Сюда-то и приходили «облегчиться» полицейские со всего города. Стены комнаты были такого грязно-белого цвета, будто впитали в себя извергавшиеся здесь ежедневно миазмы злобы, связанной с чувством неполноценности и страха. Отвратительно. Кабинет психолога был не больше клетки, и Фредрику Бейеру не хватало воздуха. Фредрик поднялся с засиженного посетителями кожаного дивана, и тот заскрипел. Выпрямившись во весь рост, Фредрик почти доставал головой до потолка. Полицейский встал у окна. Желтоватые шторы хлопали по мокрому алюминиевому подоконнику.

Психолог остался сидеть спиной к полицейскому, и когда Фредрик обернулся, то увидел только хвост его секущихся волос и лоснящуюся от пота макушку. Мозг в этой голове был промаринован самыми темными тайнами полицейских. Этот парень — уличный сортир всей полиции Осло. Черта с два, да ни за что он не будет обсуждать с ним своего сына.

— Вы живете вместе с детьми?

Фредрик сощурился.

— Нет. Они живут в Тромсё. Со своей матерью Элис и ее новым мужем, — Фредрик снова скользнул на диван. В левой коленке больно хрустнуло. — Я здесь не по своей воле. К этому мне нечего добавить. Меня поставили перед выбором: или ходить к вам, или взять долгий отпуск.

Психолог провел пальцем по складке двойного подбородка.

— Потому что вы не считаете себя больным?

Тон психолога не оставлял никаких сомнений в его презрении к самодиагнозам.

— Психом? — спросил Фредрик, уставившись на собеседника. — Нет.

Глава 3

Над железнодорожным вокзалом нависло серое июньское небо. Из окна автомобиля было видно идущих по своим делам жителей Осло с закрытыми зонтиками и всепогодными куртками. Фредрик опустил противосолнечный козырек, увидел свое отражение в зеркале и провел ладонями по короткостриженым волосам. Он достал из кармана большие новые почти квадратные очки в металлической оправе. Фредрику казалось, что в них он похож на агента штази, и ему это нравилось. Губы главного инспектора полиции вытянулись в улыбке. Он погладил усы и бросил беглый взгляд на сидевшего рядом человека.

— Кари Лисе Ветре, — барабаня большими пальцами по рулю, повторил старший инспектор полиции Андреас Фигуэрас — на этот раз чуть громче. — Разве к ней не были приставлены на какое-то время наши телохранители?

Фредрик откинул голову на деревянный массажный коврик на подголовнике.

— Из этого так ничего и не вышло.

На повороте на Конгенс-гате напарник Фредрика в знак понимания прищелкнул языком. Они направлялись в сторону безжизненного района офисов и административных зданий, куда забредают только заплутавшие туристы, залетают свободные городские пташки и где снуют офисные сотрудники среднего звена. В тоскливую часть города, которая называется Квадратурен.

— Напомни, что это было за дело, — попросил Андреас. — Что-то связанное с геями?

— Ну вроде того. Она была свидетельницей того, как у кинотеатра «Колизей» избили гомосексуальную пару. За несколько дней до суда ей позвонил мужчина и сказал, что выпустит из нее кишки, если она даст показания. Угрозы поступали в адрес нескольких человек, но, так как у нее особый статус, забили тревогу.

— Да, понятно, что к ней особое отношение. Чертовы политики, — прорычал Андреас, снимая с головы с седыми завитками очки и надевая их на нос. Андреас был на несколько лет старше Фредрика, но тем не менее его начальником был именно Фредрик.

— Есть какая-нибудь связь с этим делом? — продолжил он, когда Фредрик проигнорировал его приглашение изливать желчь на народноизбранных.

— Нет, никаких связующих нитей.

— Ведь теперь пропала ее дочь.

— Дочь и внук. Судя по всему, они состоят в какой-то общине.

— Очередное дерьмовое дело, — простонал Андреас, выпятив свой мощный подбородок вперед. В редкие минуты, когда он не был раздражен, Андреас с глубокими, как два колодца, глазами, смуглой кожей и угловатой физиономией казался самым красивым полицейским в городе.

Фредрик закрыл глаза, размышляя о женщине, с которой им предстояло встретиться. Ветре отличало чувство стиля, что так нехарактерно для норвежек. Она потерпела, как писали СМИ, сокрушительное поражение в борьбе за пост лидера Христианской народной партии и стала заместителем председателя. На экране Ветре смотрелась как политик, который ведет себя искренне и не производит при этом впечатление лицемера.

Полицейские припарковались на гравиевой стоянке около Военного общества Осло — элегантного здания правильной формы с эркером на фасаде, сообщающегося одной стеной с крепостью Акерсхюс. Одернув вельветовую куртку и заправив в джинсы белую футболку, Фредрик взглянул на своего напарника. У Андреаса было три рубашки цвета слоновой кости, три пары серых брюк и два костюмных пиджака приталенного кроя. Фредрик редко видел его в другой одежде. Андреас одевался со вкусом.

— Это церемония для ветеранов войны, — пояснил Фредрик, когда они проходили мимо двух пушек с заткнутыми дулами у входа. Внутри пахло лимоном и креветками. В большом парадном зале сидели сотни как будто высеченных из камня мужчин и несколько женщин. Охотники за нацистами, исламистами и воины-миротворцы. Министр обороны и несколько заслуженных ветеранов были удостоены почетного места под портретами королевской семьи. Кари Лисе Ветре находилась в другой части зала, где под потолком золотыми буквами был нанесен королевский призывный лозунг: «Всё для Норвегии». Она пламенно что-то обсуждала со своими соседями по столу. Первый был статным, рыжеволосым мужчиной за пятьдесят, с усами, напоминавшими жесткую щетку. Второй — дряхлым стариком. Много лет назад он, вероятно, был сильно изуродован. На его лице остались шрамы, похожие на ожоги. Кожа на больших участках головы была растянута и сморщена, как картон, который сначала намочили, а потом высушили. Белые, как известь, руки покоились на округлой рукоятке черной трости.

Прокладывая себе путь между столиков, Фредрик встретился взглядом с Ветре.

— Я комиссар полиции Бейер. Мы общались по телефону…

Политик из Христианской народной партии сдержанно улыбнулась.

— Господа, к сожалению, я должна откланяться. Бейер, это Стейн Брённер, военный историк, — представила она своих собеседников, и едва заметная улыбка тронула ее тонкие губы. — А это Кольбейн Име Мунсен. Господин Мунсен — один из наших героев Второй мировой войны.

Ветеран уставился на Фредрика ясными темными глазами.

— Бейер… — пробормотал он.

Они пожали друг другу руки. Затем старик достал из нагрудного кармана складной гребень с костяной ручкой, на которой вычурным шрифтом было выгравировано: «КИМ». Трясущимися руками он пригладил выбившиеся на затылке волоски.

Андреас ждал их в соседнем зале. Вдоль стен висели нарисованные от руки карты и портреты офицеров с мрачными лицами.

Кари Лисе Ветре решила опустить формальности.

— Я огорчена тем, что все заняло так много времени. Прошло уже больше месяца с тех пор, как я к вам обратилась.

Во взгляде Андреаса после этой фразы промелькнула тревога.

— Ваша дочь ведь взрослая женщина, — начал он. — И тем более у нас нет оснований полагать, что это как-то связано с криминалом. Так что, возможно, она просто не хочет общаться…

Андреас посмотрел на нее поверх очков и продолжил:

— …со своими родителями?

Ветре глубоко вздохнула собираясь что-то сказать, но Фредрик опередил ее.

— Мой коллега хочет сказать, что нам пришлось обратиться в несколько инстанций, чтобы соблюсти служебную тайну и прочие вещи.

Он тут же продолжил:

— И мы, и служба защиты детей обеспокоены ситуацией, сложившейся с вашим внуком. Его, кажется, зовут Уильям?

— Уильям Давид Ветре Андерсен, — подтвердила Ветре. — Ему скоро исполнится четыре.

— Верно. Ну, у службы защиты детей уже были проблемы с общиной, в которой состоит ваша дочь. Поэтому мы и начали расследование, исходя из того, что, возможно, мы имеем дело с исчезновением.

— Хорошо, — сказала Ветре, окинув Андреаса проницательным взглядом.

Они сели.

Глава 4

Если бы ему пришлось угадывать, сколько ей лет, он бы сказал — сорок пять, но он знал, что Ветре была старше. Ей было за пятьдесят. Ее возраст использовали против нее, когда она стала всего лишь заместителем председателя партии. Темные волосы собраны на затылке, одета в облегающий серый костюм. На шее — маленький серебряный крестик.

— Я не говорила и не виделась с Аннетте уже полгода, — начала она.

Когда она села, ее голос стал еще более мрачным. Ветре стремилась продемонстрировать, что она справляется с собственными чувствами. Ничего необычного для тех, кто привык, что их выбирают. Они презирают слабость. И более всего — свою собственную.

— В большинстве случаев родители впадают в отчаяние из-за бунта детей. Дети напиваются, экспериментируют с наркотиками, занимаются сексом. Что мне об этом известно? С нами никогда такого не было. Моя дочь сердится на меня за мою, как она считает, чрезмерную либеральность. А я на нее за то, что она исчезла вместе с моим внуком. И за то, что она языкастая консерваторша, — Ветре слабо улыбнулась.

— Потому что Аннетте…

Стул скрипнул, когда она откинулась на его спинку и остановила взгляд на потолке, будто слова, которые она искала, спрятались там, под штукатуркой.

— Аннетте живет только для Бога.

У Ветре были блестящие ухоженные волосы. Каждый волосок — на своем месте. Постоянное расчесывание не оставляло челке никаких шансов к бунту.

Все началось, когда Аннетте была подростком. Она не хотела идти в церковь, потому что на дух не переносила женщин-священников, священников-геев, изменения в литургии. Аннетте считала, что церковь издевается над своим собственным Богом.

Ветре усмехнулась и покачала головой. Фредрику показалось, что морщинки вокруг ее глаз в действительности гораздо заметнее, чем во время ее выступлений на телевидении, но его поразило, насколько очевидным было сходство политика с ее телевизионным альтер эго. Скромный макияж был безупречен. Красная помада на губах символизировала доверие и тепло. И было в ней что-то еще едва уловимое. Ее помада была ровного, глубокого, чувственного оттенка и смотрелась так изысканно. Лишь при мимолетном взгляде она казалась обычной, а на самом деле ее тон взывал к подсознательному, любви и вожделению.

Действительно достойный политик.

— Тем не менее мы сохраняли некое уважение друг к другу. Сначала ее вовлекли в «Свет Господень»… В общину, как вы ее называете. И тогда все изменилось.

Рыжеволосый официант-швед подал им кофе. Пока он стоял у столика, Ветре молчала.

Семь лет назад Аннетте начала посещать богослужения в секте из Филадельфии «Свет Господень». Она бросила учебу на лаборанта всего за несколько месяцев до сдачи последнего экзамена.

— Как чертовски глупо, — добавила политик, тяжело вздохнув.

Затем Аннетте продала квартиру на Санктхансхауген — ту, что купили родители, — и переехала в общину. Там она познакомилась с Пером Улавом, отцом Уильяма. Они не хотели венчаться в церкви, но у них было что-то вроде церемонии.

— Нас не пригласили, — подытожила Ветре. Она моргнула и тонкими указательными пальцами потерла уголки глаз.

— Все, должно быть, произошло очень быстро, потому что я не могу представить, чтобы Аннетте легла с кем-то в постель, прежде чем их отношения не получили… благословения. Как вы понимаете, она не такая девушка.

— Да, кажется, на нее это не похоже.

Но счастье оказалось недолгим. Пер Улав умер сразу после рождения Уильяма. Из-за какой-то инфекции. В больнице не сказали ничего определенного. Случайность. Или воля Божья.

— Это ведь зависит от того, кого вы спросите, — задумчиво проговорила Ветре.

Андреас оторвал взгляд от записной книжки:

— Где находится община?

— В долине Маридален. В доме, который они называют Сульру. Нам с мужем не разрешают туда приходить. По словам Аннетте, никому нельзя посещать общину. Это какая-то их параноидальная идея.

Ветре вытянула пальцы, изучая свой безупречный красный маникюр.

Аннетте навещала родителей. Нечасто, но бывало. Может быть, ее трогали слезы матери, каждый раз когда та видела внука. Может быть, это были уколы совести из-за того, что она отказалась от хорошей жизни, устроенной для нее родителями. Но вот уже полгода как она не приходила. Ни слова за полгода.

— Я участвовала в дебатах на радио, где речь шла о девушках и абортах. Я против абортов. Вы вряд ли найдете кого-то в партии, кто был бы за, но я также считаю, что бывают ситуации, когда аборт может быть альтернативой. Очевидно, что Аннетте слушала эту программу. Она была в ярости, кричала и спрашивала, хотела бы я, чтобы она сделала аборт и не рожала Уильяма.

Ветре закатила глаза.

— Как будто это имело какое-то отношение к делу. Она решила, что я берусь судить творение Бога. Что я отступила от Бога. С тех пор мы не общались.

Она опустила глаза.

— В последние месяцы я звонила ей каждый день. Мы с мужем отправили ей бессчетное количество сообщений. Мы умоляли ее подать хоть какой-нибудь знак. Дважды мы приходили к дому общины, но нас грубо выгоняли. Они ставят вдоль дороги своих людей. Охранников.

Она встретилась взглядами с Фредриком.

— Из общины…



На улице Фредрику нашлось место под черным зонтиком Ветре. Они неспешно прошли вдоль каменного фасада Министерства охраны окружающей среды на улице Недре-Слоттсгате. Моросил летний дождь. Андреас отогнал машину обратно в полицейский участок.

— Что тебе известно об этой общине — «Свет Господень»? — спросил Фредрик.

— Помнишь Бьёрна Альфсена — младшего?

Фредрик покачал головой.

Бьёрн Альфсен лишился родителей и старшего брата в автомобильной аварии и, оставшись единственным наследником семейного концерна по лесозаготовкам, стал владельцем сотен миллионов. Если бы он хорошо умел обращаться с наследством, он бы и сейчас оставался одним из богатейших людей Норвегии. Но вскоре после смерти деда, в середине семидесятых, он продал все. Всего за несколько лет он умудрился промотать все семейное состояние. Вечеринки и неудачные инвестиции сделали свое дело. Он вложил крупную сумму в алмазную шахту в Южной Африке и все потерял. Альфсен сотрудничал с режимом апартеида, но местные бизнесмены обманули его. Начало восьмидесятых он провел в судах. Его преследовали банкротства и разъяренные партнеры.

Фредрик подумал, что это — проклятье богатства. Первое поколение зарабатывает деньги, второе поколение распоряжается ими, а третье — проматывает. На самом деле ничего необычного. Трудно ценить то, за что тебе никогда не нужно было бороться.

— Много лет он вел уединенный образ жизни, но в середине девяностых вдруг снова напомнил о себе в качестве влиятельного спонсора в общине пятидесятников[2].

— Значит, он снова разбогател?

— Не знаю. У таких богатеньких детишек ведь всегда спрятано под подушкой несколько крон. Он стал очень консервативен в вопросах морали. Начал предъявлять некоторые требования к общинам, которые поддерживал. На эти требования многие отреагировали негативно. Отношения переросли в конфликт, и он порвал с ними. Основал свою секту.

— «Свет Господень», — подытожил Фредрик.

— Он даже называет себя пастором.

Фредрик бросил беглый взгляд на фахверковые дома[3] на площади Кристианиа-торв. Здесь располагались одни из старейших построек в городе, возведенные богатыми горожанами. Сегодня уже никто и не помнит, кем были те люди. Мимо прогремел трамвай, и асфальт под ногами задрожал.

— Я помню «Свет Господень». Это было лет одиннадцать-двенадцать назад. Они выступали с каким-то жестоким протестом, да?

— Да. Против общества, которое, как они считали, находится в моральном упадке, — сказала Ветре. — Они выступали против постройки мечетей рядом с больницами, где делали аборты. Они бойкотировали венчания гомосексуалистов и митинговали рядом с церквями, где служили священники-женщины. Они считали, что Бог нас накажет. Что Судного дня не избежать… Но потом они все-таки успокоились и исчезли. Честно говоря, я думала, что секта распалась.

Они остановились попрощаться перед Стортингом[4] — там, где Кари Лисе Ветре провела значительную часть своей взрослой жизни. Всю жизь на виду у людей. Фредрик подумал: каково это, когда твоя мать — общественное достояние. И действительно ли в этом все дело? Запоздалый детский бунт дочки политика?

— Почему вы называете это сектой?

— Потому что это и есть секта. Они верят, что владеют абсолютной истиной. У них сильный лидер. Они изолированы от окружающих. Считают себя пророками Судного дня.

Перечисляя каждый пункт, Ветре загибала пальцы.

— Это все как будто взято из учебника. Вы считаете, это хорошее место для воспитания детей?

И, не дожидаясь ответа, она протянула руку.

— Ну что же. Мне еще нужно выиграть выборы. Спасибо за вашу помощь. Мы это очень ценим. И мой муж, и я.

Она улыбнулась, точь-в-точь как по телевизору.

Глава 5

Пахло плесневелой землей и жареным беконом.

Фредрик открыл окно на застекленном балконе и, прищурившись, посмотрел вниз на узкий двор. Его окутал прохладный летний воздух, и грудь покрылась мурашками. Он перегнулся через балконные перила, двумя руками поднял хлипкие цветочные ящики и поставил на бетонный пол. Вонючая коричневая жидкость потекла между пальцев ног. Растения, на которых под летним солнцем должны были появиться сиренево-синие и красные цветы, поникнув, безжизненно свисали с ящиков. Стоял ранний июль.

В стекле балконной двери Фредрик увидел свое отражение. Из одежды на Фредрике были только светлые джинсы. После подъема ящиков заболело колено, и он заметил, что хромает. Лицо Фредрика было вытянутым, с очерченными скулами. Тонкие усы, пережиток молодости, загибались к уголкам рта. Он сбривал их пару раз, но никак не мог привыкнуть к своему образу без них. Из-под густых бровей смотрели узкие глаза. «У тебя взгляд старого лабрадора, — сказала она ему, когда он лег на нее снова. — Невозможно отказать». Он знал, что она любит собак, но ему не нравилось, когда его сравнивали с ними.

Фредрик остановился в дверях кухни. Последний раз он стоял как гость в собственном доме очень давно. Фредрик жил один, но его дом был не похож на холостяцкую берлогу. Столешница была чистой, посуда стояла в посудомоечной машине, а пустые бутылки сложены в полиэтиленовые мешки. Стены выкрашены в белый цвет, кроме «фартука» над плитой, выложенного в шахматном порядке кричаще-яркой оранжево-красной плиткой. Это была ее идея. Когда она уехала, Фредрик снял плакаты с Эйфелевой башней и дымчатой кошкой с лорнетом. Фредрик хотел повесить свои, новые. Желто-черная нарисованная от руки афиша: «Роллинг Стоунз» на фоне Альтамонтского парка[5] в 1969-м. Фестиваль на острове Калвойя[6]в 1977-м, где хедлайнером были «Смоуки» со спускающимся с неба самолетом. Но пока что стены пустовали. Она снова была здесь.

Она стояла у плиты — с ровной спиной, переходящей в большие круглые ягодицы. Он остановил взгляд на ее белых широких половинках. Одна из них была все еще красной. От ягодиц, как от устойчивого округлого основания якоря, вверх поднималась самая красивая часть ее тела. Анатомически идеальный изгиб поясницы с тонкой талией, напоминавшей по форме виолончель. Годы и беременности не прошли бесследно для ее тела: округлили его и оставили некоторые следы, словно волны в источенном кремне. «В самом соку», — разглядывая ее, прищурившись, подумал Фредрик.

— Что ты там разглядываешь?

Она перекинула волосы, небрежно собранные в хвост, через плечо, послав Фредрику подозрительный взгляд.

— О чем задумались, господин Бейер?

Элис повернулась, и он усмехнулся. В руке она держала лопатку для жарки. Элис была не совсем голой. Вокруг шеи и талии она повязала фартук — единственный на его кухне. На белом нагруднике, закрывавшем ее среднего размера груди, был изображен желтый танк, а под ним — серая голова трески. Это что, какая-то символика? В таком случае она ему непонятна.



Потом они ели в мирной тишине. После съеденного завтрака на тарелках оставались хлебные крошки, жир, следы яичного желтка и помидорные лужицы. Прихлебывая остывший кофе, Фредрик листал газету «Дагенс нарингслив», не вчитываясь в смысл. В гостиной играла музыка Дайаны Кролл из вчерашнего плей-листа. Работа по его составлению того стоила.

— Жизнь должна состоять из таких суббот, как сегодня, — сказала Элис.

Наклонившись вперед, она написала сообщение в телефоне и продолжила:

— У меня самолет через пару часов. Так что мне пора ехать.

Подняв голову, она скорчила ему мину. Он изучил ее взглядом. На бывшей жене был широкий красный топ, скрывавший ее формы. Сейчас она поедет домой в Тромсё, к Эрику. К своему новому мужу. У наружных уголков ее зеленых глаз от смеха проступали обаятельные морщинки, а на носу все еще можно было различить веснушки.

— Он понятия не имеет, что ты здесь?

— Что я сплю с тобой? Не думаю, что он может представить такое в своих самых, самых странных фантазиях.

— У тебя есть кто-то еще?

Элис моргнула, взмахнув ресницами.

— Ну конечно же нет, Фредрик.

Помедлив, она добавила:

— Должны же быть границы.

Элис оценивающе взглянула на него.

— А как дела с… ней? Как ее зовут?

— С Беттиной. С Беттиной все хорошо.

— Вы по-прежнему встречаетесь?

— Да.

— Вместе спите?

— Так точно.

— Замечательно! На нее можно положиться? — голос Элис стал выше почти на полтона.

— Вполне.

— Я забыла, чем она занимается? Она работает в полиции?

Он улыбнулся Элис. Он знал, что она знала.

— В центральном управлении.

— Ну конечно! Точно-точно.

Фредрик отодвинул деревянный стул, встал, собрал грязные тарелки. Ему захотелось сменить тему.

— Кстати, ты знала, что этот дом называется Хейнекегорен? Его назвали в честь построившего его архитектора Георга Хейнеке.

Элис вопросительно взглянула на него.

— С каких это пор ты интересуешься архитектурой?

— Мне всегда нравились красивые вещи, — сказал он, кивком головы показав в ее сторону.

Она пропустила это мимо ушей.

— Наш полицейский психолог рассказал мне об этом.

Элис обеспокоенно сморщила лоб, что ему ужасно не нравилось: «Почему он не рассказал об этом раньше? Черт возьми. Сказал только теперь».

— Ничего серьезного. У меня опять было несколько приступов. Он считает, что это страх.

Фредрик глупо улыбнулся.

— Он считает, что это связано со стрессом. Мне рекомендовали меньше работать. Так что отпуск будет очень своевременен. Жду не дождусь, когда увижу детей.

Элис посмотрела на него с сочувствием, как на беспомощного ребенка. Это значило: «Я знаю тебя. Знаю лучше, чем большинство людей. Лучше, чем все остальные. Я знаю, что живет внутри тебя».

— И как тебе этот психолог?

— Понятия не имею, я же ходил только для галочки.

Она вопросительно вскинула голову.

— Один из моих начальников оставил ему сообщение, что беспокоится за меня. Мне нужно было получить штамп, чтобы продолжить работу.

Элис надела дорогой прозрачный дождевик. Фредрик проводил ее в коридор.

— Ты поймешь, если я не приеду на похороны? Слишком долгий путь для меня и детей. Якоб и София едва с ней знакомы.

— Я на это и не рассчитывал. Я вполне справлюсь сам с похоронами матери.

Она дотронулась до его щеки.

— Беттина придет?

Он кивнул.

— Хорошо. Может быть, она все-таки не так плоха.

Элис выдавила улыбку, и они ненадолго обнялись на прощанье.

— Береги себя, Фредрик. Дети очень ждут тебя. Они скучают по отцу, знаешь ли. Позаботься о том, чтобы им было хорошо.

— Ага, — ответил он и хлопнул ее по ягодице.

Едва Фредрик успел открыть банку «Карлсберга», как зазвонил телефон. Он не стал подходить: пусть автоответчик сделает свою работу. Фредрик неспеша допил пиво и потянулся к мобильному телефону на столе.

Звонила Сюнне Йоргенсен — его начальница, одна из руководителей отдела по борьбе с насилием и преступлениями, совершенными на сексуальной почве в управлении округа Осло.

— Фредрик, позвони мне. В общине Сульру произошло массовое убийство. Я отправила за тобой машину.

Глава 6

Тяжелые капли дождя ударяли о лобовое стекло. Дворники молотили неустанно, стряхивая воду. Едва Фредрик успел взглянуть на просторы Маридалена, как их машина уже промчалась мимо.

Около развалин церкви Святой Маргариты на северном берегу озера Маридалсванне сидевший за рулем молодой полицейский выключил синюю мигалку и снизил скорость. Хотя с Иванова дня прошло всего две недели, стояли густые сумерки.

Даже заядлые велосипедисты остались дома этим вечером.

Они свернули с главного шоссе. Чуть выше на склоне поля заканчивались и начинался густой еловый лес, сквозь который пролегала гравиевая дорога. Через некоторое время синие и красные сигнальные фонари автомобиля осветили деревья. Полицейские остановились в конце длинной череды патрульных машин и карет скорой помощи.

— Спасибо, что подвез, — поблагодарил Фредрик и взял свой дождевик с заднего сиденья.

Воздух был холодным, и запах дождя перебивал запах сырой земли и мха.

Фредрик увидел, как кто-то низкорослый со светлыми нагеленными волосами машет ему, подзывая к пушистому еловому дереву. Это была помощник комиссара полиции Сюнне Йоргенсен.

— Добрый вечер, — сказала Сюнне на вдохе.

Сверкнув зажигалкой, она выпрямилась и сделала глубокую затяжку. Сигарета потрескивала. Ее круглое лицо с маленьким плоским носом и ненакрашенными глазами на секунду стало умиротворенным. Сюнне пыталась нащупать карман в дождевике, чтобы убрать туда пачку сигарет.

— А разве он добрый? — спросил Фредрик.

Она поморщилась.

— Творятся жуткие вещи, Фредрик. У нас пять трупов. Все люди убиты несколькими выстрелами в упор. С одним расправились прямо в его спальне. Он был в пижаме. Ни раненых, ни выживших нет.

Сюнне нащупала карман.

— Аннетте Ветре среди… — начал было он.

Сюнне перебила его.

— Нет. Все убитые — мужчины. Но пока ни один не опознан.

Он вопросительно посмотрел на нее.

— И ты уверена, что это Сульру? А где остальные члены общины?

Она провела языком по сережке в нижней губе.

— Над входом в главное здание большими буквами написано «Сульру», так что я вполне уверена в этом. Но здесь — ни одной живой души. Община просто-напросто испарилась.

За три затяжки Сюнне выкурила полсигареты. Она затушила окурок, снова достала пачку, засунула его туда и убрала пачку в карман.

— Пошли со мной, — сказала она, натянув капюшон на голову, и вышла в непогоду.

Они шли через лес по узкой грязной дорожке. Вскоре они пришли к изрытому участку земли, где одетые в дождевики полицейские толкались, исследуя место преступления, освещенное сине-белым светом мощных прожекторов. Участок был размером примерно с баскетбольную площадку. В конце его располагался белый особняк. Слева от него стоял небольшой красный амбар, а на мосту въезда в него двое унылых полицейских устанавливали палатку над тем местом, где лежали трупы.

Посреди поля лежали еще два трупа. Один на спине, другой на боку, с неестественно закрученными ногами. У обоих отсутствовала бо́льшая часть лиц.

— Когда это случилось? Кто сообщил? — спросила Сюнне, большими шагами обходя трупы и направляясь вместе с Фредриком к дому. — В 12:56 в аварийную службу поступил анонимный звонок. Очевидно, это своеобразная месть во имя Аллаха.

Сюнне оглянулась.

— У нас ушло некоторое время на поиски места. Сульру — это неофициальное название.

— Знаю, — пробормотал Фредрик, — значит, когда ты звонила…

— …едва успела представить картину произошедшего. Себастиан едет. Мы вовсю забили тревогу.

Над входом в дом, над деревянной дверью, висела широкая планка, на которой большими буквами было написано «Сульру». Внутри криминалисты поставили коробку с бахилами, латексными перчатками и марлевыми масками. Во всю стену узкой прихожей висела картина, на которой было изображено, как облаченный в белые одежды Иисус ступает в солнечном сиянии.

— Месть во имя Аллаха, — медленно произнес Фредрик, снимая дождевик. — Значит, это какой-то религозный протест?

— Разве не ты говорил, что эта община была очень враждебно настроена к исламу? Что они устраивали демонстрации против мечетей и всего подобного? — спросила она.

— Говорил. Но ведь массовое убийство — это уже перебор.

— Есть кое-что еще, — сказала Сюнне.

Что за сумасшествие могло привести к тому, что кто-то разыскал общину посреди леса и перерезал людей как скотину? Стоя в коридоре, Фредрик задавался вопросом, что руководило убийцей, или убийцами. И тут полицеские увидели неровный ряд крючков и бирки с именами, выведенными печатными буквами так неуклюже, словно писал ребенок. Они что, остановились и читали? Пустовавший деревянный крючок был подписан: «Аннетте», а на соседнем, прикрепленном на высоте почти метр от пола, висела кепка из зоопарка, а на бирке — надпись: «Уильям».

Должно быть, когда они прокрались внутрь, стояла мертвая тишина. Наверное, они заглянули в детскую и увидели, как аккуратно разложены по полкам все игрушки, почувствовали запах зеленого жидкого мыла на кухне, пробрались через швейную комнату, где все для шитья лежало по корзинкам, а швейные машинки были предусмотрительно накрыты пластмассовыми крышками, чтобы чьи-нибудь маленькие ручки не поранились, если вдруг кто-то из девочек или мальчиков встанет раньше взрослых. У лестницы на второй этаж они, вероятно, поняли, что все спят.

Община была беззащитна, но это их не остановило. Они пробирались все дальше и дальше — туда, где были люди.

У лестницы висела свеженаписанная картина размером примерно полтора на полтора метра. На ней был изображен Иисус в терновом венце, с раной на лбу, из которой струилась, стекая по щеке, кровь. Увеличенное изображение лица произвело на Фредрика отталкивающее впечатление. Лик был выписан столь тщательно, вплоть до каждой поры, что каждый мелкий изъян бросался в глаза.

Это было не просто чувство, когда подходишь к кому-то слишком близко.

Это было нечто бо́льшее. Акт насилия, совершенный тем, кто решил, что это изображение должно висеть здесь. Эта картина была последним предметом, мимо которого проходили жители этого деревянного дома, отправляясь спать. Каждый вечер они проходили мимо страданий Иисуса. И каждое чертово утро. Они не успевали даже почистить зубы или опорожниться, как им сразу напоминали обо всех мерзостях этого мира.

Верхняя часть лестницы переходила в широкий коридор: здесь повсюду остались следы убегавших от преследователей. Все двери были распахнуты, одежда и игрушки разбросаны вдоль стен, рамка с аэрофотоснимком хутора упала, и стекло разбилось.

— СМИ уже отметились? — спросил Фредрик.

— Нет. И мы стараемся не афишировать произошедшее. Я очень хочу сохранить контроль над местом преступления, прежде чем здесь начнут крутиться фотографы.

— Хорошо. Я должен предупредить Кари Лисе Ветре, пока до нее не дозвонились газетчики.

Они направились в комнату в конце коридора. Комната оказалась маленькой и старомодно обставленной. На окне висели белые кружевные шторы, на подоконнике цвела бегония. Одеяло лежало на полу. Хозяин комнаты — приземистый человек с бледным лицом, одетый в бело-синюю полосатую пижаму, — стоял на коленях перед кроватью, опустившись щекой на простыню. Его большие остекленевшие глаза уставились в пустоту.

— Это пастор Альфсен, — сказал Фредрик.

— Кто?

— Бьёрн Альфсен — младший. Он управлял общиной.

Склонившись, Фредрик стал осматривать труп. Голова Альфсена была с залысинами. Редкие седые волосы были коротко подстрижены. По эспаньолке Фредрик узнал в нем человека с фотографий, которые присылала ему Ветре. Прямо над правым ухом пастора была маленькая красно-черная дырочка. Матрас был залит кровью.

— Казнен за молитвой у собственной кровати, — сухо констатировала Сюнне. — И посмотри сюда.

Она достала шариковую ручку из нагрудного кармана и указала ею на смятую простыню.

Короткие пальцы пастора набухли: его запястья были туго перетянуты зеленым шелковым шарфом. Сюнне показала ручкой на шарф. Фредрик, прищурившись, разглядывал изящную белую вязь.

— Арабский, — заключил он.

Глава 7

Когда приехали криминалисты, Фредрик все еще находился в спальне Бьёрна Альфсена, изучая содержимое книжных полок. На самой нижней лежали толстые стопки старых записных книжек, распечатки интернет-страниц и копии агитационных листовок, призывающих бороться с безбожной клоакой, в которую, по мнению общины, погрузилась страна. Еще были рецепты еды, тексты псалмов и записи проповедей, а также покрытый пылью мобильный телефон.

Четыре средние полки, как ни странно, остались нетронутыми. На каждой стояло по две фотографии. Фредрик внимательно изучил их.

На всех снимках фигурировал пастор, но люди, с которыми он был сфотографирован, были все время разные. На одном из фото он был запечатлен погожим летним днем на фоне освещенного солнцем белого дома, где теперь лежал его труп. Рубашка в красную полоску расстегнута на груди. Альфсен щурится на солнце. Некрасивый загар, кожа выглядит дряблой. Рядом стоят двое детей. Двое мужчин за тридцать. Мужчина и женщина. Аннетте и Уильям. Уильяму на вид два-три года — значит, фото сделано в прошлом году. Светловолосый улыбающийся мальчик в зеленых шортах и футболке стоит перед Альфсеном. Футболка с надписью «Господь — пастырь мой» ему явно велика. Загорелые руки пастора покоятся на плечах мальчика, а его мама сидит рядом на стуле и сжимает руку сына. Фредрик знал, что ей не больше двадцати семи, но рядом с властной фигурой пастора она выглядит совсем девочкой. Ясные глаза широко раскрыты и не сощурены от солнца, как у двух других людей на фотографии. Крупноватый нос отбрасывает тень на узкое лицо. Светлые длинные волосы Аннетте свободно ниспадают на плечи, на белое платье. Колени плотно сжаты, ноги — босые. Она была очень красивой. Молодая светловолосая копия своей матери.

Религиозные энциклопедии, книги псалмов и несколько Библий были сложены на верхней полке. Одна из книг выделялась. На потрепанном корешке золотыми буквами было написано Die Bibel[7]. Фредрик аккуратно достал ее и открыл. На внутренней стороне обложки кто-то написал старомодным почерком: «Professor E. Brinch. Unsere tiefste Danbarkeit. Der Wiener Gesellschaft für Rassenpflege. Wien 1936»[8].

Фредрик повернулся к криминалисту, которая исследовала тело Альфсена. Она как будто спиной почувствовала на себе взгляд следователя.

— Он был убит как минимум двенадцать часов назад, — сказала она, тщательно осматривая труп. — Застрелен с близкого расстояния. Но контакта между орудием убийства и жертвой не было. Я бы предположила, что стреляли с расстояния от пяти до пятнадцати сантиметров.

Криминалист направила пинцет к входному отверстию со следами пороха.

— Мелкий калибр, но этого достаточно, чтобы пуля прошла сквозь череп.

Хотя лицо и тело криминалиста скрывала спецодежда, Фредрик узнал эту женщину. Он уже видел ее раньше на других расследованиях, но никак не мог вспомнить ее имя.

— Я переверну его и исследую выходное отверстие, но это займет время. Так что если у вас есть другие пред…

Тересе. Вот как ее звали. Тересе Грёфтинг. Вообще она судмедэксперт, но, по слухам, у нее такие патологические интересы, что она переучилась на криминалиста. Чуть за сорок, начальник группы экспертов, не замужем, растит сына-подростка.

Он проигнорировал ее слова.

— Вы говорите по-немецки?

— Ну, вообще да.

Он пробубнил текст с внутренней стороны обложки Библии.

— Профессору Э. Бринку, — перевела она. — С нашей глубочайшей благодарностью. Подписано Венским обществом расовой гигиены Вена, 1936 год». Занятный антиквариат у этого пастора.

— Да уж, и мне так кажется, — согласился Фредрик.

Когда Фредрик снова вышел на террасу, стояла ночь. Какой идиллией все это могло бы быть. Солнечный летний вечер на лужайке посреди леса. Прохладные тени. В воздухе, пахнувшем смолой и грибами, улавливались ароматы свежескошенной травы, листьев малины и свежеприготовленного клубничного морса. Ему послышались детский смех, кудахтанье кур, тихий шум из кухни в деревянном доме за его спиной. А затем эти звуки сменились гулом генераторов.

Дождь перешел в изморось, облеплявшую тело, как мокрая фольга. Над трупами в саду поставили палатку, а рядом с амбаром установили еще одну — для начальства. Так почему же всех убили здесь, на улице? Почему не в своих комнатах, как пастора? Фредрик направлялся к лежавшим на лужайке трупам, как вдруг из палатки начальства прогремел знакомый голос. Это прибыл Себастиан Косс.

В самом крупном полицейском подразделении Норвегии было три бога в отделе по борьбе с насилием и преступлениями на сексуальной почве. Всемогущий отец всех и вся, комиссар Тронд Антон Неме. Он редко показывался, но всегда незримо присутствовал среди них. Он видел все, мог закрыть глаза на самые очевидные ошибки и при этом заметить малейшие недочеты.

Но Неме не любил пачкать руки. Для этого он выбрал себе двух помощников. Одна из них — Сюнне Йоргенсен. Она прошла все ступени синей униформы и теперь была на вершине карьерной лестницы. Вторым помощником был Себастиан Косс.

Статный мужчина, юрист по образованию, он никогда не скрывал, что просто одолжил полиции пару лет своей жизни. Он был создан для того, чтобы обладать властью, деньгами и влиянием. С накачанным телом, быстрым умом, гривой масляно-желтых гладких волос и узким безупречным лицом, он вполне мог бы иметь в интернете ник «Леголас»[9].

Эту пару таких разных людей поставили руководить сложнейшей работой по расследованию дел об убийствах, насилии и прочей чертовщине, которую учиняли жители Осло и гости норвежской столицы.

В одном комиссар Неме мог быть уверен. Эти два инспектора никогда не объединятся против него. Полная противоположность друг другу, как инь и янь. Супермен и Лекс Лютор[10].

— Йоргенсен! Какого черта здесь делает Фредрик Бейер? Твою мать, мы не можем позволить, чтобы полицейские с неустойчивой психикой шастали по местам преступления! Я думал, что припарковал его за письменным столом в офисе в Грёнланне[11].

Косс говорил громко, зычным голосом.

Фредрик заглянул в приоткрытый вход в палатку и уткнулся взглядом прямо в спину одетого в штатское Себастиана Косса. Пара прыжков — и Фредрик оказался бы рядом с ним. Он мог настигнуть его всего в два прыжка.

— Позволь объяснить тебе одну вещь, ясную как день, — прорычала Сюнне, едва достававшая помощнику комиссара до груди. — Фредрик на моей ответственности. Я ему доверяю. Так что иди к черту со своими… Их прервал громкий кашель Андреаса. Он стоял в палатке вместе с другими полицейскими, нашедшими здесь убежище от непогоды у столика в углу с большими полевыми термосами. Андреас ухмыльнулся и показал на Фредрика.

— И я рад тебя видеть, Косс, — мрачно сказал Фредрик.

Помощник комиссара проворчал что-то в ответ.

— Вот и отлично, — сказала Сюнне. — Все на выход. Фредрик, ты останься. Себастиан, — она строго посмотрела на коллегу.

Остальные полицейские неохотно потрусили мимо Фредрика к выходу из палатки. И только Андреас встретился с ним взглядом.

— Вот мудак, — пробормотал он достаточно громко, чтобы услышал Косс.

Фредрик с Коссом опустились за выцветший кемпинговый столик, на котором кто-то процарапал изображение члена с большими яйцами. Фредрик провел пальцем по неровной линии и поднял голову. Сюнне насыпала в чашки щедрые порции растворимого кофе и залила его кипятком из термоса, прекрасно зная, что Косс предпочитает чай.

— Это я нашел его, если ты не в курсе, когда он крутился вокруг мусорного ведра в комнате для допросов, не в состоянии о себе позаботиться.

Косс смотрел будто сквозь Фредрика.

— Ты что, не понимаешь, Сюнне? Парни болтают. В полиции народу нужно знать, где, кто и чем занимается. И мы все согласились с тем, что Бейера надо исключить из больших дел, которые могут… оказаться громкими. Он и сам ведь согласился с этим, насколько я помню?

Косс откинулся на спинку расшатанного стула и сложил руки на груди.

— Нельзя, чтобы там, где полно трупов, дрожали осиновые листья.

Сюнне покачала головой.

— Ты несешь такую невообразимую чушь, Себастиан. Фредрику поставили штамп, что он здоров. Ты это отлично знаешь.

Она перевела взгляд на Фредрика.

— Ты хочешь что-нибудь сказать?

— Нет. Ты попросила меня приехать сюда. Я приехал. Я ничего не имел против спокойного лета… — сказал он и повернул голову к Коссу, — за письменным столом в Грёнланне с моим делом об исчезновении. Только все дело в том, что женщина и мальчик, которых я ищу, жили здесь. Так что теперь это в некотором роде тоже стало моим делом.

Косс с недоверием уставился на Сюнне. Она тихонько покашляла, тем самым будто подтверждая слова Фредрика.