Крис Райландер

Проклятие неудачного четверга

Chris Rylander

THE LEGEND OF GREG

Copyright © Temple Hill Publishing, 2018

This edition published by arrangement with Writers House LLC

and Synopsis Literary Agency.



Серия «Легенда о Греге»



© Проходский А.Н., перевод на русский язык, 2020

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2020

* * *



Посвящается всем, кто хоть раз в жизни испытал, каково это – быть маленьким.

НЕ СПЕШИТЕ!



Прежде чем открыть эту книгу, вспомните, какой сегодня день.

И если вдруг это четверг, немедленно закрывайте. Завтра почитаете.

Начитаешься такого в четверг, и потом творится не пойми что.



Уж вы мне поверьте.

Глава 1

В которой встречаются бородатые дамы, кровожадные монстры и случаи острой камненепереносимости



Ничего удивительного в том, что монстр, решивший разнообразить мною своё меню, встретился мне именно в четверг, потому что с незапамятных времён от этих четвергов нашему семейству житья не было. Так уверял папа, а ему рассказал это его папа, а тому – папа папиного папы… ну, в общем, вы поняли.

Вот парочка примеров.

• Легендарная борода моей двоюродной бабули Милли сгорела как раз в четверг. Когда-то ей завидовали все Бельмонты (и мужчины, и женщины), а теперь от прежнего величия остались лишь жалкие воспоминания.

• В далёком 1929 году, в четверг, Второй среднезападный банк забрал нашу фамильную ферму, обрекая всю семью на прозябание в городе. С тех пор вся родня называет его склизким брыдло-банком. Взрослые отказались объяснять, что это значит, но это наверняка жуткое ругательство, потому что именно так выразилась бабушка Милли, заметив горящую бороду.

• Однажды в четверг кузен Фин припарковал свою новенькую машину в центре, а потом напрочь забыл где. Мы так и не узнали, куда она подевалась. Целый час он бродил по всему кварталу, и домой пришлось возвращаться на автобусе. Если вы решили, что потерять немаленький седан в городе просто невозможно, то я скажу, что вы просто не встречали типичного Бельмонта в четверг.



Долго можно рассказывать, но суть в том, что я не должен был так уж удивляться, что меня чуть не порвали на мелкие лоскуты именно в этот злополучный день. Конечно, я с самого утра знал, что раз сегодня четверг, то обязательно что-нибудь да прилетит. Впрочем, раньше до крайностей не доходило. Мне казалось, ну жвачка застрянет в волосах. В худшем случае Перри опять попробует макнуть меня головой в унитаз в четвёртой кабинке туалета в мужской раздевалке. Это был знаменитый унитаз. Настолько знаменитый, что ему даже придумали имя – Накладной кубок. По каким-то загадочным причинам кубок не смывали аж с 1954 года, и традиция так укоренилась, что даже главный инспектор по здравоохранению (наш выпускник) махнул на него рукой. Страшно вспомнить, что мне довелось увидеть в этой кабинке. Про запах вообще промолчу.

Но с четвергами я давно смирился. Это просто фамильная особенность Бельмонтов. Кто-то рождается богатым, кто-то бедным, у кого-то светлые волосы или по семь пальцев на ногах, а кому-то в наследство достаётся фамильное проклятие.

Все Бельмонты уже привыкли и даже придумали поговорку: «После четверга остальные дни как праздник». Ну и пусть нескладно, зато правда. Во все остальные дни мы, можно сказать, отдыхаем.

Тот самый четверг начался вполне безобидно: мы отправлялись на школьную экскурсию в зоопарк Линкольн-парка.

Наш Предуниверситетский колледж имени Айзексона (спорим, вы не сможете не засмеяться, если скажете вслух: «Я хожу в ПУКи Айзексона») – самая престижная и элитная частная школа в стране. Денег у них навалом – могли бы свой собственный зоопарк купить, если бы захотели. Но нет. Вместо этого они нас «культурно просвещают». Раз в месяц таскают куда-нибудь вроде Аквариума Шедда, или в местный яблоневый сад, или в какую-нибудь школу попроще в западной части города, чтобы школьники своими глазами убедились, как им неслыханно повезло в жизни.

В этот четверг колонна из роскошных автобусов отправилась вниз по Лейк-шор-драйв. Справа от нас искрилась бесконечная, как океан, голубая гладь озера Мичиган, сливаясь вдали с горизонтом.

Первым делом, после того как мы вышли из автобуса, мне надо было отыскать Эдвина. В этом была вся прелесть четверговых экскурсий: мы целый день зависали с моим лучшим другом.

Эдвин был всеобщим любимцем и, кроме того, самым богатым учеником. Совпадение? Не думаю.

Не то чтобы все остальные ученики в ПУКе были такими уж бедными (я не в счёт). Из четырёхсот сорока учеников школы, только сорок пять платили по сниженной ставке. Остальные вышли из семей, для которых было раз плюнуть выложить 43 000 долларов за то, что можно получить бесплатно.

Но семья Эдвина была на порядок выше (а может, на два порядка или даже целых сорок). Упакованная семейка. Если я проводил лето, помогая отцу в его магазине естественных даров природы, то Эдвин только и делал, что летал туда-сюда на одном из нескольких частных самолётов. Я не шучу, даже самолётов у них было несколько. Не знаю, чем уж там занимались его родители. Они работали в центре города, занимаясь чем-то расплывчатым и финансовым – что-то вроде «генеральные директора инвестиционной фирмы по управлению денежными средствами», «исполнительные директора по сырьевым товарам», или «рыночные аналитики», или «управляющие портфельным брокером», или «финансовые президенты».

И пусть мы как будто жили на разных планетах, но с нашей первой встречи три года назад мы стали лучшими друзьями.

В тот четверг я нашёл его в окружении симпатичных восьмиклассниц. Они разом скорчили недовольные мины, как только я появился. Могу предположить, что их отпугивал запах свиной рульки и исландского болота (папа сам варил мыло и заставлял меня им пользоваться). Но я не обратил внимания на недовольные взгляды девчонок, когда они отпрянули в сторону, как и всегда при моём появлении.

– Привет, Грег, – сказал Эдвин, широко улыбаясь. – Ну что там интересного привёз твой папа из экспедиции? Может, сок реликтового норвежского дерева? Или новый сорт торфяного мха? Или наконец-то откопал крайне редкий арконианский сморчок?

Мой отец занимался кустарным ремеслом (как он сам говорил) и часто путешествовал по всему свету в поисках новых добавок для чая, мыла и прочих органических товаров. Всю эту неделю он пропадал в Норвегии.

– Не знаю, он только завтра вернётся, – сказал я. – А что, не терпится попробовать его новый чай?

Эдвин посмотрел на меня, как будто я попросил его поковыряться у меня в носу.

– Мне в прошлый раз хватило, – рассмеялся он. – После чашечки его чая у меня на лице живого места не осталось.

– Но он же не мог знать, что у тебя аллергия на сланец, – напомнил я ему.

– Да я и сам не знал. А всё потому, что сланец – это камень, – сказал Эдвин усмехаясь. – Знаешь, я как-то не привык закусывать камнями. Главным образом потому, что люди камней не едят.

– Эй, да ты же сам просил его дать попробовать. Никто тебя не заставлял. Это я у него подопытный кролик.

– Знаю, но что поделать, твой отец располагает к себе, – ответил Эдвин. – С ним всегда весело. Забавный чувак.

– Рад, что хоть одному из нас это кажется забавным, – буркнул я.

На самом деле мне тоже нравились папины причуды, но я изо всех сил скрывал это.

– Короче, – сказал Эдвин, язвительно улыбаясь. – Сейчас мы отправимся в наиувлекательнейшую прогулку по зоопарку.

Я закатил глаза.

Вот что значит быть таким богатеньким, как Эдвин: когда ты можешь позволить себе абсолютно всё что угодно, самые обычные вещи кажутся тебе скучными. Прошлой зимой он вместе с родителями катался на вертолёте над Восточносибирским заповедником в России – какой уж тут зоопарк.

Наверное, поэтому ему и нравился мой отец. Чокнутый, эксцентричный и весёлый (но это не точно) папа – такого ни за какие деньги не купишь.

– Чего ты сразу, – сказал я. – Может быть, мы придём в восторг от вида измождённых животных, запертых в клетки?

Эдвин рассмеялся. Ему всегда нравился мой жутко мрачный оптимизм. По-моему, это у меня наследственное.

– Ну ты и гвинт, – сказал он.

Гвинтом Эдвин называл меня, когда считал, что я слишком занудствую. Понятия не имею, что значит слово «гвинт», но каждый раз оно было в тему. У него вообще талант придумывать всякие прозвища. Вспомнить хотя бы Острый соус. Так звали одного из наших учителей в ПУКах, который сопровождал нас на экскурсиях. По настоящему его звали мистер Вустершир, и всем было известно, что вустерский соус совсем не острый, но, во-первых, Эдвин про это не знал, когда придумал кличку, а во-вторых, Острый соус звучит круче, чем «прочие пищевые добавки». И прозвище так и осталось.

– Да ладно тебе! – ответил я. – Кстати, твой ход, или ты тянешь время и надеешься, что я забуду о своём гениальном плане?

Эдвин фыркнул и достал телефон. Когда мы познакомились, то выяснилось, что у нас есть нечто общее. Мало кто из детей играл в шахматы. Если честно, то мне попадался только один такой – Дэнни Ипсенто. Мы раньше жили на одной улице. Правда, потом выяснилось, что кроме игры в шахматы он любит поджигать что попало и швыряется ботинками в голубей, и дружбы не вышло – человеку с моим везением опасно иметь друзей с такими подозрительными наклонностями.

В общем, шахматисты – явление редкое. Именно поэтому я глазам своим не поверил, когда увидел, что Эдвин запускает на телефоне приложение «Шахматы с друзьями». Я сам начал играть только потому, что папа бредил этой игрой и с трёх лет приучил меня играть в неё. Он постоянно повторял, и какая она древняя, и что это единственная игра, где успех не зависит от удачливости игрока, и что всё в твоих руках. Любой ход, любая победа или поражение зависят только от тебя. Где ещё такое встретишь (особенно если ты Бельмонт). Я полюбил игру с детства, но выигрывал редко. Итог любой партии зависел только от моих действий. Что крайне удобно для того, кто родился в семье отчаянных неудачников.

Но до отца я и близко не дотягивал. Да и до Эдвина, если честно, тоже. Я выигрывал у него через десятый раз на пятнадцатый и подозревал, что он нарочно поддаётся, чтобы я не бросил играть.

Он тоже с детства играл в шахматы. Его отец мало того что был крайне состоятельным человеком, так ещё и оказался бывшим чемпионом мира по шахматам. А Эдвин всегда боготворил своего отца настолько, что даже пытался копировать его жесты. Не сомневаюсь, что когда-нибудь он будет ходить и разговаривать в точности, как он.

Впрочем, Эдвин любил шахматы ещё и потому, что любил угадывать сокровенные мысли людей. Может быть, поэтому у него и было столько поклонников.

Когда группа двинулась вслед за Острым соусом по бетонной тропинке, Эдвин как раз сделал ход.

– Чувак, даже представить не могу, что ты задумал, – сказал я.

Собственного телефона у меня не было (долгая история), поэтому придётся ждать, пока я доберусь до компьютерного класса, чтобы сделать ответный ход.

– Только сильно не заморачивайся, – поддразнил меня Эдвин. – А то не успеешь насладиться невероятной и увлекательной экскурсией, организованной ПУКами.

Я хмыкнул.

Экскурсия началась с посещения выставки «Большие мишки» – можно подумать медведи бывают другими. Мы вошли на площадку, с трёх сторон окружённую облепиховыми деревьями (ну да, я чуток разбираюсь в растениях) и низкими заборчиками. Прозрачное стекло отделяло питомцев от посетителей медвежьей выставки. Мы видели каменистый утёс, усеянный булыжниками. Нам хорошо было видно нескольких огромных медведей, разлёгшихся прямо на склоне.

Все затаили дыхание, когда гигантские медведи повернули головы, чтобы посмотреть на нас. Волосы у меня на руках встали дыбом, когда самый крупный медведь уставился прямо на меня. Он заревел так грозно, что его рык было слышно сквозь толщу защитного стекла.

Если честно, то я не любитель животных. Да и большинство домашних питомцев шарахались от меня как от огня. И это даже обидно, если учесть, что собаки уже несколько тысяч лет – первые друзья человека. Но теперь я просто замер от ужаса. Ревущий огромный медведь в Линкольн-парке – это вам не кошечки и щенятки.

Трудно объяснить, но я сразу понял, что что-то пошло не так. Было совершенно ясно, что медведь невзлюбил меня с первого взгляда. Все притихли и наблюдали, как огромный зверь поднялся на задние лапы и сделал несколько шагов в нашу сторону. В полный рост он казался втрое выше меня, а передними лапами мог с лёгкостью содрать с меня скальп.

Медведь оскалился. Затем наклонился и поднял один из булыжников. Весь класс ахнул. Некоторые засмеялись, когда медведь заковылял к нам поближе с огромным камнем, зажатым в лапах.

– Мне кажется или тот медведь правда только что поднял камень? – спросил Эдвин.

Молоденькая сотрудница Лекси (имя написано на бейджике) подошла к нашей группе.

– Не стоит беспокоиться, – сказала она, радостно улыбаясь. – Уилбор и другие взрослые медведи любят покидаться камнями. Они очень игривые существа. Почти как собаки и кошки.

Уилбор ещё раз дико зарычал. Лекси по-прежнему улыбалась, но нервно оглянулась на него. Белый верзила подошёл ещё ближе и камень не бросил. Теперь он стоял у самого стекла по другую сторону.

БАМС!

Толпа ахнула и дружно попятилась, когда стекло задрожало. Но оно не разбилось и даже не треснуло.

Лекси больше не улыбалась, но изо всех сил старалась убедить нас, что всё в порядке.

– Здесь особо прочное пятислойное противоударное стекло, – сказала она дрожащим голосом. – Беспокоиться не о чем.

Уилбор снова взревел и снова грохнул камнем.

БАМС!

Прозрачная поверхность покрылась паутинкой тончайших трещин. Невнятное бормотание толпы стало перерастать в панику.

Медведи не могут разбить ударопрочное стекло. Это факт. Так же как и тот, что гоблинов не существует и тот, что мыло моего папы отвратительно пахнет, – никто не спорит. Но сейчас на моих глазах вот этот отдельно взятый медведь, которого взбесил один мой вид, снова размахнулся и стукнул камнем по стеклу!

БУМС!

Брызги стекла засыпали медведя. Он с лёгкостью расправился ещё с парочкой слоёв. Толпа отпрянула и некоторые бросились бежать. Лекси больше не изображала спокойствие и что-то нервно кричала в переговорное устройство.

Белый медведь Уилбор в последний раз замахнулся и стукнул по стеклу.

БЗДЫНЬ!

Сотни осколков – всё, что осталось от стекла, – градом осыпались на пол. Посетители и сотрудники зоопарка с криками бросились врассыпную, но Уилбор промчался мимо, как будто их тут и не было. У него была только одна цель, и сбить его с пути было нельзя.

Уилбор, медведь ростом в двенадцать футов, охотился именно на меня.

Глава 2

В которой выясняется, что Уилбор не оценил запах папиного мыла



Белая слюна стекала из оскаленной пасти Уилбора и капала длинными струйками на тротуар, когда он рванулся вперёд. Я как зачарованный смотрел на него и, наверное, так бы и стоял, пока из меня делали отбивную, но в следующую секунду очнулся и понял, что надо удирать. Я быстро вскочил на ноги, подозревая, что по-хорошему медведь от меня не отстанет. Его внушительные когти, клацнувшие в нескольких сантиметрах от моего лица, только усилили мои подозрения.

Уилбор снова взревел. Люди закричали. И я побежал.

Я пронёсся мимо толпы и услышал собственный голос. Тяжело переводя дыхание, я ещё умудрялся кричать:

– Медведь, медведь, медведь!

Можно подумать, что, кроме меня, никто не заметил внушительного белого зверя, гнавшегося за мной по пятам.

– Медведь, медведь!

Мы пробежали мимо таблички, сообщавшей, что Уилбор – самый старый и крупный медведь, живущий в неволе (про неволю это уже в прошлом).

Я, как в крепость, юркнул за массивный деревянный сарайчик. Уилбор снёс его одной левой, и меня с ног до головы засыпало щепками. Я снова бросился наутёк. Но убежал недалеко. Ногой я задел брошенную тележку с едой, запнулся и кубарем прокатился до скамейки, сплющив по дороге обронённый кем-то хот-дог.

Уилбор перешёл на шаг и не торопился – теперь я в ловушке и никуда от него не денусь (тем более что завтрак сам себя приправил горчицей).

Я сел и замер от ужаса, наблюдая, как медведь приближается, чтобы меня прикончить. На фоне белой шерсти его пустые чёрные глаза пылали яростью.

Минимум три дротика со снотворным покачивались у него в спине, но этот мохнатый верзила их даже не заметил. По обе стороны от него появились двое сотрудников зоопарка в коричневых костюмах. Они стали тихонько подбираться к медведю: один перезаряжал ружье с транквилизатором, другой держал шест с петлёй на конце. Уилбор легко оттолкнул лапой одного из них. Парень отлетел к ближайшему дереву (американский вяз). Другой замер в нерешительности. Уилбор повернулся и заревел на него. Парень убежал, бросив на меня сочувственный и извиняющийся взгляд.

Я взглянул в морду медведю и прочитал собственный приговор. Но в этот момент между мной и ним появилась фигура, заслонившая меня от разъярённого зверя.

Эдвин.

Он уверенно встал перед медведем, который решил, что у него теперь два блюда на завтрак.

– Ты что, спятил? – спросил я, в ужасе представив, что последнее, что увижу в жизни, будет медведь, который закусывает моим другом. Эдвин не обратил на меня внимания и посмотрел на медведя. Уиблор выпрямился и грозно зарычал. Эдвин не ответил и продолжал в упор смотреть на зверя.

Через несколько мгновений глаза Уилбора остекленели, став совершенно бессмысленными. Он слегка покачнулся на задних лапах, а затем с тихим стуком рухнул на тротуар. Сотрудники зоопарка бросились к нему, чтобы оградить потерявшее сознание животное.

Когда Эдвин резко обернулся ко мне и прижал к груди дрожавшую руку, то колени его затряслись. Видимо страх, которого не было ещё секунду назад, всё-таки одолел его.

– Чувак, как ты… это сделал? – заикаясь, спросил я. Голос не подчинялся мне.

– Я… сам не знаю, – ответил он, тряхнув головой, стараясь сбросить оцепенение. – Я… я просто…

Но договорить он не успел, потому что его уже окружили одноклассники. Они похлопывали его по спине, называли героем. Ещё чуть-чуть и они, как баскетбольные фанаты, облили бы его газировкой и стали бы подбрасывать в воздух. Эдвин отнекивался, утверждал, что ему просто повезло и это всё транквилизатор, но никто не обращал внимания, и все продолжали восторгаться им.



Я медленно поднялся на ноги. Длинная тень легла на меня, и я решил, что это родственники Уилбора решили поквитаться за него.

Но взглянув вверх, я увидел хмурое лицо Острого соуса. Ни для кого не секрет, что он меня терпеть не мог.

– Что вы натворили на этот раз, мистер Бельмонт? – сурово спросил он.

– Ничего, – отчаянно оправдывался я. – Вы же не думаете, что я мог стать причиной…

– Уверен, что запах так называемого мыла, который продаёт на развес твой отец, так подействовал на животное, – сказал он, глядя на меня, как на пакет с тухлятиной.

– Эй, я знаю, что мыло моего отца слегка… попахивает, но…

Я осёкся, потому что слова застряли у меня в горле. До сих пор я не задумывался, что же произошло. Я так увлёкся спасением своей жизни, что даже не подумал остановиться и спросить себя: а почему, собственно? Почему медведь выбрал именно меня? Чем я так ему не понравился, что он решил разбить ударопрочное стекло и лично мне сказать об этом. Неужели папино мыло действительно так омерзительно пахнет?



По дороге в школу весь автобус возбуждённо шушукался. Я ни с кем не разговаривал, потому что в этой неразберихе после нападения медведя Эдвин оказался в другом автобусе. Но я слышал, как другие лихорадочно шептали.

– Чуваки, Эдвин – настоящий герой…

– …Прикинь, загипнотизировал медведя!

– Грег – такой отстой… Видел, как сильно медведь хотел его сожрать?

– Он, наверное, решил, что это двойной человеческий чизбургер…

– Я уже загружаю видео с нападением медведя в интернет. Это будет бомба…

– На выходных я обязательно пойду гулять с Эдвином…

Когда мы вернулись в ПУКи, я протолкался сквозь толпу к своему шкафчику. Мне надо было в магазин отца к четырём часам вечера, потому что начиналась моя смена. Работать в Магазине естественных даров и природной органики (который я называл МЕДИПО) было жутко скучно. Сейчас мне больше хотелось найти укромное местечко, лучше бы без медведей и хорошенько всё обдумать.

Одноклассники смотрели на меня как на привидение, когда я проходил мимо. Наверное, так и должно было случиться: школьник погибает нелепой смертью на экскурсии и отныне обречён наводить ужас на привилегированных учеников ПУКов.

Через пару минут я уже торопился к восточному выходу, чтобы поскорее выбраться из школы – не очень приятно, когда на тебя смотрят, как на зомби. Я завернул за угол и тут же натолкнулся на гору мышц.

– Проход закрыт, Жирмонт, – сказало перекачанное тело. – Сначала заплати пошлину.

Жирмонтом меня называли в школе (я был толстым парнем по фамилии Бельмонт). Ещё называли Шарик-Лошарик (потому что я напоминал шар на ножках) и Соусный бочонок (потому что все уверены, что толстые люди жить не могут без соуса, а я и правда его любил).

Широченные плечи, возвышавшиеся надо мной, принадлежали Перри Шарпу, восьмикласснику, которого издали можно было принять за небольшого носорога. На самом деле его звали Перидринкл, но вслух так его назвать мог только самоубийца. Из всех хулиганов школы, он был самым беспощадным. Остальные просто обзывались, ну или таскали за уши, но Перри постоянно совершенствовался в своих издевательствах. Он мог окунуть меня головой в Накладной кубок или нашпиговать мой портфель остро отточенными карандашами остриём вверх, пока я не вижу.

– Ты меня слышал, Жирмонт? – спросил Перри. – Без пошлины прохода нет.

Он ткнул меня увесистым пальцем в плечо, и я чуть не упал, но чудом удержался на ногах. Я хотел ему сказать, что пошлина взимается с импортных или экспортных товаров при международной торговле, и в данном случае это требование не подходит. Что слово, которое он собирался использовать это скорее сбор, что больше похоже на плату за право на въезд. Но ничего этого я не сказал, а просто ответил:

– Ну ладно, я просто не пойду туда…

Перри загоготал:

– Жирмонт, ты, по-моему, не въехал, – сказал он. – Это обязательный взнос, так что заплатишь в любом случае. Ты себе представить не можешь, какие это бабки. Вот посмотришь, что всей выручки вшивого магазина, которым владеет твой чокнутый папаша, не хватит, чтобы заплатить. А значит, тебе придётся платить штраф за неуплату. А это значит, что я изо всех сил стукну тебя по плечу. И только дрогни мне. Тогда я ударю ещё раз. А потом ещё раз. И буду бить так перманентно.

Я поперхнулся, чуть не проглотив свой язык.

– Ты знаешь, что это значит – «перманентно»? – спросил он.

Он задал вопрос с таким видом, как будто это он учился здесь по академической стипендии, а не я. Уточню, на всякий случай:

Пер-ма-нен-тный – повторяющийся постоянно или неопределённо долгий период.

Для Бельмонта нападение медведя в четверг без особых последствий – уже неслыханное везение. Но по закону подлости дважды так повезти не может. Я уже столько лет Бельмонт (тринадцать, если что) и хорошо это усвоил.

Я покорно вздохнул.

Наверное, умереть в пасти медведя было бы быстрее и не так болезненно.

Глава 3

В которой самый мрачный четверг продолжается



Пройдёт время, и я назову этот четверг самым мрачным. Чёрным четвергом уже обозвали другую неприятность: весь биржевой рынок обвалился, вызвав Великую депрессию, – и тут наверняка не обошлось без Бельмонтов.

Покорившись судьбе, я подставил плечо Перри. Быть Бельмонтом – значит принимать все неприятности как должное, какими бы тяжёлыми они не казались. Жизнь несправедлива – это я уже понял. И не мне менять эти вселенские аксиомы. Оставалось только смириться и при этом постараться сохранить хоть чуточку достоинства и самообладания.

Я закрыл глаза и приготовился к боли, но тут же услышал знакомый голос.

– А, вот ты где, Грег!

Я открыл глаза. Между мной и сильно недовольным Перри стоял Эдвин.

– Ты так быстро убежал, – сказал мне лучший друг. – Забыл, что мы договаривались кое о чём. Ну, вспомни. Или ты сейчас занят?

Я покачал головой.

Перри поморщился. На Эдвина ему было наплевать (видимо, единственному в ПУКе), но он предпочитал держаться в стороне от моего друга. Казалось, что он даже побаивается его, хотя хулиган был в два раза крупнее.

– Проехали, – сказал Перри, разворачиваясь. – Ещё встретимся, Грег.

– Спасибо, – сказал я Эдвину, переводя дыхание. – Две неприятности в день – это перебор. Мало того что на меня напало отвратительное мохнатое чудовище с гнилым дыханием и мозгом не больше грецкого ореха, так с утра ещё и медведь пристал.

– Ты такой смешной! – съязвил Эдвин. – Давай я проедусь с тобой до магазина. Сегодня четверг, так что будет надёжнее, если я буду рядом. Наверняка.

Я улыбнулся и кивнул.

– Чтобы меня гризли не сгрызли, – скаламбурил я.

– Неплохо! – рассмеялся Эдвин. – Хотя и притянуто за уши.

Он смеялся не потому, что я смешно пошутил (совсем не смешно), но над тем, что каламбур получился глупый (очень глупый). Мы всегда вместе смеялись над неудачными остротами. Если вы спросите, что нам так нравилось, то я не отвечу, потому что и сам не знаю. В прошлом году на уроках математики мы передавали друг другу записочки с каламбурами, пока наши лица не становились пунцовыми от еле сдерживаемого смеха. Мы даже сговорились, что когда-нибудь внесём в федеральный свод законов США новый закон, требующий, что любой человек, собирающийся плохо пошутить, сначала должен встать на стул и официально объявить, что каламбур плох, подняв указательный палец высоко в воздух.

Самое смешное, что родители Эдвина с их деньгами и властью вполне могли добиться подобного, если бы захотели.

Вдвоём мы вышли из школы и прошли пару кварталов до станции «Кларк/Дивижн». Мы втиснулись в переполненный вагон и нашли пару свободных мест в конце. Я почти всегда ездил в школу и обратно домой и в магазин отца на метро. Они находились далеко друг от друга, но зато на одной ветке, что значительно упрощало задачу. В редкие дни, когда у Эдвина не было дополнительных занятий, он катался со мной.

Вообще-то у него был личный водитель, но по непонятной мне причине он старался как можно реже пользоваться своим положением.

– Приходи ко мне, когда закончишь работать, – сказал Эдвин, когда поезд тронулся. – Я уже рассказал обо всём родителям, и они устраивают вечеринку в честь героического меня. Говорят, даже президент заскочит, чтобы вручить мне медаль Славы… правда, не всем слухам можно верить…

Я рассмеялся.

Эдвин всегда подшучивал над тем, что его считают совершенным, – это был его собственный способ скрывать неловкость. Ему было не по себе от потока восторгов, которым его осыпа́ли учителя и ученики. Однажды он признался, что я единственный, кто понимает его. Остальные либо умерли бы от зависти, а потом от ненависти, либо решили, что он воображала. А я, как он сказал, понимал, что казаться – это ещё не значит быть.

– Взять хоть друзей моих родителей, – сказал он, поясняя свою мысль. – Они все жертвуют на благотворительность: на все эти фонды и прочее. Но они бы не стали этого делать, если бы это не афишировалось. Ну и налоговые льготы, конечно, тоже играют роль… Но, ты подумай, никому из них не придёт в голову зайти в бесплатную столовую и помочь просто так. Общество одобряет их поступки, и хотя они, несомненно, вносят свой вклад, но это же не искренне.

Чем больше я узнавал Эдвина и его родителей, тем лучше понимал, что он имел в виду.

– Думаю, что я пропущу сегодняшнюю вечеринку, – сказал я.

– Да ладно тебе! – Эдвин закатил глаза. – Ты же знаешь, как меня достали эти выскочки из ПУКа. Родители уже заказали диджея и целую тонну лучшей в Чикаго пиццы. Я же знаю, что от пиццы ты не откажешься. Обещаю: медведей в программе не будет.

Я снова рассмеялся. Бесплатная пицца это заманчиво.[1]

– Я подумаю, – сказал я. – Если, конечно, я быстро управлюсь в магазине. Аппетит у меня сегодня зверский.

Теперь Эдвин рассмеялся:

– Неплохо.

– А если серьёзно, что сегодня произошло в зоопарке? – спросил я.

Эдвин перестал улыбаться. Он посмотрел на меня долгим взглядом, а потом уставился в окно. Мимо проносились крыши серых зданий Чикаго. Редкий случай, когда природный блеск его глаз угас.

– Ну, кроме того, что вы с медведем решили поиграть в догонялки, я ничего и не понял, – наконец ответил он. – Я надеялся, что это ты мне объяснишь, как умудрился довести белого медведя до белого каления!

Я недоверчиво потряс головой.

– Ты что, тоже думаешь, что из-за меня…

– Расслабься, – сказал Эдвин, снова улыбаясь. – Шучу. Я слышал, как Острый соус наехал на тебя после. Прямо бесит.

– Ага, – согласился я. – Хотя потом он всё же спросил, как я себя чувствую.

– Да просто прикрывал собственную задницу, – предположил Эдвин. – Чтобы защитить дутый авторитет ПУКов.

– Но как тебе удалось одним взглядом заставить медведя остановиться и отступить?

Эдвин пожал плечами.

– Не знаю, наверное, транквилизаторы вовремя подействовали, – ответил он. – Я знал, что надо что-то сделать. Не мог же я просто стоять и смотреть, как белый медведь вместо рыбы проглотит моего лучшего друга. Я же видел, что ты напуган, но уверен, что стоять и наблюдать, как съедят тебя, было бы гораздо больнее, чем быть съеденным самому.

– Ты сегодня спас мне жизнь, – сказал я. – Дважды.

– Может, и так, – ответил Эдвин.

– Я серьёзно, – перебил я его, – ты сам мог погибнуть! Почти наверняка. И мы оба превратились бы в большую кучку медвежьего навоза.

– Фу… Грег, – сказал Эдвин.

Престарелая дама, сидевшая рядом с нами, гневно посмотрела на меня и отодвинулась подальше от нас. Обычное дело. Чем дольше мы общаемся, тем сквернее становятся наши шутки. Мы всегда смеёмся над тем, в чём другие не видят абсолютно ничего смешного.

– Короче, – сказал я шёпотом, – спасибо!

– Брось. Зачем ещё нужны друзья? – отмахнулся Эдвин. – Как раз для того, чтобы не дать превратить товарищей в медвежьи какашки.

Последнюю фразу он сказал намеренно громче, отчего женщина снова пришла в негодование.

Я старался не хихикать.

– Повезло нам, что медведь вовремя сдристнул, – сказал я.

– Ага, хорошо, что пронесло нас, а не его, – согласился Эдвин.

Теперь мы хохотали в голос, а пожилая дама была вне себя от невоспитанности современной молодёжи.

– Да уж, очень мишуточная ситуация, – добавил я.

Мы постарались выдавить из себя хоть смешинку, но ничего не вышло. Этим наши баттлы и заканчивались. Чей-нибудь каламбур оказывался таким несмешным, что даже притворяться не получалось.

– То есть ты вообще не понимаешь, с чего это медведь так на тебя взъелся? – спросил Эдвин через пару секунд. – Может, ты опять бекон по карманам заныкал?[2]

Я покачал головой, но всё же улыбнулся.

– Нет, но, может быть, – я говорю «может быть», – Острый соус был прав? – предположил я. – Может, медведю, как и всем остальным, просто не понравился запах папиного мыла? Он в последнее время только и делает, что испытывает на мне свои новинки. Папа в последнее время вообще странный какой-то.

– В последнее время, говоришь? – подколол меня Эдвин.

– Ну ладно, более странный, чем обычно, – уточнил я.

– Я думаю, что мыло, чай, ну или ещё что-нибудь вполне могли стать причиной для нападения, – протянул Эдвин задумчиво.

– Вот-вот, но это же тупо? – продолжил я. – Но, опять же, как медведь мог вот так запросто взять камень и раздолбать стекло…

Тут мне вспомнилось, что некоторые утверждают, что животные способны видеть истинную сущность человеческой души. Вроде теории о том, что собаки распознают социопатов или чуют зло в, казалось бы, приятных людях. Если это так, то, может, я должен стать каким-нибудь больным на голову маньяком, коллекционирующим отрубленные большие пальцы, чтобы потом построить из них масштабную копию Хьюстона и назвать её Пальцстон.

– Эй, – вдруг озорно воскликнул Эдвин. – Спорим, что, даже удирая от медведя, ты нашёл время, чтобы опознать все деревья, мимо которых пробегал? Признавайся. Ведь я прав?..

Я отчаянно замахал головой, стараясь доказать, что никто не думает о таких глупостях, когда спасает свою шкуру. Но он подтолкнул меня локтем, намекая, что, в отличие от остальных сверстников, понимает и одобряет меня.

– Ну да, – сдался я, стараясь быть серьёзным. – Могу даже сказать, что стенд, который Уилбор разнёс в щепки, был сделан из атлантического белого кедра.

Эдвин закатился смехом и покачал головой.

– Тебя не переделаешь, – сказал он.

Я пожал плечами. Поезд как раз подъехал к моей станции.

– Спасибо, – сказал я. – В смысле за всё сегодняшнее.

Эдвин тоже пожал плечами и усмехнулся.

– Не забудь прийти сегодня вечером, – напомнил он. – Вечеринка будет часов до девяти – десяти. Медведей, даже плюшевых, не будет.

Я хихикнул и кивнул ему напоследок, когда двери закрылись.

Пару минут спустя я почти подходил к МЕДИПО, но всё ещё не мог забыть безжалостные, налитые ненавистью глаза медведя в тот момент, когда он собирался разорвать меня. Я пытался отвлечься и называл деревья, которые встречались мне на пути (хотя я проделывал это уже сотни раз):

Клён ясенелистный

Адиантум

Сассафрас

Ясень пенсильванский

Клён ясенелистный со злобной птичкой, слетающей с ветки

Злобная птичка, летящая мне прямо в лицо

Я увильнул и бросился бежать. Птичка едва не пробила мне щёку крошечным клювом. Я решил, что это ещё одна четверговая неприятность, но птица яростно заверещала и, сделав круг, снова спикировала на меня. Прохожие поспешно отступали в сторону, когда я проносился мимо, бешено размахивая руками над головой.

Да что вообще происходит?!

Когда до магазина осталось совсем чуть-чуть, птичка отстала. Но когда я входил в магазин, то всерьёз задумался, а не вхожу ли я в проклятую пещеру, где отменные раздражители для медведей и птиц притворяются обычным мылом и чаем. Или, может быть, происходит что-то совсем уж непонятное, невообразимое и безумное?

– Что случилось? – спросил мистер Ольсен из-за стойки.

– Меня только что пыталась заклевать птица! – сказал я, еле переводя дыхание и направляясь в заднюю комнату. – Ну и денёк!

– Так четверг же, – заметил мистер Ольсен.

Кроме меня и папы в магазине работает мистер Ольсен, и работает он достаточно давно, чтобы знать о семейном проклятии. Мне кажется, что вряд ли он всерьёз верит в него, но каждый раз подкалывает по этому поводу.

Я сердито посмотрел на него и ушёл в маленькую комнату за стойкой.

Магазин естественных даров и природной органики был крошечным закутком в Линкольн-парке, где живут большинство из наших состоятельных и зазожных клиентов. Он был не больше школьного кабинета и до краёв забит полками с ручным мылом, тониками и прочими здоровыми товарами. Корзины с пророщенными зёрнами и прочими земляными товарами выстроились вдоль стен. Нельзя сказать, что покупатели ломились к нам толпой, но пара-тройка посетителей всегда была. Так что втроём мы вполне справлялись. Даже когда отец уезжал.

Я бросил рюкзак в офисе и надел фартук, прежде чем сменить мистера Ольсена за кассовым аппаратом.

– Мне казалось, что нападения медведя в зоопарке вполне достаточно для четверга, – сказал я, повязывая фартук.

– Ты о чём? – спросил он.

Мистеру Ольсену было под пятьдесят или за пятьдесят, и он всегда носил нелепый старомодный костюм. У него была ухоженная борода с проседью, и он был другом нашей семьи с тех пор, как я родился. Кажется, мистер Ольсен даже произносил последнее слово на маминых похоронах, но я был слишком мал и не помню этого. Пока я рассказывал ему о происшествии в зоопарке, глаза его становились всё шире и шире, но ни естественного ужаса или удивления заметно не было. Мне казалось, что он даже ожидал услышать что-то в этом роде. Как будто такое происходит каждый день. Нет, ну правда, что особенного в том, что медведю вздумалось напасть на ребёнка в зоопарке.

– Ничего особенного, Грег, – сказал он наконец. – Слабаки вы нынче. Случись такое в моём детстве, я бы одолел этого медведя, снял с него шкуру и постелил вместо ковра.

Я кивнул, слабо улыбаясь. Мистер Ольсен – неплохой дядька, когда с ним познакомишься поближе, но вообще-то он был жутким занудой. Вечно ныл про то, как прогнил современный мир. Вот почему они с моим отцом подружились. Они так поклонялись всякому старью, что можно было решить, что их личных богов так и зовут – Рукодел и Ретроград: два таких божка, живущих где-нибудь на облачке и постоянно препирающихся.

Трудно поверить, но у моего отца не было даже сотового. И у меня тоже. Как только я заговаривал об этом, он всегда придумывал отговорки: от них развивается рак мозга, вредно для глаз, дети нынче оторваны от земли и окружающей жизни. Они слишком дорогие. Телефон дядюшки Мелвина взорвался ночью, когда заряжался, и спалил весь дом. (В четверг, конечно же). Ты до тринадцати лет дожил без него и ничего. У меня и электронная почта-то была только потому, что в ПУКах был компьютерный класс, а в публичных библиотеках Чикаго бесплатный доступ в интернет.

Я пытался объяснить отцу, что наш магазин может заработать гораздо больше, если у нас появится хотя бы подобие сайта. Но он упёрся и ни в какую. Я к чему: дозвониться до отца, когда он уезжал, было практически невозможно. Он просто растворялся в неизвестности. И поэтому, скорее всего, он узнает, что чуть не лишился единственного сына только завтра утром, когда вернётся из Норвегии. Ничего не поделаешь – придётся ждать. Интересно, он так же странно отреагирует на эту новость, как и мистер Ольсен.

Когда вечером я закрыл магазин, то не пошёл на вечеринку к Эдвину, мы оба знали, что так и будет. Нет, я, конечно, не против поиграть в видеоигры, посмотреть фильм или поплавать в бассейне на крыше и всё в таком духе, но шахматы, каламбуры, разговоры об астрономии или космическом мусоре куда интереснее. А если поблизости тусуются друзья Эдвина, то нечего и думать об этом – им это всё кажется жутко скучным. Ну, конечно, лучше трепаться о том, какую роскошную машину им подарят на шестнадцатилетие, или хвастаться количеством подписчиков в Инстраграме.

Те, кому кажется странным, что такой человек, как Эдвин, считает именно меня своим лучшим другом, просто его совсем не знают. Стоит только вспомнить, как мы с ним познакомились.

Я пришёл в ПУКи три года назад. До пятого класса я учился в Чикагской общеобразовательной школе, но папа настоял, чтобы я сдал Тест на умение преодолевать основные системные трудности (ТУПОСТь), специально разработанный для учеников частных школ. После того как я набрал достаточно баллов и выиграл полную стипендию в ПУКе, я был в восторге от того, что буду учиться в крутой частной школе, где меня никто не знает. Можно было начать всё сначала, потому что в прошлой школе у меня не задалось с друзьями. Мне казалось, что частная школа битком набита вежливыми учениками в курточках, с шахматными досками под мышкой. Правда, оказалось, что в ПУКах шахматы любят не больше, чем в обычной школе. И вообще, выяснилось, что мои ожидания (кроме курточек) не оправдались: ученики частной школы были такими же (а может, и гораздо хуже) грубиянами, что и ученики простых школ, только на свой лад.

Когда я впервые увидел Эдвина, он истекал кровью.

Он шёл по коридору с головы до ног пропитанный кровью, как будто его макнули в ведро на скотобойне. И вид у него был ошарашенный. Какая-то девчонка при виде его завопила и грохнулась в обморок. «Зомби!» – решил я.

Но тут до меня дошло, что это не его кровь. Вообще не кровь. Потом я узнал, что школьный театр широко известен узкому кругу любителей за постановку вычурных, дорогих и неоднозначных пьес. Даже «Чикаго ридер» и «Тайм-аут Чикаго» иногда писали отзывы на их постановки. В конце концов, не многие школы тратили по десять тысяч баксов на музыкальные постановки классических фильмов типа «Взвода» или «Звёздных войн». За год Эдвин появлялся как минимум в одной школьной пьесе. В тот момент они как раз работали над постановкой старого ужастика «Зловещие мертвецы». Главным приколом было забрызгать первые ряды зрителей бутафорской кровью, как делали на Бродвее в Нью-Йорке. Зрителям даже сказали надеть всё белое для максимального эффекта. Короче, где-то в середине репетиции один из разбрызгивателей вышел из строя и залил Эдвина с ног до головы, а он играл главного персонажа по имени Эш.

После того как в коридоре стихли дикие вопли, Эдвин спокойным голосом сказал:

– М-да, такие здоровые прыщи я больше выдавливать не буду.

Ученики, которые оставались в холле (а не убежали с дикими криками, когда он появился перед ними в образе жертвы кровавого маньяка), чуть не лопнули от смеха.

– Кто махнётся со мной футболками? – спросил Эдвин. – Не могу же я вернуться на репетицию в таком виде.

До сих пор не знаю, что меня толкнуло на следующий шаг, но я снял футболку и протянул ему. И, надо сказать, это был смелый поступок. Мало того что у меня кругленькое брюшко, так ещё и самая волосатая среди шестиклассников спина. Для того, кто пытается произвести хорошее впечатление в первый день в школе, глупее поступка не придумаешь. Остальные захихикали, а Эдвин не отказался и взял футболку.

– А ты норм, – сказал он с явным облегчением. – Но, боюсь, мою футболку, ты вряд ли наденешь.

– Не проблема, – ответил я, расстёгивая рюкзак. – У меня есть запасная.

Эдвин удивлённо приподнял бровь.

– У меня за столом всё из рук валится[3], – пояснил я.

Когда Эдвин увидел, что я всерьёз достал запасную футболку из рюкзака, то чуть не подавился от смеха. Он никак не мог остановиться, и я даже испугался за его самочувствие. Отсмеявшись, он практически силой заставил меня прийти к нему в гости поиграть в компьютерные игры и поесть пиццы. Он сказал, что просто обязан познакомиться с парнем, у которого всегда есть запасная футболка. Я не был уверен, что тут нет подвоха, но всё же согласился.

Вскоре выяснилось, что мы оба любим шахматы, тупые каналы на YouTube, астрономию, а больше всего остального – ужасные каламбуры. С кем ещё можно было сначала хохотать над неожиданно смешным телешоу, а потом играть в шахматы и обсуждать такие невероятно интересные вещи как: погибнет ли человечество от растущего количества мусора на орбите (я: «Наверняка»; Эдвин: «Да ну, уж как-нибудь мы решим эту проблему»).

И совсем скоро я понял, каким невероятно классным он был – возможно, самым классным школьником из всех, кого я встречал. За три года я ни разу не видел, чтобы он хоть с кем-нибудь обошёлся жестоко. Он всегда отдавал всю мелочь, которую находил в карманах, бездомным, которые попадались нам на улицах или в метро.