Стивен Ван Дайн
Если вам придется просмотреть статистические данные в городе Нью-Йорке, то вы убедитесь, что число неразгаданных преступлений за четыре года пребывания Джона Ф. К. Маркхэма на посту окружного прокурора Нью-Йорка гораздо меньше, чем за то же время у любого из его предшественников. При Маркхэме прокуратура непосредственно принимала участие во всех видах расследований преступлений и в результате этого многие дела, в которых полиция безнадежно топталась на месте, были успешно раскрыты.
И хотя лично ему приписывались многие удачные расследования, истина требует сказать, что в некоторых известных делах он был лишь инструментом в чужих руках. Человек, который действительно распутывал эти дела и собирал доказательства для обвинения, на самом деле не был никоим образом связан с судебной администрацией, никогда не занимал общественного положения и не фигурировал ни на одном процессе.
В то время я был другом и официальным советником этого человека, и поэтому многие факты мне хорошо известны. Только совсем недавно я получил право сделать их достоянием общественности. Но даже теперь я не властен назвать его имя, и по этой причине в моих повествованиях он фигурирует как Фило Ванс.
Конечно, вполне возможно, что по моим описаниям многие узнают его, в таком случае я убедительно прошу их сохранять тайну. В настоящее время он живет в Италии. Недавно он разрешил мне описать некоторые события, в которых был центральной фигурой, но настоя-тельно просил сохранить его имя в тайне. Я не думаю, что это имеет смысл, но тем не менее выполняю его просьбу.
Дела, в которых принимал участие Фило Ванс, начались с истории таинственного убийства Бенсона. Преступление, связанное со смертью этого человека, заняло достойное место в анналах нью-йоркской кри-минальной истории.
Это сенсационное дело было первым из многих, в которых Ванс фигурирует в качестве amicus curioe[1] прокурора Джона Ф. К. Маркхэма.
Нью-Йорк
С. С. Ван Дайн
Глава 1. Фило Ванс дома
(Пятница, 14 июня, 8.30 утра)
В то знаменательное утро 14 июня, когда было обнаружено тело убитого Олвина Х. Бенсона я завтракал с Фило Вансом у него дома. Надо сказать, что подобное случалось редко. Дело в том, что Ванс вставал поздно и имел привычку до полудня быть один. Во время ленча и обеда мы виделись часто.
Причина нашей встречи – дело; правда, дело чисто эстетическое. Днем раньше Ванс просмотрел акварели Сезанна в галерее Кесслера и отобрал несколько из них, которые хотел приобрести, поэтому и пригласил меня рано утром, чтобы дать указания насчет приобретения картин.
Несколько слов о наших отношениях с Вансом, чтобы объяснить мое участие во всех событиях. В силу традиции моей семьи я окончил Гарвардский университет и стал юристом. Там-то я и познакомился с Вансом, замкнутым, циничным и ядовитым первокурсником, проклятьем всех профессоров и ужасом для своих сокурсников. Почему он выбрал именно меня из всех студентов университета, я до сих пор объяснить не могу. Моя преданность Вансу объясняется просто: он очаровал и заинтересовал меня, явился поводом для ранее неведомых мне интеллектуальных наслаждений. Я был тогда (да и сейчас остаюсь) самой банальной личностью с консервативным, тривиальным умой. Правда, я неплохой специалист, и сухие статьи закона не иссушили мой ум. Во всяком случае, некоторые черты моего характера понравились Вансу. И хотя во всем мы были полной противоположностью друг другу, тем не менее все время были вместе и вскоре стали друзьями.
Окончив университет, я вступил в фирму моего отца «Ван Дайн и Дэвис» и после пяти лет ученичества был принят младшим партнером и стал вторым Ван Дайном в фирме «Ван Дайн, Дэвис и Ван Дайн», контора которой расположена на Бродвее. К тому времени, когда мое имя появилось на фирменных бланках, Ванс вернулся из Европы, где жил во время моего ученичества. Умерла его тетка, единственным наследником которой он был, и он вступил во владение наследством. Технической стороной введения его в наследство занимался я.
Эта работа явилась началом новых и в какой-то мере необычных отношений между нами. Ванс испытывал неприязнь ко всякого рода делам и в конце концов я стал его поверенным. Я нашел, что его дела требуют массу времени, и, поскольку Ванс мог позволить себе роскошь иметь личного поверенного в делах, запер свой стол в конторе и посвятил себя его делам и капризам.
Если к моменту нашей беседы о покупке акварелей Сезанна в глубине души меня еще грызло сожаление об уходе из фирмы «Ван Дайн, Дэвис и Ван Дайн», то в это богатое событиями утро оно полностью исчезло. И, начиная с известного дела Бенсона, в течение почти четырех лет моей привилегией было право являться свидетелем расследования преступных дел, которые составляют сейчас изумительные секретные документы в архивах полицейского округа.
В этих драмах Ванс был главным действующим лицом. Обладая редкостным аналитическим умом, он решал многие загадки важных преступлений, в которых безнадежно увязли и полиция, и прокуратура.
Благодаря своей дружбе с Вансом я не только лично видел все происходящее, во и принимал участие во всех обсуждениях, которые имели место. Будучи пунктуальным, я регулярно вел записи. Также должен добавить, что я записывал уникальные психологические методы Ванса, которые он мне время от времени объяснял. К счастью, я сохранил все свои записи. И теперь, когда имею разрешение Ванса на публикацию некоторых дел, я прибегаю не только к воспоминаниям, но и к записям, которые вел по горячим следам. Поэтому я могу не только сообщить все детали дел, но и описать последовательно события.
К счастью, первым делом Ванса было дело об убийстве Олвина Бенсона. Не только потому, что оно было одним из крупнейших криминальных дел в Нью-Йорке, но и потому, что оно дало Вансу удобный случай проявить свой редкий талант дедуктивного мышления, а также пробудило в нем интерес к деятельности, которую он прежде презирал.
Это дело вторглось в жизнь Ванса внезапно и нарушило его привычный образ жизни. Оно свалилось на нас жарким июньским утром, прежде чем мы успели позавтракать, и ваши планы, связанные с приобретением Сезанна, были нарушены. Когда день спустя я посетил галерею Кесслера, две акварели из отобранных Вансом уже были проданы. И я убежден, что, несмотря на свой успех в разрешении дела Бенсона и в спасении невинного человека от ареста, он все же никогда не чувствовал полного удовлетворения из-за потери этих двух акварелей.
Итак, в то утро, когда Карри – слуга Ванса, выступавший в роли камердинера, дворецкого, мажордома и даже повара, – ввел меня в гостиную, Фило Ванс сидел в большом кресле и разглядявал книгу Волларда о Сезанне.
– Простите, что я не встаю, Ван, – приветствовал он меня. – Этот фолиант об искусстве Сезанна не дает мне пошевельнуться. Кроме того, плебейское раннее вставание изнуряет меня.
Он закрыл книгу.
– Воллард неплохо разбирается в живописи, – заметил он. – Я виделся с ним вчера. Сейчас у Кесслера отличное собрание его картин. Я договорился с Кесслером, что вы сегодня придете к нему, чтобы кое-что купить для меня.
Он протянул мне небольшой каталог.
– Вот, посмотрите, Ван. Я отметил то, что интересует меня. Только не сердитесь, дорогой Ван. Это очень красивые безделушки и можно сказать с уверенностью, что они подскочат в цене, так что это неплохой способ вложения денег, лучше, чем те акции, которые вы покупали для моей ныне покойной тетушки Агаты.
Страстью Ванса (если только чистый интеллектуальный энтузиазм может быть назван страстью) было искусство и не какая-то его часть, а искусство в самом широком, универсальном смысле. Искусство являлось самым главным его увлечением.
Ванс имел удивительное чутье и собрал неплохую коллекцию картин и других раритетов. Коллекция его была разнородной и собиралась по одному ему известному принципу. Каждый, кто разбирался в искусстве, чувствовал какое-то единство в предметах, которыми он окружал себя. Ванс был одним из тех редких людей, которые собирали коллекции с философской точки зрения.
Его квартира на Восточной Тридцать второй улице, в старомодном двухэтажном особняке, была набита редкостными предметами искусства не только Востока и древности, но и нашего времени. У него были картины начиная от древних итальянских мастеров до Сезанна и Матисса, работы Микеланджело и Пикассо. Коллекция китайских эстампов Ванса была самой лучшей частной коллекцией в стране. Он обладал прекрасными образцами работы китайских мастеров.
– Китайцы – самые великолепные художники Востока, – сказал он мне однажды. – Их работы имеют глубокий философский смысл. В противоположность им – японцы поверхностны. Между декоративными поисками Хокусая и осознанным артистизмом Рариомина – большая пропасть.
Ванс был, как принято говорить, дилетантом, но его не интересовало, что думают о нем другие. Он был человеком необыкновенного ума и культуры. Аристократ по происхождению и духу, он презирал низость во всех ее проявлениях. Большинство из тех, с кем он вступал в контакт, считали его снобом. Однако в его снисходительности и надменности не было ничего ложного. Глупость он ненавидел еще больше чем вульгарность или плохой вкус. Я не раз слышал, как он повторял известную фразу Фуше: «Хуже преступления быть дураком». И он воспринимал ее буквально.
Ванс был откровенным циником, но его цинизм был скорее легкомысленным, чем дерзким, так сказать, цинизм Ювенала. Возможно, лучше его назвать скучным и высокомерным человеком и в то же время глубоко честным и проницательным. Однако он был на редкость обаятельным. Даже те, кто считали, что им трудно восхищаться, все же утверждали, что его трудно не любить. В нем было что-то дон-кихотское – в манерах, в английском акценте, оставшимся со времен Оксфорда, – так считали те, кто мало знал его. Но так или иначе в нем было что-то от poseur.
Внешне он был необычайно симпатичным, хотя линия рта была несколько аскетична и жестка, как линии рта у некоторых Медичи. Более того, в линии его бровей было что-то смешное. Но у него был высокий лоб интеллектуала, широко посаженные серые глаза, крупный, но красивый нос, узкий выпуклый подбородок. Когда я недавно видел в «Гамлете» Джона Барримора, то он мне несколько напомнил Ванса, а немного раньше, в «Цезаре и Клеопатре», Форс-Робинсон был похож на Ванса.
Ростом Ванс не превышал шести футов, был стройный и мускулистый. Он неплохо фехтовал и в университете был капитаном команды. Он хорошо играл в гольф и один раз даже выступал за университет в соревнованиях по водному поло против Англии. Несмотря на прекрасное физическое сложение и занятия спортом, он положительно не любил ходить, и если была возможность ехать, то он не проходил и сотни ярдов.
Одевался он изысканно и тщательно, но не броско. Основное время он проводил в клубе. Его любимым был Стюйвезант-клуб, потому что, как он говорил мне, это единственный клуб, далекий от политических и коммерческих интересов, а он никогда не вступал в дискуссии, требующие каких-либо умственных усилий. Он посещая оперу, любил слушать симфонические концерты.
И еще он любил играть в покер и был самым непогрешимым игроком из всех, каких я когда-либо видел. Я упоминаю об этом факте не потому, что в этом есть что-то многозначительное и необычное для человека типа Ванса, которому больше бы пристало играть в бридж или в шахматы, а потому, что его знание человеческой психологии, которая широко применяется при игре в покер, не раз помогало ему в разгадке той или иной тайны.
Его знания в области психологии и в самом деле казались невероятными. Он был способен разобраться в чужой психике так, будто читал все сокровенные мысли. Он был хорошо знаком с академическими основами психологии, а в университете всегда внимательно слушал лекции. Пока я изучал уголовные и гражданские законы, право римское и финансовое, основы контрактов и тому подобное, Ванс постигал науку о поведении человека. Он изучал историю религий, греческую классику, биологию, основы гражданственности и политическую экономию, философию, антропологию, литературу, теоретическую и экспериментальную психологию, древние и современные языки.
У Ванса был философский склад ума – философский в самом широком смысле. Будучи свободен от сентиментальности, предубеждений и предрассудков, он был в состоянии глубоко постичь психологию человеческой личности и выяснить мотивы поступков и действий людей. Больше того, он избегал всего, что шло вразрез с его холодным, логическим мышлением. «Пока мы не умеем разрешать все человеческие проблемы, – заметил он однажды, – с той тщательностью, с которой врачи проводят свои исследования на морских свинках, мы не сумеем добиться правды»,
Ванс вел активную, но не стадную жизнь. Не знаю, существовали ли еще люди с такими недоразвитыми общественными инстинктами, как у него. Слово «долг» он понимал весьма превратно, но все же считался с этим понятием.
Итак, Карри унес землянику и яйца, которые мы не доели, унес и «Бенедиктин», который мы не допили. Было почти девять часов, и я еще не знал, что начинается первое из многих волнующих дел, которые мне довелось пережить за четыре года.
Мы сидели и потягивали кофе, изредко попыхивая сигарами, когда Карри, открыв на звонок дверь, привел к нам окружного прокурора.
– Не верю своим глазам! – шутливо воскликнул тот, поднимая руку в знак приветствия. – Нью-йоркский знаток искусств уже встал.
– И дьявольски страдает от этого, – в тон ему отозвался Ванс. Однако было видно, что у окружного прокурора далеко не игривое настроение. Неожиданно он помрачнел.
– Ванс, меня привело сюда весьма серьезное дело. Я очень тороплюсь и забежал на минутку, чтобы сообщить вам, что… Дело в том, что убит Олвин Бенсон.
Ванс вяло посмотрел на него.
– В самом деле, – пробормотал он. – Какая неприятность! Но он, несомненно, заслужил это. Придвиньте кресло к столу, и Карри нальет вам кофе. – Он нажал кнопку звонка.
Маркхэм нерешительно посмотрел на него, потом махнул рукой.
– Ну хорошо. Пара минут не играет никакой роли. Но только одну чашку. – И сел в кресло.
Глава 2. На месте преступления
(Пятница, 14 июня, 9 часов утра)
Джон Ф. К. Маркхэм был избран окружным прокурором Нью-Йорка в результате победы на выборах кандидатов от независимых. Он был прокурором четыре года и, возможно, его избрали бы на второй срок, если бы не происки его противников. Он был неутомимым работником и превратил прокуратуру в действенный орган правосудия. Будучи человеком неподкупным, он окружил себя только своими сторонниками и внушил чувство безопасности всем, кто верил в закон и справедливость.
После нескольких месяцев работы Маркхэма прокурором одна из газет окрестила его Сторожевым Псом, и эта кличка, прилипнув к нему, сохранилась за ним. В самом деле, его выступления в качестве обвинителя пользовались таким успехом и были настолько замечательны, что их часто цитируют в политических и официальных выступлениях даже сегодня.
Маркхэм был высоким, крепко сложенным мужчиной около сорока лет с чисто выбритым моложавым лицом, которому никак не соответствовали седые волосы. Он не был красив, если судить по обычным стандартам, но в нем угадывалась исключительная индивидуальность. Кроме того, он был человеком высокой культуры, что редко встречается даже в наши дни среди официальных должностных лиц. И в то же время это был человек с необузданным и грубым характером. Но его грубость смягчалась воспитанностью и не являлась грубостью, вызванной чувством превосходства над другими. Он был обходительным, когда это не касалось его служебных обязанностей. Но в начале моего с ним знакомства я видел, как его сердечность неожиданно заменяется мрачной властностью. Передо мной возникал как бы совсем иной человек – твердый, упорный, символ вечного правосудия. Я. часто бывал свидетелем подобных трансформаций Маркхэма, пока длилось наше знакомство.
Сейчас он сидел напротив меня в гостиной Ванса с выражением упрямой агрессивности на липе, и я знал, что он глубоко удручен убийством Олвина Бенсона.
Он торопливо глотал кофе и чуть не разбил чашку, когда Ванс, с изумлением следивший за ним, заметил:
– Скажите, почему у вас такой печальноозабоченный вид? Не вы ли, случайно, являетесь убийцей?
Маркхэм игнорировал легкомысленное замечание Ванса.
– Я еду к Бенсону. Хотите поехать со мной? Как-то вы спрашивали меня о серьезном деле. Я обещал взять вас с собой и теперь хочу выполнить обещание.
Я тут же припомнил, как несколько недель назад в Стюйвезант-клубе, когда темой для разговора стали убийства в Нью-Йорке, Ванс выразил желание участвовать в одном из расследований, которым будет заниматься Маркхэм, и тот, в свою очередь, обещал привлечь Ванса в ближайшее серьезное дело. Практически для подобного желания со стороны Ванса послужил его интерес к психологии человеческого поведения, а дружба с Маркхэмом как раз представляла для Ванса широкие возможности.
– Вы не забыли об этом? – лениво осведомился Ванс. – Спасибо за восхитительный хотя и не очень приятный подарок. – Он взглянул на часы, стоящие на камине. Было без нескольких минут девять. – Но какое неподобающее время! А если меня кто-нибудь увидит?
Маркхэм нетерпеливо дернулся в кресле.
– Ну, если вы решите, что удовлетворение вашего любопытства компенсирует неловкость, которую вы испытываете при появлении на публике в девять часов утра, тогда поторопимся. Я, конечно, считаю, что вам следует ехать в халате и шлепанцах. К тому же мне бы не хотелось терять время, ожидая, пока вы оденетесь.
– К чему такая спешка, старина? – спросил Ванс, зевая. – Парень этот мертв, не так ли? Теперь он уже никуда не сбежит.
– Да пошевеливайтесь вы, – огрызнулся Маркхэм. – Это не шуточное дело. Оно дьявольски серьезно и, судя по всему, грозит чудовищным скандалом. Так вы идете?
– Иду ли я? Я скромно следую за мстителем. – Ванс встал и поклонился Маркхэму.
Он позвонил Карри и приказал подать одежду.
– Я буду помогать Маркхэму возиться с трупом и потому хочу выглядеть изящно. Сегодня достаточно тепло для шелкового костюма?. . И лавандовый галстук.
– Надеюсь, вы не нацепите зеленую гвоздику, – усмехнулся Маркхэм.
– А вы начитались мистера Хиченса, – поддел его Ванс – Надо же: такая ересь из уст окружного прокурора! Во всяком случае, вы хорошо знаете, что я никогда не ношу бутоньерок. Украшения для мужчин – это дурной вкус Это удел развратников и саксофонистов… Но расскажите мне пока об этом Бенсоне.
Ванс одевался с помощью Карри с такой скоростью, какую я никогда не видел и не ожидал от него. За его добродушвьм настроением скрывались тревога и волнение.
– Я полагаю, вы слышали об Олвине Бенсоне, – начал окружной прокурор. – Так вот. Сегодня утром его экономка позвонила в полицейский участок и сообщила, что нашла своего хозяина убитым в его любимом кресле в гостиной. Сообщение об этом было немедленно передано в Управление полиции и прокуратуру. Мой помощник тут же уведомил меня. Я пытался оставить это дело в руках полиции, но полчаса спустя позвонил майор Бенсон, брат Олвина, и попросил меня, как об одолжении, заняться этим делом. Я знаю майора уже двадцать лет и не смог отказать ему. Поэтому я так тороплюсь попасть в дом Бенсона. Он живет на Западной Сорок восьмой улице, и я решил заехать за вами, помня о вашей просьбе взять вас с собой на расследование подобного дела.
– Очень мило с вашей стороны, – пробормотал Ванс, глядясь в зеркало. Потом он повернулся ко мне: – Поедем, Ван, посмотрим на покойного Бенсона. Я уверен, сыщики Маркхэма раскопают факт, что я ненавижу невоспитанных людей, и обвинят меня в преступлении, все же безопаснее чувствовать рядом своего адвоката… Вы не возражаете, Маркхэм?
– Конечно, нет, – с готовностью согласился Маркхэм, но я чувствовал, что он предпочел бы не видеть меня рядом. Однако это дело настолько заинтересовало меня, что я решил забыть условности и вскоре с Маркхэмом и Вансом спускался вниз по лестнице.
Мы сели в такси и поехали по Мэдисон-авеню. По дороге я в который раз удивлялся дружбе этих несхожих людей – прямого и откровенного, неподкупного и сурового, сверхсерьезного Маркхэма и непостоянного и подвижного, циничного и веселого Ванса. Однако какими бы ни были различия между ними, они не мешали их дружбе. Похоже, что каждый из них видел в другом то, чего недоставало ему самому. Маркхэм олицетворял для Ванса твердость и неизменность жизненных устоев, тогда как Ванс символизировал для Маркхэма беззаботность, экзотику и жажду интеллектуальных приключений. Их близость была гораздо большей, чем это было видно, и несмотря на преувеличенное осуждение Маркхэмом поступков и мнений Ванса, он уважал глубокий ум Ванса и считался с его мнением.
Пока мы ехали в машине, Маркхэм был молчалив и мрачен. С тех пор как мы вышли из дома, ов не проронил ни слова, но когда мы свернули к Сорок восьмой улице, Ванс обратился к нему:
– Как положено действовать согласно этикету в доме, где есть покойник: снимать шляпу или нет?
– Можете оставить ее на голове, – отрезал Маркхэм.
– Боже мой! Похоже на синагогу, да? Очень интересно! Может быть, надо снимать обувь, чтобы не наследить в доме?
– Нет, – ответил Маркхэм. – Гости остаются полностью одетыми. Никакой разницы между визитом к живому или мертвому нет.
– Мой дорогой Маркхэм! – Голос Ванса звучал меланхолично. – Ужасный моралист по природе снова заговорил в вас Это ваше замечание целиком в духе Эповрта Лигуша.
Маркхэм был не в состоянии следить за мыслью Ванса.
– Есть одна или две вещи, – рассудительно произнес он, – о которых я вас должен предупредить. Учтите, что это дело наделает шуму и будет много драк ради чести. Я не особенно верю в эффективность полиции, которая будет заниматься этим делом. Поэтому будьте осторожны и не порицайте их за неправильный путь, который они могут выбрать. Мой помощник, который уже находится там, сказал мне, что он думает, будто инспектор передаст дело Хэсу. Хэс – это служащий из Бюро уголовных расследований, и он, несомненно, убежден, что в настоящий момент я делаю все, чтобы предать это дело гласности.
– А разве вы не его начальник? – спросил Ванс
– Конечно, и это делает ситуацию еще более сложной и деликатной… Боже, как бы я хотел, чтобы майор не обращался ко мне!
– Гм! – вздохнул Ванс. – Мир полон таких Хэсов. И это сильно раздражает.
– Вы неправильно поняли меня, – торопливо вмешался Маркхэм. – Хэс – хороший человек. Раз дело передают Хэсу, значит, Управление считает его очень серьезным. Неприятностей никаких не будет, но я хочу, чтобы атмосфера была по возможности тихой и ясной. Хэс будет рассматривать вас обоих как зрителей, которых я привел с собой, поэтому я прошу вас, Ванс, держаться скромнее.
– Если вы не возражаете, я предпочту краснеть, как роза. И непременно угощу этого сверхчувствительного Хэса своими лучшими сигаретами «Реджа» с лепестками роз.
– Если вы это сделаете, – улыбнулся Маркхэм, – он, возможно, арестует вас как подозрительную личность.
Мы остановились в конце Сорок восьмой улицы у старинного кирпичного дома. Этот дом, построенный в те дни, когда постоянство н красота ценились среди городских архитекторов, был высшего класса. Дом по замыслу не отличался от соседних, но превосходил их роскошью н индивидуальностью, которая сказывалась в декоративном оформлении гребня стен и в разных украшениях около входа и над окнами.
Между тротуаром и входом в дом была большая лужа, но поверх нее лежала стальная решетка, которая подходила прямо к десятифутовой лестнице, ведущей к двери. Между дверью и стеной справа было два широких окна, закрытых тяжелыми железными решетками. Перед входом в дом толпилась группа подавленных зрителей, а возле лестницы болтались молодые люди с тревожными и озабоченными лицами репортеров.
Дверь вашего такси открыл полисмен, который отсалютовал Маркхэму и стал прокладывать нам путь в толпе. Другой полисмен узнал Маркхэма, пропустил нас и отдал честь.
– Ave, Caesar, te salutamus[2], – прошептал мне Ванс с усмешкой.
– Успокойтесь, – проворчал Маркхэм. – У меня достаточно хлопот и без ваших передернутых цитат.
Мы открыли массивную дубовую дверь и вошли в прихожую, где нас встретил помощник окружного прокурора Динвидди, серьезный, смуглый молодой человек с преждевременными морщинами на лице. У него был такой вид, будто вся человеческая скорбь и все человеческое горе легли на его плечи.
– Доброе утро, шеф, – приветствовал он Маркхэма с явным облегчением. – Я чертовски рад, что вы приехали сюда. Это дело довольно ясное. Заурядное убийство, хотя пока нет основной нити.
Маркхэм мрачно кивнул и посмотрел мимо него в гостиную.
– Кто там? – спросил он.
– Люди, которых прислал главный инспектор, – ответил Динвидди, пожимая плечами. – Они работают.
В этот момент в дверях гостиной появился высокий, массивный мужчина средних лет, розовощекий с пышными светлыми усами. Увидев Маркхэма, он с протянутой рукой направился к нему. Я немедленно узнал в нем главного инспектора О\'Брайена, одного из руководителей полиции. Он важно поздоровался с Маркхэмом, а потом мы с Вансом были представлены ему. Инспектор О\'Брайен сдержанно кивнул каждому из нас и направился обратно в гостиную, а Маркхэм, Динвидди, Ванс и я последовали за ним.
Комната, в которую мы вошли через широкую двойную дверь, была очень большой, почти квадратной, с высокими потолками. Два окна выходили на улицу, а на противоположной от них стене было еще окно, выходящее на асфальтированный двор. Слева от этого окна была дверь, которая вела в столовую.
Комната поражала показной роскошью. На стенах висело несколько тщательно обрамленных картин, изображавших бегущих лошадей, и несколько охотничьих трофеев. Огромный восточный ковер покрывал пол. В середине одной из стен был устроен камин, окаймленный лепными украшениями, над ним – мраморная каминная полка. По диагонали к углу справа стояло пианино из орехового дерева, отделанное медными украшениями. Затем книжный шкаф из красного дерева со стеклянными дверцами, прикрытыми занавесками; небольшой письменный стол со множеством ящиков; невысокая венецианская скамейка, отделанная жемчугом; небольшой столик из тикового дерева, инкрустированный бронзой, на котором стоял большой медный самовар; еще один инкрустированный стол длиной около шести футов – в центре комнаты. Рядом со столом, ближе к двери в коридор, спинкой к окнам стояло большое плетеное кресло.
В этом кресле находилось тело Олвина Бенсона.
Хотя я два года провел на передовой во время войны и видел множество ужасных трупов, я не мог подавить чувства сильного отвращения при виде этого убитого человека. Во Франции смерть казалась неизбежной частью ежедневной обыденности, но здесь, в этой роскошной обстановке, смерть выглядела каким-то алым роком. Яркое июньское солнце заливало комнату, из окон доносился обычный городской шум, какофония звуков, свидетельствующая о мирной и спокойной жизни.
Тело Бенсона в кресле занимало такое естественное положение, что казалось, вот сейчас он повернет голову в нашу сторону и спросит, почему мы вторглись в его дом. Его голова была чуть откинута на спинку кресла. Правая нога была закинута на левую. Локтем правой руки он слегка касался стола, а левая свободно лежала на ручке кресла. Но что больше всего поражало и подчеркивало естественность его позы – это небольшая книжка, которая была у него в правой руке, как будто он читал и на мгновение оторвался от нее.
Он был убит выстрелом в лоб, и на лбу виднелась маленькая круглая дырка, почерневшая от свернувшейся крови. Большое пятно крови на ковре около креста указывало на обильное кровотечение, вызванное проникновением пули в мозг. Если бы не эти ужасные следы, то можно было бы подумать, что он на мгновение оторвался от книга и откинулся на сливку кресла, чтобы отдохнуть.
Он был одет в старый смокинг и брюки от вечернего костюма. На ногах красные шлепанцы. Рубашка была расстегнута, как будто ему было жарко. Внешне он не был привлекательным человеком, особенно некрасива была его лысая голова. Кроме того, он был очень толст. Толстые, обвисшие щеки, такая же обвисшая морщинистая шея. Вздрогнув от отвращения, я перенес внимание на других людей, находящихся в комнате.
Два здоровенных парня с огромными руками и ногами разглядывали стальную решетку на окнах. Особое внимание они уделяли тем местам, где решетка была вцементирована в стену, и изо всех сил старались расшатать ее. Другой мужчина среднего роста со светлыми усами следил из их работой. Еще один человек, в костюме из голубой саржи и котелке, уперев руки в бока, разглядывал труп, сидящий в кресле. Он разглядывал его с такой настойчивостью, будто надеялся узнать у трупа тайну убийства.
Какой-то мужчина необычной наружности стоял у ближайшего окна и разглядывал через ювелирную лупу небольшой предмет у себя на ладони. Я узнал его по фотографиям, которые часто видел в газетах. Капитан Карл Хагедорн – самый известный в Америке эксперт по оружию – был огромным и рослым человеком лет пятидесяти. Его поношенный черный пиджак прохудился на локтях, а брюки обтягивали лодыжки, что придавало ему комический вид. У него была круглая ненормально большая голова, а уши, казалось, приросли к ней. Рот прикрывали громадные косматые усы. Капитан Хагедорн уже тридцать лет сотрудничал с нью-йоркской полицией, и хотя все Управление потешалось над ним, его очень уважали и считались с его мнением. Его мнение, высказанное по поводу любого огнестрельного оружия, было окончательным и принималось всеми сотрудниками Управления.
У двери, ведущей в столовую, разговаривали двое мужчин. Один из них – инспектор Уильям Моран, руководитель детективного бюро, а второй – Эрнест Хэс, о котором нам рассказывал Маркхэм.
Едва мы вслед за старшим инспектором ОБрайеном вошли в комнату, как все прекратили свои занятия и уставились на нас. Маркхэма они приветствовали холодно, но почтительно. Только капитан Хагедорн, едва оторвав голову от предмета на своей ладони, бросил иа нас беглый взгляд и тут же уткнулся в созерцание чего-то малого с таким отсутствующим видом, что это вызвало легкую улыбку Ванса.
Инспектор Моран и сержант Хэс выступили вперед. После церемонии рукопожатия (что, я заметил, было среди членов полиции и работников прокуратуры чуть ли не религиозным ритуалом), Маркхэм представил Морану и Хэсу Ванса и меня и коротко объяснил причину нашего присутствия здесь. Инспектор Моран вежливо поклонился нам, было видно, что он смирился с нашим появлением. Но сержант Хэс игнорировал объяснение Маркхэма и смотрел куда-то в сторону, как будто мы вообще не существовали.
Инспектор Моран резко отличался от всех остальных. Он выглядел лет на шестьдесят, голова совсем седая, усы с проседью. Одет он был чрезвычайно тщательно. Он скорее напоминал какого-нибудь маклера с Уолл-стрит, чем полицейского офицера[3].
– Я поручил это дело сержанту Хэсу, – пояснил он низким, хорошо поставленным голосом. – Похоже, что у нас будет масса неприятностей, прежде чем мы закончим его. Даже главный инспектор так думает. Он был здесь в восемь часов утра.
Инспектор О\'Брайен отошел от нас, как только мы вошли в комнату, и сейчас с серьезным и непроницаемым видом стоял возле окон.
– Ну, я, пожалуй, пойду, – прибавил инспектор Моран. – Они вытащили меня из постели в половине восьмого, и я еще не завтракал. Раз вы здесь, то я уже не нужен. Доброго утра. – И он снова пожал нам руки.
Когда он ушел, Маркхэм обратился к своему помощнику:
– Динвидди, пссмотрите, пожалуйста, за этими людьми. Здесь они, как дети в лесу, но хотят знать, как делается подобная работа. Объясните им все, а я пока поговорю с сержантом Хэсом.
Динвидди принял поручение Маркхэма радостно. Я думаю, ему не терпелось найти слушателей, чтобы излить свое возбуждение. Мы трое приблизились к трупу, и я тут же услышал мрачный голос Хэса:
– Я полагаю, теперь вы передадите это дело мне, мистер Маркхэм. Динвидди и Ванс о чем-то разговаривали, а я с интересом наблюдал за Маркхэмом, поскольку был наслышан о соперничестве между полицией и прокуратурой.
Маркхэм посмотрел на Хэса и снисходительно улыбнулся.
– Я здесь для того, чтобы работать с вами вместе, а не для того, чтобы мешать. Я бы не явился сюда, если бы мне не позвонил майор Бенсон и не попросил приехать. И особенно я хочу, чтобы мое имя не упоминалось. Достаточно хорошо известно, что майор мой друг, поэтому лучше не упоминать обо мне.
Хэс что-то пробормотал, но я не расслышал, однако было ясно, что он удовлетворен. Хэс хорошо знал Маркхэма, знал, что его слово твердо и, кроме того, ему нравился прокурор.
– Поскольку это дело в руках полиции, – продолжал Маркхэм, – то вам, очевидно, придется принять репортеров. Меня это устраивает, – он добродушно улыбнулся, – ведь в случае чего-нибудь непредвиденного ругать они будут вас.
– Все ясно, – сказал Хэс
– В таком случае, сержант, давайте приступим к делу.
Глава 3. Женская сумочка
(Пятница, 14 июня, 9. 30 утра)
Окружной прокурор н сержант Хэс подошли к трупу и остановились рядом с ним.
– Вот видите, – начал Хэс, – он был убит выстрелом спереди. Выстрел был произведет удивительно точно, пуля попала в лоб, вышла с затылка и попала в деревянную панель между окнами. – Он указал место на деревянной облицовке, куда попала пуля. – Мы нашли стреляную гильзу, а капитан Хагедорн вытащил пулю.
Он повернулся к эксперту по оружию.
– Как дела, капитан? Что-нибудь особенное?
Хагедорн медленно поднял голову и, близоруко щурясь, посмотрел на сержанта. Сделав несколько неуклюжих движений, он ответил:
– Пуля сорок пятого калибра, армейского образца, выпущена из автоматического кольта.
– Вы можете сказать, капитан, как близко к Бенсону находился этот кольт?
– Да, сэр, могу, – с тяжеловесной медлительностью проговорил Хагедорн. – Между пятью и шестью футами, возможно.
Хэс хмыкнул.
– Возможно, – повторил он, обращаясь к Маркхэму. – Вот видите, сэр, раз капитан так говорит… Видите ли, сэр, ничто, кроме пуль сорок четвертого и сорок пятого калибра да еще армейских, то есть со стальной оболочкой, не может пробить голову человеку, как головку сыра. Да и для того, чтобы пуля впилась в деревянную обшивку стены, необходимо было стоять довольно близко к Бенсону. Поскольку на лице убитого нет следов пороха, стало быть, расстояние, указанное капитаном, вполне реально.
В это время раздалось хлопанье входной двери и вскоре к нам присоединился доктор Доремус, главный судебно-медицинский эксперт со своим помощником. Он пожал руки Маркхэму и О\'Брайену и по-дружески отсалютовал Хэсу.
– Простите, что я не мог приехать пораньше, – извинился он. Это был нервный человек с крупным морщинистым лицом и манерами торговца недвижимостью.
– Ну-с, что мы имеем здесь? – сказал он, направляясь к трупу.
– Это вы нам скажете, док, – заметил Хэс.
Доктор Доремус подошел к убитому с тем выражением, которое вырабатывается у людей, привыкших к трупам за много лет работы. Сперва он внимательно осмотрел лицо. По-моему, он искал следы пороха. Потом осмотрел лоб и пощупал дырку на затылке. Затем он ощупал руки убитого и покачал его голову из стороны в сторону. Убедившись, что смерть наступила давно, он обратился к Хэсу:
– Можно сиять его с кресла?
Хэс вопросительно посмотрел на Маркхэма.
– Как вы считаете, сэр?
Маркхэм кивнул, и Хэс, подозвав двух мужчин, стоящих у окна, приказал им перенести труп на тахту. Но и на тахте труп продолжал занимать сидячее положение, и доктор Доремус и его помощник принялись разгибать застывшие члены трупа. Потом труп раздели, и доктор Доремус принялся искать другие раны. Особое внимание он обращал на руки. Закончив осмотр, он выпрямился и вытер руки большим цветастым носовым платком.
– Выстрел произведен прямо в лоб, – заявил доктор. – Пуля пробила голову насквозь. Вы нашли ее, не так ли? Он проснулся в момент выстрела. Смерть наступила мгновенно, возможно, он даже не узнал, кто стрелял в него… С момента смерти прошло, я бы сказал, восемь часов, может быть, чуть больше.
– Ну, скажем, его убили в половине первого ночи. Это возможно? – спросил сержант Хэс
Доктор посмотрел на часы.
– Да, возможно… Что еще?
Все молчали. После долгой паузы заговорил старший инспектор:
– Доктор, мы бы хотели еще сегодня получить отчет о вскрытии.
– Хорошо, – кивнул доктор. Он уложил инструменты в саквояж и вручил его своему помощнику. – Но в таком случае нужно побыстрее отправить тело в морг.
Он церемонно раскланялся и торопливо ушел. Хэс повернулся к детективу, который стоял у стола, когда мы вошли в комнату.
– Бэрк, позвони в Управление, пусть побыстрее пришлют машину за трупом. Потом отправляйся в Управление и жди меня.
Бэрк отсалютовал и исчез.
Затем Хэс обратился к одному из детективов, изучающих решетки на окнах:
– Ну что, Сниткин? – спросил он.
– Ничего, сержант, – последовал ответ. – Никаких шансов. Решетки крепки, как в тюрьме. Через окна никто не проходил.
– Хорошо, – сказал Хэс – Тогда вы оба следуйте за Барком.
Когда они ушли, подвижный человек в костюме из голубой саржи подошел к столу и положил два окурка.
– Я нашел их под каминной решеткой, – меланхолично объяснил он. – Этого мало, конечно, сержант, но больше ничего нет.
– Хорошо, Эмери, – усмехнулся Хэс. – Ты здесь больше не нужен. Позже увидимся в Управлении.
Хагедорн медленно шагнул к Хэсу.
– Полагаю, я здесь тоже не нужен. Но эту пулю я пока оставлю у себя. На ней есть какие-то странные метки. Вы не возражаете, сержант?
Хэс снисходительно улыбнулся.
– Конечно, не возражаю. Берите на здоровье. Надеюсь, вы не потеряете ее.
– Конечно, не потеряю, – серьезно уверил его капитан и, ни на кого не глядя, тяжело двинулся к выходу.
Ванс, который стоял позади меня, окаю двери, повернулся и последовал за ним. Несколько минут они тихо разговаривали. Ванс, кажется, задавал вопросы, и я, хотя стоял довольно далеко от них, улавливал отдельные слова, вроде «траектория», «начальная скорость», «угол огня», «движущая сила», «удар», «отклонение» и тому подобные, и удивился интересу Ванса.
Пока Ванс благодарил Хагедорна, в холл вошел инспектор О\'Бранен.
– Вы уже действуете? – Он покровительственно улыбнулся Вайсу и добавил без всякого перехода: – Пойдемте, капитан, я отвезу вас в город.
Маркхэм услышал его слова.
– Вы приготовили для Динвидди комнату, инспектор? – спросил он.
– Конечно, – ответил инспектор. Они втроем удалились.
Мы с Вансом остались в комнате вместе с Хэсом и окружным прокурором и вдруг, как по команде, сели в кресла. Ванс сел у двери в столовую лицом к тому креслу, в котором был убит Бенсон.
Я с интересом наблюдал за действиями Ванса с момента прибытия в этот дом. Едва войдя в комнату, он нацепил монокль, и хотя он выглядел пассивным и равнодушным, я знал, что это его действие означает самый живой интерес. Когда его ум был встревожен и он хотел быстро во всем разобраться, он надевал монокль. Обычно он обходился без монокля. Я заметил, что монокль дает ему скорее ясность ума, чем ясность зрения[4].
Сначала он без особого любопытства разглядывал комнату и с какой-то апатией и скукой следил за происходящим, но во время коротких бесед Хэса с подчиненными его лицо приняло выражение циничного удивления. Следя за общим рассуждением помощника окружного прокурора Динвидди, Ванс бесцельно прохаживался по комнате, разглядывая различные предметы и стараясь не задеть мебель. Наконец, он остановился у деревянной панели и наклонился вперед, разглядывая дыру, оставленную пулей, и сразу после этого направился к двери и выглянул в холл. Единственное, что действительно привлекло его внимание, это тело убитого. Он несколько минут постоял около него, разглядывая с разных позиций и особое внимание уделяя рукам, как будто не мог понять, каким образом убитый держит книгу. Однако скрещенные ноги еще больше заинтересовали его, и он даже присел, чтобы лучше рассмотреть их. Наконец, он сунул монокль в жилетный карман и подошел к двери, у которой стояли Динвидди и я. За дальнейшими действиями сержанта Хэса он наблюдал с ленивым равнодушием вплоть до отъезда капитана Хагедорна.
Итак, только мы вчетвером расселись по разным углам комнаты, как вдруг в дверях появился полицейский, дежуривший в вестибюле.
Он отдал честь Хэсу и доложил:
– Сэр, пришел человек из местного полицейского участка. Он говорит, что ему нужен офицер, ведущий следствие. Могу я впустить его?
Сержант Хэс сдержанно кивнул и вскоре перед нами предстал огромный рыжеволосый ирландец в штатском. Он отдал честь Хэсу, но, узнав окружного прокурора, начал докладывать ему:
– Я полицейский Мак-Лолин из полицейского участка на Западной Сорок восьмой улице. Прошлую ночь я дежурил в этих местах. Примерно около полуночи перед этим домом остановился большой «кадиллак». Я обратил на него внимание потому, что на заднем сиденье было много рыболовных принадлежностей и горели все огни. Когда утром я услышал о преступлении, то доложил своему сержанту о машине, и он прислал меня сюда, доложить вам.
– Великолепно, – сказал Маркхэм и кивнул, подражая манерам Хэса.
– Возможно, в этом что-то есть, – сказал последний с явным сомнением. – Как долго стояла здесь эта машина, Мак-Лолин?
– Во всяком случае, не менее получаса. Впервые я увидел ее до полуночи, потом я был здесь примерно в половине первого, и она все еще стояла, но в следующее мое появление здесь машины уже не было.
– Вы видели что-нибудь еще? Кого-нибудь, садящегося или выходящего из машины, или того, кто, по-вашему, мог быть ее владельцем?
– Нет, сэр, я не видел никого.
Он ответил еще на несколько разных вопросов и был отпущен.
– Во всяком случае, рассказ о машине понравится репортерам, – сказал Хэс
Во время расспросов Мак-Лолина Ванс сидел с таким равнодушным и скучающим видом, что я не уверен, слышал ли он хоть одно слово. Он даже едва сдерживал зевоту. Потом он встал, прошелся по комнате и, наконец, остановился у центрального стола, взяв в руки один из окурков, найденных в камине. Ванс долго крутил окурок между большим и указательным пальцами, пока не высыпался табак, остаток которого он положил себе на ноготь большого пальца и поднес к носу.
Хэс, который сердито наблюдал за его манипуляциями, неожиданно наклонился вперед.
– Что вы там делаете? – грубо спросил он.
– Нюхаю табак, – отозвался Ванс и удивленно приподнял брови. – Он довольно нежный и с чем-то смешан.
Хэс сердито нахмурился.
– Вам лучше сидеть на месте, сэр, – посоветовал он. Потом оглядел Ванса с ног до головы и сердито спросил: – Вы табачный эксперт?
– Конечно, нет, дорогой мой, – слащаво отозвался Ванс. – Моя специальность – скарабеи династии Птоломеев.
– Вам действительно не следует ни к чему прикасаться, Ванс, – дипломатично вмешался Маркхэм. – На месте преступления никогда не известно, что может оказаться важным. Эти сигаретные окурки могут оказаться важной уликой.
– Уликой!? – воскликнул Ванс. – Боже мой! Вы никогда мне этого не говорили! Очень интересно.
Маркхэм был явно раздражен, а Хэс кипел от ярости, но сдержался и даже выдавил из себя улыбку. Очевидно, он чувствовал, что был слишком резок с другом окружного прокурора, однако даже друзьям следует выговаривать, если они ведут себя плохо.
Однако Хэс никогда не был низкопоклонником и льстецом со своими начальниками. Он знал свое место, не обращал внимания на то, что думают о нем другие, и был равнодушен к дальнейшей карьере. Тем не менее упорство и твердость характера вызывали уважение к нему, и за это его все ценили.
Он был рослым, сильным человеком, крепко сложенным, но тем не менее двигался легко и даже грациозно. Его голубые глаза смотрели твердо и уверенно. У него был маленький нос, твердый овальный подбородок и всегда плотно сжатые губы. В его черных волосах, хотя он давно перешагнул за сорок лет, не было и намека на седину; Голос у него был громкий, с агрессивными нотками, однако он повышал его крайне редко. И вообще он внешне напоминал традиционного детектива. Конечно, в нем было много хорошего, и в это утро я поймал себя на том, что любуюсь им, хотя он явно был ограниченным человеком.
– Так какова ситуация, сержант? – спросил Маркхэм. – Динвидди сообщил мне лишь один голый факт об убийстве.
Хэс откашлялся.
– Мы получили сообщение об этом около семи часов, – начал он. – Миссис Платц, экономка Бенсона, позвонила в местный полицейский участок и, сообщив, что нашла своего хозяина мертвым, попросила немедленно прислать кого-нибудь. Сообщение об этом, конечно же, было немедленно передано в Управление. В то время меня там не было, но Бэрк и Эмери дежурили. Они известили об этом инспектора Морана и немедленно отправились сюда. Несколько человек из местного участка уже были здесь и вели предварительную работу. Когда инспектор прибыл и ознакомился с ситуацией, он немедленно позвонил мне. Когда я приехал, местных полицейских уже не было, а Бэрку и Эмери помогали трое или четверо человек из бюро. Инспектор позвонил капитану Хагедорну – он считал, что это крупное дело и нужен классный эксперт, – и тот прибыл незадолго до вашего появления. Мистер Динвидди прибыл сюда вскоре после инспектора и немедленно позвонил вам. Старший инспектор О\'Брайен появился чуть раньше меня. Миссис Платц я допросил, а мои люди обшарили дом сверху донизу.
– Где сейчас миссис Платц? – спросил Маркхэм.
– Наверху, под наблюдением одного из местных полицейских, – ответил Хэс – Она живет здесь.
– Почему вы назвали доктору половину первого как возможное время убийства?
– Миссис Платц сказала мне, что она примерно в это время слышала звук выстрела, и я решил, что этим выстрелом был убит Бенсон. Теперь я действительно верю, что это так, потому что это подтверждается многими вещами.
– Я думаю, нам еще раз следует поговорить с миссис Платц, – сказал Маркхэм. – Но прежде всего: вы нашли здесь что-нибудь такое, что может навести на след?
Хэс едва заметно колебался. Он достал из кармана женскую сумочку и пару женских белых перчаток и положил все это на стол перед окружным прокурором.
– Один из местных полицейских нашел это возле камина.
После осмотра перчаток Маркхэм открыл сумочку, высыпал содержимое на стол и стал внимательно изучать, а Ванс с безучастным видом курил сигарету.
Сумочка была покрыта золотой сеткой и украшена сапфирами. Она была необычайно мала и, видимо, предназначалась для ношения с вечерним платьем. Содержимое, которое сейчас рассматривал Маркхэм, состояло из плоского обтянутого шелком портсигара, золотого флакона духов, cloisonne[5] пудреницы, небольшого красивого мундштука из янтаря, губной помады в золотом футляре, расшитого французского носового платка с монограммой «М. Ст. К.» и ключа от вельского замка.
– Это может дать нам неплохую нить, – сказал Маркхэм, указывая на метку. – Я надеюсь, сержант, вы обращались с этими предметами осторожно?
Хэс кивнул.
– Да, и я полагаю, что эта сумочка принадлежит женщине Бенсона, которая была здесь прошлой ночью. Экономка сказала, что вечером у него было свидание, и он ушел. Когда он вернулся, она не знает, я думаю, что мы без труда найдем владелицу сумочки.
Маркхэм взял портсигар и открыл его. Несколько крошек табака просыпалось на стал. Хэс вскочил.
– Может быть, сигареты из этого портсигара! – воскликнул он. – Он схватил окурок и осмотрел его. – Да, это женская сигарета. И похоже, что ее курили через мундштук.
– Я не согласен с вами, сержант, – медленно проговорил Ванс.
– Надеюсь, вы простите. Кончик сигареты испачкан губной помадой. Правда, ее трудно различить на золотом обрезе, но она есть.
Хэс резко повернулся и посмотрел на Ванса. Он был слишком удивлен, чтобы негодовать или обижаться. После разглядывания сигареты он снова повернулся к Вайсу.
– Может быть, вы по табачным крошкам скажите нам, что окурки из этого портсигара, – с мрачной иронией сказал Хэс.
– А разве вы сами не можете определить это? – произнес Ванс, неохотно отрываясь от кресла.
Ванс задумчиво осмотрел портсигар, открыл его и, достав сигарету, показал Хэсу.
– Я думаю, сержант, – сказал он, – что и невооруженным глазом видно, что они тождественны.
Хэс добродушно усмехнулся.
– Да он совсем как мы, мистер Маркхэм, – заметил Хэс и, достав конверт, тщательно уложил в него сигарету, взятую из портсигара, и окурок, найденный в камине.
– Вот видите, Ванс, как важны бывают сигаретные окурки, – заметил. Маркхэм.
– Я бы этого не сказал, – отозвался Ванс – Какая ценность в этом окурке? Его даже докурить невозможно.
– Это улика, мой дорогой, – объяснил Маркхэм. – Мы найдем владелицу сумочки и узнаем, почему она так долго была здесь, что успела выкурить две сигареты.
Ванс удивленно поднял брови.
– Правда? Да это же замечательно.
– Остается только найти ее, – вмешался Хэс.
– Она – довольно решительная брюнетка, вы можете ее допросить, но, знаете, я не понимаю, почему вам хочется позлить эту леди?
– Почему вы сказали, что она брюнетка? – спросил Маркхэм.
– Ну если она не брюнетка, то собирается ею стать, – ответил Ванс. – Я понял это по цвету пудры и губной помады. Видите ли, дорогой мой, такие цвета блондинкам не подходят.
– Я предпочитаю согласиться с вашим мнением, Ванс, – улыбнулся Маркхэм и обратился к Хэсу: – Итак, сержант, будем искать брюнетку.
– Я согласен, – весело сказал Хэс, и я понял, что сейчас он простил Вансу уничтоженный второй окурок.
Глава 4. Рассказ экономки
(Пятница, 14 июня, 11 часов утра)
– Теперь, я полагаю, – сказал Маркхэм, – надо осмотреть дом. Я знаю, сержант, что вы уже сделали это, но хочу сам ознакомиться с обстановкой. Кстати, мне не хочется допрашивать экономку, пока не уберут отсюда труп.
Хэс встал.
– Хорошо, сэр. Я сам еще раз взгляну на дом, – сказал он. Мы вчетвером вышли в холл и направились по коридору налево, туда, где была лестница. Дверь в подвал была заперта на замок и засов.
– Сейчас подвал используется как склад, – пояснил Хэс. – Дверь на улицу закрывается отсюда. Платц слит наверху, Бенсон жил внизу, здесь достаточно комнат, а кухня на этом этаже.
Хэс открыл дверь на противоположной стороне коридора, и мы оказались в маленькой современной кухне. Два высоких окна, выходящих во двор, были закрыты стальными решетками и, кроме того, заперты. Пройдя через вращающуюся дверь, мы оказались в столовой, расположенной сразу же за гостиной. Два окна столовой выходили в маленький каменный двор, образованный домом Бенсона и соседним домом. Эти окна тоже были зарешечены и закрыты.
Мы снова вышли в холл и остановились в нескольких футах от лестницы, ведущей наверх.
– Вот видите, мистер Маркхэм, – сказал Хэс, – кто бы ни стрелял в Бенсона, он должен был пройти здесь. Другого пути нет. Я полагаю, раз Бенсон жил один и имел ценные вещи, то у него были основания опасаться грабителей. Во всем доме лишь одно окно в гостиной не имеет решетки, но и оно заперто. Кстати, оно выходит во внутренний двор. Остальные окна имеют решетки, но через них нельзя попасть в Бенсона, да и стреляли в него с противоположной стороны. Так что убийца должен был пройти через парадную дверь.
– Похоже, что вы правы, – согласился Маркхэм.
– Простите, что вмешиваюсь в ваши дела, – сказал Ванс, – но Бенсон сам впустил его.
– Да? – без всякого энтузиазма откликнулся Хэс. – Ну что же, позже мы это выясним, я надеюсь.
– О, без сомнения, – сухо сказал Ванс.
Мы поднялись наверх и вошли в спальню Бенсона, которая рас-полагалась как раз над гостиной. Спальня была обставлена великолепно. Окна тоже были закрыты и зарешечены. Вечерний костюм и белый жилет Бенсона лежали на стуле. Постель не смята и на ней лежали пристегивающийся воротник и черный галстук. Очевидно, Бенсон, вернувшись домой, разделся и так и оставил свои вещи. Его ботинки стояли на низкой скамейке рядом с постелью. На ночном столе в стакане с водой лежал платиновый мост с четырьмя фальшивыми зубами. На шифоньере лежал парик прекрасной ручной работы.
Этот последний предмет вызвал у Ванса большой интерес. Он внимательно рассмотрел его я сказал:
– Очень интересно. Знаете, Маркхэм, кажется, наш покойный друг носил фальшивые волосы.
– Я давно подозревал это, – последовал равнодушный ответ. Хэс, который все еще стоял у порога, выражал явное нетерпение.
– На этом этаже есть еще одна комната, – сказал он. – И тоже спальня. Экономка говорят, что она предназначена для гостей.
Мы с Маркхэмом пошли в эту комнату, а Ванс остался стоять на лестнице. Его явно не интересовал дом Олвина Бенсона. Когда мы поднялись ив третий этаж, Ванс спустился вниз, в главный холл. Когда мы, наконец, вернулись, Ванс изучал названия книг на стеллажах.
Едва мы спустились, как через переднюю дверь вошли двое мужчин с носилками. Карета «скорой помощи» стояла на улице. Они так грубо обращались с трупом и так небрежно сунули носилки в машину, что я вздрогнул. Ванс, бросив беглый взгляд на них, тут же перестал обращать внимание на происходящее. Он держал в руках прекрасно изданный том Томаса Пейна и был погружен в свои мысли.
– Я думаю, теперь пора переговорить с миссис Платц, – заметил Маркхэм, и Хэс направился к лестнице, чтобы отдать приказание.
Скоро седоволосая женщина средних лет, в сопровождении детектива с большой сигарой во рту, вошла в гостиную. Миссис Платц была простой старомодной женщиной с доброжелательным выражением лица. Мне она показалась не склонной к истерии, скорее, любящей хитро помолчать, чем говорить.
– Садитесь, пожалуйста, миссис Платц, – сказал Маркхэм мягко. – Я окружной прокурор и хотел бы задать вам несколько вопросов.
Она села на стул у двери и выжидающе, с некоторым страхом осмотрела всех нас. Мягкий голос Маркхэма действовал на нее успокаивающе и она ровным голосом стала отвечать на его вопросы. Главные факты, сообщенные ею, можно передать следующим образом.
Миссис Платц работала у Бенсона уже четыре года и являлась единственной служанкой. Жила она в этом же доме на третьем этаже.
Предыдущим днем мистер Бенсон вернулся домой необычно рано – примерно около четырех часов – и объявил, что обедать дома не будет. До половины седьмого он оставался в гостиной, причем дверь из холла была приоткрыта, а затем поднялся к себе, чтобы переодеться.
Из дома ушел около семи часов, но куда идет, не сказал. Мимоходом он заметил, что вряд ли вернется рано и что ей не стоит его ждать. Это было ее привычкой: ждать Бенсона на случай, если ему вздумается придти домой с гостями. Это был последний раз, когда она видела его живым. Когда он вернулся домой, она не слышала.
Она легла спать в половине одиннадцатого и, поскольку было жарко, оставила свою дверь приоткрытой. Разбудил ее какой-то громкий взрыв. Она была удивлена, села на постели и зажгла свет, обратив внимание, что будильник на ее столе показывал половину первого ночи. Фактически это был еще равняй час, поскатьку обычно Бенсон в подобных случаях возвращался домой не ранее двух часов. Поэтому она успокоилась, решив, что это был шум от выхлопных газов автомобиля, проехавшего мимо их дома. Таким образом она успокоила себя и снова легла спать.
В семь часов утра она проснулась и, как обычно, приступила к своим обязанностям. Направляясь к передней двери за молоком н сливками, она обнаружила тело своего хозяина. Все шторы в комнате были опущены. Сперва ей показалось, что Бенсон спит в своем кресле, но потом она увидела дырку у него во лбу и обратила внимание, что электрический свет не выключен; тогда она поняла, что он мертв. Она немедленно вышла в холл, попросила телефонистку соединить ее с полицейским участком и сообщила об убийстве. Потом она вспомнила о брате своего хозяина, майоре Бенсоне, и позвонила ему тоже. Он прибыл почти одновременно с полицейскими из местного участка на Западной Сорок восьмой улице. Он немного поговорил с ней и с детективами и уехал.