– Что там за состав, я не знаю, – врет Антония.
– Ну ладно, но хоть какой от них эффект?
– В важные моменты они помогают мне фильтровать избыток внешних стимулов. Они как бы тормозят меня.
– И тебе это нужно? Ты что, наркоша?
Антония игнорирует его оскорбление. Потому что вопрос слишком важный. По сути, самый важный.
– Хочется верить, что нет. Но бывает по-всякому.
Джон никак это не комментирует. Он не привык осуждать других. У него и самого есть зависимости, от которых он упорно пытается избавиться. Вот, например, он постоянно влюбляется. Каждый продвигается по жизни как может. Главное, чтобы это не стало препятствием на жизненном пути.
– Главное, чтобы это не стало препятствием на твоем жизненном пути, – говорит он. – Чтобы это не помешало работе и не сказалось отрицательно на твоем мышлении. Такого не произойдет?
– Какой же ты злопамятный, – отвечает она, узнав собственные слова.
– Я серьезно спрашиваю.
– Не знаю, время покажет.
Что ж, пусть хотя бы так.
– В тот день, в Ла-Финке, когда ты вышла из фургона…
Он не стал добавлять «вся в слезах и на нервах».
– Да. Я их в тот раз приняла. Но я не хочу об этом говорить.
– Я не об этом. Ты тогда сказала, что убийца не все продумал.
Джон пытается найти исходную точку. А это непросто. Расследование обычно занимает не одну неделю, и занимается им дюжина человек. У Карлы Ортис, может, эта дюжина человек и есть, но вот времени у нее нет. А у Альваро Труэбы остались только они.
– Думаю, у нас есть две нити к разгадке. «Как» и «почему».
– Поясни.
Антония заказывает себе еще чая с печеньем (неискоренимый обычай, передавшийся ей по английской линии ее происхождения) и поясняет.
– В этом деле все странно.
– Я уже заметил.
– Давай представим ситуацию. Вообрази, что ты преступник, которому удалось похитить сына председательницы самого крупного банка Европы. Что ты будешь делать?
– Потребую денег. Запрошу астрономическую сумму. Все, что она может отдать.
– Именно. Ты ведь похитил даже не родственника известного промышленника, как это было в случае с Ревильей
[26] много лет назад. Миллиард песет. Как ты их заберешь?
– Столько бабла должно весить немало, – говорит Джон. Он помнит про тот случай, хотя в восемьдесят восьмом ему было всего двенадцать лет. Но затем он изучал этот случай в Национальной академии в Авиле.
– Не меньше тонны. Поэтому килограммом называли миллион песет, хотя на самом деле миллиону, скорее, соответствовал килограмм и сто граммов.
Джон, который и так это знает, вежливо кивает, не перебивая ее. С Антонией иногда нужно изображать дурачка и просто внимательно слушать.
– Если ты террористическая организация и требуешь выкуп у производителя сосисок, забрать его будет сложно, – продолжает она. – В каждом похищении есть два критических момента: связь с родственниками и получение выкупа. Первый момент на сегодняшний день уже практически не проблема.
– Каждый дурак может скрыть в интернете свою личность.
– Да, и получить выкуп от банкирши, чья организация получает миллиарды в год, проще простого. Достаточно лишь сказать ей перевести деньги на такой-то счет в Бахрейне, на Маршалловых островах или в любом другом налоговом раю.
– Для Лауры Труэбы это плевое дело.
– Сумма не имеет значения. Десять миллионов евро, сто, миллиард. Перевод денег занял бы у нее пять минут. Она бы сразу их перевела.
Джон, как обычно, почесывает голову, начиная понимать.
– Кажется, я понял, к чему ты ведешь. Это похищение должно было быть безупречным.
– Именно так. В распоряжении матери колоссальные средства. И Эсекиэля никак не могли бы поймать при получении выкупа.
– Эта сделка не могла не сложиться.
– И тем не менее она не сложилась.
– Может, мальчик увидел его лицо и поэтому он решил его убить?
– Не думаю. Эсекиэль очень осторожен. Ты же видел, что на нем была маска, когда мы за ним гнались. А кстати, у тебя получилось его сфотографировать?
Джон достает телефон и показывает снимок, который ему удалось сделать. А точнее, серию снимков, сделанных в режиме непрерывной съемки, поскольку Джон держал кнопку камеры нажатой.
– Я уже отправил их Ментору, чтобы тот, в свою очередь, переслал их Парре. Мы не можем оставить их себе.
– Ты правильно сделал.
Антония пролистывает один за другим все снимки, которые Джону удалось сделать. Из семидесяти трех две трети запечатлели лишь окно и дверь «порше». Остальные либо обрезаны, либо слишком размыты. И только два снимка более или менее приемлемы, хотя, конечно, на Пулитцеровскую премию они вряд ли могли бы претендовать. Снимки очень похожи. Разница лишь в том, что на одном изображении Эсекиэль держит обе руки на руле и смотрит вперед, а на другом он уже повернут к ним и начинает доставать пистолет.
Ни на одном из этих двух снимков не видно его лица.
Антония отправляет обе фотографии себе на айпад, чтобы лучше их рассмотреть.
– Ментор уже отправил их Агуадо.
– Хорошо. Может, ей удастся заметить что-нибудь необычное. Подожди-ка…
Антония максимально увеличивает фотографию. Что-то на правой руке Эсекиэля привлекает ее внимание. На нем черный свитер и перчатки, но на той фотографии, где он лезет за пистолетом, рукав свитера слегка задирается.
И под ним что-то есть.
– Кажется, татуировка, – говорит Джон, наклоняясь ближе к экрану.
Она едва заметна, ее видимая площадь всего-то сантиметра три.
– Позвони Агуадо, скажи, чтобы занялась этим, хотя она, наверно, и так уже занялась. У них там есть необходимые инструменты для проведения экспертизы. Может, им что-нибудь удастся выяснить.
Татуировка – это, конечно, немного, но уже что-то. И сейчас это что-то, может быть, единственная надежда для Карлы Ортис.
Соломинка, за которую нужно ухватиться.
Когда Джон вешает трубку после разговора с Аугадо, они оба думают об одном и то же.
А именно – о времени, прошедшем между похищением Альваро Труэбы и моментом обнаружения его трупа.
Неделя.
– Если ничего непредвиденного не произошло, если у Эсекиэля не было причин убивать мальчика, зачем он это сделал?
– Не из-за денег, это ясно. Также вряд ли из удовольствия. Он не психопат, по крайней мере, не обычный психопат.
– Ты тогда еще сказала, что с преступниками такого рода ты никогда прежде не сталкивалась.
– Ни я, ни кто-либо другой. Я думаю, что Эсекиэль похищает и убивает ради вполне конкретной цели. И эта цель как-то связана с властью.
– И со страхом, – говорит Джон. – Рамон Ортис был безумно напуган.
– Он нам соврал. Он явно не все нам рассказал о своем разговоре с Эсекиэлем. Что может побудить отца скрывать информацию, которая необходима для спасения его дочери?
Как бы они ни ломали голову, им никак не удается найти логического объяснения поведению бизнесмена.
– Думаю, сейчас самое важное – это выяснить недостающую информацию.
– К Ортису нас не пустят.
– Я знаю. Но первый ключ к этому делу заключается в вопросе почему. Если нам удастся выяснить, почему Эсекиэль убивает, поймать его будет проще.
Парра
Капитан Парра – человек действия.
Как только его вызывают, он тут же мобилизует всех, кого только можно. Криминалистов, судмедэкспертов, следственного судью для забора тела.
– Я надеюсь на вашу скрытность, ясно?
Сначала, около девяти, они приезжают в окрестности Конного центра. К одиннадцати цирк уже отворяет двери, не хватает только попкорна и слонов. Проезд к Конному центру загорожен тремя патрульными машинами, несколькими гражданскими и двумя отрядами кавалеристов – ведь нужно учитывать местность. Привезли даже ЛОЭ – лабораторию особых экспертиз. Фургон, вроде МобЛаба, управляемого доктором Агуадо в проекте «Красная Королева». Только хуже оборудованный. И более крупный. Бело-голубой, с флагом Испании по всей длине и со словом ПОЛИЦИЯ, написанным полуметровыми буквами.
Полная скрытность.
К двенадцати начинают подтягиваться участники конного соревнования. Скажем так, публичные люди. Активные пользователи социальных сетей. И вот они едут сквозь весь этот карнавал и делают фотографии, не выходя из машины.
Кто мог это предвидеть?
Капитан Парра мог.
И предвидел. Хосе Луис Парра настоящий профессионал. Отлично выполняющий свою работу. Он уже шесть лет возглавляет ОБПВ и добился впечатляющих результатов. За это время он расследовал более двухсот похищений, и 88,3 процента расследований увенчались успехом.
Когда Парре поручили возглавить отдел, он решил, что его подчиненным прежде всего необходимо быть хорошими переговорщиками. И он отправил их учиться у лучших (сначала выучившись сам). В Нью-Йорк и в Куантико – в штаб ФБР. И все члены его команды готовы жизнь отдать на своем рабочем посту. Однажды капитан Парра простоял семь часов под дождем на крыше, пытаясь уговорить мужчину опустить ружье. Жена и сын этого мужчины стояли перед ним на коленях под пушечным дулом. Он собирался убить их, а затем пустить себе пулю в лоб. Промокший до костей, продрогший Парра хотел лишь одного: чтобы тот изменил порядок действий. Сначала убей себя, а потом уже их, придурок. Но так он, конечно, не сказал. Переговорщики никогда такого не скажут. Они очень аккуратно подбирают слова.
Капитан Парра уже шесть лет добивается успеха за успехом. Проблема лишь в том, что он работает так хорошо, что никто не хочет его повышать. А Парра считает, что он этого заслуживает. Он-то хочет быть комиссаром, его уже задолбало часами разговаривать со всякими сумасбродами. Да и к тому же комиссар получает на четыреста евро в месяц больше. А когда у тебя многодетная семья, это значит, что, начиная с двадцатого числа каждого месяца, можно не ужинать каждый вечер одними макаронами, а нормально питаться. Капитан Парра приверженец белковой пищи. Мускулы у него крепкие. Правда, и без укольчиков тут не обходится, что и говорить. Но чтобы быть похожим на Джонсона Дуэйна, приходится пострадать.
И чтобы получить повышение, тоже. Чтобы он получил повышение, кому-то все равно придется пострадать, в любом случае. Так что Парра уже все просчитал. Если получится вовремя спасти Карлу Ортис – почет и слава ему обеспечены. Если нет – трагедии все равно не будет. Главное, чтобы история получила огласку. Если его начальники захотят убрать его с должности из-за «общественного давления» (тот еще эвфемизм), им придется пнуть его вверх. При его 88,3 процентах успешных дел, если Карла Ортис попадет в один процент неудавшихся (а она, между прочим, по жизни относится к одному проценту), что им еще останется делать.
А такое может произойти, еще как может. Потому что не прошло и двенадцати часов, как теория Парры относительно Кармело Новоа в качестве главного подозреваемого с треском провалилась.
Парра явился на место преступления с вопросом: «Что мы имеем?», словно полицейский из фильмов, и убедился, что его главный подозреваемый оказался побочной жертвой. С перерезанной глоткой.
Факт в том, что Гутьеррес и та идиотка из Интерпола оказали ему услугу. Он не знает, как они сумели так быстро определить местоположение машины, но они избавили его от многочасовых поисков и обременительных разъяснений. И все-таки он очень зол. Потому что, если бы они не действовали в одиночку, похититель был бы сейчас под арестом и для освобождения жертвы потребовалось бы несколько часов в закрытой камере и телефонный справочник (они не оставляют следов), умело примененный в отношении ребер задержанного. Но эти два кретина решили действовать самостоятельно. В любом случае он от них избавился, и ему это все даже на руку. Пусть будет пара козлов отпущения на всякий случай. Тут, неподалеку.
Он знает, что у похищения Карлы Ортис финансовый мотив. Так что нужно просто не отходить ни на шаг от отца и, главное, быть с ним, когда он получит второй звонок от похитителей. И когда будет отдавать выкуп. Потому что отец заплатит, тут без вопросов. Денег у него хватает.
В любом случае капитан Парра знает, что, как только дело получит огласку, каждый его шаг будут изучать под микроскопом и ему следует подстраховаться.
Так что он решает продемонстрировать свою работу публике. О жертве еще никому ничего не известно, но он прекрасно понимает, что все эти фотографии рано или поздно появятся в СМИ. И, когда это случится, всем сразу станет ясно, что он принял все возможные меры, не пожалев усилий. И, пока по направлению к Конному центру едут BMW и «мерседесы», а их пассажиры фотографируют все вокруг, Парра улыбается.
Про себя, разумеется.
И при этом дает команды и активно жестикулирует, как и положено человеку действия.
13
Масло
Ментор оставил им на ресепшене ключи от новой «Ауди А8», почти такой же, как предыдущая, разве что цвет на этот раз не черный, а темно-синий. А на приборной панели он даже оставил записку.
Будьте так любезны, не разбейте мне и эту.
М.
читает Джон вслух и передает записку своей напарнице. Антония комкает ее и бросает на заднее сиденье.
– Может, пустишь меня за руль? – спрашивает она.
– Нет уж, спасибо.
– То есть ты теперь на его стороне?
– Я на стороне своего здоровья. Куда поедем?
– Вернемся в Ла-Финку.
– Я так полагаю, там находится первая нить к разгадке, про которую ты говорила?
– Вот скажи, почему, как ты думаешь, он оставил труп там? Ведь он мог бы выгрузить тело Альваро Труэбы на каком-нибудь пустыре. Но нет, он оставил тело в одном из домов его семьи, да еще в каком! У них есть больше дюжины домов, Эсекиэлю было из чего выбирать. И выбрал он тот, что находится в самом охраняемом районе Испании.
Джон медленно кивает, наслаждаясь при этом ездой по Гран-Виа. Как всегда, кругом ремонт. Как всегда, пробки. По его подсчетам, с такой скоростью они доедут до площади Сибелес не раньше, чем через два четверга.
– И не просто так оставил, а изрядно потрудился над оформлением места преступления. Он хотел оставить нам некое послание.
– Нет, не нам. До нас ему дела нет.
– А кому тогда?
– Не знаю, – печально отвечает Антония после долгого размышления. – Это-то меня и сбивает с толку. Если бы он был серийным убийцей, то непременно сделал бы так, чтобы о его деяниях стало известно всем. Если бы он был обычным похитителем, то потребовал бы денег и не стал бы оставлять послание. Если бы он просто хотел причинить зло конкретно семье Труэба…
– То не стал бы делать из места преступления театральную сцену, – договаривает за нее Джон. – И не стал бы похищать Карлу Ортис.
– И к тому же там есть религиозный подтекст. Преступление отсылает нас к двадцать третьему псалму.
Услышав это, Джон аж подпрыгивает на сиденье:
– Точно!.. «Ты умастил елеем голову мою; чаша моя преисполнена». Как же я мог об этом забыть?
– Вот уж не подумала бы, что ты религиозен, инспектор, – удивляется Антония.
– Я много лет изучал катехизис, дорогуля. У меня в памяти еще что-то осталось, кроме песни «У меня есть Друг, Который меня любит».
Про друга и про любовь – это правда в буквальном смысле. Джон стал изучать в институте катехизис по той же причине, по которой другие записываются в театральный университетский кружок. Но, окунувшись в этот мир, Джон проникся покоем, исходившим от того, что он слушал и изучал. Он так и не смог поверить в Церковь, которая не верила в него, но это и не важно, поскольку он был убежден, что Иисус в нее тоже не верит.
Антония же, разумеется, – убежденная приверженка атеизма, который, в свою очередь, также является своеобразной религией, разве что более дешевой.
– Пока мы спали, доктор Агуадо прислала мне по электронной почте письмо с составом масла, которое было в волосах Альваро Труэбы, – говорит Антония, открывая айпад. – Это оливковое масло с ароматом мирры. Она изучила этот вопрос, и, судя по всему, такое называется «Маслом для священного помазания».
– Для соборования. Священники слегка смазывают им лоб и руки умирающих.
– И какой, считается, от этого эффект?
– Это должно подготовить их к встрече с Богом. С тем же успехом можно смазать маслом верблюда, чтобы тот прошел сквозь игольное ушко.
Они оба пытаются не думать о последних минутах Альваро и о страданиях, которые ему пришлось пережить. Безуспешно.
– Но если такое масло непросто достать, возможно, нас это как-то выведет на след Эсекиэля, – с надеждой говорит Джон.
– Нет, я уже смотрела. Его можно купить за пять евро в любом интернет-магазине. Его продают даже в Эль Корте Инглес
[27]. Не говоря уж об эзотерических лавках Мадрида.
– Есть целый рынок масла для мертвецов?
– Его используют для ароматерапии и прочей ерунды.
Джон не перестает поражаться человеческой природе и особенно своей собственной. Каждый раз, когда он обнаруживает какой-то отдельный мир, о котором он даже и не подозревал, Джон очень удивляется. Сколько же психов на свете, думает он. Чем только люди не занимаются. И тут же удивляется своему собственному удивлению.
– То есть ты думаешь, мы имеем дело с религиозным фанатиком?
– Честно говоря, надеюсь, что нет. Иначе мне будет гораздо сложнее понять ход его мыслей.
Вся тяжесть мира лежит на плечах Антонии Скотт. Лицо ее мрачно, под глазами висят два фиолетовых гамака. Для нее уже стало делом чести поймать Эсекиэля и спасти Карлу Ортис. А такой подход обычно приводит к катастрофе. Но предостерегать ее смысла нет. Вместо этого Джон говорит ей:
– Что бы ни было, я с тобой.
Он хочет похлопать ее по плечу, но сдерживается, и вместо этого хлопает по спинке сиденья – недалеко от ее плеча, чтобы все-таки его побуждение было понятно.
И, кто бы мог подумать, Антония улыбается.
– Спасибо.
Еще и доброе слово сказала. Ну и чудеса.
В течение нескольких долгих минут она молчит, пока они выезжают из центра города и добираются до трассы М-40. Антония прерывает молчание, лишь когда они оказываются уже на полпути к Ла-Финке.
– Нет, я не думаю, что это религиозный фанатик. В его случае элементы религии – это просто приправа. Завершающий штрих для придания блеска.
– То есть мы так и не знаем почему.
– Мы сейчас возвращаемся на место преступления не ради почему. А ради как. Как Эсекиэлю удалось туда проникнуть?
– Хорошо. Это твоя первая нить к разгадке. А как же вторая? Каким образом мы узнаем почему?
– Ты сочтешь это безумием.
– Интересно.
И Антония говорит ему.
И да – это безумие.
Карла
Сандра не отвечает.
Карла настаивает, неоднократно зовет ее (когда убеждается в том, что опасность миновала). Но Сандра не отвечает. За стеной молчание.
Забудь об этой женщине. Лучше подумай о себе.
Голос по-прежнему с ней разговаривает, но он уже потерял часть своей силы, своей повелительной интонации. В какой-то степени это связано с тем, что Карла осознала, что она тут не одна, что по ту сторону стены есть кто-то еще.
Но Сандра не отвечает.
Проходят часы, а может, годы.
Карла спит. Просыпается, снова засыпает. Карла балансирует между сном и реальностью, словно мотылек, порхающий вокруг свечки. Каждый раз, когда ее веки слипаются и она поддается уносящей ее дремотной волне, наступает черед обманчивого блаженства. Потому что спустя несколько месяцев или минут Карла просыпается вновь. И недолгое ощущение покоя сменяется ужасающе ясным осознанием своего положения. Отчаянного положения.
В один из таких моментов Карле слышится, что дверь открывается. Она ощупывает пол и находит еще одну бутылку воды и шоколадку. Карла немного отпивает, мочится в выгребную яму в углу, но к шоколаду не притрагивается. Она не хочет есть: ее желудок все еще сжимается от кислоты, а рот наполнен привкусом горечи и железа.
Но дело не только в этом.
Она боится, что в шоколадку что-то добавили.
Ты должна поесть.
Она может быть отравлена.
Ты в его власти. Он может убить тебя, как только захочет. Если ты не будешь есть, если у тебя не останется сил, то не останется и шансов на спасение.
Голос вновь обретает силу и мощь, заполняя собой пустоту, возникшую из-за молчания Сандры. Теперь он слышится громче прежнего и раздается не только в голове, но и в окружающем затхлом воздухе.
Карла разрывает упаковку и отламывает кусочек, пытаясь угодить голосу. Он больше не похож на материнский. Теперь он другой. Более молодой. Более четкий.
Более безжалостный.
– Кто ты? – шепчет она.
Ты знаешь.
– Нет, не знаю.
Голос больше не отвечает.
Карла съедает еще чуть-чуть. Глюкоза нормализует уровень инсулина и возвращают изнуренному телу немного энергии.
Ты должна чем-то заняться. Иначе сойдешь с ума.
И это говорит голос в моей голове, думает Карла.
Но голос прав. И поэтому она решает изучить окружающее ее пространство. На этот раз более подробно. Она внимательно ощупывает пол и стены своей камеры, отмечая каждую деталь.
Вокруг нее нет ничего примечательного, только голый цемент.
Однако стена напротив металлической двери покрыта маленькими квадратными плитками примерно десять на десять сантиметров. В углу, рядом с выгребной ямой, последняя плитка немного отклеилась. Она оттопыривается на несколько миллиметров, и издает легкое песочное похрустывание, когда до нее дотрагиваешься.
Если бы Карле удалось просунуть пальцы между цементом и плиткой, возможно, она бы смогла оторвать ее.
И зачем тебе это?
Незачем, думает Карла, и ее вновь охватывает беспощадное чувство отчаяния.
14
Бумажный пакет
В Ла-Финке им оказывают не слишком-то радушный прием.
Ни тебе танцовщиц, ни конфетти, ни красной дорожки.
Джон Гутьеррес никогда не был сторонником традиционного соперничества между охранниками и полицейскими. Ему бы спокойно прожить сто лет, и он бы жил и другим не мешал. И каждый пусть занимается своим делом. Но, конечно, таких, как он, мало. Обычно, когда ты служишь в полиции и из кожи вон лезешь ради своей работы, когда ты без конца самоотверженно таскаешься по вызовам, в какой-то момент ты начинаешь оглядываться на других. Такова человеческая природа: презирать тех, кто ниже тебя и ненавидеть тех, кто выше. Затем ты продвигаешься по службе на одну ступеньку вверх – и все по новой.
Своевольные охранники, не подозревающие о том, что Джон Гутьеррес – натура тонкая и чувствительная, несмотря на его внушительные габариты и грозный вид, не собираются оказывать содействие.
Джон паркует «ауди» рядом с будкой. Они выходят из машины. Охранники стоят возле шлагбаума. Оба держат в одной руке сигарету, а другой оттягивают поясную петлю. Классическая позиция номер один, прямо как из первого урока учебника.
– Чем могу вам помочь?
Перевод: какого хера приперлись?
– Добрый вечер. Я инспектор Гутьеррес из Национальной полиции. Это моя напарница. Мы были здесь позавчера, не знаю, помните ли вы.
– Позавчера у меня был выходной.
Разумеется, врет: несмотря на темноту, Джон узнал обоих. Особенно того, кто говорит. Трехдневная щетина, проколотое ухо, около пятидесяти лет. Он врет, как соврал и в прошлый раз, когда заявил, что не работал в тот вечер, когда обнаружили труп Альваро Труэбы.
– Нам нужны записи с камер наблюдения, сделанные три ночи назад.
Охранник скрещивает руки на груди и разводит стопы (классическая позиция номер два). Ответ звучит весьма неожиданно:
– Разумеется, инспектор, с удовольствием.
Джон улыбается.
– Только отправьте для начала письменный запрос управляющему охранной компании с указанием имени заявителя, уточнив, какие именно записи вам нужны, а также пояснив, что вы их запрашиваете в рамках уголовного расследования. Таков закон о защите персональных данных, вы же знаете.
Конечно, думает Джон. Только вот у Карлы Ортис нет времени ждать, пока я отправлю письменный запрос по делу о преступлении, которого как бы не было.
– Послушайте, мы не можем ждать. Возможно, мы обойдемся без всей этой бумажной волокиты и вы просто окажете нам профессиональную любезность?
– И во сколько же вы оцениваете профессиональные любезности?
Джон почесывает голову, а затем лезет в карман. Выскребает все, что есть в кошельке. Пятьдесят евро.
– Пятьдесят евро. Это все, что у меня есть с собой.
– Ну так возвращайтесь, когда у вас будет с собой пять тысяч, – говорит охранник, который прекрасно знает, что полицейскому таких денег за всю свою проклятую жизнь не видать.
Инспектор Гутьеррес на полном серьезе думает: а не врезать ли ему? В итоге все-таки сдерживается.
– Ладно, мы уже уезжаем. Большое вам спасибо.
– Не за что, дорогие мои.
Они возвращаются. Джон нервно ведет машину и нервно говорит.
– И ты слышала, этот кретин сказал: «Не за что, дорогие мои». Это я к ним так обратился в прошлый раз, когда они светили фонариком нам прямо в лицо. Он как бы дал понять, дескать, да, в тот вечер это были мы. Кретин. Тупица. Не понимаю, почему Ментор не запросил запись с камер видеонаблюдения, почему нам приходится это делать самим, и… можно узнать, что ты делаешь?
Антония не обращает на него внимания: она вводит в навигатор какие-то координаты. На экране появляется маршрут. Девятнадцать минут.
– Куда мы едем?
– Не мешай мне, – отвечает Антония. Она берет айпад и начинает что-то искать в интернете. Затем открывает веб-страницу и принимается читать. – У меня только девятнадцать минут, чтобы научиться.
Когда они приезжают к месту, которое Антония указала в навигаторе, Джон глазам не может поверить.
– Ты хочешь пойти туда сейчас?
– Мне нужны твои пятьдесят евро.
– Они у меня последние. Если ты не помнишь, я отстранен от должности с лишением жалованья.
– Я тебе их верну.
Джон протягивает ей банкноту. Антония берет ее, затем достает из сумки-почтальонки карточку – свое удостоверение личности и кладет на переднее сиденье.
– Подожди здесь. И закройся изнутри. Как-то не хочется, чтобы ее украли, если ты решишь вздремнуть.
До этого дня Джон никогда бы не подумал, что возможно в течение девяноста четырех минут непрерывно ругаться. Но до тех пор, пока Антония Скотт не возвращается, он именно так и проводит время.
Когда она вновь садится в машину, в одной руке у нее скромный бумажный пакетик, а в другой пятьдесят евро.
– Поехали обратно в Ла-Финку.
Джон паркуется рядом с будкой. Дубль два.
Температура приема ниже нуля.
– Инспектор, если вы привезли письменное заявление о предоставлении записей, вынужден сообщить вам, что мой начальник сейчас в отпуске. Так что с удовольствием примем вас на следующей неделе.
Антония передает бумажный пакет Джону, а тот, в свою очередь, протягивает его охраннику. Скромный бумажный пакетик с черным логотипом, изображающем богиню Кибелу. А внизу мелким шрифтом написано: Казино «Гран Мадрид». Охранник смотрит на пакет, все еще стоя в классической позиции номер два.
– Что это?
Он брезгливо морщит нос, словно в пакете лежат использованные подгузники.
– Профессиональная любезность.
Любопытство берет верх над гордыней. Охранник протягивает руку и забирает пакет. Оценивает вес. Открывает. Смотрит внутрь. Достает фонарик. Снова смотрит внутрь. Смотрит на Джона. Смотрит на своего напарника.
– Мы не знали, пять тысяч всего или на каждого, так что на всякий случай взяли десять, – поясняет Джон.
Пока охранники совещаются в стороне (открывая при этом пакет каждые три секунды), Джон и Антония перешептываются, глядя на них с улыбкой.
– Как тебе вообще такое в голову пришло?
– Просто послушала рассказ про шофера Рамона Ортиса.
– И ты научилась играть в блэкджек за девятнадцать минут?
– Нет, играть я научилась за минуту. А остальные восемнадцать я училась считать карты.
15
Будка
Получив десять тысяч евро, Томас и Габриэль (так зовут охранников) становятся просто милашками. Томас – тот, что лет пятидесяти и с трехдневной щетиной – проводит их в будку, а Габриэль остается снаружи на посту. Будка гораздо больше обычного, и при этом она оказывается лишь прихожей того помещения, куда ведут Джона и Антонию.
– Сюда, пожалуйста, проходите, – говорит он, открывая перед ними следующую дверь. Лестница ведет в подземное помещение, расположенное под входом. Здесь находится раздевалка, зона отдыха, душ, небольшой тренажерный зал.
– Не желаете ли кофе?
Джон бы выпил, да, спасибо. А Антония, если можно, чая. Можно. Томас готовит им напитки в машине, похожей на те, что выставляют к завтраку в пятизвездочных отелях.
– Нам грех жаловаться, что правда, то правда. Для нас тут все удобства. Раньше я работал в одном гипермаркете. Изо дня в день сплошные перебранки с цыганами, которые проносят товары под одеждой. Я, конечно, ничего против цыган не имею, у меня и среди хороших друзей есть цыгане, но…
Джон прерывает его рассказ о тяжелой жизни:
– Да, у вас тут хорошее рабочее место.
– На лучшее я и рассчитывать бы не мог. Особенно в моем возрасте.
– Я понимаю, что вам не хотелось бы потерять такую работу.
Томас подносит им дымящиеся чашки. Затем готовит еще один кофе для себя.
– Я слишком стар, чтобы искать другую работу. И у меня двое детей учатся в университете.
– Вы знаете, что произошло в тот день на вилле Лос-Лагос?
Томас отводит взгляд.
– Мы договаривались, что я покажу вам записи. И все.
– Нам нужна ваша помощь, Томас, – говорит Антония.
За двадцать лет работы в полиции Джону нередко приходилось допрашивать людей. Людей разных цветов кожи, разных телосложений. Некоторые молчат из страха, некоторые упрямятся из гордости, некоторые врут, чтобы от чего-то избавиться… А некоторые безумно хотят все рассказать. И они обычно говорят тебе нечто вроде:
– Я не знаю, можно ли вам доверять.
И ты должен вселить в них уверенность и поведать им что-нибудь взамен.
Поэтому Джон вопросительно смотрит на Антонию. Как бы спрашивая у нее разрешения. Антония кивает.
– Томас… мы не обычные полицейские.
– Не понимаю, – растерянно отвечает он. – Я же видел ваш значок, и он настоящий.
– Верно. Но мы не такие, как остальные.
– Это я уже заметил. Обычные полицейские не раздают пачки стоевровых купюр.
– То, что вы нам расскажете, не будет использовано в суде. И ваши слова не останутся ни на каких записях. Одному человеку сейчас очень нужна помощь. А другого человека нужно привлечь к ответственности. Вы же знаете, что здесь произошло, Томас.
Охранник опускает голову. Оказывается, что, когда он не стоит в классической позиции номер один или два, Томас человек порядочный. И ему стыдно за то, что начальство приказало ему сделать. А приказали ему молчать, смотреть в сторону и если что – «ничего не знаю, никого не помню, ничего не было». Сказать легко, а вот сделать уже не очень. Такое даром не проходит.