Вера Колочкова
Выбери меня
© Колочкова В., 2019
© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2019
* * *
«Скорый поезд Воркута – Сочи прибывает на третий путь… Стоянка поезда двадцать минут…»
Голос диктора был сонным и недовольным, будто поезд Воркута – Сочи вовсе и не должен был прибыть на вокзал точно по расписанию, а свалился ниоткуда, заставив диктора вынырнуть из дремотного расслабленного состояния.
«Наверное, хорошо им там, в поезде… – вяло подумала Варя, рассматривая некрасиво сломавшийся ноготь на большом пальце. – Едут себе из холодной Воркуты в теплый Сочи, с наслаждением предвкушают… И правда, вот бы оказаться в том поезде, в купе на нижней полке! Хотя можно и на верхней, какая разница… Проснуться от толчка вагона, который остановился, услышать далекий сонный голос диктора… И догадаться из своего сладкого спросонья – ага, вон в какой город прибыли… Большой город… Глянуть бы на него в окно, да неохота…»
Интересно, когда же она успела сломать ноготь? Наверное, когда вещи собирала, уходя от Максима. И не заметила, не до того было. Если б тогда землетрясение случилось или другой какой катаклизм, она бы тоже не заметила, наверное. Так все быстро и жестко произошло! Можно сказать, судьба сломалась, вся ее жизнь – разбилась вдребезги! А тут какой-то ноготь – подумаешь…
Варе никогда не приходилось проводить ночь на вокзале потому, что некуда больше идти. Бывало, слышала от других о таких вынужденных ночевках и вздыхала жалобно – бедные, мол, бедные… Но чтобы себя соотнести с этими «бедными» – такое и в голову не приходило. Но разве кому-нибудь приходит в голову что-то подобное, когда в жизни все хорошо, когда есть теплый дом и гарантированный бутерброд с маслом к завтраку? Когда живешь себе и живешь и не задумываешься ни о чем…
Выходит, надо было задуматься. Надо было предполагать, пугаться, искать запасные варианты. Но опять же – кто это задумывается о вариантах, когда жизнь течет счастливо и беззаботно, обещая впереди еще больше счастья?
Но теперь-то, теперь… Зачем об этом думать? Только себя убивать. А она, Варя, и без того убита. Причем убита дважды за день. Если предательство можно считать убийством, конечно. Неожиданное предательство, будто нож в спину.
Краем глаза она увидела, как по проходу медленно бредут двое мужчин в форме, и вжалась испуганно в сиденье, сунув руки в карманы ветровки. И в самом деле, а если к ней подойдут, попросят билет показать? Что она им станет объяснять, если никакого билета нет и в помине? Что ей ночевать негде? Ну да, ага… Они только этого ответа и ждут, чтобы попросить ее пройти на выход… Интересно, какой умник придумал это правило? А если, допустим, человеку и в самом деле ночевать негде? Хотя бы одну ночь – почему нельзя-то? Одну-единственную ночь, может, самую отчаянную в жизни…
Наверное, нельзя делать вид, что она боится. Наверное, надо сесть прямо, расслабить лицо и изобразить на нем безмятежность. Или хотя бы накинуть на него тень обреченности и усталости от долгого ожидания. Да, пожалуй, что так… Наверное, обреченность выглядит достоверней безмятежности. Пусть полицейские думают, что она транзитная пассажирка, волею судеб застрявшая на вокзале.
Наверное, все-таки Варя переиграла – то ли с обреченностью, то ли с безмятежностью. Не сориентировалась в промежуточных оттенках. Потому что один из полицейских прямиком направился к ней с явной готовностью задать свой сакраментальный вопрос…
– У вас есть билет, девушка?
– Нет… У меня нет билета.
– Но без билета находиться на вокзале в ночное время не положено… Ничего не поделаешь, такие правила…
– Да, я знаю. Я сейчас уйду, извините.
– А вам что, ночевать негде? Можем проводить вас до привокзальной гостиницы, хотите?
– Нет, не надо в гостиницу. Все равно у меня денег нет.
– Как же так, девушка? Может, и документов у вас никаких нет?
– И документов нет. То есть они есть в принципе… Но с собой нет.
– А прописаны вы где?
– У меня все в порядке с пропиской, правда. Извините, я пойду…
– Куда вы пойдете?
– Домой пойду… По месту прописки.
– Точно?
– Да. Точно. Если нельзя ночевать на вокзале, я уйду.
Варя торопливо поднялась с места, и на лице полицейского отобразилось нечто вроде удивленного смятения – не ожидал такой быстрой реакции, наверное. Ожидал, что она будет канючить, плакать, просить. А чего просить-то? Нельзя так нельзя… Можно и уйти, по улицам побродить остаток ночи. Ей уж теперь все равно, куда свою душеньку неприкаянную приспособить…
– Господин полицейский… Или как вас там… Товарищ милиционер… Что ж вы молодую девушку в ночь прогоняете, так же нельзя! – услышала Варя за спиной возмущенный мужской голос и обернулась, движимая автоматическим любопытством – кто это, интересно, вдруг решил за нее заступиться?
Защитником оказался деревенского вида дядька, плотный, краснощекий, с розоватой блестящей лысиной. Добрый дядька, наверное. Надо бы подойти, спасибо сказать… Да ладно, обойдется. Она же не просила заступничества, вот и не надо… Ей теперь вообще ничего не надо. Ей теперь все равно. А пропадать и без лишнего заступничества можно. Так даже лучше. Чтобы вообще – ничего…
– Нет, что же это такое, гражданин… Товарищ… Как вас там теперь называют, не знаю! Что же вы делаете, а? Как вам не стыдно? – продолжал возмущаться дядька. – Это же превышение полномочий, между прочим! Сейчас не те времена! Вон сейчас на каждом углу рапортуют, что не человек живет для государства, а государство старается для человека! Вам разве вокзальной скамьи жалко? Что от нее, убудет за ночь, от этой скамьи? А вы… Это же произвол настоящий…
– А у вас билет есть? – равнодушно перебил его полицейский.
– У меня-то есть! Есть, конечно! Но речь ведь не обо мне!
– Прошу вас предъявить билет…
– Да вот же, пожалуйста! Вот мой билет! Отправление поезда в шесть утра!
Варя не услышала, чем закончился диалог доброго дядьки и равнодушного полицейского, – толкнула тяжелую дверь, вышла на улицу.
Шел дождь, дул сильный ветер. По привокзальной площади бежали редкие пассажиры – кто-то спешил поскорее нырнуть в теплый зал ожидания, кто-то бежал к стоянке такси, укрываясь от дождя под капюшонами и зонтами. У каждого была своя цель. А у Вари никакой цели не было. Оставалось только под дождь – и в ночь… У нее даже капюшона на куртке не было. И зонта тоже.
Она подняла воротник, сунула руки в карманы, поежилась. Да уж, если погулять по такой погоде часика три… Запросто можно схватить воспаление легких… А потом помереть под забором, да… И Ольга бы хоронила ее и плакала, плакала…
Варя содрогнулась, испугавшись, как далеко зашла в своих обиженных мыслях. Ольга ведь ей, по сути, ничем не обязана… И обвинять ее в чем-то – сущий инфантилизм, честное слово. Детская обидка. Ведь если не считать их ссоры, которая произошла вечером, больше и предъявить Ольге нечего.
Но все-таки хотелось бы знать, Ольга немного раскаялась после ссоры или нет? Она ж ей родная сестра, не чужой человек… Наверное, звонила кому-нибудь, узнавала, куда она напросилась с ночевкой… Может, и ей звонила. А только чего звонить – батарея на телефоне давно села… Еще тогда, когда она от Максима ушла. С чемоданом. Чемодан был тяжелый, а душа – пустая. И было очень страшно и больно. Даже дышать было страшно, будто пустота давила на ребра, пытаясь протечь сквозь них. И Варе казалось – а хорошо бы, чтоб она сдулась, как воздушный шарик, и совсем бы исчезла… Все лучше, чем вот так, под холодным дождем…
– Эй, девушка, подождите! Ну куда вы идете, подождите…
Варя резко обернулась, облизнула мокрые от дождя губы. А может, они от слез были мокрые. Непонятно. Да и не все ли равно!
Давешний дядька бежал за ней, волоча за собой тяжелый чемодан. Вернее, не бежал, а пытался бежать, пыхтя как паровоз.
– Подождите… Подождите же, девушка, куда вы так торопитесь… Я зову вас, зову, а вы не слышите…
Варя остановилась, резко обернулась к дядьке и проговорила не очень вежливо:
– Ну что, что вы хотите от меня? Благодарности за ваше заступничество? Но я ведь ни о чем таком не просила…
– Да господь с вами, милая, какая такая благодарность… Не нужно мне вашей благодарности! Только ведь дождь на улице… Ночь… А вы одна…
– И что?
– Как это – что? Разве можно молодой девушке одной ночью? Да еще в такое ненастье! Вы же промокнете… К тому же холодно ночью, и вы совсем замерзнете…
– И что вы предлагаете? Хотите вместе со мной промокнуть и замерзнуть?
– Да нет, что вы… Давайте лучше в кафе посидим. Там тепло…
– Да не пойду я с вами в кафе!
– Ну почему же? Хотя… Вы меня, наверное, не так поняли! Я ж ничего такого… Такого плохого и в мыслях не держу… Я ж от души предлагаю! Тем более мне и самому надо время убить, до моего поезда еще три часа… Не верите? Хотите, билет покажу?
– Да зачем же мне ваш билет, я же не полицейский…
– Нет, отчего же? Я могу показать!
– Не надо, – замотала головой Варя. – Я вам верю.
– Тогда пойдемте! Холодно же на улице…
Вон я уже весь промок. А кафе тут рядом, за углом… Оно как бы при вокзале, и потому круглосуточное… Чебуреки там очень даже неплохие, я ел!
Дядька так вкусно сказал про эти самые чебуреки, что Варин рот моментально наполнился голодной слюной. И впрямь, когда она сегодня в последний раз ела? Кажется, вообще ни разу… Если не считать утренней чашки кофе, той самой, перед разговором с Максом… Да, тогда она съела кусок сыра без хлеба. Очень вкусно, когда пьешь кофе вприкуску с сыром.
– Ладно, пойдемте. Только у меня денег нет, – развела руками Варя. – Так уж вышло, простите.
– Да это ничего, я же понимаю, что вы… У каждого в жизни выпадает такой момент, когда вот так… Это я понимаю, да… Идемте, идемте, пока совсем не промокли! Это совсем рядом…
Так они и зашли в кафе странной парочкой – толстый деревенский дядька с чемоданом и дрожащая от холода и несчастья пигалица с прилипшими к щекам мокрыми волосами. Впрочем, оценивать их как парочку было некому – в кафе об эту ночную и ненастную погоду почти никого не было. Зато – о, чудо! – в кафе был камин, хоть и не настоящий, а электрический, но тепло от него шло основательное, можно сказать, агрессивное.
Варя на ходу стянула с себя куртку и села за столик, который ближе всего стоял к камину. И только сейчас почувствовала, как сильно устала. А может, просто силы закончились…
Дядька суетился у нее за спиной, приговаривал быстро себе под нос:
– А вот мы сейчас чайку горяченького… Да с чебуреками… А курточку я вот тут, на соседнем стульчике, расположу, чтобы просохла… А где ж официанточка, чего не идет? Уснула, что ли? Вы сидите, а я на разведку схожу, может, и впрямь уснула…
Варя усмехнулась, отметив про себя – как у дядьки все звучит мягко и округло: курточка, стульчик, официанточка… Наверное, он очень добрый дядька. А еще, наверное, у него семья большая и дружная, и он всех домочадцев нежно любит. Что ж, повезло им… Кому-то много любви в жизни перепадает, а кому-то – с гулькин нос. Нет справедливости в распределении любви, ничего не поделаешь.
Дядька вскоре вернулся, сел напротив Вари, доложил торопливо:
– Я заказал чаю горячего, чебуреков да пирожков сладких… Еще сосиски хотел, да они тут невкусные, я пробовал. Или надо было сосиски?
– Нет, нет, не надо… – торопливо отказалась Варя. – Я только чаю выпью и чебурек съем… Я вообще мало ем, знаете ли. Могу быть сыта рисовым зернышком, как Дюймовочка.
– Оно и видно, что ж… – почему-то грустно вздохнул дядька, мельком глянув на нее. – Все вы тут в городе со своими диетами с ума посходили… Вот в наше время как было? Чем девка справнее, тем она больше у парней в моде! А сейчас что? Кожа да кости, жалкость одна… О, а вот и наш чай с чебуреками! Молодец официанточка, расстаралась!
Когда расторопная «официанточка», оказавшаяся пухлой возрастной теткой с траченными перекисью химическими кудряшками, вальяжно удалилась, Варя протянула руки, оплела пальцами горячую чашку, закрыла на мгновение глаза. Вот оно, последнее плотское удовольствие. Много ли надо несчастному человеку в его несчастье – ощутить крупицу тепла продрогшими пальцами… А чебуреком как вкусно пахнет! Мясом и горячим жареным тестом! Это ж можно с ума сойти…
– Да вы ешьте, девушка, ешьте… Чебурек надо горячим есть, чтобы мясной сок не остыл… – заботливо посоветовал дядька.
– Спасибо… Меня, кстати, Варей зовут. И ко мне можно на «ты».
– О, Варя! Варвара, значит! Хорошее имечко! Мою матушку покойную Варварой звали…
– А вас как зовут?
– Так Сергей Семеныч я… А фамилия моя – Караваев.
– Очень приятно, Сергей Семеныч. Спасибо вам за угощение.
– Да на здоровье, что ты… Ешь давай… Еще не угостилась, а уже благодаришь…
Варя взяла обеими руками чебурек, откусила. Сок брызнул ей на щеки, и она отпрянула от неожиданности, чуть не подавившись.
– Ой, ну что ты, господи… – замахал руками Сергей Семеныч, сострадательно выпучив глаза. – Я ж тебе говорю – там соку мясного много, осторожнее надо… Вот, возьми салфеточку, оботрись…
– Я ж не жнала… – подавив неловкий смешок, проговорила Варя, торопливо прожевывая, – а правда, вкушно-то как…
– Так я ж говорю… Ну, ешь давай, ешь…
Варя ела, торопясь и обжигаясь, а Сергей Семеныч молчал, смотрел, как она ест. Было в его взгляде что-то такое… Жалостливое, но вовсе для нее не обидное. Так, наверное, смотрят любящие отцы на своих блудных детей.
Когда она, съев два чебурека и выпив чашку чаю, откинулась на спинку стула, он произнес твердо, в совсем уже другой тональности:
– Ну, давай, дочка, рассказывай… Что у тебя там стряслось…
Варя напряглась, спросила с холодной настороженностью:
– Чего я должна вам рассказывать?
– Ну как, чего… Почему на вокзале ночуешь? Как так получилось?..
– Хм! Странный вы, Сергей Семенович! И вопросы у вас странные! Я ж не спрашиваю, почему вы на вокзале ночуете, правда?
– Так я чего… Со мной-то как раз все понятно! У меня поезд в шесть утра! Опоздал я на дневной-то поезд, вот и пришлось билет менять…
– Вы транзитный пассажир, что ли?
– Ну… Можно и так сказать. От сына я еду, он у меня под Сочи живет, в Лазаревском… Слыхала, наверное? А может, и была?
– Была когда-то… В детстве, с родителями. Хорошо там, в Лазаревском…
– Ну вот! – почему-то очень обрадовался Сергей Семенович. – А сын мой, Антоха, отдыхать туда ездил, да так и остался, женился на местной девахе… Уже второго внука нам с женой народил, представляешь? А я, стало быть, решил на обратном пути своего армейского дружка навестить, давно уж обещался. То да се, выпили, засиделись… Всю ночь проговорили… А утром я и будильника не услышал, и на поезд дневной опоздал. Да, сильно мы на грудь приняли… И то, почти двадцать лет не виделись… Проснулся я, а в квартире никого нет, вся семья по делам разбрелась. Гляжу – батюшки… На поезд-то я опоздал! Ну вот, пришлось собираться да дуть на вокзал, и билет взял только на утренний поезд… Возвращаться-то неудобно было, у друга ж семья, свои дела, свои заботы… Да и попрощались уже вроде, неудобно… Да что я все о себе да о себе! Давай, рассказывай!
Варя улыбнулась, пожала плечами. Вовсе она не собиралась ничего рассказывать этому странному дядьке. Да и зачем, собственно? И без рассказов внутри все болит… Так болит, что лишний раз трогать больное место не хочется. Раньше так не болело, а теперь, когда отогрелась… Наверное, и боль тоже внутри отогрелась, ожила. Не надо было в кафе идти. И согреваться не надо было, пусть бы она лучше замороженной оставалась. И чай пить не надо было, и чебуреки есть, и разговоры разговаривать… И зачем этот дядька на нее так смотрит, ничего она ему не должна! Накормил – и спасибо…
Варя поняла, что сейчас заплачет. Отвернулась к окну, прикусив губу…
– Что ты, милая, что ты… Не хочешь, так и не рассказывай, просто так посиди… Я ведь и не настаиваю, я ж как лучше хотел… Может, помочь чем смогу… Ладно, давай помолчим, если хочешь…
Варя благодарно кивнула ему в ответ. Да, лучше помолчать. Потому что невозможно облечь в слова все то, что пришлось пережить за прошедший день… В слова невозможно, но совсем не вспоминать – не получается…
* * *
Да, не получается. Потому что с каждым новым болевым всплеском выплывают в обиженной памяти все новые и новые детали. Такие непереносимо болезненные, что хочется сжать зубы, застонать, мотать головой из стороны в сторону…
Но не станешь же перед этим дядькой стонать да головой мотать, еще подумает, что она ненормальная. Нет уж, надо тихо сидеть, собирать себя по кусочкам. Лучше бы вовсе не вспоминать, но ведь все равно не получится, как ни старайся!
А главное, все так неожиданно произошло. Посреди безмятежного утра, после счастливой ночи. Той ночью Макс любил ее. Очень. Она это знала. Потому что искренней эмоцией обмануть нельзя. И тем более неожиданным был его сухой и официальный голос, когда она вышла из ванной с тюрбаном полотенца на голове. И взгляд в сторону, и несвойственные Максу резкие жесты…
– Сядь, Варь. Нам надо поговорить.
– Ага, давай… Если надо… Погоди, только кофе себе налью! И сыра отрежу! Я же вчера свой любимый сыр купила, с грецкими орехами! – тараторила она легкомысленно, еще не успев испугаться.
– Это будет очень серьезный разговор, Варь. Где-то даже жестокий…
– Жестокий? Почему жестокий? Что-то случилось, Макс? Тебе кто-то позвонил, пока я была в ванной?
Она вонзила зубы в сыр, прожевала, потом отпила большой глоток кофе, зажмурилась от удовольствия. Но в голове уже будто мигала сигнальная лампочка – надо приготовиться к какой-то плохой новости, надо… Но какие могут быть плохие новости в такое безмятежное утро? После ночи любви, после душа… Когда так вкусно пахнет на кухне только что смолотым кофе…
– Погоди, Варя, не перебивай! – воскликнул Макс. – Я и без того собьюсь. Вот, уже сбился… Не знаю, с чего начать…
– А ты начни с главного. Всегда лучше начинать с главного, а не тянуть кота за хвост.
– Думаешь?
– Ну да… – кивнула Варя, стараясь унять волнение. – Говори уже, а то мне как-то не по себе… Что случилось, Макс?
– Да, в общем… Ничего такого особенного не случилось… Просто нам нужно расстаться, Варь. Вот и все.
– Погоди… Как это – расстаться? – опешила Варя. – Я не поняла… Ты пошутил, что ли?
– Нет, какие тут шутки… Я вполне серьезно с тобой говорю. Нам необходимо расстаться, Варь.
– Но почему? Ты что, разлюбил меня за одно утро? – Варя попыталась посмотреть Максиму в глаза, но он низко наклонил голову и пробормотал:
– Да при чем здесь утро… Ну, просто так обстоятельства сложились…
– Да какие такие обстоятельства? – всплеснула руками Варя, все еще не веря, что все происходит на самом деле. – Когда они успели сложиться? Мы же ночью… Мы же… Макс, я не понимаю, что происходит!
– Фу, черт… Ну не знаю я, как тебе объяснить… Просто идиотом себя чувствую… А может, ты мне позволишь ничего не объяснять, а? Варь? Просто принять как данность, и все?
– Нет, не позволю. Уж будь добр, объяснись. Потому что я не понимаю… Потому что ночью ты говорил, что любишь… Нет, я не понимаю, Макс! Объясни!
– Да какая разница, любишь не любишь… При чем тут любовь вообще? Я ж тебе объясняю: так обстоятельства складываются, не в нашу с тобой пользу! Иногда и любовь зависит от обстоятельств, ничего не поделаешь!
– Погоди… – подходя вплотную к отпрыгнувшему от нее Максиму, проговорила Варя. – Ты сказал: не в нашу пользу… А в чью пользу складываются обстоятельства? И что это за обстоятельства такие, я не понимаю!
– Варь… Ну чего ты дурацкие вопросы задаешь?
– Это я задаю дурацкие вопросы?
– Да, ты! Нет чтобы принять все, как есть… Думаешь, мне легко, что ли, такое решение принимать? Да мне сейчас гораздо хуже, чем тебе, если хочешь знать!
– Но если нелегко, тогда в чем же дело?
– Да в том и дело, Варь… – с трудом произнес Макс. – Просто мои родители… Ты же знаешь, какие у меня отношения с родителями!
– Ах, вот оно что… Родители, значит… – кивнув, протянула Варя.
Видимо, ее слова прозвучали как-то слишком уж издевательски, хотя она вовсе этого не хотела. Но Макс явно услышал в них издевку – вроде того, он, Макс, ведет себя как маменькин сынок… Юноша в пубертатном возрасте, послушный родительской воле…
А впрочем, так ведь оно и было всегда. Родители Макса – люди обеспеченные, хотя имеют вполне демократические взгляды на жизнь. И на воспитание сына тоже. Хочешь свободы – пожалуйста, ешь полной ложкой. Влюбился в девушку – люби себе на здоровье. Так сильно влюбился, что хочешь вместе с ней жить? Да пожалуйста, дорогой сынок, мы тебе для этого дела квартиру снимем и сами аренду станем оплачивать! Ты ж у нас студент престижного вуза, сам себе заработать пока не можешь… Да и вообще, вряд ли когда сможешь без помощи влиятельного папы… А потому, сынок, свобода свободой, но все в разумных пределах должно быть. То есть, дорогой сынок, мы все же привяжем тебя на веревочку, чтобы далеко не уходил да глупостей не наделал. Не беспокойся, веревочка достаточно длинная… Такая длинная, что нас и на горизонте не видно. Но если уж потянем за веревочку – будь добр, не упирайся…
Варя это понимала. Она была умной девушкой. Но в то же время она была не просто умной, она была влюбленной девушкой… А любовь, как известно, любой ум изничтожает напрочь, и девушка начинает жить исключительно чувствами, будь они неладны… А еще надеждами. Слепыми и глупыми.
Вот и она, несчастная Варя, жила глупыми надеждами и чувствами. И старалась не отдавать себе отчета в том, что, к примеру, родители Макса не жаждут общения с ней. В гости не зовут, на дни рождения не приглашают. Довольствовалась тем, что и сам Максим на семейные посиделки ходит без удовольствия, демонстрируя одно только чувство обязанности. Еще и успокаивала его, дурочка… Мол, так надо, это ж твои родители…
Правда, мама Макса, Елена Георгиевна, пару раз таки проявилась, позвонила ей. Просто узнать хотела, почему у Максика телефон отключен. Была отстраненно приветлива и холодно вежлива, называла «моя дорогая». А она и этому рада была, дурочка…
Нет, ну не дурочка ли? Где у нее голова была? В любви утонула? Вот и выплывай теперь, как хочешь, из этого унижения, которое сама себе организовала!
А с другой стороны… Это ведь любовь все-таки. А любовью оскорбить нельзя. Когда любишь, надеешься вопреки всем плохим обстоятельствам. Надеешься, что любовь может все победить. А иначе – зачем тогда любить…
Вот и она надеялась, что Макс ее любит. Что не позволит родителям веревочку натянуть… А выходит, все не так было…
– Макс… А ты что, меня совсем не любил, да? Тогда зачем… Зачем все это…
– Варь, ну опять ты! Ну при чем здесь любовь-то, Варь? Любил не любил… Любил, конечно! Я и сейчас тебя люблю! Но я ж тебе объясняю…
– Да, я поняла. У тебя обстоятельства, да.
– Ну, Варь… Ну что ты… – попытался сгладить ситуацию Макс. – Пожалуйста, отнесись к этому как-то легче, что ли… Ну нельзя же так…
– Легче? Как это – легче? – Варя подняла на него полные отчаяния сухие глаза. – Ты думаешь, что это возможно вот так… По щелчку пальца… Взять и разлюбить? В одно прекрасное утро, выйдя счастливой из душа? Зачем ты сегодня ночью… Зачем ты… Говорил, что любишь…
– Потому что это была наша последняя ночь, Варь. Я хотел, чтобы ты меня запомнила таким…
– Но ты хоть понимаешь, как это жестоко, Максим?
– Ой, – сморщился этот самый Максим, – только не надо драматизировать, прошу тебя… И без того себя ощущаю сейчас героем-любовником из пошлой киношной мелодрамы… Она любит, а он, подлец, пользуется ее любовью.
– А ты тот самый и есть, Макс. – сказала Варя. – Из пошлой киношной мелодрамы. Прекрасно свою роль сыграл. Любители мелодрам захлебнутся восторгами.
– О, это что же, мы на оскорбления перешли? Не надо, Варь. Давай обойдемся без этого. И вообще… Я ведь ничего тебе не обещал, правда?
– Хм… Какая сакраментальная фраза… Тоже из мелодрамы, наверное. «Он обещал мне: Будь ты моею… И буду жить я, страстью сгорая…» Или как там, не припомню дальше?
– Ну хорошо, пусть из мелодрамы… Но ведь это правда? Я тебе ничего не обещал?
– Да, правда. Ты мне ничего не обещал. Да я и не ждала никаких обещаний. Потому что… Потому что мне казалось, что это смешно и неправильно – ждать обещаний… Потому что они звучат как раз там – в пресловутых мелодрамах… Да и что ты мне должен был обещать? Жениться, как порядочный человек?
– Варь… – Слова Вари явно сбили Макса с уверенного тона. – Ну почему ты всегда усложняешь? Все ведь у нас было просто и понятно… И вполне прозрачно…
– То есть? Что значит – прозрачно? Что ты хочешь этим сказать?
– Я хочу сказать, что нам обоим было удобно. Это как раз тот случай, когда любовь совместилась с удобством, как ни ужасно это звучит. Мне было удобно, тебе было удобно… Ведь жить с сестрой в однокомнатной квартире тебе было не очень удобно, правда? Можно даже сказать, плохо тебе было с сестрой? Ты же ей просто мешала… Что, разве не так?
Варя промолчала, отведя взгляд в сторону. В голове звенело, будто там лопнула натянутая струна, и мысли сквозь этот звон пробивались нехотя. Да и не мысли это были, а так… Непонятно что… Плохо было с сестрой, говоришь? Ну да, не очень хорошо было… Так ведь и Ольгу обвинить не в чем – так жизнь сложилась…
Да, так уж сложилось. Ольге она действительно мешала. Ольга не могла из-за нее устроить свою личную жизнь… Хотя вслух этого меж ними никогда не проговаривалось, но от очевидных вещей не скроешься. И от жизни их неказистой тоже не скроешься – так уж сложилось…
Хотя в детстве она была вполне себе счастливой. Как может быть счастлив ребенок, с которым всегда рядом папа и мама, мир которого безмятежен и наполнен всеми прелестями счастливой поры. Правда, детство почему-то вспоминалось обрывками, вспышками… Яркий газон на даче, цветы в росе. Большая детская в городской квартире, множество игрушек. Старшая сестра Ольга в теннисной юбочке и с ракеткой, разогретая долгой тренировкой и очень собой довольная. И папа – красивый и улыбчивый. И мама – худенькая, подвижная, как ветерок, с летящими светлыми волосами, пытающимися вырваться в открытое окно машины по воле встречного ветра… Не детство, а картинка из дорогого журнала. Так было лет до восьми. А потом…
Потом все краски полиняли – будто в одночасье. Хотя все и случилось именно так – в одночасье. Однажды папа пришел домой совсем другим – озабоченным и подавленным – и долго разговаривал с мамой, закрывшись в спальне. Она слышала, подкравшись к двери, как мама плакала, как дрожал и срывался ее голос вопросами – что теперь с нами будет, что? Ты подумал о детях, Саша, когда так рисковал? Неужели нам плохо жилось и без этих денег? Да нам же теперь вовек не рассчитаться…
Папа бурчал в ответ что-то виноватое – слов было не разобрать. А когда вышел из спальни, лица на нем не было. Было только серое пятно, как на старой плохой фотографии. Папа даже на Варю глянул равнодушно, чего отродясь не бывало! Раньше вообще не мог пройти мимо, не улыбнувшись, не прижав к себе хоть на секунду… Даже Ольга всегда говорила, что папа младшую дочь больше любит… Не с обидой говорила, а с легким кокетством, будто приглашала папу и ей тоже немедленно дать любви. Папа тут же откликался, и все это выходило очень весело и хорошо…
А потом стало совсем плохо. С каждым днем все хуже и хуже. Папа надолго уходил из дома, и мама все время плакала и отмахивалась от Ольгиных вопросов – не до тебя, мол… А она, маленькая Варя, и вовсе никаких вопросов не задавала. Боялась. Непривычно было жить в такой обстановке. Непривычно и страшно. Лучше сидеть в своей комнате и ждать, что все когда-нибудь образуется. И папа станет прежним – веселым и ласковым, и мама не будет плакать…
Но ничего не образовалось. Наоборот, будто с горки вниз покатилось – очень быстро. Сначала папа продал машины, свою и мамину, потом загородный дом, потом очередь дошла до квартиры… Варя не понимала, конечно, как это – продать квартиру? А где они все будут жить? Но вопросов опять же не задавала, сидела тихо, ждала. Все время ждала завтрашний день, когда все образуется. Ведь не бывает так, чтобы все время было только плохо? Когда-нибудь все должно вернуться назад? Но проходил день, наступал следующий… И ничего не менялось. Папа ходил с отчаянным остановившимся взглядом и будто вовсе ничего не замечал, а мама плакала. Особенно горько она плакала в тот вечер, когда собирала вещи. Сядет на стул, поплачет, потом снова принимается что-то раскладывать по коробкам, по чемоданам… А еще она очень вдруг рассердилась на Варю, когда та спросила, куда складывать игрушки. И не просто рассердилась, а закричала надрывно – какие игрушки, мол! Что ты лезешь со своими игрушками! Некуда игрушки твои тащить, самим бы разместиться как-нибудь! Там места совсем мало, игрушки еще придумала!
Там – это в однокомнатной квартире на окраине города, как оказалось. Неуютной, маленькой, с ободранными дешевыми обоями на стенах. И мама опять плакала каждый день, отторгая эту новую неустроенную жизнь. А потом плакать перестала, и глаза у нее стали такими же, как у папы, – будто она не хотела ничего этими глазами видеть. Вставала утром, как автомат, варила кашу на завтрак, отправляла их с Ольгой в школу. Варя оканчивала первый класс, а Ольга – десятый. И они ездили с городской окраины, где теперь жили, в прежнюю школу. Чтобы доучиться год. А со следующего года должны были пойти в другую школу, и Ольга заранее ее не любила и все время Варе рассказывала, как там плохо. И тоже на нее сердилась почему-то, будто Варя была виновата.
Потом папа начал снова пропадать – уже совсем надолго. А мама и не ждала его, будто это было нормально, будто это было и хорошо даже. Уходила на работу, возвращалась вечером уставшая и поникшая. Потому, наверное, что мама никогда раньше не работала, да и специальности у нее никакой не было – вышла замуж за папу сразу после школы. Работала она приемщицей в химчистке, но что-то не очень хорошо получалось у нее с этой работой. Как мама объясняла – там хамства много. Каждый норовит свое недовольство в приемщицу кинуть, будто это она виновата, что вещи от времени лоснятся, грязнятся и теряют свой вид! Что люди надеются на эту химчистку, будто она волшебная и вернет им новые вещи, с иголочки! Надеются, а потом хамят… А слишком много хамства в одну приемщицу поместиться не может, перебор получается. И куда этот перебор деть? Только домой нести… И поэтому на мать обижаться не надо, когда она раздражается. Ничего не поделаешь, такая теперь у них жизнь, и папочке своему за это спасибо скажите…
Но говорить это обидное «спасибо» было некому. Папа иногда хоть и возвращался домой, но был неряшливым, опухшим и нетрезвым. А однажды пришел забирать Варю после уроков в ту гимназию, где она доучивалась последний месяц… Хорошо, что Варя вышла из гимназии вместе с Ольгой, и та увела папу очень быстро, и потом плакала и говорила ему сердито – не надо, не приходи сюда больше, папа, прошу тебя…
После летних каникул Варя со страхом пошла в новую школу. Эта школа оказалась похожей на их новую квартиру – такая же убогая и неуютная. Впрочем, это была самая обыкновенная школа, каких много, просто все познается в сравнении… А детская способность к сравнению безжалостна и бескомпромиссна, она только два критерия знает – там было хорошо, а здесь плохо. Зато было уже не так страшно, если вдруг папа придет за ней в эту новую школу. Пусть приходит. Здесь всякие папы и мамы бывают. И такие тоже.
А потом папы не стало. Папа погиб. Тело нашли в лесополосе за городом, с ножевым ранением в сердце. У мамы даже на слезы сил не осталось – всю похоронную процедуру простояла, словно каменная. И глаза были опять пустые, почти равнодушные к происходящему. Дальняя родственница отца, приехавшая на похороны, подошла к ней, посоветовала страдальческим шепотом:
– Ты поплачь, Марин… Тебе легче станет… Поплачь, поплачь, так надо…
– Я не могу, Люсь… – не повернув к ней лица, проговорила куда-то в горестное пространство мама. – Не могу… У меня так болит все внутри, сил нет… Никакого терпения уже нет. Если буду падать, вы уж меня подхватите.
– Так, может, тебе таблеточку дать? У меня анальгетик хороший есть…
– Да что там анальгетик… Мне давно уже не помогает никакой анальгетик, даже самый сильный. Наверное, я тоже скоро умру. Недолго осталось.
– Господи, да что ты такое говоришь, Мариночка… У тебя же дети… Да разве так можно…
– Я знаю, что говорю. Знаю… И все, не будем больше об этом…
Мама болела долго, но подняться так и не смогла. Как объяснил Ольге врач в больнице, у нее воля к жизни иссякла. И ничего эту волю восстановить не смогло, и даже материнский долг не смог пробиться через вторую стадию онкологии, которая излечивается в подавляющем большинстве случаев. Они ходили к маме в больницу, носили бульоны, и котлеты, и свежий творог с рынка. Денег не было совсем, но им немного помогала та самая родственница, тетя Люся, что жалела маму на похоронах. Как-то они умудрялись выкраивать из этой малости и для мамы. А еще соседка сердобольная помогала – Нина Федоровна. Даже посоветовала Ольге, чтобы та определила Варю в интернат – сама, мол, еще не выросла, чтобы такой груз на себе нести: и больную мать, и сестренку… Но Ольга отказалась, и Варя была ей благодарна за это. А вскоре и маму из больницы выписали… И все пошло вроде бы по-прежнему, но ненадолго. Через год мама опять попала в больницу. Сделали срочную операцию, а потом выписали домой – умирать…
В тот день у Ольги аккурат был день рождения – восемнадцать исполнилось. Так и сидели за столом втроем – десятилетняя Варя, именинница Ольга да мама, вся исхудавшая, согбенная, как старуха, с черными провалившимися подглазьями. Они с Ольгой молчали, а мама говорила. Только не поздравительные тосты, а совсем другие слова…
– Ты прости меня, Оленька, не смогла я. Видать, природа у меня хлипкая, могу только в счастье жить, а испытания мне не под силу оказались. Я ж понимаю, что меня домой-то умирать выписали… И ты тоже это понимаешь, я знаю. Вот и давай будем рассуждать из этого обстоятельства… Вдруг и вовсе не удастся больше поговорить?
– Мам, ну не надо… Не надо, пожалуйста… – тихо заплакала Ольга, придерживая вмиг расквасившееся лицо дрожащими ладонями.
– Да я все понимаю, что не надо бы сейчас, Оленька, в твой день рождения, но что ж поделаешь… А вдруг у меня другого времени не будет? Надо ж поговорить, обсудить все, как вам с Варенькой жить после меня… Давай-ка успокойся и послушай меня внимательно. Соберись, Оленька, соберись. Так надо, милая.
– Да, я сейчас… – торопливо размазала по щекам слезы Оля. Задержала дыхание, до боли прикусила губу и некрасиво судорожно икнула, пытаясь успокоиться.
– Оленька, я понимаю, каково тебе сейчас… И ты прости меня, ради бога. Понимаю, с какой обязанностью тебя оставляю… Но у тебя характер крепкий, ты в деда пошла. Ты сможешь, я знаю. Ты, Оленька, обещай мне, что Варю в детдом не отдашь… Прямо сейчас обещай.
– Мам, ну о чем ты говоришь… Конечно… – снова чуть не заплакала Оля, но сдержалась. – Об этом даже речи нет…
– Спасибо, Оленька. А ты… – медленно повернулась к Варе мама, – а ты, Варюша, слушайся Олю во всем… Не перечь, не вредничай, будь тише воды, ниже травы… Как Оля скажет, так и поступай… Поняла? Чего молчишь?
– Да, мам, я поняла… – только и смогла произнести Варя и тоже не сдержалась, расплакалась.
Плакать было почему-то стыдно, будто она своим плачем очень огорчала и маму, и Олю. Но они вдвоем принялись ее утешать, будто спохватились, что такие разговоры непосильны по своему горестному духу для психики десятилетнего ребенка. Мама даже попыталась улыбнуться, подбадривая ее, но лучше бы она этого не делала. Улыбка вышла такой жалкой, что Варя еще горше разрыдалась, орошая солеными слезами винегрет на своей тарелке. Потом, успокоившись, так и ела его – пересоленным…
– Ну все, девочки мои любимые, все… Больше не будем о грустном… – вяло махнула исхудавшей ладонью мама. – В конце концов, у нас праздник сегодня… С днем рождения тебя, Оленька, дорогая! Какая же ты красавица выросла! Сильная, умная, ответственная! Я знаю, все у тебя в жизни хорошо сладится! И замуж за хорошего человека выйдешь, и детей родишь… Не польстись только на слабого мужчину, Оленька. Слабость – она штука коварная, она всегда кроется за обаянием да легким характером на первый взгляд… Ищи себе мужчину основательного, пусть и с тяжелым характером. И любовью не обманись. Пусть будет трезвый расчет на первом месте. А любовь – она что… Она дело наживное. А самое главное – не верь сказкам про рай в шалаше. Не бывает такого рая для женщины… Потому что этот рай обязательно адом обернется. Поняла меня, Оленька?
– Да, мам. Поняла.
– Вот и хорошо, вот и ладно. Я ж знаю, какая ты у меня умница. Только Варю сначала до ума доведи, а потом уж и о себе подумай. Профессию в руки дай… Да не какую-нибудь легкомысленную, а крепкую профессию, чтобы она без куска хлеба не оставалась. И во всем остальном тоже приглядывай… Варя красивой девушкой вырастет, это уже и сейчас видно, за ней ведь глаз да глаз нужен будет. Не дай бог, собьется с пути, на девчачью красоту всегда охотники окаянные найдутся.
Мама вздохнула, задумалась о чем-то своем, потом закрыла глаза, тихо застонала от раздирающей ее изнутри боли. И проговорила надрывно:
– О, господи, Оленька, Оленька… С каким грузом обязанностей я тебя оставляю… Но я умоляю тебя – не бросай Варю, доведи до ума…
– Да, мам, я все поняла. Я тебе обещаю.
– Вот и ладно. И хорошо. Спасибо, доченька. Жалко, что ничем больше помочь тебе не смогу… Но я постараюсь позже умереть, хотя бы недели через две-три, чтобы хлопотами с поминками тебе на всю жизнь день рождения не испортить. Сначала чтоб отпраздновала, а потом уж – поминать…
Мама, как и «обещала», умерла через три недели. Но «обещание» ее не помогло – с тех пор Ольга никогда не отмечала свой день рождения. А на поминки всегда кого-то звала, стол накрывала. Правда, приходящих на поминки год от года становилось все меньше… Откуда им взяться-то? Годы уходят, уносят память об умерших. А родственников у них и не было, ни двоюродных, ни троюродных. Даже та самая тетя Люся, что успокаивала маму на поминках да пыталась как-то помочь, исчезла куда-то, переменила место жительства. И знать о себе не давала. Так и жили Варя с Ольгой одни…
После маминой смерти началась другая жизнь, самостоятельная. Если, конечно, можно говорить об этом так. То есть так красиво. Ведь самостоятельность – это так красиво и гордо звучит! На самом деле никакой особенной красоты, а тем более гордости не было, а были сплошные трудности, порой доводящие Ольгу до отчаяния. Днем она работала, вечером упорно ходила на лекции в своем вечернем институте, приходила домой уставшая и злая. Осколки этой злости порой летели прямиком в Варю… Как раньше от мамы, когда она работала в химчистке. Хотя Варя старалась, как могла. Убирала в квартире, готовила немудреную еду. Ходила в магазин, покупала продукты, на всем стараясь экономить, как требовала Ольга. Но надо отдать Ольге должное – как ни уставала, но каждый вечер старалась уделять Варе хоть какое-то время. Варя называла это время «пятиминуткой воспитания» и покорно отвечала на все строгие вопросы старшей сестры – какие оценки получила в школе, чем занималась днем, с кем дружит и о чем разговаривала…
Да, Ольга была к ней строга. Наблюдала за ее жизнью сверху, как коршун. Могла и наброситься, и клюнуть больно, если ей что-то не нравилось. А еще Ольга в обязательном порядке ходила в школу, и на родительские собрания, и просто так, с классной руководительницей побеседовать.
Иногда Ольгина строгость доходила и до беспощадности. И тогда Варе казалось, что Ольга ее совсем, совсем не любит… Просто маме обещала и боится обещанное не исполнить. Став взрослее, Варя поняла – Ольга просто не выносит ответственности. Тяжело ей. Не по возрасту. Для ответственности созреть надо, а она сама еще сопливая девчонка… Ну что такое – восемнадцать-девятнадцать-двадцать лет? Еще самой хочется под родительской ответственностью жить, а не из себя ее силой вытаскивать. Но раз так жизнь распорядилась, надо вытаскивать, а как иначе?
Окончив школу, Варя тоже решила пойти работать. Не сидеть же на шее у Ольги, и без того насиделась, сколько можно. Но Ольга вдруг воспротивилась – никакой работы, сначала институт надо окончить! И только дневное отделение, потому что не потянешь, мол, ты вечернего! Варя пыталась возражать – ты ж потянула, и я потяну… Но Ольга была непреклонна, бросив ей довольно жестко в лицо:
– Я маме обещала… Так что уж будь добра, получи нормальное высшее образование. Куда поступать-то хочешь?
– В университет, на истфак…
– Ух ты… А чего попроще не хочешь? Я знаю, на истфаке всегда конкурс большой…
– Нет, не хочу. Мне другое неинтересно. Оль, ну давай я на вечернее отделение пойду…
– Нет. Это даже не обсуждается. Пусть будет истфак. Да, точно, твоя историчка тебя всегда хвалила… Так что давай, дерзай. Надеюсь, поступишь.
Варя поступила. И училась взахлеб, не пропуская ни одной лекции. Студенческих вечеринок не посещала, нарядами не увлекалась, да и не на что было наряды покупать! Была довольно симпатичным, но все же «синим чулочком», зимой и летом одним цветом – джинсы, кроссовки да любимая рубашка в синюю клеточку. Странно даже, как Максим ее углядел…
Познакомились они на улице. Варя шла домой, он шел ей навстречу. Почему-то она улыбнулась ему – сама от себя не ожидала такого «разврата». Максим остановился, развернулся, пошел следом за ней. Потом забежал вперед, глянул ей в лицо внимательно.
– Простите… А мы знакомы?
– Нет, мы незнакомы… – снова улыбнулась Варя. – Вы потому спросили, что я вам улыбнулась? А что, разве нельзя? У меня настроение хорошее, вот и улыбнулась…
– А ты всем встречным парням улыбаешься, да?
– Нет, только тебе.
– Ну, теперь я, как порядочный человек… – галантно начал Максим, но опомнился и забормотал: – После такого… Я просто обязан…
– Что – обязан? – опешила Варя. – Ничем ты мне не обязан…
– Я просто обязан познакомиться! Меня Максим зовут… А тебя?
– А меня Варя…
– Очень приятно, хорошее имя. Ну что, Варя, пойдем?
– Куда?
– Ну, я не знаю… Давай в кафе… А потом я тебе цветы подарю, потом конфеты… А еще мы будем гулять по набережной и любоваться закатом. А лучше давай все сразу, ладно? Можно же все эти атрибуты уместить в один вечер?
– А зачем их умещать в один вечер, не понимаю?
– А чего тут непонятного, Варь? Зачем растягивать по времени обязательную программу, если можно сразу приступить к произвольной?
– Ну, ты и нахал… – с трудом проговорила Варя.
– А ты очень красивая. У тебя глаза фиалковые. Ты на меня глянула, и у меня внутри зажегся фиалковый огонь. О, как сказал красиво, зацени! Я вообще умею говорить приятные вещи, учти!
– Ладно, я учту, Максим…
– Лучше называй меня Максом. Так все зовут, я привык.
– Хорошо, Макс, я учту.
– Отлично. Так, про глаза я уже сказал… Да, еще у тебя волосы очень красивые! Только тебе прическу другую надо носить… Более легкомысленную, что ли. Такие волосы шикарные, а ты их в эту фигу на затылке прячешь! Зачем?
– Затем, что мне так удобно.
– Ну, мало ли что удобно… – хмыкнул Макс и с видом знатока изрек: – Такой потенциал нельзя в банальное удобство запихивать, его надо наружу выставлять!
– Зачем? Мне и так хорошо!
– Да брось… Не придумывай себе того, чего нет. Тебе не может быть хорошо в твердой скорлупке, пора начинать пробивать ее клювиком. Ведь на меня фиалково глянула, так?
– Ну, так…
– Значит, первый шажок уже сделала. Молодец. Теперь надо следующий сделать. Если боишься, я тебе помогу. И вообще, я тобой решительно займусь! И твоим имиджем тоже!
– Ага… Имидж ничто, жажда все… – попыталась отшутиться Варя. Ей было и досадно, и неудобно одновременно.
– Нет, кроме шуток! – продолжал разливаться соловьем Максим. – Во мне уже Пигмалион проснулся, требует конкретных действий! И мы сейчас пойдем с тобой не в кафе, а в хороший салон… У меня даже стилист есть знакомый, к нему моя маман ходит… Он из твоих волос шоколадную конфетку сделает, вот увидишь!
– Да никуда я с тобой не пойду! – вспыхнула Варя. – С чего ты взял?
– Пойдешь. Я настойчивый. Сама виновата, что мне улыбнулась.
– Да мне домой надо… – Варя поняла, что надо спасаться бегством. – Я очень тороплюсь… Я сейчас не могу… Вон мой автобус идет!
– Тогда давай свой телефон! Быстро!
Не дожидаясь ответа, Макс ловко выудил из незакрытой Вариной сумочки мобильный телефон, набрал на нем свой номер. Варя услышала, как тут же пропел знакомой популярной мелодией его мобильник, и Максим улыбнулся довольно:
– Ну вот, все в порядке… Никуда ты от меня теперь не денешься. Я вечером позвоню, ага? А теперь торопись на здоровье, догоняй свой автобус!
Он позвонил через полчаса и говорил так, будто они были знакомы сто лет. Варя поневоле приняла эту его тональность – противостоять напористому обаянию Максима было практически невозможно. Да и не хотелось ей противостоять… А через неделю она поняла, что влюбилась. Едва-едва доживала до следующей встречи, сама себя не узнавала. Вдруг страшно понравилось быть Галатеей, слушать советы своего Пигмалиона, верить его оценкам… И прическу сменила, и стиль одежды. Что, естественно, не укрылось от Ольгиного наблюдательного глаза.
– Он кто? – сурово допрашивала она Варю. – Что ты о нем знаешь? Почему позволяешь дарить тебе такие дорогие вещи? Ты хоть знаешь, сколько, к примеру, вот это платье стоит?
– Не знаю, Оль, – беззаботно отмахивалась счастливая Варя. – Не буду же я спрашивать у него, сколько оно стоит.
– А сама догадаться не можешь? Смотри, это же Италия, это сумасшедше дорогой бренд!
– Ну что мне теперь, отказываться от всех подарков? Совсем уж глупо будет выглядеть…
– Да, согласна. Глупо. Ну, хорошо… Ты знаешь, кто его родители? Он тебе что-нибудь о своей семье рассказывал?
– Ну, они какие-то высокопоставленные люди… Обеспеченные… Я не знаю, Оль!
– Это он тебе говорит, что они такие?
– Так по всему же видно! У него машина своя, одежда фирменная, в дорогие кафе меня водит…
– Хм… И что же он, весь из себя такой золотой мальчик, в тебе нашел? Ты об этом не задумывалась?
– Не знаю. Он говорит, что я красивая. Что я ему нравлюсь. Что… Что любит меня…
– Уже и любит? Так быстро?
– Ну да… И знаешь, еще что? Даже боюсь сказать…
– Да говори, чего уж там!
– Он предложил мне жить вместе…
– Где? – Изумлению старшей сестры не было предела. – У его родителей?
– Нет… Он квартиру хочет снять.
– А кто эту квартиру оплачивать будет? Он же пока студент, денег своих не зарабатывает, я правильно понимаю?
– Родители согласились оплачивать. Он так сказал.
– Как? Они ж тебя еще и не видели!
– Я не знаю, Оль. Я говорю, как есть. Нет, конечно, если ты против, то я…
– А я разве тебе сказала, что против? – Голос Ольги стал неуверенным. – Просто как-то это странно все… Подозрительно как-то…
– Оль, я тоже люблю его. И я хочу жить вместе с ним. Он хороший, Оль, правда…
– Да ты совсем потеряла голову, я смотрю! Надеюсь, тебе не надо объяснять, что бывает с девушками, потерявшими голову?
– Нет, не надо. Я в курсе. Ты же мне сто раз сама все объясняла, Оль! И книжки на эту тему давала читать! Не бойся, я не залечу, я все знаю.
– Может, теоретически и знаешь… А в остальном… Хотя ладно, ты права. Надо же тебе когда-то соединить теорию с практикой. Но все равно мне страшновато как-то…
Варя знала, что Ольга любит ее. И не то что не завидует ее внезапному женскому счастью, а пытается укрепить, улучшить его. В этом она была вся. Сестренка…
– Ну да ладно! – тем временем деловито махнула рукой Оля. – Давай так поступим… Ты пригласи его в гости, я посмотрю на него внимательно. Завтра же и пригласи. Организуем на ужин что-нибудь выдающееся. Что там едят в богатых домах? Индейку под белым соусом? Телячью грудинку, запеченную в ананасе?
– Давай мясо с грибами сделаем, – тут же включилась Варя. – Тоже вкусно.
– Ладно, подумаем… До завтра есть время…
Макс с легкостью принял приглашение, предстал перед Ольгой со своей неподражаемой улыбкой, с цветами и бутылкой дорогого вина в руках. Ольга пригласила его за стол и долго, как ей казалось, невзначай, пытала его «на порядочность», и с одного боку эту самую порядочность проверяла, и с другого. Потом, в конце ужина, по довольному виду сестры Варя поняла, что Макс все тесты прошел успешно. Стало быть, есть шанс получить согласие на совместную жизнь в съемной квартире…
И еще была одна причина, объясняющая Ольгино скороспелое одобрение. Дело было в том, что старшая сестра и сама была влюблена. Но это была уже другая история, можно сказать, трагическая. Избранник Ольги по имени Олег был женат, имел двоих детей и все время держал Ольгу в напряжении, обещая развестись со дня на день. Ольга послушно ждала… Ждала и верила. И продолжала любить. Совсем зациклилась на этом Олеге, больше ни на кого смотреть не могла… И Варин уход, стало быть, мог спровоцировать-таки Олега на подвиг. И в самом деле – куда уходить-то? В «однушку», где вместе с любимой женщиной еще и младшая сестра проживает? В общем, все должно было решиться как нельзя лучше, к удовольствию всех сторон.
Макс арендовал уютную «двушку» в центре города, и Варя вскоре перевезла туда свои вещи. И зажили они как бы семьей, беззаботной, веселой, студенческой. Иногда, просыпаясь, Варя долго не могла открыть глаза, наслаждаясь нахлынувшим счастьем… Оттягивала минуту… Потому что откроешь глаза, повернешь голову, а на другой подушке – голова Макса. И можно смотреть, как он спит… А потом протянуть ладонь, провести пальцами по его щеке, прошептать ласково – эй, пора вставать… На лекции опоздаешь…
Она даже учебу слегка забросила, вся отдавшись любви, и даже летнюю сессию чуть не завалила, но все как-то обошлось само собой. Наверное, вид у нее был слишком счастливый, и у экзаменаторов рука не поднялась поставить ей «неуд». Как она любила, господи, как любила! Казалось, даже музыка в ушах звучала счастливая, невесть откуда взявшаяся. И в музыке этой – шелест листьев, песня дождя, тихий шорох падающих снежинок… Наверное, когда любишь, особую музыку мироздания слышишь. Открывается в тебе что-то такое, особенная способность слышать и видеть… А временами страшно становится – вдруг эта музыка пропадет? Вдруг эта любовь – не навсегда? Однажды проснешься утром – а ее и след простыл…
Варя как-то сказала об этом Максу, а он посмеялся в ответ – экая, мол, ты у меня романтичная…