Дженнифер Доннелли

Чайная роза

Дугласу, моему дорогому голубоглазому мальчику
В глубине корней каждого цветка хранится свет. Теодор Рётке
Пролог

Лондон, август 1888 года
Уайтчеплская проститутка Полли Николс испытывала горячую благодарность к джину. Джин помогал ей. Заботился о ней. Избавлял от чувства голода и ломоты в костях. Лечил испорченные зубы и притуплял режущую боль, которую она испытывала при каждом мочеиспускании. Успокаивал. Снимал тревогу. И позволял чувствовать себя лучше всех на свете.

Пьяно покачиваясь в темном переулке, она поднесла к губам бутылку и сделала глоток. Алкоголь жег как огонь. Она закашлялась, разжала руку и выругалась, когда бутылка разбилась вдребезги.

Вдалеке дважды пробили часы церкви Христа, но раскатистое эхо быстро утонуло в сгущавшемся тумане. Полли сунула руку в карман пальто и нащупала несколько монет. Два часа назад она сидела в кухне ночлежки на Троул-стрит без гроша в кармане. Там ее засек служащий хозяина, потребовал свои четыре пенса, а когда она не смогла заплатить, стал гнать на улицу. Полли начала кричать, ругаться и велела сохранить за ней койку. Он получит свои деньги. За день она заработает и пропьет в три раза больше.

— И я их заработала, ублюдок, — пробормотала она. — Что я говорила? Получишь ты свои вшивые четыре пенса и пинок под зад в придачу.

Она нашла свои деньги и джин в штанах одинокого пьяницы, выписывавшего кренделя на Уайтчепл-роуд. Его пришлось слегка расшевелить. Сорок два года красоты женщине не прибавляют. Плюс отсутствие двух передних зубов, а вместо носа — свиной пятачок с расплющенной переносицей боксера. Но пышная упругая грудь сделала свое дело; один взгляд на нее заставил клиента решиться. Правда, для начала Полли потребовалось приложиться к его бутылке; она знала, что глоток джина притупит боль в горле и отобьет запах пива и лука, которым разило от пьяницы. Выпив, Полли расстегнула лифчик, а когда мужчина ухватился за ее грудь, сунула бутылку к себе в карман. Он двигался медленно и неловко, и Полли с облегчением перевела дух, когда клиент наконец отстранился и заковылял дальше.

«О боже, нет ничего лучше джина», — с улыбкой подумала женщина, радуясь своей удаче. Чувствовать в руках вес бутылки, прижиматься губами к стеклянному горлышку, ощущать, как по гортани течет обжигающая жидкость… Ничто не может с этим сравниться. К тому же бутылка была почти полной. Глоток на три пенни — не в счет. Но когда Полли поняла, что захочет еще, ее улыбка потускнела. Она пила весь день и знала, что будет, когда действие алкоголя закончится. Тошнота, дрожь, а самое худшее — видения. Жуткие рожи, которые скалились и ухмылялись ей из трещин в стенах ночлежки.

Полли облизала правую ладонь и пригладила волосы. Потом занялась лифчиком; пальцы неловко возились с грязными тесемками, завязывая узел. С трудом застегнув блузку, она выбралась из переулка и пошла по Бакс-роу, напевая себе под нос хриплым, пропитым голосом:



Лекарства нет от невезения,
Судьба то плачет, то смеется.
Кто ищет сам себе спасение,
Тому удача улыбнется…



На углу Бакс-роу и Брэди-стрит Полли внезапно остановилась. В глазах зарябило. В ушах раздался странный низкий звон, похожий на жужжание насекомого.

— Вот что делает с людьми спиртное, — пробормотала она и вытянула руки вперед. Пальцы дрожали. Женщина застегнула верхнюю пуговицу пальто, опустила голову, прибавила шагу, мечтая о новом глотке джина, и чуть не столкнулась с человеком, стоявшим в нескольких футах от нее.

— Тьфу, чтоб тебе! — воскликнула она. — Откуда ты взялся?

Мужчина посмотрел на нее.

— Ну что, пошли? — спросил он.

— Нет, начальник, не пойду. Я не в том состоянии. Спокойной ночи.

Она хотела уйти, но мужчина схватил ее за запястье. Полли повернулась к нему, занесла свободную руку и только тут увидела шиллинг, зажатый между большим и указательным пальцем незнакомца.

— Ну, это совсем другое дело, правда? — сказала она. Этот шиллинг плюс четыре уже заработанных пенса позволят ей не только купить бутылку, но и оплатить три дня пребывания в ночлежке. Чувствовала себя Полли скверно, но соблазн был слишком велик.

Полли и ее клиент молча возвращались туда, откуда она только что пришла, оставляя позади полуразрушенные домики и высокие кирпичные склады. Походка у мужчины была решительная, и Полли с трудом поспевала за ним. Подняв взгляд, она заметила, что клиент хорошо одет. Может быть, даже при часах. Когда придет время, нужно будет порыться в его карманах… Клиент резко остановился в конце Бакс-роу, у дверей конюшни.

— Не здесь, — сморщив нос, возразила Полли. — В мастерской металлоремонта… чуть подальше…

— Нет, здесь, — ответил мужчина, протолкнув ее через два листа ржавого железа, скрепленных цепочкой и амбарным замком; эти листы заменяли конюшне дверь.

В сгустившейся темноте лицо незнакомца странно засияло; мертвенная бледность подчеркивала холодные черные глаза. Заглянув в них, Полли почувствовала приступ тошноты. «О боже, — молча взмолилась она, — только не здесь. И не сейчас. Это ведь целый шиллинг…» Она заставила себя дышать глубже, надеясь, что тошнота пройдет. При этом женщина ощутила сладковатый запах макассарского масла и чего-то еще… чего же? Чая. Чая, черт бы его побрал.

— Ну что, приступим? — Полли подняла юбки, с опаской глядя на клиента.

Глаза мужчины блестели, как пруды черного масла.

— Грязная сука, — сказал он.

— Лапочка, не надо про грязь. Я слегка тороплюсь. Тебе помочь? Полли потянулась к нему, но мужчина отбросил ее руку в сторону.

— Ты действительно думала, что сможешь спрятаться от меня?

— Эй, что ты собираешься… — Фраза осталась неоконченной. Мужчина без предупреждения схватил Полли за горло и прижал к двери. — Отстань! — отбиваясь, крикнула она. — Отпусти!

Его хватка усилилась.

— Ты бросила нас. — В глазах незнакомца засверкала ненависть. — Бросила на съедение крысам.

— Пожалуйста! — хрипло взмолилась Полли. — Пожалуйста, не трогайте меня. Клянусь, я не знаю никаких крыс… Я…

— Лжешь!

Полли не заметила, откуда взялся нож. Когда клинок вонзился в ее живот и повернулся, она и вскрикнуть не успела. Только непонимающим взглядом посмотрела на лезвие и широко открыла рот. Потом медленно и осторожно приложила к ране пальцы, тут же ставшие багровыми.

Она подняла глаза и издала душераздирающий визг, увидев лицо сумасшедшего. Он поднял нож и ударил женщину в горло. Колени Полли подогнулись, на нее со всех сторон опустилась темнота, окутала и потащила а плотный удушливый туман, который был глубже Темзы, чернее лондонской ночи и всасывал ее душу, как водоворот.

Часть первая

Глава первая

Запах ломких черных листьев индийского чая был опьяняющим. Он тянулся от шестиэтажной пристани Оливера на северном берегу Темзы до самой Старой лестницы — пролета каменных ступенек, соединявшего берег с извилистой, мощенной булыжником Хай-стрит района Уоппинг. Аромат чая перебивал все остальные — кислую вонь глины, соленый запах реки и смесь теплых ароматов корицы, перца и мускатного ореха со складов специй.

Фиона Финнеган закрыла глаза и сделала глубокий вдох.

— «Ассам», — сказала она самой себе. — Для «Дарджилинга» слишком крепко, для «Дуэрса» — слишком богато.

Мистер Минтон, мастер фабрики Бертона, говорил, что на чай у нее нюх. Он любил проверять девушку, поднося ей под нос пригоршню листьев и заставляя называть сорт. Она всегда угадывала.

Нюх на чай… Возможно. А вот руки на чай — наверняка. Фиона открыла глаза и посмотрела на свои натруженные руки с костяшками и ногтями, потемневшими от чайной пыли. Эта пыль была повсюду. В ее волосах. В ушах. Под воротником. Она вытерла въевшуюся грязь подолом юбки и вздохнула. Ей впервые представилась возможность присесть. Рабочий день начался в шесть тридцать утра, когда девушка вышла из светлой материнской кухни на темные улицы Уайтчепла.

На чайную фабрику она пришла в шесть сорок пять. У дверей ее встретил мистер Минтон и отправил готовить полуфунтовые жестяные баночки для других упаковщиц. Баночек должно было хватить на ближайший час. Накануне составители смесей, работавшие на верхних этажах фабрики, смешали две тонны «Эрл Грея», которые нужно было упаковать к полудню. За пять часов пятидесяти пяти девушкам предстояло наполнить восемь тысяч баночек. На одну баночку приходилось около двух минут. Но мистер Минтон считал, что две минуты — это слишком много. Поэтому он стоял за спиной каждой девушки по очереди, засекал время, стыдил, ругал и торопил. Все ради того, чтобы сэкономить на каждой баночке с чаем несколько секунд.

По субботам работали только полдня, но эти полдня казались бесконечными. Мистер Минтон нещадно подгонял Фиону и других девушек. Фиона знала, что это не его вина; он только следовал указаниям самого Бертона. Она подозревала, что хозяин терпеть не может давать своим работницам половину выходного и заставляет их страдать за это.

По субботам перерывов не было; приходилось проводить пять долгих часов на ногах. Если везло, ноги немели; если нет, девушки ощущали сильную тупую боль, начинавшуюся в лодыжках и заканчивавшуюся в спине. Но хуже всего было однообразие работы: наклеить на банку этикетку, взвесить чай, наполнить банку, запечатать, положить в ящик, а потом все сначала. Монотонность для такой живой девушки была настоящим мучением. Иногда Фионе казалось, что она сойдет с ума, что это никогда не кончится и что все ее планы и жертвы ни к чему. Так было и сегодня.

Она вынула шпильки из тугого пучка на затылке, тряхнула головой и распустила волосы. Потом развязала шнурки, сбросила ботинки, сняла чулки и вытянула перед собой босые ноги, продолжавшие ныть от боли: прогулка к реке ничуть не помогла. В ушах послышался голос матери: «Детка, если бы у тебя в голове были мозги, ты бы пошла прямо домой и отдохнула вместо того, чтобы шляться вдоль реки».

«Не ходить к реке? — думала она, любуясь серебряной Темзой, сверкавшей на августовском солнце. — Разве можно сопротивляться такому искушению?» Волны нетерпеливо бились о подножие Старой лестницы и окатывали ее брызгами. Девушка следила за волнами и представляла себе, что они хотят коснуться кончиков ее ног, ухватить за лодыжки и унести с собой. Ах, если бы она могла себе это позволить…

Фиона смотрела на реку и чувствовала, что усталость, от которой ломило тело и темнело в глазах, отступает, сменяясь радостью. Река восстанавливала ее силы. Люди говорили, что Сити, коммерческий и правительственный центр к западу от Уоппинга, является сердцем Лондона. Если это правда, то река — его кровь. При виде красоты Темзы сердце самой Фионы начинало биться чаще.

Перед ней было все лучшее в мире. Суда, бороздившие реку, привозили сюда грузы со всех концов Британской империи. Во второй половине дня здесь кипела жизнь. Маленькие, быстрые ялики и лихтеры бороздили воду, перевозя туда и обратно команду судов, стоявших в середине реки. Неповоротливый пароход шел к причалу, разгоняя в стороны суда помельче. Потрепанный траулер, возвращавшийся с ловли трески в ледяном Северном море, плыл против течения к Биллингсгейту. Баржи шли взад и вперед, выгружая то тут, то там тонну мускатного ореха, мешки кофе, бочонки патоки, пачки табака и ящики с чаем.

И повсюду кишели купцы — бодрые и решительные люди, примчавшиеся из Сити в ту же секунду, как только прибыло их судно. Они стояли на причалах, разговаривая с капитанами, или ходили по палубам между бочонками, ящиками и штабелями. Купцы приезжали в каретах, разгуливали с тросточками и поминутно открывали золотые часы холеными белыми руками; Фионе не верилось, что у мужчин могут быть такие руки. Они носили цилиндры, длинные черные пальто с фалдами и прибывали в сопровождении толпы служащих, которые шли по пятам за хозяевами, доставали гроссбухи, совали нос во все подряд, хмурились и записывали. Эти люди были настоящими алхимиками. Брали товар и превращали его в золото. Фионе отчаянно хотелось стать одной из них.

Ей не было дела до того, что девушек к таким вещам не допускали. Особенно девушек с пристани, как часто напоминала ей мать. Девушек с пристани учили готовить, шить и вести домашнее хозяйство, чтобы они могли найти себе мужа, который заботился бы о них не хуже родного отца. Мать называла ее мечты бреднями, советовала умерить прыть и поменьше торчать у реки. Но отец считал по-другому.

— Фи, у людей должна быть мечта, — говорил он. — Когда человек перестает мечтать, толку от него становится как от покойника. Можно сразу идти к гробовщику.

Фиона, поддавшаяся чарам реки, не слышала шагов на Старой лестнице и не осознавала, что остановившийся на верхней площадке молодой человек с улыбкой следит за ней. Он не желал отвлекать девушку; просто хотел минутку полюбоваться ее прямой стройной фигуркой на фоне замшелых камней и глинистых берегов.

— Ку-ку, — наконец негромко сказал он.

Фиона обернулась, и неизменно решительное выражение ее лица на секунду смягчилось. Это выражение было таким явным, что соседки только цокали языками, вздыхали и говорили, что подобное лицо может быть только у человека с сильным характером. А сильный характер сулит женщине одни неприятности. Она никогда не найдет себе мужа. Парням такие не нравятся.

Но казалось, что этому парню нравилось в ней все. В том числе пышные черные кудри, падавшие на спину. И сапфировые глаза, из которых летели синие искры.

— Ты сегодня рано, Джо, — с улыбкой сказала Фиона.

— Ага, — садясь рядом, ответил он. — Мы с отцом сегодня закончили первую смену раньше обычного. Бедняга зеленщик простудился, а потому придираться не стал. У меня есть еще два часа. Вот, — добавил он, протягивая ей цветок. — Нашел по дороге.

— Роза! — воскликнула она. — Спасибо! — Розы были дороги, и Джо не часто мог позволить себе такой подарок. Фиона прижала цветок к щеке, а потом воткнула его в волосы. — Ну что, готов недельный отчет? Сколько теперь у нас?

— Двенадцать фунтов, один шиллинг и шесть пенсов.

— Добавь это, — сказала Фиона, протягивая ему монетку, — и у нас будет двенадцать фунтов и два шиллинга.

— Как ты сумела ее сберечь? Опять сэкономила на обеде?

— Нет.

— Серьезно, Фиона. Я рассержусь, если ты не…

— Я же сказала, что нет! — ощетинилась девушка и предпочла сменить тему. — Дело двигается слишком медленно. У нас еще и пятнадцати фунтов нет, а нужно двадцать пять. Неужели это когда-нибудь случится?

— Конечно случится. При таких темпах двадцать пять фунтов будут у нас через год. Этого хватит, чтобы снять помещение на три месяца и поставить прилавки.

— Через год… — повторила Фиона. — Целая вечность.

— Милая, год пройдет быстро, — сжав ее руку, ответил Джо. — Это самая трудная часть. Еще через шесть месяцев мы откроем наш первый магазин, немного поднакопим и откроем второй. В конце концов у нас будет целая сеть магазинов, и тогда мы станем просто купаться в деньгах.

— Мы разбогатеем! — радостно сказала девушка.

Джо засмеялся:

— Ну, не сию минуту, но когда-нибудь это непременно случится. Обещаю тебе, Фи.

Фиона улыбнулась и обхватила руками колени. Год — не такой уж большой срок. Особенно по сравнению со временем, потраченным на мечту. Они говорили об этом с самого детства. А два года назад начали копить деньги, складывая их в старую банку из-под какао, стоявшую под кроватью Джо. В эту банку шло все — жалованье; деньги, полученные на Рождество и дни рождения; случайные заработки и даже фартинги[1], найденные на улице. Мало-помалу сумма росла, и теперь у них было целое состояние — двенадцать фунтов и два шиллинга.

Они с Джо годами представляли себе собственный магазин; планы уточнялись до тех пор, пока картина не стала такой ясной, что Фиона закрывала глаза и чувствовала запах чая, гладкость дубового прилавка и звон медного колокольчика, извещающий о приходе посетителя. Помещение у них будет светлое и просторное, а не какая-нибудь дыра в стене. По-настоящему красивое, с такими большими витринами, что люди просто не смогут пройти мимо.

«Фи, все дело во внешнем виде, — часто повторял Джо. — Только он привлекает покупателей».

Их магазин ждет успех, в этом Фиона не сомневалась. Джо, как сын зеленщика, знал о торговле все. Он буквально вырос на тележке, проведя первый год своей жизни в корзине между репой и картошкой. Джо научился говорить «купите мою чудесную петрушку» раньше, чем произносить собственное имя. С его знанием дела и общим для обоих упорством они просто не могли потерпеть неудачу.

«Наш магазин, только наш», — думала Фиона, любуясь Джо, смотревшим на реку. Решительный подбородок, золотистая щетина на щеках, крошечный шрам над глазом… Она знала каждую его черточку. Джо Бристоу был неотделим от ее жизни и будет неотделим всегда. Они росли на одной улице, жили через дом друг от друга. С детства играли вместе, бродили по Уайтчеплу, рассказывая о своих обидах и неприятностях.

В детстве они делились едой и монетками, а теперь — мечтами и собирались разделить жизнь. Они с Джо поженятся. Но не сейчас. Ей всего семнадцать; отец говорит, что она слишком молода. Но через год ей исполнится восемнадцать, а Джо — двадцать, у них будут деньги и хорошие виды на будущее.

Фиона встала и спрыгнула со ступенек на плоский берег. Ее тело дрожало от радости. Она подбежала к реке, зачерпнула пригоршню камней и начала сильно и быстро швырять их в воду. Когда камни кончились, девушка повернулась к Джо, который продолжал сидеть на ступеньках и наблюдать за ней.

— Однажды мы будем такими же большими, как все это! — Она раскинула руки в стороны. — Больше «Уайтса» или «Сейнсбери». И больше «Харродса»[2]. — Несколько секунд она стояла неподвижно, глядя на пристани, раскинувшиеся слева, справа и на противоположном берегу. Постороннему наблюдателю Фиона показалась бы тоненькой и хрупкой девочкой, стоящей на берегу и подметающей подолом глину. Но внимательный взгляд Джо замечал в каждом ее движении, в каждом жесте стремление пробиться наверх. Об этом говорили решительно вздернутый подбородок и натруженные руки, стиснутые в кулаки так, словно кто-то бросал ей вызов.

— Мы будем такими большими, — продолжила она, — что каждый купец на этой реке вылезет вон из кожи, чтобы продать нам свои товары. У нас будет десять магазинов в Лондоне… нет, двадцать… и по всей стране тоже. В Лидсе и Ливерпуле. В Брайтоне, Бристоле, Бирмингеме и… — Внезапно она заметила взгляд Джо и смутилась. — Почему ты так на меня смотришь?

— Потому что ты врушка.

— Неправда!

— Правда. Ты самая отчаянная девчонка, которую я когда-нибудь видел. Духу в тебе больше, чем в любом парне. — Джо откинулся на локти и смерил ее оценивающим взглядом. — Может, ты и не девчонка вовсе, а переодетый шкет.

Фиона улыбнулась:

— Может быть. Спустись и проверь.

Когда Джо встал, озорница Фиона повернулась и припустила вдоль берега. Джо бежал следом. Когда он схватил ее за руку, девушка залилась смехом.

— Бегаешь ты действительно как девчонка. — Джо привлек ее к себе и притворился, что рассматривает ее лицо. — Кажется, для шкета ты слишком хорошенькая.

— Только кажется?

— Но я могу и ошибиться. Надо проверить…

Пальцы Джо коснулись ее щеки. Потом он нежно приподнял ей подбородок и поцеловал в губы, раздвинув их языком. Она знала, что до свадьбы так поступать не следует. Отец Диген после исповеди заставил бы ее прочитать молитвы Деве Марии, а если бы об этом узнал родитель, то спустил бы с нее шкуру. Но губы Джо были шелковыми, язык — бархатистым, а кожа — теплой от послеполуденного солнца. Не успев подумать, она поднялась на цыпочки, обвила руками его шею и ответила на поцелуй. Прижиматься к Джо и чувствовать прикосновения его крепких рук было слаще всего на свете.

Свист и улюлюканье заставили их разомкнуть объятия. Из шлюза Уоппинг, служившего воротами расположенных неподалеку лондонских доков, плыла баржа, команда которой пялилась на них во все глаза.

Покраснев как свекла, Фиона толкнула Джо в лабиринт штабелей, где они и оставались, пока баржа не уплыла. Раздался звон церковного колокола. Было уже поздно; Фиона знала, что пора идти домой и помогать матери готовить обед. А Джо нужно было возвращаться на рынок. Они поцеловались еще раз и пошли к Старой лестнице. Фиона поднялась по ступенькам, надела чулки и ботинки и одернула юбки.

Потом на мгновение остановилась и еще раз посмотрела на реку. Теперь она сможет вернуться сюда только через неделю. Неделю подъема затемно, бега трусцой к Бертону и обратно, к домашним обязанностям, которым нет конца. Но это неважно. Важно только то, что однажды она освободится. Отойдя подальше от берега, девушка увидела на воде белые барашки. Волны плясали. Река радовалась за них с Джо. Или это ей только казалось?

«А почему бы и нет? — с улыбкой подумала Фиона. — Мы с Джо любим друг друга. У нас есть двенадцать фунтов, два шиллинга и мечта. Плевать на Бертона и унылые улицы Уайтчепла. Через год мир будет принадлежать нам. У нас все впереди».



— Падди… Падди, который час? — спросила мужа Кейт Финнеган.

— Что? — не отрываясь от газеты, ответил он.

— Время, Падди, — нетерпеливо сказала Кейт, держа одной рукой желтую миску, а другой смешивая ее содержимое.

— Кейт, радость моя, ты же только что спрашивала. — Он вздохнул, полез в карман и достал выщербленные серебряные часы. — Ровно два.

Кейт нахмурилась, сильно прижала тесто к краю, разминая сгустки, и сунула миску в раковину. Потом взяла вилку и проткнула одну из трех бараньих отбивных, жарившихся на плите. По отбивной побежал ручеек жира и зашипел, соприкоснувшись с горячим дном сковородки. Женщина выложила отбивные на блюдо и поставила его в духовку, рядом с кастрюлькой луковой подливки. Затем взяла связку сосисок, отрезала несколько штук и бросила их в сковороду. Когда сосиски начали жариться, Кейт села за стол напротив мужа.

— Падди, — сказала она, негромко похлопав ладонью по столешнице. — Падди…

Он посмотрел поверх газеты в большие зеленые глаза жены.

— Да, Кейт. Что, Кейт?

— Тебе следовало бы приструнить их. Шляются где-то и не дают тебе поесть. А меня заставляют стоять и ждать.

— Они придут с минуты на минуту. Давай начнем. А если обед остынет до их прихода, пусть пеняют на себя.

— Дело не в обеде, — призналась она. — Мне не нравится, что они бегают по улицам, когда вокруг убивают людей.

— Неужели ты всерьез считаешь, что Уайтчеплский Убийца может выйти на промысел средь бела дня? И погнаться за таким крутым парнем, как Чарли? Бог свидетель, через две минуты общения с нашим сыном убийца повесится сам. А о Фионе и говорить нечего. Помнишь, что случилось с этим задирой Сидом Мэлоуном, который пытался подстеречь ее в переулке? Она сломала ему нос. Детине, который был в два раза больше ее.

— Да, но…

— Кейт, в газете пишут про Бена Тиллета, который организовал тред-юнион[3] рабочих чайных складов. Вот послушай…

Кейт с укором посмотрела на мужа. Если бы она сказала ему, что горит крыша, то получила бы тот же ответ. Она не хотела слышать, о чем пишут в газете. Разговоры о тред-юнионах пугали ее, а упоминания о стачках[4] приводили в ужас. Миссис Финнеган выбивалась из сил, чтобы прокормить мужа, четверых детей и жильца. Если объявят стачку, они просто умрут с голоду. А тут еще рядом бродит на свободе убийца… Уайтчепл всегда был опасным местом, где бок о бок жили кокни[5], ирландцы, поляки, русские, китайцы и куча других. Богатых здесь не было; район считался рабочим. Многие пили. Преступники тут водились, но это были главным образом воры. Иногда они убивали друг друга во время пьяной драки, но женщин в Уайтчепле никогда не резали.

Видя, что Падди продолжает читать, Кейт встала, подошла к плите, перевернула сосиски, жарившиеся в масле, и залила их тестом из миски. Тесто зашипело, растеклось по краям сковородки и начало шкворчать и пузыриться. Кейт улыбнулась. Тесто было пышным и обещало зарумяниться на славу. Вот какие чудеса делает чашечка эля! Она сунула сковородку в духовку и начала готовить картофельное пюре. Тут входная дверь распахнулась настежь, и в коридоре послышались легкие шаги дочери.

— Привет, ма. Привет, па, — весело сказала Фиона и положила в стоявшую на каминной полке старую банку из-под чая свое недельное жалованье за вычетом шести пенсов.

— Привет, милая, — ответила Кейт, оторвавшись от миски.

Падди что-то проворчал из-за газеты.

Фиона схватила фартук, висевший на крючке задней двери, завязала тесемки на талии, полюбовалась на младшую сестренку Эйлин, славшую в корзине рядом с плитой, потом наклонилась к четырехлетнему Симусу, который сидел на половике и играл в солдатиков, и поцеловала его.

— А теперь ты меня.

Рыжий и озорной Симус прижался губами к ее щеке и громко чмокнул.

— Ох, Сими! — воскликнула она, вытирая щеку. — Так нельзя! Кто тебя этому научил?

— Чарли!

— Само собой… Ма, чем тебе помочь?

— Можешь нарезать хлеб. Потом накрыть стол к чаю, а отцу налить кружку портера.

Фиона взялась за работу:

— Па, какие новости?

Падди опустил газету:

— Тред-юнионы. Число их членов умножается с каждым днем. Вскоре ими станут все жители Уоппинга. Попомни мои слова, не пройдет и года, как начнется стачка. Тред-юнионы спасут рабочий класс.

— И как они это сделают? Добьются того, что нам станут платить лишний пенни в час? Чтобы мы умирали с голоду медленно, а не сразу?

— Не начинай, Фиона… — предупредила Кейт.

— Хорошая позиция. Это Джо Бристоу вбил тебе в голову такие мысли? Все рыночные торговцы одинаковы. Слишком независимые. Им плевать на других представителей своего класса.

— Джо совсем не обязательно что-то вбивать мне в голову. У меня своих мозгов хватает. И я вовсе не против тред-юнионов. Просто предпочитаю действовать по-своему. Тому, кто будет ждать, что владельцы пристаней и фабрик ответят горстке каких-то профсоюзных активистов, придется ждать очень долго.

Падди покачал головой:

— Нужно объединяться, платить взносы и тратить часть своего жалованья на всеобщее благо. Иначе ты уподобишься им.

— Не уподоблюсь, па! — с жаром ответила Фиона. — Я работаю каждый день, кроме воскресенья, так же, как ты. Конечно, я считаю, что рабочие должны жить лучше. Но не собираюсь сидеть на заднице и ждать, когда Бен Тиллет принесет мне все на блюдечке!

— Фиона, последи за языком, — сердито сказала Кейт, проверяя тесто.

— Па, ты всерьез думаешь, что Уильям Бертон позволит рабочим своей фабрики вступить в тред-юнион? — уперлась Фиона. — Ты тоже работаешь на этого человека и знаешь его не хуже, чем я. Это же настоящее бревно. Он не захочет делиться с рабочими прибылью.

— Детка, ты не понимаешь одного. Нужно с чего-то начать! — пылко воскликнул Падди, выпрямившись на стуле. — Нужно ходить на митинги и агитировать всех рабочих Бертона вступать в тред-юнионы. И докеров, и работниц чаеразвесочной фабрики. Тогда у Бертона не будет выбора и ему придется принять наши требования. За маленькими приобретениями последуют большие. Вспомни работниц фабрик Брайанта и Мэя. Девушки протестовали против штрафов за разговоры и даже за отлучку в туалет. Не прошло и трех недель, как они победили. Всего-навсего несколько девушек! Попомни мои слова, Фиона, все дело в количестве людей. Тред-юнионы принесут избавление докерам и всему рабочему классу.

— Ага, как же, — откликнулась она. — Пока что мне хотелось бы избавиться от таких речей.

Падди грохнул кулаком по столу, заставив жену и дочь вздрогнуть.

— Хватит! Я не желаю, чтобы представители моего класса перечили мне в собственном доме! — крикнул он, схватил газету и с треском сложил ее.

Фиона вспылила, но поняла, что открывать рот не следует.

— Неужели ты никогда ничему не научишься? — спросила ее мать.

Дочь пожала плечами так, словно это не имело никакого значения, и начала собирать ложки и вилки, но провести Кейт ей не удалось. Как бы ни злилась Фиона, ей пора было понять, что свое мнение следует держать при себе. Падди всегда говорил, что его дети должны думать самостоятельно, но, подобно всем отцам, предпочитал, чтобы дети думали таи же, как он сам.

Кейт переводила взгляд с мужа на дочь и думала: «О господи, как они похожи! Те же волосы, черные как смоль, те же синие глаза, тот же упрямый подбородок. И так же полны высоких идей: ирландцы есть ирландцы. Мечтатели. Падди сам мечтает о дне, когда капиталисты раскаются в грехах, а свиньи начнут летать. А эта девчонка мечтает о собственном магазине, понятия не имея, как трудно ей придется. Но разве ей можно что-то сказать? Впрочем, так было всегда. Такая уж она уродилась».

Старшая дочь сильно тревожила Кейт. Ее упорство и целеустремленность были пугающими. Внезапно мать ощутила приступ жалости. Кто еще из фабричных девчонок мечтает о собственном магазине? Если Фиона откроет его и потерпит неудачу, это разобьет ей сердце. И тогда она всю жизнь будет жалеть о том, чего не следовало желать с самого начала.

Кейт часто говорила о своих тревогах мужу, но Падди гордился старшей дочерью и говорил, что девушка с сильным характером дорогого стоит. Дорогого стоит? Кейт в этом сомневалась. Сильный характер мешает девушкам работать и навлекает на них побои мужей. Что толку в сильном характере, если весь мир спит и видит, как бы его сломать? Кейт вздохнула. Вздох был по-матерински тяжелый. Ответа на эти вопросы придется подождать. Обед готов.

— Фиона, где твой брат? — спросила она.

— Собирает куски кокса у газового завода. Сказал, что продаст его миссис Макколлум и ей не придется платить за уголь для камина.

— Этот малый — настоящий Английский банк. Удавится за фартинг, — проворчал Падди.

— Хватит! Это моя кухня, а не пивная! — вспыхнула Кейт. — Фиона, поставь соус на стол!

На крыльце раздался стук. Входная дверь открылась, и стук повторился в коридоре. Это шел Чарли, таща за собой деревянную тачку.

Маленький Симус вскинул голову и радостно завопил:

— Уайтчеплский Убийца!

Кейт нахмурилась. Она не одобряла новую игру своих сыновей.

— Да, мальчишка! — ответил замогильный голос из коридора. — Это Уайтчеплский Убийца, властитель ночи, пришел за плохими детьми!

Затем раздался злобный смешок, и Симус, дрожа от страха и восторга, поднялся на короткие ножки и стал искать, куда ему спрятаться.

— Сюда, малыш, — прошептала Фиона, подбежала к креслу-качалке, стоявшему у камина, села и расправила юбки. Симус заполз под них, но забыл прикрыть ноги. Чарли вошел на кухню, продолжая злодейски хихикать. Увидев ботиночки, торчавшие из-под юбок сестры, он с трудом удержался от смеха; это испортило бы всю игру.

— Миссис, вы видели какого-нибудь плохого ребенка? — спросил Чарли мать.

— Перестань, — попыталась урезонить его Кейт. — Не пугай брата.

— Ему это нравится, — прижав палец к губам, прошептал Чарли. — Выходи, презренный! — жутко провыл он и открыл дверцу буфета. — Его здесь нет. — Чарли залез под раковину. — Здесь тоже нет. — Он подошел к сестре. — А ты видела какого-нибудь мерзкого маленького мальчика?

— Только того, на которого я сейчас смотрю, — ответила Фиона, расправляя юбки.

— Ах вот как? А чьи это ноги торчат? Твои? Они слишком малы для такой жирной коровы, как ты. Дай-ка взглянуть поближе… Ага!

Чарли схватил Сими за лодыжки и вытащил наружу. Малыш визжал, а Чарли щекотал его.

— Полегче, Чарли, — предупредила Кейт. — Иначе он задохнется.

Чарли сделал паузу, но Сими пнул его в голень, требуя продолжения. Когда мальчик и в самом деле чуть не задохнулся, Чарли остановился и отвесил ему дружеский подзатыльник. Сими лежал на полу и смотрел на него с обожанием. Чарли был его героем и идеалом. Малыш боготворил брата, следовал его примеру и даже требовал, чтобы его одевали так же. Заставлял мать повязывать ему на шею ярко-красный носовой платок — в подражание шейному платку, которые носят все настоящие парни. Братья были копией друг друга: обоим достались от матери рыжие волосы, зеленые глаза и веснушки.

Чарли снял куртку, вынул из кармана пригоршню монет и сунул их в банку из-под чая.

— Ма, сегодня немного больше обычного. На этой неделе у меня было несколько лишних часов.

— Спасибо, милый, я очень рада. Я пыталась кое-что отложить на куртку для отца. У Молфлина есть очень хорошие поношенные куртки. Старую я чинила столько раз, что там остались одни заплаты и штопка.

Чарли сел за стол, схватил толстый ломоть хлеба и жадно вгрызся в него. Падди оторвался от газеты, увидел, что сын ест, и отвесил ему подзатыльник.

— Подожди мать и сестру. И во время еды снимай шапку.

— Фиона, позаботься о Сими, ладно? — сказала Кейт. — А где Родди? Неужели все еще спит? Обычно запах еды заставляет его подняться. Чарли, кликни его.

Чарли встал из-за стола и направился к лестнице.

— Дядя Родди! Обед готов. — Не услышав ответа, он пошел наверх.

Фиона вымыла Сими руки, посадила за стол, повязала салфетку и дала кусок хлеба, чтобы тот сидел тихо. Потом пошла к буфету, достала шесть тарелок и принесла их к плите. На каждую из трех тарелок легли баранья отбивная, картофельное пюре и подливка. Кейт вынула из духовки кастрюльку с ручкой и выложила ее содержимое, оставшееся пюре и подливку еще на три тарелки.

— Жаба в норе! — воскликнул Сими, глядя на пышное тесто и жадно пересчитывая кончики сосисок, выглядывавшие из теста, как испуганные жабы.

Ни Кейт, ни Фиона никогда не задумывались, почему на тарелках мужчин лежат отбивные, а на всех остальных — тесто. Мужчины были добытчиками и нуждались в мясе, поддерживавшем их силы. Женщины и дети пробовали ветчину или сосиски только во время выходных — конечно, если на это хватало денег. То, что Кейт весь день работала в прачечной, гладя горы белья, а Фиона часами стояла на ногах, развешивая чай, было не в счет. Львиную долю дохода семьи составляло жалованье Падди и Чарли; из этих денег платили за жилье, покупали одежду и почти всю еду. Заработков Кейт и Фионы хватало только на уголь и мелочи вроде гуталина, керосина и спичек. Если бы Падди и Чарли заболели и не смогли работать, страдать пришлось бы всей семье. То же самое происходило в каждом доме на каждой улице Восточного Лондона: мужчины ели мясо, а женщины — что придется.

Кейт услышала на лестнице тяжелые шаги Чарли.

— Ма, там его нет — сказал он, вернувшись к столу. — И постель не разобрана. Похоже, он вообще не ложился.

— Странно… — почесал в затылке Падди.

— Обед стынет! — всполошилась Кейт. — Фиона, дай его тарелку, я поставлю ее в духовку. Где же он? Падди, ты утром не видел его?

— Нет. Но обычно он встает после моего ухода, так что я просто не мог его видеть.

— Надеюсь, что у него все в порядке. Что с ним ничего не случилось.

— Ну, если бы что-нибудь случилось, мы бы об этом уже знали, — ответил Падди. — Наверное, кто-то из другой смены заболел, и ему пришлось его подменить. Ты же знаешь Родди, он безотказный.

Родни О’Меара, жилец Финнеганов, не был их родственником, но дети называли его дядей Родди. Он вырос с Падди и его младшим братом Майклом в Дублине и вместе с ними уехал сначала в Ливерпуль, а потом в Лондон. Когда Майкл отправился в Нью-Йорк, Родди остался с Падди в Уайтчепле. Он знал детей Финнеганов с рождения, качал их на коленях, защищал от задир и собак, а по вечерам сидел с ними у камина и рассказывал истории про привидения. Он был детям ближе и роднее настоящего дяди, которого они никогда не видели.

Кейт заварила чай и села за стол. Падди прочитал молитву, и семья приступила к трапезе. Мать заставила себя забыть тревогу и улыбнуться. Во время еды разговаривать не полагалось, поэтому на пару минут наступила тишина. Чарли ел с жадностью. Накормить его досыта было невозможно. Для шестнадцати лет мальчик был невысок, но коренаст, широкоплеч и напоминал одного из бультерьеров, которых держал кое-кто из соседей.

— Ма, а гарнира не осталось? — спросил он.

— На плите.

Он встал и положил на тарелку остатки пюре. В это время хлопнула входная дверь.

— Родди, это ты? — крикнула Кейт. — Чарли, достань его тарелку…

Когда на пороге появился Родди, слова застряли у нее в горле. Фиона, Падди и даже Сими перестали есть и уставились на пришедшего во все глаза.

— Иисусе! — воскликнул Падди. — За тобой что, черти гнались?

Родди О’Меара не ответил. Его лицо было пепельным. Он держал в руке шлем полицейского; на расстегнутом мундире были видны алые пятна.

— Родди, дружище, не томи душу, выкладывай, — сказал Падди.

— Еще одно убийство… — наконец выдавил Родди. — Бакс-роу. Женщина по имени Полли Николс.

— Господи Иисусе, — сказал Падди. Кейт ахнула. Фиона и Чарли широко раскрыли глаза.

— Она была еще теплая. Вы не можете представить себе, что он с ней сделал. Кровь повсюду. Повсюду. Ее обнаружил перед рассветом человек, шедший на работу. Я видел, как он бежал по улице и вопил во все горло. Разбудил весь квартал. Я вернулся с ним и увидел ее. Горло перерезано. Все остальное напоминало тушу, разделанную на бойне. Меня тут же вырвало. Тем временем стало светлее, и начали собираться люди. Я послал человека на участок за помощью, но ко времени прибытия подкрепления чуть не начался бунт… — Родди сделал паузу и провел ладонью по усталому лицу. — Мы не могли увезти тело до приезда сыщиков. Пока они не закончили свое дело, всему участку приходилось сдерживать толпу. Люди выходили из себя. Еще одну женщину убили. Этот малый играет с нами в кошки-мышки.

— Так пишут газеты, — откликнулся Падди. — И они правы. Нищета и ущемление прав бедноты приводят к росту преступности. Но эти продажные листки раньше не уделяли Восточному Лондону никакого внимания. До сих пор хозяевам жизни было плевать на Уайтчепл. И теперь они говорят о сорвавшемся с цепи психе только потому, что хотят огородить наш район стеной, чтобы убийца не отправился на запад, где живут сливки общества.

— Вряд ли, — ответил Родди. — У этого парня свой почерк. Он всегда гоняется за женщинами определенного типа. Опустившимися пьяницами. Он не выходит за пределы Уайтчепла, потому что знает его как свои пять пальцев. Перемещается словно призрак. Происходят жестокие убийства, но никто ничего не видит и не слышит… — Он несколько секунд молчал, а потом продолжил: — Я никогда не забуду, как она выглядела.

— Родди, милый, съешь что-нибудь, — мягко сказала Кейт. — Тебе нужно подкрепиться.

— Не могу. Аппетита нет.

— Это ужасно, — вздрогнув, сказала Фиона. — Отсюда до Бакс-роу рукой подать. При одной мысли об этом волосы встают дыбом.

Чарли фыркнул:

— Есть из-за чего переживать! Он гоняется только за шлюхами.

— Прекрати немедленно! — Чаша терпения Кейт переполнилась. Ничего себе застольная беседа! Кровь. Выпущенные кишки. А теперь еще и шлюхи.

— Боже, как я устал… — с трудом вымолвил Родди. — Спал бы целую неделю, но вечером нужно будет присутствовать на дознании.

— Тогда иди наверх и отдыхай, — посоветовал Падди.

— Пожалуй, так я и сделаю. Кейт, ты оставишь мне поесть?

Кейт сказала, что оставит. Родди спустил подтяжки, снял нижнюю рубашку, быстро умылся и пошел к себе.

— Бедный дядя Родди, — сказала Фиона. — С каким ужасом ему довелось столкнуться. Не знаю, сколько понадобится времени, чтобы он пришел в себя.

— Мне его понадобилось бы еще больше. Не выношу вида крови. На его месте я бы просто вырубился, — сказал Падди.

«Надеюсь, кем бы ни был этот тип, его поймают еще до того, как он совершит новое убийство», — подумала Кейт и с опаской посмотрела на входную дверь. Он сейчас там. Спит, ест или сидит в пивной, как все остальные. Может быть, работает на пристани. Может быть, живет в двух улицах отсюда. На кухне было тепло, но внезапно Кейт затрясло. В таких случаях ее мать говорила: «Кто-то наступил на твою могилу».

— Я думаю, что убийца… — начал Чарли.

— Ради бога, хватит! — взорвалась она. — Поскорее заканчивайте обед!

— Кейт, что случилось? — спросил Падди. — Ты бледная как привидение.

— Ничего. Я только хочу… чтобы это чудовище ушло. Чтобы его поймали.

— Не волнуйся, милая. Ни один убийца не причинит вреда тебе или твоим родным, — Падди потрепал жену по руке. — Пока я рядом, ему это не удастся.

Кейт заставила себя улыбнуться. «Нам ничто не грозит, — твердила она себе. — Дом у нас крепкий, замки надежные. Недавно Падди их проверил. По ночам дети спят без задних ног под защитой Падди и Родди. Никакой злодей не сможет причинить им вред. И все же Фиона права. При одной мысли, что это чудовище живет где-то поблизости, волосы встают дыбом».



— Яблоки! Отличные яблоки! Четыре на пенни, лучшие в Лондоне!

— Устрицы, свежие устрицы!

— Покупайте селедку! Еще шевелится! Еще дышит!

То же самое повторялось каждый субботний вечер; Фиона слышала шум рынка раньше, чем успевала до него добраться. Крики торговцев доносились за две улицы. Их эхо отражалось от прилавков, киосков, коньков крыш и сворачивало за углы.

— Самая лучшая петрушка, леди! Покупайте мою петрушку!

— Ап-пельсины, два на пенни! Кто купит мои сочные ап-пельсины?

Но сегодня в звуках рынка слышалось что-то новое. Вечерние покупатели ускоряли шаг, стремясь побыстрее вернуться к своим очагам и закрыть за собой дверь.

— Еще одно ужасное убийство! — надрывался оборванный мальчишка-газетчик. — Только в «Кларионе»! Читайте последние новости! Рисунок с места убийства! Повсюду кровь! Покупайте «Кларион»!

Свернув на Брик-лейн, Фиона слегка приободрилась. Перед ней раскинулся ярко освещенный рынок. Шумное, большое, смеющееся, хвастливое и вечно меняющееся живое существо, частью которого можно стать в любое время… Она дернула мать за руку.

— Перестань, Фиона. Я и так тороплюсь изо всех сил, — ответила Кейт, глядя в список покупок.

Повсюду звучали дерзкие и нахальные голоса кокни. Горластые, как призовые петухи, продавцы предлагали покупателям найти изъян в их товаре и хулили товар конкурентов. Этот трюк был известен всему Восточному Лондону: легче всего отпугнуть неприятности, специально на них напрашиваясь.

— Старая форель? — кричал продавец покупательнице, спрашивавшей, сколько стоит его рыба. — Да она свежа, как маргаритка! Если хочешь увидеть старую форель, посмотри на себя в зеркало!

Фиона увидела торговца рыбой, на подносе которого лежали крошечные сморщенные моллюски; рядом стояли бочонки с жирной селедкой и ведра с устрицами. Неподалеку находился прилавок мясника, застеленный красно-белой бумагой с фестончатыми краями. На прилавке аккуратными рядами лежали сочные отбивные, пухлые сосиски и свиные головы, с которых капало сало.

Здесь было множество зеленщиков. Самые честолюбивые из них хвастались аккуратно выложенными пирамидами фруктов: блестящего пепина[6], ароматных персиков, ярких апельсинов и лимонов, чернослива и винограда. А впереди стояли корзины с цветной капустой, брокколи, соленьями, репой, луком и картошкой, предназначенной для варки или печения.

Рынок освещали мигающие газовые фонари, керосиновые лампы и даже свечи, воткнутые в репу. А что за ароматы! Фиона остановилась, закрыла глаза и сделала глубокий вдох. Моллюски, сбрызнутые уксусом, распространяли соленый запах океана. Яблоки, посыпанные корицей, благоухали пряностями. Жареные сосиски, картошка в мундире, еще теплый арахис… У нее заурчало в животе.

Она открыла глаза. Мать шла к прилавку мясника, пробираясь сквозь толпу. Казалось, здесь собрался весь Ист-Энд, знакомые и незнакомые лица. Тут были серьезные набожные евреи, возвращавшиеся из синагоги; матросы, покупавшие копченых угрей или горячий гороховый суп; в дверях пивных стояли мастеровые всех мастей, чисто выбритые и принарядившиеся; некоторые из них держали под мышками извивавшихся терьеров.

Но большинство посетителей рынка составляли женщины самых разных возрастов. Они покупали все подряд, отчаянно торгуясь при этом. Некоторых сопровождали мужья, державшие корзины и курившие трубки. Другие приходили с детьми; кое-кто сидел у них на руках, другие цеплялись за материнские юбки и клянчили печенье, сладости или горячую булочку. Кокни кричали «мам», ирландцы «ма», итальянцы, поляки и русские — «мама», но все требовали одно и то же: сладкий, ярко окрашенный леденец. И замотанные женщины, которым не хватало денег на продукты, покупали глазированную булочку, деля ее на три части, чтобы порадовать своих малышей.

Фиона огляделась по сторонам, увидела мать у прилавка мясника и подошла к ней.

— Не возьмете ростбиф на завтра, миссис Финнеган? — спросил продавец.

— Не на этой неделе, мистер Моррисон. Мой богатый дядя еще не умер. А вот кусочек грудинки возьму. Фунта на три. Не дороже пяти пенсов за фунт.

— Гм-м… — Мужчина поджал губы и нахмурился. — Остались только большие куски… но я скажу вам, что делать, милочка… — Он выдержал театральную паузу, оперся на руки, наклонился вперед и продолжил: — Я продам вам пятифунтовый кусок по очень выгодной цене.

— Это для меня слишком дорого.

— Ерунда, милочка, — тоном заговорщика ответил мясник. — Понимаете, чем больше кусок, тем меньше вы платите за фунт. На этом стоит торговля. Цена большого куска выше, а на самом деле ниже…

Пока мать торговалась с мясником, Фиона разыскивала взглядом Джо. Тот находился в пяти рядах отсюда и охранял свой товар. Хотя вечер стоял прохладный, воротник его рубашки был расстегнут, рукава закатаны, а щеки разрумянились. Около года назад Джо настоял на том, чтобы мистер Бристоу позволил ему торговать не за прилавком, а с тележки. Решение было мудрое. Каждую неделю Джо без труда продавал сотни фунтов товара — больше, чем приказчик шикарного вест-эндского магазина продает за месяц. Причем делал это без модной вывески, красиво оформленной витрины или броской рекламы. Исключительно благодаря врожденному таланту.

Следя за тем, как Джо завлекал покупателей, Фиона испытывала лихорадочное возбуждение. Посмотреть женщине в глаза. Заставить ее подойти. Все время шутить и посмеиваться, поддерживать разговор, вызывать интерес. Никто не мог играть в эту игру лучше Джо. Он искуснее всех в Лондоне умел флиртовать с нахальными, серьезно и искренне разговаривать с подозрительными, притворяться обиженным, если женщина морщила нос, и позволять ей самой выбрать пучок моркови или связку лука. С видом фокусника разрезать апельсин и выжать струйку сока, описывавшую дугу и падавшую на мостовую. Фиона видела, что это привлекает внимание покупателей, шедших мимо в трех ярдах от тележки. Потом Джо брал газетный лист, бросал туда «не два, не три, а четыре больших красивых апельсина за два пенни!», сворачивал его и галантно вручал даме.

«Конечно, не последнюю роль тут играют его красивые небесно-синие глаза и неотразимая улыбка, — думала Фиона. — Плюс пышные платиновые кудри, выбивающиеся из-под шапочки». Эта мысль заставила ее покраснеть. Монахини призывали остерегаться грешных помыслов, но делать это становилось все труднее. Под расстегнутым воротником и красным шейным платком виднелся треугольник обнаженной кожи. Девушка представила себе, что прижимается к нему губами. Кожа у него такая теплая и душистая… От Джо пахло овощами и фруктами, с которыми он возился весь день. Пахло лошадью. И воздухом Восточного Лондона, где к аромату реки примешивался аромат угольного дыма.

Однажды Джо залез к ней в блузку. В темноте, за пивоварней «Черный орел». Он целовал ее в губы, в шею, во впадинку под горлом, потом расстегнул блузку, лифчик и положил руку на грудь. Его ладонь была такой горячей, а собственное желание таким сильным, что Фиона чуть не растаяла. Отпрянуть ее заставили не стыд, не скромность, а страх. Девушке хотелось большего, но она боялась того, чем это может кончиться. Она знала, что есть вещи, которые мужчинам и женщинам не разрешается делать до свадьбы.

Никто никогда не говорил ей этого; всеми своими немногими знаниями она была обязана улице. Жившие по соседству мужчины договаривались о спаривании их собак, парни грубо пошучивали, а подружки пересказывали разговоры своих матерей и старших сестер. Некоторые говорили о постели с видом мучениц, другие хихикали, смеялись и жаловались, что им мало.

Внезапно Джо увидел ее и блеснул зубами. Фиона вспыхнула, уверенная, что он догадался о ее мыслях.

— Пойдем, Фи, — окликнула ее мать. — Мне еще нужно купить овощи. — Кейт перешла улицу, направляясь к прилавку Бристоу, и Фиона последовала за ней.

— Привет, подруга! — окликнула Кейт мать Джо. Роза Бристоу и Кейт Финнеган выросли в одном и том же уайтчеплеком переулке неподалеку от Тилли-стрит, а теперь жили в соседних домах на Монтегью-стрит. Из рассказов матери следовало, что в детстве они были неразлучны, вместе болтали и хихикали и даже теперь, будучи замужними женщинами, часто поступали так же.

— Я было решила, что до тебя добрался убийца, — сказала Кейт Роза — маленькая, плотная, с той же озорной улыбкой и веселыми голубыми глазами, что и у Джо. — Похоже, на этой неделе он решил поработать сверхурочно. Привет, Фиона!

— Привет, тетя Роза, — ответила Фиона, не сводя глаз с Джо.

— Ох, Роза, не шути так! — воскликнула Кейт. — Это ужасно! Я молю Господа, чтобы его поскорее поймали. Оглядываюсь по сторонам даже тогда, когда иду на рынок. Но есть что-то нужно, так что деваться некуда. Мне три фунта картошки и два гороха. А яблоки у тебя хорошие?

Джо передал отцу кочан брокколи, подошел к Фионе, снял шапочку и вытер потный лоб.

— Ну и вечер выдался! Передохнуть некогда. Яблоки кончатся еще до закрытия. Я советовал отцу купить больше, но…

— Но он не послушался, — закончила Фиона и сжала его руку в знак сочувствия. Фраза была знакомая. Джо всегда заставлял отца расширить дело, а мистер Бристоу всегда сопротивлялся. Она знала, как это огорчало Джо. Стремясь подбодрить его, Фиона прибегла к их тайному шифру. — Двенадцать и два… — Ровно столько лежало в жестянке из-под какао. — Только подумай!

— Подумаю, — с улыбкой пообещал Джо. — После сегодняшнего вечера будет еще больше. Я выужу у этой толпы несколько лишних монет. Ей-богу, ни минуты свободной… — Он посмотрел на отца и младшего брата Джимми, которых осаждали покупатели, — Мне пора возвращаться. Увидимся завтра после обеда. Ты будешь на месте?

— Не знаю, — беспечно ответила Фиона. — Мало ли куда меня пригласят другие ухажеры…

Джо поднял глаза к небу.

— Да, конечно. Вроде этого кошатника, — сказал он, имея в виду кряжистого старика, торговавшего кошачьим кормом в двух рядах отсюда. — Или того старьевщика.

— Старьевщик в тысячу раз лучше бездельника-зеленщика, — ответила Фиона, наступив Джо на ногу.

— А я бы выбрала зеленщика! — раздался девичий голос.

Фиона повернулась и чуть не застонала. Милли Питерсон! Дерзкая, избалованная, довольная собой Милли.

Пышная, светловолосая и хорошенькая. Маленькая сучка… Ее отец Томми был одним из крупных лондонских воротил; его интересы простирались от Ист-Энда до Ковент-Гардена. Он сделал карьеру собственными руками, начав рыночным торговцем и пробившись наверх с помощью упорной работы и везения. Томми был самым проницательным из бизнесменов. При всей его занятости он предпочитал как можно больше времени проводить на рынке и получать знания из первых рук, следя за своими и чужими покупателями.

Томми вырос в Уайтчепле. После женитьбы он жил на Чиксенд-стрит, всего в одной улице от Монтегью. В детстве Милли играла с Фионой, Джо и другими соседскими детьми. Но как только Питерсон сколотил небольшое состояние, он перевез семью в куда более престижный район Пимлико. Вскоре после переезда жена Томми родила мертвого ребенка и умерла сама. Томми был в отчаянии. Милли стала смыслом его существования. Он безумно любил девочку и осыпал ее подарками, стремясь возместить потерю матери. Милли получала все, чего хотела. А Джо она хотела с самого раннего детства. Джо не отвечал ей взаимностью, но Милли стояла на своем, решив непременно добиться своего. Обычно ей это удавалось.

Фиона Финнеган и Милли Питерсон друг друга терпеть не могли. Будь ее воля, Фиона высказала бы этой дряни все, что она о ней думает, но девушки находились в вотчине Бристоу, а Бристоу покупали большую часть своего товара именно у отца Милли. Хорошая цена — результат хороших отношений. Девушка понимала, что нужно придержать язык. Во всяком случае, постараться сделать это.

— Привет, Джо, — с приторной улыбкой сказала Милли. — Привет, Фиона, — небрежно кивнув, добавила она. — Все еще живешь на Монтегью-стрит?

— Нет, Милли, — с бесстрастным лицом игрока в покер ответила Фиона. — Мы переехали в Вест-Энд. Там есть один красивый домик. Под названием Букингемский дворец. Правда, нам с отцом далековато ходить на работу, но район того стоит.