– Ганимеды[19] в тулупах выглядели бы здесь нелепо.

– Вы тоже так думаете? – обрадовалась княгиня. – Им-то что, у них юноши три четверти дня проводили абсолютно голыми в этих своих палестрах[20] – и никого не смущало.

– А конкурсы красавиц в Тенедосе? – воскликнул Илья Алексеевич – он решил помочь крестной с подбором аргументов для гостей, которые ожидались здесь вечером. – А состязания в Спарте? А фессалийские танцовщицы?.. А жрицы в храме Афродиты в Коринфе?

Память любезно раскрыла перед Ардовым страницы декадентского журнала «The Yellow Book»[21], откуда он и принялся черпать примеры обстоятельств, при которых древнегреческие художники имели возможность лицезреть совершенные формы юного тела неприкрытыми и в живом движении, что наполняло их воображение высокими образами и подготавливало души к изображению самой идеи прекрасного.

– Великий Пиндар[22] не постеснялся прославить их в песне, чем же мы хуже? – процитировал он финал статьи.

Баратова с облегчением вздохнула – вкус крестника был безупречен.

– Анастасия Аркадьевна, вы знаете что-нибудь про Костоглота?

Получилось не очень элегантно, но уж как вышло. Завершив светскую часть беседы, Ардов счел возможным перейти к волновавшему его вопросу. Княгиня имела широчайший круг общения и обладала поистине бездонными знаниями секретов высшего света. Ее советы за последний месяц здорово помогали Ардову разбираться в перипетиях, когда дело касалось выдающихся по своему положению особ.

– Костоглота? Я слыхала, он жестко дело ведет, многие стонут, – сказала крестная и сделала паузу.

Илья Алексеевич молчал, давая понять, что рассчитывает на более прикровенную информацию.

– Говорят, он был крупным коммерсантом в Одессе и познакомился там с неким влиятельным лицом, прибывшим на закладку храма в Свято-Ильинской обители. Видать, крупный взнос сделал, за что и был представлен. В правительстве как раз обсуждали идею железнодорожных концессий. Знаете, в этом деле найти такого, чтобы всех примирил да в один узел связал – забота особая. Вот так все удачно и сложилось – возглавил Касьян Демьяныч правление. По слухам, у него не только государственные мужи, но и члены императорской фамилии в доле.

– Это же запрещено! – не сумел сдержать удивления Ардов.

– Злые языки болтают, – беспечно пожала плечами Анастасия Аркадьевна. – Достоверно знать нельзя.

Прожевав жаренную с розмарином улитку, она слегка нагнулась над столом и продолжила громким шепотом, хотя таиться здесь было решительно не от кого:

– Да и не сами же они в реестр записаны! У кого жены, у кого тетушки.

Ардов переваривал услышанное.

– Ответственность немалая, – наконец вымолвил он. – А если вдруг убыток?

Баратова улыбнулась и ответила уже без всяких ужимок:

– У Костоглота договор с правительством: если случится убыток, его из казны и покроют.

– То есть как? – Илья Алексеевич опять не удержался от невольной адмирации[23]. – Покроют разницу между доходами и расходами?

– Ну да, – вполне обыденно подтвердила княгиня.

– Но ведь у него частное предприятие!

Анастасия Аркадьевна посмотрела на крестного со смешанным чувством. Ей импонировала его безупречная нравственная чистота, но вместе с тем она не могла не испытывать беспокойство от той наивности, с которой Илья Алексеевич смотрел на мир. Она точно знала, что мир этот готовил молодому человеку новые жестокие испытания. Ей хотелось закрыть его от этого мира, оградить, заточить в прекрасную комнату и не выпускать, снабдив всем необходимым, как это было с принцем Сиддхартхой[24], ради которого индийский царь велел каждое утро вырывать пожелтевшие травинки в саду, чтобы мальчик не задумывался о смерти. Но она понимала, что это невозможно.

– Потому и договор концессионный[25], – вздохнула она.

Глава 7. Костя Данго

После обеда Илья Алексеевич отправился на Сенной рынок, где условился встретиться с репортером Чептокральским. Газетчик оказывал чиновнику сыскного отделения кое-какие услуги в обмен на подробности для криминальной хроники. Доканчивая на ходу кулебяку, он повел Ардова по Полторацкому переулку в «Вяземскую лавру» – средоточие распутства и гнили столичного города. В здешних трущобах ютились последние подонки общества, а сбатари[26], не опасаясь облавы, прямо средь бела дня обделывали свои грязные делишки. Соваться сюда приличному человеку было небезопасно, и уже сразу после арки у Конторского флигеля к непрошеным визитерам метнулась пара гольцов[27], но Чептокральский ловко отначил их буквально одной фразой, которую Ардов не расслышал. Пройдя вдоль длинного двухэтажного здания, в нижнем этаже которого гудел знаменитый кабак Никанорихи, Чептокральский нырнул за низенькую дверку хлипкой пристройки и увлек Илью Алексеевича по темным коридорчикам, опускавшимся все ниже и ниже. Когда сыщик уверился было, что они окончательно заблудились, Чептокральский остановился у подвальной двери и стукнул условным стуком. Дверь тут же отворилась, и в тусклом свете появилось обезображенное глубоким шрамом свирепое лицо бородатого великана.

– Костя знает, – тихо проговорил Чептокральский.

Великан молча пропустил Ардова внутрь и тут же задвинул засов, оставив провожатого за дверью. Подняв над головой красный фонарь, он молча стал спускаться по ступеням. Илье Алексеевичу ничего не оставалось как отправиться следом. Миновав еще пару дверей, они наконец очутились в устланном циновками подвале со сводчатым потолком, освещенном множеством японских фонарей-окиандонов в бумажных абажурах. За бамбуковыми ширмами угадывались многочисленные двери. В зале стоял прохладный запах криптомерии[28], уравновешенный мягкими цитрусовыми нотками.

На топчане у стены в подушках под балдахином восседал Костя Данго – молодой красавец с миндалевидными глазами на смуглом лице. По дороге в «лавру» Чептокральский успел сказать о нем несколько слов. По слухам, юность Костя провел в Японии, где наловчился выдавать себя за гейшу и во время чайных церемоний в отелях и ресторанах обчищал карманы состоятельных клиентов. По другой версии, Костя нарядился гейшей лишь однажды, когда надо было получить доступ к главе клана якудзы по заказу конкурентов из соседней префектуры. Что в этих слухах было правдой, а что нет – никто не знал, но любовь Кости Данго ко всему японскому была общеизвестна. Да и сама кличка его – Данго – означала японскую конфету[29].

– Устраивайся, Илья Алексеевич, – произнес хозяин подвала мягким бархатистым голосом и указал на подушки с противоположной стороны низкого столика, где он завершал приготовление чая в расписанных иероглифами сосудах. Особым бамбуковым венчиком Костя медленно размешивал только что залитый в чашу кипяток, взбивая матовую зеленоватую пену.

– Слыхал о тебе небылицу, будто бы ты все помнишь и ничего забыть не умеешь.

– Почему же небылицу, – скинув обувь, как можно увереннее ответил Ардов и устроился в подушках у столика.

– И что же, можешь доказать?

Илья Алексеевич полез в карман, что вызвало беспокойное движение великана у него за спиной. Костя одним взглядом остановил телохранителя и указал на дверь. Тот, поклонившись, вышел. Илья Алексеевич тем временем извлек блокнот и протянул Косте. Следом на столик лег карандашик в серебряном оплетье.

– Напишите семь рядов двузначных чисел по семь в каждой строке.

Костя подал Илье Алексеевичу наполненную чашку, а сам принялся чертить в блокнотике знаки, позаботившись, чтобы его старания надежно скрывала обложка. Закончив, он поднял глаза на гостя.

– Покажите мне цифры ровно на пять секунд.

Костя исполнил просьбу.

– Теперь проверяйте.

Илья Алексеевич начал монотонно оглашать числа. Костя следил по блокнотику со все возрастающим восторгом. Потом Ардов с такой же легкостью повторил числовой ряд в обратном порядке. Потом, уже по просьбе Кости, назвал только те знаки, что стояли в третьей колонке. Потом – по диагонали…

Ардов знал, что этот трюк производит впечатление. Ему это не стоило никакого труда: запечатленные на странице блокнота цифры так и оставались висеть перед его взглядом, слегка подрагивая в воздухе. Более того, каждая светилась своим особым светом: пятерка была синяя, двойка – зеленой, тройка поблескивала красным…

– Пропустил! – вскрикнул Данго.

Ардов смутился.

– Тройку не назвал! Пропустил! – пояснил Костя.

– Виноват, не заметил, – пробормотал Илья Алексеевич.

Красная тройка слилась с красным же отворотом на халате Кости, отчего Илья Алексеевич ее попросту не заметил.

– Ну ты даешь, Илья Алексеевич, – протянул Костя, когда эксперимент закончился. – Не соврал чудачек[30] – газетчик – память волшебная… Тебе бы с такой памятью в стиригоны[31] податься.

– Деньги – не главное, Константин Артамонович.

– Однако ж ты ко мне пришел. А у меня деньги – вроде как профессия.

Действительно, нынешняя специализация Кости была «блинопек», то есть фальшивомонетчик. Причем считался он в этом деле мастером самой высшей квалификации, за что пользовался чрезвычайным авторитетом у самых крупных воротил преступного мира.

– Насколько мне известно, вы российские банкноты не подделываете, так что по моей части к вам претензий не будет.

Костя удовлетворенно хмыкнул – фараон[32] оказался со смекалкой.

– Да, – отпил он из своей чашки, – кугэсацу[33] куда безопасней!

Костя откинулся к стене и прикрыл глаза. Ардов терпеливо ждал разрешения перейти к вопросу, ради которого он и просил Чептокральского устроить встречу.

– Ну так что за дело у тебя ко мне, Илья Алексеевич? – наконец спросил Константин Артамонович, вероятно решив, что сыщик прошел проверку. Илья Алексеевич начал, едва сдерживая накатившее волнение:

– Пять лет назад в России появились фальшивые кредитные билеты 25-рублевого достоинства образца 1887 года. Вот такие.

Он достал из бумажника и протянул несколько банкнот. Костя взял и даже начал рассматривать, хотя внимательный взгляд мог отметить, что смотрел блинопек мимо.

– Я бы хотел знать, кто их изготовил.

Костя еще какое-то время помял в пальцах кредитные билеты.

– Ого, Илья Алексеевич! – улыбнулся он, показав безупречные зубы. – Аппетит у тебя, прямо скажем, царский…

Ардов не нашелся с ответом, потому промолчал. Просьба и вправду выглядела нагловатой, если принять во внимание все обстоятельства.

– А что это тебя старые «сашеньки» заинтересовали? Дело давнее, сколько лет уж прошло.

Костя вернул банкноты и опять сделал глоток. Он старался держаться как можно вальяжнее, но волнение передалось и ему.

– Эти билеты я нашел в деле своего отца. Его убили. Полагаю, предыдущий следователь вышел на след убийцы и фальшивые ассигнации имеют к нему какое-то отношение.

Потертую папку с надписью «Дѣло объ убійствѣ титулярного совѣтника А. А. Ардова и его супруги» Илья Алексеевич обнаружил чуть более месяца назад в подвале третьего участка Спасской части, куда тайно пробрался однажды вечером, незаконно завладев ключами от архива. Ради этой папки он и вернулся в Петербург, когда узнал из письма своего приятеля Саши Баратова, что следователь Горбоносов, занимавшийся делом отца, попал под карету и скончался. На это внезапно освободившееся место Ардов и поступил, впечатлив пристава Троекрутова не столько аттестатом Цюрихского университета, сколько рекомендательным письмом обер-полицмейстера. Завладев папкой, Илья Алексеевич каждый вечер перебирал доставшиеся ему бумаги у себя в квартире на Садовой. Две комнаты во флигеле над мелочной лавкой он снял по возвращении, не желая селиться в семейном особняке, где без малого пять лет назад обнаружил труп батюшки, его супруги и верного лакея Нилыча. Каждую из этих бумаг Ардов мог без труда вызвать в памяти и рассмотреть в мельчайших деталях, но каждый вечер перед сном он садился на кровати и подолгу смотрел на стену, где были прикноплены все имеющиеся по делу материалы. Переводя взгляд от одного документа к другому, он пытался нащупать ниточку, способную вывести к преступнику.

– Погоди, так Алексей Ардов – твой батюшка, что ли? – удивился Костя.

– Да. Он служил в казначействе.

Костя опять задумался.

– Слушай, Илья Алексеевич… А зачем тебе правду-то знать? Отца уже не вернуть… Как бы ты своим интересом новую беду не накликал.

Только сильное волнение, жужжание невидимых насекомых и кислый вкус винного уксуса во рту помешали Илье Алексеевичу приметить, что собеседник явно осведомлен о связи фальшивых «сашенек» со смертью чиновника из казначейства.

– Человек, убивший отца, все еще на свободе, – пояснил Ардов свою настойчивость. – Он должен понести наказание…

Илья Алексеевич извлек из манжеты на левом запястье стеклянную колбочку, сбросил на ладонь пару белых крупинок и отправил их в рот. Костя с интересом наблюдал за необычной процедурой.

– Смажу твоего фетера наверняка залетный лейгер без понятия справил. Взял за то аржан и отвалил. Тебе надо бы вожака взнахопырить…

Илья Алексеевич мысленно полистал «фартовый словникъ» – засаленную брошюрку, полученную в дар от Жаркова в первые же дни работы в участке – там были собраны особые воровские словечки с переводом на язык обывателя. С этим словником туманное высказывание Кости обретало смысл – получалось так: «Убийство твоего отца наверняка совершил непосвященный в детали наемник – взял деньги и скрылся. Следует искать того, кто спланировал это преступление».

– Кое-что о нем мне уже известно, – горячо согласился Илья Алексеевич, рассосав пилюльки. – Человек, стоявший за этим убийством, носит трость с серебряным набалдашником в виде головы дракона с крупной зеленоватой горошиной за зубами.

Костя тяжело вздохнул.

– Нет, Илья Алексеевич… Такого не знаю… И саргу эту липовую[34] первый раз вижу. Извини – у тебя свои заботы, у меня – свои…



В это время из каретного сарая во дворе особняка на Итальянской улице вышел Касьян Демьяныч Костоглот. Вид у него был горячий и растрепанный. Он приложил платок к сбитым костяшкам пальцев правой руки и скривил рот – ссадины саднили. Следом вышел конюх Егор с какими-то бумагами в руках.

– Прикажете в холодную, Касьян Демьяныч?

– Отпусти, – глухо ответил коммерции советник, взял бумаги и просмотрел. – Может, показать кому?

Костоглот метнул в сторону конюха бешеный взгляд.

– Помалкивай, дура!

Касьян Демьянович подозвал рябого кучера и велел отправлять экипаж к театру.

Глава 8. Письмо

Полный лысоватый чиновник третьего отделения Спасской части Облаухов принимал жалобы посетителей, потягивая из стакана жидкий чаек. Рядом дремал филер Шептульский, по сивушному духу которого было понятно, что на лекарство его дорогая супруга могла сегодня не рассчитывать. Очередная посетительница сбивчиво рассказывала, как, завидев у своего дома оборванца, выпрашивающего милостыню, не ограничилась денежной подачей, но выбрала из гардероба мужа порядком изношенный жилет и вынесла попрошайке.

– Весьма похвальная сердобольность, – отозвался Облаухов, не очень-то вникая в детали повествования.

После возвращения мужа со службы выяснилось, что означенный жилет представлял собой тайное казнохранилище и в его карманах покоилась весьма крупная сумма денег.

– Какая? – встрепенулся филер.

Женщина назвала. Сумма и вправду была немалая. Кузьма Гурьевич хотел было затребовать описание нищего, но в этот момент в участок вошел Ардов, и филер бросился к нему навстречу.

– Илья Алексеевич, проследил! – горячо зашептал Шептульский. – Проследил за вашей барышней. Интересная, доложу я вам, особа. Я в клуб заглянул, поинтересоваться, так сказать, почем нынче берут за обучение шары катать. А она как раз конвертик припрятывала.

С этими словами Кузьма Гурьевич достал из-за пазухи и протянул измятый конверт. Ардов извлек лист бумаги с наклеенными буквами, вырезанными из газетного заголовка. Шептульский заглянул ему через плечо и прочитал послание:

– «Я знаю твою тайну. Исполни мою волю, или пожалѣешь».

Филер торжествовал. Конечно, смысл фразы был совершенно неясен, но Шептульский все равно был уверен, что доставил сыщику главную улику преступления.

– А куда она отправилась из клуба? – поинтересовался Илья Алексеевич.

– В «Аквариумъ». Служит артисткой. Сегодня дают одноактную «Мышеловку», потом оперетку «Прекрасная Елена» и дивертисмент[35].

Илья Алексеевич вспомнил, что сегодня утром на столе Костоглота среди газет и конвертов он видел программку театра «Аквариумъ» – именно на нее была поставлена серебряная табакерочка.

Кому адресовано послание? Если Найденовой, то ей явно угрожает опасность! Возможно, вчера она стала свидетельницей преступления в клубе, и теперь преступник требовал от нее молчания – что еще может означать это «исполни мою волю»?

Ардов обернулся к столу Облаухова. Тот заканчивал записывать приметы злополучного жилета, который выходил совершенно обыкновенным, черным с серой полоской – такой можно было купить на любой толкучке копеек за пятьдесят.

– Константин Эдуардович, а вы чай с сахаром пьете?

Облаухов отвлекся от жалобщицы и насторожился.

– С сахаром, – осторожно подтвердил он.

– Вы что же, бросили диету Бантинга?

– Какую еще диету?

– Вы разве не по ней худеете? Результат вполне обнадеживающий!

Облаухов смутился. Как всякий тучный человек, он, конечно, постоянно искал способы потери веса, становясь безвольным пленником каждой новой рекламы очередного средства для похудения. Чего только не испытал на себе несчастный организм Константина Эдуардовича! Слабительные, очистительные, мышьяк, стрихнин, стиральная сода, английская горькая соль – результаты были едва различимы. Тем неожиданней было услыхать от чина сыскного отделения, что его усилия наконец-то воплотились в какую-то заметную постороннему глазу форму.

– Вот именно этот метод я еще не пробовал, – смутившись, признался Константин Эдуардович.

– Ну как же! Уильям Бантинг! Его труд «Письмо о тучности» сейчас весьма популярен в Европе. Он сам успешно сбросил 20 килограммов и доказал вред еды, содержащей много сахара и крахмала.

Облаухов с чувством стыда оглядел стакан чая на своем столе.

– Если хотите, я вам принесу.

– Был бы очень признателен, – кротко ответил чиновник.

Ардов вернул конверт Шептульскому и направился к выходу, на ходу попросив филера снести улику Жаркову на экспертизу.

– Слушаюсь, – выкрикнул Кузьма Гурьевич.

Вид у него был такой напряженный и героический, словно он находился под артиллерийским обстрелом в самом эпицентре адской бойни.

У самого выхода Ардов обернулся, словно что-то припомнил:

– Константин Эдуардович, а куда отправили букеты?

Облаухов изобразил любезную улыбку, не успев понять смысла вопроса. Удивил вопрос и филера.

– Ну те, что были изъяты давеча у Махалкиной. Которая без свидетельства торговала.

– Известно куда, – с каким-то неуместным смущением ответил Облаухов, обменявшись взглядом с Шептульским. – Оскар Вильгельмович велели поместить на склад временного хранения.

– Не могли бы выдать мне один?

– Инструкция на сей счет не предусматривает, так сказать… – деликатно возразил Константин Эдуардович, хотя по интонации было понятно, что стоять насмерть за эти улики он не станет.

– Все равно ведь завянут! – улыбнулся Илья Алексеевич.

Шумно выдохнув, Облаухов встал и, повелев просительнице обождать, отправился по коридору на склад.

Глава 9. «Аквариумъ»

Подбежав к зданию театра, Илья Алексеевич заметил среди множества экипажей уже знакомую лакированную карету на желтых колесах со щербатым кучером на облучке, который как раз подавал прикурить проходившему мимо упитанному господину в котелке. Ардов остановился у афишной тумбы, на всякий случай прикрыв лицо букетом.

По пути в голове Ильи Алексеевича забрезжили очертания новой версии. А что, если эта Найденова сама взялась шантажировать убийцу? Тогда смысл письма становился гораздо понятней: «я знаю твою тайну» – о самом убийстве, «исполни мою волю» – требование платы за молчание, «или пожалеешь» – угроза донести в полицию.

Вокруг тумбы, заклеенной афишами с грядущей премьерой «Уриэля Акосты», набрался народ. Юноша в студенческой тужурке с горящими глазами уверял спутницу, что это безоговорочно выше «Гамлета», поскольку пьеса Гуцкова воспитывает в массе чувство гуманности и симпатию к свободной мысли. Голубоватый голос молодого театрала имел дух подтухшей рыбы. Вступивший в диспут пожилой джентльмен с кофейным баритоном, к которому примешивался запах плавленого сургуча, поделился известием, что в Москве пьеса уже поставлена на сцене Охотничьего клуба, где роль философа-бунтаря, как говорят, неплохо играет некий Станиславский, который сам же и поставил спектакль по заказу Общества литературы и искусства.

Ардов отошел от тумбы, чтобы сосредоточиться. Положим, письмо до Костоглота не дошло – перехватил Шептульский. Но Найденова могла уведомить его и другим способом. И если гипотеза верна, то в костоглотовской карете шантажистке прямо к театру привезли требуемую сумму.

«Ах, как неосторожно! – едва не произнес вслух Ардов, увидев Варвару Андреевну, выпорхнувшую из служебного подъезда театра собственной персоной. – Как же она так в открытую себя выставляет! Ведь преступник теперь будет знать ее в лицо и вполне может прикончить для верности!»

Тем временем актриса подбежала к экипажу в английской упряжи, легко вскочила на подножку и, кивнув кучеру, исчезла внутри. В то же мгновение карета рванула с места. Илья Алексеевич растерялся. Такого кунштюка[36] он никак не ожидал. Он скривился от вкуса жидкой смолы, растекшейся по языку, и поспешил заглотить пилюльку из колбочки. «Вероятно, одноактная пьеса закончилась, – отметил он про себя, – а на дивертисмент она не осталась».

Ардов огляделся. Что теперь делать? Отправляться в погоню? Понятно и так – карета остановится у роскошного особняка на Итальянской улице с окнами на Фонтанку. Ворваться туда с требованием оставить Варвару Андреевну в покое? Глупость несусветная. В конце концов, она отправилась добровольно и пока никаких улик против Костоглота не имеется – одни подозрения. Постояв, Илья Алексеевич направился к театральному подъезду, выставив вперед пучок маргариток.

– Виноват, ищу актрису Найденову, – воскликнул он, отбивая букетом предмет дамского гардероба, вместе с визгом полетевший в него из недр первой же гримуборной, дверь которой он отворил наугад.

Со сцены доносились бравурные звуки оперетты Оффенбаха. Переведя дух, сыщик сделал несколько шагов по коридору и распахнул следующую дверь.

– Нижайше прошу прощения, актриса Найденова не здесь?

От гримерного стола к Ардову обернулся корпулентного вида спартанский царь Менелай в выкрашенных золотой краской доспехах из папье-маше и плетеных сандалиях. Он как раз прилаживал себе на подбородок пышную бороду. От флакона с клеем тянуло пряным древесным духом, похожим на коньячный. У соседнего столика сидел грустный молодой человек и листал журнал «Театръ и искусство». Это был артист Лянин.

– Вижу, что не здесь… – пролепетал Илья Алексеевич. – Хотел выразить признательность…

– Укатила ваша Найденова со своим ухажером, – весело сообщил Менелай горячим песочным голосом.

– Ваши гнусные домыслы отвратительны! – визгливо вступил Лянин. Кажется, он был нетрезв.

Ардов отметил, что в облике молодого человека было что-то неуловимо знакомое.

– Простите, не могу распознать, а вы какую роль сегодня исполняли?

Пьесу-шутку в одном действии «Мышеловка» драматурга Щеглова, допущенную к представлению 27 февраля 1896 года за нумером 2303, Ардов мысленно пролистал, пока ехал на извозчике, – она была опубликована в третьем номере «Нивы»: меркантильная мадемуазель Клёпа пыталась женить на себе перспективного адвоката с наследством, используя его любовь к театральному искусству. Клёпу, надо полагать, играла Найденова.

– Ах да, неужели адвоката Веньяминова?

– Вольдемар, это же успех! – воскликнул царь Спарты. – Тебя не узнали! Какой неоцененный талант! Какая глубина перевоплощения! – Обернувшись к Ардову, он уточнил: – Валентин играет вторую мужскую роль, Погуляева.

Менелай насадил на голову шлем и стал протискиваться к выходу. Он явно иронизировал над младшим коллегой.

– Виноват, вынужден отлучиться, дабы позаботиться о восстановлении супружеской чести, – похохатывая, уведомил он сыщика. – Этот мерзавец Парис уже умыкнул, с позволения сказать, мою распутную женушку из Спарты.

– По какому поводу интересуетесь? – с вызовом спросил Лянин, когда царь оставил гримерку.

– Я писатель, – неожиданно для самого себя выпалил Илья Алексеевич. – Драматург. Написал пьесу, хотел предложить ей главную роль.

– Вот как? – Лянин встал и пошатнулся. – И как называется ваша пьеса?

– «Трехбортовый карамболь», – как можно невиннее сообщил сыщик.

– По-моему, довольно глупое название.

Было заметно, что внутри у молодого человека все клокотало и он искал повода, чтобы выплеснуть страсть.

– Там и для вас роль есть, – добавил Илья Алексеевич, с интересом ожидая дальнейших действия господина артиста.

– Премного благодарен – не нуждаюсь!

– Как знаете, – пожал плечами Ардов и положил букет на столик.

– И выглядите вы довольно глупо, господин писатель! – дерзко выкрикнул Лянин и приблизился к сыщику вплотную.

– Ну, по крайней мере, я не пугаю прохожих фальшивой бородой, – холодно проговорил Илья Алексеевич, не мигая глядя в глаза несчастному воздыхателю.

Лянин растерялся и зашевелил губами как рыба, не сразу найдя что ответить.

– Это не ваше дело! – наконец выкрикнул он. – Если вы еще раз заявитесь сюда с этим пошлым букетом, предупреждаю – будете иметь дело со мной! Я запрещаю вам, слышите?

Развернувшись, Ардов медленно вышел из уборной и отправился по коридору. Со сцены доносился тенор царя Спарты: «Я Менелай благородный, лай благородный, лай благородный. Все – мои друзья». «И все – его друзья», – тут же подтвердил хор. «Живется мне превосходно, не превосходно, не превосходно. Муж Елены я…»

В гримуборной растрепанный артист схватил оставленный Ардовым букет и яростно затолкал его в корзину для мусора. Потом повалился на гримерный столик и зарыдал.

Глава 10. Деловое предложение

На ужин Илья Алексеевич отправился к Баратовым. Шура был в ударе. Выложив все последние сплетни Министерства иностранных дел, где он, по собственному признанию, весьма патриотически протирал штаны, молодой человек вдруг хлопнул себя по лбу:

– Совсем забыл! У меня же к тебе деловое предложение!

Илья Алексеевич с опасением взглянул на друга.

– Ты же у себя в полиции сталкиваешься с преступниками, верно?

Ардов кивнул.

– Наверняка среди них попадаются и те, которым присудят смертную казнь, так?

Еще не понимая, куда клонит собеседник, Илья Алексеевич высказался обтекаемо:

– Уложение о наказаниях предусматривает смертную казнь за умышленное убийство, изнасилование, разбой, грабеж, уничтожение чужого имущества…

– И только после высочайшего рассмотрения приговора, – сочла нужным вставить Анастасия Аркадьевна.

– Отлично! – воскликнул Шура. – Просто замечательно!

– Если же имеются смягчающие обстоятельства, то смертная казнь заменяется каторгой, – добавил Ардов, желая вслед за княгиней подчеркнуть наличие гуманистического духа в законе.

– Теперь же слушайте мою историю! – нетерпеливо начал Шура. – Недавно в Англии одного преступника приговорили к повешению. Явившись на эшафот, он потребовал исполнения права, данного каждому перед казнью, а именно – сказать несколько предсмертных слов собравшимся. Ему, естественно, разрешили. Он сам сунул голову в петлю и, когда площадь замерла, в полной тишине проорал во все горло: «Лучшие пирожные на Пиккадилли, 162!»

Последнюю фразу Шура прокричал что есть мочи, изображая самого этого преступника с петлей на шее, и захохотал, будучи более не в силах сдерживать восторг, который вызывала в нем эта история.

Княгиня и Ардов переглянулись.

– Его казнили? – на всякий случай уточнил Илья Алексеевич.

– Палач тут же столкнул его с пьедестала! – все еще продолжая хохотать, ответил Шура и взмахнул рукой.

– Странно… – промолвила Анастасия Аркадьевна. – Зачем было выкрикивать перед смертью эдакую глупость?

– Неужели не ясно? – удивился молодой князь, потихоньку приходя в себя. – Этот преступник получил обещание от хозяина кондитерской заплатить родственникам десять тысяч фунтов!

Анастасия Аркадьевна все еще не понимала смысла истории.

– Это же реклама, mère[37]! – протянул Шура. – Как сказал Людвиг Метцль, «объявление – двигатель торговли!». Теперь этот магазин известен всему Лондону! Он у всех на устах. Представь сама: единственные слова, которые услышала толпа перед казнью, – адрес, где делают лучшие пирожные в городе. Разве тебе не интересно было бы проверить, прав ли преступник? Хотя бы просто для того, чтобы отдать дань выдумке и изобретательности этого кондитера!

– Какой ужас.

– Да почему ужас? Если не своей бестолковой жизнью, то хотя бы смертью преступник принес пользу родным.

– У нас это невозможно, – сказал Ардов.

– Почему это? Я уже договорился с кондитерским магазином Вольфа, они согласны попробовать. Сумма небольшая, но для первого раза…

– Я не позволю, – строго произнесла княгиня.

– Да почему?! – Шура вскочил из-за стола. Он никак не ожидал, что эта забавная история будет воспринята близкими так непримиримо. – Настает новое время, оно требует новых идей. Скоро заработать состояние можно будет исключительно умом, а не только лишь продав нечто за цену, превышающую издержки производства, – запальчиво проговорил молодой человек, демонстрируя неплохую осведомленность в вопросах сущности прибыли и процента, изложенных в «Капитале» Маркса.

Он хотел добавить что-то еще, но Ардов успел вставить важное уточнение:

– У нас публичное исполнение смертной казни запрещено.

Шура выдохнул набранный было в легкие воздух, который намеревался потратить на новый пассаж.

– Вот уже пятнадцать лет как, – докончил Илья Алексеевич.

Шура молча вернулся за стол, заправил салфетку и как ни в чем не бывало продолжил терзать бифштекс. Единственный наследник княжеской фамилии вовсе не был глупым, напротив – обладал и умом, и сообразительностью, был начитан, образован, наблюдателен, не пребывал в плену иллюзий насчет суровой правды жизни, мог при необходимости проявить и расчетливость, и даже цинизм, а то и удивить совершеннейшей беспринципностью. Вместе с тем в душе его сохранялись какая-то наивная восторженность и почти детская легкомысленность, которые он привык легко пускать в ход, зачастую создавая у окружающих превратное о себе представление, что, впрочем, умело обращал на пользу – с глупыми, как известно, меньше таятся. Эмоции никогда не брали над ним полного верха и не могли помешать критически оценивать происходящее в самых напряженных обстоятельствах. Вероятно, это качество передалось ему от матери, Анастасии Аркадьевны, которая тоже с легкостью ввергала себя в состояние наивной простоты, умея при этом сохранять и остроту взгляда, и трезвость мысли.

Чтобы пауза не слишком затягивалась, Ардов рассказал о посещении театра, опуская детали, касающиеся расследования.

– «Аквариумъ»? – оживился Шура. – Там антрепренером Тумпаков, я его знаю. Прощелыга, каких поискать! Театр для него так, забава, способ заманить денежную публику после спектакля в кабинеты. Главный доход у него от ресторана с его бешеными ценами: ужин без вина и закуски – 2–50! Каково? А уж вина – кричи «Караул!»: в пять раз дороже магазинных цен.

Шура отбросил салфетку и отвалился на спинку стула, прикрыв глаза.

– Но зато у него обхождение, цыгане поют, – расплылся он в блаженной улыбке, – в восемь вечера венгерский оркестр вступает… Артисток после спектакля можно застать…



После ужина Баратов, по обыкновению, утащил Илью Алексеевича в библиотеку на партию в бильярд. За игрой продолжили обсуждать артисток. Князь оказался весьма осведомлен по этой части, каждой умел дать меткую, зачастую неделикатную характеристику. Выяснилось, что знает он и Найденову, о которой упомянул Илья Алексеевич, – однажды оказался за одним с ней столом.

– Своенравная девица, – туманно выразился Шура и слегка покраснел. – Говорят, ей ангажемент[38] некий богатый почитатель устроил. Тумпаков артисток без своих туалетов не берет, причем нарядов требует первоклассных, самых модных и в достаточном количестве.

Ардов слушал друга, не вступая в разговор. Да этого и не требовалось. Зато он отметил, что в результате регулярных тренировок карамболи стали получаться заметно лучше.

Глава 11. Дома

Домой Илья Алексеевич добрался уже за полночь. Сегодня поставить себе в зачет он мог разве что изобличение артиста-неудачника, преследовавшего объект своих воздыханий в накладной бороде, заимствованной у царя Менелая. Не бог весть какая победа. Можно было предположить, что жгучая ревность Лянина распространялась и на покровителя Найденовой Костоглота – иначе зачем ему было околачиваться у ворот особняка на Итальянской. Голова хряка как угроза в битве за женское сердце – театральная выходка вполне в духе экзальтированной артистической натуры. Скорее даже не хряка, а борова – чтобы подчеркнуть мужскую несостоятельность пожилого соперника. Правда, могла ли позволить хлипкая конституция Лянина управиться с грузом в полпуда?.. Может, привлек кого-то из обслуги?.. Того же конюха Игната… Или этого тенора с песочным голосом… Что же, можно докладывать обер-полицмейстеру? А не слишком ли просто? Надо бы вызвать Лянина в участок да потолковать без сантиментов.

Поглощенный размышлениями, сыщик не заметил, что всю дорогу за ним следил невзрачного вида джентльмен, припадающий на левую ногу. Это был немолодой уже клюквенник[39] средней руки Серафим Пипочка. На лице его были запечатлены следы свежих побоев: один глаз затек и почти не видел, а лопнувшие в нескольких местах губы содержали в трещинах засохшую кровь.

Поднявшись в скромную квартирку во втором этаже над уже запертой мелочной лавкой, Ардов отвернул вентиль у основания витого латунного рожка на стене и поднес спичку к соплам – оттуда навстречу друг другу с тихим гудением вырвались струйки пламени. Еще один «рыбий хвост» он запалил на соседнем рожке. Огонь осветил стенку, увешанную документами – газетными вырезками, фотографиями преступников из полицейского архива, выписками, протоколами опросов, схемами et cetera. Это было все, чем располагал Илья Алексеевич по делу об убийстве отца. Достав из кармана сюртука фальшивые купюры, он пришпилил их рядом с рисунком, на котором было изображено навершие трости в виде головы дракона.

Отказа Кости Данго от помощи в расследовании следовало ожидать, хотя Ардов и не терял надежды до самого конца разговора. О существовании короля блинопеков Ардов узнал от Жаркова и вот уже месяц искал на него выход. Помог вездесущий Чептокральский, которому за услугу Илья Алексеевич был вынужден выложить во всех подробностях дело об убийствах шляпными булавками, в котором оказался замешан модный психолог Бессонов. Публикация наделала шуму. Чептокральский развернул происшествие в целую повесть, давая ее частями из номера в номер. Этот криминальный очерк положил начало если не славе, то некоторой популярности скромного чина сыскного отделения третьего участка Спасской части. Единственное, о чем умолчал Ардов, – это зловещая фигура кукловода, которую он обнаружил за этим кровавым гран-гиньолем[40], но так и не сумел изловить. Звали его Карл Мервус. Впрочем, имя наверняка было фальшивым и ничего не значило. Именно у этого господина имелась трость с набалдашником-драконом – точно таким же, какой Илья Алексеевич обнаружил на рисунке из папки по делу об убийстве отца. Сведений о Мервусе не было почти никаких – знавшие его предпочитали молчать, а решившие заговорить неожиданно умирали. Тот же психолог Бессонов, пообещав на вечернем допросе сообщить все подробности, наутро умер прямо в камере участка, отведав тюремной каши. Как оказалось, отравленную пищу под видом развозчика тюремных харчей в участок доставил переодетый преступник, манерами и обхождением не вызвав никакого подозрения у охранника. Когда же через полчаса приехал настоящий развозчик, арестованный уже не дышал. Днем ранее в петле была найдена и генеральша Кострова, также имевшая связь с Мервусом. С отказом Кости Данго ниточка в расследовании окончательно терялась. Получалось, что пока самой ценной уликой было лицо Мервуса, которое запечатлелось в памяти Ардова после одной случайной встречи на публичной лекции в Обществе развития науки: прозрачные рыбьи глаза и крашеные усики с игриво подкрученными вверх кончиками над пухловатыми влажными губками. И голос, похожий на рой жужжащих насекомых…

Внизу на улице Серафим Пипочка дождался, когда в окнах второго этажа появятся отблески газовой горелки, и поковылял прочь.

Глава 12. Куль

На столе у старшего помощника пристава стоял гроб, а рядом понуро вздыхали кучер похоронного фургона и сторож Елизаветинской городской больницы. У стены рядком сидели трое служителей покойницкой означенного медицинского учреждения. Гроб был набит каким-то тряпьем. Полицейский чиновник Африканов извлекал предметы и клал рядом. Образовалась уже некоторая куча. Полицейский чиновник Пилипченко за соседним столом составлял опись имущества. Руководил расследованием старший помощник пристава фон Штайндлер.

– Больничные передники – еще две штуки, – сообщил Африканов.

– Итого, стало быть, сколько? – уточнил фон Штайндлер.

– Итого полдюжины, ваше благородие! – торжественно ответил Пилипченко.

– Так-с… – удовлетворенно протянул старший помощник.

– Фуражек служебных – три! – продолжил перечень Африканов.

– Итого – пять! – подсчитал Пилипченко.

– А это что? – удивился Оскар Вильгельмович, увидав в руках Африканова какую-то грязную хламиду.

– Куртка, ваше благородие, – с готовностью вступил служитель покойницкой со своего стульчика.

– Вы пока обождите! – строго осадил добровольного консультанта старший помощник. – Дойдет и до вас очередь!

Всего в гробу оказалось шесть передников, пять фуражек, четыре куртки и два пальто. В ходе дальнейшего расследования удалось выяснить, что гроб находился в коридоре переполненной покойницкой и служители приноровились хранить там свои вещи. Прибывший с Преображенского кладбища кучер похоронного фургона вместе со сторожем, помогавшим выносить трупы, впопыхах ухватили и этот гроб, полагая, что имеют дело с покойником неизвестного звания.

– Для передачи земле, – кашлянув, ответил кучер на вопрос о цели завладения гробом.

– Земле, как же! – опять не выдержал один из пострадавших.

– Я попрошу! – возвысил голос Оскар Вильгельмович.

Дело было непростое: предстояло решить, кого в этой ситуации следует наказать. Можно было повернуть и так и эдак, поэтому старший помощник пристава пытался понять, содержится ли здесь возможность показать начальству свое особое служебное рвение или хотя бы выманить у одной из сторон вознаграждение за беспристрастный разбор.

Войдя в зал участка, Илья Алексеевич нисколько не удивился открывшейся картине, хотя еще пару месяцев назад такое зрелище могло бы порядком его впечатлить. Оскар Вильгельмович проводил следственный эксперимент. Гроб был опущен на пол между столами, в нем, сложив крестом руки, расположился один из служителей покойницкой, а подозреваемые, кряхтя и тужась, поднимали его под руководством Африканова. В ходе расследования старший помощник пристава рассчитывал выяснить, могли ли кучер со сторожем по весу определить, что в гробу нет тела. За неимением приборов для точного определения тяжести было решено использовать отзывы самих подозреваемых.

Дождавшись, когда гроб будет возвращен на пол, Илья Алексеевич переступил через него и, поприветствовав коллег, двинулся далее в прозекторскую. Там его встретил Жарков, завершавший экспертизу письма, доставленного вчера Шептульским. Он чем-то капал из пипетки на бумагу и рассматривал в микроскоп.

– Смесь довольно любопытная… – начал криминалист без всякого приветствия, словно разговор уже длился некоторое время. – По всей видимости, в состав входят живица[41] и красный мышьяк… Древние египтяне использовали его для бальзамирования трупов.

Илья Алексеевич припомнил коньячный запах, который уловил вчера в гримуборной.

– Это обычный сандарачный клей, – сказал он. – Такой используют актеры, чтобы приставить себе усы или бороду. Этот клей легко стирается и не оставляет следов на коже.

Жарков поднял на коллегу полный любопытства взгляд.

Ардов рассказал об открытиях вчерашнего дня, упомянув при этом и Костоглота, но лишь как поклонника артистки Найденовой. Голова хряка всё еще подпадала под данное обер-полицмейстеру обязательство хранить происшествие в тайне. Выходило, что в поиске убийцы посетителя бильярдного клуба сыщик не продвинулся ни на шаг. Надо было отправляться в «Пять шаровъ» и опрашивать обслугу – не может такого быть, чтобы никто ничего не видел.

– Петр Палыч, есть! – раздался возбужденный голос письмоводителя Спасского, ворвавшегося в прозекторскую. Он взмахнул принесенной папкой и поклонился Ардову, которого поначалу не заметил. – Это грабитель и убийца Кульков по кличке Куль!

Еще вчера, обнаружив клеймо на руке трупа, Жарков предположил, что перед отправкой на каторгу преступника наверняка подвергли бертельонированию, и отправил Спасского в управление рыться в архиве.

Объявив письмоносцу благодарность, Петр Павлович взял папку и приступил к изучению бумаг. Спасский, уже успевший ознакомиться с содержимым, с воодушевлением принялся излагать краткое содержание прочитанного:

– Был «банщиком», то есть специализировался на кражах ручной клади по вокзалам. Двенадцать лет назад был осужден за грабеж с убийством. Действовал в паре, но на суде подельника не выдал. В деле есть только кличка.

Жарков как раз дошел до соответствующей бумаги и завершил краткий доклад:

– Хряк.

– Что?!

Илья Алексеевич вскрикнул так громко, что коллеги вздрогнули и уставились на сыщика с недоумением и опаской.

– Хряк… – тихо повторил Спасский.

Не проронив более ни слова, Ардов вышел из прозекторской. Криминалист и письмоводитель невольно переглянулись.

Глава 13. Вредные подозрения

Неужели это возможно, чтобы глава крупнейшего акционерного общества, уважаемый человек, который на короткой ноге с министрами и членами императорской фамилии, был в прошлом обыкновенным вокзальным вором?

В том ограблении почтового вагона, за которое Куль отсидел по второму разряду[42], пропало без малого два миллиона рублей наличными и облигациями – их так и не нашли. Не из этих ли доходов был сделан щедрый взнос на закладку храма в одесском монастыре? «Влиятельным лицом», которому был представлен щедрый благотворитель, наверняка был великий князь N – известный богомолец и ревнитель прогрессивных новаций в экономике. Но как Костоглот сумел составить о себе безупречное реноме в Одессе? Как изловчился легализовать капитал? Ведь на это требуется не один год и весьма значительные достижения по коммерческой части. Невозможно представить, чтобы выскочивший невесть откуда подобно черту из табакерки купец-транжира вдруг явился пред светлы очи столичного гостя.

А что, если Хряк присвоил себе чужую личность? Сначала в Одессе предстал перед великим князем в образе купца первой гильдии Касьяна Костоглота, о котором с большим почтением отзывался градоначальник, а потом уж, никем не узнанный, прибыл в Санкт-Петербург по личному приглашению его императорского высочества для налаживания концессионного предприятия. А самого Костоглота убил, инсценировав его переезд в столицу… Возможно ли такое? Чтобы за все эти годы никто из прежних знакомых влиятельного коммерсанта, бывшего члена Одесского коммерческого суда, не столкнулся с самозванцем и не обнаружил подмены? А может, кто-то и сталкивался… И встречи эти заканчивались для них подобно тому, как завершилось свидание с Хряком для его бывшего подельника Куля.

Ардов вздохнул. Он сидел за столом и вращал маленький рычажок шкатулки немногим больше спичечного коробка, придвинув ее к уху. Из шкатулки доносился грустный вальс Ланнера «Schonbrunner». В кулачок стоявшего на столе маленького буддистского монаха, вырезанного из кипариса, была вставлена палочка, дымок от которой окутывал Илью Алексеевича ароматом сандала и амбры. Он огляделся. Обитатели полицейского участка уже успели привыкнуть к странностям нового коллеги, поэтому делали вид, что не замечают ни дыма над столом, ни странных звуков. Ардов отложил аристончик и принялся ворошить бумаги, изображая, будто наводит порядок на столе.

Версия с подменой личности Костоглота выглядела, конечно, фантастично. Хотя бы потому, что назначение на столь деликатный пост, вокруг которого, судя по всему, завязались узлы интересов многих весьма высоких персон, не могло состояться без тщательной проверки департаментом его превосходительства господина Райзнера – его люди должны были изведать все вдоль и поперек, прежде чем допустить нового человека на такой уровень.

«О господи! – Ардов вздрогнул от ужасной мысли. – Не сам ли Райзнер и организовал прикрытие лже-Костоглоту, вводя его в круг столичной элиты?»

От этой мысли Илью Алексеевича бросило в жар, он опять схватил аристончик и принялся вертеть ручку в ускоренном темпе.

«Не этим ли объясняется беспокойство, проявляемое обер-полицмейстером в связи с невесть откуда взявшейся головой хряка? Кто-то прознал про тёмное прошлое уважаемого господина и решил таким образом начать шантаж?»

Ардов встал и направился по коридору к кабинету участкового пристава.

«Если правда о Костоглоте всплывет, то, надо полагать, не поздоровится и всесильному начальнику столичной полиции, который не сумел уберечь от лишнего внимания деятельность общества «Златоустовская железная дорога», которое, судя по всему, имеет существенное значение для благосостояния некоторых обитателей высших сфер…»



– Зачем? – спросил майор Троекрутов, выслушав просьбу Ардова направить телеграмму одесскому градоначальнику генерал-лейтенанту Зеленому с просьбой прислать фотографию коммерции советника Касьяна Костоглота, выбывшего в столицу три года назад. – Какое отношение имеет этот господин к вашему каторжанину, прибитому шаром?

– Пока нет возможности утверждать со всей определенностью, но, возможно, под видом господина Костоглота действует опасный мошенник.

– Да вы что?! – от неожиданности Троекрутов встал.

Вид у него был растерянный, если не сказать испуганный. По опыту пристав хорошо знал, что в дела высших кругов лучше не влезать: кто там с кем что не поделил, кто кого опекает и чьи силы в какой момент имеют превосходство – разобраться простому человеку не было решительно никакой возможности. Торжество справедливости обитателей этих эмпирей заботит в последнюю очередь, так что даже законные результаты расследований легко могут пасть под ударом гораздо более сильного снаряда, именуемого у них загадочным понятием «целесообразность», смысл которого Троекрутов не до конца понимал, поскольку всякий раз под этим словом высокие лица понимали разные вещи.

– Пока не будет поручения из управления, такой запрос считаю нецелесообразным, – заявил пристав и поспешил выйти из кабинета, поскрипывая новенькими сапогами.

Ардов пустился вдогонку по коридору.

– Евсей Макарыч, мы не будем предпринимать никаких действий! – торопливо излагал резоны Илья Алексеевич. – Просто запросим изображение под формальным предлогом – скажем, для составления альбома почетных жителей Одессы…

– Не порите чушь, Ардов! – Троекрутов резко развернулся. – Какого альбома?!

– Виноват… – Чин сыскного отделения потупился. – Но если мои подозрения оправдаются, господин обер-полицмейстер будет весьма благодарен за открытие. И это еще мягко сказано, – сказал он со значением.

Илья Алексеевич беззастенчиво блефовал, рассчитывая разбередить в приставе страсть тщеславия, сидящую, как известно, во всяком чиновнике. Троекрутов задумался. Об особых связях своего подчиненного с главой столичной полиции он был вполне осведомлен. Стало быть, допустить, что Ардову известны некоторые обстоятельства, сокрытые от общих взоров, было позволительно. Если сыщик не провалит дело, то назваться его возглавителем будет весьма кстати. Такое положение запросто может обернуться благодарностью или, чего лучше, орденом за беспорочную службу из рук обер-полицмейстера. А если провалит? Пристав почесал затылок.

– Нет, Илья Алексеевич. Без высшего соизволения допустить самоуправства не могу. Вы хотите бросить тень на уважаемого человека! А полиция существует как раз наоборот – чтобы оберегать покой добропорядочных граждан.

Отказ дался Евсею Макаровичу тяжело, но чиновничий инстинкт взял свое.

– И послушайте моего совета, – добавил он по-отечески, заметив, как сник Илья Алексеевич, – выбросьте эти вредные подозрения из головы. Зачем они вам? Дело-то – на понюшку! Пришел ваш каторжанин в бильярдную, напился, полез в заворошку[43], на улице его догнали да и влепили по лбу для науки. Ну, переборщили… Конечно, преступление! Но ухлопали-то дрянь-человечишку, о нем никто добрым словом-то и не вспомнит. Воля ваша, Ардов, а только я бы глубоко здесь не копал – не для чего.

Глава 14. «Стог сена»

На Невском Ардов угодил в похоронную процессию и до самой Армянской церкви был вынужден какое-то время двигаться вместе с безутешными родственниками за гробом, лежавшим на колеснице с парчовым балдахином и лампадами. Шестерку лошадей, покрытых белыми сетками с серебряными кистями, вела под уздцы пара одетых во все белое горюнов[44] с нарядными фонарями-факелами, а еще один, с черной повязкой на глазу, шел сзади и разбрасывал ветки. Оркестр исполнял грустную песню.

Неспешная процессия помогла Илье Алексеевичу собраться с мыслями. На какое-то мгновение он представил самого себя в гробу под парчовым балдахином. Кто же будет идти за колесницей? Конечно, Баратовы – Шура и Анастасия Аркадьевна… Возможно, репортер Чептокральский. Кто-нибудь из участка? Жарков, Свинцов, Спасский… Спасский, возможно, будет плакать… Пожалуй, Африканов с Пилипченко… Наверное, пойдет и Облаухов… Господин пристав? Надо полагать… Не исключено, что за компанию увяжется и Оскар Вильгельмович… Ардов с особой остротой вдруг осознал, что все его родственники сегодня – третий участок Спасской части. Его семья. Он почувствовал теплоту и благодарность. И еще ему до ужаса захотелось, чтобы за гробом шла Варвара Андреевна. Чтобы ее лицо было мокрым от слез. И чтобы остальные смотрели на нее с сочувствием и уважением к тому чувству, в котором она так и не успела признаться покойнику…

Ардов прибавил шагу, догнал горюна с повязкой, о чем-то коротко переговорил с ним и, дойдя до Армянской церкви, свернул направо в редакцию «С.-Петербургскiхъ Вѣдомостей».

Главный редактор Клотов стоял перед стеной отвратительного зеленого цвета, увешанной живописными полотнами, и рассматривал пастель с изображением четырех белых гусей на жухлой траве. Стоявший рядом понурый репортер без всякого выражения бубнил ему на ухо, что охоту на волков предполагается освободить от трехрублевого взноса за билет и из этого налога с других видов охоты выдавать премию за каждую волчью шкуру, принесенную охотником в земскую управу. Клотов хотел было прокомментировать, но заметил Ардова.

– Альфред Сислей! – радостно сообщил он вместо приветствия. – Прямиком с Французской выставки. Государь купил там «Прием в Мальмезоне в 1802 году» в дар супруге – пошлейшую салонную мазню Фламенга с забавами двора Наполеона. От зевоты челюсти сводит! То ли дело наши гуси!