Росс Уэлфорд
Тысячелетний мальчик
Часть первая
Альфи
Хотите жить вечно? Я вам не советую. Я привык быть бессмертным и прекрасно понимаю, что это за жизнь. Я сыт ею по горло. Я хочу расти, как все остальные.
Вот вам моя история. Зовут меня Алве Эйнарсон. Мне тысяча лет. На самом деле даже больше.
Мы друзья? В таком случае зовите меня Альфи. Альфи Монк.
Глава 1
Саут-Шилдс, 1014 год н. э.
Мы, я и мама, сидели на невысоком утёсе возле устья реки и смотрели, как на другом берегу дым от нашей деревни поднимается и смешивается с облаками.
Реку все называли Тайн. Мы произносили это слово как «Тиин», но это было наше личное название.
Мы сидели, мама вытирала слёзы и яростно ругалась, а из-за реки до нас доносились стоны и крики. Мы чувствовали запах дыма от сгоревшей деревянной крепости на вершине утёса. Люди – большей частью наши соседи – столпились на том берегу, но Даг, перевозчик, не собирался возвращаться за ними. Не сейчас: сейчас его тоже убили бы. Он, бормоча извинения, убежал от нас, едва его плот коснулся берега.
Прибывшие на лодках наконец появились над берегом, где собрались местные жители. Сначала они просто стояли – высокомерные и бесстрашные, затем, держа наготове мечи и топоры, пошли вниз к своей добыче. Я видел, как люди входят в воду, пытаясь скрыться. Далеко им не уйти: их перехватит маленькая лодка, которая ждёт на середине реки.
Я опустил голову и уткнулся в мамину шаль, но мама выдернула шаль и вытерла глаза. Голос её дрожал от ярости.
– Позори, Алве, позори!
Мы так говорили. Теперь этот язык называется древнескандинавским. Но сами мы никак его не называли. Она имела в виду: «Смотри! Смотри, что они делают с нами, – люди, которые явились с севера в своих лодках».
Но я не мог смотреть. Я встал и пошёл прочь в каком-то оцепенении. И всё равно я слышал звуки убийств и чувствовал запах дыма. Я был несчастен из-за того, что остался жив. Позади меня мама толкала маленькую деревянную тачку, нагруженную барахлом, которое мы похватали и ухитрились уложить на Дагов плот. Моя кошка Биффа шла сбоку, иногда бросаясь в траву за мышью или кузнечиком. Обычно в таких случаях я улыбался, но в этот раз я был так опустошён, словно меня выпотрошили.
Пройдя милю или две, мы с мамой нашли глубокую защищенную бухту и в ней – пещеру. Солнце светило ярко, и я смог воспользоваться отцовским зажигательным стеклом – кривым полированным осколком, собиравшим солнечный свет в тонкий лучик, способный зажечь огонь. Я боялся, что налётчики станут нас преследовать, но мама сказала, что не станут, и оказалась права. Мы спаслись.
Три дня спустя мы наблюдали, как их лодки уходят обратно в море, и тогда я совершил самую большую ошибку в своей жизни. Чтобы её исправить, мне пришлось ждать тысячу лет.
Глава 2
Если вам захочется спросить меня: «Почему ты это сделал?» – валяйте, спрашивайте, я не против. Я много-много раз задавал себе этот вопрос. И до сих пор не знаю полного ответа. Могу лишь сказать, что я был молод и очень, очень напуган. Я хотел сделать что-нибудь – что угодно, – чтобы стать сильнее, чтобы лучше помогать маме и защищать нас обоих.
И я стал Бессмертаном, как моя мама.
Это началось давно. Правда, давно: очень много лет назад. Вот что случилось.
Мой отец владел пятью маленькими стеклянными шариками, которые мы называли жемжизнями.
Жемчужинами жизни.
Ничего ценнее у нас не было. Мама говорила, что, возможно, во всём мире нет ничего более ценного.
Чтобы их получить, люди шли на убийство; отец погиб, чтобы их сохранить. Потому-то мы никому не говорили, что они у нас есть.
Теперь их осталось три. Одна для мамы и две для меня, когда я подрасту.
Я знал это. Мама часто внушала мне: «Сперва ты должен вырасти, Алве. Прояви терпение».
Но я не мог ждать.
На третий вечер нашего пребывания в пещере, когда мама ушла за пресной водой, я откупорил маленький глиняный горшочек и достал жемжизнь. Хотя она была очень старой, стекло переливалось в сумеречном свете, идущем от входа в пещеру. А густая жидкость внутри словно загорелась янтарным огнём, когда я поднёс жемжизнь к костру.
Биффа сидела на небольшом камне напротив меня, и её жёлтые глаза светились так же, как и стеклянный шарик. Понимала ли она? Биффа мяукнула, будто что-то сказала мне. Очень часто мне казалось, что Биффа многое понимает.
Присев на корточки, я нашёл нож – маленький кусок железа с деревянной рукояткой, который раньше принадлежал папе, – и поднёс его к огню. Оглянулся на вход в пещеру, чтобы убедиться, что я один, и сглотнул.
Когда я дважды полоснул горячим лезвием по плечу, появилась кровь. Два коротких надреза – таких же, как мамины шрамы. Таких же, как шрамы, которые были у отца. Я не знаю, важно ли делать именно два надреза; возможно, нет.
Просто так принято.
Больно не было, пока я не попытался растянуть края раны в стороны. Я надкусил жемчужину жизни, и она треснула. Из неё потёк золотистый сироп, похожий на кровь из моих ран. Я собрал его пальцами и втёр в раны. И повторял это снова и снова, пока не закончился сироп. Он жалил, как свежая весенняя крапива.
Потом всё пошло не по плану. Я много раз проигрывал эту ситуацию в голове, как люди проигрывают понравившийся эпизод из фильма. Мог ли я что-нибудь изменить?
Не знаю.
Думаю, Биффе просто было интересно. Она не могла знать – хотя, как я уже сказал, Биффа была знающей кошкой. Неожиданно она тихонько мурлыкнула и прыгнула ко мне прямо через костёр – сбоку, где пламя было пониже. Нож я держал в руке и поднял его, не задумываясь; это был автоматический жест самозащиты. Нож поцарапал переднюю лапу Биффы, но кошка даже не мяукнула. Когда она приземлилась, я обернулся, и моя туника смахнула с каменной полки ещё одну жемчужину жизни. В этот момент я потерял равновесие, наступил на жемчужину, и она треснула.
Несколько секунд я в ужасе смотрел на неё. Уже то было плохо, что я не послушался маму. Но вдобавок я впустую потратил ещё одну бесценную жемчужину жизни.
Из неё на камень стала сочиться густая янтарная жидкость. Думая только о том, что её нельзя выбросить, я схватил Биффу за шкирку и начал втирать жидкость в раненую лапу.
(После я долгие годы объяснял маме, что сделал это без злого умысла. Я хотел только, чтобы жемжизнь не пропала зря.)
Затем я перевязал руку длинным куском чистой ткани, а другой кусок обмотал вокруг лапы Биффы. Кажется, кошка была не против. Она облизала усы, зевнула и свернулась клубочком. Вскоре на фоне синего неба появился силуэт мамы – она вернулась с ведром чистой воды. Я сгорал от стыда.
Иногда мне кажется, что я всё ещё стыжусь.
В тот момент мне было одиннадцать зим.
Мне предстояло более тысячи лет оставаться одиннадцатилетним.
Глава 3
Всё это было очень давно.
Я и раньше пытался рассказывать свою историю, но быстро понимал, что люди не хотят ничего знать. Мне приходилось опускать важные подробности – например, умалчивать о жемчужинах жизни, и люди считали, что я над ними подшучиваю (в лучшем случае) или что я опасный сумасшедший (в худшем).
Так что я, как говорится, молчал в тряпочку.
Я иногда спрашиваю себя, как реагировали бы люди, если бы я выглядел старым? Будь я морщинистым, скрюченным, лысым, с дребезжащим голосом и огромными ушами с синими венами, одетым в плохо сидящую одежду? Тогда, наверное, они бы не думали, что я шучу? Они бы сразу решили, что я спятил от старости.
– Бог с ним, с этим стариком Альфом, – сказали бы они. – Сегодня он опять среди викингов.
– Что? А… Вчера он вспоминал про Чарлза Диккенса. Как он его видел.
– Да? Бедный старикан. Но ведь он безобидный, правда? Чокнутый, но безобидный.
Дело в том, что я вовсе не выгляжу старым; я выгляжу на одиннадцать лет.
Когда я перестал взрослеть, викинги почти закончили завоевание северо-восточной Англии. А мы с мамой убегали от шотландцев. Примерно пятьдесят лет спустя норманны вторгнутся на юг страны – в 1066 году. (По сути, норманны – те же викинги, только выучившие французский язык. Я бы так и объяснил, если бы меня спросили, но никто не спрашивал. Норманны – норд-маны, нордические люди, люди с севера – связь очевидна.)
И, поскольку все интересуются, я действительно встречался с Чарлзом Диккенсом, но это было много, много позже.
Видите? Вы же мне не верите, правда? Это не ваша вина, если учесть, что я последний оставшийся Бессмертан на земле. И когда умерла мама, бессмертие стало совсем никудышной жизнью.
Раз мне не верите даже вы, то какие у меня шансы убедить Эйдана Линклейтера или Рокси Минто? А ведь мне понадобится их помощь, если я хочу избавиться от своего проклятия вечной жизни.
И если они мне не поверят, тогда я, как теперь говорят, попал.
Эйдан
Сначала, наверное, мне надо объяснить, почему я такой злой. Закрыть эту тему. Тогда мы сможем понять, как состоялось моё знакомство с Альфи и моя жизнь изменилась навсегда.
Глава 4
Уитли Бэй, наши дни
Сначала мы переехали в новый дом. Это само по себе уже было достаточно плохо. Поймите:
1. Дом был меньше. Намного меньше. У него почти не было сада – был неухоженный задний двор, на котором и мяч-то не погоняешь. Мама напоминала (и не однажды): мне повезло, что у нас есть дом и хоть какой-то двор. Когда она так говорила, я чувствовал себя виноватым и жалел, что вообще об этом упомянул. Ведь я знал, из-за чего мы переехали. Раньше мой друг Мо, который жил в квартире, часто приходил в наш старый дом, потому что у самого Мо не было двора. Но теперь это не имеет значения, правда?
2. Если к нам приедут гости, мне придётся жить в одной комнате с Либби, которая обычно невыносима. Ей семь лет, и она смотрит «Мой маленький пони».
3. Иниго Деломбра, который учится со мной в одном классе, теперь живёт в моём старом доме. Каждый раз при встрече он ухмыляется, словно говоря: «Ты лузер».
Хорошо, что мне хотя бы не пришлось менять школу, но, учитывая, как складываются отношения со Спатчем и Мо, может, её и стоило бы поменять.
И ещё одно: мама с папой всё время ругаются. Они всегда ругались – «спорили». Но теперь они это делают громче и громче и думают, что я не замечаю. Всё из-за денег – всегда из-за денег. Подробностей я не знаю. Я только знаю, что они сделали «неудачную инвестицию» и мама винит папу. Мама теперь работает в колл-центре и ненавидит свою работу. Вчера ночью я застал Либби на лестнице. Она подслушивала.
– Эйдан, они хотят развестись? – спросила Либби.
Мне пришлось ответить:
– Конечно, нет.
Подбородок у неё дрожал, но она не плакала. По крайней мере, не при мне; просто потому, что от этого я тоже мог бы взорваться.
Так, с этим разобрались.
Давайте честно. Если мальчик, с которым ты только что познакомился, сообщит тебе, будто ему тысяча лет, как ты отреагируешь?
Ты засмеёшься и, может быть, скажешь: «А, да, конечно!»
Или не будешь обращать внимания, согласно правилу: «Не провоцируй придурка, и всё обойдётся».
Ещё можно выступить с остротой: «Тогда я королева Шебы».
Ладно, я не слишком искушён в остроумии, но идея понятна.
Так что, когда Альфи сказал: «Эйдан, мне больше тысячи лет», я ему, понятное дело, не поверил.
А затем пришлось поверить, ведь всё это хоть и выглядело невероятно, но было правдой.
И чтобы всё стало ясным до конца, я расскажу ещё немного.
Глава 5
Мы переехали – я, мама, папа и Либби – в начале пасхальных каникул, и за три дня все вещи были распакованы. При переезде разбили мою игровую приставку. Я спросил маму, может ли она купить новую, а она горько рассмеялась. Это означало «нет». Мама сказала, у нас сейчас «другие приоритеты», и я устыдился своей просьбы.
Меня ждал остаток каникул.
– Пригласи друзей или сходи на пляж, – предлагала мама каждые пять минут.
Но Спатч, как и на каждую Пасху, уехал в Неаполь к своим итальянским дедушке с бабушкой. Хуже всего было то, что он позвал с собой Мо. А не меня.
Когда они мне сообщили, я притворился, что не обиделся, хотя это было не так. Когда я рассказал маме, она ответила: «И хорошо, всё равно мы не смогли бы заплатить за авиабилет, так что не переживай». Но дело ведь не в этом, правда? Я думаю, Спатчу было немного неудобно. Он объяснил, что не позвал меня потому, что в деревенском доме его дедушки мало места. Но я видел фотографию дома, он огромный. Да и, кроме того, я был бы счастлив спать на полу. Я почти сказал это, и теперь очень рад, что не сказал.
Для полного счастья, как любит говорить папа, к нам приехали тётя Алиса и дядя Джаспер. Тётя Алиса ещё ничего, но Джаспер? Тьфу!
Я знаю, папа не был рад их приезду. Он жаловался маме:
– Какого чёрта они не могут остановиться в отеле? Можно подумать, у нас много места.
– Бен, она всё-таки моя сестра.
Папа только фыркнул и закатил глаза.
Итак, на четвёртый день каникул с утра прибыли тётя Алиса и Джаспер, и меня переселили на надувной матрас в комнату Либби. Ещё несколько дней ей предстояло пробыть в лагере для девочек-скаутов, так что мне не пришлось бы жить с ней в одной комнате. Но всё же…
Мы все сидели в кухне, где после переезда ещё валялись коробки. Папа, который пока не работал и был дома, заварил чай и спросил, как у Джаспера обстоят дела с лодкой (выбрал «безопасную» тему для разговора). Мама изо всех сил восхищалась блузкой тёти Алисы. Тётя Алиса намного старше мамы, а Джаспер намного моложе тёти Алисы. Хотя вообще-то из-за бороды он выглядит старше их обеих.
После того как тётя Алиса объявила, что я сильно вырос – это было единственное её обращение ко мне напрямую, – Джаспер спросил:
– А как твои дела, сынок? Ты тут не задыхаешься? Что-то ты бледный, как привидение! – и ухмыльнулся, показав крупные белые зубы. Видимо, чтобы я решил, будто он не хочет меня обидеть. Но я уверен, он хотел.
Тётя Алиса заохала:
– Эй, Джаспер, он очарователен!
А мама сказала слегка ледяным голосом:
– Джаспер, с ним всё в порядке. Правда же, Эй дан?
Я бурно закивал головой, словно так мог показать дяде, что я – используя его же собственное выражение – «крепок, как огурчик».
Он хмыкнул и затем добавил:
– Морской воздух. Немного старого доброго ventum maris, вот что тебе нужно, сынок.
Затем он шумно отхлебнул из чашки (чёрный чай, без сахара).
Он часто говорил так, этот Джаспер. Вроде бы у него не было акцента – ни местного, ни иностранного. Иногда он произносил слова по-американски, а иногда – больше по-австралийски, повышая интонацию к концу предложения, словно задавая вопрос. Джаспер родился в Румынии, и у него были узкие тёмные глаза – почти чёрные. Он носил солнцезащитные очки и жил в разных странах.
Однажды я спросил Джаспера, откуда он родом.
– Просто считай меня бродягой, – сказал он, обнажив зубы.
Если честно, я его боюсь.
Когда молоко было допито, а из бороды Джаспера прозвучали слова «премьер-министр», я решил, что пришло время оттуда убираться. Если упоминается правительство, то разговор – по моему опыту – сворачивает не туда.
– Пойду на улицу, – сказал я, и Джаспер в ответ хрюкнул, что можно было счесть за одобрение.
Глава 6
Было очень здорово уйти из дома. Я сделал большой вдох через нос и громко выдохнул через рот: «Хааааа!»
Наш дом находится на самом краю старого микрорайона. Друг за другом там стоят десять малюсеньких домов, а затем сразу начинаются дома новые. За нашим забором – лес. Насколько мне известно, у этого леса даже нет имени. Его называют «лес» или «тот самый лес за полем для гольфа».
Вот бы у нас за домом была калитка, которую откроешь – и ты уже в лесу. Но её нет, там – лишь деревянный забор вокруг пустого прямоугольного заднего двора.
С одной стороны от нашего дома находится переулок, заваленный всяким хламом и воняющий кошачьей мочой. В переулке есть дряхлый матрас, ржавая стиральная машина и переполненный мусорный бак, из которого торчат старые тряпки. Папа говорит, что городской совет обязан всё это вывезти, но, очевидно, им по барабану. По другую сторону Мусорного переулка живут две старухи, Сью и Пру, которые очень коротко стригут свои седые волосы. Мама познакомилась со старухами и нашла их «очень милыми», а потом добавила:
– Одна из них – доктор.
(Я всегда думал, что врачам хорошо платят. Не понимаю, почему они здесь живут.)
Во дворе у себя они устроили аккуратный сад с искусственным газоном. А ещё у них живут пять приблудных кошек.
(Когда мама рассказала отцу, он фыркнул и заявил: «Никогда не доверяй тому, кто держит больше двух кошек». Мне это показалось несправедливым – я-то, пожалуй, кошек люблю.)
С другой стороны от нас, за покосившимся забором, находится ещё один сад, с настоящей травой.
В тот день, когда всё началось, я стоял спиной к забору и смотрел на старые домики, построенные из грязных кирпичей. Многие дома выглядели заброшенными, а у двух были разбиты окна. Потому-то наш дом такой дешёвый. Мама с папой говорили, что мы здесь только временно.
– Привет, Эйдан!
Я испуганно обернулся, но никого не увидел. Послышался смешок, похожий на короткий ликующий лай. Девчонка. Я сделал полный оборот, пытаясь выяснить источник смеха.
– Вон там!
– Где? – спросил я и тут же добавил: – Ой!
Что-то сильно ударило меня по лицу, а через несколько секунд что-то просвистело возле моего носа.
– Эй! Прекрати! – сказал я, и снова прозвучал смех, похожий на лай терьера.
Тогда я увидел: жёлтая трубка, которая когда-то была частью авторучки, торчала из дырки в заборе. Кто-то использовал дырку как бойницу, чтобы стрелять в меня шариками из жёваной бумаги. И этот кто-то был хорошим стрелком.
Я подошёл к дырке и наклонился, чтобы заглянуть в неё. Тут же меня изо всех сил стукнули по спине. Развернувшись, я увидел крошечную девочку, которая злобно ухмылялась и хихикала. Мы встречались в школе, но имени её я не знал. Нам ни разу не довелось оказаться в одной группе.
– Т-ты откуда взялась?
Действительно, можно было подумать, что она материализовалась из воздуха прямо у меня на глазах.
– Я Рокси Минто. Живу рядом. А ты – Эйдан!
– Ну… я знаю. А ты откуда меня знаешь?
Она фыркнула, намекая, что считает мой вопрос глупым.
– А ты как думаешь? Моя мама говорила с твоей мамой. Я видела, как ваши вещи вносили в дом. У тебя красный велосипед и белая деревянная парта. Обернись.
– Зачем?
– Просто обернись.
Она сказала это с такой уверенностью, что я повиновался, хотя и ожидал пинка сзади.
– Откуда ты знаешь, что это мои вел и парта? – спросил я через плечо, но ответа не получил.
Я обернулся… и Рокси там не было. Она исчезла.
– Рокси?
Потом дощечка в заборе, разделявшем наши дворы, качнулась в сторону. Рокси высунулась и хихикнула:
– Вот так!
Щель была узкая, но я пролез. (Крошечная Рокси прошла в неё, почти не задев забора.) И я оказался в запущенном саду, где обнаружились жалкие кусты и цветы, и сорняки, и старая пластмассовая горка. По нестриженому газону Рокси прошагала к огромному плющу, который разросся по обе стороны забора и начал обвивать орешник. Она раздвинула плющ и полезла внутрь. Через несколько секунд я услышал её голос с другой стороны забора:
– Ты идёшь или будешь бояться?
Я отодвинул ветку. Плющ скрывал дырку в заборе, отделявшем двор от леса. В лес вела тропинка. К забору прислонился сарай, полностью скрытый кустарником. Это был сборный сарай, каких много на строительных площадках.
Рокси стояла в дверях сарая.
– Добро пожаловать в мой гараж, – пронзительно и гордо объявила она.
Потом пошарила внутри, нащупала выключатель, и висевшая над входом неоновая надпись ожила. Огромные розовые буквы говорили: ГАРАЖ. Но первые три не горели, и остались только две буквы: АЖ. Впрочем, и это было здорово.
Внутри стояли поцарапанный письменный стол, шаткое вращающееся кресло, два деревянных стула и маленький холодильник в форме банки пива. Пол был покрыт ковром, на лампе имелся абажур, а на окнах шторы. Сильно потрёпанный старый диван был весь в жёлтых пятнах от поролона, вылезающего через прорехи в подушках. Я засмеялся.
– И что такого смешного? Тебе не нравится?
В душе я считал, что всё это совершенно потрясающе. Но признаваться, естественно, не собирался.
– Нормуль, – сказал я. – Где… где ты всё это взяла?
Моя реакция Рокси явно разочаровала, и я тут же почувствовал себя немного виноватым.
– В мусорных баках по большей части, – ответила она. – Люди столько всего выбрасывают. Знаешь, повторное использование, переработка, бла-бла-бла. Неоновая вывеска – это мой знак протэста.
Она подчеркнула «э» и театрально взмахнула рукой.
– Никогда бы не подумал, что здесь столько всего есть! – продолжил я.
– Снаружи не на что смотреть, но внутри много интересного, да? Обо мне тоже так говорят!
Она вскочила на табуретку и потянулась к дверце холодильника.
– Пива?
– Я… э…
– Шучу. Эй, ты не знаешь значения слова «доверчивый»?
Она протянула мне пакетик сока и соломинку.
– Садись. Сними вес с ног. Mi casa es su casa!
Мы немного посидели, потягивая сок. Я познакомился с Рокси всего шесть минут назад, но уже понял, что никогда не встречал никого подобного.
Называя ее крошечной, я не преувеличивал.
Она была такая маленькая, что ей можно было бы дать лет шесть. Но вела себя Рокси более зрело, лет на шестнадцать. Кожа у неё была блестящей и коричневой, как полированное дерево, а на носу темнела россыпь веснушек. Кудрявые африканские волосы были острижены безыскусно и коротко, как у мальчика. Одежда тоже ничем не выделялась: шорты, шлёпанцы, грязная белая футболка, джинсовая куртка. Стандартный комплект для ребёнка-на-каникулах. Но, поскольку Рокси училась в Академии Перси, ей должно было быть не меньше одиннадцати.
Особенно мне понравилась её улыбка. Вы знаете, что многие люди, когда их лица расслаблены, имеют сердитый или сварливый вид? И дело не в плохом настроении – если у человека нет причины улыбаться, он этого и не делает. У моего отца такое лицо. Ему постоянно твердят: «Выше нос, дружище, – может, всё ещё обойдётся».
Но Рокси была совсем не такая. Казалось, губы её навсегда застыли в улыбке, словно она без конца смеялась над некой тайной шуткой.
Рокси заметила, как я на неё смотрю.
– Ты что уставился? Никогда не видел джентльмена?
Внезапно у неё появился лондонский акцент, и я не смог скрыть своего удивления. Она засмеялась:
– Это из «Оливера».
Наверное, у меня был глупый вид.
– «Оливер»! Ты не знаешь такой мюзикл? «Оливер Твист» по Чарлзу Диккенсу? Это сказал Джек Докинз по кличке «Ловкий Плут», когда встретил Оливера. Мы ставим пьесу в театральном кружке, и я буду Ловкий Плут. У меня уже есть и костюм, и всё остальное.
Она ткнула пальцем в висящие на гвозде бархатное пальто и мужскую шляпу.
Вот в это я мог поверить.
– Рокси, сколько тебе лет?
Она заговорила другим голосом – высокомерной старой дамы:
– Как вы смеете спрашивать леди о её возрасте, молодой человек!
Она была настоящей актрисой, эта моя новая соседка.
– Столько же, сколько тебе. На самом деле я на четыре недели старше.
– Ты знаешь, когда у меня день рождения?
Она вскочила со стула и распахнула дверь.
– Я многое про тебя знаю, Эйдан Генри Линклейтер. Твоя сестра, Либерти, родилась пятого февраля. Брось пакетик от сока в контейнер для вторсырья и иди за мной. Мне нужно кое-что тебе показать.
Я пошёл за ней в лес по едва заметной тропинке. Если бы я знал, что будет дальше, то мог бы избежать больших проблем.
Но не познакомился бы с Альфи Монком.
Глава 7
Рокси шагала впереди, раздвигая ветки и сбивая палкой макушки крапивы. Когда мы отошли метров на тридцать, я уже не видел её «гараж».
– Ты знаешь, куда мы идём? – я постарался сказать это поестественнее, словно меня не беспокоил возможный ответ «нет».
Но, кажется, Рокси меня не услышала.
Пес был густой, но не тихий. В этом году весна выдалась более тёплая и сухая, чем обычно, и под ногами громко трещали сухие листья и ветки. Я остановился и услышал жужжание пчёл и дыхание Рокси. Наклонив голову, я смог различить звук движущихся по шоссе А-19 машин. Их шуршание успокаивало, напоминая: хотя мне и кажется, что мы забрались в самую глухомань, на самом деле это не так.
Рокси притормозила и наклонилась.
– Здесь. Ты видишь?
– Что – вижу?
– Вон там, чувак. Ты слепой?
Я увидел: ниже по крутому склону, между серебряно-серыми деревьями, на расстоянии броска сосновой шишки – крытую шифером замшелую крышу.
Я оглянулся на Рокси, чтобы понять, не шутит ли она. Ну ладно, крыша. И что? Рокси заметила сомнение на моём лице.
– Будет понятнее, если подойти ближе. Пошли. И Рокси скользнула между деревьями. Она перестала сбивать крапиву и двигалась очень быстро, иногда оглядываясь, чтобы проверить, иду ли я за ней. Вскоре Рокси остановилась.
Крыша уже была хорошо видна – на уровне наших глаз, и это показалось мне странным. Потом я понял – просто мы стоим на склоне холма. Спуск вёл к каменному дому, окружённому густыми колючими кустами, словно специально высаженными плотно, чтобы отпугивать нежеланных гостей.
– Аккуратнее здесь, – прошептала Рокси и указала на ржавую колючую проволоку, спрятанную внутри можжевелового кустарника, – ветки выросли вокруг проволоки. Дальше живая изгородь стала чуть менее плотной, и появилась табличка из тех, что можно купить в хозяйственных магазинах.
ОСТОРОЖНО: ЗЛАЯ СОБАКА
– Э… Рокси? – произнёс я.
Она пренебрежительно махнула крошечной ручкой.
– Нет здесь никакой собаки. Не волнуйся ты. Идём!
Я шёл за ней, чувствуя себя марионеткой.
Мы добрались до щели в этой живой изгороди, усиленной колючей проволокой. Если бы я был размером с Рокси, то протиснулся бы в щель без труда. А так мне пришлось лечь на живот и, извиваясь, ползти. Перед моим лицом мелькали шлёпанцы Рокси.
Ноги её были исцарапаны и обожжены крапивой, но, кажется, она не обращала на это внимания. Вскоре можжевельник закончился, и мы оказались в высокой траве – настолько, что в ней можно было спрятать лежащего человека. Оттуда я как следует разглядел дом.
Склон простирался ещё на пару метров, а затем обрывался, превращаясь в кирпичную стену высотой с человеческий рост. За ней находился аккуратный выложенный камнями двор с круглым каменным костровищем. Воздух был неподвижен. От тлеющего полена ровнёхонько вверх поднималась тонкая струйка дыма. Несколько куриц что-то клевали. Возле костровища стоял круглый металлический горшок, почерневший от времени и дыма.
Сам дом, сложенный из кирпичей, грязных и побитых, венчался крышей из замшелого шифера, которую я видел ещё с тропинки. Мы подошли к дому с задней его стороны. Дверь там состояла из двух частей – верхней и нижней. Верхняя часть была открыта, но внутри я ничего не мог разглядеть. Краска на двери и окнах пооблупилась. По правде говоря, дом выглядел старым, скучным и обветшалым.
– Итак, Рокси… – начал я.
– Тесс!
Я убавил звук.
– Итак, Рокси, это чей-то дом.
– Да! – прошептала она возбуждённо.
– И что, это так важно?
– Ну… Да!
– С чего бы? Обычно люди строят дома. Они в них живут.
– Ты не знаешь, кто живёт в этом.
Рокси сделала паузу и вздохнула, подчёркивая важность момента. И тут наше внимание привлекло какое-то движение.
В открытой части двери появилась женщина. Она внимательно посмотрела на кусты и траву, где мы прятались. Инстинктивно мы отпрянули.
Через мгновение женщина вернулась в дом. Сколько ей было лет? Я не понял. Длинная юбка, шарфик, тёмные очки.
– Это она, – сказала Рокси.
– Кто?
Понимаю, всё выглядело так, будто я специально демонстрировал незаинтересованность, чтобы подразнить Рокси. Но я просто не мог понять её восторга из-за какой-то женщины в доме. Тоже мне, важность.
– Ведьма.
И тут я забыл о том, что надо вести себя тихо, и произнёс – громче, чем, вероятно, следовало:
– Ой, Рокси!
Я был искренне зол. И ещё разочарован.
Я разозлился на Рокси, потому что лежал тут, в траве, слегка напуганный, перепачканный какой-то лесной гадостью, покусанный крапивой; шпионил за чьим-то домом, быть может, нарушая закон, и всё из-за ерунды. И разочаровался потому, что, ну…
Я-то думал – Рокси немного другая. Надеялся, что с ней будет интересно общаться. Особенно сейчас, когда Спатч и Мо уехали в Италию.
И теперь она говорит про ведьм – какого чёрта? Если бы я хотел слушать про ведьм, единорогов или животных, которые одеваются как люди, я мог бы поболтать со своей младшей сестрой.
– Тсс! Это так, уверяю тебя. Ей, типа, двести лет, и она живёт в доме в лесу. И у неё даже есть чёрная кошка – смотри!
Словно по заказу, кошка – почти чёрная – прошла по стене как раз перед нами. Она глянула на нас своими жёлтыми глазами, изящно спрыгнула на землю и громко мяукнула, спугнув одну из куриц.
– Ты уже попробовала его? Дом-то? – спросил я.
– В смысле?
– Он сделан из имбирного пряника?
Рокси гневно посмотрела на меня – её взгляд мог бы сжечь лист бумаги. Но мне было всё равно. Какие-то глупые выдумки!
– До новых встреч, – сказал я и начал подниматься.
– Пригнись! – зашипела Рокси. – Она тебя увидит.
– И что? Превратит в лягушку? Ничего, я готов рискнуть.
Вероятно, в том, что случилось потом, есть и моя вина. Но я не уверен до конца.
Глава 8
Я встал на четвереньки. Рокси ухватила меня за воротник и потянула вниз. Для такой маленькой девочки она была очень сильной.
– Прекрати! – прошептал я, стараясь освободиться.
Мы завозились, и я её толкнул. Рокси соскользнула вниз. Она пыталась ухватиться за меня, за траву – за что угодно, лишь бы не скатиться во двор.
Долю секунды я видел её глаза, лицо, искажённое ужасом. А затем, докатившись до края, Рокси исчезла из виду.
Она здорово треснулась о землю, однако не завопила и не заплакала. Я вдохнул поглубже, чтобы позвать её – надо же было понять, всё ли в порядке. Но крик застыл у меня в горле: задняя дверь дома распахнулась и из неё выбежала ведьма.
– Эй, эй, эй! – кричала она.
Потом добавила что-то ещё, но я не понял, что именно. Язык был совсем незнакомый.
Точно не французский. Я знал, как звучит французская речь (третий ученик в классе, en fait). И не итальянский – я слышал, как Спатч разговаривал со своим отцом.
Этот язык звучал как-то особенно: гортанно, музыкально. Ведьма – или «как бы ведьма» – поспешила туда, где лежала Рокси. Затем она что-то крикнула на своём языке, словно кого-то позвала.
И тогда я его увидел.
Он стоял в дверях: худой, бледный светловолосый мальчик. На шее его, на цепочке, висели тёмные очки. Мальчик надел их, прежде чем выйти на освещённый солнцем двор.
Разбилась ли Рокси насмерть? Я этого боялся – ведь она упала с большой высоты, – но всё же надеялся на лучшее. Вскоре я услышал её стон. И возблагодарил небеса.
Нужно ли мне подняться? Дать понять, что я здесь? Я был охвачен ужасом и не знал, что делать. Мальчик же взял Рокси на руки и понёс её в дом. С головы девочки капала кровь, оставляя дорожку на земле.
Обе створки двери закрылись наглухо, и тут я понял, что вдохнул первый раз с тех пор, как Рокси упала.
Глава 9
Вот что мне известно о жемчужинах жизни.
1. Они содержат густую жидкость, которая, если смешать её со своей кровью, немедленно останавливает все процессы старения и роста.
2. Если повторить процедуру с другой жемчужиной, старение начнётся снова.