Мне нечего было ответить. Элисон невидящим взглядом уставилась на журнальный столик.

Вскоре вернулась Карен, встала перед нами на колени и повторила:

– Запись не очень хорошая.

Карен нажала кнопку воспроизведения. Мы с Элисон склонились над крохотным экраном айфона одной из старых моделей.

Сначала мы увидели крышу нашей «Хонды Одиссей». Затем подбородок, ноздри и козырек бейсболки Карен – как будто она делала селфи с необычного ракурса. Потом телефон повернули и максимально приблизили треснувшую обивку на изношенном кожаном сиденье нашего минивэна. Звук, как она и предупреждала, практически отсутствовал – лишь какой-то скрежет и хлюпанье.

Очевидно, сначала Карен держала телефон где-то внизу, может на коленях, может сбоку. Но потом немного осмелела. Картинка сместилась в сторону окна со стороны пассажирского сиденья, и мы увидели тонкую полоску травы вдоль росших на обочине дороги молодых сосенок.

– Сейчас вы одного из них увидите.

На экране действительно мелькнул мужчина. Темные густые волосы. Черная нестриженая борода. Белый.

– Стоп, останови, – сказал я.

– Потерпи, – ответила Карен, – чуть позже будет кадр получше.

В окне показалась макушка белокурой головки. Меня как будто ударили под дых – я понял, что это был мой сын.

– Это Сэм, – сказала Карен, – они забирали детей по одному. Первым его.

– Они принуждали их силой или… – спросила Элисон.

– Это же дети, Эли. Они всегда делают то, что им велят.

– Но близнецы хоть спросили у тебя разрешения?

– Эти люди велели мне ничего не говорить. Ни слова. Все время. Они ставили на то, что все, включая детей, будут уверены, что их забрала ты. Подожди, сейчас одного из них можно будет разглядеть получше.

В нужный момент, когда в окне показался один из похитителей, Карен нажала на паузу. Мы по очереди склонились над телефоном, чтобы его рассмотреть. Хорошо виден был лишь силуэт, но он немного повернулся в сторону машины, дав тем самым возможность составить о нем хоть какое-то представление. Я бы сказал, что ему лет тридцать пять – хотя определить это было трудно из-за густой бороды. На лице более-менее явственно можно было увидеть только большой крючковатый нос и глаза цвета крепкого кофе – темно-карие, почти черные, как у акулы, со зрачками, которые почти сливались с радужной оболочкой.

Душ великолепен, и я задерживаюсь под струями воды, позволяя им смыть из моей памяти картины, увиденные мною в том файле. Я хочу снова позвонить детям. Хочу убедиться, что с ними всё в порядке – несмотря на то что я уже сделала это, несмотря на то что они считают подобное поведение паранойей. Выхожу из душа, вытираюсь, беру халат – мягкий и пушистый – и сую ноги в новенькие чистые тапочки. Все это ощущается как невиданная прежде роскошь. Я понимаю, как можно привыкнуть к такому.

– Я про себя называла его Алекси, просто чтобы хоть как-то назвать, – произнесла Карен, – при мне они друг к другу по имени не обращались.

Когда мы насмотрелись на застывший кадр, она включила запись дальше.

– Эммы здесь не видно, хотя они забрали ее примерно в этот момент, – прокомментировала Карен. – После чего второй, которого я назвала Борисом, подошел, чтобы закрыть дверцу минивэна. Здесь его видно лучше всего.

Она снова нажала на паузу, но на этот раз промахнулась и потом пару раз подряд отмотала назад, пока не нашла нужный кадр. После чего опять передала телефон нам.

Борис очень напоминал Алекси, но при этом был немного ниже и массивнее. Еще более орлиный нос, но те же самые черные глаза. Мне показалось, что они братья.

Карен включила запись дальше. Вскоре Борис ушел, и она стала снимать немного увереннее, приподняла телефон над приборной доской и запечатлела верхнюю часть белого, без окон фургона, который нам описывал Сэм.

В этот момент восстановился звук, но толку от него все равно было мало. Слышно было лишь частое дыхание Карен и приглушенный звук двигателя по ту сторону ветрового стекла. Фургон снялся с места и уехал, и она подняла телефон еще выше, благодаря чему мы увидели его полностью, от крыши до колес, хотя к тому моменту он уже скрывался вдали.

– Я пыталась разглядеть номер при замедленном воспроизведении, но он на записи слишком смазанный, – сказала Карен.

– Они наверняка украдены, если не минивэн, так номера, – предположила Элисон.

Вскоре после этого запись подошла к концу – она длилась каких-то пару минут. Мы посмотрели ее еще раз. Большую часть месяца я провел, представляя себе этот момент – как моих детей увозят прочь бородатые преступники. Эта сцена на записи выглядела, с одной стороны, обыденной – дети просто выходят из минивэна, а с другой, гораздо более зловещей из-за выражения черных глаз этих людей.

– Ты говорила, у них акцент, – произнес я, – какой конкретно, не можешь сказать?

– Мне показалось… я, конечно, могу ошибаться, но как будто турецкий. По крайней мере, говорили они как Джастина.

Элисон резко повернула голову в мою сторону. Неужели интуиция, как всегда, ее не подвела? Может, Джастина и правда пыталась меня соблазнить? И если так, то в тот день, когда Дженни увидела девушку в кожаной куртке, может быть, она следила за Дженни?

В то мгновение я впервые понял, какую ошибку мы совершили, позволив Джастине уехать. Ее надо было держать поблизости, наблюдать за ней. Но мы отпустили ее на все четыре стороны – предоставив возможность избежать вопросов, которые возникли бы, если бы она попросту исчезла, – и, видимо, сделали то, к чему она как раз и стремилась.

– У меня было достаточно времени обо всем подумать, – продолжала Карен, – и я пришла к выводу, что они каким-то образом связаны с Джастиной. Они, похоже, знали то же, что и она, – где взять ключи и когда «Хонда» должна быть у школы.

– Но почему ты нам ничего не сказала? – спросила Элисон. – Через два дня после случившегося мы были здесь, в этом самом доме, места себе не находили…

– Потому что они мне запретили. Я никому ничего не сказала. Даже Марку. Похитители сказали, что вернут детей целыми и невредимыми только в том случае, если я выполню все их инструкции. И ни в чем не признаюсь. Это были первые их слова, и они повторили их, уезжая: «Ничего не говори. Ничего не говори».

Глава 68

Как только стало ясно, что Карен больше не может рассказать ничего нового – и что Элисон собирается заставить ее повторить рассказ раза три-четыре, – я сунул связку ключей обратно в карман и сказал, что уезжаю.

Нужно было возобновлять заседание. Перерыв в работе был объявлен до часа дня. Если судья явится на четверть часа позже, ничего страшного не будет, но задерживаться дольше я не хотел.

По дороге я прокручивал в голове запись и обдумывал рассказ Карен. В определенном смысле ее исповедь – как и возможная связь Джастины с преступниками – никак не меняла положения, в котором мы оказались. То, что Эмму держат у себя какие-то негодяи, то, что у них бороды и акцент, мы знали и без нее. Карен лишь добавила несколько деталей, например что акцент был, скорее всего, турецкий.

К тому же мы получили еще одно доказательство того, что похитители хорошо подготовились и действуют организованно и эффективно. Достаточно было посмотреть, как они двигаются: каждое действие выверено, ничего лишнего.

А еще эти черные глаза. Люди с такими глазами вполне могли выстрелить Герберту Трифту сначала в спину, а потом в голову, изуродовать труп и прислать мне по почте палец. Люди с такими глазами могли сделать все самое страшное, что было доступно моему воображению, и гораздо страшнее.

Я поставил себя на место Карен и представил, как эти сволочи с акульими глазами входят ко мне в дом и приказывают похитить племянника с племянницей, в противном случае угрожая убить сестру. Как бы я поступил в подобной ситуации?

Вполне возможно, точно так же, как она. Скорее всего, сказал бы родителям. Нет, наверняка бы сказал. Самым эгоистичным образом решил бы как можно быстрее избавиться от груза этой тайны.

Иными словами, Карен просто сделала то же, что и я – или другой здравомыслящий человек, – будь у меня только два варианта: один ужасный, второй еще хуже. Игнорировать их требования не представлялось возможным. Такие люди, отдавая приказы, требуют абсолютного подчинения.

Мой телефон жужжит, и я хватаю его. Номер, высветившийся на экране, с первого взгляда кажется знакомым – не по предыдущему ли звонку Майка Люстига? Я принимаю звонок и говорю:

– Алло? – Ответом мне служит мертвая тишина, потом треск статики, и мои защиты мгновенно включаются снова. – Майк?

– Майк? – переспрашивает голос на другом конце линии, и я замираю. Я забываю, как двигаться, хотя мне ужасно хочется отшвырнуть телефон прочь, как будто я случайно взяла в руки паука. – Кто такой Майк? Ты изменяешь мне, Джина? Я накажу тебя за это.

Я закрываю глаза, потом открываю снова, потому что не хочу быть запертой в темноте наедине с ним: Мэлвином Ройялом, серийным убийцей, бывшим мужем, отцом моих детей. Сама того не осознавая, я опускаюсь на край кровати; у меня просто нет сейчас сил стоять. Невидящим взглядом смотрю на стену приятного светло-желтого цвета, на вставленную в рамку репродукцию картины Моне с изображением мирного сада, но перед глазами у меня разбитые кирпичи и зияющая черная пасть на том месте, где прежде была стена. Расколотая оболочка гаража на две машины, в котором Мэлвин устроил мастерскую.

Запах смерти и разложения, металла и ужаса.

Покачивающееся тело висит в проволочной петле лебедки.

У меня возникает неожиданное кошмарное ощущение того, что мертвая сестра Сэма сейчас находится позади меня, нависает надо мной. Этот призрак был создан Мэлвином, но преследует почему-то меня.

Ледяное бессилие у меня внутри мгновенно тает, захлестывая меня потоком обжигающей кровавой ярости. Руки у меня трясутся, и я крепче сжимаю телефон.

– Где ты, Мэлвин? Ну же, скажи мне! Ты ведь не боишься меня, верно?

Я инстинктивно знаю, как ненавистна ему сама эта мысль, и, конечно же, мои слова немедленно вызывают отклик – который он в первую секунду даже не может контролировать.

– Тебя? – рявкает Мэлвин и смеется с таким презрением, что мне кажется, будто по моей коже провели ножом. Но сейчас моя шкура намного толще, чем когда-то, и этот нож не в силах прорезать ее до крови. – Нет, Джина, я не боюсь ни тебя, ни твоего жалкого дружка Сэма. Кстати, как погода в Джорджии?

Джина, не Гвен. Он всегда будет называть меня так.

– Довольно славная, – спокойно отвечаю я. – А каково прятаться, словно загнанная в угол крыса?

– О нет, я не прячусь, милая. – В его тоне звучит что-то странное. Слегка пугающее. – Такой человек, как я, не станет скрываться в темноте. Такой человек, как я, управляет темнотой. А у тебя за окнами сейчас очень темно. Я смотрю на теплый квадрат света в них. Если ты выключишь свет, то увидишь меня. Отдерни шторы, Джина, и присмотрись как следует.

Моя свободная рука по собственной воле комкает покрывало в кулаке – жестокость, которой не заслуживает эта милая комната, – и я делаю глубокий медленный вдох, ощущая слабый запах лаванды.

– Черта с два, – отвечаю. – Потому что ты – поганый лжец. Тебя здесь нет. Ты понятия не имеешь, где я.

– Так докажи это. Подойди и выгляни.

– Отвянь и не трахай мне мозги, Мэлвин. Тебя здесь нет. Если б ты был здесь, то уже стучался бы в мою дверь.

Я вскакиваю на ноги, потому что в этот самый момент раздается стук. Короткий. Три удара в дверь номера.

Я обрываю звонок, роняю телефон и кидаюсь к двери своей спальни.

– Сэм! Не открывай!

Выхватываю пистолет из наплечной кобуры, висящей на спинке кресла, и Сэм, уже взявшийся за дверной засов, медлит. Я делаю рывок и прижимаюсь спиной к стене. Мое сердце колотится, и хотя я не верю, что Мэлвин настолько вездесущ, как пытается меня убедить, совпадение по времени получается чересчур зловещим. Стараюсь успокоить себя, потом киваю Сэму. Я наготове, но пистолет держу в опущенной руке, направив дуло в пол.

Сэм отпирает дверь и быстро отступает назад, и я вижу милую хозяйку гостиницы в синем сари, стоящую в дверях с улыбкой на лице. Вот и еще одно преимущество того, что я держу пистолет опущенным: успеваю быстро сунуть его в карман халата, прежде чем она переводит взгляд на меня.

– Прошу прощения, я пришла забрать ваши вещи…

Я совсем забыла про стирку и теперь чувствую себя невероятно глупо. Ощущая одновременно холод и жар, иду в спальню и сгребаю свою сброшенную одежду в кучу. Сэм сует мои вещи в пакет вместе со своими и протягивает этот пакет Аише. Та кивает, улыбается и идет прочь. Когда Сэм уже собирается закрыть дверь, женщина оборачивается.

– Ах да, подождите, сэр, – говорит она и отходит в сторону. В коридоре стоит ее дочь с серебряным подносом в руках. – Ваши сконы.

– Извините, что задержались так долго, – произносит девочка. – Надеюсь, вам понравится.

Сконы выглядят вкусными, я говорю об этом девочке и благодарю ее, взяв у нее поднос. Когда Сэм подходит, чтобы закрыть дверь, я вздрагиваю.

– Извини, – говорю. – Я на нервах.

Сердце у меня неистово колотится, руки трясутся. Мэлвин впрыснул мне в кровь яд, будто его звонок был змеиным укусом.

– Да, я понял, – отзывается Сэм и берет хлебец с подноса, который я держу обеими руками. Естественно, он видит, что руки у меня дрожат. – В чем дело?

Но больше всего в преступниках на записи меня поразило другое. Они не испытывали никаких эмоций по поводу того, что делали. Они могли вытаскивать из той машины все, что угодно, – груз кирпичей, партию украденных компьютеров, двух маленьких детей. Они не видели разницы. Они были профессионалами и просто делали свою работу.

В связи с этим вновь возникал вопрос, на который и сейчас, после трех недель страшных испытаний, у меня не было ответа: на кого они работают?

Не знаю почему, но я сомневался, что это Джастина. Да, с помощью нее можно было к нам подобраться. Не исключено, что она знала братьев, еще когда жила в Турции. Но за этим обязательно должен стоять и кто-то еще. Ее родители? Я их никогда не видел. Она рассказывала, что ее отец преподает в университете? Или это всего лишь легенда? Могли они на самом деле быть как-то причастны к организованной преступности?

Но потом мне вспомнился голос, который я услышал в первый вечер, когда он сказал, что дети у него, и потребовал следовать его инструкциям. Его намеренно приглушили, но даже сквозь фильтры было слышно, что это не турок. Со мной говорил американец.

Именно он отдавал распоряжения Алекси, Борису, Джастине и всем остальным. И мы до сих пор понятия не имели ни кто он, ни чего хочет добиться, пытаясь повлиять на исход дела.

В 13.08 я припарковался на стоянке за зданием суда. Бена Гарднера у служебного входа не было, поэтому я, проходя через рамку металлодетектора, кивнул другому охраннику. Потом направился к лифту (совершенно пустому) и поднялся на четвертый этаж (тоже пустой). По всей видимости, те, кого еще интересовал исход этого дела, собрались в двух залах суда и ждали меня.

Я размашистым шагом направился в свой кабинет, но в приемной меня окликнула миссис Смит.

– Мистер Сэмпсон!

– Здравствуйте, миссис Смит, – бросил я на ходу.

Но вынужден был остановиться, когда она сказала:

– Прошу прощения за беспокойство, но тут для вас кое-что принесли. Мне показалось, это важно.

Она встала и протянула мне коричневый конверт. Я прищурился, пытаясь понять, от кого он, и увидел до боли знакомые печатные буквы:



СУДЬЕ СКОТТУ СЭМПСОНУ

СТРОГО КОНФИДЕНЦИАЛЬНО, ЛИЧНО В РУКИ.

ОТКРЫТЬ НЕЗАМЕДЛИТЕЛЬНО.



– Спасибо, – выдавил из себя я.

Конверт был закрыт, но не запечатан, клапан удерживала лишь металлическая скрепка. Сняв ее, я вытащил тонкую пачку бумаг, к которой прилагалась короткая записка:



В ПОНЕДЕЛЬНИК С УТРА ПЕРВЫМ ДЕЛОМ ОТПРАВИШЬ ЭТО В СЕКРЕТАРИАТ СУДА. КАК ТОЛЬКО ДОКУМЕНТ ПРОЙДЕТ РЕГИСТРАЦИЮ, ТВОЯ ДОЧЬ БУДЕТ ДОСТАВЛЕНА ЦЕЛОЙ И НЕВРЕДИМОЙ В БЕЗОПАСНОЕ МЕСТО. ПОДРОБНОСТИ СООБЩИМ ПОЗЖЕ.



Я приподнял приклеенную к первой странице записку и посмотрел на документ. Это был написанный за меня вердикт. Бегло пробежав документ глазами, я обнаружил, что он грамотно составлен: его явно готовил человек с юридическим образованием и знакомый с материалами дела. Сначала были перечислены установленные фактические обстоятельства, потом следовало решение в пользу «АпотеГен».

Вот оно что. Значит, это все-таки было затеяно ради победы «АпотеГен». Но что-то не сходилось. Если за этим с самого начала стоял Барнаби Робертс или другой представитель «АпотеГен», зачем было принуждать меня выносить предварительный судебный запрет? Адвокатам было куда легче подать ходатайство об отклонении иска, чтобы я под давлением его удовлетворил. Кошмар закончился бы через несколько дней, акционеры «АпотеГен» не потерпели бы миллиардных убытков, а его президент избежал бы геморроя продолжительностью чуть ли не в месяц.

Я заглянул на последнюю страницу. Там не хватало только моей подписи.

– Когда принесли конверт? – спросил я.

– Кто-то подсунул его под дверь во время обеденного перерыва, – ответила миссис Смит.

Я не хочу пока что говорить ему, поэтому сгружаю поднос на другой, свободный столик, качаю головой и возвращаюсь в спальню. Вкладываю пистолет в кобуру, выключаю свет в спальне и после секундного колебания подхожу к окну и отодвигаю занавеску – чуть-чуть, только чтобы выглянуть.

На первом этаже находится веранда с круглыми деревянными столиками, вокруг которых в строгом порядке расставлены стулья. Зонты над столиками сложены. За ступенями веранды начинается лужайка, тянущаяся вниз по склону холма до зарослей невысокого кустарника, дальше темнеют лес и горные склоны. Красивое место.

Внизу нет никого. Ни единой души.

Я возвращаюсь к кровати, и в этот момент телефон снова жужжит. На этот раз я принимаю звонок и ничего не говорю. Молчание тянется, и наконец Мэлвин говорит:

– Я заставил тебя выглянуть в окно.

– Я не боюсь тебя, убийца поганый, – отвечаю я ему. – Отвали.

Он вешает трубку. Я чувствую, что Сэм стоит возле моей двери, но ни о чем не спрашивает, и я объясняю, не поднимая головы:

– Это был он. Извини. Я позволила ему втянуть меня в его игры. Больше этого не повторится.

– Эй… – Я наконец поднимаю глаза и вижу на лице Сэма напряжение, но и сочувствие тоже. Обеспокоенность. – Все это не твоя вина, Гвен. И никогда не была твоей. Помни это.

Я киваю, однако в моем согласии нет искренности. У меня была уникальная возможность остановить этого монстра – в течение многих лет. Невозможно не чувствовать это. Знать в глубине души, что на мне тоже лежит часть этой вины, – даже если б только я одна так считала.

– Он заявил, будто находится здесь, – говорю. – Снаружи. И когда я услышала стук…

– Просто не вовремя, – отзывается Сэм. – Как и всё в нашей жизни. Где он раздобыл твой номер?

Делаю глубокий вдох и качаю головой. Я не знаю этого, но могу предположить. «Авессалом». Полиция Джорджии затребовала номера наших сотовых телефонов. Эта информация осела где-то в системе, и «Авессалом», вероятно, ждал этих отчетов. «Он знает, что мы в Джорджии, – думаю я, и мой пульс снова начинает частить. – Мы не можем оставаться здесь. Мы должны бежать».

Но это шепчет во мне прежняя Джина. Хватит с меня бегства. Я вышла на охоту.

Я говорю Сэму, что Мэлвин знает о том, что мы в Джорджии – не могу этого не сказать, – и чувствую, как тяжесть, лежащая на моих плечах, слегка ослабевает, когда Сэм просто пожимает плечами.

– Этого стоило ожидать. Мы, можно сказать, зажгли большой сигнальный огонь в той хижине. Но он не знает, где мы конкретно. Ты права: он просто втянул тебя в свои игры.

– Так нам уехать отсюда?

– А ты хочешь уехать? – Я молча качаю головой. – Тогда сегодня ночью нам нужно как следует выспаться.

Сэм входит в комнату, но почти сразу останавливается и прислоняется к косяку. Мы тщательно соблюдаем дистанцию – оба; слишком хорошо осознаём, как опасно минное поле памяти, обмана и скорбного кровавого прошлого.

Но это не значит, что желание ступить на это минное поле ненастоящее. Я чувствую между нами притяжение, медленное и равномерное, постоянное напряжение, которое мы приглушаем до тихого гула – ради безопасности. Мы можем спать рядом, но мы не спим друг с другом. Я знаю, что оба мы в какой-то степени думаем об этом, особенно здесь, в спокойном славном месте, когда на нас только халаты, которые так легко снять…

Однако моя решимость колеблется, а во рту у меня пересыхает от мысли о том, что сильное влечение, которое я испытываю к нему, – просто искаженная реакция на голос Мэлвина. Я хочу уюта. Я жажду безопасности. И я знаю, что искать всего этого в объятиях другого мужчины – даже Сэма – опасно. Мне нужно найти безопасность внутри себя самой.

Сэм, вероятно, не занимается таким углубленным самоанализом, однако и не делает шагов мне навстречу. Он остается в безопасности по свою сторону границы.

– В этих квитанциях все-таки может найтись что-нибудь, – говорит Сэм, и мне кажется, что он делает это просто для того, чтобы сказать хоть что-нибудь и разбить молчание. – Кое-какие купленные им товары выглядят как-то не так. Мы ведь не видели в доме толстых цепей, верно? И ни одной пилы тоже.

Для домика в глуши это не столь уж необычные приобретения, но все же Сэм прав. Ничего этого мы не видели – по крайней мере, в хижине. И думаю, что Майк Люстиг упомянул бы об этом, если б нашел их в остатках подвала.

– Ты думаешь, он покупал их для кого-то еще?

– Я думаю, что это может оказаться началом длинной нити, которую мы сможем размотать. Правильно?

Я киваю. Неожиданно меня озаряет, и я встаю и иду к рабочему столу. Сэм следует за мной и стоит рядом, пока я быстро пролистываю квитанции, ища самую безобидную вещь из всех.

Бумажные полотенца. Туалетная бумага. Массовая закупка в одном и том же интернет-заказе вместе с другими хозяйственными товарами – такими, как освежитель воздуха и одноразовые тарелки, в количествах, которые обычно требуются для многолюдных мероприятий. Даже не знаю, почему это привлекло мое внимание.

В течение секунды я смотрю на этот чек, не вполне понимая, что увидела в нем. Вероятно, ничего. Люди часто покупают товары в больших объемах. Одноразовые тарелки расходуются влёт. Так почему же меня это тревожит?

– Вот как?

Я слегка улыбнулся – в первый раз за месяц по-настоящему, искренне. Это был невероятный сдвиг.

Я чувствовал себя так, будто пытался догнать лидера марафонской гонки на двадцать пять миль, но все время отставал от него буквально на несколько шагов. А потом парень, за которым я гнался, вдруг наступил на шнурки своих кроссовок и зарылся носом в асфальт.

Наконец похитители совершили свой первый промах.



Две камеры видеонаблюдения, установленные у входа в мой офис, были замаскированы под светильники по обе стороны от двери, и до настоящего момента я задавался вопросом, так уж ли эффективен этот камуфляж.

Но теперь я мог со всей ответственностью заявить, что свое дело он сделал. Ведь кто бы ни подсунул под дверь этот конверт, он либо не заметил их, либо упустил из виду возможность, что там могут скрываться камеры.

Изображение с объективов передавалось на компьютер моего референта. Запись хранилась на жестком диске какое-то время, а потом стиралась. Может, через неделю, может, через месяц, но уж точно не раньше, чем через час.

Чтобы увидеть, кто принес конверт, мне оставалось лишь попросить Джереми запустить нужную программу. Из всего персонала он единственный умел ею пользоваться. В принципе, я бы мог справиться и сам, но, к сожалению, не знал пароля.

Стало быть, без него не обойтись. Но в последние две недели в отношении меня он демонстрировал только холодность, если не враждебность. Трудно было его винить.

В приемную вошел сотрудник службы безопасности, полагая, что я вот-вот надену мантию и продолжу спектакль. Но я сказал ему:

– Можете дать мне буквально пять минут?

– Конечно, судья Сэмпсон, – ответил он.

Я сунул вердикт обратно в конверт, сделал восемь шагов, отделяющих меня от владений Джереми, и постучал в дверной косяк. В ответ он посмотрел на меня взглядом, значение которого невозможно было разгадать.

Задачу можно было решить двумя способами: попросить его помочь или отдать приказ. Но если честно, еще одного конфликта я бы просто не вынес. Пришло время заключить мир. Мне хотелось, чтобы Джереми не помогал мне из-под палки, а вновь стал моим союзником.

– Привет, – сказал я, – мне нужна ваша помощь в одном деле. Я знаю, что не имею права к вам обращаться, учитывая, как обошелся с вами, но у меня попросту нет другого выхода. Можно войти?

– Это ваш офис, судья Сэмпсон, – лаконично бросил он.

Я переступил порог, закрыл за собой дверь и сел.

– Во-первых, я должен извиниться за те фотографии, – сказал я, – у меня не было никакого права вторгаться в вашу личную жизнь. Во-вторых, мне придется объяснить, почему в последние три недели я так странно себя вел. Но вы должны поклясться, что сохраните все в тайне и ни словом не обмолвитесь о том, что я сейчас скажу. Согласны?

– Конечно, судья Сэмпсон, – ответил он, – даю вам слово.

Я вкратце рассказал ему о случившемся. Он несколько раз ахнул, а потом то и дело мрачно кивал головой. На моих глазах его рациональный ум заполнял пробелы в событиях последнего месяца и все, что выбивалось из общей картины, вставало на места.

– Рад, что вы наконец мне обо всем рассказали, – сказал он, когда я закончил, – я чувствовал, что у вас какая-то беда, десять раз собирался написать заявление об уходе, но… не сделал этого, уверенный, что с вами происходит что-то действительно страшное.

– Спасибо, что остались. Сэм с Эммой тоже будут вам благодарны.

– Всегда пожалуйста. Но давайте оставим взаимные реверансы до лучших времен. Вы сказали, что нуждаетесь в помощи. Что нужно делать?

Через несколько мгновений, после того как он немного постучал пальцами по клавиатуре, мы уже смотрели на разделенный пополам экран, изучая в двух ракурсах коридор у входа в кабинет. По моей просьбе мы стали просматривать запись в ускоренном темпе с 11 часов 40 минут, когда был объявлен перерыв.

Поскольку мой офис располагался за залом заседаний – не в главном коридоре, где все толпились, а в одном из боковых, – сначала ничего заслуживающего внимания не было. Камеры сняли меня, когда я вышел и поехал к Карен, миссис Смит, Джин Энн и других сотрудников суда, выходивших на обед. Вот мимо прошла еще одна женщина – секретарь другого судьи, – но у моей двери не задержалась.

Потом, в 12 часов 32 минуты, в конце коридора появилась одинокая фигура. Поскольку скорость воспроизведения была в восемь раз выше нормальной, все произошло слишком быстро, чтобы с первого раза рассмотреть детали.

Но то, что мы увидели, не оставляло никаких сомнений: человек в костюме подошел к моей двери, нагнулся, просунул под нее коричневый прямоугольник и скрылся.

– Конверт! – закричал Джереми. – Это тот, кто нам нужен.

– Черт, – произношу я вслух, когда наконец-то вижу это. Я протягиваю бумажку Сэму и смотрю, как у него в мозгах происходит тот же самый процесс. И занимает этот процесс точно такое же количество времени. Мы во многом совпадаем – Сэм Кейд и я.

– Отмотай назад, – сказал я, – давай посмотрим еще раз.

– Адрес, – говорит он. – Все это было доставлено не в хижину.

– Сейчас, секунду.

– Да, – соглашаюсь я и несколько неохотно добавляю: – Тебе следует позвонить Майку.

* * *

Он щелкал мышкой до тех пор, пока человек вновь не появился в конце коридора, и опять включил воспроизведение.

Я все понял, как только запись пошла с нормальной скоростью. Понял, но никак не мог поверить. У человека, который просунул под мою дверь конверт, были огненно-рыжие волосы.

Услышав наши новости, Майк Люстиг заметно ободряется. Он хочет получить факс-копию квитанции, но мы договариваемся, что вместо этого пришлем ему адрес. Точнее, договариваюсь я. Сэм занят тем, что ищет указанный в квитанции адрес в Интернете; он соблюдает осторожность и маскирует наш IP-адрес, заходя через анонимайзеры, и мне даже не приходится напоминать ему об этом. «Гугл»-карта показывает нам точку, обозначенную указанным адресом. Это ничем не примечательное промышленное предприятие в Атланте. Я наполовину ожидала увидеть место для пересылки, но здание скорее похоже на склад, такой же безликий, как и расположенные поблизости сооружения. На снимке, сделанном камерой съемочного автомобиля, не видно ни одной машины. Бетон и металл со ржавыми потеками и вмятинами, отгороженные высокой стеной сорняков, которые проросли под провисшим цепным ограждением и сквозь него. На ограждении висит знак «ПРОХОДА НЕТ», изрешеченный дробью почти до нечитаемости.

– Сукин сын, – сказал я.

В этом месте явно не требуется такого количества туалетной бумаги.

– Что? – переспросил Джереми.

– О господи, – произношу я, глядя на застывшую панораму через плечо Сэма, – что это за халабуда? – Но боюсь, что уже знаю это. Голос мой слегка дрожит. – Ты думаешь, это то место, где…

– Это мой свояк, Марк Лоу.

– Где они делали ту запись? Не знаю, – отвечает он.



Майк перезванивает через пять минут. Голос у него недовольный.

Не сказав больше ни слова, я выбежал из кабинета Джереми. В следующий момент камеры у входа запечатлели, как я распахнул дверь и помчался по коридору. Мне почему-то показалось, что Марк все еще здесь – хотя зачем ему болтаться на месте преступления? – и я посчитал своим долгом это проверить. Но он уже ушел. Я заглянул через небольшое окно в зал заседаний. Там его тоже не было. Я увидел лишь шесть рядов скамеек, заполненных зрителями, которые уже начинали терять терпение, и несколько взвинченных адвокатов в переднем ряду.

– Я отправлюсь с вами, чтобы проверить это место, но даже не надейтесь, что я смогу выбить ордер на обыск на основании того, что у нас есть, – заявляет он. – Узнав о том, как вы раздобыли эти улики, любой юрист, если он только не вдрызг пьян, поймет, что у меня нет никаких законных оснований. Вот что я вам скажу: завтра вы привезете эту чертову флешку и бумаги и отдадите их мне. Мы совершим славную длительную прогулку по периметру этого места, и я засажу своих людей за работу – пусть докопаются, кто владелец складов. Может быть, мы сумеем довести дело до суда, если зайдем с противоположной стороны.

Часы показывали 13.19. Задерживаться дольше было нельзя. Скорее всего, Марк подсунул мне под дверь конверт и сбежал. За это время он мог успеть доехать до границы штата.

Он рассержен, и я его не виню. ФБР не хватает людских ресурсов на то, чтобы справляться с преступностью и терроризмом одновременно, и Люстигу совершенно не нужны были сложности, которые мы ему доставили. Но, опять же, он, вероятно, понимает, что мы сделали ему шикарный подарок. По крайней мере, я на это надеюсь.

Тем не менее судебное заседание надо было довести до конца. Хотя оно уже превратилось в фарс, обе стороны должны были оставаться в зале до тех пор, пока я не вынесу вердикт, написанный Марком.

– Верно, – говорит Сэм. – Где встречаемся?

Вердикт, написанный Марком. Марк вынес вердикт? Даже у меня в голове фраза звучала нелепо. Свояк был не из тех, кто принимает решения. Ему больше пристало их выполнять. Во время шумных семейных посиделок его почти не было слышно. Он не мог постоять за себя ни на работе, ни дома, ни где-либо еще. Бледный рыжий подкаблучник.

Люстиг называет адрес – где-то в пригороде Атланты, в шести часах езды от нашего сегодняшнего ночлега. Мы договариваемся встретиться в десять часов утра. Это означает, что нам нужно встать и выехать до рассвета, но нас обоих это не особо тревожит. Мне становится легче, когда Сэм завершает звонок, – у меня даже голова начинает кружиться. «Да. Наконец-то».

Неужели Джастина и турецкие братья выполняли его приказы? Вообразить что-то подобное было очень трудно, а времени искать правдоподобное объяснение у меня не было. Но я знал, что Марка необходимо найти. Я покружил по коридорам и вернулся в свой кабинет.

Я бездумно кладу ладонь Сэму на плечо. Он поднимает руку и накрывает мои пальцы. Его прикосновение ощущается таким неожиданным, таким теплым, что я лишь сейчас понимаю, насколько замерзла. «Почему бы и нет?» – думаю я с внезапной легкомысленностью. Дети в безопасности, а мы остановились на короткий отдых в красивом, спокойном, безопасном месте…

– Еще буквально минутку! – крикнул я миссис Смит, охраннику и всем, кто меня ждал.

Он смотрит на меня, и я вижу в его глазах ту же искру. Чувствую ее.

Потом влетел в кабинет, схватил мантию и напялил ее на себя. Вместо того чтобы привычно взглянуть на себя в зеркало, я достал телефон и набрал сообщение Элисон:

Сэм улыбается, немного грустно.

– Знаю, – говорит он. Это не совсем вопрос и не совсем предупреждение.



Это крошечный шажок навстречу, когда за проведенную черту заступают лишь кончиками пальцев одной ноги. И он приглашает меня сделать то же самое.

Не знаю, что происходит, но к делу причастен Марк. Пора возобновлять заседание. Через час объявлю перерыв. Жди меня у входа в здание суда.

И я хочу этого, очень хочу. Я смотрю на Сэма и думаю, что в другой жизни встретила бы этого мужчину, заинтересовалась бы им, полюбила бы его и между нами возникло бы нечто хорошее. Нечто длительное.



Но не в этом мире.

Перед тем как отправить, я задумался, нужны ли следующие два слова. Я сделал глубокий вдох, но пальцы уже сами приняли решение и отстучали:



Я подаюсь вперед и осторожно целую его в губы; это сладкий, нежный поцелуй, и он не ощущается как мина или ловушка. Он ощущается как что-то правильное.

Возьми пистолет.

Но в то же время – неправильное. Как будто призраки кричат вокруг нас, и смеется мой бывший муж, и я не могу сделать это.

Поэтому я ухожу. Быстро. Слышу, как Сэм произносит мое имя, но не оглядываюсь. Ухожу в спальню, закрываю и запираю дверь. Запираюсь от Сэма, от себя самой, от воспоминаний о Мэлвине, заползавшем в постель, которую мы делили по ночам. Не снимая халата, забираюсь под пахнущее лавандой одеяло – и чувствую боль. Эту боль причиняют мне все мои потери, все упущенные мгновения, цена, которую я заплатила – и продолжаю платить – за то, что вообще выбрала Мэлвина Ройяла. Пусть даже я была наивной юной девственницей, когда он очаровал меня и женился на мне. Потому что за некоторые ошибки приходится расплачиваться вечно. Выйти замуж за такого монстра, как Мэлвин… такая ошибка никогда не будет прощена.

Глава 69

Я смогу позволить себе быть счастливой лишь тогда, когда все будет закончено. Когда с ним будет покончено. Может быть. Или же я буду мертва. Но, по крайней мере, я заплачу́ сполна.

Когда припозднившийся судья, извиняясь за опоздание, вновь занял свое место, процесс, скрипя колесами, двинулся дальше.

Закрыв глаза, вижу Мэлвина, стоящего у подножия холма, в тени деревьев, и его глаза блестят словно серебряные монеты. Он улыбается. И я шепчу:

Роланд Хеманс делал то, что от него требовалось, а Клэренс Уорт обрушивался на него за малейшую провинность, возражал, если он на наносекунду отступал от регламента, докапывался до сути каждого вопроса, лишая противника возможности заработать хоть одно выигрышное очко.

– Жди-жди, сукин сын. Я иду за тобой.

Мысли мои блуждали. Поначалу я все пытался понять, какой дьявол вселился в моего свояка. Одно дело подвергнуть опасности племянника и племянницу, которые даже не были ему кровной родней, – если допустить, что люди могут руководствоваться дарвиновскими инстинктами, – и совсем другое – рисковать жизнью собственной жены, пуская в свою семью Алекси и Бориса, двух безжалостных зверей без стыда и совести. Каким надо быть человеком, чтобы бросить мать четверых – четверых! – своих детей в самую гущу урагана, поднятого этими двумя полулюдьми?

Я иду.

Взгляд мой тоже блуждал по залу заседания. Энди Уиппл сидел в заднем ряду. Внезапно мне пришло в голову, что Марк, вероятно, был тем самым человеком, которому Уиппл утром махал руками. Наверняка. И если бы я сейчас прижал Марка к стене, это послужило бы ему алиби: да, он здесь, но просто выполняет поручения босса.

8

Я то и дело украдкой поглядывал на Уиппла, чтобы заметить, если он начнет жестикулировать, – это означало бы, что Марк снова занял свой пост. Но прославленный гений хедж-фондов сидел неподвижно.

Сэм

Барнаби Робертс вернулся на место за скамьей своих юристов. Усидеть спокойно ему не удавалось. Каждый раз, когда Уорт придирался к Хемансу – что случалось часто, – Робертс начинал ерзать, как гиперактивный школьник. Блейк Франклин по-прежнему сидел в зале, безмолвно выражая мне свою поддержку.

Какого черта я решил надавить на нее?

Но из всех присутствующих больше всех меня заинтриговал Стив Полайти. Верный корреспондент портала страх-и-риск. com сидел в каком-то оцепенении, склонив голову набок. Его блокнот, в котором он должен был бы бешено строчить, покоился на бедре, даже не открытый. Ручки я тоже не заметил.

Я позвал Гвен по имени, но она не ответила. Мне хотелось сказать все то, что кружилось в моей гудящей от боли голове: «ты мне нужна», «я не сделаю тебе больно», но хотя сейчас обе эти фразы совершенно правдивы, я не могу поручиться, что они останутся истинными наутро. Хотя, вероятно, та часть, которая касается «ты мне нужна», останется неизменной. Я ощущал эту нужду… с каких пор? Сначала запоминал ее лицо по фотографиям в Интернете – и я чертовски уверен, что тогда она была мне не нужна. Она была просто набором пикселей, на который я мог обрушить свою ярость. Я просмотрел тысячу фотографий этой женщины, не ощущая ничего, кроме презрения и слепой ненависти. «Она помогала убить Кэлли». Я помню, как продумывал это снова и снова… Я помню, как хотел причинить боль Джине Ройял, заставить ее заплатить за каждую рану, которая была нанесена моей сестре.

Я бы сказал, что он выглядит как проигравший. С самого начала он пророчил «АпотеГен» поражение. Он спекулировал своими прогнозами на национальном телевидении. Клики сотен тех, кто оставлял комментарии на его посты, и тысяч, кто их просто читал, принесли сказочный доход его сайту.

И что теперь? Теперь каждый, у кого был доступ в Интернет, прекрасно понимал, что это была ошибка масштаба «Дьюи выиграл у Трумэна». Бедный Том. Джерри опять оставил его ни с чем.

Я посвятил почти два года тому, что выслеживал ее, платил за данные, шел по ее следам, пока она наконец не устроилась возле озера Стиллхауз вместе с детьми, и я смог поселиться в той же местности. Слиться с местными жителями. Наблюдать за тем, как она занимается своими делами. Я стал ходить в тот же тир, что и она: как для того, чтобы поддерживать свои навыки в стрельбе, так и для того, чтобы рассмотреть ее поближе, в ситуации, когда она не будет этого ожидать.

Не знаю, когда я начал видеть что-то иное, нежели неподвижные фото, отложившиеся в моей памяти. Быть может, это была та машинальная улыбка благодарности, которой она одарила меня, когда я придержал для нее дверь; не думаю, что она вообще знала, кто я такой, просто считала меня дружелюбным незнакомцем. Может быть, это было зрелище того, как она разносит в клочья мишень, а потом – этот ее взгляд, с потаенным огнем горя и гнева… Эти чувства были мне знакомы.

От его репутации остались одни лохмотья, сайт превратился в посмешище, а финансовое благополучие было под угрозой. Популярность блога – вещь довольно условная. Как только миллионы читателей лишат его своего доверия, он перестанет приносить прибыль.

А может быть, это случилось тогда, когда я увидел, как она смеется вместе со своими детьми, проявляет интерес к каждому их слову, прилагает все усилия к тому, чтобы защитить их… Я был осторожен. Наблюдал издалека, стараясь поймать момент, когда приоткроется лик чудовища, прячущегося под этой маской, – чудовища, позволившего моей сестре умереть столь ужасной смертью. Чудовища, которое было соучастницей бесчеловечных преступлений своего мужа и продолжало оставаться рядом с ним. С человеком, похитившим, пытавшим, насиловавшим и убившим мою сестру, пока я был на другом конце света, сражаясь за нашу страну.

А все потому, что источник журналиста – великий безымянный источник – оставил его в дураках. Может, это был Марк? Да, он действительно мог дать Полайти номер моего мобильного телефона. Но способен ли был свояк использовать родство со мной ради публикации сведений на страх-и-риск. com? Неужели Стив Полайти стал еще одной жертвой притворства Марка Лоу?

Но я так и не увидел хитрую и скрытную женщину-чудовище, соучастницу Мэлвина Ройяла. Вместо Джины Ройял – с которой я никогда не был знаком – я видел Гвен Проктор, женщину, отдаленно схожую с той, другой. Сильную, способную на сострадание личность, которая общалась с другими людьми доброжелательно, пусть и несколько настороженно.

В этот момент я вдруг понял, как это узнать.

– Благодарю вас, – объявил я, когда Хеманс закончил представлять суду материалы, а Уорт – рвать его на куски, – я объявляю перерыв на пятнадцать минут, после которого мы заслушаем сторону ответчика.

Именно тогда я осознал, что те интернет-тролли, к которым я примкнул в Сети, те, кто следил за каждым ее движением и пытался перещеголять друг друга в агрессии и мстительности… все они ошибались. Ошибались относительно того, кем она была и чего заслуживала. Ошибались относительно ее детей. В чем еще они были не правы? В том, какую роль отводили ей во всех этих убийствах?

Я посмотрел прямо на Стива Полайти.

Помню тот день, когда она открыла мне дверь. Ее сын убежал из школы, и я нашел его у озера, где он сидел с разбитым носом. Я видел на ее лице облегчение от того, что он нашелся живым, а потом вспышку неприкрытой ярости, порожденную ужасом из-за того, что я мог что-то сделать с ее ребенком. Потом, когда Гвен поняла, что я был искренен и не сделал ничего, помимо того что сделал бы любой ответственный взрослый человек, эта ярость сменилась признательностью.

– Почему бы вам всем не выйти на улицу, погреться на солнышке? День сегодня просто замечательный. К тому же каждому из вас не терпится проверить на телефоне новые сообщения. В особенности журналистам.

Я говорил себе, что останусь рядом с ней для того, чтобы собрать улики ее виновности, но с того самого момента это стало неправдой.

Чтобы понять, что я обращаюсь непосредственно к нему, Полайти, сидевшему с безразличным видом, понадобилось некоторое время. Я не сводил с блогера глаз до тех пор, пока не увидел, что до него дошло. Он выпрямился и слегка мне кивнул.

«Ты мне нужна» пришло позже, но оно возникало медленно. Исподволь. Вопреки моей воле.

Когда я поднялся со своего места, секретарь провозгласил:

Я не готов к тому, чтобы сказать, что люблю ее. Но хочу признаться сам себе, что это нечто большее, нежели любопытство, симпатия, больше, чем страсть на одну ночь, которая испарится с приходом утра.

– Всем встать.

Бывают моменты, когда мне кажется, что я знал ее всегда. А потом, как сегодня, случаются мгновения, когда мне кажется, будто я вообще ее не знаю. Словно она – тайна, которую я никогда не разгадаю, окруженная колючей проволокой, терниями и шиповником.

Оказавшись в безопасности за дверью своего кабинета, я вытащил телефон и отправил Полайти сообщение:



Я думаю о том, что она сказала. Мэлвин Ройял звонил ей. Непонятно, как он раздобыл ее номер, но, опять же, он продолжает сотрудничать с «Авессаломом» – группой, состоящей из самых искусных хакеров во всех Соединенных Штатах, если не во всем мире. Быть может, они увидели меня на записи с камеры наблюдения в магазине, где я покупал нам подменные телефоны. Быть может, проследили нас от агентства по прокату автомобилей, где мы воспользовались фальшивыми документами. Или нашли в отчетах полиции Джорджии. Может быть, может быть, может быть… Бесполезно гадать как, но остается важный вопрос – зачем? Во-первых, как обычно, ради того, чтобы помучить Гвен, – и это сработало. Он выбил ее из колеи. Лишил душевного равновесия.

Срочно зайдите ко мне в кабинет. У меня есть предложение.

И это означает, что мы подбираемся к нему все ближе. Мэлвин уклоняется. Пытается сбить нас с толку. Указывает направление «туда», а движется «сюда». Классическая тактика, однако применяемая с ловкостью и уверенностью подлинного маньяка и тем самым внушающая тревогу. Я не могу играть с ним в шахматы; я никогда не видел той безумной доски, на которой он делает ходы. Но понимаю, что на самом деле все это затеяно не ради Гвен. Она – просто фигура, которую он двигает туда, куда ему удобно… или пытается двигать. Она больше не пешка, которой была, когда Мэлвин женился на ней. Теперь она более сильная фигура: ладья, слон, ферзь.



А я? Я – конь. Хожу в непредсказуемом направлении. И именно поэтому после того, как я слышу, что Гвен закрыла и заперла свою дверь, я добываю из своего рюкзака наушники, втыкаю их в разъем ноутбука и включаю видеозапись пытки.

Зная, что на разговор с ним у меня не больше пятнадцати минут, я вышел из офиса, даже не снимая мантию. До любопытных взглядов, которые многие бросали на меня, пока я шел по людному коридору, а потом спускался на первый этаж, мне не было никакого дела.

У служебного входа опять дежурил Бен Гарднер.

На этот раз я заставляю себя смотреть, не моргая и не останавливаясь. Запись длинная. Целых пятнадцать минут мучений, унижений и ужаса. Человеческая фигура подвешена за руки на цепи и прикована к полу двумя другими цепями. Распятая и беззащитная, способная лишь кричать и истекать кровью. Освещение плохое, камера дергается, но сейчас я смотрю внимательно, отгораживаясь от всех ужасов и сосредотачиваясь на подробностях. «Это не человек, – говорю я себе. – Это эхо. Набор света и тени». Я низвожу страдающего человека к горстке пикселей, точно так же, как некогда низводил Гвен. Убираю все человеческое, потому что лишь так могу смотреть на этот невыразимый ужас – и сохранить рассудок. И высматривать подробности. Обстановку помещения. Все, что я могу использовать, дабы определить возможное место действия, личность жертвы или палачей.

– Ну, как идет заседание? – спросил он.

Мое первое предположение – и, я уверен, первое предположение Гвен – совершенно ошибочно. Человек, кричащий, страдающий и умирающий на этой записи, – мужчина.

– Объявил перерыв на пятнадцать минут. Хочу глотнуть немного свежего воздуха.

И это не пытка, совершаемая из чистого садизма. Это допрос.

– Да, уж чего-чего, а свежего воздуха сегодня достаточно, – ответил он и махнул рукой на дверь.

Я притворно ему улыбнулся, вышел на улицу и позвонил Элисон.

Я практически не слышу вопросов: звук записался ужасно, с искажением и эхом, и это означает – я быстро заношу в блокнот это наблюдение, – что допрос происходит в каком-то обширном помещении с металлическим покрытием, быть может, в том самом складе, который мы вычислили. Я не могу разобрать и ответов этого человека – к ним примешиваются крики, от которых зашкаливает чувствительность микрофонной мембраны, стоны, кашель и кровавое бульканье. Закрываю глаза и перематываю видео к началу, запуская снова. Слушаю вопросы и ответы.

И наконец-то кое-что разбираю.

– Где ты? – спросил я, когда она ответила на звонок. – Я у служебного входа.

– Поверни направо.

«Как давно ты выслеживал нас?»

«Несколько месяцев».

Я просканировал взглядом девяносто градусов пространства перед собой и увидел ее – она стояла на углу возле парковки для сотрудников суда. Мы двинулись навстречу друг другу и встретились на полпути.

– Что означает твое сообщение? Здесь замешан Марк? Ты уверен?

«Ты действительно думал, что мы тебя не поймаем?»

«Прошу вас, хватит, ради бога…»

Я рассказал ей о записи с камеры видеонаблюдения и конверте, который он подсунул мне под дверь.

«На кого ты работаешь?»

– Боже праведный! – воскликнула Элисон, когда я закончил рассказ. – Я ведь только что его видела.