Брэд Паркс

Ничего не говори

Brad Parks

SAY NOTHING





Серия «Новый мировой триллер»



Печатается с разрешения автора и литературных агентств The Martell Agency и Jill Hughes Foreign Rights.

Перевод с английского Виктора Липки

Под редакцией Юлии Милоградовой

Оформление обложки Екатерины Ферез



Любое использование материала данной книги, полностью или частично, без разрешения правообладателя запрещается.



© Brad Parks, 2017

© Липка В., перевод, 2017

© ООО «Издательство АСТ», 2019

* * *

Я женат на удивительной женщине. Много лет назад она сказала мне, что я должен следовать за своей мечтой, и с тех пор каждый день делает все для того, чтобы воплотить эту мечту в реальность. Этот роман – особенно этот – я посвящаю ей.


Глава 1

Их первый выпад против нас оказался крошечной вспышкой на радаре грохочущей вокруг жизни, настолько тусклой, что я не придал ему никакого значения.

Он пришел мне на телефон в виде сообщения от моей жены Элисон в среду, в 3 часа 28 минут пополудни:



Привет, забыла сказать, что детям сегодня после обеда надо к врачу. Заберу их сама.



Я не почувствовал ничего, кроме легкой досады. Среда была Днем Плавания с Папой, и этот еженедельный ритуал в нашей семье удостаивался больших букв. В последние три года мы с близнецами регулярно отдавали ему дань. И хотя начало предсказуемо обещало быть провальным, потому что дети не столько плавали, сколько старались не пойти ко дну, впоследствии все начали получать большое удовольствие. Сэм и Эмма, которым теперь было по шесть лет, страстно полюбили воду и превратились в настоящих ондатр.

Все сорок пять минут, пока один из них не начинал стучать зубами и я не понимал, что пора вылезать из воды, мы получали удовольствие от общества друг друга. Мы брызгались, бросались из одного угла бассейна в другой, играли в выдуманные нами самими игры, вроде полюбившегося всем Детеныша Бегемота. Когда веселишься со своими детьми, душа наполняется такой радостью, что заменить это уже ничего больше не может, даже если при этом ты навеки застрял в роли Бегемотихи.

Я каждый раз предвкушал этот день с тем же трепетом, с каким относился ко всем тем ритуалам, которые вскоре обозначили границы нашей маленькой семейной вселенной. Пятница, к примеру, была ознаменована Феерией Настольных Игр, воскресенье было Блинным Днем, а понедельник Днем Танцев и Шляп, подразумевавшим, как следует из названия, танцы. Танцы в шляпах.

Вполне возможно, что в этом нет ничего сногсшибательного. Оно и понятно, кому придет в голову украсить обложку «Космополитен» броским заголовком «Как устроить своему мужчине лучший в его жизни Блинный День!». Но с некоторых пор мне стало ясно, что сложившийся распорядок становится фундаментом счастливой семьи, счастливого брака, а значит, и счастливой жизни.

Поэтому в тот день, лишившись своего маленького еженедельного удовольствия, я был раздосадован. Одно из преимуществ профессии судьи заключается в том, что при составлении графика работы я пользуюсь определенной свободой. Коллеги знают, что как бы остро ни стоял вопрос о восстановлении справедливости в среду днем, Его Честь Скотт А. Сэмпсон в четыре часа покинет кабинет, чтобы забрать детей с «продленки» и поехать в бассейн Молодежной Христианской Организации.

Я подумал о том, чтобы все-таки сходить куда-нибудь поплавать. Рыхлые сорокачетырехлетние белые мужчины не должны упускать возможности позаниматься спортом. Но в конце концов я представил себя в бассейне без Сэма и Эммы и понял, что это было бы не то. Я поехал домой.

Последние четыре года мы живем в старом деревенском доме на берегу реки Йорк, который называем «фермой» – потому что там мы становимся похожи на творческих людей. Этот сельский район прибрежной Вирджинии, который еще называют Срединным полуостровом, находится в округе Глостер в трех часах езды от Вашингтона и в стороне от проторенных троп.

История о том, как мы там оказались, началась в Вашингтоне, где я был правой рукой и консультантом одного влиятельного американского сенатора. Продолжением был один случай – точнее даже, Инцидент, тоже с большой буквы – в результате которого я оказался на больничной койке, что обычно способствует пересмотру жизненных приоритетов. Закончилось все назначением меня на должность федерального судьи в Норфолке, в Восточном округе Вирджинии.

Возможно, это было и не совсем то, что я рисовал в своем воображении, когда пятиклассником впервые открыл «Конгрэшнл Куортерли»[1]. Сказать, что мое назначение было из тех, что открывают путь на политическое поприще, тоже нельзя. С точки зрения нагрузки, федеральные судьи как утки: под водой происходит гораздо больше, чем кажется.

Но это, конечно, было куда лучше морга, которым для меня мог закончиться тот Инцидент.

Поэтому я, по зрелом размышлении, мог бы вам сказать, что дела у меня идут как нельзя лучше – двое здоровых детей, любящая жена, трудная, но приносящая удовлетворение работа и наполненная семейными радостями повседневная жизнь.

По крайней мере, так можно было сказать до 17.52 той среды.

В это время домой вернулась Элисон.

Одна.

Я был на кухне, резал фрукты, которые дети возьмут завтра в школу.

Я слышал привычные звуки: Элисон открывает дверь, Элисон ставит сумку, Элисон шуршит конвертами, просматривая почту. Каждый день с девяти до половины шестого она работает с детьми с нарушениями умственного развития – настолько тяжелыми, что у местной школы не хватает средств, чтобы удовлетворить их нужды. На мой взгляд, это мучительная работа – из меня она выжимала бы все соки. Но Элисон почти всегда возвращается домой в прекрасном настроении. Она – воплощение заботы.

Мы вместе со второго курса колледжа. Я влюбился в эту девушку, потому что она была красива и все равно при этом считала милым, что я могу назвать всех 435 членов Конгресса вместе со штатами и партиями, которые каждый из них представляет. Что делать такому парню, как я, повстречав такую девушку, как она? Правильно, вцепиться в нее мертвой хваткой.

– Привет, дорогая! – крикнул я.

– Привет, милый, – ответила она.

Я сразу понял, чего не хватает, – я не слышу близнецов. Шестилетний человек – создание шумное, а двое шестилетних – и подавно. Обычно Сэм с Эммой влетают в дом, хлопая дверью и топоча ногами, болтая, напевая под нос, неизбежно создавая вокруг себя какофонию звуков.

Единственное, что обращает на себя внимание больше, чем производимый ими шум и гам, это его отсутствие. Я вытер полотенцем мокрые от яблочного сока руки и направился по коридору в переднюю – задавать вопросы.

Элисон стояла, склонив голову и просматривая вынутый из конверта счет.

– А где ребята? – спросил я.

Она озадаченно подняла на меня глаза.

– Что ты имеешь в виду? Сегодня же среда.

– Я знаю. Но ты прислала мне сообщение.

– Какое сообщение?

– Что вы идете к врачу, – сказал я, доставая из кармана телефон, – можешь прочитать.

– Я ничего тебе не присылала, – ответила она, даже не глядя на экран телефона.

В этот момент я со всей ясностью понял, что такое сидеть на берегу и наблюдать, как вода непостижимым образом отступает от берега – такое бывает перед цунами. Человек просто не в состоянии представить себе масштаб того, что вот-вот на него обрушится.

– Погоди, ты хочешь сказать, что не забрал близнецов? – спросила Элисон.

– Нет.

– Они не у Джастины?

Джастина Кемаль, студентка из Турции, училась в колледже и бесплатно жила у нас в небольшом домике в обмен на то, что некоторое количество дней в месяц присматривала за детьми.

– Сомневаюсь, – ответил я, – сегодня среда, и она…

В руке зазвонил телефон.

– Наверное, это из школы, – сказала Элисон, уже хватая с тумбочки ключи от машины, – скажи им, что я сейчас буду. Ну ты даешь, Скотт!

Входящий номер не определился. Я нажал кнопку ответа и сказал:

– Скотт Сэмпсон.

– Здравствуй, судья Сэмпсон, – прозвучал чей-то голос, глубокий, глухой и неразборчивый, будто трубку прикрыли куском толстой ткани, – приятно, наверное, когда жена приходит домой.

– Кто это? – глупо спросил я.

– Тебе, вероятно, интересно, где Эмма и Сэм, – произнес голос.

Мое тело откликнулось на все первобытные инстинкты разом. Сердце бешено заколотилось о ребра. Кровь бросилась в лицо и зашумела в ушах.

– Где они? – спросил я.

Вопрос еще глупее первого.

Элисон застыла на полпути к двери. Тело у меня было напряжено, как будто я готовился раздавать удары направо и налево.

– Скаврон, – сказал голос.

– Скаврон… – повторил я. – Что «Скаврон»?

Судебное заседание по делу «Соединенные Штаты против Скаврона», связанному с торговлей наркотиками, было назначено на следующий день. На подготовку к нему у меня ушла вся первая половина недели.

– Завтра получишь сообщение. В нем будут указания по поводу приговора, который бы нас устроил, – произнес голос. – Выполни их в точности, если хочешь увидеть детей живыми.

– Какие указания? Что вы…

– Нельзя идти в полицию, – продолжал голос, – нельзя идти в ФБР, нельзя ставить власти в известность. Дети останутся живыми и невредимыми до тех пор, пока ты будешь делать вид, что ничего не произошло. Ничего не предпринимай, ничего не говори. Это ясно?

– Нет, подождите, я не понял. Я ничего не понимаю.

– Тогда я тебе объясню. Если у нас возникнет малейшее подозрение в том, что ты сообщил властям, мы начнем отрезать пальцы. А если подозрение подтвердится, в ход пойдут уши и носы. Теперь понял?

– Да. Да. Пожалуйста, не причиняйте им вреда. Я сделаю все, что вы хотите. Пожалуйста, не…

– Ничего не говори, – повторил голос.

И связь оборвалась.

Глава 2

Входная дверь была по-прежнему распахнута. Глаза у Элисон были широко раскрыты от ужаса.

– В чем дело? – спросила она. – Что происходит? Что значит: «не причиняйте вреда»?

Я не сразу смог ответить. Я не мог даже вздохнуть.

– Скотт, скажи что-нибудь!

– Дети… Их… – мне пришлось сделать усилие, чтобы произнести это слово, – …похитили.

– Что? – пронзительно вскрикнула она.

– Этот голос… он сказал… что я должен вынести приговор по делу, слушание которого назначено на завтра, а потом… добавил, что если мы пойдем в полицию, то они начнут отрезать… – я непроизвольно поднес руки к лицу и судорожно открыл рот, чтобы сделать глоток воздуха, – …отрезать пальцы. Велел ничего никому не говорить. Молчать, иначе…

Сердце колотилось в груди. Мне казалось, что как жадно бы я ни втягивал в себя кислород, его все равно будет недостаточно. Грудь мне сдавила огромная невидимая рука.

«О боже, – подумал я, – у меня сердечный приступ».

Дышать. Надо было дышать. Но, несмотря на все усилия, мне не удавалось наполнить легкие воздухом. Я рванул чересчур тугой ворот рубашки. Ох нет, это же галстук. Мне казалось, что он меня душит.

Я поднес к шее другую руку, чтобы сорвать любую одежду, препятствующую доступу крови в мозг. И только тогда понял, что галстука на мне сейчас нет.

Лицо превратилось в пылающую печь. Из каждой поры сочился пот. В ноги вонзались иглы и булавки. Еще немного, и я упаду.

– Скотт, что происходит? – кричала Элисон. – Что значит «похитили»?

Я до абсурдного отстраненно наблюдал, как у нее на шее вздувались вены.

– Скотт! – закричала она, схватила меня за плечи и с силой встряхнула. – Скотт, черт бы тебя побрал, что происходит?

Этого я не знал. Но Элисон, видимо, хотела получить ответ и с силой колотила меня в грудь, бессвязно крича:

– В чем дело? Что происходит?

Наконец мне пришло в голову защититься. Как только я поднял руки, чтобы оградить себя от ударов ее кулаков, Элисон сползла на пол, обняла себя за колени и зарыдала. Она как будто повторяла: «О господи». А может быть, «мои дети». А может, и то и другое вместе.

Я наклонился, чтобы поднять ее – не понимая зачем, – но безуспешно. Вместо того чтобы поставить на ноги ее, я сам начал оседать на пол. Я встал на одно колено, а потом опустился на оба. В глазах все плыло. Я почувствовал, что теряю сознание, и громко застонал.

Какая-то часть мозга, которая все еще вяло выполняла свои функции, подсказала, что если я умираю, то надо лечь. Я повалился на бок, перекатился на спину и уставился в потолок, жадно хватая ртом воздух и ожидая момента, когда начнет темнеть в глазах.

Но вот только ничего не произошло. Лицо по-прежнему горело, и я был почти уверен, что лоб вот-вот лопнет от жара. Постепенно начало приходить сознание того, что жар означает переизбыток крови в голове, а не ее недостаток.

Это был не сердечный приступ, а паническая атака.

Паника не убивает. Я должен был заставить тело действовать, даже если оно этому противилось. Я был нужен своим детям. Больше, чем когда-либо за всю свою жизнь.

Эта мысль заставила меня снова встать на четвереньки, подползти к стене, опереться о нее и с трудом подняться на ноги. Я захлопнул входную дверь – сам не знаю зачем – и посмотрел на телефон, лежащий на полу.

Я подобрал его и стал просматривать список контактов в поисках нужного номера. Я был поглощен желанием спасти своих детей, как за несколько мгновений до этого был поглощен необходимостью вдохнуть.

– Что… что ты делаешь? – спросила Элисон.

– Звоню в Службу федеральных маршалов.

Маршалы отвечают за мою безопасность, пока я нахожусь на территории суда. За ее пределами я нахожусь в зоне ответственности Федерального бюро расследований. Ни одного сотрудника ФБР у меня в телефоне не оказалось, зато был номер заместителя главы Службы маршалов, ответственного за охрану здания суда. А он, в свою очередь, мог позвонить в ФБР.

– Что? – переспросила Элисон.

– Я звоню первому заместителю…

Со сверхъестественной скоростью Элисон вскочила на ноги и выбила из моих рук телефон, который отлетел в противоположный угол комнаты.

– Совсем спятил? – спросила жена.

– Зачем ты…

– Ты что, всерьез решил звонить маршалам?

– Ну да, я…

– Не вздумай, – произнесла она пронзительно, как будто вонзив в меня острое лезвие.

– Послушай, Эли, мы должны обратиться за помощью, нам нужны люди, обученные вести переговоры с похитителями. Без ФБР не обойтись. В их распоряжении есть то, о чем…

– Не вздумай! – повторила она, на случай, если я не услышал с первого раза. – Что он тебе сказал по телефону? Что если мы обратимся в полицию, они начнут отрезать пальцы?

А еще уши. И носы.

– В их распоряжении явно есть все необходимое, – продолжала она. – У них есть способ изменить координаты исходящего сообщения. Они достали номер твоего мобильного. Они позвонили, как только я вернулась домой, – то есть они прямо сейчас за нами наблюдают. Что ты собрался делать? Убедиться в том, что они не шутят? Я сама тебе скажу – не шутят, понятно? Они наверняка сидят там, в лесу, – она показала в сторону перелеска площадью в десять акров, отделяющего дом от дороги, – и стоит им заметить на дороге к дому полицейскую машину, они начнут резать, и неважно, будут на ней опознавательные знаки или нет. Я не хочу получать кусочки своих детей по почте.

От страха у меня скрутило желудок.

– Я никогда, слышишь, никогда не смогу себе простить, если из-за нас дети… – начала она, но так и не смогла закончить. По крайней мере, не вслух. Вместо этого она произнесла: – Эти пальцы… я их вырастила.

Ее слова положили конец любым возможным спорам. Мы с Элисон считаем себя одной из тех современных семей, где ответственность за воспитание детей родители делят пополам. Это действительно так. Но только до тех пор, пока не начинаются разногласия. На поверку оказывается, что в глубине души мы старомодны. Когда дело касается детей, право голоса за Элисон.

– Так, ладно, что мы, по-твоему, теперь должны делать? – спросил я.

– Ты говорил «Скаврон». Это дело, на которое они хотят повлиять?

– Да.

– И когда слушание?

– Завтра.

– Тогда ты сделаешь все, что они хотят, в точности следуя инструкциям, в чем бы они ни заключались, и завтра к вечеру все будет кончено.

– Я вынесу нужный им приговор, и они вернут детей целыми и невредимыми.

– Правильно.

– То есть ты им веришь? Ведь похитители детей славятся своей порядочностью?

Ее лицо исказилось гримасой.

– Извини, – сказал я.

Элисон отвела взгляд.

Я бы, наверное, попытался настоять на своем, если бы не вспомнил, что мне когда-то рассказывали о ФБР. В случаях с похищением агент не несет дисциплинарного наказания, если жертву убьют. Считается, что это сопутствующий риск, который сложно предотвратить. Карьера может пострадать, только если похитителям удалось сбежать.

А это означало только одно – что у ФБР и семьи Сэмпсонов на данный момент были совершенно разные приоритеты.

– Хорошо, – сказал я, – мы будем молчать.

Глава 3

Одноэтажное ранчо на краю леса было построено человеком, который хотел только одного – чтобы его оставили в покое. Здесь не было ни одного светофора – так мало людей жило в этих местах. К дому, заросшему ядовитым плющом, окруженному соснами и болотами, вела пустынная дорога с выстроившимися вдоль нее заброшенными фермами и ржавыми трейлерами.

Единственной связью с внешним миром, если не считать линии электропередач, была спутниковая тарелка, через которую небеса посылали сюда интернет и телевидение.

Подъездная дорожка представляла собой заросшую, ухабистую, усыпанную песком вперемешку с грязью тропинку, перегороженную ржавой цепью. Вдоль нее было выставлено сразу несколько внушительных предупреждающих знаков «Въезд запрещен».

Нет, этот был еще не край света, но впечатление дом производил именно такое.

У крыльца, на небольшой, усыпанной сосновой хвоей полянке, служащей разворотным кругом, стоял белый фургон без окон в грузовом отсеке. В доме за круглым кухонным столом сидели двое мужчин. Оба бородатые, с выдающимися носами и глазами цвета крепкого кофе, широкоплечие и крепкого телосложения. Было очевидно, что они братья.

Старший, чуть повыше ростом, читал потрепанную книгу в бумажном переплете. Молодой, более коренастый, играл в игру на айпаде, пытаясь захватить планету.

Говорили они не по-английски.

– Сходи покорми их, – сказал старший.

– Зачем? – спросил молодой, не отрываясь от экрана.

– Они дети. Им надо есть.

– Пусть голодают.

– Если их покормить, они будут послушнее.

– Они станут послушнее, если их связать.

– Заказчик запретил.

Младший в ответ только хмыкнул. Старший вернулся к книге, даже не посмотрев в сторону холодильника или шкафов. Младший в конце концов закурил и несколько раз затянулся, продолжая тыкать пальцем в айпад.

На столе перед ними лежал SIP-телефон – ближайшая вышка сотовой связи была так далеко, что звонить можно было только через Интернет. Когда раздался звонок, ответил старший брат, включив громкую связь, чтобы оба могли слышать разговор.

– Да, – сказал он по-английски с акцентом.

– Я звонил судье.

– И что?

– Он все понял. Не думаю, что возникнут проблемы, но на всякий случай приглядывай за ним, понял?

– Конечно.

– Первая посылка должна быть доставлена сегодня вечером, ты не забыл?

– Не забыл.

– Хорошо. Не давайте ему расслабляться.

– Не дадим.

Связь оборвалась. Старший брат положил телефон обратно на стол.

Потом наклонился к лежавшей у его ног сумке, вытащил зазубренный охотничий нож с длинной рукояткой и протянул его младшему.

– Все, – сказал он, – пора браться за работу.

Глава 4

В течение следующего часа мы с Элисон, постепенно осознавая ужас происходящего, безуспешно пытались друг друга утешить. Пока наконец не разошлись по разным комнатам – каждый в свой собственный ад.

Она ушла в гостиную, накрылась одеялом и уставилась в одну точку на стене, поддавшись мучительному отчаянию. Время от времени до меня доносились звуки, сопутствующие горю: всхлипы, тихие стоны и различимая на слух дрожь.

Соблазн последовать ее примеру был велик. Я уверен: стоило мне тогда задуматься о нахлынувшей на нас новой реальности и увидеть, что этот поток смыл фундамент наших жизней, что от него ничего не осталось, я бы рухнул в пропасть, сдавшись перед неминуемым коллапсом.

Но меня не отпускало желание сделать хоть что-то, чтобы помочь детям, пусть даже этот жест будет совершенно бесполезен. Я с маниакальным упорством расхаживал по дому кругами, пока наконец не пришел на кухню и не сел за стол, за которым обычно ели близнецы, будто так мог оказаться к ним поближе. Прогнав посторонние (жуткие) мысли, крутившиеся в голове, я заставил себя сосредоточиться на деле Скаврона. Похитители моих детей должны были быть с ним как-то связаны. Я мог попытаться понять как.

До 17 часов 52 минут той среды я мог бы сказать, что ничего необычного в этом деле не было. Если уж на то пошло, оно, напротив, представлялось до боли типичным. Приговоры, связанные с торговлей наркотиками, в федеральной судебной практике по-прежнему остаются самым распространенным явлением, что лишний раз доказывает, насколько провальной является борьба общественно-политических сил с распространением наркотиков. Каждый год мне приходится разбирать по меньшей мере три десятка подобных случаев.

Материалы по этому делу предоставили мне в понедельник. Я созвонился с инспектором, под наблюдением которого находился условно освобожденный, во вторник он прислал предприговорный рапорт. Большую часть той самой среды я провел в кабинете, читая рапорт, который по сути был жизнеописанием обвиняемого.

Рэйшон Скаврон родился в Данвилле, захудалом городке в штате Вирджиния. Отца своего он не знал. Когда ему было шесть лет, мать арестовали по обвинению в торговле наркотиками и лишили родительских прав. Его воспитывала тетка. Первый раз Скаврона задержали в тринадцать лет, и с этого началась длинная череда арестов. Наркотики и оружие, оружие и наркотики – и, для разнообразия, нарушение правил дорожного движения. Вплоть до восемнадцати лет он с перерывами отбывал сроки в учреждениях для несовершеннолетних, пока не получил почетное право претендовать на место в тюрьмах штата.

В какой-то момент он оказался в Вирджиния-Бич, может, чтобы начать жизнь сначала, а может, просто искал место, где полицейские еще не были с ним знакомы. Два года он провел на свободе, а потом попал по-крупному: свидетель, оказавший содействие, и один из родственников Скаврона, уставший от его образа жизни, помогли полиции доказать, что ему принадлежал тайник с пятью килограммами героина и некоторым количеством кокаина и крэка[2].

К чести его будь сказано, он избавил правоохранительную систему от издержек на судебное разбирательство и пошел на сделку, выразив готовность сотрудничать с властями.

Из-за большого количества наркотиков его дело подпадало под федеральную юрисдикцию. Признание вины, конечно, могло бы облегчить его участь, хотя нормы федерального законодательства не отличаются гибкостью. Учитывая многочисленные аресты в прошлом и тяжесть преступления, Райшон Скаврон мог бы сесть надолго.

Разве что, конечно, кому-то очень захочется этого не допустить.

Но кому? И почему?

Мои познания о вселенной наркотиков ограничивались тем, что я наблюдал в зале суда. Но Скаврон явно был средним звеном в лучшем случае. Если верить обвинительному заключению, наркотики он получил от человека, который значился в документах как НСП № 1, то есть «неназванный соучастник преступления № 1». У Скаврона было несколько собственных клиентов, но в основном он выступал в роли передаточного звена, упаковывал товар и продавал дилерам, которые потом уже распространяли его на улицах.

Доказательства свидетельствовали о том, что схема не была особенно прибыльной. До ареста и заключения под стражу Скаврон жил в небольшой квартирке, ездил на видавшем виды «Крайслере» и время от времени подрабатывал поваром. Последним местом его работы был дом престарелых, где ему платили по минимальной ставке. Полиция нашла у него дома незначительную сумму денег, кажется, двести тридцать восемь долларов. Счета в банке у Скаврона не было. Внести залог или нанять частного адвоката он не мог.

Как человек в его положении мог найти средства и способ организовать, сидя в тюрьме, похищение детей судьи? Я задумался о шагах, которые подразумевал подобный ход. Во-первых, сообщение. Похитителям надо было убедиться, что я, с одной стороны, не заберу детей, с другой, не брошусь сразу на их поиски. Поэтому они каким-то образом взломали сервер сотового оператора и прислали мне сообщение, якобы с номера Элисон.

Следующий шаг – собственно похищение, подробности которого представить гораздо труднее. Сэм и Эмма учились по системе Монтессори[3] в школе «Миддл Пенинсула». Школа была маленькая, в первом классе, кроме близнецов, учились еще трое детей, поэтому исчезнуть оттуда незамеченными они не могли.

Кроме того, у персонала школы не было привычки отпускать учеников с незнакомыми людьми. Школа составляла список тех, у кого было право забирать детей. Сэма и Эмму могли отдать только Джастине и нашим родственникам со стороны Элисон: ее матери, двум сестрам и их мужьям. Может, охранника каким-то образом ввели в заблуждение?

Все это, вкупе с сообщением, говорило о том, что кто бы ни стоял за похищением, от него требовались хитрость, дисциплинированность и организаторские способности.

Рэйшон Скаврон, образ которого сложился у меня на основе рапорта, не обладал ни одним из этих качеств. Ему должен был помогать человек гораздо более искушенный. Так кто же?

Ответ напрашивался сам собой – НСП № 1. Теоретически этот человек стоял выше Скаврона в пищевой цепи, и, возможно, ему нужно было, чтобы Скаврон вышел на свободу и не стал бы давать показаний против него самого.

Проблема была лишь одна – буква Н в аббревиатуре НСП. Неназванный. Что могло также означать Неизвестный. Если бы против НСП № 1 было возбуждено дело, мне не пришлось бы выносить приговор Скаврону. Федеральная прокуратура сначала взялась бы за НСП № 1 и только потом за Скаврона. Первым делом они всегда выуживают более крупную рыбу.

Вполне возможно, что Скаврон и не знал ничего стоящего об НСП № 1. Наркокартели именно поэтому нанимают сотни и тысячи мелких дилеров, таких как он. Продавать наркотики на улице – занятие рискованное, потому что отличить покупателя от осведомителя или работающего под прикрытием копа практически невозможно. Аресты – неотъемлемая часть бизнеса. Настоящие боссы никогда не имеют дела непосредственно с покупателями. От царящего на улицах хаоса их всегда отделяет несколько слоев термоизоляции в виде таких вот скавронов.

«Изоляционный материал» всегда пребывает в неведении. Скорее всего, Скаврон даже не знал, на какую организацию работал.

У Федеральной прокуратуры не было никакой возможности продвинуться в этом деле дальше. Арест Скаврона завел расследование в тупик.



Через час или два, когда я все еще прокручивал в голове все, что мне было известно, в кухню, громко хлюпая носом, вошла Элисон. Глаза ее покраснели от слез.

Она не задержалась у стола и вообще никак не обозначила, что замечает мое присутствие. Просто подошла к полке и достала стакан.

Даже под угрозой нависшей над нами опасности она двигалась грациозно и легко. Элисон тоже было сорок четыре, но она не выглядела на свой возраст. Ее тело было таким же изящным, что и двадцать с чем-то лет назад, когда мы только познакомились. Она по-прежнему держалась идеально прямо, а плечи – у моей жены роскошные плечи, надеюсь, это не очень странно звучит – не уступили гравитации ни миллиметра.

У нее появилось несколько седых волос, но их не было заметно на фоне ее естественного пепельного оттенка. Наблюдая, как мои волосы редеют, а морщины углубляются, я был уверен, что Элисон если и стареет, то едва заметно. А может, я просто этого не замечал. Когда любишь, такое возможно.

Я отнюдь не считаю Элисон образцом совершенства. Она пачками поглощает шоколад и чипсы, хотя с ее метаболизмом и регулярной физической нагрузкой может себе это позволить. Она тайком покуривает на работе, думая, что я ничего не знаю. Она ужасно водит машину.

Назвать нас идеальной парой я тоже не могу, поскольку это явление существует лишь в воображении одиноких людей и производителей поздравительных открыток. Между нами бывают размолвки, но сопровождаются они не шумными скандалами, а яростной тишиной. Мы можем не разговаривать по нескольку дней, и мы оба слишком упрямы, чтобы уступить, независимо от того, с чего началась ссора. Иногда, подавленный этим молчанием, я всерьез начинаю думать, что мы на грани развода.

Но в конце концов один из нас всегда сдается. И если мы что и умеем в жизни, так это потом над этим посмеяться. У нас есть дежурная шутка про то, что Элисон намерена сбежать от меня к Полу Дрессеру – это ее школьный бойфренд, у которого с каждым годом прибавляется денег, дорогих костюмов и любовниц. После нашего примирения она говорит что-нибудь вроде: «Знаешь, личный самолет Пола Дрессера задержали на Мальдивах. Думаю, я еще немного поживу с тобой».

Кроме этого, я могу с уверенностью сказать, что искра влечения, из которой столько лет назад разгорелась моя влюбленность, по-прежнему не угасла. Жена не верит мне, когда я ей это говорю, но я не сомневаюсь: если мне стереть память и привести в комнату, где кроме нее будет еще сотня женщин, я все равно выберу только ее.

Поэтому если я на мгновение и залюбовался ею, когда она открыла кран, чтобы налить в стакан воды, то только потому, что для меня это уже рефлекс.

Элисон повернула голову в мою сторону и спросила:

– Тебе что-нибудь налить?

– Нет, спасибо.

Она невидящим взглядом смотрела на стакан.

– Еще вчера Эмма была здесь, – глухим голосом сказала она, – она так хотела мне помочь, что я разрешила ей встать на стул и вымыть посуду. А я только вытирала. Она казалась такой взрослой.

Стакан выскользнул из пальцев Элисон. Когда он разбился о дно раковины, она уже снова рыдала.

– Ну ты что, ты что, – сказал я, вскакивая со стула и подбегая к ней.

Она не выпрямилась и не повернулась, поэтому мне пришлось наклониться к ней и обнять сзади. Мы на несколько мгновений застыли в этой неудобной позе – мне хотелось, чтобы она почувствовала – я рядом.

– Я просто не могу о них не думать, – произнесла Элисон. – Где они? Что сейчас делают? Им страшно? Их кто-то обидел?

– Я понимаю…

В первый триместр беременности жены в моем мозгу в качестве неожиданного эффекта отцовства образовалась отдельная область, отвечающая исключительно за беспокойство о детях. И даже когда мысли заняты чем-то совсем другим, этот участок не перестает мягко пульсировать.

Сейчас он громко стучал.

– Похоже, у меня по-прежнему шок, – сказала она, – если бы я попыталась осознать это по-настоящему, я бы просто потеряла сознание.

– Ну да, – ответил я.

Пытаясь успокоиться, она делала такие глубокие вдохи, что содрогалось все тело. Я погладил Элисон по спине, надеясь, что от этого ей станет легче.

– Завтра к вечеру все будет кончено, – сказал я, – нам просто надо держаться вместе, делать, что они велят, и тогда все будет хорошо.

– Я знаю, знаю. Если бы не это…

Она не смогла договорить. Я еще какое-то время не выпускал ее из объятий.

– Скотт, если мы их потеряем, я…

– Тсс… Не надо об этом думать. Так ты им все равно не поможешь.

– Я знаю, но…

– Тсс… – повторил я, как будто озвученная мысль могла обрести власть над реальностью.

Мы стояли так до тех пор, пока Элисон не нашла в себе силы от меня отстраниться.

– Прости, – вновь сказала она.

– Тебе не за что передо мной извиняться.

Она шагнула к раковине, чтобы убрать осколки, но я преградил ей путь.

– Я сам все сделаю. Правда. Ты, главное, не волнуйся.

Она на мгновение застыла в нерешительности.

– Хорошо. Думаю, мне лучше лечь в постель.

– Отличная мысль.

– Будет ли… будет странно, если я пойду в комнату близнецов?

– Конечно нет.

Она кивнула. Я поцеловал ее в щеку, все еще мокрую от слез, и она вышла из кухни, больше не проронив ни звука.

Я убирал из раковины остатки стакана. Все это время я ждал, что меня охватит ярость, что в груди родится желание обрушиться на тех, кто это с нами сделал, что я начну вынашивать фантастические планы мести.

Но, подбирая осколки, коловшие мне пальцы, я чувствовал только одно – полное бессилие.

Для человека моей профессии это странное ощущение. В рамках нашей демократической системы федеральное правосудие – единственный институт, где правят диктаторы. Федеральных судей назначают пожизненно. Нам не нужно ни проходить отбор, ни лебезить перед начальством. Сместить кого-то из нас можно только по решению Конгресса. У нас нет ни избирателей, ни начальства, перед которыми нужно было бы ежедневно отчитываться, – только совесть.

Юристы иногда называют федеральных судей Маленькими Цезарями, по аналогии с сетью пиццерий, и в этой шутке есть доля правды. И правда, даже удивительно, какой мы наделены властью. Да, некоторые мои решения могут быть пересмотрены или отменены судами высшей инстанции, но значительная их часть обжалованию не подлежит.

Опираясь на то, что подсказывает мне чутье, и в меньшей степени на все остальное, я ежедневно выношу приговоры, которые определят всю дальнейшую жизнь этих людей. Самые успешные адвокаты страны кланяются мне в ноги. Целые чиновные институты вынуждены следовать моим приказам. Самых заметных в нашем обществе людей одно-единственное неверное решение отделяет от зала суда, где они будут стоять передо мной, моля о снисхождении, а иногда в буквальном смысле слова дрожа от страха.

Я прекрасно понимаю, что это преклонение перед занимаемым положением, а не перед личностью. И, конечно же, не делаю ничего, чтобы это поощрять. Я хоть и Цезарь, но скорее вынужденно, и постоянное виляние хвостом меня смущает.

Но на моей работе без этого не обойтись.

Хочется мне того или нет, но я представляю власть.

Хочется мне того или нет, у меня есть власть.

По крайней мере была до сегодняшнего дня.

Глава 5

Ближе к полуночи я поднялся в спальню и лег в постель. Вскоре я оставил бесплодные попытки уснуть, а просто лежал и смотрел в потолок, а тот дополнительный участок мозга – отвечающий за детей – лихорадочно работал.

Я думал о Сэме. Моем славном, храбром Сэме. Мы с Элисон сделали все возможное для того, чтобы вырастить детей вне гендерных стереотипов, но Сэм все равно оказался на сто процентов мальчишкой. В нем бурлит энергия, которую нужно ежедневно расходовать. А если его такой возможности лишить? Горе тогда мебели, стенам и людям, которые окажутся у него на пути. Иногда по вечерам, не в силах больше вынести его буйства, мы отправляли его нарезать круги вокруг дома.

Я думал об Эмме. Моей нежной, задумчивой Эмме. У нее тоже есть свой запас энергии, но она выплескивает ее не физически, а эмоционально. Она удивительно восприимчива. Стоит нам с Элисон начать говорить громче обычного – иногда мы даже не спорим, а просто горячо что-то обсуждаем, – она просит нас не ссориться. Я знаю, что в тех редких случаях, когда мне нужно сделать ей замечание, я должен быть предельно мягок и прежде заверить ее в своей бесконечной любви. В противном случае одного недовольного взгляда будет достаточно, чтобы она разразилась слезами и тем самым пресекла любые попытки провести воспитательную беседу.

Меня мучали те же вопросы, что и Элисон, – где они? что сейчас делают? – и я сочинил сценарий, в котором дети были целы и невредимы.

Надеясь на силу самовнушения, я представил, что похитители изобрели какую-нибудь хитроумную ложь, чтобы дети решили, будто это игра, и даже не поняли, что происходит. Им не давали арахисового масла и орехов (у Эммы на них аллергия), кормили Великой Троицей блюд, составляющих рацион шестилетнего ребенка – пицца, макароны и куриные наггетсы, – позволяли смотреть телевизор без ограничений.

Дети, конечно, понимали, что все это немного странно, но в целом были в порядке. В конце концов, у Сэма была Эмма, а у Эммы – Сэм. В определенной степени, когда близнецы вместе, уже можно считать, что с ними все в порядке.

Это был самый благоприятный сценарий.

О том, что с ними происходит, если сценарий неблагоприятный, я изо всех сил старался не думать.

Время двигалось вперед крохотными толчками. Ближе к двум часам ночи Элисон тихонько вошла в комнату, откинула одеяло и забралась постель. Мы лежали рядом, каждый замкнувшись в своем собственном горе.

Дом стоял темный и неподвижный, издавая привычные шорохи, хотя без близнецов они звучали странно. Мы поселились здесь не для себя, а для них. Мы купили этот дом, потому что знали – дети полюбят реку и покато спускающийся к воде пляж с белым песком. Потому что на участке росла тысяча деревьев, в тени которых можно было укрыться в летний день; потому что это был большой, беспорядочно выстроенный фермерский дом, который должен был стать фоном для кучи воспоминаний. Элисон не раз говорила, как важно для нее, что детство близнецов проходит не в типичном пригороде, как у других детей, принадлежащих к обеспеченному среднему классу.

Но главной причиной стало то, что до Инцидента я был жизнерадостным оптимистом, слепо верившим в доброту ближнего своего, а после, увидев заложенный в человеке потенциал зла, решил воспитать детей в максимально безопасном месте. Мне казалось, что все эти деревья и акры земли станут для них чем-то вроде крепости и что наша неасфальтированная подъездная дорожка, растянувшаяся на четверть мили, окажется достаточно длинной для того, чтобы оградить нас от худшей части этого мира.

Только сейчас я осознал свою ошибку. Безопасность оказалась мифом, великой ложью, которую мы повторяли сами себе, пытаясь замаскировать неприятную реальность человеческой жизни – общественный договор написан на песке, а не высечен в камне, и нарушить его в любой момент может каждый, у кого на это хватит пороху.

Пока я лежал под одеялом, а ночь медленно плелась вперед, эта мысль без конца крутилась в голове, не давая покоя. Я попытался думать о будущем, которое было лучше настоящего. Все закончится. Скоро. В это просто нужно верить.

Я чувствовал, что тело медленно оседает на матрасе. Дыхание Элисон стало спокойнее. Я уже подумал, что смогу подремать пару минут, но в этот момент раздался звонок в дверь.



Длинное, протяжное «бом-бом» еще висело в воздухе, а я уже был на ногах. Элисон села на кровати, и в темноте я разглядел белки ее глаз, напряженно раскрытых в темноту. Часы показывали 3.17.

Не задумываясь, я направился к двери в спальню.

– Погоди, что ты делаешь? – свирепо зашептала Элисон.

– Ты о чем? А если это дети?

– Дети? Просто так пришли, позвонили в дверь и…