Интерлюдия
- Как так вышло, что рассказ о готовке тефтелей закончился кровавым месивом с массовыми изнасилованиями? – изумленно спросил Бельзедор. – Мое уважение, Корчмарь.
- Спасибо, - улыбнулся Янгфанхофен.
Дегатти же ничего не говорил. Он опрокинул еще стопку виски, покачал головой и уставился на ряды бутылок. На протяжении всего рассказа он сидел будто на иголках, пока Янгфанхофен заботливо подливал ему напитки.
- Она... она мне о таком не рассказывала, - наконец произнес он.
- Так это же бытовуха, - ухмыльнулся Бельзедор. – Зачем о ней рассказывать? Вот твоя собственная история, Дегатти... для тебя ее конец был каким-то великим событием, а для меня – незначительным пустяком. Я вообще потом пошел какао пить.
- Да-да, а я пытался выбраться из Лимбо, - равнодушно сказал Дегатти. – Но все-таки. Бытовуха... она прямо настолько бытовуха для вас, демонов?.. Янгфанхофен, в твоей жизни тоже все время что-то такое происходит?
- День рождения демолорда случается не каждый день, - спокойно ответил старый демон. – Они отмечаются с размахом, знаешь ли. Но да, мэтр Дегатти, для нас это не настолько выходит из ряда вон. Не рутина, конечно, но и не что-то, способное стать главным событием в жизни. Потом в жизни Лахджи будут и другие подобные игры... просто эта была первой по-настоящему крупной, и именно после нее она заняла первое место в негласном рейтинге наложниц. Из третьего демонического сословия переместилась в четвертое.
- Неплохая карьера для двухмесячной демоницы, - отметил Бельзедор. – Хотя все через постель, конечно.
- Корграхадраэд тоже стал демолордом через постель, - усмехнулся Янгфанхофен. – И это у нас с ним дежурная шутка, кстати.
- А Гариадолл и Совита там ведь тоже присутствовали? – спросил Дегатти. – Им нормально было, что их родную дочь так унижали?
Янгфанхофен даже не ответил. Только посмотрел на волшебника с искренним недоумением. Кажется, он вообще не понял, чем тот озадачен.
- Они демоны, Дегатти, - напомнил Бельзедор. – Ты еще про Нагалинару спроси, которая попалась собственному прапрапрапра... и так далее дедушке.
- Да, все так, - подтвердил Янгфанхофен.
- Но у меня тоже вопрос, Корчмарь, - насмешливо глянул на него Темный Властелин. – А откуда ты знаешь про те прятки в таких подробностях?
- Да, правда, - задумался Дегатти. – Может, ты там тоже был?
- Может, и был, - отвел взгляд Янгфанхофен. – А может, и не был. Какая разница?
- Точно, - расплылся в улыбке Бельзедор. – Он тоже там был и гонялся за наложницами. Просто стыдливо вырезал себя из истории.
- Янгфанхофен, это правда?! – вскочил с табурета Дегатти.
- Конечно, правда, - повернулся к нему Бельзедор. – Думаешь, кого он так деликатно называл «неким импозантным демоном»?
- Это был не я, - отрезал Янгфанхофен.
- А кто? Кто это был, Янгфанхофен?
- Да мало ли кто это мог быть? – всплеснул руками демолорд. – Бельзедор, я же не могу знать все и обо всем.
- Но тогда откуда ты так много знаешь о тех посиделках? Кто тебе о них рассказал в таких подробностях?
- Бельзедор, Бельзедор, Бельзедор... – покачал головой Янгфанхофен. – Сколько веков мы с тобой уже дружим? Неужели ты все еще не понял, что мне не обязательно где-то быть, чтобы о чем-то знать? Я демолорд, господа. Многие вещи я знаю просто потому, что знаю.
- Хочешь сказать, что ты еще и ясновидец? – усомнился Дегатти.
- Поднимай выше – прорицатель, - важно поднял палец Янгфанхофен.
- О-о-о!.. – восхитился Бельзедор. – Янгфанхофен, как же далеко ты готов зайти в своем вранье, чтобы только не признавать очевидного!
- Но я не лгу, - спокойно возразил Янгфанхофен. – Бельзедор, это чистая правда. Конечно, я знаю не так много обо всем сущем, как наш Ге’Хуул. И я не такой потрясающий ясновидец, как наш Бекуян. Но в отличие от них я... я иногда могу прозревать будущее. Говорю без ложной скромности, потому что это чистая правда.
- ...Или среди твоих вип-клиентов есть также и прорицатели, - отмахнулся Бельзедор. – Ты им подливаешь, они тебе выбалтывают свои видения, а ты потом важно дуешь губу.
- Бывает и так, конечно. Отпираться не стану. Но я и сам тоже кое-что могу. И вот к слову об этом... хочешь, я расскажу историю об одном парифатском прорицателе?
- О прорицателе?.. – заинтересовался Бельзедор. – Я встречался кое с кем из них. Я его знаю?
- Нет.
- Ладно. Это кто-то знаменитый?
- Ну как сказать... он жил не в глубокой древности, как все эти легендарные пророки. Экольген Горевестник, святой Рокар... и он был не из тех, кто изрекал великие пророчества, чей смысл потомки иногда не могут разгадать до сих пор. Он был из тех, кто держит способности в секрете и пользуется ими для собственной выгоды. И я не думаю, что вы слышали его имя, хотя...
- Просто расскажи уже свою историю, - перебил Бельзедор. – Я же вижу, насколько тебя распирает.
Обрубок
1370 год Н.Э., Парифат, Хошимир, Мкадор.
Это была очень тихая ночь. Благословенный Мкадор укрывало звездное небо, на улицах горели фонари, зато окна домов не светились. Мирные жители спокойно спали.
Почти все. В одном доме не спал никто. Глава семейства, известный на весь город пианист, взволнованно ходил по комнате. Его жена рожала – и он страшно переживал.
Роды выдались тяжелыми. Будущие отец и мать были уж не первой молодости, дети у них долго не появлялись, и они почти перестали надеяться. Думали, что до скончания дней проживут лишь вдвоем.
Их это не слишком и расстраивало. Им хватало друг друга. Муж давал концерты, жена преподавала арифметику. По вечерам они беседовали за чаем, читали книги, прогуливались по зеленым улицам, посещали оперетту. Будучи почтенными хошимирскими буржуа, жизнь вели спокойную и размеренную.
Но потом случилась эта поздняя беременность. И вот теперь, спустя одиннадцать лун, ребенок собирался появиться.
Благородный Соне Тюти не находил себе места. За стеной, за дверью рожала его жена, любовь всей его жизни. Беременность была трудной, а роды оказались еще труднее. Посреди ночи великий пианист сам сбегал за повивальной бабкой, и теперь та пыталась привести в этот мир наследника рода Тюти.
О том, что родится мальчик, родители уже знали – в прошлую луну не вытерпели, сходили к авгурам, жрецам Просперины. Те не только назвали пол ребенка, но и пообещали ему долгую жизнь, полную великих свершений.
Правда, один авгур переменился в лице, когда его птица что-то крикнула. Но потом поморщился, отмахнулся и сказал, что этого не может быть. Не все происходящее – знаки богов, даже священные птицы порой кричат просто так.
Но Соне Тюти вспомнил этого авгура, когда из спальни вышла повивальная бабка. В ее лице не было ни кровинки, из-за дверей не доносилось ни звука, а сверток в руках тягостно молчал.
- Маль... мальчик, - прошептала она. – Кажется, мальчик...
- Кажется?.. – не понял отец. – Дай... а... а где... что?..
Он не знал, схватить ли своего сына или броситься к жене. Но повивальная бабка преградила путь в спальню и тоскливо простонала:
- Роды были тяжелые... Не снесла их, бедняжка...
Внутри Соне Тюти что-то оборвалось. Свою жену он любил больше жизни.
А потом был второй удар. Он развернул протянутый сверток и захрипел, разрывая на груди воротник.
- Эта штука... – услышал он будто издали собственный голос. – Она что... живая?.. боги, оно же шевелится!..
Той же ночью Соне Тюти спустился в канализацию. Великую Клоаку, простирающуюся под всем Мкадором. На вытянутых руках он нес корзину.
Он заплатил повивальной бабке за молчание. Велел всем говорить, что ребенок родился мертвым. Онемевший от горя вдовец не собирался оставлять дома того, кто убил собственную мать... да еще и выглядит так, словно явился прямиком из Паргорона. Сейчас он открыл глаза... яркие розовые глаза с крестообразными зрачками... и отец снова вздрогнул.
- Прости, - только и сказал он, опуская корзину в воду.
Младенец как будто понял, что его бросают. Он вскинул ручонки и горестно закричал, заплакал... но отец уже убегал, спешил скрыться от этих страшных звуков.
Он никогда от них не скроется. Не пройдет и года, как Соне Тюти повесится в собственном доме. Но эта история не о нем, а о том, кого он кинул в сточные воды.
Корзина с младенцем плыла по течению. Она быстро размокла и стала набирать воду. Возможно, еще несколько минут – и несчастное дитя просто утонуло бы. Но ему... повезло?.. Не очень подходит это слово к тому, что с ним произошло.
Город Мкадор расположен на холмах, и его канализация идет уступами. Младенца вынесло к одному из крутых перепадов, где ленивая подземная река превращалась в бурный поток. Корзина устремилась вниз, вниз, вниз... и со всей силы врезалась в большой камень.
От удара младенца выбросило из корзины. Крохотное тельце ничего не весило и отлетело далеко – туда, где громоздились кирпичи, обломки, какие-то инструменты...
Он сломал спину. Ребенок упал с такой силой, что хребет хрустнул, как сухая ветка. Еще он сломал правую руку и нижнюю челюсть, а правым глазом напоролся на что-то острое.
Младенец даже не закричал. Боль была такой, что он только тихо всхлипнул и потерял сознание. Почти наверняка он бы уже никогда не очнулся, пополнив ряды нежеланных детей, что молча исчезают в Великой Клоаке.
Но именно в этот момент из сухого тоннеля вышел оборванный крысолюд. Принюхавшись к воздуху, он подкрался к окровавленному тельцу, осторожно потыкал его палочкой и брезгливо скривился. Люди опять выбросили в канализацию то, чего не хотят видеть наверху.
Младенец ужасно покалечился, но был еще жив. Возможно, было бы милосердием просто погрузить его в воду и прервать страдания. Но крысолюд поступил иначе. Воровато оглядевшись, он завернул ребенка в собственные лохмотья и унес обратно в тоннель.
- Чтобы съесть, что ли? – спросил напряженно слушавший Дегатти.
- Дегатти, ну вот от тебя не ожидал, - укоризненно покачал головой Бельзедор.
- Ну... я просто подумал... крысолюд... в канализации...
- Дегатти, ты очень плохо знаешь крысолюдов. Они только похожи на крыс – но они не крысы. Они отличаются от крыс сильнее, чем ты – от мартышки. И они не людоеды. Это гоблины не видят ничего плохого в том, что их мясо когда-то издавало членораздельные звуки. Крысолюды же вороваты и нечистоплотны... но разумных существ не едят.
Прошли годы. Не видя света, в бесконечных лабиринтах городской канализации рос брошенный ребенок. Старый крысолюд выхаживал его по мере сил и возможностей, и даже носил наверх, к лекарю... но его прогнали с порога. Даже кликнули стражников, от которых крысолюд едва сбежал.
Сначала он хотел подбросить младенца в какой-нибудь приют, но понял, что его почти наверняка просто кинут обратно в канализацию. Даже в другой стране подобному созданию пришлось бы тяжело, а уж в Хошимире-то...
Эта страна не всегда была такой. Когда-то нелюди жили здесь спокойно. Их никогда не было здесь много, но на них не смотрели искоса.
Все изменилось лет двадцать назад, когда республика Хошимир вдруг вспомнила, что на этом самом месте когда-то жили перволюди. Что эти земли принадлежали легендарной Человекии. Когда к власти пришли те, кто не хотел видеть вокруг никого... далекого от эталона.
Хошимир продолжал торговать с соседями, продолжал принимать их послов. Вежливо вел себя с эльфами Тирнаглиаля и твинодаками Твинской империи. Но к собственным нелюдям отношение в стране стало... недоброжелательное.
Когда напряжение стало нарастать, многие уехали, но кто-то и остался, решил переждать. Среди них был и этот старый крысолюд.
Когда-то – уважаемый часовщик.
Он ошибся. Десять лет он пытался бороться, но дела шли все хуже и хуже. Какое-то время он еще держался на старой клиентуре, но в конце концов разорился. Новую работу найти не смог, денег на портал уже не было... и он докатился до бродяжничества. Оказался в Великой Клоаке, куда стекаются все, кому нет места наверху, среди людей в чистых одеждах.
- Да люди все такие, - прокомментировал Бельзедор. – Вы посмотрите хотя бы на Дегатти. Появился крысолюд, и он сразу думает, что тот младенца сожрет. А еще волшебник, интеллектуал. Людям только дай волю – они всех загнобят.
- Это прозвучало бы гораздо убедительней, не будь ты Темным Властелином, который сам гнобит весь мир, - хмуро сказал Дегатти.
- Да, но я равномерно гноблю всех.
Ребенок так и не получил нормального человеческого имени. Сначала крысолюд звал его просто младенцем, потом стал называть мальчиком. Среди других же обитателей канализации ребенок получил кличку Обрубок.
Он изначально был непохож на человека, а полученная на заре жизни травма искалечила его окончательно. Горбатый и низкорослый, без единого волоска на теле, зато весь покрытый волдырями и рытвинами. Перекошенный набок, с руками разной длины... очень разной. Правая рука ссохлась и не действовала, зато левая вытянулась аж до пола и была необычайно сильной.
Был он к тому же крив. Правый глаз так и не восстановился. Левый остался розовым, с крестообразным зрачком. Отсутствовал и нос, но его не было изначально – лишь две ноздри посреди куполообразной головы. Ниже – тонкогубый рот со скошенной набок челюстью.
И однако он был живуч. Вынослив. Искалеченный, изуродованный, он не утратил воли к жизни. Рос очень смышленым, быстро учился и даже ухитрялся заводить друзей. С его данными это было непросто даже среди братьев по культу.
Да, вы не ослышались. Старик-крысолюд принадлежал к предвестникам Двадцать Седьмого – этому таинственному культу, что окутан мрачными слухами. В нем много отверженных личностей, что больше нигде не нашли себе места.
Ведь по их поверьям, мир Двадцати Шести богов несовершенен, и поэтому в нем так много страданий, боли и несправедливости. Богам только и остается, что успокаивать своих детей, давая им посмертное утешение, но этого недостаточно. И поэтому боги ждут и надеются, когда явится Нерожденный – двадцать седьмой бог, что возвысится над остальными и все наконец-то исправит.
Именно в Хошимире этот культ и зародился лет этак семьдесят назад. Почти случайно, почти на ровном месте. С какой-то беседы в трактире, с какого-то диалога, в котором было высказано предположение, что Гильфаллерию не просто так изображают беременной. Жрецы что-то знают, только не говорят. Точно-точно, наверняка все именно так и есть.
Удивительное дело, с какой ерунды иногда начинается новая религия.
Первые лет двадцать предвестники Двадцать Седьмого не воспринимали себя всерьез. Для них это было скорее как шутка, игра в религию. Они пародировали традиционные севигистские обряды, выдумали что-то вроде святого писания, дополнили от себя Ктаву. Но со временем, по мере того как сменялись поколения, в культе оставалось все меньше шуточного и возникало все больше искреннего.
К тому моменту, как на свет появился Обрубок, никто уже не помнил, что изначально это было просто смеху ради.
И они принимали всех желающих. Не отвергали никого. Жуткий исковерканный мальчишка даже здесь у многих вызывал оторопь, но его не отталкивали. Ему повезло попасть к тем, кто верил, что именно самые несчастные особенно любы Нерожденным и будут особенно щедро потом вознаграждены.
Обрубок быстро выучил теневую сторону Мкадора. Всю канализацию, все свалки, все злачные места и точки сбыта. Мир нищих, бродяг и воров. Нелюдей и людей... да, среди людей Хошимира тоже далеко не все жили в хороших домах и ели каждый день.
Впрочем, среди Предвестников были и те, кто жил наверху. Благополучные. Даже богатые. Одни присоединились из каких-то личных соображений, другие – ради возможности принадлежать к тайному обществу, но были и те, кто искренне разделял веру в Нерожденного. Этих Предвестники особенно привечали, но и первых двух не гнали прочь.
Во-первых, праздный интерес со временем может во что-то вырасти. Во-вторых, культу постоянно требовались денежные средства. Нищие Предвестники с трудом могли себя прокормить, так что меценаты были необходимы.
Хошимир – добропорядочная севигистская держава. Предвестников Двадцать Седьмого тут называли еретиками, верочумцами. Им приходилось таиться, скрывать свои убеждения. И Обрубок научился делать это с самых юных лет.
Впрочем, убеждений Предвестников он особо и не разделял. Обрубку не было дела до богов, он не видел разницы между нынешними и Нерожденным. Просто его воспитывал один из Предвестников, и окружен он был с детства Предвестниками – так что было само собой разумеющимся, что и он тоже Предвестник.
Никем иным он в Хошимире и не мог стать. Кто еще бы принял странное изуродованное существо, которое даже не может назвать свой вид. Обрубок точно не был человеком, но не был он и никем другим из тех, что есть в Бестиарии. Обрубок еще в детстве прочитал эту книжку от корки до корки, но себя в ней не нашел.
Читать и писать он научился рано. Вообще схватывал все на лету. Одинокий старик не дал ему имени, но в остальном обеспечил всем, чем только мог. Приносил с поверхности книжки, карандаши, всякие детские вещички. Сам он по-прежнему занимался починкой часов и других мелких изделий – бродяги доставляли ему сломанные изделия, а крысолюд приводил их в порядок. Зарабатывал немного, но им двоим хватало.
Обрубку было семь лет, когда он впервые понял, что другие не умеют видеть то, что еще не произошло. Его считали странным, потому что он часто говорил невпопад, выдумывал какие-то небылицы или видел вещи не такими, какие они есть.
- Принеси воды, мальчик, - говорил крысолюд, давая ведро.
- Но ведро ржавое и прохудилось, - растерянно отвечал Обрубок. – Как я принесу?
- Как это ржавое? – осматривал его крысолюд. – Где?
- Вот здесь. Оно проржавело... начнет ржаветь с этого места... о, я вижу. Я сейчас принесу.
Богатая фантазия. Крысолюд надеялся, что ребенок просто любит таким образом шутить. Надеялся, что это не последствия той младенческой травмы.
- Хочешь яблоко? – спрашивал он в другой раз.
- Какое яблоко? – не понимал Обрубок.
- Вот, у меня в руке.
- Тут нет никакого яблока... а, вот же оно... спасибо.
Обычные индивиды видят только то, что есть сейчас. Обрубок же глядел будто вдаль. Смотря на вещь, он прозревал ее будущее.
Сейчас это яблоко есть. Но очень скоро его не будет. Оно просуществует недолго.
Это сложно описать – то, как он видел. Будущее не предопределено, оно не прямая линия. Часто Обрубок смотрел на яблоко и видел его одновременно съеденным и сгнившим. Смотрел на человека – и видел будто огненные вспышки впереди. Развилки на пути его жизни. Чем дальше, тем сильнее события ветвились, тем труднее было что-то различить.
Долгое время Обрубок не понимал, чем отличается от остальных. Думал, что так все могут. И, в общем-то, в каком-то смысле так действительно могут все. Каждый понимает, что яблоко потом съедят или выбросят. Каждый знает, что рано или поздно умрет. А видя летящую в человека стрелу – видишь, что смерть его наступит очень скоро.
Такое очевидное будущее предсказать несложно.
Но Обрубок просчитывал эти бесчисленные ветки непроизвольно, не задействуя разум. Просто... видел. Мог точно сказать, когда обвалится эта стена, когда прохудится эта рубаха, когда умрет его приемный отец... да, с каждым годом Обрубок видел это все яснее. Крысолюд был стар и болен, и его будущее почти не ветвилось.
Он умер, когда мальчику было десять. Другие Предвестники жалели беднягу, но Обрубок отнесся к его смерти стоически. Он давно свыкся с тем, что это произойдет. Еще в прошлом году увидел точную дату. Увидел, что даже если уговорить крысолюда пойти наверх, в лечебницу, это ничего не даст. Ему не захотят помогать... да и не сумеют. Эта опухоль внутри разрослась так, что ничего не исправишь.
Конечно, к смерти опекуна Обрубок подготовился заранее. К этому времени он окончательно понял, что не такой, как другие.
Он больше не чудил, не позволял себе глупые обмолвки. Вместо этого он учился видеть будущее только тогда, когда это нужно. Учился разбираться в этих развилках, похожих на древесные ветви. Искал взаимосвязи между разными вариантами будущего. О своих способностях не распространялся, пользовался ими осторожно.
Со временем он заработал себе хорошую репутацию. Его считали на редкость прозорливым. Его советы всегда были удачными, а предлагаемые планы срабатывали идеально. К нему начали прислушиваться даже взрослые.
К тому времени, как Обрубку стукнуло шестнадцать, он занял довольно высокое место в иерархии Предвестников. Стал секретарем Эсила Орме, одного из диаконов новой церкви. Несколько раз удачно попался ему на глаза, сумел оказаться полезным в самый нужный момент – и тот приблизил к себе талантливого калеку.
Жил он теперь не в канализации, а наверху, в хорошем доме. Даже ходил открыто по городу – правда, только в темное время суток. Всегда носил плащ, кутал лицо платком, закрывал глаза очками с копчеными стеклами.
Предвестников в Мкадоре преследовали. Тех стало слишком много, они все сильнее подрывались под устои. Церковь и светские власти заволновались, астучианский Инквизиторий присылал одного за другим вершителей. Начались допросы, обыски, массовые аресты.
Но успехи были скромными. Диакон Орме привык доверять интуиции своего секретаря. Возможно, он уже о чем-то догадывался, но вслух не говорил.
- На улице человек, отче, - говорил Обрубок, глядя в окно. – Мне кажется, это вершитель.
- Что навело тебя на эту мысль? – спрашивал диакон, перебирая бумаги.
- Он слишком пристально осматривает нашу дверь.
- Возможно, нам пора переезжать, - подумав, сказал диакон.
Еще ни разу он не пожалел, что прислушивается к секретарю. Среди предвестников Двадцать Седьмого были и глупые диаконы, и фанатичные, и кровожадные, и озлобленные... но Обрубок, разумеется, выбрал самого здравомыслящего. Не особенно религиозного и не особенно честного, но наиболее разумного. Культ Нерожденного был для диакона Орме скорее инструментом – но под его руководством он процветал и разрастался.
В других ячейках дела обстояли хуже. У их диаконов не было такого секретаря. Да и скажем прямо – среди Предвестников хватало... неполноценных личностей. У них не было конкретных целей, они не знали, к чему стремятся – им просто хотелось быть частью чего-то большего. Вкушать великой истины, о которой не ведают обыватели.
Обрубок относился к этому снисходительно. Поднимаясь все выше среди Предвестников, он стал участвовать в таинствах. Его и раньше водили на тайные службы, но тогда он был ребенком и просто сидел где-нибудь в стороне.
Теперь же он был в первых рядах. Смотрел на ритуалы, на проповедников, на горящие глаза культистов – и видел, какая пропасть разделяет его и остальных индивидов.
Дело даже не в его обличье. Он уродлив, покалечен... но внешне отличается от людей не сильнее, чем большинство нелюдей. Разница более фундаментальная. Другие существа не могут управлять своей жизнью так, как он. Они живут в настоящем моменте и видят будущее совсем немного, да и в нем уверены быть не могут. Поэтому они всего боятся, часто совершают глупости, переживают из-за того, чего еще не случилось.
Обрубок среди них – будто зрячий среди слепых.
Он пытался прозревать и прошлое. Просто смотреть в другую сторону. По идее, это должно быть еще проще, чем видеть будущее. Ведь прошлое не ветвится, оно уже застыло. События обрели окончательную форму и никакая сила их не изменит.
Но здесь у него оказалась глухая стена. Если будущее открывалось во всю ширь, то прошлое скрывалось за слепым глазом. В конце концов Обрубок с горечью признал, что половину способностей утратил еще в младенчестве.
Впрочем, ему хватало и будущего. По карьерной лестнице он продвигался медленно, но верно. Когда Обрубку стукнуло тридцать, диакон Орме стал архидиаконом, главой всего культа предвестников Двадцать Седьмого. А при нем оставался бессменный секретарь, кутающийся в плащ и прикрывающий лицо маской.
О том, кто он такой и откуда взялся, многие уже не знали. Ходили даже толки, что архидиакону служит не то паргоронская ларитра, не то, наоборот, сальванский абхин. Зачем ларитре или абхину прятать лицо, сплетники не задумывались.
Более приземленные думали, что он просто кто-то известный. Знатный хошимирский вельможа, скрывающий свою принадлежность к Предвестникам. Или же примкнувший к ним магиоз, прячущийся от Кустодиана.
Архидиакон не подтверждал и не опровергал никакие слухи. Они подпитывали уважение к его персоне, так что он даже сам чуточку их раздувал. Иногда намекал на что-то такое исподволь, делал таинственное лицо, обращался с секретарем подчеркнуто уважительно.
Уважение, впрочем, он действительно испытывал. И к нему примешивался легкий страх. Он ведь и сам не знал, кто Обрубок такой и откуда взялся. Знал только, что тот никогда не ошибается, и поэтому продолжал слушаться во всем. Архидиакон не признавался себе в этом, но он уже всецело зависел от своего секретаря.
Обрубок следил за ним очень внимательно. В ветвящемся будущем святого отца он видел ветки, на которых тот попытается от него избавиться или лишить свободы. Обрубок старательно прослеживал связи и подталкивал те варианты, на которых архидиакон по-прежнему послушен и зависим.
Да и не только он. Культ Двадцать Седьмого постепенно расползался по континенту, а через порталы проникал и на другие. Как расползается по карте пятно от пролитых чернил.
В начале пятнадцатого века севигистская церковь взялась за него всерьез. Это была уже не локальная хошимирская секта, местечковая ересь, которых полно по всему миру. Нерожденному поклонялись сотни тысяч, ячейки возникали в самых разных странах, культисты объявлялись в самых неожиданных местах.
Расколом церкви это пока не грозило. Предвестники Двадцать Седьмого все еще сильно уступали в численности херемианам, солнцепоклонникам, единобожникам, ортодоксам и даже митрайяристам. Но именно поэтому их и пытались задушить в зародыше. Пока они не укоренились и не стали где-нибудь официальной конфессией, как вышеперечисленные ереси.
Осенью 1430 года скончался архидиакон Орме. Ему было восемьдесят пять, он прожил долгую и плодотворную жизнь...
- Пхе! – фыркнул Дегатти. – Отличная эпитафия для главы нелегального культа!
- А что не так? – посмотрел на него Бельзедор. – Дегатти, ты сам-то чего добился в жизни? Тебе самому уже за восемьдесят, а ты еще ничего полезного не сделал.
- Но я хотя бы другим жизнь не портил... а, тля, ладно. Дожили, мне Темный Властелин нотации читает.
Той же осенью Обрубку исполнилось шестьдесят. Он вел замкнутую уединенную жизнь, общаясь лишь с избранными братьями по вере. Сам он ни в какого Двадцать Седьмого не верил и на полноготочка, но в него и архидиакон Орме не верил. Чтобы управлять кабаком, незачем самому быть пьяницей.
Поэтому после смерти покровителя Обрубок позаботился, чтобы его место занял самый толковый диакон. Честно говоря, те ожидали, что он сам возглавит культ – и Обрубок видел, что сделать это будет нетрудно. Объяви он себя архидиаконом, и что-то возразит только диакон Алие, да еще, быть может, диаконесса Марикла. Остальные молча склонятся.
Что там говорить – Обрубок видел, что может объявить Двадцать Седьмым самого себя! В ветвлениях будущего был и такой путь, хотя и куда более сложный.
Но здесь уже смешивалось чересчур много переменных. Обрубок не видел собственного будущего. Мог узнать его косвенно, глядя на судьбы других индивидов, но даже в этих случаях себя он там не видел.
Да оно и к лучшему, наверное. Если бы он видел собственное будущее... возможно, он бы обезумел. Его разум и без того не всегда справлялся с сортировкой информации.
Новый архидиакон послушно следовал всем его советам. Обрубок по-прежнему оставался всего лишь секретарем, но как-то так вышло, что должность секретаря архидиакона стала важнее должности самого архидиакона. Диаконы поумнее прекрасно понимали, как теперь все устроено, но возражать не пытались. Под руководством калеки в маске культ работал, как часы.
Обрубок уже подумывал захватить власть в какой-нибудь стране и вывести предвестников Двадцать Седьмого на новый уровень. Но пока что с этим не торопился. Слишком много событий сплеталось, слишком глобальные требовались предсказания. Мощности его дара не хватало.
Что-нибудь сделать со своим покалеченным телом Обрубок пытался уже много раз. Оживить сухую руку, вылечиться от волдырей, а главное – вернуть правый глаз. Это важнее всего. Он очень надеялся, что тогда не только сможет видеть прошлое, но и усилит дар в целом.
Увы, обычные лекари были тут бессильны. Обрубок еще в молодости ходил к нескольким – и чуть ли не с порога видел, что ничем ему не помогут.
Оставалось волшебство. Биоколдуны Великой Лаборатории, нефритовые чародеи Вэй Ю Кёксуянь, древние чары Морских Епископов, черная магия Черной Корпорации и, конечно, бесчисленные чудеса Мистерии.
Обрубок осторожно прощупывал тех, кто мог бы ему помочь. Не спешил. Дело было даже не в том, что он возглавлял запрещенный культ, а в том, что боялся тайны своего рождения. Кто он и откуда взялся? На Парифате нет похожих на него существ, он давно уже это выяснил.
Волшебники это подтверждали. Один за другим качали они головами. У них не было заклинаний для исцеления неизвестно кого. Во всяком случае, не для таких застарелых травм.
Последним стал Жаннаро э’Стакро из Таймуранга. Он был всего лишь специалистом, но Обрубку хватило одного взгляда, чтобы понять, насколько великий перед ним маг. Один из тех, кто получил в Мистерии минимальное образование и перестал поддерживать с ней связи. Не магиоз, но в будущем им станет... впрочем, еще не сегодня.
- Какие необычные кровяные хомунции, - сказал Жаннаро, разглядывая красную жидкость. – Очень, очень необычные.
- Я знаю, - кивнул Обрубок. – Мне посоветовали вас, как мастера по исправлению тел, мэтр. Вы можете исправить мое?
Жаннаро прощупал его сухую руку и пустил солнечный зайчик в слепой глаз. Потом в зрячий. Обрубок терпеливо ждал, хотя уже видел, что снова пришел напрасно. Ни в одной ветви будущего волшебник не исцелял ему ни глаз, ни руку.
Но также он видел, что если скажет об этом и уйдет, события примут скверный оборот. Волшебник и без того чересчур заинтересовался его необычным телом. Если он еще и узнает о его способностях...
Так что Обрубок терпеливо высидел до конца.
- Я могу попробовать, - сказал наконец Жаннаро. – Вы интересный объект. Пойдемте, взглянем на ваш глаз пристальнее.
- Хорошо, мэтр, - поднялся со стула Обрубок. – Сколько это займет времени?
- Быть может, час... или два... как получится...
- В таком случае я отпущу вначале кучера. Вернусь через минуту.
Через минуту он не вернулся. В будущем Жаннаро он увидел несколько веток, но все вели к чему-то ужасному. Знакомство с Обрубком изменило судьбу пытливого чародея. Он мог стать магиозом гораздо скорее... собственно, прямо сегодня, прямо сейчас!
Так что Обрубок сел в карету, сказал одно слово – и уехал вдаль. Когда Жаннаро вышел посмотреть, где там застрял этот интересный объект, на улице было уже пусто.
В тот же вечер Обрубок покинул и Таймуранг. И хотя он не отказался совсем от мысли вылечиться волшебством, занимался теперь этим еще осторожнее. А в Нураон больше не возвращался – чувствовал, что туда ему отныне путь заказан.
Вместо этого он побольше узнал о колдовстве сам. Среди Предвестников были и волшебники... не самые выдающиеся, но все-таки. Культ Двадцать Седьмого старался привлекать всех, кто мог принести пользу. Нерожденному тайно поклонялись и крупные вельможи, и богатые магнаты, и даже кое-кто из иерархов официальной церкви. У Предвестников давно уж не было проблем с финансированием, со снабжением, с недвижимостью.
Колдовать Обрубок не выучился. Ему оказалось поздновато, да и меркли обычные чародеи в сравнении с его врожденным даром. К тому же он почти не старел – к восьмидесяти годам Обрубок в этом окончательно убедился. Юношей он себя не чувствовал... но он себя им никогда не чувствовал. Из отрочества он словно сразу шагнул в зрелость – и зрелым оставался по сей день. На лице не появилось ни одной морщинки, а волосы не росли и раньше.
Был 1461 год Новой Эпохи, когда предвестники Двадцать Седьмого впервые совершили человеческое жертвоприношение. Официальное. Подобные случаи бывали и раньше – среди культистов попадались самые разные индивиды, в том числе и больные разумом. Иные пытались призвать Нерожденного кровавым ритуалом или ускорить его появление... чего только не придумает тот, чей мозг пылает фанатическим огнем...
Но все эти инциденты вышестоящее духовенство не только не поддерживало, но и порицало. Был, правда, один диакон, который слегка помешался... но он плохо закончил. Обрубок не любил о нем вспоминать.
Теперь же он сам прибег к этому средству.
Предыдущие годы он экспериментировал со своим даром, пытаясь найти для него какой-то катализатор. Усилитель. Средство видеть будущее не просто отдельных предметов и живых существ, а судьбу всего мира. Ему требовалось что-то вроде... монокля. Линзы для его чудесного глаза.
Он и раньше пытался делать более общие предсказания. Смотрел на небо, например, но видел лишь завтрашнюю погоду. Мысленно обращался к тому, о чем хотел узнать, но получал лишь серый туман с неясными образами. Однажды сумел оказаться там, где проезжал король великой державы – и его будущее увидел без труда... но только его.
И в конце концов он обратился к методам других прорицателей. Авгуров, пифий, сивилл.
Обрубок пробовал гадать по брошенным костям, по чаинкам в чашке, по полету птиц, по святой Ктаве. Убедился лишь в том, что для него это все бесполезно. Если авгуры и видят что-то в разводах грязи на земле и драке ворон за хлебную корку... то это видят только авгуры.
Не помогли и одурманивающие вещества. Сивиллы, божественные жрицы, вдыхают благовонные дымы, впадают в экстаз и изрекают самые настоящие пророчества – но всегда невнятные и туманные. Обрубок надеялся, что у него получится лучше... и что-то у него получилось. Если верить диакону Морогу, которого он попросил помочь, в дурмане Обрубок действительно изрек... нечто.
- Что же я изрек? – с надеждой спросил Обрубок.
- «Маяк. Это произойдет на маяке», - прочитал с листа Морог. – Больше ничего.
- Маяк?.. – моргнул Обрубок. – Что за маяк?
Диакон только развел руками. Обрубок вздохнул. Может быть, это и пророчество, но совершенно бестолковое. Речь может идти о чем угодно, когда угодно, где угодно... хорошо, не совсем где угодно, а на каком-то маяке. Но сколько маяков на Парифате?
Пользы от такого прорицания еще меньше, чем от катренов Экольгена Горевестника. А уж он точно не трудился делать их удобочитаемыми.
- Попробуем... другое, - сказал Обрубок. – Принесите жертвенных животных.
Диакон Морог кивнул. В последние годы он стал правой рукой Обрубка. Кем-то вроде секретаря при секретаре. Архидиакон давно превратился в подставное лицо, живой громоотвод на случай, если Обрубок совершит фатальную ошибку. Диаконы подчинялись Обрубку напрямую – и он тщательно отбирал кандидатуры. Преданных и верных, видящих в нем сакральную фигуру и готовых исполнять любые приказы.
Даже самые странные. Даже самые страшные.
Он начал с мелких животных. Голубей и кроликов. Лично перерезал им горла, погружал пальцы в теплые внутренности... и быстро почувствовал разницу. Вот он, катализатор его дара. В момент, когда жизнь оставляла бренную оболочку, монада души на мгновение касалась его, Обрубка... и он видел больше, чем обычно. Пространство как будто расширялось, в голове вспыхивала многоцветная радуга.
Но это длилось долю секунды и не распространялось за пределы здания. На одно мгновение Обрубок увидел судьбы всех в этом доме и даже почти успел охватить органичную картину... но не успел ее рассмотреть. Как полузабытый сон – расплывчатый и невнятный.
Вероятно, именно так выглядят видения обычных провидцев.
- Я напал на верный след, - сказал он диакону. – Но животных нужно больше... более крупных.
Размеры оказались важны. Для уверенности Обрубок попробовал и с еще более мелкими зверьками – крысами, воробьями – но они вообще почти ничего не дали. Зато принесение в жертву быка одарило его видением неслыханной силы и ясности. Он увидел судьбу всего города на целый год вперед.
Придя в себя, Обрубок отдал несколько важных распоряжений. А потом записал еще много мелких – пока не забыл, пока не стерлось из памяти увиденное.
В этот день он раскрыл свою тайну диакону Морогу и еще троим своим приближенным. Самым надежным из адептов. Увидел, что они не применят это знание ему во вред и никому не проболтаются.
Всего в ковене Предвестников было двадцать шесть диаконов и архидиакон. Но добрая половина занималась только обсуждением канонов. Одни спорили, как правильно поклоняться Нерожденному, другие пытались придумать ему имя, третьи обвиняли друг друга в ереси. Как и любая более-менее разросшаяся религия, культ Двадцать Седьмого уже начинал разветвляться, распадаться на культы поменьше.
Конечно, Обрубок всячески это пресекал. Распавшийся культ утратит централизованное управление и быстро исчезнет. Разделит судьбу других мелких сект и ересей.
- Двадцать Седьмой... – бормотал рядом престарелый диакон Узе. – Как назовем-то его, когда народится?
- Ты что, ты с ума сошел? – грозил ему посохом молодой диакон Альва. – Еретик.
- Чш-ш-ш!.. – сразу вспылил Узе. Его капюшон гневно раздулся, раздвоенный язык завибрировал. – Я тебя за такие-то слова по губам, по губам! Еретиком меня называть!.. Молод еще!
- Может, и молод, но даже мне хватает мозгов понять, что не тебе и не мне придумывать имя Нерожденному! Он тебе что, собака?! Или ты думаешь, что он у тебя самого народится?!
- Двадцать Седьмой если и появится, то сам уж возвестит нам о своем имени... – ворчал диакон Масвельто.
- В смысле «если»?! – снова взвился Альва. – Ты что, Богоявление сомнению подвергаешь?!
Обрубок следил за этими перебранками из тени, лениво проглядывая будущее каждого члена ковена. Пока все спокойно, в ближайшем времени никаких опасных ответвлений. Узе через год предстоит заменить – умрет от опухоли, как покойный опекун самого Обрубка.
В последние дни он еще дважды приносил в жертву быков – и снова увидел многое. Но не судьбу мира. И не свою. Его пророчества увеличились только вширь, но не вверх. Не приобрели глобальности. Не дали ответов на основополагающие вопросы.
И сейчас он обдумывал следующий шаг. Еще одно жертвоприношение – но теперь такое, что запрещены в большинстве цивилизованных стран.
Разумного существа.
- Купите невольника, - сказал он, вытащив руку из очередного зарезанного быка. – А лучше невольников. Где угодно. Каких угодно.
- Секретарь... – с некоторым сомнением повторил диакон Морог.
- Это нужно для Нерожденного, - обратил к нему зрячий глаз Обрубок. – Это все, что он мне сейчас открыл.
Осознав смысл сказанного, диакон поклонился с благоговейным ужасом. Его будущее еще чуть-чуть сместилось по ветке, в конце которой он превратится в фанатика. Однако одновременно с этим он превратится в слугу абсолютной верности, так что Обрубок ему в этом потворствовал.
Первое человеческое жертвоприношение было неофициальным. Приближенные доставили Обрубку невольника – одурманенного, не сознающего себя. Он счастливо улыбался, когда секретарь архидиакона вспорол ему живот и погрузил руку в горячие внутренности.
Жизнь потекла сквозь Обрубка – и его озарило. Это не шло ни в какое сравнение даже с самым крупным животным. Он будто воспарил над всем Парифатом, увидел его сразу весь и со всех сторон. Понял, что прямо сейчас может узнать о чем угодно.
Больше всего Обрубка интересовало, сможет ли он исцелиться. Вернуть хотя бы глаз. Он пожелал увидеть путь к этому – и ему открылись разбегающиеся дорожки.
Отчаянно он перебирал их, просеивал ветвящееся будущее. Но не находил ничего, что прошло бы без серьезных потерь и испытаний. Даже так, даже теперь он не мог увидеть собственное будущее и должен был определять его косвенно, по чужим.
Но кое-что важное он все-таки увидел. Его судьба переплетена с судьбой культа. Триумф предвестников Двадцать Седьмого станет и его триумфом.
И в истории предвестников Двадцать Седьмого началась новая страница. Перед Обрубком открылись новые, немыслимые возможности. Теперь он мог делать предсказания глобальные, касающиеся целых стран, огромных групп индивидов... даже всего мира! И требовалось ради этого всего ничего – по одной человеческой жизни за пророчество. Или любого другого разумного существа.
Культ стремительно богател и развивался. В одном из жертвоприношений Обрубок увидел, что не стоит покамест идти к власти. Захватить пару-тройку стран несложно – кое-где Предвестники проникли уже и в правительство. Но став официальной конфессией, культ Двадцать Седьмого закоснеет и останется просто очередным направлением севигизма, как те же солнцепоклонничество или митрайяризм.
Нет, планы Обрубка были куда величественней. Он видел, что есть путь для Предвестников стать главной силой в этом мире. Если не вытеснить полностью Астучию и классический севигизм, то уж как минимум отнять у них добрую половину влияния. И он приносил все новые жертвы, ища для своих чад правильную дорогу. Искалеченный сухорукий горбун сидел в центре паутины – и ничто не проходило мимо его единственного ока.
Увы, чем дальше он глядел, тем туманнее становились видения и тем сильнее ветвилось будущее. В этом мире нет ничего предначертанного, нет неумолимого рока. Судьба – продукт выбора. Миллионов, миллиардов больших и малых выборов. Камень упадет вниз, если его уронить, но даже это событие не предопределено на абсолютные сто процентов.
Некоторые видения прозревают все эти выборы. Некоторые великие пророки иногда видят результат, который сложится из бессчетного множества событий и решений. Однако именно поэтому их пророчества всегда настолько туманные и невнятные – инстинктивно прорицатель понимает, что если выразится ясно, то внесет в узор изменение, и видение не сбудется. Только благодаря этому сбылись все катрены Экольгена Горевестника – ни один из них не был разгадан до самого события, так что никто не смог им помешать.
Совсем не то – видения Обрубка. Четкие, ясные, очевидные. Словно опытный лоцман, он вел корабль Предвестников сквозь шторма, огибал мели и рифы. Держал курс к далекой волшебной стране, в сальванские кущи.
Культ теперь делился на три круга. Первый круг, внешний, допускал к себе всех, состоял из миллионов последователей, но не был посвящен ни во что важное и даже не подозревал о существовании Обрубка. Для многих его членов Двадцать Седьмой был просто щекочущей нервы игрой, они не относились к нему всерьез.
Другие, наоборот, относились чересчур серьезно, с фанатичным пылом. Этих Обрубок старался держать под контролем, но они все равно иногда творили такое, что портило репутацию культа. А ее и без того сильно испортили регулярные жертвоприношения – совсем без слухов не обошлось, что-то наружу просочилось.
Второй круг состоял только из проверенных Предвестников. Абсолютной преданности зилотов, расставленных по нужным местам аколитов, направляющих первый круг пастырей и ковена диаконов. Эти повиновались Обрубку беспрекословно, но в самые глубинные тайны все же не были посвящены.
Его настоящее лицо знали только члены третьего круга, апостольского. Всего четыре диакона, дюжина самых доверенных аколитов в ключевых точках планеты и телохранители-зилоты. Только они знали о способностях Обрубка и постоянно были под его личным приглядом. Только на них он мог положиться в чем угодно.
Но в какой-то момент дело застопорилось. Чего-то все еще не хватало. Какой-то кусок выпадал из картины, и Обрубок не мог увидеть его даже через жертвоприношения. Он вскрывал животы мужчинам и женщинам, взрослым и детям, нищим бродягам и великим чародеям – но особой разницы не было. Требовалось нечто большее.
Быть может, массовое жертвоприношение? Разом десяток... или даже сотню? Человеческая гекатомба? Обрубок пошел бы на это, но не мог придумать, как такое осуществить. У него всего одна рука, он не в силах вобрать более чем один отлетающий дух за раз. Со второй, высохшей, ничего не получается, он уже пробовал.
Не ноги же в кровь пихать.
Кадавр?.. Разумное существо, сшитое из нескольких частей тел? Чем-то подобным занимался Жаннаро э’Стакро, Обрубок хорошо его помнил. Но будет ли у такого существа более чем один дух? Да и поможет ли это?
И в конце концов Обрубок решил увеличить не количество, а качество.
- Нужно принести в жертву бессмертного, - сказал он в 1490 году Новой Эпохи.
Ему давно уж не задавали вопросов. Диакон Морог скончался три года назад, но теперь у Обрубка были другие апостолы. А самому ему недавно исполнилось сто двадцать лет, но он по-прежнему не чувствовал приближения старости.
Диаконы Лотре и Марсапидаль готовы были исполнить любой приказ, доставить на алтарь кого угодно. Но в этот раз они замешкались, ибо задачу поставили куда сложней обычной.
Легко сказать – принести в жертву бессмертного. А где его взять?
Это смертных невольников достать нетрудно. Есть целые страны, где работорговля в порядке вещей, бороздящие моря пираты всегда готовы предоставить своих пленных, а какие-нибудь гоблины продадут даже родного дедушку. Причем недорого.
Но бессмертные... если не считать последних Всерушителей и редких гостей из-за Кромки, на Парифате водится лишь четыре вида бессмертных.
Проще всего поймать фею. Они могущественные, но сравнительно безобидные.
Однако феи такие маленькие... Обрубок боялся, что настолько крошечного существа не хватит, пусть даже оно бессмертное.
Еще есть драконы. Страшные огнедышащие ящеры. Драконы без зазрения совести поедают разумных, а пока молоды – немногим отличаются от животных, так что многие даже не осудят Обрубка за убийство одного из них. И дракона вполне реально купить – в Драконии и Империи Зла их целые стаи, а яйца и молодь недобросовестные разводчики иногда сплавляют налево.
Но... драконы, наоборот, огромные. Даже детеныши. Обычного алтаря не хватит, придется перестраивать весь ритуал. А Обрубок уже вошел в колею, нащупал самые надежные методы и не хотел рисковать.
Какую-то минуту он обдумывал, не поискать ли манитари. Но эти удивительные разумные грибы показались ему еще менее перспективными. Они встречаются гораздо реже фей и драконов, живут под землей и устроены совсем иначе. Возможно, у них даже нет крови.
И по всему получается, что лучший вариант – титан. Бессмертное богоподобное существо из Алмазного Бастиона.
Вопрос лишь в том, как поймать его живым.
О, эта задача оказалась непростой. Со всеми возможностями культа Двадцать Седьмого и удивительными способностями Обрубка потребовалось целых восемь лет, прежде чем на алтаре раскинулась Латрея, молодая титанида. Она была из тех юношей и девушек, что оставляют Алмазный Бастион ради странствий, надеются найти во внешнем мире свой жребий.
Кожа титана прочнее железа. Обычный нож ее бы даже не оцарапал. Но Обрубок давно обзавелся особым ритуальным кинжалом – таким, что резал камни, как мягкое масло.
На лезвии вспыхнули руны. Одурманенная мощным зельем титанида выгнулась, когда клинок вошел ей в живот. Брызнул прозрачный как вода ихор, титанова кровь. И Обрубок погрузил в раскаленные внутренности длиннющую руку.
Его словно пронзило молнией. Энергия бессмертного настолько же превосходила смертных, насколько разумные создания превосходят животных. Нечто поистине невообразимое. Обрубок увидел будущее на сотню лет вперед, прозрел то, о чем раньше не мог и помыслить.
В этот раз он сам не знал точно, что хочет узнать. Просто хотел двинуться еще дальше, еще сильнее расширить границы. А от такого количества энергии он даже растерялся. Опешил, заметался между возможными вопросами.
И в конце концов он пожелал увидеть смысл своего существования. Узнать, зачем вообще живет, к чему ведет его собственная нить. Почему его судьба сплетена с судьбой культа.
И он увидел.
Не больше минуты стоял Обрубок у алтаря, перебирал пальцами в быстро остывающих внутренностях... но ему самому эта минута показалась годом. И когда он закончил, то повернулся к четырем диаконам и дребезжащим голосом произнес:
- Это произойдет на острове волшебников.
- Что произойдет, секретарь? – спросил диакон Лотре.
- Рождение Нерожденного. Он родится в Мистерии. В двадцатых годах следующего века.
Предвестники изумленно молчали. Обрубок подбирал членов третьего круга не за религиозный пыл, и многие из его апостолов в Двадцать Седьмого толком и не верили.
Он и сам раньше не верил.
Но теперь все изменилось. В свои сто двадцать восемь лет Обрубок на самом деле поверил в своего бога. Увидел в будущем его рождение – и уверовал.
Из розового глаза выкатилась слеза. Обрубок обвел взглядом остолбеневших Предвестников и сказал:
- Теперь мы знаем, для чего существуем. Созывайте ковен.