— В отличие от Декарта, Паскаль не признавал всемогущество разума, утверждая, что не только разум, но и чувства также дают человеку познание истины — каждое в своей области, — пришел на помощь Илья Алексеевич, мысленно отыскав нужную страницу в «Исторіи математики отъ Декарта до середины XIX столѣтія».

Преподаватель оглядел незнакомца со снисходительным интересом, однако уловил в ответе явную попытку превознести Паскаля, которого, очевидно, недолюбливал.

— Скажите еще, что сердце — орган познаний, — проворчал он.

Вокруг стоял гвалт. Один младшеклассник, разбежавшись, проскользил на ранце по паркету и врезался в Жаркова, едва не сбив с ног.

— Пиноретов! — окрикнул гимназиста старичок.

Тот вскочил, быстро поклонился, изображая раскаяние, и помчался дальше, оглашая коридор воинственными возгласами.

— Так что профессор Горский? — позволил себе вступить в разговор Ардов.

— Он больше не преподает, — старичок продолжил путь по коридору.

— Умер?

— Вот еще, — фыркнул математик. — Он моложе меня на пять лет!

Не исключено, что старик воспринимал себя местным Декартом, а бывшего коллегу недолюбливал именно как разрушителя основ.

— Господин Горский всецело увлекся, как вы изволили выразиться, познанием истины… — в голосе Евгения Яновича проступили нотки обиды и даже раздражения. — Не мне судить, но, по-моему, этот процесс повлиял на него не лучшим образом.

Он остановился у двери в класс. Гимназисты сновали туда-сюда, с любопытством поглядывая на незнакомых посетителей. Раздался звук ручного колокола, который, шаркая по коридору, тряс над головой школьный сторож, как две капли воды похожий на Сократа. Звон давал сигнал к началу урока. Евгений Янович обозначил поклон, намереваясь завершить беседу и пройти в аудиторию, но Ардов проявил настойчивость:

— Где мы можем его найти?

— С квартиры он съехал еще полгода назад. Безвылазно торчит у себя в лаборатории. Это где-то за Обводным каналом.

— Нельзя ли получить точный адрес?

— Понятия не имею! Никаких контактов мы не поддерживаем. Он пытался было слать мне письма с просьбами предоставить некоторые реактивы, но эти прошения были оставлены без ответа.

— Простите, — не унимался Ардов, чувствуя, что все более раздражает своенравного старика, — вы сказали «письма»? Очевидно, на конвертах был указан обратный адрес?

Учитель поморгал, не понимая, куда клонит визитер.

— У вас не остались эти конверты? — уточнил вопрос Жарков.

— Возможно, валяются где-то в столе, — пожал плечами математик.

— Евгений Янович, вы не могли бы посмотреть?

— Постараюсь. Зайдите через пару дней.

— Необходимо прямо сейчас.

В голосе Ардова неожиданно обозначились столь безапелляционные нотки, что профессор с удивлением уставился на него:

— Господа, у меня урок. Эти башибузуки разнесут класс, если кто-то не возьмет над ними власть, — старичок кивнул за дверь, где бушевала молодая энергия.

— Класс я возьму на себя, — уверенно произнес Ардов и обернулся к Жаркову. — Петр Палыч, вы не могли бы сопроводить господина профессора к его кабинету?

Сыщик излучал покой и уверенность. Помолчав, Евгений Янович хмыкнул, сунул ему в руки додекаэдр и заложенный закладкой учебник Воинова «Прямолинейная тригонометрiя» и молча отправился к лестнице. Жарков поспешил следом, одарив Ардова взглядом, исполненным восхищения и поддержки. Сделав глубокий вдох, Илья Алексеевич ступил в аудиторию.

Глава 6

Пари

Шум на мгновение прекратился. На Илью Алексеевича устремились двадцать семь пар изучающих глаз. Он понимал, что, если не сумеет с первых же слов взять аудиторию в руки, шанс будет утерян безвозвратно.

— Предлагаю пари, — выпалил он.

Заявление вызвало интерес. Воспользовавшись выигранными мгновениями тишины, Ардов прошел к столу и опустил на него додекаэдр.

— Евгений Янович вернется через четверть часа. За это время каждый сможет получить по рублю, если сумеет меня обыграть.

Предложение вызвало явный интерес гимназистов. Илья Алексеевич жестом разрешил сесть. Воздух наполнился возбуждением.

— Человек любознателен, — начал он, стараясь скрыть подступившее волнение. — «Что?», «Откуда?», «Почему?» — эти вопросы волнуют его с древних времен. Память — один из предметов изучения человека. Пожалуй, это самая долговечная из наших способностей. Смею утверждать, что память не является отдельной, самостоятельной функцией, но всецело связана с личностью, ее стремлениями и интересами. Человек не просто впитывает все, с чем сталкивается каждое мгновение своей жизни, но также трансформирует, преобразует полученные сведения в своей душе и уже в таком — переработанном — виде отправляет на хранение. Можно сказать, что без памяти человек не имеет прошлого, а лишаясь прошлого, утрачивает и собственное Я, утрачивает личность.

В классе почувствовалось шевеление — гимназисты явно не понимали, куда клонит незнакомый господин, и, кажется, готовились взбунтоваться.

— Вот почему так важно тренировать и улучшать свою память, — возвысил голос сыщик.

— А как насчет пари? — не выдержал кто-то из наиболее смелых.

— Ах да, пари, — как будто опомнился Ардов. — Я намерен продемонстрировать вам особые свойства памяти как пример, к которому стоит стремиться. Сейчас каждый из вас по очереди подойдет ко мне, назовет свое имя и положит на этот стол какую-нибудь личную вещицу — неважно что. По окончании я берусь назвать имя хозяина каждого предмета. Если ошибусь — плачу наличными, — Илья Алексеевич вынул бумажник и эффектным жестом бросил на стол. — Идет?

Класс возбужденно загудел: пари обещало явное обогащение.

— А что от нас? — продолжил переговоры все тот же смельчак.

Ардов раскрыл полученный от профессора учебник на заложенной страничке и прочел заголовок параграфа.

— А вы в таком случае обязуетесь к следующему уроку заучить на память параграф 64 — «Выражение тригонометрических функций углов косоугольного треугольника через его стороны», — предложил Илья Алексеевич, рискуя вызвать бурю неудовольствия.

На удивление, никто не возмутился — очевидно, жажда близкой наживы притупила бдительность гимназистов.

Через три минуты на столе перед чиновником сыскного отделения образовалась кучка вещей из гимназических карманов — гнутый гвоздь, огрызок карандаша, пуговица, перочинный ножик, стальная пружинка, кофейная ложечка, игральная карта, спичечный коробок, гривенник, осколок зеркальца, яблоко, папироска, жестянка с гуталином и тому подобные безделицы. Делая вклад в общую коллекцию, каждый представлялся: Иван Капитонов, Елизар Костюшкин, Степан Буланцев, Егор Кусаков…

Когда сбор ценностей был завершен, Илья Алексеевич попросил последнего как следует перемешать груду и извлек первый попавшийся предмет — это был обрывок шнурка. Некоторые хихикнули.

— Сие принадлежит Аристарху Карташову, — торжественно объявил он, словно вручал похвальную грамоту.

Объявленный ученик со смущением принял свою вещь обратно под удовлетворенное хмыканье одноклассников.

— Кусок эмблемы с гимназической фуражки, — описал следующий предмет Илья Алексеевич, почувствовав, что интонации циркового конферансье тут будут вполне уместны. — Прошу пожаловать Януария Попова.

К столу подошел Януарий — худющий белобрысый паренек с глуповатой улыбкой. Аудитория замерла, пытаясь распознать секрет фокуса.

— Так-с… А это что? Кажется, свинчатка, — начал входить во вкус Илья Алексеевич — напряжение постепенно спадало, ему на смену пришли непринужденность и даже некоторый артистизм. — За этой вещью прошу явиться… — он замер, изображая усиленную работу памяти, в чем, честно признаться, не было никакой нужды. — Прошу явиться — Людвига Даненберга!

По аудитории прокатилась волна восторга — кажется, присутствующие готовы были признать, что оказались свидетелями форменного чуда.

Когда Евгений Янович вернулся в класс, он застал учеников в полном смирении и покорности. Ардов дремал за столом, а у доски стоял отъявленный хулиган Караваев и, запинаясь, читал вслух 68-й параграф учебника Воинова:

— Для решения косоугольных треугольников применяют зависимости между сторонами и тригонометрическими функциями углов косоугольных треугольников…

Профессор от неожиданности поперхнулся и кашлянул. Докладчик обратил к нему покорный взгляд.

— Продолжай, Караваев! — поторопился Евгений Янович и удовлетворенно кивнул Ардову.

Илья Алексеевич встал, сделал легкий поклон классу и поторопился на выход, где у дверей размахивал конвертом Жарков.

Глава 7

Огненный шар

— А вы, Петр Палыч, оказывается, были драчуном, — подначил приятеля Ардов, расплачиваясь с извозчиком.

Экипаж доставил чинов полиции по адресу на конверте — к единственному жилому дому, затесавшемуся среди многочисленных складов в безлюдном Сукином переулке, расположенном вдоль железной дороги.

— Ни в коем разе, Илья Алексеевич! — бодро отозвался Жарков. — Дело касалось благородной девицы, про которую этот Томский распускал слухи. Согласитесь, я был обязан заставить его замолчать.

Оглядевшись, он направился к ступеням под ржавым навесом, которые вели вниз к подвальной двери:

— Скорее всего, это там…

— Ну, и местечко выбрал ваш профессор… — поежился Ардов.

— Познание истины не терпит суеты, Илья Алексеевич, — хохотнул криминалист и постучал в дверь.

На стук никто не ответил. Подождав, Петр Павлович подмигнул Ардову и негромко пропел «У любви как у пташки крылья», одновременно выстукивая ритм хабанеры в облупленные доски двери. Послышался шорох, потом шаги, и наконец дверь отпер бледный молодой человек с красными глазами.

— Вам к-кого? — запнувшись, спросил он, тревожно оглядывая незнакомцев.

— Юрия Александровича.

Из глубины раздался голос:

— Константин! Ну где же вы? Наш эксперимент, кажется, удался!

За спиной молодого человека возникла взъерошенная голова профессора Горского. Вид у него был усталый, но глаза горели пламенем.

— Это не Крючин, п-профессор, — поторопился предупредить ассистент.

Присмотревшись, Горский узнал бывшего ученика и не смог скрыть сожаления — визит незваных гостей был явно некстати.

— Жарков? Неожиданность. Вижу, не забыли наш тайный стук?

— Разрешите представить, Юрий Александрович, — чиновник сыскного отделения Ардов.

Жарков указал на спутника, тот сделал кивок. Горский в нерешительности переступил с ноги на ногу.

— Господа, я не располагаю временем… — начал было он.

— К сожалению, дело не терпит отлагательств, — мягко, но настойчиво прервал его сыщик и протянул книжку, найденную на трупе.

— Аладьин, вернитесь к тигелю, — приказал ассистенту профессор и, подумав, все же отступил в сторону, пропуская непрошеных посетителей внутрь.

В мрачном зале со сводчатым потолком была обустроена химическая лаборатория. Вдоль стен помещались полки с толстыми фолиантами и свитками, на длинном столе — множество разномастных колб. В центре зала возвышался очаг, рядом с которым на песчаной подушке располагался глиняный шар, похожий на пушечное ядро. Аладьин возился с ним, тайком разглядывая гостей. Горский пролистнул полученную от Ардова книгу.

— Да, это из моей библиотеки, — признал он. — Я подарил ее Крючину, он был моим помощником.

Сообщение о смерти, казалось, не сильно взволновало профессора.

— Жаль. Он был очень способный… Очень… Пожалуй, лучший мой ученик.

Услыхав слова Горского, Аладьин бросил в сторону учителя полный ревности взгляд.

— У него были родные? — осведомился Илья Алексеевич.

— Насколько мне известно, он был сиротой.

— В таком случае вы не могли бы проследовать в участок?

— Зачем?

— Необходимо опознание, чтобы избежать ошибки.

Горский в замешательстве переступил с ноги на ногу.

— Мы начали важнейший эксперимент… — неуверенно пробормотал он, указывая на очаг, у которого колдовал Аладьин. — Шар должен пребывать в состоянии белого каления непрерывно в течение пяти дней и ночей.

— Ваш ассистент мог бы проследить за огнем в ваше отсутствие.

Горский помолчал, размышляя. Потом достал из жилетного кармана часы, посмотрел, что-то прикинул в уме, извлек из другого кармана небольшой пузырек с желтой жидкостью, встряхнул и посмотрел на свет.

— Хорошо, — наконец сказал он. — Обождите.

Профессор подошел к очагу, запрокинул голову к потолку и около минуты шевелил губами, после чего вылил содержимое пузырька в небольшое отверстие, которое, как оказалось, имелось наверху шара, и кивнул ассистенту. Аладьин запечатал дырку глиной, потом обхватил шар длинными щипцами и поместил в огонь.

Глава 8

«Очень даже эффектная»

— Да… это Крючин… — сказал профессор, едва взглянув на труп в прозекторской.

Жарков накрыл покойника тканью. Горский отвернулся от секционного стола.

— Сегодня утром он не явился в лабораторию… Это было странно, он отличался преданностью делу.

— Почему вы не обратились в полицию?

— Я очень рассердился! — Горский возвысил голос, и стало понятно, что смерть ученика вызвала в нем не столько жалость, сколько раздражение — будто Крючин предал своего наставника. — Мы готовились к этому опыту несколько лет, и он занимал важное место в работе. Я специально проверил гороскопы его и Аладьина, чтобы убедиться, что неблагоприятные сочетания планет отсутствуют… И тут он пропал. Я решил, что виной тому его амурные похождения.

— Крючин встречался с девушкой? — оживился Ардов.