Валерий Шарапов
Бандитский брудершафт
⁂
Глава 1
Александр Васильков обогнал миловидную девушку и случайно задел скрипичный футляр, мерно качавшийся в ее тонкой руке.
— Простите, — не глядя на эту особу, сказал молодой мужчина.
Девушка наморщила носик, хотела было возмутиться, да вдруг запнулась, заметила, какой красавчик невзначай пнул коленом ее ношу. Он был явно чем-то сильно озабочен, даже не притормозил, быстро протопал мимо. Глядя ему вслед, девушка мечтательно вздохнула, поудобнее перехватила ручку футляра и зашагала дальше.
Минуту назад Васильков свернул с Крестовского переулка на Первую Мещанскую улицу и оказался в плотном потоке пешеходов. Здесь следить за троицей молодых подпитых парней стало труднее. Васильков вскочил на каменное крыльцо аптеки, остановился и оглядел поток сверху.
— Ага, вижу, — прошептал он.
Троица по-прежнему двигалась в сторону Ржевского вокзала. Кепка длинного верзилы кивала в такт его шагам. Второй, самый нетрезвый, то и дело прикладывался к бутылке портвейна. Третий сгорбился, тягал из кармана семечки и смачно, с наглым вызовом плевал на асфальт шелуху.
Двигались за троицей и коллеги Василькова: Иван Старцев постукивал тростью по тротуару противоположной стороны улицы. Вася Егоров опережал Ивана на полсотни метров.
Перед тем как спрыгнуть со ступенек и направиться дальше, Александр бросил короткий взгляд назад. Старенькая «эмка» с белыми шашечками на боках нехотя вырулила с Крестовского, повернула на Мещанскую и сразу же прижалась к тротуару. Водитель не торопился, ожидал условного сигнала.
«Молодец, парень. Справляется», — отметил про себя Васильков, зацепился взглядом за кепку самого рослого из бандитов и пошел следом.
Муровцы вели клиентов от ресторана «Гранд». Там эти субъекты изволили отмечать некое событие, то ли чьи-то именины, то ли удачный грабеж.
Несколько дней назад в банкетном зале этого ресторана отмечал юбилей один уважаемый человек из Наркомата продовольствия СССР. В числе приглашенных был работник Московского уголовного розыска. Он-то, выходя в туалетную комнату, и приметил мужчин, как две капли воды похожих на уголовников из банды, недавно появившейся в Москве. Они расслаблялись в соседнем небольшом кабинете. Один — угрюмый с колючим взглядом, лет сорока пяти. Второй — его ровесник, похожий на татарина или башкира. Третий чуть помоложе, с умным живым взглядом.
Профессионал сразу смекнул, что шум поднимать бесполезно, только спугнешь и никого не поймаешь. Он немедленно сообщил о подозрительных типах в управление. С того дня за рестораном велось осторожное наблюдение, и вот сегодня подфартило. В том же кабинете загуляли три блатных паренька, вероятно, из той же банды.
Сначала сыщики решили закинуть удочку прямо там, на Крестовском, покуда полупьяные блатные топтались на тротуаре и смолили папироски. Черная «эмка» с белыми шашечками медленно проплыла рядом. Водитель надеялся, что кто-то из этих молодцов взмахнет рукой. Но нет, ничего подобного не произошло. Вместо этого уголовники побросали на тротуар окурки и двинулись в сторону Мещанской. Операм пришлось садиться им на хвост и на ходу менять план операции.
Башенки вытянутого строения постепенно приближались. Сегодня этот красивый вокзал назывался Ржевским, прежде он был Виндавским и Балтийским. По мере приближения к нему народу становилось все больше и больше. Навстречу сыщикам то и дело попадались люди с баулами, чемоданами, сумками. Война закончилась полтора месяца назад, многие из тех, кто был отправлен в эвакуацию, возвращались в родную Москву. Другие задерживались в ней на день-два и ехали дальше.
На площади, вытянувшейся вдоль здания вокзала, высматривать трех молодцов стало и вовсе сложно. Оперов спасало то обстоятельство, что их подопечные шли медленно и неверными шагами. У остановки общественного транспорта бандиты встали, вновь потянули из пачек папиросы.
Васильков подошел к тумбе, обклеенной афишами и плакатами, пробежал взглядом по объявлениям и начал искать коллег. Егорова он нашел быстро. Тот взбежал по ступенькам центрального входа и задержался у его левой арки, делая вид, будто ищет что-то в карманах пиджака. Старцев доковылял с тросточкой до начала площади и остановился у края тротуара, чтоб держать в поле зрения черный автомобиль с шашечками на борту. Он встретился взглядом с Васильковым и неприметно кивнул.
«Сейчас, — понял Александр. — Будем пробовать здесь».
Площадь бурлила. Мимо красивого фасада Ржевского вокзала с тремя аккуратными башенками то и дело проезжали автобусы и легковушки. Раздавались паровозные гудки, автомобильные сигналы, цокот копыт и окрики кучеров. У дверей подъездов царила сутолока. Тут хватало и пассажиров, и встречающих.
Александр выбрал спокойное местечко у тумбы и начал изучать красочный плакат. Картинка была сочной и довольно привлекательной. На фоне темно-синего вечернего неба, раскрашенного салютом и перечеркнутого лучами прожекторов, блестела медаль «За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941–1945 гг.». Ниже фраза о решающей роли советского народа в разгроме фашизма.
Однако плакат Василькова в данную минуту не занимал. Каждые две-три секунды его взгляд устремлялся на Егорова, наблюдавшего с крыльца за троицей. На том лежала самая ответственная задача: определить момент, когда бандитам надоест слоняться у вокзала.
И вот этот миг наступил. Егоров неспешно достал из кармана портсигар, откинул крышку, выудил из-под резинки папиросу, задумался, разминая табак и сминая ровную бумажную гильзу.
Старцев заметил сигнал и тотчас махнул таксисту. «Эмка» рванула с места. Водитель нацелился на компанию, стоявшую у края тротуара. Автомобилей с шашечками на привокзальной площади сновало множество. Молодому пареньку, сидевшему за рулем, сперва следовало расторопно втиснуться в поток, а потом с той же прытью вынырнуть из него и услужливо тормознуть перед клиентами.
Он сумел это сделать. И бандиты клюнули.
Длинный тип вальяжно подошел к авто, снял кепку, просунул голову в окошко правой дверцы и о чем-то спросил водителя. Затем он обернулся к дружкам и кивком пригласил их занимать места. Вскоре машина отъехала от тротуара, плавно повернула с Мещанской на Трифоновскую и исчезла из виду.
Васильков перебежал проезжую часть и оказался возле Старцева.
Тот вытер платком вспотевший лоб, довольно улыбнулся и негромко сказал:
— Кажется, получилось!
— Да, получилось, — сказал Александр. — Но ведь это только полдела.
— Верно. Нужно, чтоб у бандитов развязался язык и чтоб Аркадий невредимым вернулся.
Из толпы вынырнул Егоров.
— Ну что, граждане? Сработало? Видали, какие они пьяные были? Должны расколоться!
— Должны, Вася. Поехали в управление.
Муровцы дождались автобуса, кое-как втиснулись в его нутро и покатили в сторону Петровки.
Верзила вел себя по-хозяйски, нахально, хамовато, заглянул в открытое окошко, поинтересовался, свободна ли машина. Получив от таксиста утвердительный ответ, он позвал дружков и уселся на правое переднее место. Второй пассажир был прилично пьян и в основном молчал, продолжал хлебать портвейн из горлышка бутылки, прихваченной в ресторане. Третий, коренастый парень с неприятным запахом изо рта, лузгал семечки и выдавал отрывистые фразы.
— Надоело в хате чалиться, последняя четвертная бумажка на кармане осталась, — проговорил он, непонятно к кому обращаясь. — И к скупщику бежать не с чем. Все, что у меня было, я ему уже снес.
Ехать водителю было велено до Софийского проезда.
«Черт побери, это рядом совсем, — с сожалением заключил Аркадий, включая первую скорость. — Надобно не торопиться, чтоб они расслабились и успели развязать языки. — Водитель не спешил и мысленно выстраивал маршрут движения до адреса, названного верзилой: — Поначалу прямо по Трифоновской, покуда не упрусь в Бахметьевский автобусный парк. Далее направо до Сущевского Вала. По нему квартала три-четыре до Миусского кладбища. Проехав его до конца, придется крутить вправо. Там и будет Софийский проезд».
По Трифоновской они проехали в тишине. Пьяненький уркаган продолжал лакать из своей бутылки.
Когда такси поравнялось с автобусным парком, коренастый тип опять затянул недовольным и довольно противным голосом:
— Надоело все. Вечером пойду, замок поддену на какой-нибудь бакалейной лавке.
— Нам велено сидеть тихо, — заявил длинный фрукт с переднего сиденья.
— Почему это?!
— Сыч Северный бан понюхать намерен.
— Я туда не нанимался!
— Тихо ты! Там дело верное выгорает.
— А чего на Северном? — встрял в разговор нетрезвый браток.
— Вроде как большие склады со жрачкой. Больше Сыч ничего не сказывал.
— Жрачка — это дело, — промямлил поддатый уголовник, допил свой портвейн и швырнул пустую бутылку в открытое окно.
Аркадий крутил баранку, оглядывался по сторонам, сигналил — в общем, старательно делал вид, будто всецело занят дорогой и в пассажирский разговор не вникает. Движение на Сущевском Валу и впрямь было непростым. В обе стороны, обгоняя медленные подводы, сновали грузовики, автобусы, легковушки. Да еще вездесущие пешеходы, норовящие проскочить меж гудящих автомобилей.
Однако каждое слово, вылетевшее из уст бандитов, Аркадий тщательно фиксировал в памяти, чтобы через несколько минут домчаться до управления и пересказать все товарищам, пославшим его на это задание. До Софийского проезда оставалось всего ничего. Вот справа уже потянулись заросли лещины Миусского кладбища. Еще метров двести — и покажется нужный поворот. Отсюда до управления рукой подать. Пятнадцать минут — и на месте.
— Вам у какого дома? — поинтересовался Аркадий, завернув в проезд.
Верзила лениво махнул рукой и пробурчал:
— Прямо.
«Эмка» прокатила по Софийскому почти до конца кладбища.
— Здесь, — длинный уголовник указал на тенистый участок меж невысоких домов.
Автомобиль сбавил скорость, принял вправо, остановился.
Таксист поглядел на счетчик и вдруг захрипел. Коренастый тип, сидящий сзади, обхватил левой рукой его шею и с невероятной силой потянул на себя.
— Зря ты, мусор, думал, что никто тебя не раскусит. Мы тебя, паскуду, еще у «Гранда» просекли, — прошипел верзила и почти без замаха ударил Аркадия в грудь заточкой.
Все сотрудники оперативно-розыскной группы майора Ивана Старцева находились в общем рабочем кабинете. В маленьком закутке со старым деревянным столом, именуемом столовкой, их давно ждал обед: нарезанный ржаной хлеб, пара луковиц, открытая банка с килькой. Да еще корейская экзотика, принесенная из дома Костей Кимом: рыба в маринаде, капуста и горстка макарон. Однако аппетита ни у кого не было, а острота корейских блюд оказалась угрожающей.
Народ испил крепкого чаю, сгрудился у открытого окна, смолил папироски и взволнованно ждал появления Аркадия. В томлении и тревоге прошло пятьдесят минут.
— Что же это такое, а? — Старцев нервно поглядел на часы. — Мы тут, в управлении, уже давным-давно находимся! Аркадий увез бандитов с вокзала больше часа назад!
Егоров поскреб затылок и заявил:
— Да, до сих пор ни слуху ни духу.
— От Ржевского до управления — пятнадцать минут езды. — Васильков развел руками и предположил: — Должно быть, он повез этих гадов куда-то на окраину, в Конюшки, например, или Коломенское.
— Или вовсе в пригород, — поддержал его капитан Бойко.
Так или иначе, но сыщикам ничего не оставалось, кроме как набраться терпения и ждать. Они затушили окурки, обступили столик в столовке, разобрали ломти хлеба, кольца лука, вооружились алюминиевыми ложками и принялись обедать.
Оперативно-розыскная группа майора Старцева считалась в МУРе одной из лучших. Костяк этого подразделения сложился в начале войны, когда им руководил ветеран уголовного розыска майор Прохоров. Иван Старцев влился в него осенью сорок третьего, излечившись после тяжелого ранения, полученного под Рыльском. Всего через год он возглавил коллектив, занял место Прохорова, ушедшего на повышение.
Иван был этаким крепышом, хоть и небольшого роста. Хваткий, сообразительный, практичный.
«Крестьянин с широкой костью», — так охарактеризовал его Сашка Васильков, впервые увидев на фронте.
Однако родился и вырос этот крестьянин на юго-западе Москвы, в небольшом рабочем поселке. Позже семья переехала ближе к центру. Там Иван окончил среднюю школу с очень неплохим набором оценок и без проблем поступил в Подольское военное артиллерийское училище.
Заместителем Ивана Старцева значился капитан Василий Егоров, опытный сыщик, начавший службу с участкового инспектора. Спокойный и уверенный в себе здоровяк с огромными кулаками и лицом актера-красавца из «Мосфильма». Егоров родился в пятнадцатом году в большой крестьянской семье, проживавшей в бедном селе, расположенном в Ленинградской области. Василий изо всех сил старался выбраться из нищеты и получить хорошую профессию. Он с отличием окончил восьмилетку в Колпино, а потом по ходатайству комсомольской организации был направлен в Ленинградскую школу среднего начальствующего состава рабоче-крестьянской милиции. Учеба и будущая работа пришлись ему по нраву. После выпускных экзаменов он получил погоны младшего лейтенанта и направление на работу в один из районов Ленинградской области. Уже через год его как лучшего участкового инспектора перевели в Ленинградский уголовный розыск, а перед войной в составе группы офицеров перебросили в столицу для усиления знаменитого МУРа.
Далее по выслуге лет и опыту шел старший оперуполномоченный капитан Олесь Бойко, начинавший службу в войсках НКВД. Этот молодец вообще походил на русского богатыря из народной сказки: высокий, белокожий, с рыжеватыми вьющимися волосами. «Кровь с молоком», — говорят про таких людей. Он не был таким мускулистым и жилистым, как Старцев или Егоров, но силушкой тоже обладал немалой. На левой руке Олеся не было среднего и указательного пальцев, а ладонь с запястьем пестрели мелкими шрамами. Судьба Олеся была похожа на нелегкий путь Ивана Старцева: училище, фронт, ранение, лечение в госпитале, назначение в тыл. Отличие состояло лишь в том, что Иван начинал службу в артиллерии, затем попал в пехоту. За отвагу и смекалку он был переведен в разведку, где дорос до капитана. Олесь же начал службу в тридцать седьмом году в отдельном стрелковом батальоне войск НКВД, занимавшемся охраной особо важных промышленных предприятий. Воевал с первого дня, командовал взводом, ротой. Возможно, потянул бы и батальон, но в конце сорок второго получил ранение. После излечения он был направлен в Московский уголовный розыск.
Рядовыми оперативниками в группе не так давно работали старшие лейтенанты Ефим Баранец и Игнат Горшеня, а также лейтенант Константин Ким. Уже после окончания войны, в начале лета 1945 года, в группу был зачислен майор Александр Васильков.
Начальство в лице комиссара Урусова поручало слаженному коллективу сыщиков расследование самых сложных и безнадежных на первый взгляд преступлений. Старцев и его товарищи с поставленными задачами справлялись.
В разгар обеденной трапезы в кабинет заглянул оперативник из дежурной группы.
— Товарищи, у меня для вас плохая новость, но другой на сегодня нет, — сказал он, потупив взор. — Паренька вашего только что обнаружили. Мертвый сидит в машине.
Оперативники Старцева разом перестали жевать.
— Где? — глухо спросил Иван.
— В Софийском проезде, возле Миусского кладбища. Если хотите съездить и осмотреть, то наша дежурная машина стоит у подъезда.
Вернувшись через час в управление, Старцев не стал заходить в кабинет. Опираясь на трость, он тяжело поднялся по центральной лестнице до второго этажа и кивнул товарищам. Те поняли его и остались на площадке, сам же Иван отправился дальше.
Очереди в приемной комиссара Урусова не было.
Старцев постучал, распахнул дверь.
— Разрешите?
— Прошу, Иван Харитонович.
Урусов сидел за рабочим столом и изучал какое-то дело.
Он отодвинул его в сторону, снял очки, откинулся на спинку стула и заявил:
— Докладывай, как твои дела.
— Плохо, Александр Михайлович, — проговорил Старцев, присаживаясь напротив.
— Что так?
— Только что убит наш молодой сотрудник Аркадий Кондратьев.
Комиссар изменился в лице.
— Как? При каких обстоятельствах?
— Операция, которую я на днях согласовал с вами, шла по плану. Мы с раннего утра торчали у «Гранда», зафиксировали, как около полудня три бандита зашли внутрь, дожидались, пока они там пили, закусывали…
— Ну-ну? — поторопил его Урусов. — Дальше-то что?
— Вышли они, значит, около пяти вечера, встали на Крестовском покурить. Аркадий на такси мимо разок проехал, уголовники не отреагировали, пошли к Ржевскому вокзалу. Мы за ними. Выбрали подходящий момент, просигналили Аркадию. Он опять к ним. Клюнули… — Иван, до предела расстроенный, рассказал комиссару все так, как оно и было, поминутно, до последней детали.
— Заточкой, говоришь? — играя желваками, переспросил Урусов.
— Так точно. В самое сердце.
— И ничего не тронули?
— Даже бумажник на месте, в заднем кармане брюк. Просто убили, да и все, будто послание для нас оформили. Дескать, получите и запомните. Так будет со всяким, кто осмелится к нам сунуться без спросу.
— Сволочи, — прошептал комиссар. — Мальчишке двадцать два всего было. — Он поднялся, заложил руки за спину, прошелся по ковровой дорожке, остановился посреди кабинета и спросил: — Как же они поняли, что Аркадий из угрозыска?
— Не знаю, Александр Михайлович, — ответил Старцев и покачал головой.
— Следили аккуратно?
— Да, шли порознь и на приличной дистанции. А на Мещанской и подле вокзала было столько народу, что определить слежку немыслимо.
Комиссар вновь занял место за рабочим столом, побарабанил пальцами по картонной папке уголовного дела и спросил:
— Ну и что ты намерен делать? Мысли есть? Задачу по ликвидации этой банды с нас никто не снимал.
— Есть одна идейка, — покусывая губы, произнес Старцев. — Разрешите поработать с ней до утра?
— А чего так? Сыроватая?
— Сомневаюсь в некоторых моментах. Уж больно она рисковая.
— Мозгуй. Сомнений быть не должно, — сказал Урусов. — Завтра в восемь я жду тебя с подробным докладом.
— Наши повара используют огромное количество жгучих специй. Они-то и делают корейские блюда острыми и оригинальными.
— Ого! — схватившись за горло, прошептал Васильков. — Это же фугасная бомба!
— Есть такое дело! — с усмешкой проговорил Ким.
— А здесь какой маринад?
— Сейчас расскажу.
Сегодня утром, пока Старцев, Егоров и Васильков следили за тремя бандитами, молодежь занималась своими делами. Штатный фотограф Ефим Горшеня ремонтировал затворный механизм фотоаппарата и чистил магниевую вспышку. Баранец заполнял протоколы.
Костя Ким отпросился на три часа, чтобы помочь маме. Завтра у нее был юбилей, и она занималась готовкой. Вот он и бегал по магазинам, исполнял ее поручения.
Ближе к обеду парень вернулся в управление с небольшим свертком.
— Угощайтесь, — предложил он товарищам.
Те попробовали странные кусочки рыбы, крупно нарезанную капусту, макароны и деликатно отказались. Слишком уж все было острым.
Костя не в первый раз угощал коллег корейскими гостинцами маминого приготовления. Вот и сегодня, когда они обедали в столовке всей группой, бывалые оперативники пробовали рыбу с капустой, но восторга относительно дальневосточных кулинарных изысков не выказывали.
Традиционно интересовался корейской кухней разве что Васильков. Он дольше других жевал рыбу, пробовал овощи и пытался разгадать состав хитрого маринада. Ближе к вечеру, в ожидании возвращения Ивана Харитоновича, Александр решил еще разок продегустировать гостинцы от мамы Константина.
— А почему у всех корейских блюд разный цвет? — поинтересовался он, закинув в рот макаронину.
— Большинство наших продуктов при готовке окрашиваются в пять цветов, — со знанием дела ответил молодой человек. — Красные хорошо влияют на сердце и сосуды. Желтые — на кожу. Белые — на работу желудка и кишечника. Зеленые улучшают кровообращение, а темные выводят из организма вредные вещества.
Придя в себя от очередной дегустации, Васильков подивился:
— Откуда все это знаешь? Ты же москвич в четвертом поколении!
— Маму научила готовить бабушка, а ту — ее мама. Но дома на нашем столе корейские блюда — редкость. Только по праздникам. Для их приготовления нужны особые специи, рис, морепродукты и различные овощи. А сейчас все это почти не достать.
— Понимаю. Научишь меня приготовлению такой рыбы?
— Неужели понравилась? — Костя не поверил своим ушам.
Майор уверенно кивнул и сказал:
— В прошлый раз был чудесный картофельный салат. А сегодня очень вкусная рыба.
— Конечно, с удовольствием! Уточню кое-что у мамы и научу!
Глава 2
— Все должно быть достоверно и максимально похоже на правду, — сказал Старцев и приказал подчиненным собираться.
Темной безлунной ночью он и Егоров привезли Василькова на служебном автомобиле в Смоленск и остановились в тихом переулке близ привокзальной площади. За четверть часа до прибытия проходящего поезда сотрудники МУРа покинули автомобиль и отправились на перрон, к которому были поданы три пассажирских вагона. Васильков был одет в полевую офицерскую форму, два его спутника — в штатские темные костюмы.
На перроне в основном толпились военные. Именно ради них к поезду, идущему на Москву, железнодорожники цепляли дополнительные вагоны. Попадались в толпе и гражданские: старик с баулом и корзинкой, молодая женщина с двумя детьми, три бабушки из монастыря, цыганская семья, два мальчишки под надзором сотрудника милиции.
Перед лесенкой перрона Васильков простился с коллегами, провожавшими его, подхватил потертый фибровый чемодан, легко взбежал по ступенькам. Ведь теперь, по легенде, ему было всего двадцать пять.
Он незаметно подошел к толпе, окликнул крайнего солдатика, улыбнулся, попросил прикурить, заодно спросил про поезд. Вскоре Васильков швырнул выкуренную папироску на темные шпалы и под долгий гудок надвигавшегося состава смешался с заволновавшимися людьми.
Утром следующего дня он стоял в тамбуре пассажирского вагона, докуривал натощак «беломорину», глядел на бескрайние поля Подмосковья, проплывавшие за окном, и в который раз повторял легенду, заученную накануне:
«Аверьянов Александр Афанасьевич. Двадцатого года рождения. Младший лейтенант. Командир взвода 787-го стрелкового полка 222-й стрелковой дивизии из состава 33-й армии Второго Белорусского фронта. За годы войны получил два ранения и контузию. Беспартийный. Холост, детей нет. До войны, на исходе 1939 года, был поражен в правах и осужден на полтора года за драку.
Отец — Аверьянов Афанасий Григорьевич, скончался от тифа в марте 1920 года. Мать — Аверьянова Алевтина Васильевна, погибла во время бомбардировки в Москве в феврале 1942 года. Сестер, братьев и прочих близких родственников не имею».
Одет Васильков был в полевую офицерскую форму: хлопчатобумажное галифе и такую же выцветшую гимнастерку с парочкой орденов и нашивками за ранения. От солдат, возвращавшихся домой, его отличали хромовые сапоги, кожаный ремень, фуражка да фибровый чемодан с блестевшими металлическими углами.
— Готовимся, граждане пассажиры. Через четверть часа прибываем на Белорусский вокзал, — проходя через тамбур, объявил пожилой проводник.
Васильков усмехнулся и в который раз подивился совпадению. Не прошло и двух месяцев, как по этой железнодорожной ветке он подъезжал с однополчанами к Белорусскому вокзалу. И вот пожалуйста — теперь ему второй раз приходится возвращаться с фронта.
Впрочем, некоторые отличия от первого возвращения все-таки имелись. Тогда на Александре был чистенький парадный мундир с майорскими погонами, двумя рядами орденов и медалей, да и вещей при нем имелось поболее. К тому же прямо с вокзала Васильков направился в дом, знакомый с детства, где его дожидалась пожилая мамаша. У лейтенанта Аверьянова из родственников в живых остался лишь сильно пьющий дядька Тимофей Григорьевич.
Главным же отличием являлось то, что майор Васильков успел восстановиться после ранений и вернулся домой вполне здоровым, а его тезка Аверьянов заполучил серьезные последствия. Его левая рука теперь висела на подвязке.
За окном тамбурной двери потянулся восточный пригород Москвы: промышленная зона, бараки, одноэтажный частный сектор. Вагон покачивало, состав то и дело проезжал стрелки, постоянно менял многочисленные железнодорожные пути.
Впереди показалось здание вокзала.
«Все, с этого часа я окончательно перевоплощаюсь в Аверьянова, — подумал Александр и подхватил свою поклажу. — Надо бы повторить данные по моему дорогому дядьке».
Настоящий Аверьянов после окончания войны и расформирования 787-го полка убыл долечиваться в военный госпиталь, расположенный в местечке Легионово, к северу от Варшавы. Рука после ранения под Данцигом работала плохо, часто беспокоила его. Незадолго до победы на ране и вовсе разошелся один из швов. Александр обратился в медсанбат.
Военврач осмотрел руку, обработал ее и был категоричен:
— Срочно в ближайший госпиталь!
В большом советском госпитале под Варшавой царила неразбериха. Одни специалисты уезжали, на смену им присылали других. Раненых и медицинское оборудование то готовили к вывозу в Советский Союз, то оставляли в Польше. Происходила чехарда и с продовольственным снабжением.
Аверьянову до чертиков надоело валяться в палате и лицезреть этот бардак. Двадцатого мая он воспользовался отсутствием дежурного персонала, выкрал из кабинета начальника отделения свои документы, забрал одежду и был таков. План побега созревал у него в голове всю последнюю неделю. Именно в это время лейтенант почувствовал себя лучше и был уверен в том, что зря теряет время на больничной койке.
Через Легионово в сторону Советского Союза ежечасно проходили различные поезда. В основном шли товарные, загруженные трофейной техникой, заводским оборудованием, топливом, углем, лесом и еще бог знает чем. Иногда останавливались и пассажирские. Аверьянов договорился с военным комендантом и через несколько часов ожидания загрузился в переполненный общий вагон.
Поначалу поезд бежал на восток довольно резво, однако в Белостоке неожиданно застрял. Аверьянов вновь почувствовал себя плохо. Невыносимая боль в руке отдавала в плечо и шею, тело ломило и лихорадило, подскочила температура. У него не было с собой перевязочного материала и медикаментов, но он решил проявить характер, ехать дальше.
Двадцать второго мая ему стало совсем худо. В Барановичах его сняли с поезда, отвезли в ближайшую больницу, где врачи констатировали прогрессирующую гангрену.
Экстренная ампутация руки Аверьянова не спасла. Причина довольно быстрой смерти объяснялась просто. Его организм не успел изолировать развивавшуюся гангрену, заражение стало системным и поразило внутренние органы.
В этот же день Александра Аверьянова похоронили на городском кладбище Барановичей. Его документы и награды специальной почтой отправили в военный комиссариат города Москвы.
Васильков спрыгнул с тамбурной лестницы на перрон Белорусского вокзала, втянул носом воздух, поглядел в чистое небо и зашагал к выходу в город. Как и предполагалось, его никто не встречал. Кто мог знать о возвращении фронтовика? Единственный оставшийся в живых родственник лейтенанта Аверьянова, дядька Тимофей Григорьевич, беспробудно пил и не интересовался судьбой племянника. Возможно, за годы войны он вообще о нем позабыл.
Оказавшись на привокзальной площади, Васильков невольно припомнил яркие ощущения, охватившие его, когда он впервые оказался в Москве после победы. Душу офицера в те минуты переполняло самое настоящее счастье. Война закончилась, в воздухе не ощущалось примесей сгоревшего пороха, в небе не гудели военные самолеты, а горожане спешили не в бомбоубежища, а по своим собственным, сугубо мирным делам.
Возле остановки общественного транспорта бурлила толпа народа, желающего воспользоваться автобусами. Васильков прошел мимо, перебежал площадь и нырнул в тенистое пространство Лесной улицы.
Пешее путешествие тоже отличалось от того, что происходило двумя месяцами ранее. Тогда Александр все-таки втиснулся в старенький «ЗИС-16» и долго трясся по неровным дорогам, пока не прибыл в Сокольники. Теперь же ему предстояло протопать по Лесной до Новослободской, потом по Тихвинской до Сущевки и в конце марш-броска повернуть на Ямскую. Дядька погибшего лейтенанта проживал в Межевом проезде Марьиной Рощи.
На весь путь у Александра ушло минут сорок. Все это время он не спеша шел к цели, всячески стараясь вжиться в роль. Фронтовик улыбался встречным молодым девицам, наслаждался теплым солнечным деньком и разок даже присел на лавочку для спокойного перекура.
Наконец-то Ямская уткнулась в крохотную площадь, от которой начинался Межевой проезд. Местность вокруг выглядела неприветливо. Если шляться тут пешком и без дела, то определенно наживешь неприятности. Однако Василькова это не волновало. Ступая по пыльной мостовой начищенными сапогами, он дошел до адреса, интересующего его, и остановился.
Перед ним предстал старый купеческий дом из красного кирпича с козырьком над входной дверью и подслеповатыми окнами полуподвального этажа.
«Кажется, здесь, — подумал Александр и внимательно осмотрел дверь. — Интересно, как часто сюда захаживал до войны мой тезка?»
Таких данных у тех людей, которые готовили операцию по внедрению Василькова в банду, не было. Откуда про это могли знать Старцев с Урусовым? Приходилось рисковать и надеяться на алкогольный стаж достопочтенного Тимофея Григорьевича.
Массивная дверь с потрескавшейся и облупившейся краской была девственно чиста. Ни кнопки звонка, ни надписей. Отсутствовала даже щель почтового ящика.
«Хорошо, что хотя бы ручка имеется», — подумал Васильков, взялся за нее и осторожно потянул на себя.
Темное нутро строения обдало его резким кисловатым запахом грязи и плесени. Он протиснулся в узкую прихожую и осмотрелся.
Слева располагалась одна дверь, чуть дальше — вторая. Справа вниз вела деревянная лестница с обломанной первой ступенькой.
«Похоже, мне сюда», — решил Александр и, скользя чемоданом по стене, приступил к спуску.
Эта идея принадлежала Ивану Старцеву. Вернувшись 15 июня от комиссара Урусова, он собрал вокруг себя сотрудников группы и рассказал им, как в сорок четвертом году, когда размах бандитизма в столице достиг угрожающих масштабов, ему пришла в голову мысль осторожно внедрить в преступную среду своего человека. Опытного, находчивого, но вместе с тем нового, не знакомого в лицо криминальным элементам.
На тот момент такого человека в Московском уголовном розыске не нашлось. Да, по сути дела, его и не искали, потому как Старцев и сам работал в МУРе без году неделя, поэтому к его идеям никто особо не прислушивался.
В январе 1944-го из Свердловска в Москву был переведен Александр Михайлович Урусов. При нем начали внедряться новаторские методы оперативно-розыскной деятельности, и МУР заработал намного более эффективно. Набирался опыта и Старцев. Он отложил в долгий ящик свою идею с внедрением.
После окончания войны блатные сообщества не спешили сдавать позиции. Криминальная обстановка осложнялась тем, что на руках у населения находилось огромное количество неучтенных стволов, а Москва, самый большой и богатый город страны, привлекала преступников-гастролеров из других регионов. Свою негативную лепту внесли и массовые послевоенные амнистии уголовников, и детская беспризорность.
В конце мая — начале июня 1945 года в Москве участились случаи вооруженных налетов на сберкассы, ювелирные магазины, ломбарды. Скорее всего, орудовала какая-то банда, сколоченная совсем недавно, уже после войны.
На одном из закрытых совещаний, посвященных ее очередному налету, комиссар Урусов проронил:
— Неплохо было бы заиметь надежного человека, контактирующего с криминалом. Благодаря такому агенту мы получали бы информацию о готовящихся преступлениях и, возможно, успевали бы предпринимать упреждающие меры.
О полноценном внедрении в криминальную сферу сотрудника угрозыска Старцев на том совещании промолчал. Позже вместе с Урусовым они разработали операцию с участием таксиста Аркадия. Увы, она провалилась, парень погиб. И вот теперь Иван Харитонович посчитал необходимым поделиться с подчиненными своей старой задумкой.
Подчиненные выслушали начальство, но восторгаться его соображениями не спешили. Опытные Василий Егоров и Олесь Бойко осторожно высказались о серьезном риске дерзкой идеи.
— Да, риск определенно есть, — с жаром проговорил Иван. — Ну так мы для того и поставлены на свои должности, чтобы, себя не жалея, оберегать спокойную жизнь советских граждан. Разве не так?
— Хорошо, а кого ж ты предлагаешь отправить в бандитское логово? — задался справедливым вопросом Василий. — Наши рожи — твоя, моя и Олеся — им давно примелькались. Как ни гримируй, раскусят в два счета. Баранец с Горшеней тоже не первый день в МУРе. Посылать их туда — все равно что смертный приговор подписать.
— Согласен, мы для этой затеи не подходим, — Иван несколько сбавил напор.
— А кого же тогда? Не Костю же.
Все взоры устремились на юного Кима.
Тот подбоченился, поднялся со стула, огладил полы пиджачка и героически произнес:
— А что? Я готов.
— Сядь, — заявил Старцев и поморщился. — Аркадий тоже хорохорился, да вон как оно вышло.
Кандидатуру Константина на ответственную роль он не рассматривал вообще.
— Ну, Иван Харитонович, — затянул было тот.
— Сядь, я сказал!
Ким плюхнулся на стул, но обидеться не успел, потому что вниманием сыщиков завладел Васильков.
— А почему бы мне не попробовать? — спокойно и как-то буднично поинтересовался он, словно речь шла о походе в ближайший коммерческий магазин за консервами и хлебом. — Я в угрозыске всего третью неделю. Меня в этой ипостаси не знает ни одна московская собака.
— Тебе? — удивленно переспросил Иван. — Извини, Саня, но ты с блатными пока на «вы». Ты же ничего про них не знаешь.
— Так я и не претендую на роль матерого уркагана. Представь такую картину. Я прошел войну, демобилизовался, вернулся в Москву, одинок. Вся родня погибла.
С фантазией у Василькова всегда был полный порядок. За пару минут он нарисовал вполне правдоподобную картину того, как молодой и полный сил мужчина не знает, чем заняться на гражданке, куда приложить свои боевые навыки, умения. Его фронтовые накопления испаряются, он мечется в поисках работы, начинает прикладываться к стакану и вот-вот полетит под откос. Чем не кандидат в криминальное сообщество?
— Так-так, неплохо, — проговорил Старцев. — Ну а дальше, Саня? Как этот персонаж выходит на блатных?
— Надо подумать, — сказал тот и пожал плечами. — Ты же для этого нас и собрал, верно?
Думали всю ночь, молодежь хотели отправить по домам. Однако те воспротивились, остались в рабочем кабинете и мучили свои мозги вместе со старшими товарищами.
К утру план операции по внедрению в банду агента угрозыска был практически сверстан. Оставалось подобрать подходящую кандидатуру младшего офицера, старшины или сержанта, вместо которого Васильков заявился бы в Москву. Для этого Старцев с Егоровым отправились в городской военный комиссариат. Василькова с этого часа решено было лишний раз на улице не светить.
Вернулись они только к полудню.
Сияющий Иван подошел к фронтовому товарищу, положил перед ним личное дело и заявил:
— Вот погляди-ка, оцени наши усилия.
Пока голодные сыщики сооружали себе чай и легкий завтрак, Васильков листал бумажки, вшитые в папку. Это были копии метрик, аттестатов, характеристики, выписки из медицинской книжки, наградные листы.
— Скончался двадцать второго мая в военном госпитале города Барановичи, Белорусская ССР. Захоронен в общей могиле на городском кладбище, участок номер… — зачитал он вслух последние строки из личного дела умершего офицера.
— Все как ты заказывал! — с усмешкой проговорил Егоров. — Младший лейтенант, не женат, мать погибла в Москве в сорок первом при бомбежке. В живых один дядька, да и тот сильно пьющий. К тому же Аверьянов твой тезка — Александр. Привыкать к новому имени не придется.
— Это хорошо. Но есть парочка мутных моментов, — заявил Васильков.
— Каких? — насторожился Старцев.
— Аверьянов всю войну прошел в составе Второго Белорусского фронта. А мы с тобой воевали в других соединениях.
— Саня, с твоей ли памятью опасаться таких пустяков? — удивился Иван. — Принесем тебе материал по воинским частям, в которых служил Аверьянов. Ознакомишься, запомнишь.
— А как быть с тюремным сроком?
— Да, в декабре тридцать девятого года парнишку осудили за драку на год и шесть месяцев. Отсидел под Куйбышевом чуть больше года, освободился за примерное поведение.
— С этим фактом тоже не вижу проблем, — заявил Егоров. — Найдем человека, реально сидевшего в том же лагере в то же время. Побеседуем с ним подробненько с глазу на глаз. А ты послушаешь.
Когда план будущей операции приобрел законченный вид, Старцев надел пиджак, подхватил тросточку, шумно выдохнул и направился с докладом к Урусову.
Васильков родился в Москве, в большой и дружной семье, проживавшей в сером трехэтажном доме, стоявшем в квартале от Яузы. Учился он неплохо. Окончил без троек среднюю школу, легко поступил в геологоразведочный институт. Сдал государственные экзамены, получил диплом и распределился на работу в Московское государственное геологическое управление. Оттуда в июне сорок первого был призван на военную службу.
Александру Василькову довольно легко удавалось строить свою жизнь по правильным лекалам. Пионерский галстук, судомодельный кружок, комсомольская организация, походы в дальнее Подмосковье, студенчество, Осоавиахим, Добровольное спортивное общество «Геолог». На фронте в конце сорок второго он стал членом ВКП (б).
Этот простой на первый взгляд путь советского паренька здорово отличался от того, который выбрал для себя Александр Аверьянов. Он был младше Василькова на несколько лет, рос без отца, учился спустя рукава, куда больше времени проводил на улице с ватагой таких же непослушных оборванцев. Семилетку окончил кое-как, поступил на шоферские курсы. Через полгода получил водительское удостоверение и устроился работать на автобазу. В конце 1939 года за участие в групповой драке был поражен в правах и осужден на один год шесть месяцев. В Безымянском исправительно-трудовом лагере он отсидел чуть меньше и в начале 1941 года вышел на свободу. Больше Аверьянов в криминальных заварушках не участвовал, то ли не успел, то ли и в самом деле перевоспитался.
Когда по репродуктору объявили о начале войны, дожидаться повестки он не стал, собрал в вещмешок скромные пожитки и сам притопал на сборный пункт военкомата, где уже бурлила толпа мужчин разного возраста. К вечеру того же дня девятнадцатилетнего парня и несколько сотен таких же новобранцев привезли на грузовиках в летний лагерь РККА, расположенный в Подмосковье.
Первым делом все эти люди прошли медкомиссию. Негодные к прохождению службы убыли обратно в распоряжение военкома. Годных к нестроевой определили в хозяйственные роты. Остальных поделили на две группы.
В одну попали взрослые мужики 1890–1904 годов рождения, запасники и участники Первой мировой войны, хорошо знающие, что «германец — противник сурьезный». В другую записали молодежь. Мужикам из первой группы раздали форму, обувь, обмотки, вещмешки и винтовки, провели несколько занятий и отправили на фронт. Со второй группой возились дольше. 30 часов — общая физическая подготовка, 25 — рукопашный бой, 20 — плавание и подготовка к переправам, сдача норм ГТО, преодоление полосы препятствий, стрельба, метание гранаты, штыковой бой и другие военно-прикладные испытания.
Как ни странно, но военное дело Аверьянову пришлось по душе. В графе «специальность» его военного билета было записано: «Шофер грузовых и легковых автомобилей». Однако, глядя на результаты его обучения, начальство решило использовать расторопного парня по-другому и отправило Аверьянова на курсы младшего комсостава. Посему на фронт он попал лишь в конце сентября 1941 года.
— Ну и кого там еще черт принес? — послышался недовольный голос.
— Дядя Тимофей, это я! — крикнул Васильков через закрытую створку.
Скрипучая лестница привела его в мрачный зловонный коридорчик с единственной дверью.
— Я это, Александр!
В помещении послышалось кряхтенье, шорох, неуверенные шаркающие шаги.
Звякнул крючок, дверь немного приоткрылась, в щель высунулось изрядно помятое, заспанное лицо.
— Александр? Какой такой Александр?
— Здравствуйте вам, пожалуйста. Какой Александр? Да племяш твой! С войны вернулся. Не узнаешь?
Светлая щель сделалась шире. Лицо, испещренное морщинами, высунулось в темноту коридора.
— Племяш? — недоверчиво протянул дядюшка, окатив Василькова ядреным перегаром.
— Ну а кто ж еще?!
Тут в голове у этого типа что-то щелкнуло. Веки с редкими выцветшими ресницами затрепыхались, растерянно хлопнули раз, другой.
— Сашка, что ли? — выдавил он из себя вопрос.
— Я. Пустишь за порог или мне так тут и стоять?
— Конечно, заходи! — сказал дядька, толкнул дверь, посторонился.
Васильков протиснулся внутрь полуподвального помещения.
Это была довольно большая комната с тремя подслеповатыми окнами, деревянным полом и таким же дощатым низким потолком. Сбоку от входной двери стоял узкий шифоньер с куском разбитого зеркала и полопавшимся шпоном на боках. Против него под окнами обитал стол-тумбочка, сплошь заставленный кружками и грязными тарелками. На промасленной газете лежали селедочные хвосты, яичная скорлупа, размякшие стрелки лука, корки хлеба. Дальше, справа у железной печки, стояла кровать с продавленной периной, серой подушкой и каким-то тряпьем. У левой стенки Александр приметил нечто похожее на буфет, полки которого опять же заполняли пустые бутылки, банки, всяческий мусор.
Васильков не подал виду, что сильно удивлен тем, как жил его родной дядька. Ведь, по легенде, выходило, что Александр бывал тут и ранее, видел жуткий бардак, бегал за водкой для опохмелки, вдыхал отвратительную смесь из запахов мочи, табака, перегара, рвотных масс и еще бог знает чего.
Посему он поставил на пол чемодан, раскинул руки, широко улыбнулся и заявил:
— Ну, Тимофей Григорьевич, обнимемся, что ли?
Мужчины обнялись, похлопали друг друга по спине.
— Дома-то был? Видал, чего немец-то, гад ползучий, натворил? — спросил дядька и всхлипнул. — Суки поганые, ни дна им, ни покрышки!
— Прошелся с вокзала, поглядел, — глухо отозвался племянник. — Там стройка сейчас — ничего не узнать.
На месте дома, рухнувшего от взрыва бомбы, Васильков действительно побывал. За два дня до начала операции по внедрению в банду он наклеил усы, оделся в простенькую рубаху, надвинул на лоб фуражку и вместе со Старцевым отправился по нужному адресу. Развалины уничтоженного дома огораживал деревянный забор, за которым копались рабочие, разбивали кувалдами и ломами крупные обломки кирпичных стен. Васильков замедлил шаг и внимательно оглядел округу. Он старался запомнить расположение соседских дворов, высотность домов, деревья, лавочки и прочие детали.
— К соседям-то не завернул? — осведомился дядька Тимофей, отстранившись от племянника. — Ты же дружил с Валькой Климовым.
— Не стал тревожить. Зачем? У него своя дорога, у меня теперь своя.
— Оно и верно. Незачем. — Хозяин комнаты повернул гостя к свету. — А ты вроде как выше стал, плечистее и лицом просветлел, — подивился он. — Весь изменился. Повстречай я тебя на улице, ни в жизнь не узнал бы!
— Война, понимаешь ли, — заявил племянник и печально усмехнулся. — Она никого не молодит, Тимофей Григорьевич, а только старит, калечит да убивает.
— И то верно. А с рукой-то что?
— Осколками повредило под Данцигом. Пока плохо работает, но доктора пообещали, что восстановится. — Александр нагнулся, подхватил чемодан, поставил его на свободный угол стола и похлопал по шершавому боку. — Слушай, а ведь у меня тут пол-литра припасено для торжественной, так сказать, встречи. У тебя закусить не найдется?
Тимофей вмиг просиял.
— Пол-литра, говоришь?! Беленькой?