Человек, хоть однажды сумевший прорваться сквозь бумажные стены обыденной жизни, сквозь эти непрочные стены, которые тем не менее так надежно от рождения до могилы держат многих из нас в плену, неминуемо приходит к открытию: если окружающий мир тебе не нравится, его можно изменить. Надо только принять твердое решение любой ценой изменить его – и ты добьешься своего. Ты можешь оказаться в более неприятном, трудном и даже опасном положении, но может случиться, что жизнь твоя станет ярче, приятнее или, на худой конец, просто интереснее. Герберт Уэллс, «История мистера Полли» Глава первая. Над самой клеткой льва
Восьмого сентября одна тысяча девятьсот девяносто первого года, где-то во второй половине дня, майор Станислав Сварог (для друзей – Стас, для солдат за глаза – Эсэс) окончательно уверился, что сошел с ума. Многие здравомыслящие люди на его месте сделали бы именно такой вывод. Были все основания. Представьте, что вы шагаете по степи и вдруг проваливаетесь по колена в эту сухую твердую землю, причем ноги ваши ниже колен вовсе и не чувствуют ни тесноты, ни сжатия, ни иного неудобства, вообще ничего не чувствуют, словно бы болтаются в воздухе. И вы погружаетесь дальше, медленно, с этакой плавной игривостью аэростата, однако ж неотвратимо; лицо ваше все ближе к земле, становящейся бесплотным видением, лишь зрительно отделяющим вас от загадочной пустоты, в которую вы погружены уже по пояс, по грудь; вы брыкаетесь и бьетесь от ужаса и, будто этого мало, вдруг чуете, что ваши ноги – начинают задевать и сшибать какие-то твердые предметы, а порой вас ловят за щиколотки чьи-то руки и тянут, целеустремленно тянут вниз. Добро бы только руки, вы чувствуете прикосновение чего-то очень похожего на когтистые лапы, а то и хлеще – как по ногам скользят, обвивают их холодные щупальца. И все кончается – примерно на уровне нагрудных карманов форменной рубашки вы вновь обнаружили, что стоите, как ни в чем не бывало, на сухой, твердой земле и одежда ваша ничуть не запачкана и благим матом вы не орете лишь из воздушно-десантного гонора. Представьте еще, что эти фантасмагории происходят, что ни день, причем исключительно тогда, когда поблизости нет ни души, никто вас видеть не может, и потому нет подтверждения, что все это происходило на самом деле. А также добавим, что «погружения» эти случаются не только в чистом поле, но и на бетонированном полу танкового ангара, и в коридоре третьего этажа, и прямо на лестнице, причем те, кто находился на втором этаже, ваших растущих из потолка ног не видели… Одним словом, вы очень быстро начнете с нехорошим эгоистическим интересом присматриваться к табельному «Макарову». «Макаров», конечно, та еще бандура, и всякий, кто понимает толк в огнестрельных игрушках, согласится, что невероятно трудно попасть из него именно туда, куда целишься, но при всех недостатках «макара» достоверно известно: себе в висок никто еще из него не промахивался. Осечки случались, а вот промахов как-то не бывало…
Вот так-то. Не ходите к психиатру, если начнете вдруг регулярно проваливаться под землю и в последний момент выскакивать оттуда, как пробка от шампанского. Психиатр все выслушает, но никогда ничему не поверит, а начнет кормить таблетками, от которых хочется лечь, едва встанешь, встать, как только ляжешь, и, что хуже всего, они не совмещаются со спиртным. Для советского человека, даже слегка и развращенного перестройкой и гласностью, добровольно зайти к психиатру столь же жутко и невозможно, как наделать в штаны, едучи в автобусе, – тем более майору ВДВ, который себя в ином качестве и не мыслит…
И были еще сны. Вернее, наутренний осадок отбушевавших ночью сновидений: тело в поту, озноб и головная боль, остатки образов. Образов почти одних и тех же каждый раз: некто в пепельно-сером балахоне в клубах кровавого тумана, крюк багра, пытающийся зацепить его тело, уносимое грязно-желтым стремительным потоком, и падение в беспросветно-черную бездонную воронку под закладывающий уши жуткий вопль. И врезались в память три слова, как три карты: брелганд, митгард, кракен. Запомни мозг ночные кошмары целиком, не избавься от них, спасая себя, не сотри, как ненужную магнитную запись на кассете, – в таком случае, иногда казалось Сварогу, к психиатру уже пришлось бы не идти, а бежать.
С учетом вышеизложенного и вышепережитого нетрудно понять, что майор Сварог пошел поначалу по избитому пути великорусского самолечения от всех недугов – то есть принимал национальное лекарство под скудную закуску, а то к вовсе без таковой. Но это было чревато – во многих отношениях. В преддверии вывода войск из неожиданно сказавшейся суверенной Монголии в перестроечную неизвестность начальство зверело; а телепатически чуявшие наличие спиртного друзья, нагрянув незамедлительно, быстро превращали лечение в обычный гудеж, где добывать очередной пузырь предстояло тому несчастливцу, кто уже не мог без запинки выговорить имечко первого монгольского астронавта – Жугдэрдемидийн Гуррагча.
К тому же Сварог ужасно боялся по пьянке проговориться. Ну и жена ныла, конечно. Одним словом, у него помаленьку ехала крыша, и во второй половине дня, ближе к вечеру, майор Сварог философски заключил, что сошел с ума.
Это эпохальное открытие он сделал, как большинство его предшественников – от Ньютона до Эдисона, – в совершенно будничной обстановке, стоя на краю раскопа и тупо пялясь вниз. В раскопе ударно, словно и не советские люди, шуровали археологи, ихние девочки по причине жаркой погоды работали в скупых купальниках, и, когда Сварогу надоедало думать, что он сошел с ума, он смотрел на загорелые спины и думал, о том, о чем на его месте думал бы любой нормальный мужик. Впрочем, от хозяйки одной из загорелых спин он уже получил свое в одной из палаток (ну, романтика, конечно, палатки, полевой сезон) – правда, в довесок пришлось потом долго слушать, какая свинья оставшийся дома муж (не понимает, не удовлетворяет, изменяет и денег не приносит). Пикантно, но наверняка его собственная жена в тот момент талдычила то же самое Витюше Малову на хате у последнего – в качестве довеска. Ну и хрен с ними со всеми. Все осточертело настолько, что даже разводиться с женой было лень.
Археологи работали в диком темпе, от рассвета до заката. Ходили слухи, что ошалевшая от суверенитета Монголия вскорости начнет драть за позволение на раскопки в валюте, что было вполне логично – сам Сварог на месте монголов так и поступил бы. Все дерут со всех, и это называется рынок. И все такое прочее. Ленин лезет на броневик, Ельцин лезет на танк, а куда прикажете залезть десантному майору, который любит свое дело, терпеть не может жену и начальство и ничегошеньки не понимает в происходящем? А остается ему разве что залезть на археологическую Свету. Пока дает без валюты. Пока однажды не провалился под землю окончательно.
«А может, там, под землей, что-нибудь хорошее? – уныло подумал Сварог. – Может, не сопротивляться, когда за ноги тащат? Но с каких это пор за ноги тащили к чему-то хорошему?»
Он зло плюнул, огляделся вокруг, подобрал симпатичный легонький камешек и осторожненько кинул его вниз, Свете в загорелую спину, целясь повыше правой лопатки, ну и попал, конечно, зря учили, что ли? Света недоумевающе покрутила головой, узрела его. Сварог изобразил лицом и фигурой немой вопрос с явственной сексуальной подоплекой. Света черкнула ладошкой по горлу, изобразив лицом и фигурой предельную загруженность работой, но послала-таки воздушный поцелуй в качестве моральной поддержки и вновь принялась царапать своей кисточкой, помаленьку добывая из земли тесаное бревно. Они там, внизу, обнаружили мавзолей какого-то древнеисторического вождя и сейчас как раз готовились его откупорить. Когда-то устроители задумали его даже покруче ленинского – почетный караул так и остался рядом на века, с конями и оружием.
– На столе горела лампа, но Света не давала, – проворчал себе под нос Сварог один из Штирлицевых апокрифов, повернулся через правое плечо и побрел себе прочь к военному городку, уже как-то привычно ожидая, что вскорости опять провалится под землю и будет пинать чьи-то шарящие руки и прочие конечности, норовя угодить по пальцам. Шагал и безмятежно напевал:
А вот они, условия, А вот она, среда, А в общем, для здоровия Полезны холода…
Но он отмахал половину пути и до сих пор не провалился. Ну что ж, хоть что-то приятное в этой жизни. Он немного воспрянул душой – совсем немного, но все-таки – и шагал себе, пока не услышал за спиной быстро приближавшееся «члак-члак-члак», стук копыт по сухой земле. Тогда он остановился и обернулся.
А это старый Мэлсдорж ехал на монгольской, ясное дело, лошадке, крохотной и лохматой, но выносливой и проворной как черт. Сварог очень любил на них ездить и очень хотел бы увезти такую домой, да ведь не было дома…
Старый знакомый узнал старого знакомого, дружелюбно оскалился, отчего его косенькие глазки совсем было закрылись. И они не спеша двинулись дальше бок о бок – Сварог размашисто шагал, и лошадь шла шагом. Все трое молчали – люди просто так, а лошадь согласно естеству.
– Ты еще имя не поменял? – спросил Сварог.
– Не стоит. Дурная примета, говорят.
Имя у Мэлсдоржа было отнюдь не монгольское, как могло бы показаться несведущему. Монгольским было только традиционное окончание мужского имени «дорж», а «мэлс» означало – Маркс, Энгельс, Ленин, Сталин. Была такая мода когда-то.
– Уходите? – спросил в свою очередь старый знакомый Мэлсдорж.
– Похоже, – сказал Сварог.
– Куда? – из вежливости спросил Мэлсдорж.
– На муда, – проинформировал Сварог.
– Далеко, однако, насяльник… – оскалился старик, знавший русский не хуже Сварога.
– А вас китайцы сглотнут. Звездой гавкнете.
– Выкрутимся, – сказал Мэлсдорж. – И будем Великая Монголия.
Он был большой великомонгольский националист, но как-то, скорее, теоретически. Или ностальгически, что вернее.
– Для великой Монголии нужен Чингис, – сказал Сварог. – А где вы Чингиса возьмете? Гуррагча не потянет.
– Тоже верно, – согласился Мэлсдорж. – Никак не потянет.
И они опять молчали. Сварогу полегчало на душе, он знал, что при свидетеле ни за что не провалится.
– Я мимо ехал – копают, – сказал Мэлсдорж, махнув плеткой за спину, в сторону раскопа. – Скоро совсем выкопают. Плохо.
– Почему?
– Таким лучше лежать внизу. Беспокойные. Раскопаешь такого – хлопот не оберешься. Думаешь, они совсем мертвые? Да нет…
– Херня, – сказал Сварог.
– Сам ты херня. Помнишь, где мой сын воевал? У вас на фронте. А почему у нас получилась война с соседями? Забыл? Потому что за пару недель до того Тимурленга раскопали. Потому и никто не скажет, где лежит Чингисхан, хотя знает немало народу…
– Ну-ну, – сказал Сварог.
Мэлсдорж полез за отворот синего дэли, добыл из-за пазухи мятую пачку «Мальборо», откусил у сигареты фильтр, выплюнул. Щелкнул длинной китайской зажигалкой, пустил дым меж лошадиных ушей и спросил:
– Знаешь, кто на свете самые умные? Пастухи. Как я.
– Почему?
– У пастухов больше всего времени, чтобы думать. Голова свободная, а времени для мыслей много. Темучин, между прочим, тоже когда-то стада пас…
– Интересная версия, – сказал Сварог. – Слушай, а что там за хан? Какой-нибудь Чингисов племянничек?
– Это не наш, – сказал Мэлсдорж. – Они гораздо раньше нас жили. Светлобородые. Очень, очень давно. Когда здесь еще текли могучие реки. Когда здесь еще росли деревья. Беспокойный каган, не улежит, будет таскать живых…
Сварог невольно вздрогнул. И спросил:
– А как народ назывался?
– Светлобородые, – сказал Мэлсдорж. – И все. Имена забываются. Народов было несметное множество, и часто они уносят с собой свои имена…
– Вот именно, – отрешенно поддакнул Сварог. – Уж сколько их сорвалось в эту бездну, разверстую вдали. Настанет день, когда и я исчезну с поверхности Земли…
Он не любил выходить из образа тупого майора. Но с Мэлсдоржем было можно.
– Хорошая песня, – сказал Мэлсдорж. – Сам сочинил?
– Да нет…
Они опять замолчали и молчали до самой развилки, места, где Сварогу надо было сворачивать к военному городку, а Мэлсдоржу пылить вперед, в недалекий город.
– Водки выпьешь как-нибудь? – спросил Мэлсдорж. – Заходи, юрта пока на старом месте. Водки много.
– Да ну, – вяло сказал Сварог. – И так жить страшно.
– Совсем страшно?
Сварог поднял глаза. Мэлсдорж спокойно смотрел на него сверху вниз – морщинистая рожа, загадочный прищур. Весь он был, как таинственный в своем всеведении бронзовый бурханчик. «Мы ж здесь чужие, – прямо-таки панически подумал Сварог, – мы все уйдем с нашими танками, котельными и радарами, и мы, и аймачные шишки с японскими телевизорами, и Гуррагча со спускаемым аппаратом. И китайцы, если придут, рано или поздно уйдут в ту же бездну. А степь и пастухи останутся, извечные, как закат».
– Нельзя смотреть в глаза, – сказал вдруг Мэлсдорж.
– Что?
– Когда за тобой бегает покойник, нельзя смотреть ему в глаза. Насовсем уволочет.
– Ну, за мной-то покойники не бегают… – слабо усмехнулся Сварог.
– А кто за тобой бегает, живые, что ли?
Сварог дернулся и встал посередине дороги. Он припомнил все слухи, создавшие Мэлсдоржу шаманскую славу, – и японский магнитофон, за который жена прапорщика Швыдко вроде бы обеспечила супругу полную и окончательную колдовского происхождения трезвость на всю оставшуюся прапору жизнь. И нереально быстро сросшуюся ногу военюриста Нежного, и разные сбывшиеся предсказания. И прочие свершения, в том числе те, что, как бы это выразиться, обладали обратным знаком: у капитана Лазуткина, спьяну заехавшего Мэлсдоржу в морду, поселилась в ванной огромная кобра, видимая одному только капитану. Кобра капитана периодически кусала, да так, что он орал на весь дом (причем следов укусов не отыскивалось), потом стала гоняться за ним по всему городку, пока не достала окончательно на штабных учениях. Возможно, все дело было не в колдовстве Мэлсдоржа, а в водке. Но генералу из Москвы, рядом с которым прошли выпущенные Лазуткиным в настырную кобру пули, в любом случае следовало посочувствовать. Кстати, лейтенант Круподеров, с одиннадцати вечера и до рассвета искавший в насквозь знакомом военном городке свой дом, был непьющим и шприцев из набора противохимической защиты тоже не употреблял. Но все равно чуть не рехнулся – городок был, а его пятиэтажки не было. В детали он вдавался скупо, но ходил потом к Мэлсдоржу просить прощения и кланяться подарком…
Вспомнив все, что болтали о Мэлсдорже, Сварог испугался еще больше. И от испуга бухнул:
– Помочь можешь?
– Помогают человеку, когда он хочет, чтобы ему помогали, – сказал Мэлсдорж.
– А я что, не хочу?
– А откуда ты знаешь, чего хочешь? – сказал Мэлсдорж и поднял плетку.
Лохматая лошаденка обрадованно рванула вперед, и Сварог остался один – правда, в прямой видимости для часового под зеленым грибком, так что погружения пока исключались.
Дома он залез в ванну, вставил пробку, плеснул три колпачка свято сберегавшегося женой дефицитнейшего шампуня. Ванна понемногу наполнялась, пена щекотала плечи, с пола орал паршивенький магнитофон, дешевенький в Японии и стоивший бешеные деньги в Союзе. Сварог курил с закрытыми глазами и пытался представить, что он сейчас в Ницце, но и саму Ниццу он представлял себе смутно, так что ничего не выходило.
Вообще ничего путного не выходило. А то, что жизнь не вышла, выяснилось уже давно. Стоило ли долбить в училище французский, если не быть атташе ни в Париже, ни даже в Бухаресте и даже детективов на французском не достать? А те заграницы, где побывать довелось, лучше забыть навсегда. Стоило ли млеть возле ясноглазой студенточки, если из нее через десять лет получилась законченная стерва? Стоило ли становиться хорошим десантником, чтобы удерживать на тронах чужедальних мудаков? Стоило ли читать столько книг?
Все дебеты-кредиты были не в его пользу – поневоле взвоешь. Что же тогда удивительного в «погружениях»? Рехнулся он или все происходит на самом деле, ясно одно: к везучему и счастливому человеку такая дрянь определенно не привяжется. Надоело – очень емкое, точное слово…
В дверь, оказывается, давненько уже стучали, потом начали барабанить. Сварог протянул мокрую руку через край ванны, не глядя, убрал звук.
– Долго ты еще там? – вопросила жена не требовавшим ответа визгливым тоном.
Сварог передернулся и громко, с невероятным удовольствием спросил:
– Ты что, у Витьки подмыться не Могла?
Ответа он, понятно, не ждал. Вместо такового грохнула кухонная дверь – а вот этого он и ждал. Закатив глаза, Сварог довольно улыбнулся в потолок, зажег сигарету, закинул голову, шумно выпустил дым.
И провалился в глубину.
Стенок ванны уже не нащупать, он бешено молотил руками и ногами, не находя опоры, в глаза хлынула вода, и пришлось зажмуриться, ничего не соображая от ужаса. Воздуха в груди почти что и не осталось, вода, ставшая холодной, быстро волокла Сварога неизвестно куда. Превозмогая резь, он открыл глаза, инстинктивно рванулся туда, где, казалось, светлее.
И вынырнул под солнечный свет и голубое небо, фыркая, кашляя, отплевываясь, старался удержаться на поверхности, он вообще-то неплохо плавал, течение волокло его то к берегу, то на стремнину, а по берегу за ним неслись азартно вопившие всадники, и что-то свистело у них над головами, а потом свистнуло и у него над головой. Арканы. Полосатые, черно-белые. Две жесткие колючие петли туго захлестнули поперек туловища, всадники враз остановили коней и потянули Сварога к берегу. Косо волочась поперек течения, давившего на тело упругим напором, выплевывая воду, он смятенно думал одно: откуда в степи такая река? И, только оказавшись на сочной зеленой траве, осознал, какой он идиот, – его ведь достали наконец…
А всадники хохотали от души. И Сварог уже рассмотрел, что их высокие лошади ничуть не похожи на монгольских, а сами они, светловолосые и светлобородые, на монголов. Он сидел на траве, а они высились над ним, люди в чешуйчатой броне, ярких разноцветных плащах и остроконечных шлемах с гирляндами лисьих хвостов. Самые что ни на есть реальные, хотя им никак не полагалось быть.
Потом один из них расстегнул большую затейливую пряжку на правом плече и сбросил свой желтый плащ к ногам Сварога. Сварог встал, закутался в плащ. Подъезжали новые всадники, сужая кольцо вокруг него, и вдруг в одном месте кольцо разорвалось, почтительно освобождая проход кому-то важному, И прямо к Сварогу направился человек с золотой цепью на груди, в золотом широком поясе, с властным лицом начальника. Шлем его был позолочен и украшен черно-бурыми хвостами, а не рыжими, как у остальных. За ним вели белую лошадь, а рядом с лошадью бежал косматый старик без доспехов и без оружия, то и дело разражавшийся ликующими воплями.
– Теперь ты видишь, Великий Меч, что я… – заорал он.
– Что твоя голова пока что остается при тебе, – бросил вождь, не оборачиваясь, и воины расхохотались, качаясь в седлах.
Взмах руки, перехваченной в запястье широким золотым браслетом с драконьими головами, – и всадники рассыпались в стороны, поскакали, сбились табунком метрах в ста да так и стояли там. Остались только вождь, его коновод и лохматый старик, весь увешанный диковинными амулетами. И Сварог, понятно, запахнувшийся в желтый плащ, из-под которого торчали босые ноги. Сварог оказался выше всех ростом. Он попытался сообразить, почему так вышло, что он прекрасно понимает их язык, но догадки в голову не шли.
– А я совсем собрался было отрубить ему голову, – непринужденно, словно старому приятелю, сказал Сварогу вождь, кивая на старика. – Но он оказался прав. Дым зелий и заклинания и в самом деле позволяют путешествовать во времени.
– Я один помню великое знание, я последний… – завопил старик, отчаянно тряся амулетами.
– И теперь я буду тебя беречь, успокойся… – сказал вождь, вновь повернулся к Сварогу: – Я Нохор. Великий Меч… и кто-то там еще, есть другие титулы, ничуть не тусклее. Но все они – преждевременная лесть. Великие свершения требуют великих походов. Великие походы требуют не только множества воинов, но и немалого числа военачальников. И если случается так, что сказки про древнее искусство колдунов оказались правдой, можно взять военачальников, которые давно умерли… или еще не родились. Как ты.
– Это неважно. Я умер для тебя, ты не родился для меня, но вышло так, что мы встретились.
Глаза у него были желтые и холодные, рысьи. Сварог видывал рысей, а одну даже убил в Забайкалье, хоть и нечестно, из автомата.
Сейчас автомата не было, а Нохор опаснее десятка рысей…
Сварог отер ладонями мокрые волосы, мокрые усы. Мыслям далеко до полного сумбура, но все равно потрясение оказалось сильным. И Сварог оторопело молчал. Потом открыл рот. И бухнул:
– Может, это твоя могила и есть…
– Где?
– Там… – Сварог поднял руку, но спохватился, что не знает, в какую сторону показать. – Там, где я был… живу…
– Возможно. У каждого из нас когда-нибудь непременно будет могила. И я не настолько глуп, чтобы рассчитывать прожить… сколько ты говоришь, старый, нас с ним разделяет?
– Две тысячи лет! – ликующе заорал старик. – Ради тебя я превозмог две тысячи лет! Я…
– Две тысячи лет, – сказал Нохор. – Я не рассчитываю даже на сто лет. – Он улыбнулся одними глазами. – А там, рядом с моей могилой, нет ли случайно твоей?
«А кто его знает, – подумал Сварог. – Может, мы там оба, и Света сейчас нас обоих раскапывает… Кто же это – готы, динлины? Или один из многочисленных народов, от которых не осталось имен? К тому же каждый народ всегда именовал себя совсем не так, как называли его соседи…»
– Я не хочу… – вырвалось у него.
– Может, и не хочешь, – сказал Нохор. – А может, и хочешь. Этот старый болтун, пытаясь мне объяснить свои секреты, твердил, что будто бы не в состоянии уволочь того, кто этого не хочет. Что-то похожее говорил. Он ужасно много болтает, но я не слушаю, признаться, потому что меня интересует конечная цель, а не сопутствующие ей потоки высокоумных слов. Он не врал, что сможет забраться на две тысячи лет вперед и умыкнуть оттуда подходящего человека. Я в этом убедился. И этого мне достаточно. Тебе, я думаю, тоже. Сейчас тебе принесут оружие, одежду, приведут коня. Тебе будет интересно. У меня уже есть трое таких, что умерли сотни лет назад, но ты первый из тех, кто еще не родился…
Глаза, спохватился Сварог, нельзя смотреть ему в глаза, а я смотрю!
Он опустил голову, уперся взглядом в вечную зеленую траву, потом посмотрел на реку, широкую, полноводную, быструю, высохшую в незапамятные времена. В те времена, которым предстояло еще наступить тысячи лет спустя.
А в «незапамятных» временах он сам сейчас пребывал.
Сомнений в реальности происходящего у него не было решительно никаких. Однажды в далекой жаркой стране – не в той, где Аллах, а там, где посреди столицы, на площади, стоял каменный лев, – он допился до белой горячки и с тех пор считал себя знатоком галлюцинаций. Да наверняка таковым и был, как всякий, кому довелось столкнуться с Белой Леди (как выражался интеллигентнейший алкоголик доктор Зуев, раза три в год тихо гонявший из-под стола опричников, чекистов и вовсе уж экзотическую нечисть вроде друидов). Вокруг, без сомнений, была стопроцентная реальность – с яркой зеленью, шумом реки, запахами конского пота и нагретых солнцем кольчуг, и кожаной сбруи, и пропыленного плаща, в который кутался Сварог. С влажной землей под ногами и ветерком. С неизвестным Истории вождем Нохором, приверженцем крайне оригинальных методов вербовки новобранцев, явно не собиравшимся упрашивать или давать время на раздумье. Единственная поблажка, на которую вождя хватило, – не наезжать, с легкой улыбкой ждать, пока опамятуется ошеломленный небывалым прибытием на сборный пункт очередной рекрут.
«А почему бы и нет? – подумал вдруг Сварог. – Почему бы и не стать генералом доисторической конницы? Как бы там ни обстояло, хуже не будет. Это главное. Хуже не будет. Понижают в должности здесь наверняка просто – булавой по темечку. Зато и не превращают в дерьмо собачье в огромных кабинетах, не заставляют строить социализм на другом конце света, бегать за водкой для столичного генерала и нежно поддерживать его превосходительство за локоток, пока оно блюет с крыльца. Деньги здесь не деревянные, а золотые, а подлецов можно вешать, если найдется поблизости дерево. И все такое прочее. Но самое, Самое главное – здесь попросту режут и жгут, не подводя под все это идейную базу…
Вот только – воздух… «Мы обрушились с неба, как ангелы, и опускались, как одуванчики». Все правильно, и некоторых из наших в самом деле кончали еще в воздухе (отчего оставшиеся в живых им порой завидовали), но все равно непосвященному не понять, что такое для десантника, отнюдь еще не старого, провести остаток дней своих прикованным к земле. К тому же…» Сварог чутко прислушался. Где-то над самым ухом явственно слышалось далекое ворчание моторов, гудение дрянных, советской работы, водопроводных труб, орал магнитофон, под гром оркестра с божественной хрипотцой надрывалась Эдит Пиаф:
Он застонал и упал ничком С маленькой дыркой над виском. Браунинг, браунинг… Игрушка мала и мила на вид, Но он на полу бездыханный лежит. Браунинг, браунинг…
Звуки его квартиры прорывались сквозь Необычное.
И Сварог понял, что не сможет. Он не в состоянии был уйти от прежней жизни, хоть и похожей на фантасмагорию, от ее идиотизма и надежд.
От неба. Высокие слова отчего-то чаще приходят на ум, когда стоишь голый на берегу. Шум утраченного было мира становился все навязчивее, громче, явственнее, и не потому ли лохматый старикашка, на котором амулетов больше было, чем одежды, ошарашено заметавшись, вдруг побежал к массивной трехногой курильнице, чадно дымившей неподалеку?!
Сварог кинулся к недалекому берегу, заметив краешком глаза, что всадники рванули галопом ему наперерез, и отметив краешком сознания, что они непременно опоздают. Он сам не знал, почему поступает именно так, – его словно бы вела чужая непонятная убежденность, опытная воля. Плащ полетел в сторону.
Всадники должны были опоздать. Они никак не поспевали. Но…
Как тогда, когда вынырнул в этой реке, в которую стремился вновь погрузиться, он услышал за спиной свист, вмешавшийся в перестук копыт и гиканье. «Арканы, так их! – зажегся в мозгу красный сигнал тревоги. – Наново могут спеленать – хорошо ведь бросают, черти. Ну, еще посмотрим».
До воды оставалось всего ничего, какой-то десяток метров, но времени, которое потребуется на их преодоление, вполне достаточно, чтобы уже раскручиваемые над головами воинов Нохора петли настигли его на этой финишной прямой. И тогда Сварог резко и, конечно, неожиданно для преследователей поменял направление бега. Он рванул вдоль берега к притулившимся у реки кустам. Нырнул в ракитовые заросли. И тут же услыхал, как вслед за ним в переплетение листьев и веток врезалось еще что-то. Теперь пускай ловят сучки!
Знакомая работа: за тобой гонятся, ты спасаешь шкуру. В этом-то он кое-что смыслит. Правда, удирать голышом от одетых и вооруженных ему вроде не доводилось, но надо же когда-то попробовать. Хотя продираться в чем мать родила сквозь кустарник, пускай и не такой густой, пускай и не колючий, – развлеченьице никакое. Особенно беспокоит сохранность библейского места, и ведь не будешь же его прикрывать руками – темп потеряешь.
Он вывалился из зарослей. Если слева и справа кусты подступали прямо к воде, то в том месте, где он выбрался – или ракиты не добрались еще, или река здесь отшатнулась от них, – но между зеленой стенкой и потоком оставалась еще полоска песка шириной шагов в пять. Пустяк. Но боковое зрение поймало движение слева. Он повернул голову и увидел, как на песчаную полянку из-за кустов и одновременно из реки выскакивает по колени мокрый один из воинов Нохора.
Этот из догадливых. Вовремя смекнул, что задумал беглец, но главное – вовремя покинул седло и сообразил обогнуть кусты по воде. Грамотно выполненный перехват. И ведь перехватывает, собака. Ну ничего, прорываться с боем тоже не внове, обучены и в теории, и на практике. Лишь бы до прибытия всей сотни успеть управиться.
Сварог побежал. И бежал он, нагой и безоружный, прямо на воина в чешуйчатой броне, желтом плаще, остроконечном шлеме с лисьими хвостами и с саблей в кожаной петле на боку, за которую тот не спешил хвататься. Ну, ясно, брать-то нужно только живым. «А вот кнут и аркан, милый друг, ты напрасно не прихватил с собой. Впрочем, я смотрю, ты и не сомневаешься в своем успехе», – успел подумать Сварог, прежде чем прыгнул.
Недавний всадник, кряжистый, с безжалостным и бесстрашным взглядом, видя, что зверь сам бежит на ловца, остановился и ждал, ударяя кулаками в кожаных рукавицах, обшитых медными бляхами, друг о друга. Он усмехался в бороду алебастрового цвета. Вот туда-то, под бороду, под эту улыбочку, в кадык, и нанес взлетевший над песком Сварог поставленный на «отлично» еще в училище удар пяткой.
Да, восточные единоборства тут, пожалуй что, не изобрели. К такому повороту ратник Нохора был ну никак не готов. И потому свалился, как подрубленный. Не успев выставить защиту, вообще как-то среагировать, даже не успев сменить улыбочку на что-нибудь еще, более подходящее поражению в поединке.
Путь к реке, до которой оставалось полтора шага, Сварог для себя расчистил. В голове у него мелькнула озорная мысль: если его сейчас перенесет обратно в его мир, то не попробовать ли захватить отсюда какой-нибудь сувенир. Скажем, эти рукавицы всадника. Свой трофей он честно заслужил. Там, у себя, подарит археологине Свете, она тоже вроде заслужила от него хороший презент, а двухтысячелетней давности рукавицы должны принести археологу такое же счастье, какое испытывает дама полусвета от бриллиантового колье, поднесенного любовником.
Так бы Сварог, может, и поступил. Но – не дали.
Маршрутом первого воина уже выбирались на песчаную полянку другие. Позади слышался треск ломаемых сучьев – к нему продирались, и его же собственным маршрутом. Пора, и срочно пора.
Сварог прыгнул. В воду он вошел косо, шумно. Целеустремленно и тупо, словно торпеда, пошел на глубину. Сильными гребками разметывая воду, рвался неизвестно куда, плыл словно бы уже не в воде, а в густом синем тумане, липнущем к телу. Потерял всякую ориентацию, не соображал уже, где он и двигается ли вообще. Разноцветные круги перед глазами превратились в плывущий навстречу бледный свет. Удушье стиснуло грудь, Сварог открыл рот, но не почувствовал хлынувшей в горло воды, совсем ничего не почувствовал, ни воды, ни воздуха, и это оказалось самым страшным. Он дернулся всем телом к свету.
И взмыл из родной ванны, расплескивая воду на пол. В горячке выскочил, перевернув магнитофон, дернул хлипкую задвижку, вывалился в комнату, запаленный, голый и мокрый.
Родная жена, изучавшая в кресле не особенно старый номер «Плейбоя», посмотрела поверх цветной красотки в строгом деловом костюме, но с провокационным вырезом до пупа; хмыкнула, спросила с надеждой:
– Ну что, крыша едет? Зуеву звонить? В трезвой полосе сейчас ваш Зуев, отходняк обеспечит… Вон там, под столом, есть кто-нибудь? Черти, скажем, или душманы?
Сварог, опамятовавшись, ответил ей простыми русскими словами (правда, по слухам, происшедшими от китайцев) – в том смысле, что под столом нет никого, а в кресле сидит… и… Жена, видя, что с ним все в порядке, разочарованно вздохнула и заслонилась замусоленным прапорами журналом. Сварог вернулся в ванную, быстренько обтерся, наскоро подтер воду и убрался в комнату смотреть телевизор, а точнее – быть на глазах у этой стервы, что исключало новые неприятности в виде удаленного на два тысячелетия, но оказавшегося таким близким вербовочного пункта. Странно… Считалось, что две тысячи лет назад стремян еще не было, не изобрели. Выходит, были, раз Сварог сам их видел, – они и сейчас еще позвякивали в ушах, как ни орал телевизор.
Интересно, как чувствует себя тот улыбчивый воин, сраженный голой пяткой? И что делает сейчас лохматый старикашка, крайне озабоченный сохранностью своей головы на шее? «Они ж меня достанут рано или поздно», – подумал Сварог, и эта мысль была сродни устоявшейся зубной боли. Чутье подсказывало, что Нохор в сто раз упрямее любого отечественного военкомата. И нет никакой возможности от него защититься. Нельзя всю оставшуюся жизнь провести безотлучно на чьих-то глазах. Хотя бы в туалет нужно периодически забредать.
Было даже хуже, чем в той стране, где вместо Бога был Аллах, чем в той стране, где торчала на площади статуя льва, – в дальних краях, забывшихся так надежно, что даже цветные ленточки на кителе и шрам на бедре с ними никак не связывались. Если прикинуть, там было даже лучше, там в него попросту стреляли и можно было отвечать, сколько душе угодно, а теперь – словно волна тащила подальше от берега.
С волной не договоришься, от нее не отобьешься…
Не отобьешься?
…Он стоял так, чтобы его видел часовой под зеленым грибком, слушал далекое порыкивание танкового мотора и смотрел на дорогу – точнее, скверную колею, пробитую машинами в сухой земле и подпорченную конскими копытами. Таких дорог тут было множество, они сплетались, разбегались, могли завести в самые неожиданные места. Когда-то совершенно трезвый доктор Зуев на старом «уазике» ухитрился заехать в Китай без всяких пограничных формальностей. Он ехал себе и ехал, заблудился, но ничуть не расстроился, потому что любая дорога куда-нибудь да приведет. И эта старая истина нашла подтверждение, когда впереди показались белые невысокие строения казарменного вида, осененные алым полотнищем на высоком флагштоке. Хорошо еще остроглазый доктор вовремя заметил, что полотнище-то алое, но вместо серпа и молота на нем красуется большая золотая звезда в компании четырех маленьких, золотеньких… Дело было, между прочим, еще при жизни Мао, когда по обе стороны границы ужасно друг друга не любили. Доктор рванул оттуда быстрее лани, в Китае его никто не заметил, а дома все обошлось, даже потом, когда эскулап проболтался-таки по пьянке, ему никто не поверил, включая бдительного особиста, знавшего по-китайски целых восемнадцать слов.
Сварог стоял и смотрел на дорогу – ничего другого не оставалось. По случаю воскресного дня динамик на столбе орал эстрадные песни, и идеологически выдержанная певица заливалась во всю глотку: «Прощай, король, прощай!» – как будто ее когда-нибудь могли подпустить беседовать к королю да еще разрешили «тыкать». Сварог в уме сказал про певицу матерное, не отрывая взгляда от дороги.
И он был вознагражден, дождался Мэлсдоржа. А тот нисколечко не удивился. Просто придержал конька и хладнокровнейшим образом спросил:
– Что, допек каган?
– Допек, – сказал Сварог.
– Я же говорил – беспокойный… Что, помочь надо?
– Надо, – сказал Сварог.
– Россия идет к рынку, Монголия идет к рынку…
– Что надо? – спросил Сварог.
– Автоматных патронов надо. Волков развелось.
– Делов-то, – сказал обрадованно Сварог. – Автомат не надо?
– Автомат мне уже звезданули, – сказал Мэлсдорж. – А вот золота надо. Не для меня. Для кагана.
– Откупаться? – не понял Сварог.
– Считай, что откупаться…
Если кто-то станет уверять вас, что майору в отдаленном гарнизоне ни за что не звездануть полрюкзака автоматных патронов, пошлите его к черту. Даже не обязательно быть майором. Дело совершенно житейское. Гораздо труднее, не зажигая света и не разбудив жену, ночью отыскать и сгрести в карман ее золотишко. А покинуть ночью территорию, перемахнув через забор из потрескавшихся бетонных плит, и вовсе проще простого, вы не в Чикаго, юноша, вы в советском военном городке…
Эта ночь своей веселой жутью, наверное, запомнится навсегда. Мэлсдорж привел его в какую-то мастерскую, где два монгола только что откупорили водку, совершенно по-русски распотрошив на газете «Унэн» селедку и плавленые сырки. Однако, увидев Мэлсдоржа, они поклонились чуть ли не до земли, убрались в уголок, враз забыв про водку, и пулей выскакивали оттуда, едва Мэлсдорж коротко отдавал непонятные распоряжения. Они разожгли огонь в горне, притащили инструмент и снова пристроились в уголке, испуганно таращась на Сварога – ему явно перепала доля суеверного почтения.
– Ты тут в законе, я смотрю, – сказал Сварог, неловко топчась посередине и все время натыкаясь на ржавые железяки.
– Много будешь знать, генералом не станешь, – сказал преобразившийся Мэлсдорж, вдруг ставший ловчее, проворнее, даже, похоже, моложе. – Садись туда и пей водку. Вон водка стоит.
– Да как-то… – зажеманился Сварог.
– Ничего. Им на работе нельзя, не хотят они водки.
Он что-то каркнул через плечо, и безымянные монголы подались из угла, отчаянными жестами показывая Сварогу, как им не хочется водки и как они рады его угостить. Сварог без церемоний уселся на пыльный ящик и взялся за водку. В целях успокоения расстроенных нервов.
Но он не дождался никакого колдовства с заклинаниями и таинственными тенями. Тени елозили по стенам самые прозаические – от занятого работой Мэлсдоржа, время от времени помогавших ему безымянных монголов и самого Сварога. Правда, Мэлсдорж все время бормотал себе под нос, но выглядело это вполне обыденно.
Он работал без устали – плавил золото, разливал его в крошечные формы, бормотал над формами. Сварогу все же порой становилось жутковато – то глаза у безымянных монголов закатывались в ужасе под самую черепушку, то из-под стола маячила посторонняя тень, то как-то по-особенному посвистывал ветер, – и он наливал себе еще на два пальца, как истый янки, только содовую, понятно, не лил, откуда здесь содовая?
А Мэлсдорж работал, как ювелир. Похоже, здесь, помимо прочего, делали еще и женские украшения – иначе откуда все эти тигельки и замысловатые инструменты, красивые, неуместные в мастерской, как две капли воды походившей на обиталище советского слесаря.
Когда в бутылке осталась треть, а крохотные отливки остыли, Сварог сообразил, что мастерит Мэлсдорж: пули под «макаровский» патрон, две штуки. Мэлсдорж, видимо, сделал главную работу – он сел на ящик рядом со Сварогом и выпил водки, а безымянные монголы вытаскивали из Свароговых патронов коричневые пули и осторожненько вставляли на их место золотые, следя, чтобы не просыпать пороха и не помять гильзы.
– Стреляй все равно куда, – сказал Мэлсдорж. – Главное, попади в него, в кагана.
– Ну, спасибо…
– Ладно, чего там. Дело не в тебе, майор, хоть мужик ты и хороший. Порядок должен быть. Если ты мертвый – лежи, а не скитайся по чужим векам. У нас от своих не продохнуть, скоро и в степи будет тесно, а тут еще и китайцы плодятся…
Сварог осторожно покачал пули кончиком пальца. Они сидели в гильзах крепко, словно генералы из «райской группы» в московских кабинетах. Мэлсдорж разлил остатки водки в два стакана, зашвырнул свою в рот, не коснувшись губами посуды (Сварог завистливо крякнул), пососал селедочный хвост, держа его за плавники, привычно вытер пальцы о голенище мягкого сапога, подумал и спросил:
– А чего ты, если подумать, ерепенился? Был бы уважаемым человеком, на лошадке скакал, города брал… Все лучше, чем сейчас.
– Да привык я здесь как-то, – сказал Сварог. – Прижился.
Он подозревал, что лукавит – в первую очередь перед собой. Видимо, все дело – в голой степи. Окажись на месте молодого честолюбивого степняка король из высокого замка (водопровод и канализация не обязательны), все прошло бы не в пример легче. Но степь выглядела очень уж пустой, необставленной, скучной. А Сварог был неистребимо городским. Степь (пусть и называвшаяся иначе) старательно и яро пыталась убить его и в стране Аллаха, и в стране льва, в степи пропал без вести отец, степь уже два года держала его здесь в плоской тюрьме без стен. Степь меняла облики и названия, степь ни разу не задела ни осколком, ни пулей, но всегда оставалась злокозненной плоскостью, богатой лишь необозримыми горизонтами да изредка – горами.
Он шумно вздохнул, защелкнул патроны в обойму, обойму в рукоятку, спросил:
– А еще водка есть?
Безымянные монголы, мешая друг другу, торопливо полезли в шкафчик.
Назад Сварог возвращался тепленьким, бодрым и совершенно бесстрашным.
Он передернул затвор, вдобавок еще взвел курок, чтобы не полагаться на самовзвод. Сие было чревато – случалось, «макар», лежа в кобуре или в кармане, сам собой срывался с предохранителя, бабахал самостоятельно, и хозяин получал пулю – в соответствии с присущим ему везением или невезением. Но Сварог хотел подстраховаться.
Он шагал, браво покачиваясь, держа курс на скудные огни военного городка и услаждая себя песней из французского репертуара:
Его отец был арлекином, А мать наездницей была. И с колыбели был подкинут Он в мир добра и зла. А колыбель его висела Над самой клеткой льва, И слышал мальчик то и дело Судьбы своей слова: «Ты был рожден акробатом, Твой долг – менять города…»
Когда-то, в полузабытые времена больших несбывшихся надежд, он пел ее под гитару по-французски, а сейчас помнил только вариант на языке родных осин. Земля под ногами оставалась твердой, разве что норовила, стерва, то и дело вздыбиться и заехать под коленки. Нохор не появлялся. Под луной замаячил справа сутулый, чутко присевший снежный человек алмасты – но этот перебросками во времени не занимался и вряд ли сам знал точно, в каком времени живет. Для ученых он был загадкой, для читающей публики – сенсацией, а для местных жителей – неопасной вонючей тварью, обитавшей поблизости с незапамятных времен и потому столь же привычной, как закат или понос. Белые люди в военной форме поначалу принимали его за алкогольную галлюцинацию, но потом тоже пообвыклись, если не считать озверевшего от безделья особиста, полагавшего здесь замаскированные китайские происки.
Сварог поднатужился и гаркнул:
– Зашибу, сука!
Алмасты отпрыгнул, не сгибая колен, и припустил во мрак, в котором благополучно и растворился. Он уже успел понять, что от белых людей в военной форме нужно спасаться галопом.
– Это нормально, – сказал сам себе Сварог голосом то ли Горбачева, то ли Кашпировского, идиотски захихикал и пошел дальше под огромными звездами.
В эту ночь его так и не потревожили. Утречком он отпился холодной водой и поскорее убрался подальше от семейного очага, пока жена не обнаружила исчезновения золота. Насколько позволяли служебные обязанности и распорядок дня, он то и дело уединялся, откровенно нарываясь. Да так и не нарвался. Начал даже подозревать, что удрученный провалом эксперимента шаман умер от инфаркта или был сгоряча укорочен на голову.
Домой возвращаться как-то не тянуло. Он без всякого удовольствия забрел в гости к замполиту Ульянову (ни с какого боку не родственнику). Ульянов без всякой фантазии кушал водку и был мрачен, как никогда, – в голову ему стукнуло, что в нынешние бурные психопатические времена его под горячую руку причислят к родственникам вождя трудящихся всего мира и, чего доброго, положат в мавзолей. Симптомчики были знакомые, означавшие, что к ночи из холодильника полезет Карл Маркс и придется бежать за доктором Зуевым, который Карлу непременно прогонит, если только сам не будет гонять друидов. Правда, если подумать, для замполитовой печали были все основания – ходили стойкие слухи, что в ближайшее время замполитов ликвидируют как класс, а ничего другого Ульянов как-то не умел, да и не особенно-то порывался учиться, честно говоря. На сковородке у него догорал разодранный по страничкам партбилет – но Ульянов, как выяснилось, к демократам примыкать вовсе не собирался, просто разочаровался в родной партии, разучившейся делать перевороты. Сварог выпил водки, пожелал Ульянову приятной беседы с Карлом Марксом и направился к археологам.
На полдороге его и достало – и качественно. Он вошел в сухую твердую землю, как утюг в ведро с водой, чисто по привычке побарахтался немного, но потом опомнился, зачем-то поднял руки над головой, решив, что так пойдет легче, – и провалился из солнечного дня в ночь. Поблизости жарко пылали высокие костры, ржали лошади, вокруг стелился странно тяжелый, устойчивый дым из причудливых курильниц на затейливых ножках, и шаман, целехонький и здоровехонький, разразился столь радостными воплями, что голова его, похоже, еще миг назад и впрямь висела на волоске.
Радостные вопли тут же сменились на тревожные, панические:
– Мохолы напали, разъезд мохолов! Великий Меч их сдерживает. Скорее! Ведите же его!
Последнее относилось к трем воинам, появившимся из-за спины Сварога. Один из них, с иссеченными шрамами лицом, взял майора за локоть, будто клещами ухватил, и молча потянул за собой.
Глаза, пораженные внезапным провалом из света во мрак и в первые мгновения различавшие лишь то, что высвечивало пламя костров, пообвыклись и постепенно обретали обычную чувствительность. И вот уже темнота, присутствие в которой бурлящей жизни выдавали только звуки, наполнилась тенями: мечущиеся всадники, отблески костров на клинках и доспехах, встающие на дыбы лошади, валящиеся лошади, слетающие с них воины.
Сварог дал себя увести человеку со шрамами. Что еще оставалось?
Он никак не ожидал, что окажется в эпицентре доисторической междоусобной баталии, и пока еще не надумал, как ему быть, что предпринять. Он рассчитывал совсем на другое. На незамедлительную встречу с Нохором, Великим Мечом. Которого поблизости не наблюдалось. До которого необходимо добраться.
Его подвели к коню, которого держал под уздцы молодой малорослый воин в желтом плаще. Рядом били копытами о землю еще четыре лошади, видимо, тех, кто сопровождал его, и этого юноши.
Какой приказ им отдан? Отконвоировать его в безопасное место, куда, управившись с неприятелем, должен будет прибыть владыка? Человек со шрамами ударил Сварога по плечу, привлекая внимание, а когда привлек, показал на землю. Там лежали две кучи. Горка одежды, включающая и доспехи, горка оружия. Вторая побольше.
– Великий Меч ждет тебя, – наконец произнес его провожатый, после чего направился к лошадям, а с ним и двое его товарищей. Они взмыли в седла и галопом умчались в ночь на звуки сражения. Остался только молодой воин, держащий коня. Коня для него, Сварога.
Теперь ясно. Нохор и не думал беречь его для грядущих эпохальных битв, лелеять, холить и пыль сдувать. Для этих людей важнее прошлых и будущих тот бой, что идет сейчас. До будущих ведь можно запросто и не дожить. Что, кстати, и его, майора десантных войск, касается. Почему и не хочется ввязываться в эту ночную сшибку ископаемых вояк. Рубиться с какими-то мохолами… зачем? Нохор-то, понятно, желает, не откладывая, посмотреть, на что годен наемник из завтрашнего дня. Ну а погибнет, не беда, еще кого-нибудь вытянем. А что до того, что он говорил в прошлый раз, дескать, намечает меня в военачальники, то и с этим ясно – здешние полководцы обязаны превосходить умением своих бойцов во всем, иначе не заработать авторитет, и в первую голову – должны быть лучше рядовых ратников на поле битвы. Тут тебе не там, это московским генералам достаточно ткнуть пухлым пальцем в точку на карте, и работа сделана. Дальше пусть разбираются солдатики, ведомые младшим комсоставом: проявляют чудеса героизма, гибнут, зарабатывают медальки и инвалидности. А генерал уже может отдохнуть, понежить отвыкшее от обыкновенной ходьбы тело на мягких подушках и поглядеть последние новости – как там идут дела в горячих точках.
Еще вот что интересно… Выходит, хитрый вождь с рысьими глазами и не сомневался, что вторично вытащенный из не наступивших времен человек не попытается вновь удрать. Откуда у него такая уверенность? Из слов, что ли, его шамана: мол, нельзя уволочь того, кто этого не хочет. Ну и, дескать, если уж второй раз удалось меня вытащить, то, значит, точно – я все обдумал и согласен.
Ладно, оставим на потом досужие размышления. Что прикажете делать сию минуту? Вроде задача проста – приблизиться к Нохору да не промахнуться с двух попыток. Можно ведь и не входить по дороге в боевой контакт с мохолами, никто не неволит.
И вдруг Сварога словно из шайки холодной водой окатило – а если этого Великого Меча вдруг возьмут сейчас и зарубят насмерть? И в кого ж стрелять после прикажете? Не застрянет ли он тогда в этом веселом прошлом навсегда?
К черту раздумья. Так можно дораздумываться до опоздания на все поезда.
Сварог разворошил гору оружия. Похоже, они собрали для него в кучу все, что имели на сегодняшний день. Музей оружия ушедших времен, блин. Среди рубяще-колюще-огревающего предназначения предметов встречались и вовсе непонятные, которые даже не очень ясно, чем брать и как дальше использовать. Но таких все ж малое число. Прочие если даже формой и не походили на знакомые Сварогу, то имели аналоги в истории, и что с ними делать – ясно. Удивило майора отсутствие лука и, разумеется, стрел и колчана тоже. Забыли положить? Вряд ли. Не изобрели еще, выходит? Что ж так оплошали, а еще носят гордое звание кочевников-завоевателей, кого-то там покорить замыслили. А лук бы нынче – самое то.
В стрельбе из лука он мог бы посостязаться и с Чингисхановыми лучниками. Ну, на нет…
Сварог выбрал и взял в надежде, что не придется всем этим пользоваться: разновидность кистеня – серп, соединенный длинной цепью с бронзовой рукоятью; бронзовые же, каплевидные, с длинным и тонким острием предметы для метания, уложенные в чехол из лошадиной кожи; короткое копье, что на Руси называли сулицей.
Переодеваться в предназначенные для него одежды, надевать доспехи майор не стал. Захватил только желтый плащ в качестве опознавательного знака, чтобы, по крайней мере, одна сторона конфликта его ненароком не подрубила, перекинул перед собой через спину лошади.
Сварог не зачислял себя в лихие наездники, но держаться в седле умел, и не самым скверным образом. Тем более жеребца ему подобрали не норовистого, легко подчиняющегося воле седока.
Звуки боя отошли в ночь, отдалились от курильниц и жертвенников, от того места, где вооружался Сварог. Похоже, воины в желтых плащах оттеснили мохолов от полевой ставки Нохора. Победа за нами? Или пока рано торжествовать?
Молодой воин скакал позади. Интересно, это кто, телохранитель или надсмотрщик? Для того и другого – юн и хиловат. Впрочем, вспомни-ка прапорщика Кацубу: на вид – соплей перешибешь, а на деле – один опаснее взвода «зеленых беретов».
– Уйх! – оглушающе ворвался в уши предупреждающий крик. Сварог оглянулся и увидел, как его юный спутник поворачивает лошадь навстречу двум теням, грозно и стремительно нарастающим из темноты. Выходит, обошли с тыла таинственные мохолы.
Тени разделились: одна сшиблась с его безусым напарником, другая взяла курс на него. Сварог понял: хочешь – не хочешь, а придется ему поучаствовать в кавалерийской рубке. Скрыться он уже не успеет. Догонят и что-нибудь в спину. Он дернул поводья, развернул жеребца, всадил ему в бока каблуки десантных ботинок и понесся навстречу всаднику, своему нежданному, ненужному и, безусловно, смертельному врагу.
Сварог нагнул голову пониже, прижал к лошадиной гриве, чтобы не угодить часом под меткий бросок чем-нибудь мохольским или под выстрел из какой-нибудь доисторической фигни. Кто этих мохолов знает. Правая, свободная от поводьев рука раскручивала цепь кистеня, серп со свистом рассекал воздух рядом с несущимся жеребцом.
Они неотвратимо сходились. Сварогу вдруг показалось, что он затесался в шутовские военно-исторические игрища, что все совершается не всерьез, а потехи ради, от нечего делать. Отгоняя глупости, майор выругал сам себя, не жалея слов, и заставил думать только об одном – об этом налетающем темном всаднике, который не позже чем через три удара сердца попытается достать его чем-то и достать сразу насмерть.
Сварог держал своего коня, чтобы мохол оказался по правую руку. Какие-то метры…
Мелькнули черная грива, за ней опушенная мехом шапка, копье, направляемое в грудь, за ним – желтое лицо с глазами-щелочками.
Сварог подгадал. Раскрученная и вовремя выброшенная снизу вверх цепь кистеня отбила копье мохола, оно, выбитое из руки, взмыло над всадниками и пропало во тьме. Но увесистый кистень майор тоже не удержал.
Всадники проскочили мимо друг друга и теперь разворачивали лошадей. Рука Сварога скользнула в кожаный чехол. Вытащенная из него бронзовая «капля» удобно легла в ладонь, вызвав у майора то самое редкое, но знакомое ему ощущение броска, когда чувствуешь единение мышц и дыхания, уверенности и тяжести предмета, что предстоит метать.
И едва они ударили своих лошадей, заставляя их снова сходиться, – Сварог кинул бронзовую «каплю». Он попал куда метился – в лоб лошади мохола. Та, истошно заржав, дернулась, попыталась взмыть на дыбы. Всаднику-мохолу удалось сдержать, усмирить ее, но… Брошенный вслед за первым маленький бронзовый убийца вонзился длинным жалом в открытую, не защищенную никакими доспехами шею всадника-мохола.
Схватившись за шею, молча – ни стона, ни крика – убитый Сварогом воин упал на землю. Лошадь, освобожденная от седока, ускакала в одном ей ведомом направлении.
Сварог подъехал и склонился над поверженным врагом. Невысокий, скуластый, желтокожий, раскосый – один из тех, кто соперничал с Великим Мечом за господство над этими просторами, он же, наверное, предок тех, кто впоследствии покорит эти территории.
Майор тронул поводья. Если он не опоздал, надо все-таки помочь юному воину Нохора, взявшему на себя второго, вернее первого, мохола. Но он опоздал. Два человека, два воина лежали на холодной ночной земле. Рядом паслась лошадь под седлом, лошадь ратника воинства Нохора; мохолы ездили без седла. Из груди юноши проскользнувший меж чешуйками брони торчал топорик, напоминающий индейский, рука так и не выпустила окровавленную саблю. Для мужчины этого мира из неважно какого племени смерть на поле брани должна считаться почетной участью. Пусть они попадут в обители своих богов и героев, где их примут со всеми причитающимися почестями.
Ночь вокруг молчала.
И вдруг посвист, молодецкий, залихватский, заставил Сварога завертеть головой. Костры, пылающие возле курильниц и жертвенников, высвечивали желтые плащи. Люди Нохора вернулись. С вождем или без? Сварог направил коня туда, к ним.
Живой и невредимый Великий Меч стоял как раз на том месте, где появился вытащенный из будущего Сварог. Нохор улыбался.
Майор спрыгнул на землю. Плащ остался перекинутым через спину жеребца, копье вставлено в седельные ножны, чехол с метательными «каплями» брошен на землю. Сварог предстал перед вождем, как тому должно было показаться, без оружия. Незачем вынуждать Великого Меча быть настороже.
Это может помешать задуманному.
Нохор смотрел на Сварога с нехорошим удовлетворением, как на желанную, долгожданную игрушку, улыбался во весь рот, и у висков покачивались черно-бурые лисьи хвосты и еще какие-то плоские золотые висюльки, дракончики и кони. Сварог медленно и плавно, как во сне, опустил руку, дернул большим пальцем клапан кобуры.
– Ну и пришлось же за тобой побегать, – сказал Нохор. – Как за капризной девкой, право слово. Ничего, все позади… – И приказал, не оборачиваясь: – Приведите ему коня.
Кто-то, не видимый за пламенем костров, припустил прочь, отчаянно стуча сапогами. Все так же медленно и плавно Сварог поднял руку, отводя большим пальцем ребристый язычок, он успел еще испугаться, что по неведомым законам колдовства перенесенный в другое время порох не вспыхнет, а пружина не распрямится, – и тут же, в некий растянутый на долгие минуты миг, ощутил, как освобожденный ударник пошел вперед и кусочек золота ввинтился в нарезы, деформируемый страшным давлением, подпираемый упругим, удлинявшимся цилиндром раскаленного газа, коричневая гильза неспешно ушла вправо по параболе… Кажется, рядом вопили, звенели оружием, выхватывая мечи на бегу, кто-то проломился прямо сквозь костер черным чертом в ворохе ало-золотистых искр, – но вокруг Сварога уже смыкалась мутная пелена, и, стреляя второй раз, он уже плыл посреди этой пелены в непонятном направлении, видел еще, как прямо перед ним, перед дулом пистолета, возникла в сером тумане дыра с неровными краями и в ней виднелись далекие костры с мелькавшими на их фоне черными, неправдоподобно четкими силуэтами – а потом исчезли и дыра, и туман. Сварог стоял почти на том же месте, впереди виднелся раскоп, а пистолет был в руке.
Чисто машинально он выщелкнул обойму, большим пальцем вышелушил коричневые кургузые патроны. Их оказалось пять. Шестой, дело ясное, сидел в стволе, загнанный туда предыдущим выстрелом, а две золотые пули остались в неизвестном прошлом. Значит, удалось. Произошло так быстро, буднично и скучно, что на душе стало не радостно, а скучно и больно. Сказкам положено кончаться как-то не так – то ли веселее, то ли необычнее.
Но по дороге к раскопу Сварог пришел к выводу, что сказки всегда кончаются именно так – скучно и буднично. Никто не заглядывал в те будни, что простираются за словами «Тут и сказке конец», – а это еще не конец, там обязательно должно что-то происходить, ведь живы положительные герои и даже часть отрицательных, и удачливому принцу причитается полкоролевства, а спасенной принцессе не обойтись без законного брака, она же не подзаборная какая-нибудь и не кухаркина дочь. Голова дракона (или тролля) валяется в пыли под забором на заднем дворе, куда ее откатили пинками кухонные мужики, чтобы не мешала таскать с ледника говядину и запечатанные жбаны. У царевны (или принцессы) нет ни одного приличного платья, и нужно ее срочно обшивать, старшие сыновья на стенку лезут от злости, и их вполне можно понять: они, скорее всего, старательно и серьезно готовились к восшествию на трон, изучали экономику, финансы и военное дело, пока младшенький в обществе говорящих серых волков болтался за тридевять земель (к тому же наверняка без паспорта и подорожной, так что дипломатам теперь отписываться не одну неделю). Министры ломают голову, как надлежащим образом разделить королевство пополам, не разрушив устоявшихся хозяйственных связей, не задев границы баронских имений и общинных выпасов. Если там есть биржа, она на всякий случай паникует, и курсы иностранных денежек скачут самым причудливым и идиотским манером. Простонародье, усмотрев реальные шансы на лишний уик-энд, гуртуется в кабаках и у дворцовых ворот – вдруг выкатят бочку? Один папаша-король на радостях надрался и тискает фрейлин. А сам принц сидит в горнице и понемногу начинает соображать, что начинается скучная, будничная жизнь, потому что спасенная принцесса, став законной супругой, черта с два отпустит освобождать других принцесс и рубать драконов, ибо женщины невероятно практичны. В общем, болото, не зря же умница волк предупреждал, что больше они не увидятся…
Сварог добрел до края раскопа и глянул вниз. Мавзолей был уже вскрыт, бревна убраны, и гробокопатели в полном составе толпились вокруг, восхищенно лицезрея скелет, лежавший меж каких-то чаш, ржавых клинков с уцелевшими тускло-желтыми рукоятями (значит, золотыми) и прочего хлама, натасканного когда-то в могилу уважения ради. Сварог сначала наблюдал без всякого интереса, высматривая среди загорелых спин Светину, потом вдруг встрепенулся, проглотил подступивший к горлу комок, сбежал вниз по хлипким, шатким мосткам и стал проталкиваться ближе под недоуменное оханье тех, кому вгорячах наступал сапожищами на босые ноги.
На запястье скелета тускло желтел массивный браслет с драконьими головами. От черно-бурых хвостов, понятно, не осталось и следа, но обок пустых глазниц лежали плоские золотые висюльки, прикрепленные к шлему, – золотые дракончики и кони. Сварог стал высматривать пули – должны же быть где-то, что им, золотым, сделается? – но на него коршуном налетел ихний главный: бородатый демократ, сидевший на «Огоньке», как наркоша на игле, и оттого питавший к военным людям биологическую ненависть, какую старая дева питает к голым кисулям из «Плейбоя» – по определению доктора Зуева, ерника и консерватора, успевшего с бородатым подраться в зыбкие дни ГКЧП (правда, не по политике, а из обоюдного пьяного куража). Налетел и стал нудить про нетленные ценности науки, коей не имеют права мешать пьяными визитами представители имперской военщины. Сварог к тому времени давно протрезвел, но, чтобы не огорчать интеллигента, огрызнулся в классическом стиле:
– Если ты такой умный, чего строем не ходишь? Сталина на тебя нет…
Выбрался из раскопа и потащился в военный городок.
Он сделал не больше тридцати нешироких, вялых шагов, когда его окликнули. Света. В купальнике, загорелая, улыбающаяся, соблазнительная. Догоняет его какими-то танцевальными подскоками, отмечая ритм взмахами предмета, похожего на большую малярную кисть.
– Что не здороваешься, майор? Разлюбил?
– Да смотрю, ты вся в делах. Смотрю, тебе не до меня, живого, – тон получился каким-то заискивающе-оправдательным, что было Сварогу несвойственно.
– Промазал, майор, меня одинаково волнуют и живые, и покойники. Некрофилка я только наполовину. Он, кстати, – Света показала кистью в сторону раскопа, – уже никуда не убежит, отпрыгался, голубчик. А вот ты можешь. Вы, живые мужики, бегать горазды.
Сварог вдруг понял, что смуту, окутавшую душу, можно если не развеять, то приглушить, говоря без словесных фиговых листков, или водкой, или бабой. Баба – вот она, все при ней. А до водки он еще доберется. После.
Майор обхватил необдуманно приблизившуюся к нему девушку за упругую попку.
– Ты можешь поднять любого покойника и у любого покойника, моя прекрасная леди.
– Шалунишка. Увидят – что подумают? – Света игриво стукнула Сварога щетинками кисти по кончику носа.
– Мужчины позавидуют мне, женщины – тебе.
– Ох какие мы самоуверенные.
– Пойдем в палатку. – У него вышла отнюдь не просьба, а, скорее, приказ.
Света заглянула ему в глаза и сказала уже совершенно без игривости:
– Пойдем…
В палатке гостей встретила банная жара, а с их приходом стало еще жарче. Потом быстро пропитались и верблюжье одеяло, и воздух. Отирать пот, заливавший их лица, обоим было некогда. Обращать внимание на мелкие неудобства не хотелось. И вообще – на несколько минут (а не слишком ли прозаично мерить упоение друг другом минутами?) оба забыли про все и вся, кроме них самих…
…Светин затылок небольно давил на грудь, волосы разметались во все стороны, как лучи солнца на детских картинках. Ее рука нежным поглаживанием благодарила второе мужское «я» за подаренное удовольствие. Сварог чувствовал успокоение, душу перестало корчить от сомнений, давившее его ощущение опустевшей жизни отступило. Нет, что ни говори, женщина – лучшее из лекарств.
Из приоткрытого входного клапана наружу, под надвигающийся вечер, из палатки вытекала истома.
Ладонь Сварога пробежалась по Светиному атласному на ощупь животу…
– Что это у тебя? – кончики пальцев задержались на продолговатом бугорке, нарушавшем единообразие шелковистости животика.
– Ты только сегодня заметил? Хорош любовничек, нечего сказать. Что-что? Ничего особенного, шрам. Аппендицит вырезали. В те золотые годы, когда я была еще отроковицей, наивной и невинной.
Сварога словно двинули прикладом по лбу. Он закрыл глаза, унимая внезапное головокружение. Уж этот живот он изучил старательно, как карту вражеской местности перед заброской, изучил руками и губами. Шрамик появился только сегодня, не было его, не мог он его не заметить, не совсем же он…
А может, он действительно рехнулся, причем не сегодня, не сейчас, а уже давно? Стал заурядным параноиком и принимает рождающийся в его голове бред за реальность. И, стало быть, не было ни Нохора, ни провалов в иномирье, ни выстрелов золотыми пулями, ни ночи у Мэлсдоржа. А шрам на знакомом животике археологической Светы? Его что, не зафиксировало больное сознание? Или сейчас все происходящее ему мерещится?
Заваривающаяся в голове каша грозила полным умственным расстройством. Нестерпимо захотелось выпить. Может, раз пять по сто граммов помогут разобраться.
– Водка есть? А еще лучше спирт.
– Что?
– Выпить у тебя есть, Света?
– Не держим, – обиженно буркнула, потом, видимо, почувствовав, что не от скуки рядом с ней, не от неудовлетворенности ею как женщиной, а от чего-то другого, к чему она никак не может иметь отношение, потянуло мужика на мысли о выпивке, примирительно добавила: – Действительно нет.
– Пойду я. – Сварогу ничего не хотелось объяснять ей, да и как объяснишь? Слава Богу, Света не расспрашивала ни о чем, молча провожала его сборы внимательным взглядом, только перед самым уходом не выдержала, спросила: