– Посиди! – Похоже, Фрэнк умел отдавать односложные распоряжения и привык, что они исполняются без возражений.

Мне снится странный сон, очень реалистичный и совершенно безумный. Я иду по лесу, деревья там черные, влажные, обмотанные красными электрическими гирляндами. Со мной идет Брит. На ней футуристическое желтое платье, светящееся в темноте, и я боюсь, что она испачкает его, если заденет дерево. Я знаю, что эти деревья находятся внутри папиных легких, а пористая земля, по которой мы идем, – это его вздымающаяся диафрагма.

Элейн Роли охотно повиновалась. Она устроилась возле окна, по-видимому нисколько не беспокоясь о том, как невыгодно оттеняет ее лицо утренний молочно-белый свет. Она была похожа на квакершу: персонажи с такой же суровой и невыразительной внешностью порой встречаются на страницах романов Шарлотты Бронте. Простое серое платье с широким кружевным воротником, практичные черные туфли на каучуковой подошве. Единственное украшение – маленькие серьги-гвоздики; каштановые, начавшие седеть волосы убраны назад и заколоты на затылке тоже по моде прошлого века. Однако носик у нее был изящный, задорный, и улыбка, которой она одарила Линли и Хейверс, казалась искренне гостеприимной.

Это немного страшный, но по‐своему красивый сон. Мы с Брит не понимаем, что происходит. Ее рука в моей руке, и этого достаточно для того, чтобы Брит могла прочитать мои мысли: «Зацени, что там наверху». Мы поднимаем головы и наслаждаемся светом полной луны, желтой, как лимон. На самом деле это не луна. Это круглое отверстие от пули двадцать второго калибра, сквозь которое льется снаружи солнечный свет.

– Вы успели выпить утром кофе? – спросила она, готовая вскочить со своего места. – Фрэнк, давай я…

Потом луна исчезает, потому что отверстие закрыл огромный глаз, заглядывающий внутрь папы через дырочку. Я отпускаю ладонь Брит и машу этому глазу руками. Вокруг меня гроздьями свисают с ветвей звезды кроваво-красного цвета. Я знаю, что снаружи на нас смотрит глаз Джо, и готов поспорить, что она нас видит.

Я машу руками и кричу: «Джо! Джо!»

– Не нужно, – остановил ее Фрэнк.

Он подергал лацкан своей служебной куртки. Линли обратил внимание, что галун в этом месте уже потерся, очевидно, Ортен частенько в рассеянности его теребил.

Глава 19

– Вчера вечером мне сообщили, что вы нашли какую-то одежду, – заговорил Линли. – Она здесь, в вашем доме?

О’кей, интернет, кто такие…

– О’кей, интернет, кто такие черные?

Ортен не был готов к столь решительному вступлению.

– Семнадцать лет, инспектор…– Судя по его тону, он намеревался произнести целую речь.

– Вот что я нашел: в разных странах слово «черный» трактуют по‐разному. В США «черными» называют людей, предки которых жили в Африке, к югу от Сахары. В целом «черными» называют людей с темным цветом кожи. У понятия «черный» существует множество значений и коннотаций, большинство из которых противоречиво и до сих пор остается предметом дискуссий. Полный текст статьи содержит 13 881 слово. Хотите, чтобы я продолжил чтение?

Хейверс нетерпеливо пожала плечами, но все же уселась на диван, раскрыла блокнот и принялась перелистывать страницы– пожалуй, слишком шумно, но больше ничем своего раздражения не обнаруживала. Ортен продолжал:

– О’кей, интернет, кто такие белые?

– Семнадцать лет я служу здесь привратником. Никогда ничего подобного не было. Никаких исчезновений. Никаких убийств. Ничего. Бредгар Чэмберс был в полном порядке. Лучшее место.

– Вот что я нашел: в разных странах слово «белый» трактуют по‐разному. В США значение слова «белый» постоянно меняется. Когда‐то под словом «белый» подразумевали выходцев из Англии и Скандинавских стран. Позже этим термином стали называть также и тех, кто ранее не считался белым, а именно выходцев из Германии, Греции, Ирана, Ирландии, Италии, а также евреев, испанцев и латиноамериканцев со светлой кожей. Полный текст статьи содержит 13 752 слова. Хотите, чтобы я продолжил чтение?

– О’кей, интернет, кто такие азиаты?

– И все же случалось, что ученики умирали. В часовне есть памятная доска.

– Умирали – да. Но убийство? Никогда. Дурной знак, инспектор. – Ортен откашлялся и завершил свою мысль: – Но меня это нисколько не удивляет, инспектор.

– Вот что я нашел: в разных странах слово «азиат» трактуют по‐разному. В США «азиатами» называют выходцев из южноазиатских стран – Камбоджи, Китая, Японии, Кореи, Малайзии, Таиланда, Вьетнама и так далее. До 1980 года выходцы из Индии и Пакистана не считались азиатами. Несмотря на то что такие страны, как Армения, Грузия и Турция, географически находятся в Азии, выходцы из этих стран не считаются азиатами. Полный текст статьи содержит 6390 слов. Хотите, чтобы я продолжил чтение?

Линли предпочел не заметить намека.

– О’кей, интернет, кто такие корейцы?

– Однако самоубийство тоже можно счесть дурным знаком, – вставил он.

– Вот что я нашел: корейцами называют жителей Северной и Южной Кореи, а также 7,4 миллиона экспатов, которые живут преимущественно в США, Китае, Японии, на Филиппинах, во Вьетнаме, в России, Узбекистане, Австралии и Канаде. Физиологически предки современных корейцев были больше похожи на казахов и монголов, а не на китайцев и японцев. Большинство корейцев считает, что все они происходят от одного общего предка, однако результаты современных исследований свидетельствуют о том, что это миф, объясняющийся подделкой генеалогических записей. Полный текст статьи содержит 7016 слов. Хотите, чтобы я продолжил чтение?

Ортен потянулся беспокойными пальцами к эмблеме школы, вышитой желтыми нитками на нагрудном кармане формы, затеребил корону, расположенную в гербе над веткой боярышника. От короны отделилась одинокая золотая ниточка – так постепенно разрушится весь рисунок.

– Самоубийство? – переспросил он. – Так Мэттью Уотли совершил самоубийство?

– Вовсе нет. Я имею в виду другого ученика – Эдварда Хсу. Если вы прослужили здесь семнадцать лет, вы должны были знать его.

Ортен и Элейн Роли переглянулись. Что отразилось на их лицах – удивление или тревога?

– Вы ведь знали Эдварда Хсу, Ортен? А вы, мисс Роли? Вы знали его? Вы давно здесь работаете?

Элейн Роли осторожно облизнула языком губы.

– В этом месяце исполнится двадцать четыре года, сэр. Я сперва помогала на кухне. Потом подавала обед в учительской столовой. С самых низов поднялась. Вот уже восемнадцать лет как я служу экономкой в «Эреб-хаусе», и горжусь этим, сэр.

– Эдвард Хсу жил в «Эребе»?

– Да, Эдвард жил в «Эребе».

– Он был подопечным Джилса Бирна, насколько я понял?

– Мистер Бирн забирал Эдварда к себе на каникулы. Он и раньше так делал– выбирал кого-нибудь из воспитанников «Эреба» и всячески поддерживал его. Он сам выпускник «Эреба», и ему нравится помогать нашему пансиону всем, чем можно. Мистер Бирн хороший человек.

– Брайан Бирн утверждает, что к Эдварду Хсу его отец относился с особой симпатией.

– Думаю, Брайан и сам помнит Эдварда.

– Брайан– префект «Эреба». Должно быть, вы близко знакомы с ним?

– Близко? – Теперь она взвешивала каждое слово. – Нет. Я бы не сказала, что близко.

– Но ведь он– префект «Эреба», а вы– экономка, вы работаете вместе…

– Брайан– трудный мальчик, – возразила Элейн. – Его не поймешь. Он слишком запутался…– Она колебалась, не решаясь продолжать. В соседней комнате детишки вновь подняли шум, не столь яростный, как в прошлый раз, но суливший новый взрыв эмоций.

– Староста пансиона должен быть самостоятелен и крепко в себе уверен, инспектор, – проговорила Элейн Роли.

– А Брайан?

– Брайан совсем другой. Он – как бы это получше объяснить? – слишком уж зависим.

– Зависим? От чего?

– От чужого мнения. От похвалы. Он старается всем угодить, всем понравиться. Для префекта это не годится, совершенно не годится. Как может подросток призвать к дисциплине младших ребят, если для него главное – всем угодить, чтобы все его любили? А Брайан именно таков. Если б это от меня зависело, его бы в жизни не назначили префектом пансиона.

– Однако сам факт, что Брайана выбрали префектом, подразумевает, что у него есть соответствующие качества – или нет?

– Ничего такой факт не подразумевает! – Фрэнк Ортен рубанул рукой воздух. – Все зависит только от того, кто чей отец, а директор всегда сделает так, как укажет совет попечителей.

В соседней комнате загремела на пол и разбилась какая-то посудина. Вой сделался громче, настойчивее. Элейн Роли поднялась на ноги.

– Я присмотрю за ними, Фрэнк. – С этими словами она скрылась за дверью.

Как только дверь закрылась, Фрэнк Ортен снова заговорил:

– Она работает изо всех сил, Элейн всегда выкладывается. Джону Корнтелу досталась лучшая экономка в Бредгаре, а он и не понимает, как ему повезло. Но вас-то интересует одежда, а не Джон Корнтел. Пойдемте.

Выйдя из дома, они скоро свернули на ответвлявшуюся от главной дороги тропинку, почти полностью скрытую от глаз липами. Ортен шагал впереди, воинственно сдвинув на лоб синюю форменную кепку. Шли они молча. Хейверс на ходу перелистывала блокнот, что-то подчеркивала, неразборчиво бормоча себе под нос; а Линли, глубоко засунув кулаки в карманы брюк, обдумывал все сказанное Фрэнком Ортеном и Элейн Роли.

В любом учреждении служащие, находящиеся на различных уровнях власти, стараются закрепить за собой все полномочия, присущие их должности, а по возможности покушаются и на большее. Так обстоит дело и в Скотленд-Ярде, и в частной школе. Казалось бы, в школе все решения принимаются директором, однако Фрэнк Ортен открыто намекал, что все не так просто: совет попечителей – то есть Джилc Бирн – пользуется слишком большим влиянием. Линли был убежден, что этот факт имеет отношение к судьбе Мэттью Уотли. Мальчик получил стипендию совета попечителей, возможно, вопреки мнению директора. Его поселили в «Эребе», где некогда жил сам Бирн, а затем Эдвард Хсу. Какая-то схема здесь просматривалась.

Они подошли к развилке и почувствовали едкий запах, который ни с чем не перепутать, – запах дыма. Фрэнк Ортен свернул вправо, приглашая их следовать за собой, однако Линли помедлил, глядя в другую сторону от развилки, на ближние здания школы. Отсюда просматривались все четыре пансиона для мальчиков, причем ближе всего находился «Калхас-хаус», и задняя сторона лаборатории.

– Что вам там понадобилось, инспектор? – нетерпеливо спросил Ортен.

Отходившая вправо дорожка, длиной примерно в двадцать пять ярдов, упиралась в большой гараж без дверей. В гараже находилось три микроавтобуса, небольшой трактор, грузовик с открытым кузовом и четыре велосипеда – три из них со спущенными колесами. От непогоды школьный транспорт защищали только стены и крыша, поскольку в окнах не было стекол, а двери, если когда-нибудь они и имелись на передней стороне этого сооружения, давно кто-то позаботился снять. На редкость угрюмое и непривлекательное строение.

– Наши задворки никого не волнуют, – прокомментировал Фрэнк Ортен. – Главное, чтобы снаружи все блестело напоказ, а чего родители не увидят– пусть хоть на куски разваливается.

– Школа нуждается в ремонте, – согласился Линли. – Мы уже вчера обратили на это внимание.

– Но театр в порядке. И спортивный зал. И часовня. И тот пижонский сад со скульптурами, которым все восторгаются. И все прочее, куда заходят посетители в родительский день. От этого ведь зависит набор в школу, верно? – И он сардонически расхохотался.

– Насколько я понимаю, школа испытывает финансовые проблемы.

– Проблемы! – Ортен даже приостановился, повернулся лицом на запад, где сквозь череду лип просвечивал в утренних лучах далекий шпиль часовни. Колокол, призывая на утреннюю молитву, звонил заунывно и глухо, напоминая скорее плач по умершим. Ортен отвернулся, покачав головой. – Было время, Бредгар был лучшим из лучших. Выпускники поступали в Оксфорд, в Кембридж, и ринимали их там с распростертыми объятиями.

– Все переменилось?

– Переменилось. Не мне рассуждать об этом. – Привратник печально улыбнулся. – Всяк сверчок знай свой шесток. Директор не устает про это напоминать.

Не дожидаясь ответа, Ортен зашагал по асфальтовой дорожке вдоль гаража, свернул за угол и привел детективов на мрачный, изуродованный участок земли, где сжигался школьный мусор. Здесь все пропахло дымом, сырой золой, горелыми сорняками, паленой бумагой. Этот запах поднимался от конусообразной горы дымящихся отходов. Рядом с мусорной кучей стояла зеленая тележка, и на ней-то и лежала та самая одежда.

– Я подумал, лучше оставить ее, где лежала, – пояснил Ортен. – То есть не прямо в костре, но поблизости.

Линли осмотрел участок. Почва густо поросла сорняками, высокие стебли которых были поломаны и растоптаны. Кое-где уцелели следы, однако отпечатки были неполными и смазанными– там носок, тут пятка, где-то часть подошвы. Никакой пользы от них не будет. Ничего существенного.

– Посмотрите, сэр, – окликнула его Хейверс с другой стороны мусорной кучи. Закурив сигарету, она указывала вниз ее горящим кончиком. – Вот неплохой отпечаток. Кажется, женский след?

Подойдя к ней, Линли склонился над сохранившимся на земле следом. Чья-то нога глубоко увязла в рыхлой почве возле костра, где зола, смешавшись с землей, превратилась в грязь, и оставила отпечаток теннисной туфли. Но ведь спортивная обувь наверняка имеется у любого обитателя школьного кампуса.

– Возможно, женщина, – признал он. – Или же кто-то из младших мальчиков.

– Или кто-то из старших, но с маленькой ногой, – вздохнула Хейверс. – Хорошо бы пригласить сюда Шерлока Холмса. Он бы тут поползал в грязи, и через полчаса дело было бы раскрыто.

– Держитесь, сержант! – ободрил ее Линли, и Хейверс занялась осмотром местности, а Линли вернулся к тележке с одеждой. Фрэнк Ортен топтался возле тележки, кидая время от времени тоскливые взгляды в сторону гаража.

Линли достал очки, взгромоздил их на нос, вытащил из кармана несколько аккуратно сложенных пластиковых пакетов. Он также надел резиновые перчатки, хотя отчетливо понимал бессмысленность этих предосторожностей– повалявшись в куче отходов, а затем проведя ночь в тележке, одежда обросла грязью, и тщетно было бы надеяться, что эксперты смогут обнаружить на ней хоть какие-нибудь улики.

Глава 20

Всего Ортен нашел семь предметов одежды. Они успели слегка обуглиться и были густо покрыты золой. Для начала Линли осмотрел блейзер. Метка с именем отсутствовала, но у воротника еще виднелись обрывки нитей– очевидно, ее кто-то сорвал. Так же поступили с метками на брюках и Рубашке. В самом низу кучи лежал галстук, а под ним– ботинки. Линли поднял глаза.

– Как вы наткнулись на это? – спросил он Фрэнка Ортена.

Родился – и попал

Фрэнк отвел взгляд от гаража и ответил:

9. Все поколения сталкиваются с одними и теми же трудностями, однако каждое пытается преодолеть их самостоятельно. Поэтому можно сказать, что человечество __________ совершать одни и те же ошибки, двигаясь вперед.

А. Благословлено.

– По субботам во второй половине дня я жгу мусор. Так заведено. А когда заканчиваю, непременно проверяю, потух ли костер, заливаю его. И вдруг в субботу ночью огонь вспыхнул снова. Я пошел разобраться.

B. Не будет.

Линли медленно распрямился.

C. Ненавидит.

D. Будет.

– В субботу? – повторил он. – В субботу ночью?

E. Обречено.

Ортен насторожился.



20. Эволюция – это скорее не_________, а ___________.

– Именно в субботу ночью, – уверенно подтвердил он.

А. Прямая линия – кривая.

Сержант Хейверс, изучавшая почву по ту сторону мусорной кучи, резко остановилась, отбросив сигарету, грозно упершись одной рукой в бок.

B. Состязание – борьба.

C. Факт – предположение.

– Исчезновение Мэттью Уотли было замечено в воскресенье, – произнесла она, и ее лицо вспыхнуло. – А вы не удосужились сообщить об этой находке вплоть до вечера понедельника, хотя обнаружили одежду еще в субботу?! Как же так, мистер Ортен?

D. Быстрое движение вперед – медленное.

E. Осознанное решение – реакция на происходящее.

– Когда я увидел ночью огонь, подумал, кто-то хулиганит. Пошел проверить, в чем дело. Было темно. Я просто засыпал его землей, чтобы сбить пламя. Тогда я не видел одежду, нашел ее только на следующий день. В тот момент я не придал этому особого значения. Только в понедельник утром узнал об исчезновении мальчика.



Я выхожу из кабинета, в котором проходил тест (это был кабинет химии), и иду к слоновьему дереву, где собрались упэшники. Похоже, что все они в приподнятом настроении, как и я сам.

– Но ведь и вчера мы провели здесь весь день. Почему же вы тогда нам не сказали? Вы хоть знаете, какие последствия может навлечь на вас сокрытие улик?

– Ну что, как прошло? Все супер? – кричу я.

– Я не знал, что это улики, – возразил Ортен. – Да и сейчас в этом не уверен.

– Супер! – кричит в ответ Кью.

Мы все пытаемся дать друг другу пять, но частенько промахиваемся, и приветствие превращается в рукопашный бой. Ничего удивительного, впрочем. Мы же ботаны.

– Однако вы позвонили в Скотленд-Ярд и заявили, что нашли одежду пропавшего мальчика, – перебил его Линли. – Мне сказали, что вы опознали одежду без колебаний. – Лицо привратника оставалось совершенно неподвижным, лишь на щеке подергивался мускул. – Кто убедил вас, что одежда принадлежит Мэттью? Кто уговорил позвонить в полицию? Мисс Роли? Директор? Джон Корнтел?

– Все, мы это сделали! – говорю я.

– Да, мы сдали этот гребаный тест, и пусть горят в аду его обдолбавшиеся создатели! – добавляет Кью.

– Никто! Вы получили то, за чем пришли, а у меня и без вас дел полно. – Ортен развернулся на каблуках и быстро направился вспять по дорожке, по которой они только что добрались сюда. Хейверс бросилась вслед за ним.

Мы недоуменно моргаем, услышав все эти ругательства.

– Оставьте, – приказал ей Линли.

Кью скрещивает руки на груди.

– Однако…

– Я хотел сказать, что на этот раз было очень легко, – уточняет Кью.

– Легче легкого, – слышу я женский голос.

– Никуда он не денется, сержант. Дайте ему время повариться в собственном соку.

К нам подошла Брит. На ней футболка с надписью: «Мы моемся мочалкой. А чем моется мочалка?» Классно. Мне нравится.

– Время, чтобы придумать правдоподобную историю насчет того, почему он тянул до вечера понедельника и только тогда сообщил об уликах, найденных в ночь на воскресенье!

Я ее обнимаю и, поддавшись духу открытости, целую прямо у всех на глазах.

– На это у него уже было время. Часом больше или меньше – уже не важно. Посмотрите-ка на это.

– Уединитесь где‐нибудь, – предлагает Найма.

– Да, снимите номер, – добавляет Пол.

Линли вытащил из кучи один носок, вывернул его наизнанку и предъявил сержанту почерневшую от огня, но все еще отчетливую метку. Это была цифра «4».

Брит виснет у меня на плече. Ох, святой Киану Ривз из фильма «Маленький Будда» 1993 года, Брит Минз нравятся мускулы на моих плечах!

– Значит, одежда и впрямь принадлежит Мэттью, – сказала Хейверс. – А где второй носок?

– Я только до сих пор сомневаюсь насчет вопроса об эволюции, – говорит Брит. – «Эволюция – это скорее не прямая линия, а кривая».

– А я выбрал быстрое движение и медленное, – заявляет Кью.

– Либо сгорел вместе с мусором, прежде чем подоспел Ортен, либо, если нам повезло, упал где-нибудь по дороге.

– А я – решение и реакцию, – говорит Амели.

Линли принялся раскладывать все детали одежды по отдельным пакетам, Барбара пристально следила за его движениями.

– А я думаю, вопрос был с подвохом, – вставляю я.

– И что ты выбрал? – интересуется у меня Брит.

– Это полностью меняет дело, верно?

Она мне подмигивает. Видимо, довольна тем, как написала тест. Да мы все довольны тем, как написали его. Каждый из нас уверен в том, что получит более 1400 баллов, а это девяносто пятый процентиль. Все мы компенсировали посредственные результаты первого теста.

– Да, безусловно. Вся одежда мальчика на месте. Повседневная и нарядная, спортивная форма, школьная форма. Если только мы не вообразим, будто он сошел с ума и разделся догола, когда убегал из школы вечером в пятницу, приходится сделать вывод, что он покинул школу не по собственной воле – кто-то вывез его отсюда.

– Я выбрал «состязание и борьбу», – отвечаю я. – Потому что слово «состязание» предполагает спортивное соревнование на равных условиях. Но эволюция проходит не на равных условиях. Каждое существо может рассчитывать лишь на то, что дано ему от рождения. Некоторые существа рождаются большими, сильными и быстрыми. Некоторые – маленькими, медлительными или с мутациями. Невозможно изменить карты, которые сдала тебе судьба при рождении. Ты родился – и сразу попал. Стадо бросает таких животных. Хищники съедают их первыми. Эволюция – это не соревнование, это русская рулетка.

– Живым или мертвым?

Упэшники уставились на меня, открыв рты. Я хлопаю в ладоши, чтобы как‐то разрядить обстановку, потому что своими словами нагнал серьезности.

– Так как вы собираетесь отмечать это событие? Пол, отвечай первым, а потом по часовой стрелке.

– Это нам пока неизвестно.

Пол:

– Но у вас есть гипотеза?

– Буду играть в Pax Eterna!

Кью:

– Есть, Хейверс. Полагаю, он был уже мертв. Она кивнула, устало вздохнув:

– Pax Eterna, малыш! До встречи в игре!

– Значит, он вовсе не бежал.

Они с Полом дают друг другу пять. Pax Eterna – это новая онлайн-игра, в которой… Да какая разница, что там.

Амели:

– А я, может, поеду в Замок Боба.

– Не похоже. Но хотя он и не бежал, все равно остается немало проблем. Его отец сказал, что в последние месяцы Мэттью резко переменился, сделался угрюмым. А потом еще Гарри Морант. Почему он не хочет разговаривать с нами? А как вели себя на допросе Уэдж, Арленс и Смит-Эндрюс? – Подняв с земли пластиковые пакеты, Линли вручил два из них Хейверс, затем снял очки и перчатки. – Пусть Мэттью Уотли и не сбежал, в этой школе все-таки творится что-то странное.

Пол:

– С чего начнем? – поинтересовалась Барбара.

– Круто. Можем все вместе поехать на моей машине.

Найма:

Линли оглянулся на маленький домик по ту сторону поля:

– А меня с собой возьмете? Я не умею водить. Ха-ха-ха!

– Полагаю, Фрэнк Ортен уже созрел для разговора.

Брит:

– А я буду тусить с моим парнем.

Они отправились к Ортену по тропинке, бегущей через поле, длиной примерно в сто ярдов, которая вывела детективов на аккуратную кирпичную дорожку между огородом и гаражом, упиравшуюся в крыльцо черного входа. Элейн Роли провела их на кухню.

Я:

– Чем займемся?

В отличие от гостиной, кухню явно недавно убирали: на поверхности шкафчиков и плиты не виднелось ни единого пятнышка, на окнах висели свежевыстиранные занавески, в раковине дожидалась мытья только оставшаяся от завтрака посуда. Пахло растопленным свиным жиром– на плите в сковородке обжаривался тост.

– Да не важно, мне все равно, – нараспев отвечает Брит.

Элейн Роли выключила конфорку и, подцепив вилкой готовый кусочек хлеба, бросила его в тарелку, где уже лежала глазунья из двух яиц.

– Первый тест жестко подставил нас, – говорит Пол Олмо, – но мы отыгрались на втором круге. Давайте‐ка все сделаем хлопок единения!

– Он там, инспектор, – сказала она, указывая гостям путь в столовую.

Мы начинаем хлопать в ладоши. Сначала медленно, будто падают тяжелые первые дождевые капли, а потом все быстрее и быстрее, и вот уже это похоже на тропический тайфун.

– Isang bagsak! – восклицает Пол Олмо, и мы громко и одновременно ударяем в ладоши в последний раз.

Отсюда, из этой комнаты, прежде доносились крики детей, и сейчас малыши продолжали свое занятие: один, сидя в высоком детском стульчике, непрерывно колотил по нему жестяной кружкой, а второй, устроившись на полу в углу комнаты, изо всех сил лупил пятками по ковру, а кулаками себя по лбу, вопя: «Нет! Нет! Нет!» Старшему из них не сравнялось еще четырех лет.

Тропический ливень заканчивается раскатом грома.

Фрэнк Ортен, склонившись над детским стульчиком, влажной салфеткой не слишком умело вытирал следы только что съеденного завтрака с губ и подбородка младшего внука.

* * *

«Ну что? – пишу я. – Как тест? Что подсказывает тебе интуиция?» – «Думаю, все супер, – отвечает Джо. – Пронесло. Что у тебя?» – «Тоже все ок. Только перенервничал. Но сегодня с тестом покончено, и жизнь продолжается».

– Съешь яичницу, Фрэнк, – предложила Элейн. – Ты так и не притронулся к кофе. Я займусь малышами, надо их хорошенько умыть. – С этими словами она подхватила старшего с пола, а младшего извлекла из его стульчика. Старший мальчик агрессивно вцепился в кружевной воротничок экономки, но та, стоически не обращая внимания на его проворные пальчики, потащила орущих мальчишек прочь из комнаты.

«Здравствуй, колледж!» – пишет она.

Я усмехаюсь и откладываю телефон, потому что вижу, что ко мне подходит Брит. Она запрыгивает на низкую каменную стену, на которой я сижу, и трижды целует меня в шею.

Ортен отодвинул стул от стола, сел и мгновенно проглотил яйца и хлеб. Линли и Хейверс также уселись и хранили молчание, пока привратник не оттолкнул в сторону тарелку и не запил свою трапезу двумя глотками кофе.

– Чего смеешься? – спрашивает Брит.

Тогда Линли заговорил:

– Просто щекотно, – отвечаю я.

Но на самом деле я до сих пор смеюсь от сообщения Джо. Мы с Брит ждем, пока ее заберет отец. Она просила его не беспокоиться, писала, что мы проведем остаток дня вместе, но ее папа был уже в машине, и он, видимо, единственный дисциплинированный человек на Земле, который не читает сообщения за рулем.

– В котором часу вы заметили, что мусорная куча снова загорелась?

Я чувствую, что проголодался, и достаю из рюкзака круглое пирожное, завернутое в вощеную бумагу. Второе такое же я предлагаю Брит.

– В двадцать минут четвертого. – Ортен снова поднял к губам кофейную кружку с большими синими буквами. «Дед», гласила надпись. – Я глянул на часы, прежде чем подошел к окну.

– Что это? – спрашивает она.

– Домашний марципан. Вчера кто‐то принес папе в Магазин целую кучу таких.

– Что вас разбудило?

Я откусываю кусочек. Брит внимательно наблюдает за мной.

– Я не спал, инспектор. У меня бессонница.

– А из чего он сделан?

– Понятия не имею. Просто ешь, не задавай лишних вопросов.

– Никакого шума вы не слышали?

Я разворачиваю ее марципан, она откусывает кусочек, потом еще один и еще, и через пару секунд марципана как не бывало. Помолчав секунду, Брит спрашивает:

– Как твой папа?

– Не слышал. Я почувствовал запах дыма и подошел к окну. Увидел пламя. Подумал, что огонь вспыхнул сам собой, и пошел потушить его.

Я чувствую укол совести, заглушить его удается не сразу. Брит, конечно же, видит, что я напрягся. Она прижимает бедро к моему бедру, давая мне этим понять: «Все нормально, я тебя уже давно простила». Я расслабляюсь. Язык тела – это круто.

– Вы были одеты?

– У него все хорошо, – отвечаю я и лезу за очередным марципаном. У меня их с дюжину. – Прикинь, он уже вернулся в Магазин. Правда, купил себе мягкий стул, чтобы не стоять за прилавком. Хоть так. Юху!

Ортен без видимой причины чуть помедлил с ответом.

– Да, он любит себя побаловать, – смеется Брит.

Мы смеемся и болтаем ногами. Потом я чувствую, что моя улыбка становится какой‐то грустной. Я думаю: «Почему папа не занимается тем, что любит? Почему всю жизнь без отдыха работает в Магазине?» Но потом мне в голову приходит другая мысль: «А что папа вообще любит? У него нет хобби. Нет друзей. Может быть, все это ему заменяет Магазин?»

– Оделся, – сказал он и без дальнейших поощрений продолжал: – Я прошел сзади, через поле. Не по подъездной дорожке. Прихожу и вижу – огонь уже вовсю разгорелся. Чертовы идиоты, думаю я. Старшие мальчики затеяли очередную шалость и не соображают, как это опасно, ветер-то сильный. Взял лопату и загасил огонь.

– Он странный человек. – Вот все, что я могу сказать в ответ.

– Просто вы с ним говорите на разных языках, – произносит Брит, разворачивая еще один марципан.

– Вы включаете на ночь наружное освещение?

Брит Минз нравится марципан, надо запомнить.

– И я сейчас не про корейский и английский.

– Вообще-то перед гаражом есть фонарь, но он погас, а сбоку освещения нет. Было совсем темно. Я уже говорил вам, инспектор. В тот раз я не разглядел одежду. Я просто погасил огонь, и все.

– А ты? Ты говоришь с родителями на одном языке? – спрашиваю я.

– Никого не видели, не заметили ничего странного, помимо самого костра?

– Мне кажется, что все говорят на разных языках, – улыбается она. – За исключением нас.

– Мы понимаем друг друга без…

– Ничего, кроме костра.

– Словаря, – говорит Брит.

– А почему фонарь перед гаражом не горел? Разве обычно его не включают на ночь?

– Иди сюда. – И я ее целую.

– Стой, я еще жую! – Брит проглатывает марципан и тоже меня целует.

– Обычно включают.

Мы перестаем болтать ногами. Кажется, что вокруг все замерло. Ради этого ощущения стоит жить. Когда я открываю глаза, то вижу, что из‐за угла кто‐то за нами наблюдает. Это Джо. Она сводит глаза к переносице и целует воздух, а потом исчезает. Я фыркаю от смеха.

– Как вы это объясните?

– Что такое? – спрашивает Брит.

– Ничего, – отвечаю я. – У тебя смешная футболка.

Ортен посмотрел в сторону кухни, словно хотел разглядеть сквозь ее стены ответ на загадку, разгадать которую можно было, вероятно, только вернувшись назад, через поле, к гаражу.

– Я тебя люблю, – шепчет Брит.

– Должно быть, раз уж ребята затеяли озорство, им ни к чему был свет, им же надо было спрятаться.

– Тоже тебя люблю, – отвечаю я и тут же понимаю, что пропустил слово «я» в этом предложении, но исправлять себя было бы странно, поэтому я молчу.

– У меня было такое ощущение, что ты хотел еще что‐то сказать про тот вопрос об эволюции в тесте, – говорит Брит. Голос у нее хрипловатый и тихий, так говорит только она. – Ты явно не договорил. Почему? Мне интересно, что творится у тебя в голове.

– Но ведь теперь вы знаете, что речь шла не о детском озорстве.

О’кей.

– Понимаешь, – пытаюсь объяснить я, – это будто про меня самого. Про мою корейско-американскую идентичность.

Ортен приподнял руку и тут же вновь уронил ее; этим жестом он признавал и подчеркивал очевидность открывшегося им факта.

Она слегка сжимает мою ладонь и ждет, пока я продолжу. Сперва я не понимаю, почему мне так тяжело об этом говорить. Но на самом деле я просто лгу самому себе. Я прекрасно понимаю, почему мне тяжело: в конце этого разговора мне придется признать, что между мной и Брит существует одно принципиальное различие, различие в самой нашей сущности, а я не готов признать, что это различие существует. Брит, мудрая, чуткая, нежная Брит, хочет она того или нет, принадлежит к белому большинству, что дает ей определенные привилегии (опять же, хочет она того или нет).

– В любом случае, инспектор, кому-то не хотелось оказаться на виду.

– У меня такое чувство, что я не могу прибиться ни к одному из берегов и живу словно на какой‐то странной далекой планете в ссылке, – скороговоркой выпаливаю я. Об этом очень сложно говорить, но я делаю над собой усилие. – Я не являюсь в достаточной степени корейцем. И при этом я недостаточно белый, для того чтобы в полной мере чувствовать себя американцем.

– Да, но не озорнику, а убийце, – задумчиво процедил Линли.

Пока я думаю, что еще сказать, Брит начинает говорить:

– Мой папа назвал тебя самым что ни на есть настоящим чистокровным американским подростком. Он сказал, что понял это, еще когда в первый раз тебя увидел. Ты ему очень нравишься.

Ортен, не отвечая, потянулся за своей кепкой, торжественно возлежавшей в центре стола. Спереди синюю кепку украшали буквы «Б. Ч.», когда-то желтые, но теперь сильно замурзанные. Только хорошая стирка могла бы возвратить им первоначальный цвет.

Прямо так и понял? Да неужели? Потому что для большинства людей чистокровный американец – это…

– Для большинства людей чистокровный американец – это белый, – говорит Брит.

– Вы много лет проработали в этой школе, мистер Ортен, – вновь заговорил Линли. – Вы знаете ее помещения лучше, чем кто-либо другой. Мэттью Уотли пропал днем в пятницу, а тело его было найдено только вечером в воскресенье. Есть все основания полагать, что его подбросили в Стоук-Поджес либо в ночь на субботу, либо в ночь на воскресенье. Вся его одежда здесь, значит, мальчика вывезли из школы совершенно голым, скорее всего, уже после наступления темноты. Но где он мог находиться с того часа пятницы, когда он не явился на матч, и вплоть до того момента, когда его увезли?

Я внимательно смотрю ей в глаза и вижу в них бесконечно повторяющееся отражение нас двоих. Совершенно неожиданно мы оказались на новой для нас территории. Мы с Брит начали говорить на трудные темы. Это шаг к тому, чтобы открыть ей неприглядную правду: мои родители – расисты.

Линли наблюдал, как Ортен воспримет откровенное приглашение помочь следствию. Привратник перевел взгляд с Линли на Хейверс и отодвинулся на несколько дюймов от стола: судя по всему, он хотел отдалиться от детективов не только физически, но и психологически.

– Я люблю своего папу, – продолжает она, – но иногда он несет левацкий бред. У меня нет никаких сомнений в том, что он действительно считает тебя чистокровным американцем. Но если бы я не видела в тебе тебя настоящего, то ему, скорее всего, и в голову не пришло бы называть тебя чистокровным американцем. И точно ему бы в голову не пришло воспринимать себя в первую очередь как личность, а не просто как белого.

Однако отвечал он достаточно подробно:

Услышав «воспринимать себя как личность», я задумываюсь о том, кто же я на самом деле, но быстро отгоняю от себя эти мысли, потому что Брит видит меня таким, какой я есть на самом деле. Она понимает меня. И это большая редкость.

Появляется машина.

– У нас хватает различных кладовок. Целый флигель от кухни до учительской, еще больше в мастерских, в театре. В пансионах есть комнаты для личных вещей и чемоданов. Чердаки. Но все эти помещения заперты. – А у кого ключи?

– А вот и он, – говорит Брит.

– С твоей мамой, – замечаю я, прищурившись.

– Какие-то ключи есть у учителей.

Машина, видимо, изначально была военной, но сейчас она выкрашена в небесно-голубой цвет и украшена белыми облачками. Родители Брит сидят на переднем сиденье, они одеты так, будто собрались на сафари.

– Они их держат при себе? Ортен сморгнул:

– Запрыгивайте, – говорит мама Брит.

– Вообще‐то, – начинает Брит, – мы с Фрэнком собирались…

– Не всегда. Если ключей много, не станешь же таскать их в кармане.

– Это значит быть спонтанным, – говорит папа Брит. – Мы приглашаем вас на ланч, чтобы отметить сдачу экзамена.

– Не могу отказаться от бесплатной еды, – отвечаю я.

– Куда же они их кладут?

Мы открываем дверь, больше похожую на люк, и Брит заталкивает меня в машину, придерживая за бедра.

– Обычно вешают внутри своего ящика для корреспонденции– у каждого учителя есть свое отделение при входе в учительскую.

* * *

Спонтанно запланированный обед должен был пройти в Mocha-Dick на пляжном пирсе Playa Embarcadero, однако, приехав туда, мы понимаем, что этого заведения больше нет.