– Вы в это верите? – спросила Ванн, когда мы пересмотрели видео еще раз.

– Черт возьми, нет! – воскликнул я.

– Вы заметили, как она приплела Кассандру Белл?

– Конечно. Еще один акт насилия, совершенный, предположительно, по ее приказу.

– Кого-нибудь еще убили сегодня? – спросила Ванн.

– Кроме Риз? – уточнил я, она кивнула. – Есть несколько человек с незначительными повреждениями от взрыва гранаты; также пострадало имущество, но стреляла она только в вас.

– И в вас, – напомнила Ванн.

– Меня задело случайно, – сказал я. – Потому что я защищал вас.

– Так или иначе, это идет вразрез с ее речью на видео, – решила Ванн. – Получается, только мы с вами знаем, что она покушалась исключительно на меня, но ее обращение всех запутает. Завтра в утренних новостях ее имя наверняка свяжут с терактом на «Лаудон фарма».

– Скорее всего, – согласился я.

Ванн ничего не ответила, но коснулась монитора, чтобы просмотреть последние новости. Кроме покушения Бренды Риз, в свежей ленте было известие о перестрелке в доме моих родителей. Ванн выбрала этот заголовок и внимательно просмотрела ролик.

– Взломщик, надо же, – усмехнулась она, когда репортаж закончился.

– Я попросил родителей так сказать.

– Думаете, прокатит?

– А почему нет?

– Как ваши родители? – спросила Ванн.

– Теперь, когда вернулись слуги и в доме все на своих местах, уже лучше. Папа, конечно, расстроен. Убийство лишает его всякой надежды попасть в сенат.

– В большей части Виргинии человек не может проиграть, если он защищал свой дом.

– Согласен, но против него будет работать образ разъяренного черного громилы с дробовиком, – возразил я. – Не поможет даже то, что мамины предки контрабандой возили оружие для Конфедерации. Уверен, уже завтра придет какой-нибудь представитель партии и скажет ему, что они с удовольствием поддержат чью-нибудь другую кандидатуру.

– Мне жаль, – сказала Ванн.

– Все утрясется, – ответил я. – Со временем. Наверное, еще неделю папе придется терпеть разные статьи и комментарии в свой адрес, прежде чем он сможет чем-то заняться. Любой обычный человек прошел бы через все это без публичной огласки. Папе же нужно беспокоиться о том, как эта история отразится на его репутации.

– А «взломщик»?

– Навахо Брюс Скоу, – сообщил я.

– И он как Джонни Сани.

– Есть такая вероятность, – сказал я. – Чтобы утверждать наверняка, нужно залезть ему в голову.

– Еще один дистанционно управляемый интегратор, – предположила Ванн.

– Похоже на то.

Ванн вздохнула, а потом показала на пакет из винного магазина, который я все еще держал в руке. В пакете была бутылка виски «Мэйкерс марк» и упаковка пластиковых стаканчиков.

– Плесните-ка мне, – попросила Ванн. – И не скупитесь.

– Насколько не скупиться?

– Не дайте мне напиться. Но налейте столько, чтобы на душе полегчало.

Я кивнул:

– Почему бы вам не подняться в мою комнату? Я подойду через минуту.

Свернув направо, я прошел на кухню – совершенно пустую, как обычно у хаденов, где не было ничего, кроме составленных в штабеля ящиков с питательной жидкостью. Тайла, чья комната была на первом этаже, заметила меня и тоже вышла на кухню.

– Собираетесь дать ей выпить, – с укоризной заметила она.

– Если бы я не привел ее сюда, она пошла бы в бар, – ответил я. – Здесь, по крайней мере, я смогу помешать ей расклеиться.

– Что ей сейчас по-настоящему нужно, так это сон, а не бурбон, – сказала она, ткнув пальцем в бутылку.

– Не стану спорить, – свинчивая крышку, сказал я. – Но сейчас она спать точно не собирается. А если так, то я ее хотя бы успокою, потому что нам надо еще немного поработать.

– Сами-то как?

– Неплохо, знаете ли, – открывая упаковку стаканчиков, ответил я. – Подрался с трилом-ниндзя, смотрел, как двум женщинам показывали последнее видео, снятое их погибшим родственником, побывал в том месте, где еще одна женщина взорвала гранату в двадцати футах от меня, наблюдал, как мой папа застрелил незваного гостя из дробовика, – и все за один день. – Я наконец достал стаканчик из упаковки и налил в него бурбон. – Если бы у меня была хоть капля здравого смысла, я бы сейчас взял эту бутылку и приложил к своей впускной трубе.

– Я видела, как это делают, – сказала Тайла.

– Вот как? Ну и что с ними было потом?

– Вы и сами можете догадаться. Тела хаденов неподвижны, и в основном у них плохая переносимость алкоголя. Наши пищеварительные системы приспособлены к тому, чтобы принимать питательные жидкости, а не настоящую еду и питье. А кроме того, болезнь изменяет структуру нашего мозга, что повышает у многих хаденов склонность к привыканию.

– Хотите сказать, они все упоротые? – спросил я.

– Я хочу сказать, что нет никого более упоротого, чем хаден-алкоголик.

– Учту, – пообещал я.

– Вам тоже надо поспать, – сказала Тайла. – Это мое профессиональное мнение.

– И в этом я с вами спорить не стану, – согласился я. – Но по причинам, которые я только что озвучил, прямо сейчас я немного перевозбужден для сна.

– Это всегда так? – спросила Тайла.

– Вы имеете в виду мою работу?

– Да.

– Это моя первая неделя на работе. Поэтому пока да – всегда.

– И как вы себя чувствуете?

– Жалею, что не выбрал жизнь типичного богатого отпрыска, который тянет деньги со своих родителей.

– На самом деле вы так не думаете, – не поверила она.

– Вы правы, – сказал я. – Но в какой-то момент мне действительно захотелось побыть в этой шкуре.

Тайла подошла и накрыла мою ладонь своей:

– Я – врач, и я живу рядом с вами. Так что если понадобится помощь, вы знаете, где меня найти.

– Хорошо, – сказал я.

– Обещайте, что хотя бы попытаетесь немного поспать сегодня.

– Попытаюсь.

– Ладно. – она повернулась, чтобы уйти.

– Тайла, – остановил я ее. – Спасибо вам за сегодняшний вечер. Я хочу сказать, для меня очень важно то, что вы помогли моей напарнице.

– Это моя работа. Вы же видели, как я спасала человека, который только пару минут назад пытался размозжить мне голову бейсбольной битой. Для того, кто вам небезразличен, я уж точно сделаю не меньше.

Глава 20

– А вы не торопились, – заметила Ванн, когда я вошел в комнату.

– Тайла захотела поговорить, – ответил я, протягивая ей стаканчик с бурбоном. – Она беспокоится за нас обоих.

– И правильно делает. Мы оба пережили сегодня покушения. Я тоже беспокоюсь за нас обоих. – Она сделала глоток. – А теперь я вам кое-что расскажу.

– Я думал, мы назначили время откровений на после марша.

– Да, назначили, – согласилась Ванн. – Но потом ваш приятель Тони поделился с нами своим открытием, а мне кто-то попытался прострелить голову. Так что я решила поспешить с историями.

– Хорошо, – сказал я.

– Но я начну издалека, – предупредила она.

– И это хорошо, – подбодрил я.

– Мне сейчас сорок. Заболела я в шестнадцать, в первую волну эпидемии, когда еще никто не знал, что делать с этой напастью. Я жила тогда в Силвер-Спринг, и мы с друзьями решили поехать на какую-то вечеринку в Роквилл, а Роквилл был закрыт на карантин из-за вспышки вируса Хаден. Но это меня не остановило, потому что я была шестнадцатилетней дурой.

– Как и все в шестнадцать лет, – сказал я.

– Точно. В общем, мы с друзьями сели в машину, нашли какую-то дорогу, где не было блокпостов, и рванули на вечеринку. Когда мы пришли туда, мне показалось, что никто там больным не выглядит, а значит, ничего со мной не случится. Домой я вернулась около трех ночи, папа меня ждал. Он решил, что я пьяная, и попросил дыхнуть. Я кашлянула ему в лицо, как последняя дрянь, и завалилась спать. – Она отпила виски, а я уже знал, что последует дальше. – Через три дня мне показалось, что все мое тело вспухло. Поднялась температура, саднило горло, и очень болела голова. Отец чувствовал то же самое. С мамой и сестрой все было в порядке, и папа заставил их поехать к маминой сестре, чтобы не заразиться.

– Не очень хорошая идея, – осторожно заметил я. – Они могли быть уже заражены, только симптомы пока не проявлялись. Именно поэтому синдром клетки распространился так широко.

– Да, – согласилась Ванн. – Но в то время еще никто не знал, как это происходит. Они уехали, а мы с папой смотрели телевизор, пили кофе и ждали, когда нам станет лучше. Через пару дней мы оба решили, что худшее позади.

– А потом менингит, – вставил я.

– А потом менингит. Я думала, у меня голова взорвется. Отец позвонил девять-один-один и обо всем рассказал. Они пришли к нам в защитных костюмах, схватили нас и отправили в больницу Уолтера Рида, куда отправляли всех со второй стадией вируса. Я пролежала там две недели и чуть не умерла вначале. Мне ввели какую-то экспериментальную сыворотку, я билась в судорогах и стискивала зубы с такой силой, что сломала челюсть.

– Господи боже мой. А что случилось с вашим отцом?

– Он не поправился. Менингит выжег его мозг. Отец впал в кому через пару дней после того, как нас привезли, и умер спустя месяц. Я была рядом с ним в тот момент, когда его отключили от системы.

– Мои соболезнования.

– Спасибо, – сказала Ванн и отхлебнула еще. – Но самое поганое в том, что мой отец был одним из тех людей, кто очень активно выступал за передачу своих органов для трансплантации после смерти. Но когда он умер, нам не позволили пожертвовать ни один из его органов. Не хотели, чтобы кто-нибудь получил его почки, а с ними и синдром Хаден в придачу. Мы спросили в больнице, может, им нужно его тело для исследований, но нам ответили, что тел у них уже хоть отбавляй. Поэтому мы в конце концов его кремировали. Папе бы это очень не понравилось.

– А что с мамой и сестрой? – спросил я. – Они заболели?

– У Гвен продержалась небольшая температура три дня, и все. Мама вообще не заразилась.

– Это хорошо.

– Ну да. А потом я три года проходила курс терапии, потому что винила себя в смерти отца и занималась саморазрушением.

– Вы не виноваты в его смерти… – начал было я, но Ванн сразу остановила меня, подняв руку:

– Поверьте мне, Шейн, все, что вы скажете на эту тему, я слышала уже тысячи раз. Вы только меня разозлите.

– Хорошо, не буду, – сказал я. – Простите.

– Все нормально. Просто дайте мне дорассказать. – Еще глоток. – В общем, так или иначе, в какой-то момент обнаружилось, что те немногие, кто выжил на второй стадии заболевания и не получил синдром клетки, могут интегрироваться – то есть использовать свой мозг для переноса чужого сознания. В больнице Уолтера Рида сохранились мои данные, поэтому меня нашли и попросили приехать на обследование. Я приехала. И там узнала, что, по словам одного из лаборантов, у меня «охрененно крутой» мозг.

– Неплохо, – сказал я.

– Да, – согласилась Ванн. – Меня попросили стать интегратором. В то время я типа училась на биолога в Американском университете, но на самом деле в основном торчала на наркоте и трахалась напропалую. Ну, я и подумала: почему нет? Во-первых, если я стану интегратором, НИЗ оплатит мне оставшиеся годы обучения и возместит половину из моих уже взятых студенческих займов. Во-вторых, после учебы я гарантированно получу работу, что в наше время становится все труднее даже для выпускников колледжа, причем работу постоянную. И в-третьих, я подумала, что отец гордился бы мной, и поскольку я убила его, то должна сделать это ради него.

Ванн вопросительно взглянула на меня, словно ожидала, что я снова заговорю о ее невиновности. Я промолчал.

– В общем, пока я доучивалась в университете, мне в голову имплантировали нейронную сеть. Первые несколько дней после этого меня мучили панические атаки и ужасные головные боли. Такие же, как тогда, с менингитом. – Она сделала круговое движение рукой возле головы. – Это чертовы провода становились на место.

– Знаю, – сказал я. – Помню, как это было. Если тебе ставят сеть в раннем детстве, потом испытываешь очень веселые ощущения, когда она шевелится в мозгу, пока ты растешь.

– Похоже на страшный сон. Когда мне вставляли сеть, то сказали, что в мозгу нет нервных окончаний, а я им сказала, что они обкурились, потому что мозг – это один большой нерв.

– Верно подмечено.

– Но потом головные боли прошли и все наладилось. Каждые две недели я ездила в больницу Уолтера Рида, они там проводили разные тесты и постоянно твердили мне, какая у меня уникальная структура мозга и как она идеально приспособлена для вмещения чужого разума, что, безусловно, должно радовать меня, если я собираюсь выбрать такую работу. После окончания университета я начала проходить программу подготовки интеграторов, которая включала в себя новые тесты, а также изучение самого механизма интегрирования в мозге человека. Они считали, чем больше ты об этом знаешь, тем лучший из тебя получится интегратор. Ты будешь воспринимать все это не как нечто таинственное и загадочное, а как обычный процесс.

– И они были правы?

– Конечно, – сказала Ванн. – Отчасти. Ведь так во всем, согласны? Сначала есть только теория, и лишь потом появляется реальный опыт. С теорией у меня никаких проблем не было. Я понимала все про мапирование мыслей и протоколы передачи, знала, как устранить перекрестные помехи между мозгом клиента и мозгом интегратора, а также почему изучение техник медитации поможет нам стать более хорошими приемниками для сознания клиентов. И много чего еще. Все это содержало очевидную логику, а я была девушка неглупая, к тому же с «охрененно крутым» мозгом. – Еще глоток. – Но потом состоялся мой первый настоящий сеанс интегрирования, и я в буквальном смысле слова обделалась.

– Что? – не выдержал я.

Она кивнула:

– На первых сеансах тебя интегрируют с хаденом, который специально для этого взят в штат. У нас таким человеком была доктор Харпер. Ее работа заключалась в том, чтобы интегрироваться с новичками и проходить с ними весь процесс. Делая что-нибудь, она подробно объясняла каждый свой шаг, для того чтобы все проходило плавно и не возникло никаких неожиданностей. Самые простые действия – поднять руку, или обойти вокруг стола, или взять стакан и выпить воды. Когда я встретилась с ней, мы пожали друг другу руки, она вкратце рассказала мне о том, что меня ожидает, а потом заметила, что если я нервничаю, то это совершенно нормальная реакция. А я про себя думаю: да не нервничаю я совсем, давай уже начинать. Потом мы обе садимся, я открываю канал связи и чувствую ее запрос на загрузку, даю разрешение, и – срань господня! – у меня в голове другой человек. Я чувствую ее! И не просто чувствую, а чувствую, что она думает и чего хочет. Это не телепатия – ты не можешь читать мысли, а вот желания можешь. Типа я могу точно сказать, что она хочет поскорее закончить занятие, потому что проголодалась. Я не знаю, что именно она хочет съесть, просто знаю, что она голодна. Я не могу прочитать ее мысли, но чувствую каждую из них. И от всего этого я словно задыхаюсь. Или тону.

– Вы сказали им об этом?

– Нет, ведь я знала, что веду себя неразумно. Знала, что все мои чувства вызваны всего лишь гиперреакцией. Поэтому попыталась применить все те расслабляющие и медитативные техники, которым нас учили. Казалось, они подействовали. Я начала успокаиваться. А пока успокаивалась, вдруг осознала, что все мои страсти длились секунд десять. Ладно, думаю, можно и потерпеть. А потом Харпер попыталась двинуть моей правой рукой, и на меня накатило так, что отказал сфинктер.

– Потому что ваша рука двигалась помимо вашей воли, – сказал я.

– Точно! – сказала Ванн и отхлебнула. – В тот первый день я поняла одно: мое тело – только мое, и ничье больше. Я не хочу никого другого в нем. Не хочу, чтобы им кто-то управлял или пытался управлять. Это мое собственное маленькое пространство в этом мире, единственное мое прибежище. И одна мысль о том, что кто-то другой проникнет в него и будет с ним что-то делать, приводит меня в дрожь.

– Что было потом?

– Она немедленно прервала связь, подошла ко мне, успокоила, попросила не смущаться и не переживать, мол, такое случается практически с каждым на первом сеансе. А я сидела на собственном дерьме и боролась с желанием оторвать ее маленькую механическую голову. Только без обид.

– Я не обиделся.

– Она предложила мне сделать перерыв, чтобы я могла помыться и перекусить, после чего нам нужно попробовать еще раз. Ну, я пошла и помылась, но есть ничего не стала, а вместо этого позаимствовала больничный халат, отправилась в ближайший бар и заказала пять стопок текилы в ряд. А потом заглотнула их одну за другой примерно за полторы минуты, вернулась на второй сеанс и провела его просто блестяще.

– И они не заметили, что вы пьяны в стельку?

– Я же говорила вам о том, что три года занималась саморазрушением. Излишества вредили печени, зато развили способность действовать в пьяном виде.

– То есть, чтобы интегрироваться, вам нужно было напиться?

– Выпить, а не напиться. По крайней мере, поначалу, – поправила меня Ванн. – Мне надо было принять ровно столько, чтобы не паниковать, ощутив кого-то в своей голове. Я обнаружила, что если выдержу первые пять минут, то сумею продержаться до конца сеанса. Удовольствия мало, но, по крайней мере, терпимо. А когда сеанс заканчивался, я принимала еще пару стаканчиков, чтобы расслабиться.

– Но вы не хотели бросать работу, – заметил я.

– Нет. Выбор простой: либо ты проводишь минимум времени в качестве профессионального интегратора, либо возвращаешь все, что было потрачено на твою учебу и подготовку. У меня таких денег не было. К тому же я искренне хотела быть интегратором. Просто не могла им быть в трезвом состоянии.

– Понятно, – сообщил я.

– Первое время это вообще не казалось проблемой, – сказала она. – Я научилась с точностью отмерять, сколько именно мне нужно выпить, чтобы пройти сеанс. Я никогда не напивалась вдрызг, и клиенты ничего не замечали. Я получала хорошие отзывы, была востребована, и никто даже не догадывался, что́ за всем этим стоит.

– Но это продолжалось недолго.

– Да, – согласилась Ванн, сделав еще глоток. – Панический страх так и не прошел. Со временем ничего не менялось. Становилось только хуже, и в конце концов я была вынуждена повысить свою «терапевтическую дозу», как я это называла.

– Они заметили, – сказал я.

– Нет, не заметили. Я научилась очень хорошо играть свою роль. Все, что касалось физической стороны работы интегратора, я делала на автопилоте. Но чего я не могла, так это вовремя ударить по тормозам. Иногда клиент хочет делать то, что не оговорено в контракте. Когда это происходит, нужно остановить его. Если он продолжает настаивать, надо прервать сеанс и доложить о случившемся. Если все очень серьезно или если клиент уже имел проблемы с интеграторами, он попадет в черный список и больше не сможет ни с кем интегрироваться. Но такое бывает нечасто, потому что интеграторов настолько мало, что большинство хаденов не хотят потерять хотя бы одного. – Она допила виски.

– И это произошло.

– Да.

– Что именно случилось?

– Девчонка-подросток решила узнать, каково это – умирать. Заметьте, кончать с собой она вовсе не хотела. Она хотела жить. Но ведь жутко интересно, как люди умирают, правда? Что они чувствуют в последнюю секунду, когда понимают, что спасения нет. Она поняла, что, в отличие от большинства людей, может позволить себе реализовать свои фантазии. Нужно только подтолкнуть интегратора в последний момент. И вот оно, желанное мгновение перед смертью, а поскольку каждый знает, что интеграторы не дают своим клиентам делать глупости, все будет выглядеть так, будто интегратор сам сделал это, а его клиент – всего лишь невинная жертва. Нужно только найти интегратора, которого можно будет отвлечь на короткое время.

– Как она узнала?

– Что я подхожу для ее плана? Она не узнала. У нее не было долгосрочного контракта, поэтому она обратилась в интеграторский банк Национальных институтов здравоохранения, где нас выбирали случайным образом, и получила то, что выпало. Просто так сложилось, что это оказалась я. – Ванн немного помолчала, прежде чем продолжить: – Ну вот, а потом это случилось. Она ведь все продумала, Шейн. Знала до мелочей, что будет делать и как, и так хорошо играла свою дрянную пьеску, что, когда мы интегрировались, я даже не заподозрила неладное. Только почувствовала, что она сильно волнуется. Ну так почти все клиенты волнуются, когда они со мной. Для этого и нанимают интегратора – чтобы сделать что-нибудь волнительное в настоящем человеческом теле.

– И как она хотела убить вас? – спросил я.

– При заказе интегратора она сказала, что он нужен ей для похода в зоопарк. Якобы родителям удалось достать для нее специальное приглашение, чтобы она могла поиграть с маленьким тигренком. Это был их подарок к ее дню рождения. Но сначала она захотела погулять по Национальной аллее и посмотреть на памятники. И вот мы интегрировались, прошлись по аллее и спустились на станцию метро «Смитсониан», чтобы ехать в зоопарк. Мы стояли у края платформы и смотрели, как подъезжает поезд. А в самый последний момент она прыгнула. Я почувствовала, как она напряглась, почувствовала, что она задумала, но не успела среагировать. Перед сеансом я догонялась четырьмя порциями текилы. К тому времени, когда я наконец опомнилась, мои ноги уже оторвались от пола и я уверенно двигалась под колеса. Уже ничего нельзя было сделать. Я должна была умереть, потому что меня убила клиентка. А потом меня вдруг резко дернули назад, и я грохнулась на платформу. В ту же секунду мимо пролетел поезд. Я подняла голову и увидела рядом с собой какого-то бомжа. Позже он рассказал мне, что обратил на меня внимание еще раньше, когда я ходила взад-вперед по платформе и заглядывала вниз, на рельсы. Мое поведение напомнило ему его собственное, когда он сам хотел прыгнуть под поезд. Он понял это, Шейн. А я – нет.

– А что стало с девушкой? – спросил я.

– Да отключила я ее, к хренам собачьим, вот что, – ответила Ванн. – А потом обвинила в попытке убийства. Она, понятное дело, заявила, что я сама хотела прыгнуть, но мы получили ордер на обыск ее личных вещей и обнаружили блокнотик, где она подробно описала свой план. Ей предъявили обвинение, потом мы заключили сделку, и ее выпустили под надзор, назначили терапию и пожизненно внесли в черный список для интегрирования.

– Благодаря вам она легко отделалась, – заметил я.

– Возможно. Но я просто не хотела ни видеть ее, ни слышать, ни знать о ней. Я вообще не хотела иметь ничего общего с интеграторством. Я чуть не погибла из-за того, что кому-то вздумалось использовать меня, чтобы посмотреть на смерть. Все мои подспудные страхи, которые пытались предостеречь меня от этого занятия, стали явью. Поэтому я уволилась.

– НИЗ пытались получить с вас деньги за учебу и подготовку?

– Нет, они же сами дали мне эту клиентку. Только они не знали, что я едва не погибла потому, что у меня реакция притупилась от пьянства, – а я на эту тему не распространялась. Вдруг все сразу поняли, что существует большая проблема, ведь процесс отбора не отсеивал банальных психопатов. Это действительно было так. Я пообещала, что не стану возбуждать иск, меня отпустили с миром, а процесс отбора изменили, чтобы защитить интеграторов от опасных хаденов, так что я даже принесла пользу. А потом меня нашли фэбээровцы и сказали, что хотят создать особый отдел, специализирующийся на хаденах, и я им идеально подхожу. Ну, я и согласилась. Мне ведь нужна была работа.

– И вот мы здесь, – заключил я.

– Да, и вот мы здесь, – сказала она. – Теперь вы знаете, почему я ушла из интеграторов. И почему я пью, курю и трахаюсь напропалую – потому что долгие годы проработала в состоянии подавленной алкоголем паники, а потом кто-то пытался меня убить моим же собственным телом. Пью я теперь не так много, как раньше. Зато курю больше. Трахаюсь примерно столько же. Думаю, я все это заслужила.

– Не стану спорить.

– Спасибо. А теперь вернемся к нашему гребаному делу. Все, что когда-то заставляло мой мозг вопить, снова ожило. Когда я чуть не умерла, это произошло по моей вине. Я потеряла бдительность, и кто-то воспользовался этим, чтобы сделать то, чего я не хотела. Если бы я тогда упала под поезд, то в конечном счете это произошло бы по моему выбору. Ведь это я приняла решение пить и оставаться интегратором. Но здесь… Кто-то отнимает у интеграторов это право выбора. Их запирают в их собственных телах, заставляют делать то, чего они по своей воле никогда бы не сделали. А потом выбрасывают, как мусор. – Она протянула ко мне руку. – Бренда Риз – она ведь не покончила с собой.

– Нет, – подтвердил я. – Я видел ее лицо, когда отсоединился клиент. Она попыталась убежать от взрыва. До этого она собой не владела.

– Она была заперта в своем теле, – сказала Ванн. – Заперта до тех пор, когда уже не могла отменить то, что ей уготовили. Мы должны выяснить, как это случилось. И почему. Нельзя допустить, чтобы это повторилось.

– Мы знаем, кто за этим стоит, – напомнил я.

– Нет, мы только думаем, что знаем. Это разные вещи.

– Мы обязательно выясним.

– Хотела бы я разделять ваш оптимизм, – сказала Ванн и протянула мне стакан. – Но не совсем уверена, что приняла для этого достаточно.

– А мне кажется, вполне достаточно.

– Нет пока. Надо еще чуть-чуть. Думаю, одного глоточка хватит.

Я взял стаканчик и пошел к лестнице, по пути остановившись возле комнаты Тони. Его тело лежало в «колыбели» и, похоже, спало. Трила рядом не было. Я подумал о том, вспомнил ли кто-нибудь, что Тони надо покормить, но потом увидел, что его питательные трубки наполнены до максимума. Наверняка Тайла позаботилась, решил я. Все-таки хорошо иметь друзей.

На кухне я плеснул в стаканчик бурбона и вернулся наверх. Ванн уже спала и легонько похрапывала во сне.

Глава 21

В половине десятого я проснулся и сразу же пришел в ужас, оттого что проспал на работу. Но потом вспомнил, что после двух вчерашних покушений на мою жизнь мне посоветовали взять выходной, если только я не хочу пойти на прием к психологу. Я предпочел выходной.

В надежде, что мой мозг снова погрузится в сон, я лениво пролистал список входящих писем. Но не повезло. Что ж, значит, надо было вставать.

Я подключился к своему трилу и огляделся. Ванн на кушетке не было. Я решил, что она вернулась домой, но потом услышал внизу ее голос.

Она сидела в гостиной и вместе с близнецами и Тайлой смотрела на монитор. На экране был какой-то кипеж. И происходило это на Национальной аллее.

– Что там случилось? – спросил я, глядя на монитор.

– Вы встали, – сжимая в ладонях чашку с кофе, лаконично сообщила Ванн.

Я махнул рукой на экран:

– Наверное, стоило поспать еще.

– Дальше стало бы только хуже, – добавила она.

– Кто-то бросил бутылку с зажигательной смесью в группу «туристов»-хаденов, – пояснила Тайла.

– Лихо, – сказал я.

Тайла кивнула.

– Хадены собирались пойти к мемориалу Линкольна, а потом подъехали какие-то засранцы и швырнули в них «коктейль Молотова», – сказала она.

– Что не так эффективно для трилов, как для человеческих тел, – заметил я.

– Засранцы это тоже поняли, когда трилы бросились на них. – Ванн кивнула на монитор. – Смотрите, снова показывают.

Видео явно снимал на телефон какой-то «турист». На переднем плане маленький мальчик о чем-то канючил своим родителям. На заднем фоне к плотно сбившейся группе хаденов свернула машина. Из люка в крыше высунулся юнец, зажег бутылку с «коктейлем Молотова» и бросил в них.

Теперь «турист» снимал только огонь. Несколько хаденов вспыхнули, начали сбивать пламя и кататься по земле. Остальные рванули к машине. Кто бы ни сидел за рулем, а тачка явно была на ручном управлении, запаниковал, сдал назад – причем его дружок по-прежнему торчал из люка – и въехал в стоящую сзади машину. Подбежали хадены, вытащили парня из люка, а потом выдернули и водителя.

После этого началась настоящая расправа. Подоспел один из пострадавших хаденов и стал пинать еще горящими ногами парня, бросившего бутылку.

– Все это было бы весело, если бы полиция не взяла в оцепление всю Национальную аллею и Капитолийский холм, – заметила Ванн.

– И все-таки согласитесь, эти придурки получили по заслугам, – сказал я.

– Ладно, пусть так, – ответила Ванн. – Но теперь эта история для всех как заноза в заднице.

– Нам нужно туда ехать?

– Нет, – сказала она. – Вообще-то, мне только что позвонили и сообщили, что до понедельника мы с вами в отпуске по состоянию здоровья. На это время все наши дела передаются Дженкинсу и Зе.

– Кто такие Дженкинс и Зе?

– Вы их пока не знаете, – сказала Ванн. – Это два богом проклятых идиота. Но есть и хорошие новости. С этим, – она снова показала на экран, – и другими мелкими делами, которые нас доставали на этой неделе, теперь будут разбираться они. А мы сможем сосредоточиться на настоящей работе.

– То есть мы все-таки не уходим в отпуск, – резюмировал я.

– Вы можете уйти, – сказала Ванн. – Но лично меня попытка покушения реально взбесила. Я хочу найти людей, которые это организовали, и размазать их по стенке. Кстати, Шейн, пока вы спали, случилось еще кое-что.

– Что на этот раз?

Ванн повернулась к Тайле и близнецам.

– Можно мне? – спросила она и дотронулась до монитора, чтобы пролистать страницы.

Перебрав с десяток, она остановилась на одной публикации и вывела ее на весь экран. Перед нами повисла эмблема «Акселеранта».

– Этот мерзавец Хаббард покупает у правительства «Агору», – сказала Ванн. – Сервера, здание и все остальное. Он отнимает у хаденов личное пространство.

Я уже хотел ответить, когда в поле зрения всплыла иконка вызова. Звонил Тони.

– Ты где? – спросил я, соединившись.

– В управлении ФБР. А ты?

– Дома. В отпуске по здоровью.

– Отлично. Тогда мчусь к тебе.

– В чем дело? – спросил я.

– Я бы предпочел поговорить об этом где-нибудь в укромном месте.

– Насколько укромном?

– Насколько получится.

– И все-таки что случилось?

– Ты был прав, – сказал Тони. – Когда говорил, что я ошибаюсь. Но все еще хуже. Ты даже не представляешь насколько.



– Наденьте очки, – сказал я Ванн.

Она надела специальные очки и кивнула:

– Подключайте.

Я пропинговал ее и пригласил в свое лиминальное пространство, потом вошел сам.

На моей платформе стоял какой-то трил. Это была Ванн.

Она протянула вперед руки, изучая свое изображение.

– Значит, вот на что это похоже, – сказала она и посмотрела на меня. – А вы, стало быть, так выглядите.

– Удивлены? – спросил я.

– На самом деле я раньше как-то не задумывалась над тем, что у вас есть лицо… То есть я не это хотела сказать… – смутилась она.

Я улыбнулся и подумал о том, что Ванн впервые видит мою улыбку.

Она огляделась вокруг:

– Да это же пещера Бэтмена, мать его.

Я рассмеялся.

– Что смешного?

– Просто вы напомнили мне кое-кого из прошлого, – сказал я. – Подождите, мне надо впустить Тони. – Я отправил ему доступ.

Он вошел, осмотрелся и наконец выдал:

– Просторно.

– Спасибо, – сказал я.

– Смахивает на пещеру Бэт…

– Расскажи нам плохие новости, – перебил я.

– Ладно.

Над нашими головами появилось изображение нейронной сети.

– Это сеть Бренды Риз, – сказал Тони. – Модель производства «Лактурн», а если конкретнее, то «Овидий 6.4». Стала довольно распространенной восемь лет назад и работает – ну, то есть работала – на самом современном программном обеспечении, существующем для этой модели. Мне несколько раз доводилось писать для нее патчи, поэтому я неплохо знаком с ее конструкцией и возможностями. – Он повернулся к Ванн. – Вы спрашивали, можно ли запереть интегратора с коммерчески доступной сетью.

– А вы сказали, что нет, – напомнила Ванн.

– Я сказал, что это маловероятно. Потому что код, который позволял это делать с мозгом Сани, писали специально под сеть, также, в свою очередь, специально сделанную для того, чтобы запирать интеграторов, передавая все управление клиенту. То есть целевой софт для целевой сети.

– Но ты ошибся, – заметил я.

– Да, ошибся, – подтвердил Тони.

– Почему?

– Потому что сделал неправильный вывод о сети в голове Джонни Сани. Я сказал тебе, что это не опытный образец, а конечный продукт. Так и есть. Но, кроме того, это и показательный экземпляр, который демонстрирует, что если ты действительно хорошо знаешь и железо, и софт, то сможешь дать клиенту полный контроль над телом интегратора. Просто никто еще не пробовал этого делать – по крайней мере, насколько нам известно. Может, только какие-нибудь говнюки из АНБ[20].

– Не отвлекайтесь, – попросила Ванн.

– Простите, – сказал Тони. – Сани показал, что такое возможно. Теперь осталось только воплотить этот показательный экземпляр в уже существующих обычных сетях. А для этого надо отвечать двум условиям. Первое – досконально, до мельчайших подробностей, знать сети, которые используешь. По-настоящему хорошо знать матчасть. И второе – быть гребаным гением программирования.

– Хаббард, – заключил я.

Тони задумчиво почесал нос:

– «Лактурн» – второй из крупнейших производителей сетей после «Санта-Аны», а Хаббард прославился именно своим участием в проектировании. На программистских форумах полно душераздирающих историй о том, как он рвал в клочья первые проекты своих инженеров за безвкусицу.

– А какой он программист? – спросила Ванн.

– Это его первая профессия, через нее он и попал в отрасль. «Хаббард текнолоджиз» была создана для обслуживания устаревших компьютерных систем, по-прежнему используемых корпорациями, а когда потом он заболел вирусом Хаден, то сосредоточился на создании софта для трилов, а также для сетей, оставшихся беспризорными после того, как сделавшие их компании ушли с рынка. Когда-то лично он сделал большой вклад в программирование. В сетях используется система программирования, основанная на известной иерархии Хомского. Изобрел эту систему не Хаббард, но именно он написал почти всю версию 2.0, к тому же он член совета Ассоциации хаденов, которая утверждает новые версии кода.

– Ассоциации хаденов, говоришь, – пробормотал я.

– Что не так? – спросил Тони.

– Погоди-ка. – Я быстренько прошерстил свою электронную почту, нашел письмо и показал его Ванн и Тони. – Из Лос-Анджелеса наконец ответили о ниндзя-триле.

– О чем о чем? – удивился Тони.

– Потом объясню, – сказал я. – Главное, что этот трил не был серийной моделью, это была недорогая лицензионная версия, которую Ассоциация хаденов предлагает потенциальным производителям из развивающихся стран для использования на их территории. Такие трилы не купишь ни в Северной Америке, ни в Европе, ни в развитой Азии.

– Получается, на вас напал импортный трил, – заключила Ванн.

– Его могли сделать и здесь в единичном экземпляре, – возразил я. – Для этого нужен лишь промышленный 3D-принтер и робот-сборщик.

– И у кого есть такой набор? – спросила Ванн.

– Да почти у любого проектного бюро или изготовителя, которые занимаются полномасштабным моделированием. Ребята из Лос-Анджелеса обещали поискать получше, но это займет время. Сейчас для меня главное то, что Хаббард имеет отношение и к языку кода для сетей, и к конструкции напавшего на меня трила.

– Что может оказаться чистым совпадением, – заметила Ванн.

Я уже открыл рот, чтобы ответить, но тут вмешался Тони:

– Запомни свою мысль. А я скажу, почему Хаббард – это тот, кого вы ищете. Только сначала мне надо объяснить вам пару вещей.

– Хорошо, объясняйте, – разрешила Ванн.

Тони повернулся ко мне:

– Помнишь, я говорил тебе, что в самом начале сети очень часто взламывали?

Я кивнул.

– Теперь это сделать не так просто, – продолжал он. – Для начала архитектуру сетей усложнили, чтобы к ней было труднее написать программу, а также случайно ее хакнуть. Но это очень слабая мера защиты. Обычно честолюбивые хакеры еще и высококлассные программисты. Поэтому разработчики пошли дальше, и теперь все апдейты и патчи должны поступать только от проверенных поставщиков, которых идентифицируют по хешу в заголовке патча. При загрузке патча сразу начинается проверка хеша, и если источник подтверждается, то программа грузится и устанавливается. Если нет – она автоматически стирается и создается отчет.

– И это невозможно обойти, – сказала Ванн.

– Не то чтобы совсем невозможно, – ответил Тони. – Но трудно. Для этого нужно украсть хеши, причем так, чтобы они оставались рабочими. Когда я тестировал эти системы на безопасность, большую часть времени я пытался получить проверочный код. Тут во многом помогает знание психологии. Можно заставить людей думать, что я их босс и мне нужен их хеш, или найти способ заглянуть им через плечо, когда они пишут код, или еще какая-нибудь хрень в таком духе.

– И как ты этого добивался? – спросил я.

– Разными способами. Один из моих самых любимых – когда я привязал к игрушечному квадрокоптеру с дистанционным управлением корзинку, насыпал в нее конфет и запустил в программистское крыло здания «Санта-Аны». Коптер летал от стола к столу, программисты получали конфеты, а я – фото с их работающих мониторов. В тот день я добыл восемь хешей.

– Очень мило, – похвалил я.

– Все любят конфеты, – философски заметил Тони.

– Значит, кто угодно может украсть хеш и попасть в чью-нибудь сеть, – сказала Ванн, чтобы вернуть разговор в деловое русло.

– Верно, – подтвердил Тони. – Но даже с хешем проблема для хакера все равно остается, ведь ему надо зайти через парадную дверь. Все только и ждут украденных или подделанных хешей и злонамеренных кодов. Потому каждый патч сначала распаковывается и запускается в «песочнице» – это такая безопасная виртуальная машина. Если код содержит угрозу, она там проявится и будет устранена. Есть и другие меры безопасности. В общем, я все это к тому, что очень трудно протащить в сеть подозрительный код обычным путем. Даже для гениального хакера это долгий путь, причем в никуда. – Он повернулся к Ванн. – Поэтому я и говорил вам, что это маловероятно.

– А потом Риз попыталась меня убить, – напомнила Ванн.

– На самом деле в том, что я ошибся, меня убедило не это, – признался Тони. – Меня осенило, когда Крис сказал, что Риз попыталась бежать от взрыва, после того как умышленно выдернула чеку. Если предположить, что контроль все-таки осуществлялся через парадную дверь, должна была остаться запись – о том, что патчи установлены, несмотря на запрет, что «песочница» запустилась для их проверки и сам результат проверки, подтверждающий их подлинность, а также хеши программиста и компании, которая их отправила. Ничего подобного там не было.

– Значит, зашли с черного хода, – заключил я.

– Так и есть, – сказал Тони. – Догадайся как.

Первой догадалась Ванн:

– Мерзавец сделал это во время интегрирования.

– В точку! – подтвердил Тони. – Когда клиент соединяется с интегратором, следует процедура опознавания, а затем открывается двухсторонний информационный поток. По идее, этот процесс должен быть полностью отделен от внутренней работы сети, и так и есть, но… программа неидеальна. Если знаешь, где искать, можно найти точки доступа к сетевому софту. И тогда получается вот что. – Он увеличил изображение сети, сосредоточившись на узле, который включал ресивер для клиентского информационного потока. – Это интерполятор, – показал он. – Если информационный поток прерывается на миллисекунду или даже меньше, интерполятор подбирает данные по обе стороны разрыва и заполняет его усредненными значениями. Но для этого ему нужно иметь доступ к обработке данных из сети. Получается брешь в брандмауэре. Именно это Хаббард и использовал. – Фотография сети преобразовалась в схему. – Думаю, он сделал вот что. Сначала подтвердил обмен данными с интегратором. После чего намеренно начал создавать в информационном потоке пропуски именно такой продолжительности, чтобы сработал интерполятор. А потом использовал доступ интерполятора к процессору, чтобы сгрузить туда исполняемый файл. Делается это столько раз, сколько нужно, чтобы файл скачался целиком. Потом он распаковывается и переписывает софт. Поскольку файл поступает напрямую в процессор, не нужно никакой «песочницы». Стадия проверки тоже пропускается, значит хеш также не нужен. Это очень маленький файл, поэтому сети интегратора не нужно отключать сеанс, чтобы его запустить. Интегратор никогда даже не узнает, что его подправили.

– Так какого же черта этот дефект до сих не исправили? – спросила Ванн, как мне показалось, не на шутку встревожившись.

– Ну подумайте сами, – сказал Тони. – Это действительно серьезная программная ошибка, но дорожка, которая к ней ведет, очень и очень узкая. Для начала о ней надо просто знать. Потом надо получить техническую возможность ею воспользоваться. Плюс иметь для этого технические средства, ведь далеко не каждый среднестатистический хаден способен в своей голове внедрить в информационный поток умышленные пропуски. Это требует какого-то специфичного оборудования между клиентом и интегратором, а, насколько я знаю, его не существует. Значит, его надо создать. Никто не устранил этот косяк, потому что до сих пор никто вообще не считал это косяком. Так – безобидной странностью. Попросту говоря, нужен был Лукас Хаббард, чтобы им воспользоваться.

– Но Бренда Риз никогда не интегрировалась с Хаббардом, – возразил я. – Она работала с Сэмом Шварцем.

– Хаббард создал алгоритм и средства, – сказал Тони. – Когда они есть, их может применить кто угодно.