Я еще немного посидела в постели, расставаться с которой мне решительно не хотелось, потом спустила ноги на пол, нащупала тапки и обреченно вздохнула. Вариантов у меня не было.
— Он не сказал, чего ему нужно? — спросила я, натягивая халат поверх пижамы.
— Хочет поговорить, ты уж сама с ним разбирайся, — пожала плечами Нинон.
— Ты ему хотя бы… — встревоженно начала я.
— Я ничего не сказала, — обиженно надула губы Нинон, — что я, дура, что ли?
— Ну извини, — буркнула я и пару раз провела расческой по волосам, не удосужившись глянуть в зеркало. Даже если моя растрепанная внешность и произведет на мужчину моих несбывшихся снов не самое приятное впечатление, я не виновата. Во-первых, его никто не звал в такую рань, во-вторых, у меня больше нет ни малейшего желания радовать его глаз своими прелестями и статями. Кто он мне такой? Всего лишь подлец и обманщик, каких полно на каждом шагу.
Даже в Генеральной прокуратуре, как выяснилось.
Бормоча под нос проклятия и покряхтывая, я спустилась в гостиную, где и в самом деле сидел мой бывший возлюбленный, рассматривая то ли пол, то ли собственные ботинки.
— Ну что опять? — спросила я громко, остановившись в нескольких шагах от него.
Андрей поднял голову и красноречиво приложил палец к губам, мол, потише. Он ведь еще не знал, что Нинон в курсе наших с ним сложных взаимоотношений. И пусть остается в неведении.
— Ну так что? — осведомилась я еще раз, уже шепотом, исключительно чтобы доставить удовольствие этому особо важному кобелю, мнящему себя великим сыщиком. Мне так и хотелось напеть известный мотивчик: «Наша служба и опасна, и трудна…»
Андрей указал мне взглядом на стул и тихо сказал:
— У меня к тебе пара вопросов.
— А я уж думала, что ты пришел меня арестовать, — фыркнула я, — можно сказать, приготовилась с вещами на выход… — С этими словами я поплотнее запахнула на себе халат.
— Женя, я тебя умоляю, — покачал головой мужчина моих несбывшихся снов, — давай не будем смешивать одно с другим.
— А я и не смешиваю. Даже наоборот. Представь себе такую ситуацию: вдруг я окажусь преступницей и ты меня арестуешь, а? Неподкупный и принципиальный сыщик сажает за решетку бывшую любовницу, какой сюжетец! Как раз для детективов в бумажных обложках. — И я засмеялась нервным смехом, перешедшим в кашель — следствие недавней выходки наркоманки Лизы.
— Не смешно, — буркнул Андрей, глядя на меня исподлобья.
Мне самой тоже было не до смеха.
— Ладно, задавай свои вопросы, — вяло разрешила я.
— Как она на тебя напала?
— Кто? Лиза?
— Да, Лиза. Она как-нибудь объяснила свой поступок, может, что-то сказала?
— Ничего она не говорила. Вцепилась мне в горло своими когтями и ну душить. Не знаю, сколько это продолжалось — минут десять или пять, — но в конце концов я ее оттолкнула. — Я опять дотронулась рукой до своей шеи. Хорошо еще, что ей не пришло в голову погладить меня ножичком. Боюсь, при таком раскладе дело не обошлось бы синяками. Кстати, кто-нибудь может объяснить, как она оказалась в Дроздовке на этот раз? Опять санитары просмотрели?
— А как ты оказалась в спальне Широкорядова?
— Неужто ревнуешь? — усмехнулась я.
— Ну что ты в самом деле! — раздраженно укорил меня бывший возлюбленный. Просто обиженная добродетель!
— Ладно, отвечаю, — махнула я рукой, — но учти, что это уже второй вопрос из тех двух, о которых мы условились. В спальне Широкорядова я оказалась, оказалась… — Я вдруг обнаружила, что не могу вот так, сразу объяснить, как я оказалась в спальне поэта-песенника. И в самом деле, какой черт меня туда понес? Чего мне не сиделось на лужайке вместе с Нинон и пьяным банкиром? Н-ну… Сначала мы вчетвером — я, Нинон, Остроглазов и Широкорядов — сидели на лужайке перед домом, выпили немножко…
— Немножко? Гк-хм… — не удержался от комментария мужчина моих несбывшихся снов. — Это после скольких бутылок? Впрочем, молчу, молчу…
— Выпили немножко, — повторила я, — потом Широкорядов позвал меня в дом, не помню уже зачем.
— А потом он позвал тебя в спальню, — продолжил за меня бывший любовник, — и ты, конечно, уже не помнишь зачем.
Мое терпение кончилось.
— Все, лимит вопросов исчерпан, — объявила я и поднялась со стула.
— Сиди, сиди, — сурово приказал мне Андрей. — Ты что, до сих пор не поняла, к чему я клоню? У вас что-нибудь было с этим рифмоплетом или, может, он намеки какие бросал?
— Но при чем здесь…
— При том, что… — Андрей бросил быстрый взгляд в сторону лестницы, — при том, что эта Крандинская не просто с большой придурью, но и… Короче, она запала на Широкорядова.
— А кто эта… Крандинская? — тупо спросила я.
— Да Лиза же, Лиза… — прошипел мужчина моих несбывшихся снов.
— Ты хочешь сказать, что она набросилась на меня из-за Широкорядова?
— Вот именно! — Андрей почесал затылок, снова бросил взгляд наверх и неожиданно предложил:
— Слушай, пойдем погуляем.
Я поежилась и неуверенно согласилась:
— Пожалуй, если хочешь, только мне придется переодеться.
— Валяй. Я буду ждать тебя на улице, чтобы не возбуждать любопытство твоей подружки Нины, или, как ты ее называешь, Нинон.
Я пошла наверх переодеваться. Едва успела натянуть джинсы, как в комнату заглянула Нинон, спросившая: «Ну что?»
— Пойду подышу свежим воздухом, а то голова после вчерашнего раскалывается, — примитивно соврала я.
— Пойди, пойди, — заговорщицким тоном благословила меня Нинон.
* * *
Андрей стоял у ворот недостроенной дачи Овчарова, задумчиво глядя на остатки обгоревшего вагончика, которые, впрочем, не особенно бросались в глаза, поскольку во дворе было полно всякого строительного мусора, а также высилась большая куча песка.
Когда я подошла, Андрей вздохнул и поинтересовался:
— Твоя подружка случайно не рассказывала, из-за чего Остроглазов не ладил с женой?
Я добросовестно покопалась в памяти:
— Кажется, она говорила, будто у них все время крик был, а почему… Вроде бы она скандальная баба была…
— Понятно… Ну а… Не знаешь случайно, этот поэт-песенник под нее клинья не подбивал?
— Под кого? Под Нинон? — не поняла я.
— Да нет, под Остроглазову, — поморщился Андрей.
Я опешила:
— Да откуда ж я могу знать? Я же ее живой ни разу не видела. И вообще не пойму, к чему ты клонишь. Хочешь сказать, что банкиршу прикончил Широкорядов?
— Тепло, но не горячо, — загадочно изрек в ответ «особо важный» следователь.
Ох, лучше бы он говорил прямо, а не крутил вокруг да около. На душе у меня было неспокойно, я чувствовала, что Андрей бросает мне намеки, которые до меня не доходят. Ясное дело, это меня злило.
— Что ты хочешь сказать? — Я наморщила лоб. — Остроглазову убил не маньяк и не Широкорядов… И причина в ревности?
— Ну соображай, соображай быстрее, — подбодрил меня Андрей.
— Неужели, неужели?.. — Неожиданная догадка так меня поразила, что я не сразу решилась произнести ее вслух. — Неужели это работа Лизы?
— Учти, я тебе этого не говорил. — Бывший мой возлюбленный предупредительно приложил палец к губам.
Но мое внезапное озарение было подобно сходу снежной лавины, которую ничем не остановить, разве что тщательно рассчитанным направленным взрывом.
— Нравится мне это спокойствие! — вскричала я. — Ведь я сама могла запросто пополнить коллекцию трупов!
— Тише, не кипятись, — пробормотал этот вшивый сыщик и воровато огляделся.
Черта с два, я продолжала бурлить, даже градус немного увеличила:
— Нет, вы только подумайте! Я ведь полагала, что она на меня набросилась в припадке наркотической ломки, а она, оказывается, делала это осознанно. Она собиралась меня придушить, потому что приревновала к Широкорядову! Миленькое дело! А кое-кто советует мне молчать и не кипятиться.
Тут Андрей тоже завелся:
— А я, между прочим, тебя предупреждал! Я тебе говорил, чтобы ты от этого рифмоплета подальше держалась!
Я поспешила его переорать:
— Ну, конечно, ты же такой заботливый! Буркнул под нос что-то непонятное и испарился. Как, интересно, я должна была понять загадочную фразу: «Держись подальше от творческих личностей», а?! Тоже мне, защитник! Если ты все знал, почему не сказал прямо или тебе хотелось, чтобы она меня прикончила?!
Андрей нервно сжал, а потом разжал кулаки:
— Да не знал я ничего, не знал, только предполагал. Были у меня смутные подозрения насчет этого Широкорядова, которые только ко вчерашнему вечеру подтвердились, когда удалось выяснить личность мертвой женщины, найденной недалеко от платформы.
Я вскинула глаза:
— Той, что с листовки?
— Ну да, — подавленно кивнул Андрей, — мы нашли свидетеля, который видел ее с Широкорядовым накануне убийства. Поэтому мы и примчались. Честное слово, Лизины штучки для меня самого оказались сюрпризом. Еще этот поэт… Мычал все время что-то нечленораздельное да слезами обливался. Кое-как к утру разобрались. По его словам, эту девчонку, ну, впоследствии задушенную, он подцепил возле телевидения, она приехала в Москву с намерением пробиться в звезды шоу-бизнеса, отиралась у входа в «Останкино» несколько дней и хватала за фалды проходящих мимо знаменитостей. Никто на ее слезные просьбы не откликнулся, за исключением Широкорядова. Да и наш поэт позарился в основном на ее смазливую физиономию и стройные ножки. Говорит, что привез в Дроздовку, начал охмурять и с глубоким разочарованием обнаружил, что в доме нет выпивки. Тогда он оставил девицу в доме, а сам сел в машину и отправился к знаменитому ларьку возле платформы, чтобы закупить там все необходимое для приятного вечера. Купил шампанского, конфет, в приподнятом настроении вернулся на дачу, поднялся в спальню, в которой оставил соблазнительную провинциалку, где и сделал страшное открытие: девчонка была мертвая. По крайней мере, так он рассказывает.
— А почему же тогда труп нашли неподалеку от платформы?
— Широкорядов говорит, что сильно испугался, подумал, что его обвинят в убийстве, ни за что ему не поверят, в общем, стандартный набор… И решил самостоятельно избавиться от трупа, завезти куда-нибудь подальше в лес. Но будто бы нервы у него сдали, и он выгрузил ее за железной дорогой.
— Значит, пока он ездил за шампанским, в дом заявилась Лиза и задушила эту несчастную! — предположила я и в очередной раз покрылась испариной, вспомнив, что буквально вчера запросто могла повторить судьбу провинциалки, наивно мечтавшей сделать карьеру в шоу-бизнесе.
— Это еще предстоит доказать или, наоборот, опровергнуть, а сделать это будет очень непросто, учитывая физическое состояние Крандинской. И не только физическое, — прибавил он и грустно улыбнулся. — Папаша у нее уж больно вездесущий, я уже предвижу кучу неприятностей, с этим связанных. Чувствую, адвокаты налетят, как коршуны. А этот кобель Широкорядов нюни распустил, твердит одно: «Я ее не убивал, я ее не убивал…» При этом все факты против него, и свидетелей никаких, кроме того самого, что видел, как эта провинциальная дурочка садилась к песеннику в машину. Может, ларечник что-нибудь прояснил бы, но ты ведь знаешь, кто-то поторопился заткнуть ему рот.
— Ты думаешь, что это сделал Широкорядов? — поежилась я, то ли под свежим утренним ветерком, то ли под впечатлением от услышанного. — Постой-постой, а тот его ночной разговор с Сеней, помнишь, я рассказывала… Ну, когда он подвез меня из Плещеева после железнодорожной аварии…
— Ну да, ты рассказывала, — безрадостно кивнул Андрей.
— Так вот, Сеня тогда спрашивал Широкорядова, как ему понравилось шампанское, купленное на прошлой неделе. Что, если речь шла именно о той ночи, ну, когда он привез к себе эту несчастную девицу, и именно о той бутылке шампанского?
— Все может быть, — спокойно согласился мужчина моих несбывшихся снов, — но я руководствуюсь исключительно фактами, а не предположениями и домыслами, и эти факты пока что выстраиваются против Широкорядова. По крайней мере, в отношении несчастной провинциалочки.
— Провинциалочки? — повторила я. — Уж не хочешь ли ты сказать, что вы собираетесь навесить на Широкорядова все здешние трупы?
— Что ты плетешь? — вспылил Андрей. — И зачем я только тебе это говорю? Чтобы ты сплетни по округе разносила?
Теперь уже я разозлилась:
— Действительно, зачем ты мне все это говоришь? Кажется, я тебя за язык не тянула, и вообще ты сам меня сюда позвал, разве не так? Я, между прочим, спала, а ты заявился ни свет ни заря и зазвал сюда. Зачем, интересно? Для того чтобы любоваться утренними видами Дроздовки?
Высказав свое недовольство, я резко развернулась и взяла курс на дачу Нинон, но бывший любовник схватил меня за рукав:
— Ладно, остынь. Я знаю, что ты не будешь болтать, тебе можно верить. Просто настроение у меня, сама понимаешь, не ахти. Дело буксует. Вроде и безнадежным его не назовешь, и подозреваемых хватает, а у меня такое ощущение, будто с каждой новой уликой я не только не приближаюсь к разгадке, а, напротив, удаляюсь. Все никак не могу понять, каким образом связаны между собой дроздовские убийства.
— А если… — начала было я, вспомнив теорию, изложенную накануне поэтом-песенником, ну, насчет того, что преступления никак не связаны между собой, но вовремя сообразила: Широкорядов ведь на сегодняшний день главный подозреваемый.
— Что — если? — подхватил Андрей.
— Так, ничего, — отмахнулась я.
Удрученный сыщик почесал затылок:
— Скажи-ка мне лучше вот что… Ты случаем не вспомнила ничего нового об убийстве Остроглазовой?
— Да я ведь уже все рассказала, ну все буквально, — раздраженно отозвалась я.
— И все-таки попробуй припомнить все от начала до конца, — настаивал он. — Больше всего меня интересует то, что касается самого банкира.
— Банкира? А что он… Ну хорошо, хорошо… Было так: я проснулась от женских криков, разбудила Нинон. Мы спустились вниз, выглянули в окно и увидели, как банкирша выскочила на улицу.
— Но ведь было темно…
— Да, темно, но на ней был надет светлый костюм, так что…
— Понятно, — поторопил меня Андрей, — давай дальше.
— А вскорости, буквально минут через пять явился Остроглазов. Нинон еще сказала: ну вот, опять придется разнимать эту парочку. Оказывается, во время своих ссор они часто привлекали ее в качестве третейского судьи. Ну, и в тот раз Остроглазов начал ее умолять: «Ниночка, помоги, а то Ирка меня слушать не захочет». Нинон, конечно, стала отказываться, а кому захочется разыскивать чьих-то жен? Но в конце концов она согласилась, а я поехала с ними.
— Маршрут!
— Ой, ведь говорено-переговорено… Сначала мы поехали по грунтовке к платформе, убедились, что там ее нет, спросили у этого ларечника Сени, не видел ли он ее, тот ответил: не появлялась. Тогда Остроглазов решил, что она могла пойти другой дорогой, по разбитому асфальту. Там нам сначала попался пьяный шабашник — он шел навстречу, в сторону платформы, — а потом уже мы наткнулись на труп. Остроглазов так резко затормозил… Вот и все.
— А на следующий день?
Я пожала плечами:
— А что на следующий день? Потом начались эти бесконечные допросы.
Глава 25
Это продолжалось не менее получаса. Мой «особо важный» любовник упорно доставал меня бессмысленными расспросами. Непонятно, зачем и почему он заставил меня подробно описать церемонию погребения банкирши.
— Но ведь ты сам там был! — возмутилась я.
— А если меня интересуют твои впечатления?
— Ну, какие мои впечатления… Ты сам видел, какие там были рожи, сплошные нувориши, все кладбище иномарками заставили… Гроб дорогущий, орхидеи…
— Я не о том, — возразил Андрей, — ты мне лучше скажи, насколько, по-твоему, Остроглазов был искренен в своем горе?
— Ты же говорил, что руководствуешься исключительно фактами, — хмыкнула я, — и вдруг интересуешься субъективными бабскими наблюдениями. И вообще, нравится мне этот термин — искренность горя, может, прибор есть специальный, чтобы его определять? Вроде детектора лжи. А за основу будет браться, например, такой показатель — количество пролитых слез за единицу времени.
Говоря это, я, конечно же, меньше всего думала о банкире Остроглазове, я думала о том, что страдание не всегда бывает публичным. Вот мне, между прочим, хочется от тоски на луну выть, а я вместо этого спокойно (по крайней мере, внешне) разговариваю с человеком, который разрушил мои надежды и чаяния.
Наверное, такие мысли против моего же желания передались Андрею, потому что он вдруг понуро повесил голову и принялся уж очень пристально изучать носы своих ботинок, на которых успела осесть дроздовская пыль. И вид у него был такой печальный, что где-то в глубине моей саднящей души шевельнулся червячок жалости, и я поспешила прервать повисшую паузу:
— Не знаю я, что думать об этом Остроглазове. Судя по всему, у них с женой были весьма сложные и далекие от идеала отношения, по крайней мере, так Нинон говорит. Но в семейных делах трудно разобраться, глядя со стороны. Бывают такие оригиналы, для которых ежедневные скандалы — прелюдия к пылким объятиям, а посему, очень вероятно, эти двое любили друг друга, как принято говорить, по-своему. И теперь бедняге банкиру безумно не хватает жениного визга и поединков на сковородках. Может, оттого он и в петлю полез.
— Кстати, о петле, — вскинул на меня глаза бывший любовник, — расскажи-ка мне об этом еще раз.
— Да что тут рассказывать? Это было еще перед похоронами, как раз накануне вечером, в тот же день, если я ничего не путаю, когда его выпустили из каталажки. Мы с Нинон решили его проведать. Дверь была незаперта, мы вошли, стали его звать — никакого ответа. Поднялись наверх, а он сидит в спальне на полу с веревкой на шее, пьяный, совершенно разбитый. Мы его часа два утешали, чаем отпаивали, потом спать уложили.
— Все?
— Кажется, все. — Я и в самом деле прилагала немалые усилия к тому, чтобы вспомнить еще хоть что-нибудь. В конце концов, это и в моих интересах тоже: чем скорее он разберется в дроздовских убийствах, тем ближе день, когда мы расстанемся навсегда и уже больше не будем сыпать на свежие сердечные раны соль вынужденных встреч. — Хотя нет, кажется, в тот день в окно его гостиной влетел камень… Или это все-таки было позже? Нет, камень влетел уже после похорон. Точно, в тот день, когда кремировали банкиршу.
— Какой еще камень? — насторожился мужчина моих несбывшихся снов. — Ты мне про это не рассказывала.
— Я же говорю, что это было уже в другой раз…
— Неважно, давай рассказывай!
— Рассказываю, — смиренно согласилась я. — Тогда мы с Нинон направлялись к Широкорядову, он нас пригласил, а по дороге заглянули к Остроглазову, проведать и заодно убедиться, что он не собирается повторить номер с петлей. Банкир к тому моменту был уже изрядно пьян и предложил нам выпить по рюмке «на помин души». Мы не стали артачиться, махнули по пятьдесят грамм, и тут в окно гостиной влетел булыжник и закатился за диван. Мы решили, что это проделки местной детворы.
— Булыжник, булыжник, — повторил Андрей механическим голосом чревовещателя, — обыкновенный булыжник?
Я склонила голову набок:
— Да нет, я бы сказала, что не совсем обыкновенный. В смысле не такой, какие валяются повсюду. Он был такой черный, вроде куска угля.
— Интересно, — пробормотал мой «особо важный» любовник и погрузился в раздумья.
А я снова поежилась. Все-таки утро было достаточно прохладное. А тут еще тучки набежали и — мало этого — заморосил меленький и противный дождичек. Собственно, даже не дождичек, а такая мерзостная мгла, от которой мои волосы и одежда стали влажными. Я даже подняла воротник жакета и принялась мечтать о горячей ванне и теплой постели. А тут еще мой тренированный слух уловил знакомый звук — металлический скрежет калитки дачных владений Нинон. Оказалось, что Нинон обеспокоилась моим долгим отсутствием до такой степени, что удосужилась подняться с кровати и преодолеть расстояние от спальни до забора. Теперь она застыла у калитки в позе молчаливого ожидания, и свежий ветерок теребил ее растрепанные волосы, схваченные впопыхах резинкой на затылке.
— Ну я пойду? — спросила я Андрея.
— А? — Он не сразу выбрался из своих раздумий. — Иди, иди. Постой… — Он сунул руку в карман. — Возможно, я на пару дней исчезну с горизонта… по обстоятельствам, м-м-м… Короче, если ты вспомнишь еще что-нибудь, ну, как сегодня ты вспомнила про этот камень, звони этому товарищу. — Он сунул мне в руки какую-то бумажку. — Это мой помощник, он в курсе всего.
Не заглядывая в бумажку, я зажала ее в ладони и вернулась к растревоженной Нинон, которая после теплой постели стучала зубами от холода.
* * *
— Выясняли отношения? — поинтересовалась Нинон, снимая с плиты раскаленный чайник, от которого исходили приятные теплые волны.
Я махнула рукой:
— Какие еще отношения? У нас их больше нет. Все наши отношения можно зафиксировать в милицейском протоколе: вопрос — ответ, вопрос — ответ…
— Да? — не поверила Нинон. — А чего же он тогда выманил тебя на улицу, в эту холодрыгу, не мог здесь, что ли, свои вопросы задавать?
— Откуда ж я знаю? — У меня не было намерения скрывать что-либо от Нинон. Лишь бы только она не завелась с утра пораньше. — Все спрашивал меня про Остроглазова. Какое, мол, у меня впечатление о нем, верю ли я в искренность его горя и так далее…
— Чудеса! — Нинон снова с грохотом опустила чайник на плиту и подбоченилась. — Он уже пол-Дроздовки, арестовал, а вопросы задает про Остроглазова. Ты случайно не пудришь мне мозги? Учти, я все-таки твоя подруга, а потому ваши с сыщиком шуры-муры…
Я взяла в окоченевшие руки чашку горячего чая (это мне московское лето: вчера жарища, сегодня зуб на зуб не попадает), вдохнула бодрящий аромат и попыталась разумными доводами обуздать нездоровое любопытство Нинон:
— Неужели ты думаешь, что я могу что-то иметь с ним после того, как он так поступил со мной?
— Да, в общем-то все так, — не стала спорить Нинон, — он поступил с тобой по-свински, вернее, по-мужски, что, в принципе, одно и то же. У них ведь все просто, они себя не загружают сантиментами, а рассуждают приблизительно так: мне нравится эта женщина, и я ее получу. А что будет потом? Да как-нибудь утрясется. В конце концов, всегда можно сказать: «А ты, родная, о чем думала, где были твоя женская интуиция и женская гордость?»
— Вот именно! — усмехнулась я, прихлебывая чай. — Они правы. Это ведь война до последнего патрона. Тут, как у великих держав, повсюду национальные интересы и, кто больше их захапает, тот и прав. Интересы моего бывшего состояли в том, чтобы иметь заботливую жену, детей-карапузов и миленькую любовницу, не задающую лишних вопросов. Мои интересы состояли лишь в том, чтобы его любить, а этого так мало для победы. Неудивительно, что я проиграла.
Нинон покачала головой:
— Ох, не нравится мне твоя пораженческая философия. Так можно оправдать что угодно.
— Да никого я не оправдываю, просто пытаюсь смотреть на вещи трезво… — У меня не было ни малейшего настроения спорить с Нинон. — Конечно, можно призывать на его голову все кары небесные, но ведь и я не шестнадцатилетняя девочка, а потому очень странно, что я не догадалась обо всем раньше. Может, просто не хотела догадываться?
— Ну ты просто ангел, — всплеснула руками Нинон, — прямо непротивление злу насилием какое-то, с тебя икону писать нужно. Лично я на твоем месте просто голову бы ему откусила!
Я начала терять свое «ангельское» терпение:
— А чего ж ты Генке голову не откусила?
И тут прямо на моих глазах произошла метаморфоза: боевой дух угас, глаза померкли, да и вся она сникла. Зря я затронула эту тему, слишком болезненную даже для людей с нордическим характером Нинон.
Я бросилась утешать ее, опасаясь горестных слез, но Нинон справилась с собой и тусклым голосом призналась:
— Если бы ты только знала, сколько глупостей я наделала, пытаясь спасти наш брак, как унижалась, какие сцены закатывала… Не лучше, чем эта тупая корова Остроглазова. Даже жалела, что теперь нет ни месткомов, ни парткомов, которые могли бы на него надавить. Теперь ведь свобода и демократия, все проблемы решаются элементарно. Как говорится, развод и девичья фамилия…
Я обняла Нинон, провела ладонью по ее растрепанным волосам, заглянула в близорукие глаза:
— Плюнь ты на него и разотри. Бери пример с меня, ну не вышло в этот раз, выйдет в другой. Ты молодая, красивая, сексапильная, у тебя еще мужиков будет, как звезд на небе. Свет ведь клином не сошелся на твоем Генке, хоть он, конечно, и красивый мужик. Все можно пережить…
— А я ведь знаю, что Генка тебе нравился… — шмыгнула носом растроганная Нинон.
— Откуда?.. — Я даже растерялась.
Чего я меньше всего ожидала от Нинон, так это подобной проницательности. Значит, еще в те времена, когда она была «особнячком в переулочке» и смотрела на мир бесстрастными окошками ясных глаз, за внешней невозмутимостью скрывалась душа, способная чувствовать и сопереживать? Не поздновато ли я делаю это открытие? Я чуть не разрыдалась от нежности.
А Нинон вдруг вся подобралась-сосредоточилась, взглянула на часы и объявила:
— Еще успеваем на электричку в десять пятьдесят. Давай быстрей собираться, а то потом будет перерыв три часа.
— Мы едем в Москву? — не поверила я своим ушам.
— Да, мы едем в Москву, — спокойно подтвердила Нинон, — нужно сматываться, пока у меня тут совсем крыша не поехала. Погода опять же испортилась… — Она задумчиво посмотрела в окно.
— А как же… А если там Генка со своей, гм-гм, новой?..
— Будем надеяться, что он еще в Швеции. В конце концов, перекантуюсь пока у знакомых, а как погода улучшится, вернусь. Кроме того, мне даже полезно будет увидеться с Поваровым, должны же мы когда-то утрясти все вопросы, а то получается, что я, как страус, прячу голову в песок. Ты права, пора взглянуть на эту ситуацию трезво и спокойно. Я ведь… В общем, открою тебе небольшую тайну: я тут скрывалась, в прямом смысле скрывалась от жизни, как бы рассчитывала переждать в стороне, но так не бывает…
— Я… я…
Я хотела сказать, что догадывалась об этом, но Нинон не дала мне договорить, видно, ей давно хотелось высказаться:
— И позвала я тебя на дачу тоже из-за этого. Как последняя эгоистка, думала только о себе. Еще прикидывала, кого лучше пригласить, прежде чем на тебе остановилась. А тебя выбрала только потому, что ты не в курсе перипетий моей жизни, а потому…
— А потому не буду лезть к тебе в душу, — продолжила я за нее.
— Зато я полезла в твою, — виновато улыбнулась Нинон, — ты уж меня прости.
— Чепуха! — сказала я твердо. — Что бы ты ни говорила, мы с тобой были и остались подругами, а мужчины не стоят того, чтобы мы из-за них ссорились.
Мы еще немного постояли, обнявшись, и стали суматошно собираться в Москву. Мы бегали по дому, перекликаясь и заталкивая вещи в сумки.
Об Остроглазове мы вспомнили только на платформе, спохватившись, что даже не попрощались с ним.
— Бог с ним, — пробормотала Нинон, — я должна немного побыть вдали от всего этого и подумать о себе. Так все совпало…
Подошла электричка, мы с Нинон сели в предпоследний вагон и всю дорогу до Москвы просидели молча, обнявшись. Мы понимали друг друга без слов.
Расстались мы в метро. Нинон пообещала мне позвонить вечером и сообщить, как обстоят ее дела.
Звонок раздался только в половине одиннадцатого вечера, когда я уже совсем отчаялась и рисовала в своем воображении картинку, как Нинон застала на московской квартире Генку с новой подругой. Нинон меня, однако, успокоила:
— Все в порядке. Он здесь пока не появлялся. — А потом добавила: — Извини, не могу больше говорить. Страшно хочу спать.
Глава 26
Два дня прошли относительно спокойно. Я навела идеальный порядок в комнате, пришила все оторвавшиеся пуговицы, вычистила кастрюли, а также пополнила продовольственные запасы. Кроме того, вечерами я подолгу сидела в прихожей, прижав телефонную трубку к уху, и болтала с Нинон, которая целыми днями носилась по адвокатам и выясняла, как с наименьшими жертвами выйти из затянувшегося бракоразводного процесса, а потому мы никак не могли с ней увидеться.
— И что? И как? — громко вопрошала я в телефонную мембрану, не обращая внимания на недовольный ропот своих коммунальных соседок. Видно, я их здорово разбаловала, когда целыми днями пропадала на работе, если они откровенно тяготились моим большим (а точнее сказать, двухдневным) сидением дома.
А на третий вечер Нинон мне не позвонила. Тогда я сама стала ей звонить, но ее номер упорно отвечал мне протяжными тоскливыми гудками. И это несмотря на то, что я крутила телефонный диск до полуночи с небольшими перерывами, чуть указательный палец не вывихнула. Не знаю, как я дождалась утра, но и утром телефон Нинон молчал. Честно говоря, я забеспокоилась, и в мою голову полезли разные мысли, одна ужасней другой.
Что, если, думала я, с Нинон что-то случилось и это что-то связано с чередой ужасных событий, произошедших в Дроздовке? Так я вспомнила о дыре в ее заборе и клочке белой материи, зацепившемся за куст смородины. Вдруг это тоже важно, а я ничего не сказала Андрею? Может, мне стоит с ним связаться, но как? А номер помощника, который он мне оставил? Я лихорадочно принялась искать свой жакет, ведь в его кармане должна лежать та бумажка, если я ее только не выбросила…
Я облегченно вздохнула, когда бумажка нашлась. Кроме телефонного номера, в ней значилась фамилия Шерстобитов, и только, ни имени, ни отчества. Сначала я хотела позвонить этому Шерстобитову из дома, но вовремя сообразила, что мой разговор будет внимательно прослушан соседкой, а потому отправилась на улицу, к ближайшему телефону-автомату.
— Слушаю, — сердито сказал мужской голос на другом конце провода. Я немного растерялась, а он не стал ждать, когда я соберусь с мыслями, и дал отбой. Пришлось мне звонить в другой раз и теперь уж быть пооперативнее. Сердитый мужчина даже не успел произнести свое коронное «слушаю», а я уже затарахтела:
— Могу я поговорить со следователем по особо важным делам Беловым?..
— Не можете, — последовал суровый ответ.
— А… а с Шерстобитовым?
— И с Шерстобитовым тоже. Он будет позже, — недовольно буркнула трубка.
Я хотела спросить, когда именно «позже», но мой вопрос предвосхитили короткие гудки.
Ну вот, так всегда и бывает. Когда они нужны, эти Шерлоки Холмсы, их никогда нет, они всегда будут позже.
Я поплелась домой, ломая голову, что мне предпринять. Ну, прежде всего еще раз позвонить Нинон — вдруг она объявилась дома, — а потом отправиться по ее московскому адресу и уже в самом крайнем случае поискать ее в Дроздовке. Я твердо приняла это решение и рысью бросилась назад, в свою квартиру, где, как выяснилось, меня ждал весьма неожиданный и неприятный сюрприз — срочная телеграмма.
Телеграмма лежала на тумбочке в прихожей, а значит, предназначалась мне. Сердце мое почему-то екнуло, руки задрожали, а колени подогнулись. Я и развернуть-то ее решилась не сразу, сначала присела на стул и отдышалась. Когда я наконец ознакомилась с содержанием телеграммы, страх у меня прошел, зато появилось возмущение. А что я должна была испытать, когда перед моими глазами запрыгали печатные буквы, сложившиеся в слова: «Прилетаю двадцать шестого рейсом 1421 Светик».
Минут пять я тупо перечитывала этот идиотский текст, из которого следовало, что неугомонная девица из Барнаула, прежде засыпавшая меня поздравительными открытками, таки решилась отравить мне жизнь своим визитом. Потом я схватилась за телефонную трубку, как утопающий за соломинку. На этот раз я домогалась бывшего супружника Ивана, который несколько дней назад клятвенно обещал мне, что обуздает свою то ли двоюродную, то ли троюродную племянницу.
Увы, и на этом фронте меня ждало жестокое разочарование. Новая жена Ивана дала мне от ворот поворот короткой фразой: «Он в командировке».
Вот так, он в командировке, а я должна расхлебывать эту кашу! Ну что прикажете делать с этой свалившейся на мою разнесчастную голову девицей?
Еще несколько минут я пребывала в совершенной растерянности, если не сказать панике, а потом снова схватилась за телефонную трубку. Чтобы выяснить, когда и куда прилетает рейс номер 1421. В справочной мне ответили, что самолет прибывает в Шереметьево в одиннадцать утра. А это значит, что в моем распоряжении осталось не больше часа. Гм-гм, а почему, собственно, это должно меня беспокоить? Какое мне дело до троюродной племянницы бывшего мужа, которая зачем-то рвется ко мне в гости и которую я не звала? Пусть сама расхлебывает результаты своей опрометчивости, а у меня и без нее забот хватает.
С другой стороны, она ведь знает мой адрес и запросто может ко мне заявиться, даже если я ее не встречу. И плевать, плевать… Скорее всего Нинон сейчас снова в Дроздовке, вот и я присоединюсь к ней, а эта нахальная барнаульская девица останется при своих интересах, потому что мои коммунальные соседки ее даже на порог не пустят. И правильно, сама виновата! Но уже через минуту мой боевой задор пропал. Я представила себе провинциальную девчонку со старомодным чемоданчиком в руках, которая мыкается по враждебным московским улицам, не зная, куда голову преклонить. Тут же на память пришла история другой провинциалки, той, с милицейской листовки, и на душе у меня стало окончательно неспокойно. Вдруг и с этой случится что-то подобное? А что, разве кто-нибудь может дать гарантию обратного, когда у нас маньяков развелось видимо-невидимо, можно сказать, один на другом. Черт, ну почему, спрашивается, я должна ломать голову над такими неразрешимыми дилеммами: и так плохо, и этак нехорошо.
Стоит ли уточнять, что в конце концов я, как последняя идиотка, приняла решение в очередной раз продемонстрировать свое глупое великодушие, которое еще ни разу не кончилось для меня добром. Повесив на плечо сумку, я выскочила за дверь с намерением отправиться в Шереметьево. При этом меня раздирало от противоречий: я мысленно честила себя последними словами и все же делала то, что совсем не обязана была делать. Еще и в расход вошла, разорилась на такси, поскольку другим способом добраться до аэропорта к прилету барнаульского рейса уже не успевала.
Но, как вы уже, наверное, догадались, мне всегда и во всем везет, как утопленнику. Именно так случилось и в этот раз. Не знаю, каким именно местом слушал меня молодой таксист, машину которого я остановила на проспекте, но завез он меня почему-то в международный аэропорт Шереметьево-2, а я, пребывающая в тотальном раздрае, обнаружила это обстоятельство, только приступив к изучению расписания самолетов, в котором почему-то не значилось Барнаула, зато присутствовали Мюнхен, Франкфурт и даже Вашингтон.
Когда я это поняла, то чуть не разревелась. И зачем я выбросила деньги на такси, уж лучше бы сидела дома и дожидалась, когда заявится это чудо природы по имени Светик. Конечно, еще можно было попытаться успеть в другое Шереметьево к прибытию барнаульского рейса, но силы меня покинули. Поникшая, я вышла на площадь перед аэровокзалом, решив целиком и полностью положиться на судьбу. Как будет, так будет. Я как раз понуро плелась в сторону автобусной остановки, когда за спиной у меня раздалось:
— Женя, Женя!
Я замерла, прислушалась, потом решила, что окликают какую-то другую Женю, и прибавила шаг. И тут кто-то осторожно тронул меня за плечо, повторив:
— Жень, да куда ты, постой… — Я подняла голову и встретила внимательный взгляд… Генки Поварова, неверного мужа Нинон!
— Привет… — произнесла я растерянно. — Ты откуда?
— Откуда, откуда, — хохотнул Генка, — из Швеции, вестимо.
— Из Швеции?
— Ты что, прилетел? — захлопала я глазами. Эта неожиданная встреча окончательно помутила мой рассудок.
— Естественно, прилетел, а не приплыл. — Генка выглядел прекрасно: за то время, что мы не виделись, его природная смазливость приобрела благородные признаки респектабельности. Про европейский лоск я вообще не говорю. На Генке была такая куртка — закачаешься. — А ты что здесь делаешь?
— Я здесь по ошибке оказалась, — призналась я, — поехала барнаульский рейс встречать, а таксист меня сюда завез.
— Да? — приподнял брови Генка. — Тогда чего мы тут торчим? Я поймал машину, садись — заскочим и встретим, кого ты там, кстати, встречаешь?
— Племянницу моего мужа, — выдохнула я.
— Это какого же? — уточнил Генка, подталкивая меня к открытой дверце черной «Волги».
— Бывшего, — пояснила я, — Ивана, если ты не забыл.
— Еще бы я его забыл, чай на одном курсе учились, — хмыкнул Генка. — Как он, кстати?
— Да ничего вроде бы. Ребенок у него есть, мальчик. — Честно говоря, это все, что я могла рассказать о своем бывшем муже.
— Понятно, — кивнул Генка и попросил водителя «Волги»: — Возле Шереметьево-1 притормози.
Тот послушно припарковался на стоянке возле аэропорта, мы с Генкой выбрались из машины и отправились разыскивать Иванову племянницу, что, конечно же, было делом, обреченным на неудачу. Во-первых, самолет давно приземлился, во-вторых, я понятия не имела, как выглядит Светик из Барнаула. А посему, потолкавшись в зале прилета минут пятнадцать, мы с Генкой снова загрузились в черную «Волгу» и устремились в столицу.
Генка сел на заднее сиденье рядом со мной, и до самой Москвы мы вспоминали студенческую юность и обменивались информацией. Генка говорил больше, потому что ему было о чем рассказать, — одна Швеция чего стоила! — я же в основном молчала и мотала на ус. А еще меня прямо-таки подмывало спросить, почему это он, Генка, так неблагородно поступил с Нинон, променяв ее на другую, и где она сейчас, эта подлая разрушительница семейного счастья моей подружки. Несколько раз вопрос готов был сорваться с моих уст, но что-то меня удерживало.
В конце концов я все-таки неуверенно вякнула:
— А Нинон знает о твоем приезде?
Генка как-то сразу приуныл:
— Нет, она пока не знает. Для нее это сюрприз, не знаю уж, насколько приятный.
Это уж точно, подумала я.
— Может, стоило ее предупредить? — поинтересовалась я.
— Может, — не стал спорить Генка, — хотя вряд ли это что-нибудь изменит. — И заработал желваками.
Смотри-ка, как серьезно у него, зашло с новой зазнобой, а ведь какая любовь была! В институте он глаз с Нинон не сводил!
— И все-таки вам с Нинон следовало бы обсудить ваши проблемы еще раз, — неуверенно посоветовала я. Честно говоря, не люблю влезать в чужие дела, но тут такой случай, что трудно остаться в стороне.
— Да разве я против, — пожал плечами Генка и отвел взгляд, — я ведь со всем желанием, как говорится. Соглашался на многое глаза закрывать, говорил: одумайся, остановись… Куда там, если она закусила удила, это безнадежно…
Генкин монолог произвел на меня странное впечатление. Такое ощущение, что мы говорили о совершенно разных вещах.
— Постой, — уставилась я на Генку, — как же ей не закусить удила, когда ты нашел ей замену?
Теперь уже у Генки физиономия стала обескураженной.
— Какую замену? Ты вообще про что говоришь?
Я его поправила:
— Я говорю не про что, а про кого. Про Нинон, которой ты предпочел другую.
— Я? Предпочел Нинон другую? — глупо ухмыльнулся Генка. — С чего ты взяла?
— Нинон мне сказала.
— Нинон? А давно ты ее видела?
— Два дня назад. Я была у нее на даче, в Дроздовке, — с готовностью пояснила я.
— Ах да, в Дроздовке, где же еще, — вздохнул. Генка. — И там она тебе сказала, что у меня другая женщина?
— Ну да, — растерялась я, — а разве это не так? Разве Нинон…
— Ну раз Нинон так сказала, значит, так оно и есть, — ответил Генка, и я поняла, что тему пора закрывать.
Мы еще перекинулись несколькими фразами. Я, кстати говоря, сообщила, что московский телефон Нинон почему-то не отвечает.
— Может, она в Дроздовке? — высказал предположение Генка.
А я, торопливо и путаясь в словах, изложила историю дроздовских ужасов, которая весьма взволновала Генку, что, впрочем, было очень даже неудивительно. Он сразу же погрузился в задумчивость и пребывал в таком состоянии до той минуты, как я вышла из автомобиля.
Мы сдержанно попрощались, и уже через пять минут я была дома. Поднимаясь по лестнице, я была почти уверена, что увижу у дверей своей квартиры сидящую на чемодане троюродную племянницу моего бывшего мужа. Однако ее там не было. Но она возникла через полтора часа после моего возвращения.
Глава 27
Светик оказалась дебелой девицей, выглядевшей на все двадцать пять, при том что в действительности ей едва исполнилось семнадцать. Из-под обесцвеченной соломенной челки на меня смотрели пытливые серые глазки-буравчики, она словно бы проверяла, насколько реальная «тетя Женя» соответствует заочному образу, который она для себя сконструировала в далеком Барнауле. Похоже, несмотря на юный возраст, Светик была весьма прозорливой особой, поскольку легко и безошибочно просчитала особенности моей психологии. Для этого ей одного взгляда хватило. А тут еще я сама, вместо того чтобы попенять ей на навязчивость, зачем-то стала оправдываться, объяснять, почему я ее не встретила в аэропорту.
— Да ладно вам, теть Жень, — беззаботно отозвалась Светик, перегородившая своим огромным чемоданом всю прихожую. Кстати, этот чемодан поверг меня в жуткую панику, ибо, если судить по его размерам, троюродная Иванова племянница прибыла в Первопрестольную не на одну недельку.
Мои коммунальные соседки тоже почувствовали опасность, сердито захлопали дверями, и это был единственный случай в моей жизни, когда я с ними мысленно солидаризировалась.
— А вы тут, что ли, не одна живете? — спокойно отреагировала на демарш коммунальных волчиц Светик.
— Нет, я живу здесь не одна, — отрывисто бросила я и попыталась сдвинуть с места чемодан — совершенно неподъемный.
— Куда? Сюда? — Светик кивнула на мою дверь и без особенных усилий переместила свою поклажу в мою комнату, уменьшившуюся на глазах, подобно знаменитой шагреневой коже.
Я едва не расплакалась, глядя на небольшой свободный пятачок пола возле кровати, и как можно тверже сказала:
— Видишь, удобства у меня минимальные, поэтому ты побудешь у меня только до тех пор, пока твой дядя не вернется из командировки.
А сама подумала: «Если он вообще в командировке». А потом вспомнила «командировки», в которые он регулярно отправлялся в те далекие времена, когда в моем паспорте еще стоял штамп ЗАГСа и которые закончились разводом. Что, если это в точности такая же история?
— А что? — огляделась Светик. — Здесь вполне нормально. Я неприхотливая, запросы у меня скромные…
Ну началось! Мало мне всего, что свалилось в последние пару недель на мою голову, так еще и эта наглая девица со своим чемоданом!
Потом события переместились на кухню. И пока я потчевала барнаульскую нахалку сосисками и чаем, она не замолкала ни на минуту. Рассказывала о «моих» барнаульских родственниках, приобретенных только потому, что у меня хватило дури на пятом курсе выскочить за Ивана (уж лучше бы я в старых девах осталась!), о каком-то московском Светиковом поклоннике, с которым она познакомилась через газету (!!!), и о прочих благоглупостях.
Я слушала ее вполуха, потому что из головы у меня не выходила недавняя встреча с Генкой Поваровым в Шереметьево-2 и наш разговор в машине, оставивший в моей душе какой-то странный, почти необъяснимый осадок. А тут еще беспокойство о Нинон, которая неизвестно где пропадала. Даже если она решила снова перебраться в Дроздовку, могла бы все-таки меня предупредить. А то сиди здесь и переживай!
В конце концов я не выдержала, бросила новоявленную племянницу на кухне, а сама кинулась в прихожую — звонить. Странно, но телефон Нинон по-прежнему не отвечал, уж по крайней мере Генка, который теперь наверняка там, мог бы отозваться. А вдруг повреждение на линии или с телефоном что-нибудь? Что ж, и это не исключено. У меня возникла идея поехать к Нинон на квартиру, чтобы все узнать на месте, но после непродолжительных раздумий я дала ей отбой. Чем черт не шутит, а ну как Генка с Нинон специально отключили телефон, чтобы спокойно разобраться в своих сложных взаимоотношениях, а тут я: здрасьте, я ваша тетя. Нет уж, лучше я до завтра подожду.
Приняв такое мудрое решение, я вернулась на кухню, где прожорливая Светик все еще работала челюстями, попробовала даже сосредоточиться на последних барнаульских новостях, но мне это снова не удалось. Теперь меня мучили воспоминания о дыре в заборе и белой тряпице на кустах смородины. Я просто покоя себе не находила! В общем, я опять бросила Светика в одиночестве и снова понеслась к телефону. Причем тревога, обуявшая меня в одночасье, оказалась настолько мощной, что я махнула рукой на любознательность своих соседок, пусть слушают, если им так хочется.
— Слушаю! — Голос был все таким же сердитым.
— А Шерстобитова можно? — пролепетала я, уверенная, что сейчас мне ответят: его нет, он будет позже.
В трубке же раздался невнятный шорох, и другой голос, тоже мужской, только молодой и звонкий, произнес:
— Да, я слушаю.
— Шерстобитов? — отказывалась я верить собственному счастью.
— Шерстобитов, Шерстобитов, — подтвердила трубка. — А в чем дело?
— Шерстобитов, — я чуть не добавила «миленький», — мне нужно срочно переговорить с Андреем Беловым.
На другом конце провода повисла тягостная пауза, а я заволновалась.