Игорь Лебедев

Змеиная голова

© Лебедев И.Г., 2019

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2019

Глава 1. Труп в Демидовом переулке

Из утреннего тумана, затекавшего в Демидов переулок с Екатерининского канала, где под мостом угрюмые катальи[1] с воспаленными глазами на черных лицах разгружали баржи с углем, вынырнули две фигуры.

– Вы помните, какая надпись была на конверте старика Карамазова? – продолжил разговор невысокого роста коренастый джентльмен в мятом оливково-коричневом костюме с потертым саквояжем в руке. Это был криминалист Жарков.

– Конверте? – задумчиво переспросил спутник, делая медленный осторожный вдох: к туману явственно примешивался зловонный дымок со свалки за городскими бойнями по Забалканскому проспекту, где не переставая курились отбросы. Это был Илья Алексеевич Ардов, чиновник сыскного отделения третьего участка Спасской части. Он заступил на службу немногим более месяца назад, но, несмотря на молодость, уже сумел раскрыть несколько прелюбопытнейших преступлений, за что полицмейстеры ставили его в пример участковым приставам.

– Да-да, конверте канцелярских размеров, из толстой бумаги, с тремя печатями красного сургуча, – нетерпеливо подтвердил Жарков – он обожал выискивать просчеты коллег в литературных произведениях. – Его нашли на полу за ширмами, у кровати. Денег там уже не было, их забрал Смердяков.

Ардов мысленно полистал «Братьев Карамазовых» и раскрыл перед внутренним взором на странице 164.

– «Гостинчик в три тысячи рублей ангелу моему Грушеньке, если захочет прийти», – прочитал он невидимый никому, кроме него, текст. Это было его особое умение – без труда вызывать в памяти любое обстоятельство, свидетелем которого он когда-либо являлся. Такое свойство было даровано Ардову от рождения, но особое значение оно приобрело с поступлением на должность сыскного чиновника: способность вернуться в своих воспоминаниях на место преступления и детально рассмотреть обстановку частенько приводила к открытию новых улик, позволявших если и не изобличить тут же преступника, то по крайней мере нащупать верную нить расследования. Именно этот феномен в короткий срок сделал Илью Алексеевича легендой петербургской полиции.

– Как вы понимаете, при нанесении надписи на конверт должны были продавливаться волокна лежащих внутри купюр. Обычным глазом этого, конечно, не различить. Но знаете ли вы, что недавно физик Роберт Вуд применил инфракрасную фотографию для чтения выцветшей от времени надписи?

Жарков нетерпеливо хохотнул, ожидая от коллеги восторженной реакции. Ее не последовало.

– Осветив купюры ультрафиолетовым светом, мы без труда обнаружили бы оставленный «автограф», – продолжил Петр Павлович. – Следовательно, мы получили бы неоспоримое доказательство того, что это «те самые» три тысячи. Это, в свою очередь, позволило бы установить настоящего преступника.

– Вот как? И кто же это? – без особого энтузиазма поинтересовался Ардов, понимая, что этот вопрос требуют от него задать правила учтивости.

– Конечно, Алеша! – выкрикнул Жарков и от возбуждения даже почесал себе в волосах.

– Потрясающе, – согласился Илья Алексеевич все тем же ровным тоном.

Они подошли к арке, перед которой томился рыжебородый околоточный надзиратель Свинцов. У его ног в сточной канаве лежал бездыханный мужчина крепкого телосложения. После краткого приветствия Жарков попросил околоточного сообщить имеющиеся сведения.

– Извольте видеть, Петр Палыч – мертвяк! – с готовностью доложил Свинцов.

– Ну это уж как водится, – пропыхтел Жарков и опустился на корточки для осмотра.

– Обнаружил городовой Пампушко, – продолжил доклад околоточный и дал знак подойти ожидавшему чуть поодаль подчиненному. Жарков бросил быстрый взгляд на сапоги городового и досадливо кивнул на множество отпечатков ног вокруг трупа:

– Что ж вы, любезный, не иначе как помпадур здесь танцевали? Как прикажете следы искать?

– Виноват, ваше благородие, – бодро отозвался Пампушко. – Проверял, не дышит ли.

– И как?

– Не дышит.

– Еще бы он дышал с таким проломом, – вставая, пробормотал Жарков. – Череп, считай, раскроен. Удар твердым тупым предметом с ограниченной поверхностью сферической формы в область правого глаза…

У мертвеца действительно было сильно смято лицо. Глаз вытек.

– Надрался, не иначе, да с тумбой и познакомился. – Свинцов кивнул на торчащий из земли покосившийся гранитный столбик с закругленным верхом – его поверхность через увеличительное стекло как раз изучал Ардов.

– Следов удара нет, – заключил Илья Алексеевич и поднялся.

– Да и спиртным от него не пахнет, – осматриваясь, продолжил Жарков.

Ардов обернулся к околоточному:

– А что, Иван Данилыч, фонари здесь ночью светят?

– А как же! – не раздумывая, воскликнул Свинцов.

– Виноват… – осторожно возразил Пампушко и замер, ожидая от начальника разрешения продолжить.

Околоточный, смутившись, кивнул.

– В этой части не зажигаем – особо не для кого: лавок нет, заведения отсутствуют. Обычно вон там, на перекрестке, один горит. – Городовой выпучил глаза в сторону канала.

– Стало быть, темень тут? – уточнил Ардов.

Городовой кивнул.

– Где ж он, по-вашему, надрался?

– Дык там и надрался! – указал Свинцов на дальний фонарь. – Там за углом кухмистерская Парамонова.

– Виноват, – опять кашлянул Пампушко и зачем-то поправил бляху с номером на груди. – Уж две недели как на замке.

– Чего это еще? – удивился Свинцов.

– Разорились, – грустно вздохнул блюститель уличного порядка.

– Кто? Парамонов? Да этот жук на своей сивухе уже, небось, миллионщиком сделался! – Оживившись, Свинцов развернулся к Ардову: – Окуня вместо сига подавал, а под видом черкасских бычков конину подсовывал. Это уж дело известное. Артельщикам-то что, народ невзыскательный, им бы глаза залить…

– Этот на артельщика не похож, – прервав околоточного, Ардов кивнул на труп в приличном костюме.

– Да уж не похож… – согласился Свинцов.

Сыскной чиновник обернулся к городовому:

– Карманы осмотрели?

– Так точно! Ничего нет.

– Да обчистили уже, Илья Алексеевич! – опять вступил Свинцов, чувствуя, что пока ничем не сумел помочь следствию. – У нас с этим делом не залеживается.

– Головного убора тоже не было? – не отвлекаясь на околоточного, продолжил опрос Ардов. Пампушко помотал головой в ответ.

– А ботинок не находили?

Ардов указал на босую ногу покойника. Городовой не успел ответить, поскольку следователя окликнул Жарков. Он стоял на противоположной стороне переулка возле узкого прохода между домами и что-то держал в руках. Ардов устремился к коллеге, едва не столкнувшись с подводой, которую вел к месту преступления ломовой извозчик в красном жилете.

– Прикажете грузить? – прокричал Свинцов вслед сыскному чиновнику.

– Грузите, – на ходу разрешил Ардов.

Околоточный надзиратель принялся руководить укладкой трупа на дубовые доски подводы.

– Вот и второй… – проговорил Жарков, протянув Ардову полуботинок с резинками по бокам.

– Причем оч-чень прилично исполненный, – повертев, оценил сыщик.

– Да и костюм не из дешевых, – добавил криминалист и устремился в проход между домами, из которого только что вышел. Илья Алексеевич двинулся следом.

– Судя по трассам и задирам на одежде, волокли по земле, – через плечо делился размышлениями Петр Павлович. – Поэтому и ботинка не было. Обратите внимание.

Он указал на сваленные у стены гниющие доски и снял с ржавого гвоздя кусочек ткани.

– Держу пари – клочок со штанины несчастного.

Он опустил улику в бумажный конвертик и спрятал в карманчик саквояжа. Туда же, в саквояж, Ардов опустил найденный штиблет.

– Похоже, ограбление? – высказал первую версию Илья Алексеевич. – В карманах пусто. Приметили в ресторане, дождались, пока выйдет, саданули гирькой[2]…

Миновав захламленный двор, чины полиции вышли в соседний Спасский переулок, где уже сновали сонные разносчики, доставлявшие по домам дневные запасы продуктов со Щукина двора, – город постепенно просыпался.

– Может, и ограбление. Только ресторанов в этой части нет, – задумчиво произнес Петр Павлович, поглощенный определением маршрута, по которому, вероятно, волокли труп ночью. Примечая одному ему понятные знаки, он сделал несколько шагов и оказался у очередной арки. Повинуясь какому-то особому чутью, криминалист устремился под гранитные своды, повертелся во дворе, о чем-то коротко переговорил с дворником, протиснулся между дровяными сараями, порыскал в темных проходах и в конце концов вынырнул на мощеный двор, куда выходили тылы зданий, смотревших фасадами на Гороховую. Ардов не отставал.

На массивных резных дверях, выкрашенных в синюю краску, висела лишенная пафоса латунная табличка «Пять шаровъ», а под ней – небольшая афишка: «Первый турниръ по карамболю «Золотой шаръ». Приглашаются всѣ желающія. Запись у г-на маркера».

Жарков ощупал пальцами круглую вмятину в дверной доске рядом с табличкой.

– Свежая… – отметил он и потянул за ручку.

Створка скрипнула и подалась. Петр Павлович обернулся, глаза горели огоньком охотника:

– Заглянем?

Оглядевшись, Илья Алексеевич кивнул, и приятели скрылись за синими дверями.

Глава 2. «Пять шаровъ»

Ни швейцара, ни гардеробщика в столь ранний час при входе не оказалось. Ардов скользнул взглядом по доске с портретами почетных членов клуба за разросшимся фикусом, а в пустом гардеробе приметил на крючке одинокий котелок, видимо оставленный кем-то из вчерашних посетителей.

Миновав тёмный вестибюль, чины полиции вошли в полутемную залу с бильярдными столами, над которыми на цепочках покачивались керосинки в виде корабельных фонарей. Морская тематика вообще превалировала в оформлении: в нишах, затянутых холстами с морскими пейзажами, на тумбах покоились макеты бригантин, маркерные доски были вставлены в обода штурвалов, а над небольшой сценой у дальней стены нависала стилизованная под ростр[3] деревянная фигура дующей в трубу обнаженной нимфы. Утренний свет едва пробивался в просветы меж тяжелых портьер, в кресле под клеткой с попугаем дремал старик-маркер.

На столе перед сценой в одиночестве катала шары стройная девушка, напомнившая Ардову иллюстрации американского художника Чарлза Гибсона[4] в «Кольеровском еженедельнике»: ее гибкий стан мягко облегала полосатая блузка, юбка была расклешена книзу, стеснявший движения жакет отброшен на стул. На столе имелось всего три шара, которые девушка катала туда-сюда, не стремясь положить в лузу.

– Пришли записаться на турнир? – не отвлекаясь от игры, спросила она Ардова, когда тот подошел к столу.

– Турнир? – переспросил Илья Алексеевич, хотя прекрасно помнил содержание афишки на входной двери.

– «Золотой шаръ». В это воскресенье.

– Боюсь, моего мастерства недостаточно.

– Еще есть время отработать удары. Держите!

Совершенно неожиданно девушка бросила Ардову свой кий, который тот едва не уронил.

– Ну-с, давайте посмотрим, на что вы способны.

Илья Алексеевич несколько мгновений оставался в замешательстве – уж больно раскованно вела себя красотка. Наконец он опустил кий над столом и сделал попытку прицелиться к ближайшему шару.

– Вам же неудобно! – улыбнулась девушка. – Снимите!

Все это выглядело на грани дозволительного, но Ардов решил не останавливаться. Он положил кий на стол и медленно снял сюртук. Красотка подошла к нему вплотную, насмешливо глядя прямо в глаза. Кажется, ей доставляло удовольствие сохранять молодого человека в неловком положении. Илью Алексеевича накрыла фиолетовая волна, в которой он различил ноты жасмина, флердоранжа, ириса, сандала и пачули.

Девушка взяла сюртук и не глядя отбросила на стул.

– Вы были здесь вчера вечером? – пытаясь сохранить невозмутимый вид, поинтересовался сыскной агент.

– Обычно я даю уроки по утрам, но вчера вечером была свободна, так что заглянула от скуки.

Девушка положила правую руку Ардова себе на ладонь и принялась натирать мелом между большим и указательным пальцами, куда обычно кладут кий при ударе. При этом она не отводила взгляда от глаз Ильи Алексеевича, наслаждаясь почти гипнотическим эффектом, который, вероятно, уже давно отработала на других.

– Это позволит вашему кию свободно скользить, – пояснила она проникновенным голосом. – А почему вы спрашиваете?

– Не было ли здесь вчера потасовки? Может, какая-то ссора, угрозы?

Ардову показалось, что вопрос вызвал у девушки секундное замешательство, но она быстро взяла себя в руки и, отстранившись, протянула кий.

– Бильярд не располагает к агрессии… Скорее наоборот – делает людей чуточку ближе.

С этими словами девушка развернула Илью Алексеевича к столу, а сама расположилась у него за спиной. Молодой человек незаметно одернул рукав сорочки на левой руке, чтобы скрыть закрепленную на запястье кожаную манжету с малюсенькими стеклянными колбочками, набитыми белыми пилюльками.

– Ноги следует поставить шире. Опорную – ближе к шару…

Бильярдистка бесцеремонно постучала ботиночком из белой лайки по внутренним сторонам ардовских штиблет.

– Она должна быть строго на линии удара…

Илья Алексеевич послушно раздвинул ноги, отставив правую чуть назад.

– Корпус наклонить вперед…

Наставница мягко надавила молодому человеку на плечи, и он подался вперед, склонившись над столом.

– Необходимо лечь как можно ниже, чтобы угол между кием и линией удара был минимальным, – продолжила она бархатистым шепотом. Ее губы оказались у самого уха Ардова, правая рука сжала кий за его рукой, а другая легла ему на левое предплечье ближе к кисти.

– Не заметили вчера мужчины лет пятидесяти? – Ардов хотел задать этот вопрос возможно более заурядным тоном, но пересохшее горло предательски засипело, выдав волнение. – В твидовом костюме с узором «гусиная лапка», с сединой… Усы в стиле Франца Иосифа[5].

– Здесь все такие – в твиде и с бакенбардами. Исключений почти не бывает.

Отвечая, наставница помогала Илье Алексеевичу выбрать правильный ритм для возвратно-поступательных движений руки с кием, чтобы он имел возможность приноровиться к цели. Она как бы прицеливалась вместе ним.

– Бейте, – наконец шепнула девушка и всем корпусом слегка подтолкнула молодого человека сзади.

Ардов ткнул кием. Удар вышел смазанным, шар нелепо откатился в сторону и замер, так и не достигнув борта. Илье Алексеевичу сделалось стыдно, как будто он не смог доставить девушке той радости, к предвкушению которой невольно дал повод. Вместе с тем он почувствовал явное облегчение – ему почудилось, что с этой милой барышней они знакомы сто лет и могут всецело доверять друг другу, как бывает между людьми, связанными общей тайной.

Бильярдистка отстранилась и перешла на другую сторону, попутно сняв для себя кий со стойки. На ее губах продолжала мерцать едва заметная улыбка.

Вообще-то Илья Алексеевич уже месяц как регулярно практиковался на бильярде, который не так давно по требованию сына выписала из Англии княгиня Баратова. Стол разместили в библиотеке, и всякий раз, когда Ардов оставался у них на ужин, Шура Баратов, его бывший сокурсник по университету и почти брат, утаскивал его после трапезы в зал с книгами и рыцарскими доспехами, где заваливал новостями о положении своих дел на многочисленных любовных фронтах.

– По какой игре будет турнир? – непринужденно спросил Ардов.

– «Трехбортовый карамболь». Слыхали?

Сыщик не успел ответить, потому что у стола возник студент в зеленоватой тужурке. В руках он теребил фуражку с бархатным околышем.

– Могу я видеть Варвару Найденову?

Оглядевшись, Илья Алексеевич заметил, что в зале стало светлей и прибавилось народу: распахнув гардины, уборщики собирали бокалы с кофейных столов и выметали окурки. Маркер в белых перчатках ходил от доски к доске и стирал результаты вчерашних финальных партий. Жарков вертелся у соседнего стола и подавал глазами неясные знаки.

– Это я, – ответила студенту бильярдистка.

– Я пришел на занятия, – смущаясь, пролепетал юноша, и румянец залил его щеки.

Голос студента походил на пудру, а во вкусе Ардов ощутил ванильную карамель.

Найденова обернулась к Илье Алексеевичу и приподняла бровь:

– Так вы не на урок?

Он кашлянул и взялся за сюртук.

– Виноват. Чиновник сыскной полиции Ардов, – представился он. – Неподалеку найден труп мужчины, я веду расследование.

Прежняя игривая приветливость барышни улетучилась. Она отложила кий и устремила на молодого человека напряженный взгляд, словно хотела вспомнить нечто важное.

– Тот самый мужчина с бакенбардами?

Ардов кивнул.

– Здесь кого-то убили? – осторожно поинтересовался карамельный студент.

Неотрывно глядя в глаза сыщику, Найденова произнесла низким бархатистым голосом:

– Здесь убивают только скуку, да и то – не насмерть.

Ардов не стал отводить взгляд, решив дождаться, чем кончится эта весьма увлекательно разыгрываемая сценка. По языку растекся горьковатый вкус миндаля и чернослива – так обычно бывало, когда Илья Алексеевич сталкивался с неискренностью или откровенной ложью. Сейчас он никак не мог отделаться от ощущения, что участвует в театральной постановке, хотя и без зрителей, если не считать розовощекого юношу в тужурке.

О том, что перед ним артистка, Ардов подумал сразу, как только увидел девушку в бильярдном клубе – для обычной демимонденки[6] она была слишком уверена в себе. Оказаться в компании заводчиков и предпринимателей, стекавшихся по вечерам в подобные клубы подальше от семьи в поисках развлечений, приличной барышне было решительно невозможно, но к артисткам это правило не прикладывалось – они были желанными гостьями даже в великосветских кругах; знакомства с ними, не стесняясь, искали весьма знатные господа, а богатые подношения ради хотя бы единственного взгляда считались делом самым обычным – так публика поощряла талант, исключая его носителя из обычной системы норм и приличий. И хотя женитьба на артистке для мужчины с родословной не приветствовалась, исключения все же случались, а уж на романтические отношения вне официальных уз общество смотрело вполне благосклонно – чего стоил один только роман цесаревича с артисткой императорского балета, о котором некоторое время назад судачил весь Петербург.

– Снимите вашу тужурку, – наконец обратилась Найденова к новому ученику, отвернувшись от Ардова.

Поклонившись, Илья Алексеевич устремился к выходу, на ходу надевая сюртук.

Увидав, что приятель наконец бросил несвоевременный и явно затянувшийся флирт, Жарков, изнывавший у дверей в нетерпении, поторопился через вестибюль на улицу.

– Что маркер? – спросил сыщик, найдя криминалиста на крыльце перед синей дверью. Во время урока бильярдного мастерства он приметил, что Петр Павлович учинил допрос седовласому старику в перчатках.

– Тетеря сонная! – досадливо отозвался криминалист. – «Ничего не видел, ничего не слышал», – перекривил он губы, изображая бесполезного старика.

Петр Павлович развернул носовой платок и показал бильярдный шар.

– Вот, захватил на всякий случай. Кажется, есть подозрительные следы.

Оказалось, Жарков успел с лупой изучить все шары в бильярдной, за исключением, разумеется, стола, где Найденова давала уроки начинающему бильярдисту.

– Вполне мог послужить орудием убийства… – Криминалист указал на темные щербинки на гладкой поверхности костяной сферы. – А у вас что?

– Чернослив и миндаль, – пробормотал Илья Алексеевич, отправив за губу маленькую пилюльку из колбочки, вынутой из чехольчика в кожаной манжете на левом запястье.

Ощутив во рту освежающий малиновый вкус, он, спохватившись, поправился:

– Я хотел сказать, госпожа артистка, возможно, что-то знает, но предпочитает помалкивать.

Жарков понимающе кивнул.

Пилюльки, корректирующие неконтролируемые приливы вкусовых галлюцинаций, разработал доктор Лунц из швейцарской клиники, где Ардов провел некоторое время после одного трагического обстоятельства в своей жизни. Профессор был чрезвычайно вдохновлен изучением феномена, при котором раздражение в одной сенсорной системе у пациента приводило к непроизвольному отклику в другой. Но ни раскопать истоки этого сбоя, ни разработать механизмы управления спонтанными реакциями доктору так и не удалось: какой-нибудь случайный лай дворняги за окном все так же легко мог испортить Ардову завтрак, превратив кофе в куриный бульон.

Белые горошинки были распределены по трем колбочкам и помогали уравновесить приливы кислоты, горечи или соли.

– И вот еще…

Ардов протянул котелок, который захватил из гардеробной при выходе.

– Не наш ли покойник оставил?

– Проверим.

Жарков раскрыл и подставил саквояж.

– Странная борода, не находите? – задумчиво произнес Ардов.

Жарков поднял недоуменный взгляд и понял, что Илья Алексеевич смотрит куда-то в сторону. У угла дома околачивался нелепого вида человек в старом кафтане и с косматой бородой, которая явно не шла к его щуплой фигуре. Заметив, что его рассматривают, бородач резко отвернулся и изобразил, будто чистит прутиком подошву сапога.

Петр Павлович сделал шаг и обратился к незнакомцу, возвысив голос:

– Любезный, можно вас на минуточку?

Вздрогнув, бородатый прохожий как-то боком попятился к углу дома, за которым и скрылся.

Глава 3. Поручение

– Ардов, вы не знаете, что означает кабан?

Вопрос немало озадачил сыскного чиновника. Выглядел он тем более странно, что прозвучал в кабинете обер-полицмейстера, прямо под ростовым портретом государя Николая Александровича в коронационной мантии. Сюда Илью Алексеевича доставили в черной карете два крепких молчуна в одинаковых костюмах прямо от синих дверей бильярдного клуба «Пять шаровъ». В руках начальник столичной полиции мял какую-то записку с неровными строчками.

– Простите? – Илья Алексеевич не был уверен, что не ослышался.

– Я имею в виду, какое символическое значение имеет голова вепря? – убрав записку в стол, сановник выбрался из кресла с резным орлом на спинке и прошелся вдоль длинного стола, у начала которого стоял Ардов.

– Для римлян и греков вепрь символизировал борьбу и разрушение, – продекламировал Илья Алексеевич, отыскав в памяти нужную страницу «Британники»[7]. – У индусов выступает третьей инкарнацией Вишну, который в этом образе спасает землю от хаоса. В буддизме свинья помещена в центр колеса существования и олицетворяет неведение – одну из трех иллюзий, которые мешают человеку достичь нирваны.

Ответ произвел впечатление на Августа Рейнгольдовича, но оставил чувство неудовлетворенности.

– А что насчет православных?

Честно говоря, мнение святых отцов насчет кабана Ардову было неизвестно, поэтому он выдвинул гипотезу, наделив животное одним из наиболее порицаемых грехов:

– Православные видят в кабане символ чревоугодия – низменное, грубое существо.

– Да-с… – неопределенно выдохнул обер-полицмейстер. – Ну, не удивительно…

Он походил в задумчивости по кабинету.

– А у католиков?

– Брутальность и похоть, – уверенно ответил Илья Алексеевич, также не имея на то достаточных оснований.

Ответы сыскного агента никак не развеяли замешательства, в котором пребывал хозяин высокого кабинета. Обстановка вообще выглядела странной. Мелкий полицейский чиновник одной из самых неблагополучных частей города не мог оказаться в кабинете обер-полицмейстера ни при каких обстоятельствах – слишком велико было расстояние между статскими чинами этих фигур. Между тем всесильный начальник столичной полиции почему-то счел нужным вызвать к себе именно этого сыщика, причем велел сделать это неприметно.

Дело в том, что Август Рейнгольдович уже имел возможность составить личное мнение об Ардове – чуть более месяца назад молодой человек напросился на аудиенцию, которую и получил благодаря ходатайству княгини Баратовой. Тогда он пытался убедить господина обер-полицмейстера в опасности, которую таит внедрение психологической лаборатории для нужд армии – риск манипулирования кадровыми назначениями на высшие командные посты выглядел слишком высоким, если допустить, что к методикам оценки личностных качеств будущих командиров могли получить доступ агенты иностранных разведок. Идея такой лаборатории была уже высочайше одобрена и даже учреждена приказом военного министра. Несмотря на снисходительный тон, с которым Август Рейнгольдович встретил эти беспокойства, тогда он отметил про себя и острый ум, и моральные качества, и искренний патриотический настрой молодого человека – комбинацию свойств, почти не встречающуюся нынче в среде государственных служащих. Некоторые любопытные подробности об Ардове сообщила княгиня Баратова – они подтверждали незаурядность его натуры. И, наконец, немалое значение имели слухи, которые с некоторых пор стали циркулировать в среде полицейских, – о якобы феноменальных способностях некоего молодого сыщика из третьего участка Спасской части. Райзнер затребовал к себе материалы раскрытых новичком дел и имел возможность лично убедиться в своих предположениях – Ардов представал в высшей степени удивительной личностью.

– У меня к вам просьба, Илья Алексеевич, – деликатно начал обер-полицмейстер. – Даже не знаю, с чего начать… – Он слегка потер ладошки, словно подставил их под невидимую струю воды. – Сегодня утром один уважаемый господин, вполне респектабельный и достойный… обнаружил у себя в кабинете голову… э-э-э-э-э… хряка. Да, кабана. Огромную, знаете ли, голову кабана – на месте, где у него обычно висело чучело головы оленя… Согласитесь, странное… э-э-э-э-э… явление? Вы не находите?

– Вне всякого сомнения.

– Вот и мне показалось, что в этом есть какой-то знак… Не думаю, что злоумышленник хотел напомнить этому господину о колесе сансары… Мне кажется, в этом есть какое-то предупреждение… Может быть, угроза… Словом, мне бы хотелось, чтобы вы как можно деликатнее поинтересовались этим делом. Так сказать, не в службу, а в дружбу… Возможно ли это?

– Конечно, ваше высокопревосходительство, – легко согласился Ардов. – Я сообщу господину приставу, он заведет дело в участке…

– Нет-нет… приставу не надо, – поторопился Август Рейнгольдович, отметив про себя, что юноша не так прост, как мог показаться на первый взгляд. – Это дело щекотливое. Лишние уши тут ни к чему.

Ардов смотрел на Райзнера невинными глазами.

– Вероятно, господин какой-то особенный? – осведомился он.

На мгновение обер-полицмейстер засомневался, не ошибся ли он, обратившись к этому молодому человеку. Но, приняв окончательное решение, выложил все карты.

– Это Касьян Демьяныч Костоглот. Слыхали?

Фамилия эта была Ардову известна. Коммерции советник[8] Костоглот занимал пост главы правления общества «Златоустовская железная дорога». Илья Алексеевич бывал у него в конторе на набережной Екатерининского канала, когда расследовал дело о пропаже шляпных булавок в салоне мадам Дефонтель. Тогда он не менее часа проторчал в приемной среди моделей паровозов, прежде чем железнодорожный магнат соблаговолил его принять. К делу о булавках Касьян Демьянович никакого касательства не имел, но воспоминания по себе оставил малоприятные: манеры у него были грубые, а голос горячий – с каждым словом его коричневые губы выплевывали горящие искры, угрожавшие прожечь лацканы ардановского сюртука.

– Чего же вы от меня хотите? – справился Илья Алексеевич, очень рассчитывая, что сумеет как-нибудь увильнуть от сановного повеления.

– Выяснить, кто стоит за этой шалостью. И чего они хотят от Костоглота.

Август Рейнгольдович аккуратно увлек Ардова к выходу.

– Но сделать это следует прикровенно, – доверительным тоном продолжил он наставления, не давая собеседнику возможности собраться с мыслями. – Без лишней бюрократии. Касьян Демьянович человек почтенный, и любые странности, связанные с его именем, могут вызвать ненужное беспокойство и в деловых кругах, и при дворе… Вы меня понимаете?

Ардов опять кивнул.

– Дела пока, думаю, можно не заводить, – продолжал делиться мыслями обер-полицмейстер. – Разузнаем покамест что да как, а там и решим, верно?

Ардов мучительно искал способ сказаться неподходящей кандидатурой для этого поручения, но так ничего и не изобрел.

– Ну что ж, могу я на вас рассчитывать? – тепло улыбнувшись, Райзнер смахнул пылинку с плеча Ильи Алексеевича. – Ведь не напрасно же я давал вам рекомендацию для вашего пристава?

Это было правдой. Распоряжение рассмотреть кандидатуру Ардова на место чиновника сыскного отделения княгиня Баратова выхлопотала у своего старинного друга на следующий же день после возвращения Ильи Алексеевича из Швейцарии. Без этой бумаги с гербом наверху майор Троекрутов не хотел даже разговаривать с претендентом. Теперь наступала пора отплатить высокому покровителю делом.

– Сделаю все возможное, ваше высокопревосходительство, – заверил Ардов и тряхнул головой.

Глава 4. У Костоглота

Никакой головы хряка в кабинете Костоглота не обнаружилось. На стене, задрапированной гобеленом, над резной спинкой обтянутого бордовым бархатом диванчика красовалось чучело головы оленя с ветвистыми рогами. Полы были тщательно вымыты, в помещении вообще отсутствовали какие-либо следы утреннего происшествия.

– Велел выбросить, – сообщил сумрачный коренастый господин в шлафроке в ответ на вопрос Ильи Алексеевича. Это был глава правления общества «Златоустовская железная дорога» Касьян Демьяныч Костоглот. Он явно не испытывал восторга от визита чина сыскного отделения. Только ссылка на обер-полицмейстера позволила Ардову сломить сопротивление величественного швейцара внизу и пробраться дальше парадных дверей роскошного особняка на Итальянской улице с окнами на Фонтанку.

– Это ведь улика, – с едва заметным осуждением проговорил сыщик.

– Какая еще улика, – пренебрежительно отозвался Костоглот, набирая щепотку нюхательного табака из миниатюрной серебряной табакерки в виде толстенького человечка с откидной головой. – Улика – когда есть преступление.

Хозяин кабинета замер на несколько мгновений, прикрыл глаза и вдруг разразился серией чихательных судорог, сопровождавшихся кашлем и рычанием.

– А я полагаю, что здесь никакого преступления нет, – продолжил он прерванную мысль, возвращая табакерку на заваленный бумагами стол и промакивая губы платком. – Так… поозорничал кто-то… Напрасно изволили беспокоиться.

Костоглот сбросил шлафрок, надел висевший на спинке стула парчовый жилет и развернулся к двери, показывая всем видом, что незваный гость может возвращаться к более важным делам у себя в участке. Илья Алексеевич предпочел этого не заметить.

– Но ведь поначалу вам это показалось странным? Ведь вы же обратились к…

– Ну, поначалу показалось… – раздраженно перебил Костоглот, очевидно не желая, чтобы Ардов в очередной раз произносил имя обер-полицмейстера. – А потом – не показалось. Обычное дело. Мальчишки баловались.

Глава правления общества «Златоустовская железная дорога» вел себя странно. Он был явно обеспокоен происшествием, но при этом почему-то всячески уклонялся от нормального разговора. Не зная, что еще предпринять для развития беседы, Илья Алексеевич направился к двери. Костоглот с явным облегчением двинулся следом.

– То есть дело пустяковое и участия полиции не требуется?

– Да, именно так, – кивнул Касьян Демьянович, обнаружив, что на жилете недостает пуговицы. Он распахнул дверь и велел лакею принести другую жилетку; потом обернулся к Ардову с фальшивой улыбкой: – Не смею задерживать. Уверен, полицию ждут заботы посерьезней.

Голову хряка Ардов обнаружил в каретном сарае, куда его проводил рослый конюх Егор. Он подтвердил, что лично снял оную с крюка по приказу хозяина, прислуга отмыла стену от подсохшей за ночь крови, а плотник перевесил на нее гобелен из гостиной.

– Тяжелая? – Ардов пнул голову носком ботинка, обратив внимание на отпечатки обуви, которые во множестве сохранились на песке: на правом каблуке набойка сидела косовато и была со срезанным ушком. Эти следы оставили Егоровы сапоги, что, впрочем, было логичным.

– Полпуда точно.

Да уж, мальчишки… Как же! Мальчишка такую и не поднимет, не то что на стену водрузить.

– Как думаете, кто принес?

Егор охотно поделился подозрениями. Оказывается, еще третьего дня хозяин попер с кухни повара – тащил не глядя. Да и закладывал частенько.

– Уж Касьян Демьяныч его сколько раз предупреждал. Да чего уж тут, дрянь человечишка оказался.

– Думаете, он и отомстил?

– А чего? Такого места лишиться. Говорю же, мужичонка злопамятный. А в пьяном угаре чего не отчебучишь.

В дверях появился щербатый кучер в жокейских сапогах, белых бриджах и короткой курточке со стоячим воротником. В руках у него был хлыст из китового уса в кожаной оплетке.

– Егор, ноги не замотаны! – просипел он, не очень-то обращая внимания на незнакомца. – Велено подавать!

– Виноват, служба, – погрустнел Егор и поспешил во двор бинтовать лошадям ноги.

Еще по пути в сарай Илья Алексеевич приметил пару стриженых лошадей без хвостов в английской упряжи с лакированной каретой на желтых колесах. Английский экипаж считался особым шиком, и позволить себе такую роскошь мог далеко не каждый состоятельный житель столицы.

Выбравшись во двор, Ардов обнаружил у распахнутых ворот того самого бородача, который околачивался утром у бильярдного клуба. Вид у него был такой же нелепый: он изображал интерес к резным завитушкам на воротах, хотя осматривать там было решительно нечего. Уже не теряя времени на лишние разговоры, Илья Алексеевич молча устремился к подозрительному типу. Тот изо всех сил бросился по набережной наутек, лихо огибая выступающие тамбуры особняков через проезжую часть, где рисковал угодить под колеса экипажей. Ардов держался следом, но потерял несколько аршин, обходя бестолковую чухонку-молочницу, которая будто нарочно бросалась под ноги, не давая дороги.

Не добежав саженей десяти до поворота на Инженерную, беглец юркнул в подворотню и принялся петлять по темным узким проходам между стенами, сталкивая за спину попадавшиеся по пути ящики и доски. Ардов, перепрыгивая, отставал. Свернув за угол, он увидал, как в конце тупичка бородач, взобравшись на бочку, уже перекинул ногу через забор. Илья Алексеевич поднажал и едва не ухватился за штанину, но наглец с силой оттолкнул бочку, и та, отлетев с грохотом, чудом не сшибла сыщика с ног. Пока он катил ее обратно к стене, устанавливал и взбирался, драгоценные минуты были упущены. Выскочив на Михайловскую площадь, сыскной чин едва не угодил под «эгоистку»[9] на высоких колесах, получил грубый окрик, сдал назад и огляделся, переводя дух. Странного господина с нечёсаной бородой в потертом кафтане среди прогуливающейся почтенной публики обнаружить не удалось. Дамы у кафе «Польское» с удивлением поглядывали на запыхавшегося господина в приличном костюме, приложившего карманные часы к уху. Они указывали на него веерами и о чем-то хихикали. Рядом у стеклянной двери парикмахерской стоял молодой цирюльник в бабочке и монотонно зазывал клиентов:

– Бреем, стрижем бобриком-ежом, кудри завиваем, гофре направляем, парик промоем, кровь откроем, мушки клеим, стрижем да бреем. Банки, пиявки, набор грудной травки!

Илья Алексеевич убрал от уха часы, автоматически взглянув на стрелки, подозвал извозчика и отправился в участок.

Глава 5. СК

На столе старшего помощника участкового пристава лежало несколько цветочных букетов. Сам он с укоризной посматривал на полноватую торговку, растиравшую слезы на немытом лице, и писал в протоколе.

– Махалкина, цветы твои? – строго спросил Оскар Вильгельмович и кивнул на маргаритки.

– Батюшке на могилку собрала, – всхлипнула торговка.

– Пять букетов? – возмутился полицейский чиновник. – Свидетельство есть?

Махалкина изобразила высшую степень недоумения:

– Какое еще?

Фон Штайндлер порылся в ящиках стола, достал потертую папку и извлек недавнее распоряжение градоначальника. Нацепив пенсне, он зачитал с наставительной интонацией:

– «Торговля цветами допускается не иначе как по особым свидетельствам, выдаваемым в полицейском управлении…»

Женщина продолжала хлопать глазами.

– Махалкина, где твое свидетельство на торговлю? – громко спросил чиновник, словно обращался к глухой.

Не придумав ничего нового, торговка опять скривила лицо в гримасе скорби.

– Так я не для торговли, ваше благородие! Папеньке! На могилку.

Она подняла глаза вверх и перекрестилась.

– Махалкина, отец твой жив-здоров, каждый вечер у казенки[10] «Коробейников»[11] горланит! – подключился к допросу Свинцов, который уже давно сгрузил найденный труп в прозекторскую и теперь дул чай у подоконника в компании филера Шептульского.

Торговка бросила на околоточного злой взгляд.

– Как же тебе не стыдно? – укоризненно протянул Оскар Вильгельмович.

Филер Шептульский хотел было тоже высказаться насчет незаконной торговли, но к нему подскочил Ардов, только что вошедший в участок.

– Кузьма Гурьевич, у меня к вам дело, – жарко зашептал сыскной чин.

– Слушаю-с.

Шептульский весь подобрался и сделался серьезным. Несмотря на некоторые странности, молодой сыщик пользовался в участке уважением, и поручения от него филер старался исполнять со всем тщанием и в первую очередь. Это давало ему возможность слыть в среде коллег из других отделений непосредственным участником расследования самых невероятных преступлений, которые с блеском распутывал Ардов. Конечно, большую часть обстоятельств Шептульский беззастенчиво сочинял, не забывая выставить себя едва ли не наставником начинающего следователя, но даже в такой интерпретации способности Ильи Алексеевича производили на слушателей сильное впечатление. Бывали даже случаи, когда филеры специально приходили на Фонтанку, 63, под видом ремесленников или мелких чиновников, чтобы Шептульский показал им нарождающуюся легенду сыска. За эту услугу Кузьма Гурьевич обычно брал шесть копеек, которые тем же вечером спускал по дороге домой, награждая себя мерзавчиком[12] в казенке: четыре копейки брали за водку и две – за посуду.

– В бильярдном клубе «Пять шаровъ» по утрам дает уроки игры молодая особа. Зовут Варвара Найденова.

– Понял, – с готовностью ответил филер.

Не дождавшись каких-либо уточнений сверх сказанного, он приблизился к Ардову вплотную и продолжил доверительным тоном:

– Илья Алексеевич, выручайте… Дорогая супруга нуждается в лекарстве, а до жалованья еще три дня… Не могли бы вы…

Ардов полез в карман. Увидев в раскрытом бумажнике сложенные рядком ассигнации, филер облизал губы.

– Сколько стоит лекарство? – спросил Илья Алексеевич.

– Это, видите ли, иноземное снадобье… – забормотал Кузьма Гурьевич. – Из Цюриха… От астмы…

Ардов невозмутимо ожидал.

– Девяносто семь копеек, – наконец выдохнул Шептульский. – Ни больше ни меньше. Да-с.

Едва взглянув на кредитный билет рублевого достоинства, извлеченный Ардовым из бумажника, филер как-то по-особенному всхлипнул и поднял воспаленные глаза, в которых читались одновременно восторг и неуверенность.

– Брантовский рубль? – застенчиво улыбнулся он.

Илья Алексеевич повертел купюру в руках, не очень понимая, что вызвало такую преувеличенную реакцию.

– Так вот запросто и отдадите?

Не веря своему счастью, Шептульский аккуратно взял двумя пальцами банкноту. Ардов отпустил. В то же мгновение особым движением филер скрыл ассигнацию меж пальцев – она растворилась буквально на глазах.

– Насчет вашей особы не извольте беспокоиться – афроншируем[13] в лучшем виде.

C этими словами Кузьма Гурьевич подхватил с подоконника котелок, поклонился и устремился к выходу.

Илья Алексеевич отправился к прозекторскую.



Жарков с силой метал принесенный из клуба бильярдный шар в мясную тушу, закрепленную на цепочке от керосиновой лампы над секционным столом. На соседнем столе располагался уже обнаженный труп из Демидова переулка. Шар ударялся в мясо с глухим звуком и падал в таз на столе, куда была предусмотрительно уложена снятая с мертвеца одежда. Благодаря такому ухищрению опыт не производил лишнего шума и не вызывал беспокойства других обитателей участка. Всякий раз после броска Жарков подходил к туше и замерял штангенциркулем параметры вмятины.

– Могу утверждать с высокой степенью вероятности, что бедняге влепили в глаз точно таким же шаром… – не без гордости произнес он, занося полученные данные в особый бланк. – Может, даже этим… – Он кивнул на шар, оставшийся в тазу. – По крайней мере, шар точно был бильярдным…

Подумав, он поправился:

– Ну, если и не бильярдным, то такого же диаметра… Или близкого…

Покончив со следственным экспериментом, Жарков подошел к шкафчику и наполнил эрленмейер[14] бурой жидкостью из пузатой колбы.

– Удар был такой силы, что дух вышибли напрочь с одного раза.

Петр Павлович осушил эрленмейер и уставился немигающим взглядом на большой палец ноги покойника.

– По крайней мере, других серьезных повреждений на трупе нет, – уточнил он, придя в себя.

– Шаром могли убить и на улице, верно? – предположил Ардов.

– Могли, – согласился Жарков. – Хотя способ странный… Тем более что в клубе этот господин вчера определенно был. Котелок – с его головы.

Жарков кивнул на головной убор, который Илья Алексеевич захватил в гардеробной «Пяти шаровъ».