Предположим, что монах переписывает некую книгу с третьей по счету копии. На каком-то этапе, еще до того как книга попала к нему в руки, в текст вкралась ошибка, мешающая понять смысл написанного. Писец вынужденно додумывает нечто приближенное по смыслу – и ставит новое слово взамен непонятного, а в результате получается фраза, которая может совершенно не совпадать с той, что была в оригинале. Писцу простительно, ведь он в глаза не видел этого оригинала.

Нечто похожее наблюдается и в случае с «Повестью временных лет». Во всех своих редакциях, описывая расселение народов от Иафета, она сообщает, что варяги и русь – это скандинавы. Правда, не поясняет, к сожалению, что имеется в виду под варягами, а что – под русью. Поэтому мы до сих пор пребываем в неведении, кто же такая эта русь.

А в остальном в русском летописании все было достаточно стабильно до начала XV века, пока не появилась Новгородская четвертая летопись. Создавалась она, видимо, в 1409–1410 годах. В ней впервые появляется имя Гостомысл. Это якобы новгородский посадник, который жил во времена Рюрика и от которого получили свою власть все остальные новгородские посадники, вплоть до XV века. Все бы ничего, но возникает вопрос: как он туда попал, этот посадник, если Новгорода при Рюрике еще не было? Ясное дело, летописец археологии обучен не был и про археологические слои понятия не имел. Более того: он даже помыслить не мог о том, что когда-то славного града Новгорода просто не существовало! Потому что Новгород был всегда. Поэтому, видимо, его и придумали.

Правда, Б.А. Рыбаков считал, что эта версия как раз представляет собой неискаженное народное предание. Или, возможно, это неискаженная, первоначальная русская летопись, которую переиначили авторы «Повести временных лет» в Новгородской первой летописи младшего извода. Может, действительно попался ученому такой посадник… Все эти допущения никак не отменяют того факта, что Новгорода в то время все-таки не было. То есть если Гостомысл и был посадником, то в каком-то другом месте. С Рюриковым городищем отождествить Новгород тоже весьма затруднительно, поскольку, по всей видимости, тогда его еще так не называли. Что такое Новгород? Это в первую очередь город, что следует из самого названия. А поселок, который теперь называется Рюриковым городищем, был очень маленьким.

Кто-нибудь может возразить: чисто логически Новгород – это не просто город, а именно новый; значит, где-то был старый? Может, где-нибудь и нашлось бы горемычному посаднику местечко. Однако вряд ли здесь имеет место противопоставление «новый – старый». Скорее всего, имеется в виду, что раньше города не было, а теперь он есть – и он, естественно, новый.

На летописный казус с Гостомыслом можно было бы не обращать внимания: в конце концов, надо же новгородцам откуда-то выводить преемственность своих посадников. Почему бы не таким образом? Но тут в русском летописании начались настоящие фокусы, потому что Гостомысл оказался весьма продуктивной фигурой и зажил собственной жизнью.

К концу XV – началу XVI века русское летописное дело претерпевает сильнейшие изменения, вызванные политическими событиями. Из собрания разрозненных княжеств, соединенных лествичным правом, то есть старым, варварским, дофеодальным правом наследования престола от старшего брата к младшему брату, а не к старшему сыну старшего брата, Русь превращается в единую централизованную державу. Эта держава, безусловно, пока еще находится в самом начале пути, зато аккурат в это время – при Иване III – мы избавляемся окончательно и навсегда от власти Орды (кто не помнит, это произошло в 1480 году). Сравните: через пять лет на другом конце Европы закончится война Алой и Белой розы в Англии. Иван III начинает называть себя господарем – то есть государем – всея Руси. Он еще не царь, но уже отлично понимает, что является хозяином всего государства.

Много позже, во время переписи 1897 года, Николай II напишет о себе напротив графы «профессия»: «Хозяин земли русской». Так вот, первым хозяином был Иван III, поздний Рюрикович. Вот тут-то и совершается настоящий переворот в сознании русского летописца. Он больше не считает Русь некой побочной ветвью мирового развития. Подобно тому, как несколько столетий назад Нестор и его коллеги удачно вплели славян в общую канву мировой и библейской истории, исходя из тогдашних представлений о мире, так и летописцы XV–XVI веков определили Русь в контекст уже не просто общемирового, а конкретно имперского развития, произведя русских царей непосредственно от римских кесарей. Кстати, римский вопрос, в отличие от норманнского, не волнует практически никого: римляне – люди уважаемые.

Итак, некий митрополит Киевский Спиридон, за свою излишнюю «резвость» прозванный в летописи «сатана», в начале XVI века пишет свое знаменитое «Послание о Мономаховом венце», в котором сообщает важнейшие сведения. В этом весьма пространном документе говорится, что у Октавиана Августа (известно, что он – приемный сын Гая Юлия Цезаря, хотя Спиридон, в силу недостаточной осведомленности, называл его братом Цезаря) было несколько братьев. Всю свою империю он раздал им в управление. А теперь самое интересное: утверждается, будто бы некий брат по имени Прусс получил, как несложно догадаться, Пруссию. А из Пруссии происходит народ русы.

Что из этого следует? – коренным образом меняется родная история! Наши правители больше не являются потомками какого-то непонятного, пропахшего селедкой варяга, откровенно говоря – бандита. Теперь они – потомки (по крайней мере родственники) самого Гая Юлия Цезаря. К тому времени, как на престоле воцарился Иван Грозный, ни у кого в этом уже не было никаких сомнений.

Еще бы! Такая родословная всем очень понравилась. К XVII веку появилась масса боярских генеалогических легенд, и все они выводили предков откуда-нибудь из Западной Европы. Например, легендарный предок Романовых Андрей Кобыла – тоже «из пруссов». Трое братьев: Рюрик, Синеус и Трувор – отныне больше не были выходцами из варягов. В Новгородской четвертой летописи прямо, чтобы рассеять любые сомнения, указано на их происхождение «из немец». Так Рюрик стал прямым потомком Прусса, а при таком раскладе было не стыдно продолжать называться Рюриковичами.

На этом удивительном фоне с нашим Гостомыслом начинают твориться форменные превращения. Он становится тем, кто призвал в свое время Рюрика. Впоследствии его объявляют соправителем Рюрика – например, правителем, который не оставил потомства и поэтому специально позвал Рюрика. В конце концов мифический Гостомысл достигает вершины своей мифической карьеры – он превращается напрямую в родственника Рюрика. Таким образом, получается, что никто никуда никого не приглашал, а была одна большая семья, и один из ее членов просто переехал из одного места в другое, потому что его позвал старший родственник.

Вся эта феерия происходит на страницах Воскресенской и Никоновской летописей в XVI веке. К XVII столетию ее размах приобретает поистине анекдотические черты, потому что никто не сомневается в том, что русы – это пруссы, Рюрик – родственник Гостомысла, а Гостомысл – реально существовавший персонаж. Максимально подробное изложение все эти потрясающие сюжеты получили в фундаментальном труде В.Н. Татищева под названием «История Российская». Татищев, будучи настоящим историком, а не просто хронистом-летописцем, подходил к вопросу вдумчиво. Он занимался именно историческим исследованием, то есть анализом источников, которые собирал всю жизнь. В ходе работы над «Историей» ему удалось найти множество ценных документов – в частности, Новгородскую первую летопись младшего извода.

Надо сказать, что Татищеву было весьма непросто совмещать свои занятия историей с военной службой, а также обширными работами по межеванию Российской империи и связанными с ними постоянными разъездами. Только после смерти Петра I он смог позволить себе полностью отдаться делу всей своей жизни.

Среди прочих источников Татищеву досталась так называемая Иоакимовская летопись, и досталась она ему своеобразно. Дело в том, что ученый вел переписку с монастырями, в которых находились главные книгохранилища, обращаясь к ним с одной просьбой: прислать источники для ознакомления. Из одного монастыря ему ответили, что, мол, имеется одна старая книжка, но прислать ее нет возможности, ибо настоятель монастыря запретил, ввиду ее особой ценности. Вместо подлинника Татищеву предложили прислать несколько переписанных тетрадок. Делать нечего: он получил тетрадки, переписал и вернул их обратно.

Отвлечемся и напомним, что если не брать в расчет сомнительное татищевское приобретение и поэтапно сравнивать все уже имевшиеся к тому времени летописи, то Гостомысл окончательно становится родственником Рюрика только к Никоновской летописи (вторая половина XVI века). Но незадачливый ученый поспешно объявил свою находку (эту самую Иоакимовскую летопись) самым древним русским летописным текстом – древнее «Повести временных лет», Новгородской первой летописи младшего извода и, видимо, даже древнее Начального свода (о котором, впрочем, он тогда не знал). И в этой самой древней русской летописи уже была изложена прямым текстом вся эта псевдоистория с Гостомыслом – Рюриковым родственником!

Впрочем, Татищев, будучи человеком честным, сделал соответствующую оговорку: мол, основательно сослаться на манускрипт не могу, потому что его не видел. Его современник, немец Г.З. Байер прямо указывал на то, что происхождение Рюриковичей и всех русских от пруссов – не более чем досужие и вредные домыслы, и пруссы имеют отношение к балтийским народам, а никак не к славянским языкам.

Однако сделанного не изменишь, написанного не исправишь. Так и стал Рюрик пруссом и родственником Гая Юлия Цезаря через посредство его якобы брата Октавиана Августа. Вот так и сложились основные версии о происхождении Руси, которые потом, выйдя за пределы летописей, нашли свое отражение в историографии и вылились в печально известный спор о варягах.

Глава 4. Спор о варягах

Давайте посмотрим, как данная история отразилась на страницах различных серьезных книг, что по этому поводу говорили и писали ученые, какие существовали мнения, как появился этот пресловутый норманнский вопрос и как он разрешился в результате. Хотя, забегая вперед, признаемся: окончательно он не разрешен до сих пор. Однако, по крайней мере, из спора норманистов и антинорманистов можно попытаться вывести некую объединенную гипотезу, а затем рассмотреть возможные кандидатуры на роль настоящего, исторического Рюрика.

Практически все версии на эту тему, которые и по сей день обсуждаются на страницах книг, журналов и в рамках телепередач, на интернет-форумах и даже на кухнях, сформулированы уже очень давно. Современные ученые и околоученые популисты только вносят в эти обсуждения некоторые оттенки.

Так, например, одним из первых исследователей данной проблемы был посол Священной Римской империи и разведчик Сигизмунд фон Герберштейн, который в XVI веке приехал в Московское государство для шпионажа. Он написал книгу «Записки о Московии», в которой, в частности, тщательно рассматривал вопрос о том, кто же такие на самом деле Рюриковичи. Исходя из имеющихся у него источников и сведений, Герберштейн сообщал, что славянские племена выплачивали дань хазарам и варягам, «однако ни про хазар – кто они такие и откуда, – ни про варягов никто мне ничего сообщить определенно не смог, помимо их имен. Впрочем, поскольку сами они называют Варяжским морем море Балтийское, а кроме него и то, которое отделяет от Швеции Пруссию, Ливонию и часть их собственных владений, то я думал было, что вследствие близости (к этому морю) князьями у них были шведы, датчане или пруссы».

Однако с Любеком и Голштинским герцогством граничила когда-то область вандалов со знаменитым городом Вагрия, так что, как полагают, Балтийское море и получило название от этой Вагрии; так как и до сегодняшнего дня это море, равно как и залив между Германией и Данией, а также между Швецией с одной стороны и Пруссией, Ливонией и приморскими владениями Московии – с другой, сохранили в русском языке название «Варяжское море», то есть «море варягов». Таким образом, он полагал, что варяги – это вандалы, которых он считал славянами. Как было принято в наивной этимологии XVI века (которая, кстати, не утратила своих позиций до сих пор), для того, чтобы установить происхождение названия или имени, нужно было всего лишь найти похожее название в прошлом. Схожесть звучаний признавалась достаточным аргументом. «Вагры» похожи на «варяги» – ну и достаточно, зачем дальше голову ломать?

XVII век, Мекленбург. Бернхард Латом и Иоганн Фридрих фон Хемниц – историки-любители, написавшие «Мекленбургские генеалогии», в которых пытались обосновать крайне любопытную идею. По их мнению, родственниками Рюрика были не только собственно Рюриковичи, но и Романовы, и все они вместе – славяне, которые происходят из мекленбургских земель. Надо сказать, что подобные изыскания были отчасти продиктованы политической конъюнктурой. В то время племянница Петра Первого Екатерина собралась замуж за местного герцога, и требовалось представить этот брак как династический, с глубокими историческими корнями. Для этого пришлось даже изобрести целую династию Неклотидов – по имени мифического князя Неклода, который якобы правил неким славянским племенем как раз на старых мекленбургских землях.

Первым же исследователем-норманистом был Петр Петрей де Ерлезунда, швед, секретарь и историограф короля Карла IX. В начале XVII века он написал, что варяги русских летописей – не кто иные, как шведы. Такое утверждение было основано на материалах, которые ему в 1611 году предоставило новгородское посольство: тогда предпринималась попытка пригласить на московский престол принца из шведского рода Ваза, ссылаясь на то, что когда-то у русских уже были Рюриковичи, происходившие от шведских князей. В наше время часто приходится слышать, что Петра Петрей де Ерлезунда обвиняют в безудержном норманизме, забывая при этом, что на самом деле он написал немножко не так, как теперь принято переиначивать. Дословно его утверждение выглядело следующим образом: «Я не знаю, но, как мне сказали, и, возможно, это так, варяги в самом деле – это шведы». Поэтому, стремясь к исторической справедливости, неплохо бы учитывать очень большую степень сослагательности, вложенную этим человеком в данную фразу.

В России же норманизм официально начался в 1725 году, когда в Отделение греко-римских ценностей при Академии наук прибыл Готлиб Зигфрид Байер, о котором мы уже упоминали. В 1738 году он написал на латыни работу «De Varagis», то есть «О варягах». Она является первым трудом, с которого в России начался научный норманизм.

Первым делом Байер подробно разобрал летописную историю о прусском происхождении Рюрика. Мы помним, что название «пруссы» образовано от имени Прусса, брата Цезаря Октавиана Августа. В свою очередь от «пруссов» произошли «русские» – путем убирания всего лишь одной буквы «п». Можно сказать, что она отпала за ненадобностью.

По этому поводу Байер писал, что «находятся русские писатели, которых я при себе имею, те, сказывая, что Рурик от варягов пришел, на том же месте прибавляют, что из Пруссии прибыл. Но сие все или во времена царя Ивана Васильевича, или после писали». Таким образом, он относился к этой версии исключительно как к басне, отмечая, что при Иване Васильевиче об этом еще можно было говорить, но на дворе-то уже просвещенный XVIII век. Он обосновывал это так: «Прусский народ с литвинами, куронами и леттами единого языка, а от словенских народов различного языка и рода». И действительно – всем, кто до сих пор пытается увязать Рюрика с пруссами, полезно помнить, что мы с пруссами говорим на совершенно разных языках.

О мифическом родстве Рюриковичей и Цезарей Байер писал еще более категорично: «Баснь есть, достойная ума тогдашних времен, в которой древних достопамятных вещей к своим догадкам употреблял и догадки за подлинный слух издавал». Варягов Байер считал собирательным названием всех скандинавов – и шведов, и готландцев, и норвежцев, и датчан. Он ввел в научный оборот сочинение императора Константина Порфирогенета «Об управлении империей», относящееся к X веку. В этом трактате, среди прочих географических подробностей, описаны Днепровские пороги, по которым проходили торговцы и воины с русских земель.

Совершенно четко указано, что славянские названия этих порогов одни, а русские (автор отмечает: «по-росски») – совершенно другие, и в них очень отчетливо прослеживаются скандинавские аналогии. Справедливости ради стоит отметить, что император Константин не знал ни славянского, ни скандинавских языков, а рассуждал об их сходстве и различии, руководствуясь наверняка искаженными данными, воспринятыми на слух. Однако Байер стал первым из ученых, обратившим внимание на эту деталь. Говоря об этом человеке, необходимо отдать ему должное в том, что он применял научный подход к изучаемой проблеме. Для своего времени он был блестящим ученым, хотя и не говорил по-русски. Недаром В.Н. Татищев включил работу Байера «О варягах» в свою «Историю», потому что тоже подходил к вопросу исключительно серьезно.

И вот, наконец, в 1740-е годы началось то, что продолжается по сей день, уже более двухсот лет, – спор о норманнах. В основном он связан с именами Герарда Фридриха Миллера, обрусевшего немца, и, естественно, М.В. Ломоносова.

В полную мощь развернул дискуссию Ломоносов. К 6 сентября 1749 года, ко дню тезоименитства государыни императрицы Елизаветы Петровны было решено подготовить специальную Ассамблею, на которой ученые должны были читать научные доклады, прославляя русскую науку и, само собой, императрицу.

Готовясь к торжественному мероприятию, Миллер (он был историком, этнографом и географом), тогда еще совсем молодой человек, написал диссертацию под названием «De origine gentis russicae» – в русском переводе «Происхождение народа и имени Российского». Всем было понятно, что этот доклад чрезвычайно важен и явно будет иметь политическое значение.

Поэтому дату Ассамблеи специально перенесли для того, чтобы шесть профессоров, в числе которых были Ломоносов, Фишер и Тредиаковский, успели составить свои рецензии. Интересно, что давать оценку данному труду пришлось ученым, занимавшимся в основном не историей, а другими науками: естествознанием, астрономией, химией, юриспруденцией, красноречием. Единственным историком был И. Фишер.

Уважаемые рецензенты с диссертацией ознакомились – и все, кроме Тредиаковского, в один голос заявили, что читать такое при императрице ни в коем случае нельзя, потому что доклад совершенно не выдержан с политической точки зрения. Ломоносов откровенно написал, что диссертация Миллера «весьма недостойна, а российским слушателям смешна и досадительна, и отнюдь не может быть так исправлена, чтобы она к публичному действию сгодилась».

Таким образом, случился скандал: из-за работы Миллера сорвалась Высочайшая ассамблея. Было экстренно созвано новое заседание уже академической конференции, на котором разбирали письменный отзыв Миллера на критику, предлагали ему выдвинуть контраргументы или сделать новый доклад. Вот тут-то и разгорелся спор Миллера с его главным оппонентом – Ломоносовым.

Результатом стал очень долгий скандал, с каждой новой репликой все меньше походивший на научную дискуссию. Ломоносов на этот раз высказался так: «Происхождение первых великих князей российских от безымянных скандинавов в противность Несторову свидетельству (то есть наш великий ученый читал свидетельство Нестора по-другому, чем его принято читать теперь. – Примеч. авт.), который их именно от варягов-руси производит, происхождение имени российского весьма недревнее, да и то от чухонцев, в противность же ясного Несторова свидетельства; презрение российских писателей, как преподобного Нестора, и предпочитание им своих неосновательных догадок и готических басней (так Ломоносов называл скандинавские саги. – Примеч. авт.); наконец частые над россиянами победы скандинавов с досадительными изображениями не токмо в такой речи быть недостойны, которую господину Миллеру для чести России и академии и для побуждения российского народа на любовь к наукам сочинить было велено, но и всей России перед другими государствами предосудительны, а российским слушателям досадны и весьма несносны быть должны».

В общем, аргументы очень далеки от научных, сплошной патриотизм.

В чем же был виноват Миллер? Он ответственно подошел к высокому заданию, сопоставил результаты изысканий Байера и Татищева и сделал выводы. Единственное, чего он не учел, – это то, что совсем недавно, в 1743 году, закончилась война со Швецией. Представим на минутку этот научно-политический казус: государыне императрице по случаю ее тезоименитства в торжественной обстановке рассказывают, что ее предшественники на российском престоле были шведами! Неудивительно, что Ломоносов, как человек политически грамотный, счел необходимым для всеобщего блага одернуть чересчур увлекшегося молодого человека.

Диссертацию Миллера запретили к публикации, а уже имеющийся тираж изъяли из обращения и сожгли. Однако Миллер проявил упорство: он издал диссертацию и свои последующие разработки в Германии анонимно. Его труды полностью переведены на русский язык совсем недавно, в середине 2000-х годов. Кстати, знаменитая работа Байера «О варягах», написанная по-латыни, до сих пор остается не переведенной полностью на русский, существуют только выдержки. Получается, все ее ругают, но никто не читал!

Вернемся к Миллеру. Одним из его основных тезисов был такой: «Одного имен согласия (то есть совпадения. – Примеч. авт.) без других подлиннейших свидетельств к доказательству о происхождении народов никак не довольно». Другими словами – недостаточно. Кроме того, он начисто отвергал тезис Ломоносова о том, что термин «русь» происходит от народа роксолан.

Вкратце напомним сложную схему, автором которой был Ломоносов: в незапамятные времена роксоланы переселились в Пруссию, там познакомились с пруссами, которые были под властью римских кесарей, и дали им свое имя, а потом оттуда приехали к нам. Миллер со всем этим был категорически не согласен, убедительно доказывая, что роксоланы даже до Волги никогда не доходили – и, соответственно, оказаться в Пруссии ну никак не могли. Нельзя строить столь масштабные теории на основании совпадения всего нескольких букв – точнее, звуков.

К сожалению, Ломоносов был великим химиком, но не был историком. Метод исторической критики был ему не знаком. В своей «Древней российской истории» он в полной мере, без какой-либо проверки, развернул поздние наивные теории, включая мифического Гостомысла (упоминания о котором, напомним, появляются в летописях только в XV веке). Ломоносов безоговорочно верил сообщениям из так называемой Иоакимовской летописи о том, что был некий князь Вадим, которого Рюрик убил, потому что тот поднял новгородцев на бунт. Поэтому вряд ли можно воспринимать это сочинение нашего великого ученого всерьез.

В 1768 году некий Август Людвиг Шлецер опубликовал «Опыт анализа русских летописей (касающийся Нестора и русской истории)», а потом создал фундаментальную монографию «Нестор». Будучи убежденным норманистом, Шлецер фактически заложил основы критического исследования русского летописания. Он был одним из первых, кто обратил внимание на то, что в летописях не все гладко, причем разночтения могут наблюдаться не только между разными редакциями или изводами, но даже внутри одной летописи.

Это говорит только об одном: очевидно, что данную летопись писал не один человек, а несколько (причем, возможно, в разное время), либо при написании использовались противоречивые источники. Исходя из этого своей основной задачей Шлецер считал воссоздание (сейчас мы сказали бы – реконструкцию) того, что написал сам Нестор, а не того, что было привнесено другими авторами.

Какой метод он при этом использовал? Самый простой и доступный, а в то время еще и единственно возможный. Главная заслуга Шлецера в том, что он первым задумался, как это исполнить. В варягах и Рюрике он, конечно, тоже усматривал исключительно скандинавов, причем у него это мнение обрело крайнюю, фундаменталистскую форму. Он видел в них не просто скандинавов, а – ни больше ни меньше – начало русской государственности и русской цивилизации вообще. Такая точка зрения была основана на указаниях из «Повести временных лет» о том, что некоторые славяне (а именно древляне) жили звериным обычаем, а вот как только пришли творчески настроенные скандинавы, они тут же организовали местным жителям государство…

Собственно говоря, практически все современные споры о норманнском вопросе так или иначе ведутся именно с этим тезисом Шлецера, несмотря на то, что ни один серьезный норманист не берет его в расчет вот уже, наверное, сотню лет. Что же касается слова «русь», то Шлецер выводил его из топонима Руслаген в Швеции, откуда якобы и были приглашены три знаменитых брата – Рюрик, некто Синеус и какой-то Трувор.

Добавим, что Шлецер является автором великолепного выражения, которое неплохо бы выучить наизусть всем любителям поспорить об отечественной истории: «Худо понимаемая любовь к Отечеству подавляет всякое критическое и беспристрастное обрабатывание истории. Когда Миллеру запрещают произнести речь о варягах потому лишь, что там варяги выводятся из Швеции, если для России считают унижением то, что Рюрик, Синеус и Трувор были разбойниками, то никакой прогресс в историографии невозможен».

Следующим великим норманистом был замечательный историк Николай Михайлович Карамзин, написавший в начале XIX века «Историю государства Российского». Это поистине фундаментальный труд, с которого началось эпическое описание российской истории. К сожалению, он не успел дописать книгу до конца – но тем не менее положил начало сквозной российской историографии, воспринимавшей историю не как хронологически упорядоченный набор разрозненных фактов, а как единую систему, единое полотно, каждый элемент которого непосредственно связан с предыдущим и последующим.

По убеждению Карамзина, Рюрик и варяги были скандинавами, о чем убедительно свидетельствовали следующие аргументы:

Во-первых, это имена призванных князей, и в первую очередь Рюрика, которые хорошо известны в Скандинавии.

Во-вторых, существует сообщение епископа Кремонского Людбранда, датированное X веком, в котором прямо сказано: «Россы – это норманны».

В-третьих, византийских императорских телохранителей называли «варяжской гвардией», а набирали туда только скандинавов и англичан, то есть норманнов. А если учесть, что данный термин появился примерно в XI веке, то хотя бы какие-то воспоминания о призвании Рюрика, случившемся всего двести лет назад, должны были сохраниться в народной и летописной памяти. Поскольку даже в средневековой Византии понимали, что варяги и есть скандинавы, стало быть, Нестор при написании своей «Повести временных лет» это знал точно. В конце концов, параллель лежит на поверхности: если у византийского императора одни варяги, то почему у славян они должны быть какими-то другими?

В-четвертых, нельзя забывать о названиях Днепровских порогов, упомянутых Константином Багрянородным.

В-пятых, древнейший памятник русского права «Русская Правда» очень напоминает скандинавские и в целом германские языческие «правды». Кстати, данное указание помимо того, что очень интересно, еще и является первым на эту тему в российской историографии.

И в-шестых, Нестор в «Повести временных лет» достаточно точно указывал, где живут варяги: на море Балтийском, к западу, – и перечислял разные народы: урмане, свеи, англиане и готы.

Карамзин был согласен со Шлецером в том, что слово «русь» происходит от слова «Руслаген». Кроме того, он одним из первых предположил, что к нам это слово пришло через финское посредничество. Ведь совершенно очевидно, что «русь» имеет неславянский корень и очень похоже на другие средневековые финские этнонимы, которые славяне транслитерировали как умели.

В общем, XIX век оказался очень богат на людей, изучавших интересующий нас вопрос. Нельзя не упомянуть А. Куника, хранителя Государственного Эрмитажа: именно он пришел к выводу, что слово «Русь» происходит не просто от некоего шведского топонима, а, скорее всего, от скандинавского «гребцы». Кунику отечественная историческая наука обязана тем тезисом, что, возможно, «русь» – это искаженное «родсман». То есть выстраивался четкий ряд: «родсман» – «родси» – «русь». Ruotsi – именно так финны называют шведов по сей день.

Куник впервые стал проводить параллели в летописных рассказах о призвании князей. В частности, он обратил внимание на схожую легенду о призвании саксов в Британию, о котором писал Видукинд Корвейский в «Деяниях саксов». Самое удивительное – слова, какими саксов призывали: «Придите и владейте, земля наша велика и обильна…» Учитывая, что Нестор писал свою «Повесть…» в начале XII века, можно предположить, что он сам или кто-либо из его последователей просто списал эту фразу из книжки, которую могла привезти с собой прибывшая на Русь совсем незадолго до этого дочь Гаральда – последнего короля Англии.

Кстати, о саксах. Четыреста лет Великую Британию терзали римляне, потом англосаксы, призванные туда для защиты, но быстро перешедшие к резне и грабежам (и в результате вырезавшие всю знать), затем – викинги, изрядно навредившие, в свою очередь, англосаксам. В конце концов туда заявились нормандцы – те же викинги, но уже офранцузившиеся, – и снова вырезали всю знать. Невзирая на все эти катаклизмы, современные жители Великобритании почему-то не мучаются над проклятым вопросом, откуда взялось их дворянство, – а, наоборот, очень гордятся своими воинственными предками, которые сначала резали римлян, потом саксов, потом викингов, а уж после – нормандцев. А вот русские почему-то ощущают некий дискомфорт от того, что их предками вполне могли быть не менее воинственные варяги.

Следующий герой нашего повествования – Михаил Петрович Погодин, историк, человек интереснейшей судьбы: он выбился в Академию наук из крепостных крестьян. Это была практически невозможная карьера, говорящая о его незаурядных способностях. В 1825 году, двадцати пяти лет от роду, он защитил магистерскую диссертацию «О происхождении Руси» и затем написал книгу «Нестор: историко-критическое рассуждение о начале русских летописей», где, в частности, размышлял: «Варяги – племя норманнское, имя Руси принадлежало этому племени, откуда происходит имя Руси – открытое поле для загадок, и где жила первоначальная Русь – открытое поле для догадок. Точно такое же открытое поле для догадок – о происхождении имени варягов». Вполне разумная позиция.

Впоследствии Погодин очень много писал по этому поводу, весьма основательно доказывая свои норманнистские убеждения. Вскоре у него появился достойный оппонент – Николай Иванович Костомаров, выпускник Харьковского университета. В журнале «Современник» он опубликовал статью «Начало Руси», где утверждал, что названия «варяги» и «русь» происходят не из Скандинавии и не из балтских славян, а из низовьев реки Неман, где жили литовцы. Там он обнаружил большое количество топонимов, из которых и вывел столь интересное наблюдение.

Далее события развивались весьма нестандартно. Погодин в шутку вызвал Костомарова на научную дуэль – и тот согласился. Встречу назначили на 19 марта 1860 года в Большом зале Петербургского университета. Чтобы послушать дискуссию двух светочей современной науки, интеллигенты платили за билеты по пять и больше рублей – немыслимые суммы! Для сравнения: пуд (!) осетрины стоил тогда два с полтиной.

Дуэль получилась очень напряженной и захватывающей. Восхищенная публика на руках вынесла обоих участников из здания университета, а газетчики разразились целым ворохом замечательных рецензий. По этому поводу князь Вяземский написал известные слова: «Если раньше мы не знали, куда идем, то теперь не знаем, и откуда». В общем, ситуация нисколько не прояснилась, а наоборот – запуталась еще больше.

А. К. Толстой в своей обычной манере написал стихи под названием «История государства российского от Гостомысла до Тимашева», которые начинаются так:

Послушайте, ребята,Что вам расскажет дед.Земля наша богата,Порядка в ней лишь нет.А эту правду, детки,За тысячу уж летСмекнули наши предки:Порядка-де, вишь, нет.И стали все под стягом,И молвят: «Как нам быть?Давай пошлем к варягам:Пускай придут княжить.Ведь немцы тороваты,Им ведом мрак и свет,Земля ж у нас богата,Порядка в ней лишь нет».

В 1876 году антинорманнистский линкор дал залп по норманнской теории сразу из трех орудий. Во-первых, Степан Александрович Гедеонов написал книгу «Варяги и Русь». В ней он пришел к выводу, что «варяги» – это общебалтийское слово, имеющее германские корни, и поскольку ко времени призвания Рюрика оно успело распространиться по всей Балтике, привязываться с его помощью к норманнам не стоит. Еще одна интересная мысль: что Рюрик «для шведского конунга имя так же странно необычно, как для русского князя имена Казимира или Прибыслава». По мнению Гедеонова, «Рюрик» – это на самом деле «ререг», сокол.

Якобы таким было прозвище некоего славянского князя, которого другое племя славян, проживавшее на другом конце Балтики, призвали покняжить. Логическая цепочка здесь выводилась от одного из центральных городов племенного соединения ободритов, который назывался Ререг. Правда, автор не учел, что так этот город называли датчане, а вот славянского названия не знает никто, да и археологи до сих пор спорят, где же находился этот самый Ререг.

Во-вторых, в том же 1876 году были выпущены «Разыскания о начале Руси». Их автором был Дмитрий Иванович Иловайский – он потом в течение двадцати пяти лет писал школьные учебники, по которым учились буквально все подростки в Российской империи. Его точка зрения была довольно разумной: государство в Приднепровье, скорее всего, существовало до прихода варягов, и весь этот летописный рассказ про призвание кого-либо из-за моря – не более чем сказка, никак не связанная с реальными событиями. Кроме того, он полагал, что влияние было обратным: не из бедной и полудикой Скандинавии проистекала на Русь цивилизация, а наоборот, и что если к нам норманны и приходили, то лишь затем, чтобы унести в свои унылые края свет торжествующего разума и высокой культуры.

И в-третьих, книга Ивана Егоровича Забелина «История русской жизни с древнейших времен». Забелин – без преувеличения, выдающийся деятель российской культуры: ему мы обязаны существованием Государственного исторического музея в Москве. Он считал варягов балтийскими славянами, вслед за Герберштейном выводя данный этноним от вагров. В общем, аргументы и отсылки к источникам начали потихоньку повторяться – добавлялись только некоторые детали.

Достойный ответ антинорманнистам дал Сергей Михайлович Соловьев, один из крупнейших российских историков, автор «Истории России» в двадцати девяти томах.

В начале XIX века датский лингвист Вильгельм Томсен написал труд «Отношения Древней Руси, Скандинавии и происхождение Русского государства». Он первым дал серьезный, глубокий лингвистический анализ всех событий, происходивших в те времена в тех краях. По большому счету, все, что написано с тех пор, так или иначе опирается на его работу или отталкивается от нее. Им была, наконец, заложена мощная база сравнительной лингвистики. Он развивал тезис Куника о том, что «родсман» – это «гребец», как представлялись скандинавы доверчивым финнам, когда приплывали в их края. К этому тезису Томсен приложил массу лингвистических доказательств, тем самым заметно углубив и укрепив его. Забегая вперед, отметим, что на сегодняшний момент не существует более обоснованной и непротиворечивой лингвистической гипотезы о происхождении слова «русь».

Понятно, что до сих пор ученые не пришли к окончательному выводу по данному вопросу, и любую гипотезу еще нужно доказывать. Однако следует иметь в виду, что скорость введения в научный оборот новых источников о норманнской проблеме настолько упала, что вряд ли в ближайшее время нас ожидают серьезные изменения. Все меньше интересных находок и революционных открытий наблюдается и в археологии, и в письменных источниках. Скорее всего, потому, что все (или почти все) существующие материалы уже найдены и изучены. Конечно, всегда остается небольшая надежда на то, что где-нибудь откопают неведомый доселе сундук с самой главной летописью, которая наконец даст ответы на все вопросы, и мы узнаем, например, что Рюрик точно происходил из такого-то племени, Трувора вообще не было, а синие усы – всего лишь деталь Рюриковой внешности.

Очень важную роль в изучении норманнского вопроса, безусловно, играет археология. По большому счету, только к началу XX века археологический материал закончили систематизировать и стали результативно изучать.

В 1914 году шведский археолог Туре Арне написал работу о связях Швеции и Востока в эпоху викингов под названием «Археологические этюды». В ней он аргументированно повествует о том, что на Руси очень много могил скандинавского обряда, и прослеживает распространение этого обряда в славянских землях. Правда, вскоре подобные захоронения стали обнаруживаться и на тех территориях славян, на которых совершенно точно не было скандинавов.

Мы имеем в виду уже упомянутые известные камерные захоронения, которые не всегда связаны со скандинавским похоронным ритуалом. Стало понятно, что нельзя опираться только на тип захоронения, нужно учитывать массу дополнительных деталей, которые могут различаться и от региона к региону, и от поколения к поколению. Например, славянские крестьяне пашут землю и укладываются в эту же землю столетиями без изменений – а члены скандинавской дружины, находящейся в постоянном движении и постоянном разнообразном общении, совершенно не обязательно захотят быть похороненными на Руси в таком же камерном срубном кургане, в каком в их родных краях хоронили их отцов. Понятно, что неких компилятивных славяно-скандинавских вариантов в любой сфере жизни и деятельности людей того времени будет больше, чем «беспримесных».

К концу XIX – началу XX столетия норманнский вопрос в историографии сильно пошел на спад. Всем наскучило обсуждать личность Рюрика и этнические связи норманнов. Поэтому ученые занялись обычной рутинной работой…

Новый всплеск интереса к этой теме случился только в 30-х годах XX века, когда норманнским вопросом в его самом нелепом выражении, переплюнув даже Шлецера с его выводами, вооружились специалисты Геббельса и Розенберга. К тому моменту подоспели идеи пангерманизма, благодаря которым всем стало известно, что шведы, норвежцы и датчане – прямые родственники немцев. Отныне полагалось рассуждать следующим образом: славян постоянно кто-то чему-то учил – как правило, немцы. Первые государства основали немцы. Кого пригласил в свое время Петр Первый? Опять же, немцев. Правда, одна незадача: как только немногочисленные немцы растворяются в славянской среде, славяне снова начинают терять человеческий облик. Поэтому историческую миссию нынешние гордые потомки германских племен должны видеть в том, чтобы снова прийти к ним и навести очередной порядок.

Так работала мощнейшая пропагандистская машина гитлеровской Германии. Реакция советской пропаганды была однозначной: были задействованы лучшие историки, и писать что-либо о норманнском вопросе стало просто опасно.

«Отцом» советского антинорманнизма был академик Греков. Он выдвинул теорию, устраивающую любого здравомыслящего человека, который придерживается материалистических взглядов: в самом деле, а не все ли равно, кем были Рюрик и его варяги-норманны? Для современного материалиста не должно быть никакой разницы. Безусловно, этот вопрос остро стоял при Елизавете Петровне в XVIII веке, когда уровень развития науки подразумевал, что государство и правящая династия – это одно и то же. Будучи марксистом, Греков отлично понимал, что государство не складывается по велению правителя: это столетний и даже тысячелетний процесс развития, в первую очередь – производительных сил.

И если на Руси стало возможным княжеское правление, значит, оно уже было подготовлено всем предыдущим историческим периодом, в который весьма успешно вписались некие норманны. Если бы они не приехали, то на их месте оказались бы киевские хазары или другие славяне откуда-нибудь из Европы, и дальше все происходило бы по той же схеме. Самое главное – была готова материальная база для формирования феодализма. В этих условиях личность князей – нечто абсолютно второстепенное, потому что управляют историей не отдельные князья, а объективные законы исторического развития общества.

На этом можно было бы закончить все споры на эту тему, потому что ничего умнее по этому поводу никто не мог сказать. В самом деле, приехав к славянам, варяги-норманны, или русы, обнаружили, что попали в страну укрепленных усадеб. Если есть укрепленная усадьба, значит, имеются накопленные богатства, которые требуется охранять. Если есть накопленные богатства, значит, уже появилась основа для имущественного расслоения в обществе. Как только появляется основа для имущественного расслоения, следующим историческим шагом становится феодализм, и нет никакой разницы, какой национальности будут твои дружинники.

Тем не менее споры продолжались с новой силой, порой выходя за рамки научных. Аполлон Кузьмин, в частности, доказывал, что русы и варяги – никакие не норманны, но и никакие не славяне: это славянизированные кельты. Подобные выводы ученый делал, исходя из довольно спорных данных лингвистики и топонимики. Некоторые параллели обнаружились в материальной культуре и в обряде захоронения. Теория, безусловно, интересная, но подтвердить ее не удалось.

Теперь самое время познакомиться поближе с Рюриком. Есть два основных кандидата. Первый – Рюрик славянский, тот самый, который происходит из пруссов и является внуком Гостомысла: думается, нет необходимости еще раз доказывать, что это сказка. Можно, конечно, порассуждать о том, что Рюрик – это Рарог (или Ререг), однако следует иметь в виду два обстоятельства.

Во-первых, Ререг – слово датское, а не славянское, поэтому странно было бы предполагать, что славянского князя звали по-датски. Во-вторых, если бы в славянском языке имело место преобразование из «ререг» в «Рюрик», то некоторые другие слова, родственные им, должны были преобразоваться точно так же. Но они не преобразовались. Стало быть, мы имеем дело с явным искажением иностранного слова, которое изменялось не вместе со всем языком, а само по себе. Поэтому, скорее всего, слово «Рюрик» происходит из скандинавского, а в Скандинавии есть подходящий кандидат на эту роль.

По правде говоря, он не Рюрик, а, скорее, Хререк (пишется HrØrek). Однако, поскольку скандинавский начальный звук h не читается, а только дает придыхание, произносилось это имя, вероятно, как Рерик. На слух его вполне можно было переделать в привычного нам Рюрика. История знает по крайней мере одного подходящего Рерика – это Рерик Фрисландский, или Ютландский. Жил он примерно в то же время и был весьма известной личностью.

Сохранилась масса упоминаний о нем в различных источниках, так как вел он себя крайне неугомонно: то пытается прибрать к рукам город Дорестад, то становится вассалом Людовика, то нанимается к Карлу, потом ссорится с ними со всеми, отправляется в Данию отвоевывать там у своего родственника датский престол, потом его оттуда выгоняют, снова едет в Дорестад, а потом в 873 году внезапно поступает на службу к императору Людовику Немецкому и исчезает со страниц европейских анналов. Непонятно, куда и по какой причине он пропал: то ли погиб, то ли впал в немилость.

Как мы знаем, наш летописный Рюрик появляется в славянских землях в 862 году, а потом «Повесть временных лет» сообщает, что он умер в 879 году. Таким образом, даты не совпадают. То есть если бы это был один и тот же человек, то ему пришлось воспользоваться услугами все той же «Люфтганзы», чтобы переделать все дела, а потом успеть вернуться в Новгород, чтобы там умереть и не подвести Нестора-летописца.

Внезапное исчезновение в 873 году столь активного деятеля своего региона выглядит очень странно, поскольку в анналах раннего Средневековья он упоминается очень часто. Скорее всего, виновата в недоразумении неточная хронология «Повести временных лет». Как мы помним, в ней имеет место смещение дат минимум на четырнадцать лет из-за неправильной привязки к византийскому летосчислению, а именно из-за некорректного определения начала самостоятельного правления Михаила Третьего Мефиста (Пьяницы) из Аморейской династии.

Прибавив 14 к 862, получим 876. Новая дата находится совсем рядом с 873. Вполне возможно, что в это время Рерик, став вассалом Людовика Немецкого и оставаясь нормальным викингом, решил отправиться за новыми владениями. В это время он вполне мог добраться до Ладоги. Скорее всего, активный и известный викинг оказался бы вполне достойным первым русским князем. По крайней мере, есть такая теоретическая возможность. Однако в этой стройной теории есть одно «но»: западные источники не сообщают, куда он отправился, а славянские молчат, откуда он прибыл. Поскольку вывод, сделанный ad silentium (по умолчанию), аргументом не считается, нам остается только представлять себе, что случилось на самом деле.

Глава 5. Крещение Руси

Наконец настало время побеседовать о крещении Руси. Сразу оговоримся, что рассматривать мы будем не философские вопросы, а совершенно конкретный исторический процесс – появление церковной организации на Руси.

Что же такое церковная организация? Мы не имеем в виду разнообразные подпольные формирования, катакомбы и сидящих в них сектантов. Ни для кого не секрет, что первых христиан добропорядочные римляне считали представителями непонятной иудейской секты. Были обычные иудеи, много разных сект и еще какие-то христиане. Мы поведем разговор о теоретическом понятии «официальная церковная организация», и совершенно неважно, христианская она, языческая или еще какая-нибудь.

Любую государственную церковную организацию можно рассматривать с двух точек зрения: как культурный феномен и как политическое явление. С точки зрения политики это большая группа людей, полностью выведенных из производственно-хозяйственного цикла. Они не сеют, не пашут, не куют, не жнут, при этом совершенно определенным образом проводят досуг, необходимый для отправления культовых мероприятий. Кроме этого, они пишут и переписывают книги – одним словом, занимаются профессиональной деятельностью, располагая достаточным количеством свободного времени.

В масштабах государства набирается довольно обширная группа таких людей, которых нужно кормить, одевать, обеспечивать культовыми предметами и сооружениями, многие из которых весьма недешевы. Официальная религия по определению не может обходиться дешево, ведь она является лицом государства. Если государство придерживается определенных взглядов и может себе позволить потратить на эти взгляды определенное количество ресурсов, значит, это государство – сильное.

А ресурсов в самом деле требуется немало. Постоянная обслуга, транспорт, переписчики, иконописцы, производители расходных материалов для всех этих нужд. Церковь как официальная организация не может существовать вне системы государственного устройства.

В раннефеодальную эпоху – то есть во время принятия христианства на Руси – церковь, тогда еще языческая, выражала интересы, в первую очередь, правящего класса. Этот правящий класс тогда только зарождался и представлял собой родоплеменную аристократию. Позволив себе небольшое отступление, заметим, что правящий класс крайне редко бывает монолитен и непротиворечив внутри себя самого.

Поссориться могут любые его элементы. Религиозная организация, будучи идеологическим аппаратом правящего класса, выступает, таким образом, инструментом в руках определенной группировки. И тогда все зависит от того, какая группировка в составе правящего класса оказывается сильнее. Вот и получается, что одни рассказывают о мирном принятии христианства на Руси, а другие вспоминают о крещении «огнем и мечом», репрессиях и о том, что «все погибли».

Едва с исторической сцены в славянских землях стала уходить старая аристократия, на ее место сразу же пришла новая, которая принесла свою идеологию. Естественно, две идеологии, как и две аристократии, стали ссориться между собой. Все потому, что они оказались в одной, спорной зоне влияния, которую необходимо было переделить. И конфликты были, безусловно, не только идеологическими, но и вполне материальными. Во многом суть конфликтов определял контекст эпохи – то, что происходило вокруг.

К юго-востоку от Руси располагался Хазарский каганат, правящая верхушка которого в 740 году приняла иудаизм. Это важно иметь в виду, так как, повторимся, любая религия – это в первую очередь идеологический аппарат, который обеспечивает однозначное разграничение «свой – чужой». В зависимости от того, какие отношения Русь собиралась иметь с хазарами – просто деловые, партнерские или тесные дружеские, – ей требовалось принять решение о том, какой религией заменить морально устаревшее язычество.

В VIII веке у Хазарского каганата дела обстояли хорошо, а в следующем столетии обозначились проблемы. Началась очередная волна переселения народов из Великой степи, что поставило под вопрос достаточно стабильную демографическую ситуацию в государстве. В результате засухи на запад двинулись половцы, которые гнали перед собой печенегов, а вместе с ними шли венгры. В 30-е годы IX века человеческие полчища буквально захлестнули причерноморские степи, и хазары натерпелись с ними неприятностей. Еще бы: обуздать эту дикую степную волну было не под силу даже хорошо организованному и вооруженному Хазарскому каганату. В итоге венгры-переселенцы докатились до полей Паннонии и обосновались там, положив начало современной Венгрии. Вслед за ними растекались по чужим землям огузы, известные нам из древнерусских летописей под именем печенегов. Их подпирали половцы, но Хазарский каганат до этого не дожил.

С другой стороны, хазары находились в постоянном конфликте с исламским миром.

Не забудем, что Хазарский каганат – это «осколок» Тюркского каганата. Хазары, конечно, пытались наладить дружеские отношения с соседями, но из-за географического положения и веротерпимой политики правительства это было весьма затруднительно.

Совокупность этих причин привела к тому, что государство хазар крайне ослабло. В этот самый момент на Северо-Западе появились русы. Они перевели под свое данничество сначала тамошние племена, а потом и юго-восточные и восточные племена славян, которые всегда платили дань Хазарскому каганату. Этим немедленно воспользовалась Византия. Как нам известно из хазарских корреспонденций, византийский император Роман подкупил некоего царя русов Хельгу, чтобы тот напал на политически обособленные земли каганата. Хельгу (русский вариант – Олег) так и поступил: он напал на таманский форпост Самкерц, будущую Тмутаракань.

Впрочем, это не обязательно был летописный, всем известный Олег. Вполне вероятно, это был другой человек: такую возможность нельзя исключать, учитывая состояние источниковой базы. Хазарский каганат тем временем продолжал слабеть, и русы этим пользовались, буквально вынимая из-под него земли.

Оказавшись на международных просторах, русы сразу показали себя нормальными партнерами, которые умеют договариваться. В первую очередь они договорились с печенегами. Получился великолепный симбиоз: русы – это пехота, печенеги – конница. Без конницы воевать в степи чрезвычайно неудобно и опасно.

В это время (842 год) в Византии на трон садится Михаил III Амарей. С этого человека началась русская летописная хронология, а во главе православной церкви при нем находился патриарх Фотий. Патриарх Фотий был примерно как митрополит Спиридон Киевский, тоже очень «лихой». Папа римский Николай поддерживал соперника Фотия – патриарха Игнатия, и в какой-то момент Фотия сместили.

Разделения на православных и католиков еще не было; церковь, как и Римская империя, была едина – разве что имела Восточную и Западную стороны. Отношения между этими сторонами неуклонно приближались к точке кипения – и как только на константинопольском престоле сменился фокус, немедленно были созваны Первый и Второй Константинопольские соборы (иногда их называют Двойным, или Двукратным собором), на которых Игнатия сместили с высокого поста. Вместо него патриархом стал Фотий.

За что же сместили Игнатия? Вовсе не за то, что как-то неправильно верил (хотя слухи такие ходили). Главной причиной стало то, что Западная церковь во главе с папой римским претендовала на контроль над Болгарией, а значит – на деньги, власть и прочие вполне материальные блага. Фотий же являлся образованнейшим человеком своего времени. Он даже написал книгу «Мириобиблион», что переводится как «тысяча книг», где описано целых 280 прочитанных им томов.

Именно при Фотии была образована миссия Константина-Кирилла и Мефодия, которую сначала отправили в Болгарию и Моравию, а затем ее деятельность достигла и Руси. Здесь мы плавно подходим к принятию христианства. Постепенно, двумя волнами, то есть из Империи франков с одной стороны и из Византии – с другой, с востока и с запада христианство начинает накатывать на восточную часть Великой европейской равнины. С еще одной, северо-западной от Руси стороны, в беспокойной Скандинавии об эту пору тоже начали потихоньку принимать христианство. Таким образом, можно говорить о некоторой устойчивой европейской тенденции в отношении христианской религии.

На Руси в то время было язычество. Многим при слове «язычество» представляется довольно экзотическая картина, которая больше годится для описания мифов Древней Греции: дескать, имеется целый пантеон богов, и у каждого – собственное имя, определенный характер и сложные взаимоотношения с остальными обитателями Олимпа. Сторонники такого взгляда на славянское язычество строят свои рассуждения по аналогии: к примеру, у греков – Зевс Олимпийский, его взбалмошный сын Марс, умная Афина и так далее, а у нас, соответственно, Перун, Даждьбог, Сварог, Мокошь и т. д. Кстати, перечисленные персонажи входят в восточнославянский пантеон, куда современные любители старины по ошибке добавляют западнославянских богов, таких как Чернобог, Ругевит и проч.

Однако нужно четко уяснить: западнославянский и восточнославянский пантеоны практически никак не пересекались. Боги восточных славян, скорее, имели общие черты с балтийскими и финно-угорскими, так как племена жили по соседству. Западные же славяне (те же лютичи с ободритами) имели особый взгляд на то, что происходит на небе. И звали их богов по-другому. К сожалению, все подробности нам неизвестны, так как письменности у тех племен не было, и остается только догадываться. Археологические находки имеются, но их мало. Известны только отдельные памятники: упомянем збручского идола, представляющего собой большое отесанное бревно в шлеме. Очевидно, это изображение некоего бога (может быть, войны?), но точно сказать что-либо сложно.

Думается, что в общих чертах картина выглядела так. У каждого славянского бога был определенный ареал, и у каждого племени имелись специальные капища, где стояли эти идолы. То, как это было устроено, скажем, у полян или древлян, отличалось от того, как организовали свои священные места радимичи или ильменские словене. Та примитивная система верований, какая сложилась на Руси, скорее всего, предполагает анимизм, то есть одушевление любого предмета или явления. Есть дерево – у него есть душа. Есть ручей – у него есть душа. У дороги тоже есть душа, а уж у перекрестка душа имеет такую силу и власть, что там обязательно нужно оставить горсточку риса, изюма и другие дары, чтобы ее задобрить.

Существовала целая система существ, обитавших вокруг людей: домовой, банный, водяной, леший… Все они имели душу. Так что до верховного пантеона богов, подобно тому, который имелся у римлян, славяне не дошли, предпочитая обходиться одушевлением окружающего мира.

Кстати, главная причина, по которой религиозные воззрения славян отличались от племени к племени (и уж тем более – между крупными союзами племен), – это территориальная разрозненность. Перемещения за пределы территории собственного племени не приветствовались, равно как и принятие гостей-чужаков в своем поселении.

Язычество польских славян подробно описал в XV веке Ян Длугош, собравший свидетельства из разрозненных документов и обрывков народной памяти. Что касается восточных славян, то от всего язычества у нас осталось разве что описание брачных обрядов, зафиксированное Нестором-летописцем в «Повести временных лет», описание пантеона поименно перечисленных языческих богов, собранное князем Владимиром, и несколько археологических находок. Существуют достаточно основательные предположения, построенные на основе выводов этнографии и археологии. По этому поводу Борис Рыбаков написал две книги – «Язычество древних славян» и «Язычество Древней Руси».

Они далеко не бесспорны, зато представленные в них концепции, безусловно, имеют под собой научную основу. Однако не сохранилось никакой целостной системы верований. Нам не известно, как именно наши предки отправляли ритуалы, какими конкретно были их божественные пантеоны, как звали каждого из их божеств и какие предания были с ними связаны. Какие выводы способна сделать этнография? Серьезные исследования в этой области начались только в XIX веке – более тысячи лет прошли практически не замеченными…

Итак, на территории Руси процветает язычество, а к нему с двух сторон крадется христианство. И не только христианство, но еще и иудаизм, и даже ислам – со стороны Хазарского каганата. Так или иначе, люди общались между собой, торговали. Взять тех же русов с норманнами: они постоянно предпринимали разнообразные перемещения в земли далекие и близкие, общались с другими народами на уровне купеческо-военной верхушки и в общих чертах были знакомы с различными культурами. Прежде чем подробно остановиться на синтезе культурных контекстов, отметим, что Нестор выделял два разных образа жизни у восточных славян.

О полянах (то есть о будущих киевлянах) он отзывался очень хорошо, потому что сам жил в Киеве. По его сообщениям, во времена язычества обычаи у них были кроткие, жили чинно и в случае необходимости сватались по всем правилам. Древляне же и прочие жили «зверским обычаем», умыкали девиц у реки и примерным поведением не отличались.

Как же вышло так, что Русь избрала христианство? Во-первых, нужно вспомнить, что князь Владимир Святославич, воспетый в былинах как Красно Солнышко, ничего не изобретал. Он просто собрал всех известных богов в Киеве, как в свое время поступили римские кесари, поставившие всех богов, которым поклонялись жители империи, на специально отведенное место в Риме и разрешившие молиться кому угодно.

Это и есть пантеон, то есть всебожие. Нестор описывает, каких богов свезли в Киев. Именно свезли – до этого их там не было. В компанию к нескольким местным киевским божествам добавились все главные действующие лица восточнославянской мифологии во главе с Перуном: Даждьбог, Сварог, Мокошь и прочие. Судя по летописному свидетельству, это произошло в 980 году, но нужно иметь в виду, что дата, скорее всего, условная.

Нам известны подобные попытки систематизации божеств у западных славян: их описали германские авторы. В частности, на немецком острове Рюген было большое святилище, куда было свезено несколько самых почитаемых идолов. Вероятно, такой была общая тенденция того времени. Еще в Античности такого рода объединительные мероприятия оказывались весьма успешными.

Князь Владимир Святославич, затеявший данную акцию, – представитель уже четвертого поколения киевских князей, ведущих свою линию напрямую от Рюрика и собирающих вокруг себя племенные союзы в единое государство. Для государства обязательна единая идеология, поэтому, чтобы ничего не изобретать, проще свезти всех богов в столицу – Киев. Логичное рассуждение. Однако в данном случае объединения не получилось. Видимо, племенные союзы на тот момент обладали такой степенью самостоятельности, что, когда им предложили признать их систему ценностей равной соседской системе, радости они не испытали.

Понятно, что великокняжеского Перуна должны были уважать все (хотя бы потому, что не хочешь – заставят), а вот соседским идолищам поклоняться, вероятно, мало кому хотелось. В общем, сложилась ситуация, очень похожая на ту, в которой славяне были вынуждены призвать варягов: требовался чей-то посторонний авторитет, в данном случае – идейный. Таковым авторитетом и стала новая монотеистическая религия, которая замечательно обслуживала идеологию единого государства и единого правителя. На небе один бог, на земле один правитель – вполне прозрачная параллель, очень удобно. Оставалась самая малость: выбрать религию.

Князю Владимиру пришлось выбирать из следующих кандидатов на роль государственной религии: христианство двух толков (которые уже начали расходиться на западное и восточное), иудаизм, ислам и язычество со свезенными со всех земель богами. Язычество, как мы уже заметили, «взяло самоотвод». Остались две вариации христианства, ислам и иудаизм.

Крещение Руси богато отражено в источниках, из которых главные – «Повесть временных лет» и Новгородская первая летопись, обе они восходят к Начальному своду 70-х годов XI века. Скорее всего, крещение стало главной вехой в истории наших предков. К нему подводятся все события, изложенные в «Повести…», буквально с расселения по земле выживших во Всемирном потопе. В понимании Нестора, территории, населенные славянами (в первую очередь, конечно, полянами), – это новая земля обетованная.

Не забудем, что в это время в Византии начался внутрицерковный раскол. Двойной Константинопольский собор свергает с патриаршего престола Игнатия, ставленника папы римского Николая, и ставит обратно Фотия. В свою очередь папа Николай подвергает Фотия анафеме, однако Фотий не теряется и отлучает от церкви самого папу. Эти события привели к Великой схизме (окончательному церковному расколу) XI века, что для летописца – автора Начального свода, а потом и для Нестора стало признаком последних времен. Ибо раскол внутри церкви предшествует падению мира, ведь в Евангелии сказано: царство, внутри себя разделившееся, не устоит.

Итак, настают последние времена, и требуется как можно скорее определиться с тем, кто же будет новым богоизбранным народом. Сомнений быть не может: конечно, славяне – и крещение должно поставить окончательную точку в этом вопросе. Как можно установить, является ли народ богоизбранным? А очень просто: для этого нужно всего лишь уметь описывать события собственной истории, ссылаясь на библейские прецеденты, желательно при помощи прямых цитат из Библии.

В «Повести временных лет» содержится великое множество библейских аллюзий, вполне понятных современникам. Поэтому не следует полностью доверять многим сообщениям, которые описывают раннюю, датируемую весьма условно часть славянской истории: событие, якобы зафиксированное в летописи как исконно славянское, на самом деле может оказаться пересказом какого-нибудь эпизода из Третьей книги Царств или Пророчества Иезекииля, предпринятым с совершенно определенной политической целью.

Вот, к примеру, сообщение о крещении княгини Ольги. Она приехала в Царьград к императору Константину VII Багрянородному из македонской династии и долго загадывала ему различные загадки, на которые он не знал ответов. Когда он попытался на ней жениться, она ответила, что негоже великому христианскому владыке жениться на язычнице: сначала он должен ее крестить. Он послушно ее крестил и повторил свое предложение, на что Ольга ответила, что теперь еще более негоже – ведь он ее крестный отец. Данный рассказ в точности повторяет известную библейскую историю Соломона и царицы Савской. Вряд ли это простое совпадение, и очевидно, что оно не единственное.

Безусловно, всегда остается вероятность того, что в разное время в разных местах имели место очень похожие события. Однако Нестор прямо называет Ольгу подобной царице Савской, то есть он даже не считает нужным как-то маскировать эту параллель. Какой вывод можно сделать из всего этого? Для Нестора принадлежность Руси к христианству, хотя бы еще не в виде официальной религии, а в предварительном знакомстве с христианством, была безусловной. Ведь, по версии Нестора, первым Русь крестил апостол Андрей Первозванный, а вовсе не Владимир.

Конечно, по глубокому убеждению господина Шлецера, это всего лишь «баснь есть, достойная досужего ума». То есть Андрей Первозванный не наносил визитов славянам. В действительности же приезжал на Русь, чтобы закинуть, говоря евангельским языком, «невод для уловления человеков», патриарх Фотий. Именно при нем под Константинополь приходит флот русов и осаждает его, когда основная часть византийского войска воюет на арабской границе. Город защищать некому, и Фотию приходится лично возглавлять оборону. С тех непростых времен сохранились тексты его проповедей. Известно, что русы после этого крестились, так как некое чудо разметало их флот, и ошеломленные захватчики почли за лучшее принять чужую веру.

Многие исследователи не без оснований отождествляют это событие с походом на Византию Аскольда и Дира в 860 году. Возможно, так и было на самом деле, и Аскольд и Дир успели к тому времени как минимум один раз креститься. Хотя, как мы знаем, для викингов это мог быть далеко не рекорд: подумаешь, крестился при необходимости – вернуться к родным богам никогда не поздно. Впрочем, Аскольда и Дира похоронили в таких местах, где потом были сооружены церкви. На могилах язычников церкви ставить не стали бы.

Однако самая главная заслуга Фотия – это миссия Кирилла и Мефодия, крещение болгар и моравов, то есть чехов. Массированное проникновение христианства в славянские земли связано именно с Фотиевым крещением. Кроме того, если принять за истину то, что наш Рюрик – это вполне исторический персонаж Рерик Фрисландский, то не нужно забывать: Рерик был христианином. Зафиксировано сообщение о том, что однажды в его войске случился мор – и он принял христианство на всякий случай, чтобы отпугнуть мор. Это подтверждают Ксантенские анналы, который прямо называет Рерика Фрисландского «язвой христианства», и послание франкского епископа, угрожающего Рерику епитимьей, то есть отлучением от церкви. Если его можно отлучить от церкви – значит, он крещен! Получается, если летописный Рюрик – это исторический Рерик, то к славянам приплыл уже христианский князь. По крайней мере, теоретически это возможно.

Широкое распространение христианства в верхушке славянской аристократии связано с княгиней Ольгой (той самой, которую Нестор сравнивал с царицей Савской). Правда, ее неугомонный сын Святослав креститься отказался из опасения, что дружина его засмеет. Более того, в 861 году была предпринята еще одна попытка крестить славян с западного фланга: в одной из итальянских хроник говорится, что на Русь прибыла миссия епископа Адальберта Магдебургского, однако князь принял их не очень ласково, а некоторых даже убил. Однозначно нельзя сказать, когда произошло это печальное событие – до или после крещения Ольги в Константинополе, поскольку точную дату сложно вывести даже из сочинений Константина VII Багрянородного.

Приходится перебирать возможные варианты и балансировать между 849 и 857 годами. Впрочем, сам факт крещения Ольги остается неоспоримой исторической данностью, и это был очень важный шаг в деле продвижения христианской религии на северо-восток.

Отвлечемся ненадолго на то, чтобы уточнить, как на самом деле пишется имя Ольгиного сына, отказавшегося креститься. В действительности он вовсе не Святослав. Ведь это имя пишется через юс малый – специальную букву, похожую на А с дополнительной палочкой. В современных церковнославянских текстах читается как «я», но до XII века она читалась как «эн», то есть князя звали, скорее всего, Свендослав. Мы уже говорили о том, что скандинавы очень быстро перенимали элементы аборигенной культуры, в том числе и славянские имена. Так что уже третье поколение норманнских князей на нашем престоле соединило в своих именах исконно скандинавские и привнесенные славянские черты. В данном случае – Свен и Слав. Кстати, грек Лев Диакон называет его Свендослав – и не ошибается.

Итак, Святослав начисто отказался креститься. Вообще он представляет собой очень важную фигуру на русском престоле раннего Средневековья. С ним связаны, в частности, такие заметные исторические события, как освобождение практически всех славянских племен от хазарского данничества и подведение их под данничество Киева, основание Тмутараканского княжества, перенесение столицы из Киева в Преслав.

Одним словом, это по-настоящему великий человек, харизматичный лидер. Он воевал вместе с огузами против хазар, затем с огузами же – против Византии, довоевался до того, что попал в осаду, откуда чудом ушел живой с остатками войска. Пришлось Святославу заключить с византийцами мир. И вот тут наступает очень интересный момент: если мы сравним знаменитое описание Святослава, оставленное Львом Диаконом (в простой белой рубахе, бритый налысо, с чубом и с длинными усами), со словесным портретом предводителя гуннов Аттилы от Приска Панийского (V век), то поразимся их сходству.

Скорее всего, никакой мистики тут нет, и Лев Диакон просто позволил себе процитировать Приска Панийского. Византийцы вообще отличались достаточно вольным обращением с чужими историческими документами, умудряясь даже стихи составлять из цитат.

Для летописца Нестора Святослав – чистейший язычник, а никакой не носитель богоизбранности, и идет он по жизни напрямую к трагическому концу. Что и произошло в конце концов на Днепровских порогах, когда недавний его союзник, с которым он воевал против Византии, напал на его войско и убил многих, в том числе и самого Святослава – и сделал себе кубок из его черепа. Если судить по летописной хронологии, это случилось в 972 году, но, опять же, точно сказать трудно.

Святослав умер, на трон взошел Владимир Святославич, при котором славяне постепенно начали становиться богоизбранным народом. Владимир описывается как царь Соломон, который был велик мудростью и при этом очень необуздан в удовлетворении своих желаний (чего стоят, например, 800 наложниц!). Впрочем, неважно, сколько наложниц у него было на самом деле: такие сообщения в летописях даются исключительно с одной целью – установить связь будущего богоизбранного народа и его правителя с библейской традицией.

Попытка Владимира создать в Киеве единый языческий пантеон потерпела крах. Вскоре после этого, примерно в 982 году, он отправился походом на Херсонес, на Корсунь, где византийцы предпочли заключить с ним мирный договор и отдали ему в жены принцессу Анну. Кроме этого Владимир получил от них христианских учителей – первых епископов, которых поставили на кафедры в главных городах Руси: в Киеве, Новгороде, Переславле, Чернигове и, видимо, Белгороде. Кстати, в Новгороде посадили того самого Иакима, который написал знаменитую спорную Иакимовскую летопись. 988 год, начинается крещение Руси.

Справедливости ради надо указать, что нельзя воспринимать подобные события упрощенно – вчера заснули язычниками, а сегодня проснулись христианами. Логическая ловушка здесь точно такая же, как в случае, например, с революцией 1917 года. Нельзя же всерьез утверждать, что 25 октября народ заснул при капитализме, а наутро смотрит – за окном социализм наступил. Христианство на Руси приживалось очень непросто. Поэтому, когда мы слышим о репрессиях, учинявшихся в Новгороде по религиозному признаку, приходится признать, что это правда. В. Янину удалось раскопать следы пожара, который точно датируется временем крещения Новгорода. Отсюда можно сделать вывод: там было крайне неспокойно. Видимо, новгородцев приводили к христианству насильно.

Идолов, массово свезенных в Киев, утопили в Днепре. Об этом написано во всех летописях.

Первое восстание против христианства разгорелось в Суздале в 1024 году, и для его подавления пришлось применять военную силу. В 1071 году (время создания Начального летописного свода) восстание вспыхнуло в Новгороде, и оно тоже было задавлено. Был убит волхв, который восстание возглавлял. Это говорит о том, что старая аристократия никуда уходить не собиралась.

У нее была своя власть, своя идеология – и вдруг, откуда ни возьмись, появляется новая аристократия с новой идеологией! Не забудем, однако, что прежние идеи не были основным объектом защиты старой, языческой аристократии: в основном споры велись на вполне конкретные имущественные темы. Любопытно, что подобные династийные распри благополучно дожили до XVI века.

В конце концов христианство утвердилось. Когда говорят, что христианство – это религия рабов, унылых непротивленцев злу насилием, всегда забывают, что христианство, как любая религия, живет во времени вместе с людьми. К X веку на Руси христианство было религией воинов. Именно дружинная аристократия первой приняла христианство и потом насаждала его силой, потому что у нее эта сила была.

Вспомним, как князь Владимир выбирал веру. Он же не просто предложил: давайте, мол, будем христианами, – он веру выбирал! Это еще раз доказывает скандинавское происхождение наших первых князей, так как для викингов испытание достоверности веры было делом обычным.

Первыми, кто пришел к Владимиру с предложением, были иудеи из Хазарии: они предложили ему креститься, а точнее – принять бар-мицву. Не забудем, что Владимир воевал с Хазарией, причем успешно. Тогда, как следует из Несторовой летописи XII века, Владимир спросил: если ваш бог так хорош, то где земля вашего бога? Ему ответили, что живут они «в рассеянии». С точки зрения Нестора, отсутствие полноценного государства послужило в глазах князя главным доказательством неправильности иудейской религии.

С исламом отношения тоже не сложились. Выяснилось, что «веселие и питие», являвшиеся неотъемлемой частью жизни на Руси, противоречат основным положениям мусульманского мировоззрения, ведь в исламе пить категорически запрещено. Хотя, скорее всего, основной причиной низкой конкурентной способности ислама оказалась его чрезмерная географическая удаленность. К тому же никаких политических выгод он тоже не мог принести.

Следующим шагом Владимир отправляет эмиссаров в разные концы света послушать богослужение, отправляемое в каждой из религий. Посланцы пришли к выводу, что самые красивые службы – в Константинополе. Может быть, это стало для Владимира решающим аргументом.

Углубляясь в философскую сторону вопроса, нужно уточнить следующее. Язычники раннего Средневековья были людьми предельно прагматичными и строили свои отношения с многочисленными божествами по принципу договора. С другой стороны, существование потустороннего мира для них не требовало какой-либо доказательной базы: язычники точно знали, что этот мир реален. Загробная жизнь была для них такой же безусловной реальностью, какой для Нестора была уверенность в том, что вот-вот наступит конец света и грядет Царство Божие на Земле.

Этнографические исследования сохранившихся до наших пор примитивных племен подтверждают эту двойственность языческого мировоззрения. Поэтому, даже переходя в христианство и надевая на себя крест, многие в душе оставались язычниками. Мы имеем достаточно археологических доказательств этому, можно привести в пример обнаруженные при раскопках гибриды молота Тора и креста.

Когда христианство насаждалось в XI веке в самой Скандинавии, там происходило то же самое, что и на Руси: были массы недовольных и несогласных, которых правительственные войска вырезали под корень и жгли огнем. Некоторым удалось бежать в Исландию и спрятаться там, хотя норвежские корабли добрались и до тех отдаленных мест. Беженцев резать не стали при одном условии: обязательно принять христианство.

Жесточайшее противостояние разрешилось остроумным компромиссом: население пришло к выводу, что безопаснее будет не сопротивляться в открытую, а создавать видимость жизни в христианской вере, продолжая потихоньку поклоняться прежним, языческим богам. Получился интересный симбиоз: христианство принесло с собой грамоту, которая позволила впоследствии, через несколько столетий, записать красивейшие старинные саги (Младшая и Старшая Эдда) – сохранив тем самым волшебный мир древних язычников в том виде, в каком ему удалось дожить до наших дней.

На Руси ситуация была несколько иной. Безусловно, крещение принесло огромную пользу, так как, в отличие от язычества, способствовало объединению всех племен под одной идеей. Учитывая, какую гигантскую территорию пришлось объять новой религии в процессе ее победоносного шествия по Руси, нельзя не признать, что христианизация славянских земель произошла с точки зрения истории практически молниеносно. От условной даты крещения (988 год) до последнего восстания в Новгороде (1071 год) прошло меньше ста лет! И уже к XIII веку язык и религия объединяли разрозненные княжества в единое государство.

Каждое религиозное мировоззрение в определенный период развития служит объединению своих носителей. В свое время язычество тоже объединяло древних людей, ведь для того, чтобы получилось большое государство, сначала должен был выжить отдельный род. Однако сменилась эпоха, сменилась общественно-экономическая формация, и настало время для соответствующей идеологической надстройки, то есть христианства. И оно блестяще выполнило эту задачу, потому что беспокойный XIII век без христианства мы просто не пережили бы как национальная общность.

И не стало бы никакой Руси: одна ее часть отошла бы к Польше, другая – к Волжской Булгарии, третья – к Золотой Орде. Только единый язык и единая религия удержали жителей Руси вместе на том историческом этапе. Не нужно забывать, что язычество не умерло, оно просто «ушло в подполье»: простые люди потихоньку продолжали кормить домового и бегать в лес на Ивана Купалу.

Христианство, в своей православной ипостаси, помогло славянам создать культурный пласт огромной важности. Церковнославянский язык остается достаточно понятным даже современному русскому человеку. Кроме того, когда священник и паства говорят на одном языке (в отличие от католической Европы, где, напомним, языком богослужения является практически оторванная от жизни и непонятная народу латынь) – это поистине великое культурное явление.

Таким образом, христианство повлекло за собой к вершинам развития сразу весь народ, а не только правящую верхушку. Каждый грамотный человек получал доступ ко всей русской культуре. К сожалению, книг того времени сохранилось немного. Из светских произведений до нас дошло только «Слово о полку Игореве». А. Железняк убедительно доказал, что это настоящее средневековое произведение, и относится оно к XII, максимум к XIV веку.

Однако с заслугами православия напрямую связана и очень большая неприятность. Приняв православие, мы полностью выключили себя из культурного и научного контекста Европы, так как языком духовной культуры и науки в Европе являлась латынь. И к XVI–XVII векам, когда в Европе вместе с капитализмом шагнула вперед наука, достижениями и открытиями которой мы все теперь пользуемся, православный мир вдруг обнаружил себя далеко позади. В Европе латынь знали все образованные люди, а на Руси только единицы, потому что образованным человеком в наших краях считался тот, кто владел церковнославянским.

Подводим черту. Какова роль религии в обществе? Она является, в первую очередь, государственной организацией, частью государственной надстройки над жизнью простого народа. До тех пор, пока религия существует, она будет выражать комплекс идей, характерных для правящего класса. Этот комплекс иногда оказывается благотворным для всей страны, а иногда нет. Поэтому, в частности, в какой-то момент Руси пришлось отказаться от язычества.