ЭММА АНГСТРЁМ

ЧЕЛОВЕК В СТЕНЕ

Пространство вокруг него было темным и узким. Он крался вперед, касаясь рукой голых стен. До него доносились приглушенные звуки. Где-то бежала в трубах вода, шныряла по вентиляционному коробу в потолке крыса. Из-за угла раздавалась узнаваемая мелодия заставки телевизионных новостей. Она была не такой отчетливой и громкой, как обычно. Он осел на пол и немного выждал. Сладкий обволакивающий запах был силен. Он прикрыл нос ладонью. По другую сторону стены закричал ребенок. Под крышей глухо гудела стиральная машина. На лестнице слышались гулкие шаги. Тишина восстановилась лишь через несколько часов. Он поднялся на негнущихся ногах и замер у выхода. А потом повернул дверную ручку…
ГЛАВА 1

СВЕРХЪЕСТЕСТВЕННОЕ

Свет дня уже начал меркнуть, когда к дому на улице Тегнергатан подъехал грузовой автофургон. Альва стояла на тротуаре рядом с матерью и смотрела, как двери фургона открываются, демонстрируя его содержимое: шестьдесят с лишним коробок, четыре кровати, отцовский диван, комод и буфет, который они купили в секонд-хенде в Лудвике[1].

— Второй этаж, — сказала Ванья и, вытащив из кармана записку, набрала код на домофоне и потянула на себя тяжелую деревянную дверь.

Альва окинула взглядом дом, освещенный фонарями. Он был отделан местами потрескавшимся от времени светло-желтым известняком, но оконные рамы недавно покрасили заново. Стоявшая за спиной Альвы Ванья погладила длинные светлые волосы дочери.

— Думаю, Альва, нам тут будет очень хорошо. Как ты считаешь?

Альва не ответила. Она сделала шаг вперед и попыталась ослабить джинсы, которые слишком туго сидели на бедрах. Пришлось расстегнуть пуговицу и вытащить заправленную рубашку, чтобы скрыть беспорядок в одежде.

— Поберегись, маленькая фрекен, — крикнул один из грузчиков, закатывая в лифт тележку с двумя коробками. Альва медленно побрела вверх по лестнице к квартире.

Лестница была красивой. Дом построили в начале века, отделав пол светлым гранитом. Поверху выкрашенных бежевым стен шел бордюр с узором из переплетенных между собой красных и темно-зеленых символов.

Дверь в квартиру оказалась распахнутой, и Альва вошла в прихожую. Оттуда она услышала смех — должно быть, Санна и Эбба уже были здесь. Девочка не потрудилась снять кроссовки, ведь грузчики уже изрядно натоптали, оставив на полу черные следы.

Окна кухни справа выходили во внутренний двор, а окна гостиной слева — на улицу. Когда Альва выглянула наружу, то увидела огни фонарей, а через дорогу — другое здание, почти такое же высокое, с серым оштукатуренным фасадом.

По всей квартире витал запах новизны. Стены и потолок выкрасили свежей белой краской, а паркетный пол отполировали и покрыли лаком. Тяжелые двери и уложенные елочкой половицы выдавали, что дом все-таки уже стар.

Альва заглянула в ближайшую комнату. Там сестры распаковывали одну из доставленных грузчиками коробок.

— Отлично! — сказала Ванья, входя в комнату следом за Альвой. — Вы уже договорились, кто где будет спать?

Санна встала и отбросила волосы с лица. И у нее, и у Эббы на голове вились и путались буйные кудри. Волосы Альвы были прямыми и тонкими.

— Мы с Эббой будем жить вместе. Альва может забрать себе маленькую комнату, — сказала Санна.

— Славно, — проговорила Ванья. — Альва, может, сходим посмотрим? — И пошла вперед, мимо ванной, к двери возле кухни. — Глянь, разве не уютно?! — спросила она, щелкая выключателем.

В центре потолка неожиданно вспыхнула одинокая лампочка. Альва осмотрелась. Комната оказалась в лучшем случае вполовину меньше той, в которой она жила в их старом доме. Крошечное окно находилось в нише, где можно было сидеть, глядя во двор. Справа от двери были встроенный платяной шкаф и стеллаж, а между окном и дальней стеной оставалось достаточно места, чтобы поставить кровать. На одной стене красовались всякие бабочки-цветочки. Совсем не в стиле Альвы.

— Мне кажется, тут будет просто замечательно, Альва, — сказала Ванья, усаживаясь у окна. Она попыталась, подогнув свои длинные ноги, забраться в нишу, но не преуспела в этом и снова опустила ноги на пол. — Можешь пока подумать, какие тебе хочется занавески. А мне нужно посмотреть, как там грузчики, — добавила она и оставила Альву одну в маленькой комнатушке.

Альва молча постояла в тишине. Все вокруг казалось чужим и странным. Уезжая из старого дома, она не плакала, но чувствовала: мама ждет от нее слез. Вот почему они с мамой приехали в грузовом фургоне, а Санну и Эббу подбросила Туве. Но она не плакала. Она чувствовала одну лишь пустоту, словно вся их другая, прошлая жизнь осталась позади.

Снаружи, в прихожей, что-то грохнуло. Раздался сердитый мужской крик, адресованный кому-то, кто отвечал низким резким голосом. Тут, в комнате, хотя бы никто не шумел. Даже без мебели она казалась тесной, словно в ней что-то уже стояло, хотя на самом деле это было не так.

Альва подошла к окну и уселась, сгорбившись и подтянув под себя ноги. Ниша идеально для этого годилась. Внутренний двор заливал слабый свет прожекторов, и листья блестели под дождем, который начал литься из тяжелых туч. Через двор напротив стоял почти такой же дом, тоже постройки начала века. Альва подумала, что, наверное, добираться домой будет непросто. В пригороде все здания тоже выглядели одинаковыми, но там-то она наизусть выучила все до последнего булыжника на улице.

Дверь распахнулась, и один из грузчиков поставил на пол две коробки.

— Здравствуйте, молодая госпожа, — сказал он, — получите подарочки. — Он улыбнулся Альве, но, увидев суровое выражение ее лица, отвернулся.

Альва открыла первую коробку и стала распаковывать свои книжки. Свинка-копилка и музыкальная шкатулка, которые достались ей от папы, были завернуты в пупырчатую пленку, но Санна и Эбба уже полопали почти все пузырики. Эбба громко смеялась, когда они взрывались у нее между пальцами.

Унаследованные от мамы книги про Нэнси Дрю[2] она поставила на нижнюю полку, старательно спрятав за ними энциклопедию паранормальных явлений. Альва знала, что маме не нравится такое чтение, но устоять было сложно. Все это так увлекательно! Научившись как следует читать, она каждый вечер непременно пролистывала энциклопедию. Она так часто это проделывала, что клей в некоторых местах осыпался и страницы уже не прикреплялись к корешку. В прикроватной тумбочке у Альвы был спрятан фонарик, а значит, она могла читать под одеялом до тех пор, пока не заснет.

В другой коробке были картины, написанные Альвиной бабушкой. Девочка достала их и, развернув упаковочную бумагу, расставила вдоль стены. Они были красивыми, но Альва пока еще не поняла их до конца. И не поймешь, говорила мама, но Альва считала, что, раскрыв разум и каким-то образом проникнув в картины, она сможет увидеть то, что видела бабушка, когда их писала.

Картин, написанных чистыми смелыми цветами и изображавших разные геометрические орнаменты, было три. Одна — светло-розовая и желтая, с бирюзовыми и темно-синими прожилками. Розовые и красные участки образовывали кольца, они, если посмотреть под определенным углом, превращались в лепестки цветка, в центре которого располагалась спираль. Вторая — оранжево-красная, с лазурно-голубыми морскими ракушками вокруг букета цветов. Ракушки обрамляла толстая черная змея с красными капельками глаз. Третью Альва любила больше прочих. На черно-золотом фоне размещался треугольник, разделенный на семь участков, каждый — своего цвета радуги. Над треугольником висел золотой круг с зеленым окаймлением.

Альва легла на пол перед полотнами так близко, что могла различать отдельные мазки. Девочка понимала, что картины — код, который нужно расшифровать, а символы пытаются что-то сказать ей, но мама отказывалась говорить на эти темы, сколько бы она ее ни теребила.

— Знаешь, бабушка была не совсем здорова, когда писала эти свои последние работы, — отвечала она всякий раз, когда Альва приставала к ней с вопросами.

Это не помешало девочке искать в книгах символы, которые могли бы помочь ей расшифровать картины. Вначале она не сомневалась, что кодированное сообщение обращено к ней одной, но теперь уже не была так в этом уверена. Быть может, послание предназначалось всем и в нем содержалось нечто такое, что бабушка хотела сказать, когда уже не могла говорить как следует.

Когда коробки опустели, Альва отступила на шаг назад. Все ее вещи теперь стояли на полках, но она по-прежнему чувствовала себя в этой комнате как-то неправильно. Может, атмосфера тесноты пропитала и испортила ее книги — в этой новой квартире даже ее собственные вещи казались странными и незнакомыми.

В дверь постучали, и она очнулась от задумчивости. Уже знакомый грузчик втащил ее кровать и большой мешок с подушками и одеялами. Когда он удалился, в дверях возникла Ванья.

— Ну и отлично же ты поработала, дорогая! Мы подумываем заказать пиццу, как насчет гавайской?



Ванья сдвинула два ящика и, застелив их клетчатой скатертью, поставила на импровизированный стол картонные коробки с пиццей, а затем — блюдечко с тремя свечами в гильзах, бутылку «Фанты» и бутылку красного вина.

— Еще раз спасибо за помощь с переездом! Все прошло так быстро! — обратилась она к Туве, взяв кусочек пиццы капричоза.

— Ничего страшного, — улыбнулась Туве, — наоборот, я сразу подумала: как же здорово, что ты возвращаешься сюда! И квартира отличная, теперь в городе такую непросто найти. Тут с жильем полное безумие. За пятнадцать лет все так изменилось, просто не поверишь!

Альва заметила, что Ванья ведет себя как-то необычно. Она размахивала руками, когда говорила, и смеялась. И глаза у нее почему-то стали больше, чем обычно.

— Да, разве это не славно? — сказала Ванья, подливая вина в бокал Туве. — Просто повезло, что я до сих пор оставалась в жилищных списках, хоть и жила так долго в Лудвике. Тут всего три спальни, но Эбба с Санной рады жить вместе, так что Альве досталась та маленькая каморочка, и у меня тоже есть своя комната. Начало положено! Когда в прошлом месяце я пришла посмотреть квартиру, она была несколько запущенна. Но хозяйка, такая милая маленькая пожилая дама, сказала, что приведет все в порядок. И теперь тут все выкрашено и вылизано, да и вообще как новенькое!

— Да уж вижу! — Туве кивнула. — Люблю эти старые каменные дома!

Санна и Эбба тихонько переговаривались между собой. Альва не могла разобрать, о чем они шепчутся, сдалась и взяла еще кусок пиццы, водрузив сверху колечко ананаса.

— Мам, Альва у меня еду ворует! — завопила Эбба, ткнув Альву пальцем в живот.

— Девочки, прекратите ссориться, — сказала Ванья, передавая Санне салфетку. Та вытерла губы.

— Но она ворует! — огрызнулась Эбба.

— Послушай, можешь взять немного у меня, — примиряющим тоном предложила Ванья.

И она переложила в тарелку Эббы кусок пиццы.

— Все равно, мне кажется, ей больше не надо, — уже гораздо спокойнее сказала Эбба.

Альва чувствовала, как по подбородку стекает жир от расплавленного сыра. Она старательно прожевала свой кусок, прежде чем проглотить его.

Ванья пригубила вино и скрестила ноги по-турецки.

— Когда эта милая старушка пообещала все тут обустроить, я вначале немного тревожилась. Честно говоря, она кажется слегка бестолковой, и я была далеко не уверена, что мой вкус совпадет со вкусом пенсионерки. Но получилось просто здорово!

В прихожей громыхнуло, и свет в кухне погас.

— Боже, в чем дело?! — воскликнула Ванья.

Туве поднялась и достала из кармана джинсов зажигалку. Они с Ваньей ушли в прихожую, и девочки остались сидеть в темноте.

— Мама! — взвизгнула Санна.

Они с Эббой крепко обнялись.

— Просто лампочка взорвалась, — донесся из прихожей голос Туве. — Подождите минутку, и я все исправлю.

Свет снова загорелся, но Эбба и Санна так и держались друг за друга. Туве вернулась в кухню с осколками лампочки, завернула их в газету и выбросила в мусорное ведро.

— Испугались, девочки? — спросила Ванья, снова усаживаясь на пол. Она казалась бледной, накладывая себе в тарелку салат.

Туве взяла последний кусочек пиццы.

— Исключительно ради удовольствия, я уже сыта, — сказала она, и Ванья засмеялась. Это был искусственный, вымученный смех. Альва просто не узнавала в человеке, который смеется так неестественно, свою маму.

— Так что у тебя с работой? — спросила Туве, глядя на Ванью.

— Уже нашла. Замещение в старшей школе «Васа Риал». Начинаю в понедельник, — ответила Ванья. Она подняла бровь и улыбнулась, потянувшись к Туве своим бокалом, чтобы чокнуться.

— А что Томас? — спросила Туве.

Ванья покосилась на девочек:

— Об этом потом поговорим.

Она поднялась и сложила коробки из-под пиццы. Подлила «Фанты» в стакан Альве, но тот сразу опустел снова.

— Туве, а давай поменяемся местами! — попросила Санна.

— Зачем? — поинтересовалась Ванья.

— Мне страшно, когда дверь за спиной. Это дом с привидениями.

Ванья подцепила одну из непослушных вьющихся прядок Санниных волос и надежно упрятала ее под ободок.

— Это просто лампочка взорвалась, такие вещи происходят сплошь и рядом. Ничего необычного, — сказала Туве.

Ванья благодарно ей улыбнулась:

— Ты же знаешь, каково это — первая ночь на новом месте!

Альва повернулась к окну и задумчиво уставилась в темноту.

* * *

Петер пристроил ребенка у сгиба локтя и расположился у окна. Отодвинув свободной рукой занавеску, он смотрел на улицу. Двое мужчин закрыли задние двери автофургона и забрались в кабину. Когда машина развернулась, Петер плавно качнулся взад-вперед. Ему хотелось показать Вилме мигающие огоньки, но оказалось, что девочка уже спит. Он отошел от окна и осторожно положил ее в кроватку.

За весь день дочка ни разу не уснула как следует и отказывалась от молочной смеси, которой Петер пытался ее накормить. А едва только ему удалось угомонить ее, как она снова проснулась от шума в подъезде. Весь вечер вверх-вниз по лестнице носились люди с коробками и мебелью, две девочки перекрикивались и двигали по полу мебель. Под конец он перенес детский стульчик Вилмы в гостиную, чтобы ее не тревожил шум. Самая младшая из сестер вроде бы была поспокойнее остальных двух — Петер видел ее стоящей на улице и печально поглядывающей снизу вверх на окна.

Он убедился, что одеяло не закрывает личико Вилмы. Потом, выпрямляясь над кроваткой, подумал, что полгода назад у него не было ни времени, ни желания интересоваться соседями. Теперь же происходящее в доме, во дворе и на улице составляло всю его жизнь, не считая сериалов, которые крутили по телевизору в дневное время.

Кристина все еще не пришла. Петер надеялся, что жена вернется не слишком поздно, но она предупредила, чтобы он не ждал. Последние несколько недель она приходила и уходила когда заблагорассудится, но Петер решил не делать ей замечаний. Все равно так лучше, чем несколько месяцев назад, когда Вилма только родилась и у Кристины едва хватало сил на то, чтобы встать с постели.

Поначалу он не замечал, что что-то не в порядке. Тяжелые роды вымотали их обоих, а после возвращения из роддома жизнь так изменилась и стала такой беспорядочной, что у Петера не было времени ни о чем задуматься. Поначалу он счел, что Кристина устала после родов, и, чтобы дать ей отдых, взял на себя все заботы о Вилме. В том, что Кристина проспала сорок восемь часов и не встала даже на третий день, она винила боль.

Во время родов врач несколько раз прибегал к вакууму, прежде чем пришлось в экстренном порядке сделать разрез и заставить Вилму дышать. Но когда девочку положили на грудь Кристине, та даже не взглянула на нее. Акушерка не смогла заставить Кристину начать грудное вскармливание, и Петеру пришлось дать малышке молочную смесь из рожка. Все закончилось тем, что полгода назад он взял отпуск по уходу за ребенком.

Петер звонил акушерке. Хотя Кристина вроде бы хорошо восстанавливалась, ее все равно пришлось записать к специалисту в родильном отделении. Ей понадобилось несколько раз съездить в больницу, но даже в эти дни она еле могла подняться с кровати. Петеру неизменно приходилось помогать ей одеваться, а Вилма тем временем заходилась в крике.

Плач никогда не затихал. Это было хуже всего. Врачи говорили, что через несколько месяцев, когда колики от газов прекратятся, возможно, станет полегче.

Петер сидел на диване с чашкой кофе, когда Вилма опять проснулась. Он посмотрел на часы: пятнадцать минут сна. Питер взял девочку, пристроил ее на руке и пошел в кухню, чтобы согреть воды и развести молочную смесь. Когда все было готово, он капнул смесью на руку и понял, что она слишком горячая. Он старательно дул на поверхность жидкости, покачивая Вилму и поглаживая ее по спинке.

Снова усевшись на диван с дочерью на коленях, Петер дал ей бутылочку, и она немножко пососала. Он подумал, не позвонить ли Кристине, но решал подождать. В последний раз на вопрос, где она была, Петер получил резкий и раздраженный ответ: «Может, лучше порадуешься, что я больше не лежу в кровати и не сплю сутками напролет?»

И он, конечно, радовался. Он почувствовал облегчение, когда в один прекрасный день она встала с постели и самостоятельно отправилась в город. Но потом жена стала исчезать на все более и более продолжительное время, и он понятия не имел, где она пропадает.

«Встречалась с девчонками», — говорила Кристина или просто заявляла, что «ходила погулять». Возвращаясь домой, она никогда не давала себе труда спросить, как Вилма, все ли в порядке. Задумавшись об этом, Петер как-то раз понял, что жена всего несколько раз брала Вилму на руки, а кормила ее и вовсе лишь однажды, да и то приготовленной им смесью.

Он старался гнать от себя такие мысли. Хотя выхода у него не было. Детей хотела именно Кристина, сам он предпочел бы с этим подождать.

Петер пытался не замечать бесконечные эсэмэски, которые жена посылает по вечерам, и незнакомую футболку, которую обнаружил, вернувшись с Вилмой после выходных, проведенных на Западном побережье. Ему не хотелось думать о запахе лосьона после бритья, который он ощущал иногда, когда Кристина тихонько забиралась в постель, считая, что он спит. Петер подозревал, что она нарочно не избавилась от этого запаха, чтобы сделать ему больно, и страдал от этого ее желания. Он просто решил, что не будет ни о чем спрашивать, потому что не хочет ничего знать.

Вилма высосала около трети бутылочки и снова принялась плакать. Он попытался еще покормить ее, но она отказалась, и тогда ему пришлось встать и начать петь. Он сам придумал эту мелодию, скомбинировав из нескольких колыбельных. Иногда пение успокаивало малышку, но никогда нельзя было знать заранее, сработает ли оно на этот раз. Петер надеялся, что вопли Вилмы слышны в квартире этажом выше. Пусть это станет возмездием новым соседям за то, что они разбудили его дочку в прошлый раз.



Через пять часов Вилма наконец заснула, и Петер положил ее обратно в кроватку, убедившись, что головка оказалась точно на маленькой подушке. Он специально купил именно такую, с небольшим углублением, чтобы череп находился в правильном положении. Потом накрыл девочку белым одеяльцем, проверив, не будет ли ей слишком жарко. Это было его собственное детское одеяльце, которое мать сшила, ожидая первенца, — пушистое, кремового оттенка. Прежде чем подоткнуть края, он вдохнул запах одеяльца. Оно пахло приятно. Оно пахло Вилмой. Петер посмотрел на нее в последний раз и забрался в собственную постель. Лежа в ожидании Кристины, он старался не спать, но в конце концов усталость взяла верх, и он соскользнул в сон. Ему снилось что-то тревожное, он несколько раз просыпался и поворачивался с боку на бок. Когда ранним утром его разбудил крик Вилмы, Кристины все еще не было.

Позволив дочери поплакать, он лежал, глядя на вторую, нетронутую половину кровати. В животе что-то перевернулось, казалось, его вот-вот стошнит от усталости и от чего-то еще. Комната стала вращаться, и Петер замер. Согнувшись пополам, опустив голову к самым коленям, он услышал звук поворачивающегося в замке ключа, и по кафельному полу в прихожей застучали Кристинины каблуки. Петер решил не звать ее. Она вошла в ванную и закрыла за собой дверь. Вилма набралась сил для следующей рулады и закричала еще на октаву выше.

Он увидел это сразу, как посмотрел в кроватку Вилмы. Та размахивала ручками, одеяло съехало, и на нем виднелся громадный черный отпечаток ладони, которого не было раньше.

Вилма продолжала плакать, когда он поднял одеяло. Ее крики звучали так, словно она находится внутри какого-то гигантского пузыря. У Петера возникло ощущение, будто кусочек льда скатился по его шее и скользнул дальше, вниз.

Отпечаток руки явственно проступал на кремовой ткани. У него были четкие контуры — Петер мог даже рассмотреть рисунок линий на ладони. Он перевернул свою собственную ладонь, чтобы рассмотреть ее. Она была чистой, и Петер опустил руку на одеяльце, чтобы сравнить с отпечатком на ткани. Тот оказался почти вдвое больше.

* * *

— Еда готова! — крикнула в коридор Ванья.

Санна и Эбба поспешили к ней. Снова шел дождь, и за весь день никто из девочек не вышел на улицу. Вместо этого они помогали Ванье распаковывать коробки и несколько раз переставляли диван, пока для того не нашлось идеальное место в гостиной.

В кухне до сих пор царил абсолютный хаос. Коробки пока еще не сложили, и повсюду валялась бумага, в которую раньше были завернуты чашки и блюдца.

Санна с Эббой расставляли по столу тарелки, а Альва тем временем наполняла стаканы водой. В квартире под ними плакал ребенок. Ванья махнула рукой в сторону пола.

— Счастье, что вы уже не такие маленькие, — сказала она, раскладывая по тарелкам картофельное пюре и сосиски. — Проголодались, девочки?

— Это порошковое пюре? — спросила Эбба, морща нос.

Ванья остановилась.

— А что с ним не так?

— Оно противное! — заявила Санна, до скрежета вдавливая вилку в тарелку.

— Прекрати! — сказала Ванья, передавая ей кетчуп. — Все так, как оно есть, и ничего с этим не поделать. Сегодня у нас на ужин порошковое пюре, и завтра, может быть, тоже. Пока дела обстоят именно таким образом, но скоро они улучшатся.

Альва отвела глаза, чтобы не видеть, как задрожали губы матери, прежде чем та успела их прикусить.

— Когда? — спросила Эбба. — Когда наши дела улучшатся?

— Скоро! — воскликнула Ванья и натянуто улыбнулась. — Вначале нам нужно привести в порядок квартиру, а в понедельник вы, девочки, пойдете в школу. Разве не здорово? Куча новых друзей и Стокгольм. По мне, так это просто замечательно!

Санна и Эбба ели в молчании. Альва развлекалась, вырезая у себя в тарелке цветочек из тонкого ломтика сосиски. Он выглядел почти как цветы на первой бабушкиной картине, но, прежде чем мама успела заметить, что она делает, Альва разрезала его пополам и отправила одну половинку в рот.



Когда посудомоечная машина была загружена, Ванья уселась на диван и включила новости. Альва стояла в прихожей и слушала, как Санна и Эбба играют в карточную игру «Рыбалка». Она подумала было попроситься поиграть с ними, но вспомнила, что это в любом случае не очень интересная игра. Не так уж и обидно, что сестры ее не позвали.

Альва прислонилась к дверному косяку в гостиной. Коврик, который так хорошо смотрелся в передней их старого дома, тут казался слишком большим и застилал почти каждый сантиметр новой прихожей. На двери в туалет мама повесила табличку «ЗАНЯТО». Предполагалось, что ее надо переворачивать, когда заходишь, хотя никакой нужды в ней тут не было. Это в их старом доме замок в туалете был сломан, но и тогда Альва не видела в табличке никакого смысла: стоило девочке уединиться в уборной, как туда врывался кто-нибудь из старших сестер.

— Альва, дорогая, что ты там делаешь? — спросила Ванья.

Альва вернулась в гостиную и села на диван, как раз на то место, где раньше всегда сидел папа.

Наклонившись к диванным подушкам, она подумала, что сможет различить его запах — слабую струйку аромата лосьона после бритья или дезодоранта.

В новостях обсуждали политика, который выставил себя дураком на партийной конференции. Рассерженным членам других партий не терпелось высказаться на эту тему.

— Ну и идиот! — сказала мама. Альва заподозрила, что она имеет в виду не того человека, о котором говорят по телевизору. Новости закончились, и Ванья переключилась на другой канал.

— Тот, кто не может контролировать, сколько алкоголя он употребляет, не может быть моим боссом, — в ходе дискуссии говорила женщина людям, сидящим за круглым столом. У нее были ярко-красные щеки, и она размахивала руками, крича в микрофон.

— Ну, ничего хорошего сегодня не показывают, — сказала мама, выключая телевизор. — В любом случае тебе пора ложиться.



Альва почистила зубы и надела мягкую розовую фланелевую пижаму. Вообще-то, она не была особой поклонницей розового цвета, но именно этот оттенок был точь-в-точь таким же, как на бабушкиных картинах, то есть терпимым. Она скользнула под одеяло, и Ванья включила светильник возле окна, предварительно выключив верхний свет. Светильник у окна вращался, отбрасывая на стены желтые звездочки. Она помнила его с самого раннего детства.

— Хочешь, я немножко тебе почитаю? — спросила Ванья, присев на край кровати.

— Да, — ответила Альва. Она приподняла подушку и теперь полусидела в постели.

Ванья подошла к книжным полкам и просмотрела названия на корешках. Альва затаила дыхание, но мама не заметила энциклопедию, спрятанную за другими книгами.

— Ничего себе, ты уже читаешь про Нэнси Дрю! — воскликнула Ванья. — Я, наверное, была по меньшей мере на три года старше, когда читала эти книги.

Она вернулась с «Маленьким принцем» в руках. Альва вздохнула. Она прочла эту книгу уже несколько раз, но решила помалкивать. Она посмотрела на маму. Губы у той снова дрожали.

— Все будет хорошо, мама, — сказала Альва. Ванья шмыгнула носом и вытерла лицо, затем улыбнулась дочери и крепко обняла ее. Альве стало трудно дышать, но она промолчала.

— После переезда все будет в порядке, — сказала Ванья, — начнем все сначала, и всякое такое.

Ее глаза были красными.

— Я думаю, ты скучаешь по папе. Я тоже по нему скучаю.

— Я скучаю по нему больше, — ответила Альва.

— Да, тут ты права. Ты действительно скучаешь по нему больше.

Они немного помолчали, и Ванья чуть-чуть ослабила объятия.

— Но он сказал, что скоро приедет и мы увидимся, — сказала Альва.

— Да, правда? — спросила Ванья. — Поживем — увидим.

Альва открыла книгу, и они стали читать вместе, но уже через несколько страниц девочка прервалась и спросила:

— Может, лучше расскажешь мне про бабушку?

Ванья тяжело вздохнула:

— Опять? Ты же знаешь, я помню не так уж много.

— А ты все равно расскажи, — попросила Альва, впервые за вечер улыбнувшись. Ее щеки стали еще круглее, и на них появились ямочки.

— Ну ладно. — Ванья поудобнее умостилась на кровати. — Твоя бабушка была совершенно уникальным человеком. Она была очень умной, совсем как ты. Ты бы ей понравилась. Вы на самом деле очень похожи. Она была довольно тихой. Часто бабушка просто сидела молча, наблюдая за тем, что происходило вокруг. Ей никогда не нравилось быть в центре внимания.

Альва поправила подушку.

— Она была очень одаренной, но хранила это в тайне, потому что в ее времена женщинам-художницам приходилось нелегко. Никто в семье, кроме меня и дедушки, не знал, что она пишет картины. А иногда, если я прокрадывалась в ее мансардную студию, бабушка сразу уничтожала картину, над которой работала. Резала ее ножом. Теперь я, конечно, понимаю, что она трудилась над чем-то, что хотела сохранить в секрете даже от нас. Это были картины, в которых она задействовала свое шестое чувство. И она никогда их не заканчивала. В гостиной висели все ее картины с цветами и растениями. Я их больше всего любила, но тебя ведь особенно интересуют те, которые она написала, используя свои особые способности, правда?

— Ага. — Альва кивнула.

— Я так и думала. — Ванья натянула себе на ноги одеяло. — Тут холодновато, правда? От окна, что ли, сквозит?

Она немного помолчала.

— Когда мы были маленькими, я думала, что по пятницам бабушка встречается с подругами, пьет с ними кофе и обменивается рецептами. Когда после ее смерти мы обнаружили картины и дневники, то поняли, что на самом деле она устраивала спиритические сеансы. В некоторых ее дневниках были изображения алтаря, такого маленького столика, покрытого кружевной тканью, с фотографиями и серебряным канделябром. Бабушка и ее подруги называли себя Квартетом и собирались вокруг стола, чтобы общаться с миром духов. Бабушка описала в дневнике, как во время одного из сеансов вступила в контакт с духом, который велел ей написать определенные картины. Она называла его Адрианом и говорила, что он ее направляет. Ей нужно было лишь поднести руку к бумаге, закрыть глаза, и картина писалась сама собой, как если бы процесс контролировала какая-то потусторонняя сила. Подруги, с которыми она устраивала сеансы, тоже были художницами, и они тоже рисовали то, что духи показывали им во время этих встреч. Члены Квартета заявляли, что «одалживают свои тела более могущественным силам». Видишь ли, они вроде бы лишь служили посредницами духов, а создание картин было автоматическим процессом. В своих блокнотах бабушка писала, что мы живем в материалистическую эпоху и осознаем лишь крохотную часть мира. И если кто-то хочет увидеть, как все взаимосвязано, он должен раздвинуть границы своих чувств.

Девочка тихо лежала и смотрела в потолок расширившимися глазами. Ванья взяла ее за руку.

— Альва?

— Что?

— Ты же понимаешь, что бабушка все это просто воображала, правда? Все эти истории про духов, которые направляли ее, когда она писала картины… Ты же знаешь, что никаких духов не бывает, да?

Альва вздохнула и повернулась в постели.

— Конечно, мама.

Ванья прошла к окну и выключила светильник.

— Ну и хорошо, милая. Спокойной ночи, я оставлю дверь немножко приоткрытой.

— Нет, лучше закрой ее, — попросила Альва, натягивая одеяло. Она подождала, услышала, как мама заперлась в ванной, и встала с кровати. Подошла к стеллажу с книгами и вытащила энциклопедию. Открыла ее и начала листать хрупкие потрепанные страницы.

* * *

Альва полностью проснулась, стоило ей только открыть глаза. Что-то разбудило ее, но она не знала, что именно. Она прислушалась, не шумят ли на лестничной площадке. Все было тихо. Она села в кровати.

Она взяла тяжелую книгу о сверхъестественных явлениях, натянула на голову одеяло и включила под ним фонарик. Это было все равно что сидеть в пещере.

Когда Альва открыла книгу, клей снова посыпался с корешка и из переплета выпало еще несколько страниц. Она сложила их в правильном порядке и вложила обратно в книгу. Потом зажмурилась, наугад раскрыла книгу и вслепую ткнула в нее пальцем. Снова открыла глаза и стала читать отрывок, в который угодил палец.



«В случаях автоматизма художник или писатель не осознают своих действий, создавая художественное произведение. Такой феномен носит название диссоциации и является формой раздвоения личности. Сообщество творческих людей давно уже ставит в тупик вопрос о том, является ли новая личность, которая управляет телом, частью души художника, или отдельным существом либо духом, получившим доступ к его физическому телу.

Нередко, очнувшись от состояния, подобного гипнозу или трансу, художники не узнают собственные работы. Иногда их картины бывают подписаны чужими именами, часто — именами уже умерших людей, которые таким образом провозглашают себя авторами новых художественных произведений.

Первые эксперименты в области автоматизма и письма породили доску уиджа и спиритический планшет — два инструмента, которые помогают духам взаимодействовать с материальным миром. В планшет может быть установлен фиксирующий движения карандаш. Доска уиджа представляет собой подобие рулетки для казино с буквами по краям. С помощью стрелок, которые на них указывают, составляются слова и предложения.

Наиболее известен случай автоматизма с Перл Кёррен, публиковавшейся под псевдонимом Пейшенс Уэрт. Миссис Кёррен, американская домохозяйка из Сент-Луиса, родилась в 1834 году. У нее не было зафиксировано ни раздвоения личности, ни других психических заболеваний. Женщина средних умственных способностей, она не выказывала никаких попыток заняться писательством, пока не появилась Пейшенс Уэрт.

В течение четырнадцати лет Пейшенс Уэрт написала при помощи Перл Кёррен более двух миллионов слов. Она удивительно быстро создавала стихи, басни, афоризмы и прозу.

Уэрт писала, что жила в Англии в середине тысяча шестисотых годов. Молодой девушкой она прибыла в Америку, где была убита во время столкновения с индейцами. Действие многих ее произведений происходит в Англии семнадцатого века, в них использован язык того времени. Поэма “Телька” длиной в двести сорок страниц, восемьдесят процентов лексики которой соответствует древнескандинавской, была надиктована в течение тридцати пяти часов.

За свой последний роман Уэрт была удостоена Пулитцеровской премии, ее поэзия тоже была хорошо принята. Миссис Кёррен умерла в 1937 году, и Уэрт исчезла из литературного мира».



Альва понимала, что книга открылась на этой странице потому, что именно этот отрывок она читала много раз. Клея, удерживающего изрядно захватанную бумагу, уже совсем не осталось, и девочка захлопнула книгу. Ничего нового она не узнала.

Ее стало клонить в сон. Она снова спустила одеяло и вдохнула поглубже — воздух за пределами пещерки был гораздо свежее.

Альва что угодно отдала бы за бабушкины дневники, но мама сказала, что они пропали во время переезда и никто не видел их больше двадцати лет. Дочь ей не верила. Дневники — слишком важная вещь, чтобы вот так взять и затеряться. Альва при каждом удобном случае принималась за поиски.

Ей захотелось пописать, и она соскользнула с постели, сунув ноги в тапочки. Потом надела халат и плотно закуталась в него. Мама права, тут холоднее, чем в их старом доме.

Она открыла дверь и вышла в коридор. Там было очень темно, и она подождала, чтобы глаза привыкли. Тишину темной кухни нарушали лишь звуки капающей из крана воды.

На цыпочках Альва прошла по толстому ковру в туалет. Закончив свои дела, она помедлила мгновение, прежде чем открыть дверь. Что-то было неправильно, она нутром чувствовала, но не боялась.

Капли из крана падали быстрее, чем раньше. «Кап-кап-кап» — это вода ударяется о раковину. Альва затянула пояс халата и направилась в кухню. Тучи расступились, и теперь луна озаряла стены и потолок пульсирующим голубовато-белым светом.

Альва посмотрела на двор. Все окна были темными, освещались лишь песочница и гравиевая дорожка. Она открыла окно. Не пели птицы, но издалека слышался замирающий в ночи звук проезжающих машин. Альва закрыло окно, подошла к раковине и завернула кран. Из него перестало капать.

Тучи снова закрыли луну, и стало темно. Понять, где в гостиной стоит мебель, теперь было сложно. В старом доме она точно знала, где что, но здесь пока еще только осваивала планировку и особенности новой квартиры. Стены старого дома иногда потрескивали и пощелкивали, когда там топили камин, но тут, в квартире, из стен иногда доносились скребущие, царапающие звуки. А в трубах свистело и пищало.

Сейчас царапающие звуки становились все отчетливее и отчетливее. Может, в стенах жили крысы. Альва подошла к стенному шкафу, обращенному фасадом к коридору, и открыла его. Там оказались залежи старых CD-дисков, которые Ванья пока не разобрала. Соседние полки были пусты, и Альва приложила ладонь к задней стенке шкафа. Скрежет прекратился.

Она закрыла дверцу шкафа и направилась к противоположной стене комнаты. Теперь она уже почти привыкла к темноте и поэтому прошла между креслами и кофейным столиком, ни на что не наткнувшись. Мебель выглядела для нее плотными спресованными тенями, маячившими в черноте комнаты.

Скрежет за стеной возобновился. Это не крыса. Судя по звуку, то, что там скребется, гораздо крупнее крысы.

— Бабушка? — прошептала в темноту Альва. Царапанье снова прекратилось.

У нее возникло отчетливое ощущение, что за ней наблюдают.

— Бабушка? — опять проговорила она, на этот раз чуть погромче. — Ну же, бабушка, все нормально, я не боюсь!

Альва постояла несколько минут и подождала, но все было тихо. Сколько она ни прислушивалась, больше не раздалось ни звука. Она вернулась в свою комнату, легла в постель и закрыла глаза.

* * *

Пришкольная игровая площадка была меньше, чем в Лудвике, и вокруг нее стояли городские дома. Высокая изгородь отделяла баскетбольные площадки от улицы, где автомобили неслись куда быстрее, чем следовало. Через дорогу был небольшой участок, засаженный деревьями, но школьникам не разрешалось туда ходить. На школьной площадке не было деревьев, чтобы собирать под ними шишки, слушать птиц или прятаться. Там вообще не было ни единого местечка, чтобы спрятаться.

Альва стояла, так тесно прижавшись к стене, что чувствовала сквозь рубашку ее неровную поверхность. Большие часы над входом показывали, что до начала следующего урока остается ровно пять минут. Возможно, столько она вытерпит, но весь остаток дня? Сейчас только первая перемена, потом будет обед, а потом вторая перемена, послеобеденная. Завтра вторник, учиться еще четыре дня. Закончится эта неделя, за ней придет другая, а за той — еще одна.

Чуть подальше на игровой площадке прыгали через скакалку вместе с девочкой-шатенкой Эбба и Санна. Они помахали ей, а она — им, и на этом все. Альва знала, что сестрам не нравится, когда она всюду ходит за ними. К тому же им, наверное, нужно было много чего обсудить, ведь они впервые оказались в разных классах. В Лудвике они сидели в огромном кабинете, общем для четвертого, пятого и шестого классов. А теперь Санна учится в пятом, Эбба — в шестом, а Альва — всего лишь в третьем классе.

Зазвенел звонок, и Альва проскользнула обратно в школьное здание. Она первой зашла в кабинет и уселась на выделенное ей место возле окна. Это было хорошее место — никто не мог сесть сзади и кидать в нее ластики и записки.

— Ну, начнем, — сказала учительница, открывая детскую книжку с акварельными иллюстрациями. — Толстым зеленым маркером она написала на доске «Красная Шапочка» и повернулась к ученикам: — Когда вы закончите читать «Красную Шапочку», пожалуйста, придумайте сами какую-нибудь сказку и запишите ее. Пишите о чем вам только захочется. После обеда вы нарисуете к своей сказке картинки, а потом мы соберем все ваши истории в одну большую книгу.

Учительница пошла по классу, раздавая бумагу. Альва точно знала, о чем ей писать: о призраках. Она как следует сосредоточилась и сочинила сказку про девочку, которая хочет встретиться со своей умершей бабушкой. В конце истории ей явился призрак бабушки.

— Кто хочет прочитать свою сказку всему классу? — спросила учительница.

В воздух поднялось три руки. Альвины руки на коленях сжались в кулаки.

— Альва, может быть, ты? — спросила учительница. Девочка не отводила глаз от своей парты.



Во время обеда Альва последней вошла в столовую. Она села на свободное место рядом с мальчишками из своего класса, но не разговаривала с ними. Мальчишки болтали о какой-то игровой консоли, о которой она никогда не слышала.

Когда она встала, чтобы унести грязный поднос, один из мальчишек повернулся к ней. Она вспомнила, что его зовут Арвид; ей было известно это из утренней переклички по классному журналу.

— В твоей старой школе тоже была такая противная еда? — спросил он. — Могу поспорить, что завтра дадут рыбу. Так всегда бывает. Мы обычно ходим в киоск за едой навынос. Хочешь тоже пойти?

— Возможно, — ответила Альва, хоть и знала, что этому никогда не бывать.

* * *

За завтраком Дагни нарезала сосиски и бросила кусочек на ковер. Дейзи потребовалось лишь несколько секунд, чтобы жадно проглотить его и усесться у ног хозяйки в ожидании добавки. Теплое дыхание собаки согревало Дагни голени.

Картошка была готова и сосиски тоже. Дагни поставила на стол тарелку и баночку горчицы. Потом насыпала в собачью миску сухого корма и выдавила туда немного печеночного паштета. Они принялись за еду, и Дагни нагнулась, чтобы погладить золотистую собачью шерсть. Сегодня она была не такой блестящей, как обычно.

— Думаю, тебе можно дать еще яичный желток, — сказала Дагни.

Дейзи следовало выкупать и подстричь ей когти, но это подождет. Может, завтра, если Дагни не будет чувствовать себя настолько одеревеневшей.



Дейзи была пятым кокер-спаниелем, носящим это имя. И самой лучшей компаньонкой.

— Ну, идем, подруга, — сказала Дагни, прицепляя поводок, а потом вызвала лифт, чтобы спуститься во двор.

Она подняла глаза на окна квартиры второго этажа, куда недавно въехала новая семья. Трое детей и мать, единственный взрослый человек, чтобы за ними присматривать. Не так-то ей просто со всем справляться, подумалось Дагни. Возможно, в некотором смысле даже хорошо, что у них с Хансом все сложилось именно так, как сложилось…

Она убрала за Дейзи и выбросила черный пакетик в урну у скамейки. На улице оказалось прохладнее, чем она ожидала, и колени сразу заныли от сырости. Дагни спустила Дейзи с поводка, чтобы та могла хорошенько обнюхать все вокруг, но собачка очень быстро вернулась. Обе они снова зашли в лифт, чтобы подняться наверх.

Перемыв посуду, Дагни замесила тесто и оставила его подходить под кухонным полотенцем. На полотенце были вышиты инициалы, ее и Ханса, и на миг Дагни накрыло волной печали. Она настроила радио на канал, где передавали ток-шоу, и быстро убрала пакеты с мукой и солью. Потом убедилась, что миска с тестом не стоит на сквозняке, и уселась за кухонный стол с кроссвордом. Всего через несколько минут у нее возникло желание переключиться на другой радиоканал, потому что сердитые люди, которые кричали на своих оппонентов, вынуждали сердиться и ее тоже.

На другом канале передавали Дебюсси, и Дагни замерла, вслушиваясь в звуки музыки. Это была любимая пьеса Ханса, и женщина разрешила себе немного всплакнуть. Дослушав до конца, она принесла письма и, пока тесто поднималось, прочла некоторые из них. Дагни читала, и к ее бедру прижимался сухой нос Дейзи.



Фалун, 28 марта 1952 года.



Моя дорогая, милая малышка!

Пасхальный понедельник, и солнце такое замечательное! В воздухе уже почти ощущается весна. Хочу поблагодарить тебя за письмо и фотографии; так здорово было увидеть тебя почти что воочию! В этой одежде ты похожа на крепкого деревенского паренька, ни за что не подумать, что ты так недавно болела. Кажется, ты поправляешься.

Недавно я ходил вечером в кино, смотрел «Кот крадется» — я давно хотел попасть на этот фильм, потому что он вроде бы очень страшный. Оказалось, так оно и есть, там были призраки и таинственные ходы в старинном замке. Я каждые несколько минут весь покрывался мурашками, а народ ахал от волнения и страха. Фильм отличный, когда смотришь такую щекочущую нервы картину, все чувства действительно обостряются.

Когда я шел из кино, чудесно светила луна, и мне ужасно захотелось прогуляться по берегу озера. Там особая атмосфера, тихо, как в могиле, и из-за фильма и всякого такого я смог убедить себя, что оказался в другом мире. Я стоял там довольно долго, потерявшись в странных мыслях.

Там, у озера, было прекрасно, но это не так хорошо, как быть с тобой, моя любимая. Скоро мы будем вместе. Тогда мы с тобой сможем захватить кофе в термосе и посидеть вместе в каком-нибудь идиллическом местечке.

И последнее, что я хочу сказать: я буду счастлив посадить тебя к себе на колени, моя дорогая Дагни, и целовать, долго и нежно.

Твой дружочек



Не то чтобы она не хотела тогда оставить ребенка, просто мать Ханса не разрешила ей этого. Они собирались обручиться, но Юлия не одобряла их отношений, поэтому когда у них родилась девочка, их заставили отдать ее на удочерение. Все, что она могла вспомнить, — дочкин ротик, маленькие розовые губки и большие голубые глаза, моргнувшие, будто на прощание, когда ее уносили.

Дагни встала, чтобы проверить тесто. Оно уже подошло, его вполне можно было раскатывать, поэтому она привычным движением присыпала столик мукой и вывалила тесто из миски. Вымешивая его, Дагни подсыпала еще муки — не слишком много, чтобы тесто не перестало быть эластичным, но и не слишком мало, потому что иначе оно прилипло бы к столу. Она разделила тесто на три части и слепила из каждой по буханке. Срезала с каждой буханки верхушку и снова оставила подниматься.

После того как ребенка забрали, она никогда больше не видела Ханса. Он время от времени звонил, но Дагни не отвечала, а когда он приходил и стучался в дверь, пряталась под одеяло. Она не могла вынести мысли о поцелуях мужчины, который не смог постоять за нее и за свою дочь, и вскоре после родов собрала вещи и уехала в Стокгольм. У нее никогда не было любовников, ее дом не посетил ни один мужчина. Зато у нее всегда были собаки, да и племянница время от времени приходила к ней в гости. Часто она приводила с собой Йона.

Если присмотреться, можно было увидеть между Йоном и Дагни фамильное сходство, особенно заметное в прямых носах и высоких лбах. Пришло время позвонить племяннице и позвать на кофе; и обязательно купить пакет конфет, которые так любит Йон.

Когда духовка нагрелась, она задвинула противень и поставила таймер. Когда-то, и еще не так давно, таймер был ей не нужен, она и так могла сказать, когда пора вынимать хлеб. Но в последние несколько лет Дагни чувствовала себя все более дезориентированной, и это ее беспокоило. У ее матери к старости развилось слабоумие, и у бабушки тоже, и она знала, как тяжело, когда кто-то в твоем окружении страдает этим недугом. Поскольку настоящей семьи, которая могла бы о ней позаботиться, у нее не было, она знала, что, вероятно, в конце концов окажется в доме престарелых. Дагни не представляла себе, как могла бы там прижиться. Совсем неподходящее для нее место!..

Все началось с покрывал, которыми она согревала колени, когда сидела на диване и смотрела телевизор. Даже в теплые вечера ей нравилось закутывать их, чтобы суставы не становились слишком одеревеневшими. Однажды покрывала пропали, и она даже под угрозой смерти не смогла бы вспомнить, куда их сунула. Может, постирала и оставила в прачечной в подвале? Или вывесила проветриться во двор? Их соткала сестра, и они были важны для Дагни; перспектива того, что она, впав в забывчивость, растеряет дорогие сердцу вещи, бесценные вещи, которые служили единственным напоминанием о семье, заставляла ее горевать.

А еще она была уверена, что купила запас туалетной бумаги, но стенной шкафчик оказался пуст. Она также обнаружила, что опять покупает печеночный паштет, хотя использовала его, только чтобы сдабривать корм Дейзи.

Ужасно, что может с тобой сделать старость! Подводят не только больные суставы и угасающая память, чувства тоже ослабевают… В последнее время ей казалось, что в ее квартире как-то странно и сильно пахнет затхлостью и потом. Она беспокоилась, что стала плохо следить за порядком, хотя обязательно устраивала уборку по вторникам и пятницам. Вдобавок она стала по несколько раз в неделю мыть полы. Она стирала полотенца, занавески и простыни, непременно принимала душ и мыла голову. Чтобы ничего не забыть, она стала вести дневник домашних дел. Племяннице она об этом не говорила; стоит только заикнуться о таких вещах, и ее почти наверняка постараются засунуть в дом престарелых.

Еще Дагни начала слышать что-то непонятное, какие-то звуки, которых не замечала никогда прежде. Иногда она воображала, что слышит за спиной треск и скрип, когда смотрит телевизор. И зрение подводило: просыпаясь по ночам, она видела, как перед окном мелькают тени. Тревожнее всего было странное чувство, будто за ней наблюдают. Последнее время ей казалось, что кто-то видит все, что она делает. Паранойя — это последнее, чего она ожидала от себя в свои преклонные годы.



Прежде чем завернуть хлебцы в полиэтиленовую пленку, Дагни дала им остыть. Она оставила их на буфете и теперь была готова идти в постель.

Ей снились тревожные сны. Обычно она спала хорошо, но сейчас, проснувшись, чувствовала себя более усталой, чем когда ложилась. Дейзи устроилась в изножье кровати, и перед тем, как встать и запустить кофемашину, Дагни почесала ее между ушей.

Пока кофе капал в кувшин, она достала из холодильника сыр и масло. Одну буханку хлеба она сунула в морозильник, а другую положила на разделочную доску. Она как раз собиралась отрезать кусочек, когда ей стукнуло в голову, что она испекла три буханки, но сейчас их всего две.

Дагни окинула кухню взглядом. В морозильнике лежала буханка, которую она только что туда убрала, и хлеб еще не успел заморозиться. Дагни сделала круг по квартире, проверив каждую комнату, потом посмотрела на Дейзи, которая вилась у ее ног. Может, это Дейзи съела третью буханку? Но тогда она должна была слопать ее вместе с пленкой. В таком случае им предстоит поездка к ветеринару, но собака не проявляла никаких признаков плохого самочувствия.

Может, Дагни убрала хлеб в холодильник? Или отнесла его в ванную? Она стала рассеянной, а рассеянные люди забывают, куда девают вещи. Садясь за стол пить кофе, Дагни уже сомневалась, сколько буханок хлеба она испекла — две или три.

* * *

Альва закрыла входную дверь и налетела на колокольчик, который Ванья повесила перед входом. Звук получился такой, как будто входишь в магазин, но мама сказала, что колокольчик в прихожей — это очень по-домашнему. Альва подозревала, что на самом деле Ванье просто хотелось всегда знать, когда кто-то входит или выходит через эту дверь.

Альва сняла туфли и поставила их на обувную полку, потом стянула ярко-красную куртку и повесила в шкаф. Зайдя в школьный автобус, она увидела, что Арвид уже устроился сзади, поэтому сама села рядом с водителем, чтобы мальчишка уж точно не заметил ее и не пристал со своей болтовней. Всю поездку она надеялась, что Арвид выйдет на следующей остановке, но он вышел там же, где и Альва, опередив всех.

Она пошла к дому своей обычной дорогой, немного отстав от Арвида, чтобы тот ее не заметил. Мальчишка зашел в ее подъезд, и Альва немного выждала, прежде чем осмелилась следом за ним подойти к лестнице. Там было пусто. Осмотрев почтовые ящики, она обнаружила на одном фамилию Арвида. Получалось, что он живет на четвертом этаже.

— Кто дома? — крикнула Альва, направляясь в кухню.

Там она достала сыр из холодильника и немного абрикосового джема, сунула в тостер два куска хлеба.

— Есть кто-нибудь дома? — снова крикнула она.

Ответа не было. Она вспомнила, что мама придет поздно, а у Эббы и Санны сегодня хоккейная тренировка.

Пока хлеб обжаривался, Альва подошла к окну. Арвид был во дворе, гладил кота с блестящей темно-серой шерсткой без единого пятнышка. Но под яркими солнечными лучами кошачья шкурка переливалась черным и белым.

Хлеб выскочил из тостера, и Альва щедро сдобрила его маслом. Положила на каждый ломтик по четыре кусочка сыра, тонким слоем намазала джем. Потом взяла в холодильнике бутылку шоколадного молока и пошла в гостиную. Там она включила телевизор, закуталась в плед и принялась щелкать кнопками пульта, переключаясь с канала на канал.

В это время показывали только сериалы, детские передачи и игровые шоу. Она никогда не смотрела мультфильмы, не любила викторины и в результате остановилась на исторической программе на канале «Дискавери».

На экране появилась старинная книга, похожая на Библию. Альва положила пульт от телевизора. Ведущая программы говорила по-английски, и Альва мало что понимала, но успевала прочесть большую часть субтитров, прежде чем те исчезали.

Кажется, передача была о символике в литературе. Альва, сама того не замечая, подалась вперед. Женщина бережно перелистывала страницы книги пальцами в хлопчатобумажных перчатках. Рассказывала она об авторе книги, которого звали Ричард Стэйл, но это имя, скорее всего, было псевдонимом. Книгу, написанную в девятнадцатом веке, украшало множество иллюстраций. Со временем они выцвели и некоторые фрагменты пропали, но большинство изображений удалось воссоздать.

Потом на экране стали появляться крупные планы некоторых из этих картинок. Альва откусила от тоста, и масло стало таять у нее во рту. Она откусила еще, запила шоколадным молоком и вытерла губы рукой.

На картинках был Эдем, с Адамом и Евой в центре. Ева держала в руке яблоко, и ее голую ногу обвивал змей. Адам стоял позади, спрятав руку за спиной. Другая его рука была протянута к сияющему в небе солнцу. Заливавшие пейзаж лучи солнца пронизывали листву, а вокруг в траве прятались животные. Под пальмами отдыхал лев, а из-за скалы выглядывал тюлень, выбравшийся из озера, изображенного посреди иллюстрации. На переднем плане сидел на ветке большой попугай. Тут было и много других животных — рыбы, слоны, дельфины.

Камера приблизилась еще сильнее, сфокусировавшись на змее, который полз по Евиной ноге. Правая стопа Евы скрывалась в высокой траве, но левая была хорошо видна, и камера еще больше приблизилась, сосредоточившись на ней.

Альва встала и подошла ближе к телевизору. Села перед экраном, внимательно вглядываясь в Евину ногу. Над лодыжкой была изображена маленькая ракушка, заключенная в спиральный лабиринт. Сверху художник написал крошечные буквы — синюю «В» и желтую «У».

Ведущая снова заговорила, и Альва сосредоточилась на субтитрах. Женщина рассказывала быстро, но Альва все же успела услышать, что буквы на Евиной коже можно интерпретировать как тайный код.



«В то время Ричард Стэйл принимал активное участие в тайном обществе, все члены которого были людьми искусства. В конце двадцатого века в ресторане “Клердервиль”, расположенном в лондонском районе Ноттинг-Хилл, была обнаружена потайная комната со множеством вещей, принадлежавших этому тайному обществу. Среди них были книги, картины и отчеты о спиритических сеансах и обрядах. Это открытие позволило взяться за расшифровку писем, которые посылали друг другу писатели и иллюстраторы. Сопоставляя символы на изображениях с подчеркнутыми отрывками в Библии и других религиозных текстах, исследователи начали расшифровывать код. Картины содержали послания, касающиеся правил и установок общества, а также рассказывали о мировоззрении его членов и их приверженности оккультизму. Сделанные наспех наброски, памфлеты и записки распространяли по всему Лондону, чтобы в зашифрованном виде сообщать участникам общества о предстоящих встречах».



На экране появилась потайная комната в Лондоне, вход в которую прятался в холле за шкафом для бумаг. Шкаф вместе с ящиками был отодвинут в сторону, как дверь, и за ним открывалось тайное помещение.



«Изображение на ноге Евы иллюстрирует отношения общества с миром духов. Раковина символизирует течение времени, когда жизнь движется от чего-то меньшего к большему, от неведения ребенка к духовной осмысленности и свободе взрослого индивида. Некоторые историки также склоняются к тому, чтобы видеть в раковине символ реинкарнации. Буква “В” олицетворяет материальный мир, а буква “У” — духовный, в то время как синий цвет считается цветом женственности, а желтый — мужественности. “В” в центре раковины и “У” в ее устье предполагают, что жизнь движется от материального к духовному».



Альва сидела у экрана как приклеенная. Она узнала раковину с бабушкиных картин, а еще припомнила кое-что насчет букв. Девочка просмотрела программу до самого конца, потом оставила на полу недоеденный тост и бросилась в свою комнату.

Картины по-прежнему стояли у стены. Альва уселась напротив и заправила свои длинные волосы за уши.