Николай Свечин

Взаперти

Глава 1

«Вернусь – и поговорим…»

Двадцать пятого августа 1911 года Лыков зашел в приемную Курлова и вопросительно посмотрел на Сенько-Поповского. Тот развел руками:

– Никак не получается, Алексей Николаевич. С утра в бегах, я его почти не видел.

Сенько-Поповский был личным секретарем генерал-лейтенанта Курлова по его должности товарища министра внутренних дел. Умный, трудолюбивый и порядочный, он умел ладить со всеми и, случалось, подправлял своего высокомерного шефа. Сейчас Лыкову нужно было получить от Курлова согласие на встречу со Столыпиным. Секретарь обещал устроить доклад, но уже второй день Курлов не находил времени. Он только что вернулся из Белгорода, куда уезжал по делам охраны государя. Царская семья собиралась посетить этот город, чтобы присутствовать на открытии мощей святителя Иоасафа. Оттуда проехать в Киев на маневры, затем – в Чернигов и Овруч, и уже оттуда в Крым до конца осени. Генерал отвечал за безопасность поездки и метался между указанными городами. Всего на два дня он вырвался в Петербург и ночью должен был отбыть в Киев. А без его согласия статский советник не мог получить аудиенцию у премьера.

– Где он сейчас, Леонид Андреевич?

– На Фурштатской, в штабе корпуса. Отдыхает у себя на квартире после беготни. Сами понимаете…

Лыков понял. Две недели назад в Киеве у Курлова случился удар. Несильный, но выбивший его из колеи. Утомившись за полдня, Павел Григорьевич решил отдохнуть у себя на Фурштатской, 40… По второй должности генерал-лейтенант состоял командиром Отдельного корпуса жандармов и жил в казенной квартире.

– Сюда заедет или оттуда сразу на вокзал? Может, мне там его ловить?

Сенько-Поповский убежденно ответил:

– Обязательно заедет. У него в шесть часов встреча с вашим Зуевым по неотложным делам Департамента полиции. Вот вместе с Нилом Петровичем и приходите. Вы насчет Майкопа хлопочете, я правильно помню? Об этом хотите разговаривать со Столыпиным?

– Об этом, Леонид Андреевич. Всем почему-то наплевать на наши экономические интересы. Но нельзя же совсем мозги растерять? Нет, я этого так не оставлю, буду бороться.

В начале лета Лыков вернулся из командировки в Екатеринодар[1], взволнованный открывшимися там обстоятельствами. Оказалось, нефтяные поля Майкопа попали под контроль английских промышленников. Пусть бы так: русского капитала для дорогостоящих проектов не хватает, нехай иностранцы помогают. Но в этом случае британцы скупили более девяноста процентов всех нефтеносных участков Кубанской области! Явный перебор в ущерб нашим национальным задачам. А главное, купили вовсе не для того, чтобы добывать нефть, а с целью заткнуть тамошние скважины. Не дать им развиться, а самим – получить сверхприбыли от эксплуатации нефтяных залежей в Баку и Грозном. В результате третье по богатству месторождение России было обречено на умирание – втайне от властей.

Возмущенный увиденным, сыщик начал ходить по столичным кабинетам и бить тревогу. Быстро выяснилось, что никого в Петербурге это не беспокоит. Алексею Николаевичу советовали забыть о Майкопе и заниматься своими прямыми обязанностями. А не докучать начальству… Первым в таком духе высказался сам Курлов. Статский советник не унялся и добился встречи с министром финансов Коковцовым и министром промышленности и торговли Тимашевым. Оба сановника затратили на беседу по пять минут, взяли для изучения доклад, подготовленный сыщиком, и выпроводили его вон. Встречи не имели никаких последствий. А ведь именно Тимашев отвечал за развитие отечественных производительных сил. Ученик и давний сослуживец Коковцова, он перенял у шефа его безразличие и апломб, а тут какой-то мелкий полицейский чин бьет тревогу. Шел бы лучше жуликов ловить!

Алексей Николаевич понял, что ему нужны союзники. Таковыми с самого начала были военные. Сухомлинов[2] следом за Лыковым прислал в Екатеринодар своего офицера, капитана Продана, с заданием разузнать, что происходит на нефтяных промыслах области. Нет ли там засилья иноземцев? Каковы перспективы добычи важнейшего для армии и флота топлива? Капитан, старый приятель сыщика, провел секретное дознание и убедился, что англичане сознательно губят месторождение. При попустительстве администрации Кубанской области. Лыков несколько раз встречался с ним по возвращении в столицу. Игорь Алексеевич с грустью рассказал, что рапорт он министру вручил, а толку от этого шиш. Сухомлинов занят домашними делами и все более манкирует службой. Вроде бы он разделяет беспокойство контрразведки, на словах готов помогать. Но на деле не так. Нужна поддержка сильных мира сего, которым не безразлична экономическая безопасность империи. Например, Столыпина. Он патриот и умный человек, хотя в последнее время и забронзовевший.

Алексей Николаевич стал готовить новый рапорт – на имя премьер-министра. Чтобы подкрепить свои идеи, он советовался с генерал-майором Таубе. Тот отошел от непосредственного руководства военной разведкой, читал лекции в Академии Генерального штаба, заседал в Совете Военного министерства. Виктор Рейнгольдович как никто другой знал англичан и их давнюю неприязнь к России. Много лет он сталкивался с британской секретной службой на отрогах Тянь-Шаня, боролся с ее агентурой в Средней Азии, создавал нашу сеть в Индии. Таубе дал другу ценные советы. Он предложил инициировать несколько статей в прессе о событиях на Майкопских промыслах. А еще организовать соответствующий запрос в Государственной думе. Столыпин наладил тесное сотрудничество с думскими партиями и не сможет игнорировать их обеспокоенность нефтяными делами.

Лыков с Таубе и Проданом разработали целую программу по спасению «майкопского чуда», которое угасало на глазах. Сейчас требовалось решение премьер-министра о поддержке русских нефтепромышленников. Вот для этого сыщик, которого Столыпин хорошо знал и ценил, и рвался к нему на доклад. Однако опять случилась заминка. Петр Аркадьевич получил от государя двухмесячный отпуск и уединился в своем имении Колноберже до конца августа. Лишь дважды за все лето он ненадолго появился в столице.

Июльский визит сыщик упустил и очень надеялся на второй приезд премьера[3]. Но снова не вышло. Начальство спешно командировало статского советника в Забайкалье. Там строилась Амурская железная дорога. Огромные деньги, большое количество случайных людей и близость каторги сделали стройку весьма привлекательной целью для бандитов. Вдоль полотна были разбросаны поселки, в которых жили богатые инженеры и подрядчики. Каждый день кого-то из них грабили и убивали. Поселки были переполнены всяким сбродом: ссыльными, беглыми каторжниками, китайскими спиртоносами, золотоискателями, спившимися военными топографами, японскими шпионами… Крупная народнохозяйственная стройка превратилась в уголовное Эльдорадо, в гнойник, стоивший многим жизни. Особенно усердствовали кавказцы. Они открыли на будущих станциях «столовые», а в действительности уголовные притоны, где квартировали банды. Хозяева заведений содержали их и скупали кровавую добычу. Лыков еще в Иркутске познакомился с грабительской организацией сибирских кавказцев[4]. Когда у Приамурского генерал-губернатора Гондатти[5] лопнуло терпение, он телеграфировал в столицу и попросил прислать волкодава.

Алексей Николаевич прибыл в только что учрежденный городок Алексеевск, названный так в честь наследника-цесаревича. Год назад это был грязный поселок Суражевка, знаменитый огромным железнодорожным материальным складом. Еще здесь Зея впадала в Амур и делала его судоходным. То есть в городке пересекались две транспортные артерии, поэтому отбоя от преступного элемента не было. Сыщик приехал инкогнито, с одним лишь Азвестопуло, и устроил в Алексеевске базис. Они быстро выявили сорок (!) притонов, в каждом из которых жила своя банда. Самыми сильными считались кутаисцы, их подпирали «международные силы» – турки и курды. В одну ночь все притоны были захвачены полицией, при поддержке казаков. Уголовных засадили в тюрьму, а их покровителей, имевших чистые документы, выслали обратно на Кавказ и запретили возвращаться. Так Амурская железная дорога была очищена от сброда, а Лыков снова не попал к Столыпину.

Теперь, в конце лета, премьер-министр уже вовсю трудился на своем хлопотном посту. Но попасть к нему было невозможно: за отпуск у просителей накопилось множество дел. Скромный статский советник всегда оказывался в конце очереди. Затем Столыпин тоже собрался в Киев. Вместе с государем он должен был присутствовать на маневрах Киевского военного округа. В последних числах августа он уедет. Оставалось всего два дня, даже полтора. А тут Курлов никак не мог найти минуту, чтобы встретиться с подчиненным и дать согласие на разговор…

– Ну, до вечера, Леонид Андреевич. Подготовьте нашего шталмейстера, будьте добры. Чтобы знал, что статский советник Лыков будет его терроризировать…

– Подготовлю непременно.

Курлов, помимо чина генерал-лейтенанта, имел также придворное звание шталмейстера, что служило поводом для насмешек за его спиной. Вообще-то военные состояли в Свите Его Величества. Но товарищу министра и командиру корпуса жандармов места в свите не нашлось.

До встречи с начальством Алексей Николаевич успел повидаться со знаменитым журналистом Меньшиковым. Лучший публицист суворинского «Нового времени» мог привлечь общественное внимание к майкопским порядкам хлесткой статьей и был готов помогать. Все знали: «Новое время» – единственная газета, которую государь читал ежедневно… Сыщик рассказал Михаилу Осиповичу, что творится на Кубани. Меньшиков был ошарашен и несколько раз переспрашивал собеседника:

– Неужели это правда? Девяносто два процента участков у англичан? И они закрывают скважины? Куда же смотрят власти?

– Местные – в отчеты. Англичане платят арендную плату? Да, и вполне исправно. Больше ничего казаков не интересует.

– А столичные?

– Столичные не занимаются такими вещами. Делают вид, что это их не касается, пусть решают на местах. И еще есть подтекст…

Статский советник многозначительно замолчал. Журналист начал гадать:

– Ну? Опять наша извечная боязнь обидеть Альбион?

– Хуже. После подписания соглашения в тысяча девятьсот седьмом году англо-русская распря, которой почти сто лет, вроде бы прекратилась. Скоро начнется европейская война, и наши дипломаты надеются, что Лондон присоединится к союзу Парижа и Петербурга. Ради этого умозрительного шанса они готовы терпеть любые выходки англичан. Любые!

Лыков нахмурился и продолжил:

– Есть старая глупая идея, которой почему-то одержима русская дипломатия…

– Проливы? – сообразил Меньшиков.

– Именно. Сазонов[6] надеется, что совместное участие в войне сблизит нас с британцами настолько, что они сжалятся над Россией и помогут нам изменить режим Проливов в свою пользу. Чтобы русские корабли, включая и военные, могли проходить в Средиземное море и обратно без согласия султана. По-моему, это утопия. Подданные короля не столь наивны. Они с легкостью будут воевать с германцами до последнего русского солдата и кормить Сазонова обещаниями. А попутно грабить майкопскую нефть, препятствовать нашему судоходству, подкармливать думскую оппозицию, раздувать панисламизм в Средней Азии. Давайте хотя бы нефть вернем, а?

– Давайте, Алексей Николаевич. Я могу оставить себе ваш доклад министру внутренних дел?

– Конечно.

– И сослаться в газете на ваши наблюдения, с указанием чина и должности?

– Вот тут не знаю, Михаил Осипович. Все ж таки я на коронной службе. Должен получить на это разрешение министра. Надеюсь повидаться с Петром Аркадьевичем накануне его отъезда в Киев и сразу же телефонирую вам, скажу, получил ли согласие.

Сыщик и журналист расстались вполне дружески. Ободренный чиновник поехал в родной департамент. Меньшиков – сильный союзник, хоть и не все его взгляды Лыков разделял. Например, на еврейский вопрос они смотрели по-разному, и угар национализма, присущий очеркисту, коробил Алексея Николаевича. Но тут уж не до белых манжет. Правительство демонстрировало наплевательское отношение к интересам страны. Трудно спорить с собственным начальством, будучи у него на службе… Вылететь в отставку Лыков не хотел. Жить-то будет на что, капитал накоплен. Но чем наполнить жизнь? Щук ловить в Ветлуге?

На Фонтанке, 16, статский советник первым делом направился к Зуеву. Директор Департамента полиции не обрадовался новости, что он пойдет на доклад к Курлову в сопровождении подчиненного. Шеф сильно не одобрял намерения Лыкова и всячески отговаривал его.

– Опять за старое? Сломишь себе голову на этом Майкопе, помяни мое слово. Твое дело какое? Ловить убийц и выполнять иные приказания начальства, – принялся брюзжать директор. – Зачем нарываешься?

– Так ведь гадит англичанка, Нил Петрович. И даже не стесняется, знает, что ей за это ничего не будет. Тошно смотреть.

– Ты сыщик! А не дипломат, прости господи… Если не поп, в рясу не лезь!

Зуев сложил перед собой руки и продолжил жалостливым голосом:

– Слышь, Алексей, ну отступи на сей раз. Плохо это для тебя кончится.

– Мстить, что ли, они мне будут? В русском государстве русскому чиновнику, почти что генералу? Замучатся.

– А ты не знаешь, насколько хватит британских возможностей. В случае чего, наши с Певческого моста[7] легко променяют тебя на какую-нибудь пустую подачку от Уайтхолла.

Лыков возразил:

– Проделки в Майкопе – дело рук не Уайтхолла, там частная инициатива нефтепромышленников. Не настолько они сильны здесь, в Петербурге. Просто нувориши, богатенькие и зазнавшиеся. Британскому правительству до таких нет дела. Я их парламентера в екатеринодарской гостинице с лестницы спустил, так он даже в полицию не обратился.

Зуев сокрушенно покачал головой:

– Это ты зазнался! А если бы парламентер жалобу подал мировому?

– Не подал и не подаст, – убежденно парировал статский советник. – Потому как дело темное, свету не терпит. Так что… бери меня на прием и не скрипи.

В результате ровно в шесть пополудни два советника – тайный и статский – вошли в кабинет Курлова. Тот поднял голову и сразу скривился:

– Опять про Майкоп пришли говорить? И охота вам…

– Павел Григорьевич, – начал Зуев, – я полностью разделяю ваше мнение. Но Лыков настаивает. А он имеет такие заслуги по своей предыдущей службе, что я не могу ему отказать. Точнее, могу, но не хочу.

Нынешним вечером Курлову с Зуевым предстояла очередная аудиенция у Столыпина. Петр Аркадьевич занимал одновременно две должности: премьер-министра и министра внутренних дел. В последнем качестве он дважды в неделю принимал доклады по Департаменту полиции, важнейшему в структуре государственного управления. Доклады эти делал Зуев, но обязательно в присутствии Курлова как заведующего полицией. Столыпин не терпел плохих докладов, и товарищ министра хотел тщательно подготовиться. А тут вопрос, не относящийся к делу. Однако генерал-лейтенант тоже не мог игнорировать настойчивое желание Алексея Николаевича. Как-никак чиновник особых поручений МВД в пятом классе, уважаемый человек, известный всему служилому Петербургу.

– Ну, что вы хотите? – пробурчал Курлов. – Попасть к премьеру? Знаете ведь, что он послезавтра уезжает в Киев. Ему не до вас, понимаете?

– Понимаю, ваше превосходительство, – сдержанно ответил Лыков. – Но настаиваю на своей просьбе.

Товарищ министра вздохнул, покосился на Зуева, словно хотел сказать: ну и подчиненные у тебя, старый гриб… Помолчал секунду и кивнул на дверь:

– Хорошо. Идите к Сенько-Поповскому и прикажите от моего имени записать вас на прием к Столыпину.

– Благодарю! – по-военному щелкнул каблуками статский советник и вышел.

Утром следующего дня он маялся в приемной премьер-министра. После покушения на Аптекарском острове в 1906 году, едва не стоившего Петру Аркадьевичу жизни, тот несколько месяцев скрывался от бомбистов в Зимнем дворце. Потом переехал на правительственную дачу на Елагином острове. Но волну террора удалось остановить, и вот уже второй год премьер квартировал на Фонтанке, 16. Так что идти сыщику пришлось недалеко, в соседний подъезд. Однако тут он застрял накрепко. Накануне отлучки Столыпина к нему хотел попасть чуть ли не весь ареопаг. Перед статским советником сновали директора департаментов, министры, иностранные посланники и высшие духовные лица. Просидев в углу два с половиной часа, Алексей Николаевич начал ходить по огромной приемной, пытаясь привлечь к себе внимание личного секретаря премьера коллежского советника Граве. Но тот игнорировал маневры сыщика. Тогда Лыков отловил в толпе подполковника Отдельного корпуса жандармов Пиранга. Пиранг отвечал за охрану Столыпина и выполнял часть секретарских функций. По роду службы жандарм и полицейский чиновник были хорошо знакомы.

– Помогите попасть к шефу, Ричард Юльевич! Кажется, я высидел положенный ритуалом срок.

– Сейчас выйдет Сазонов, и я вас запущу, – ответил подполковник. – Только вы, пожалуйста, быстро. А то следом очередь Кассо[8], а он сами знаете какой… Вспыльчивый бессарабец!

На этих словах дверь распахнулась, и на пороге появился министр иностранных дел. Он явно был чем-то расстроен. Пиранг шмыгнул в кабинет, через полминуты, высунувшись в приемную, поманил сыщика пальцем. Тот торопливо сунулся следом.

– Здравствуйте, ваше высокопревосходительство. Благодарю за потраченное время, я понимаю, что оно у вас на вес золота.

Столыпин, постаревший и какой-то поблекший, посмотрел на посетителя и кивнул на стул:

– Садитесь, Алексей Николаевич. Скоро у меня этого времени будет полно. И цениться оно станет на вес чугуна, а не золота.

В голосе премьера прозвучала горечь. Лыков подобрался. Слухи, что дни Столыпина на премьерской должности сочтены, ходили по Петербургу уже давно. Неужели все так плохо? И кого тогда просить о помощи? Уходящему с поста сановнику точно не до Майкопа. Однако деваться было некуда, и сыщик сжато отрапортовал о ситуации в Кубанской области, не забыв при этом сослаться на мнение военных. Статс-секретарь слушал вполуха, и Алексей Николаевич понял, что на него опереться не удастся. Все же он договорил до конца и закончил просьбой взять вопрос с Майкопским месторождением под свой контроль. Чтобы вернуть его отечественному капиталу и тем обеспечить потребности армии и флота в нефтепродуктах.

– Значит, девяносто два процента всех участков переданы англичанам? – переспросил премьер.

– Точно так. А они ничего не добывают. Скважины закупорены, оборудование не завозится. Более того, когда русские промышленники начинают качать нефть, им предлагают выгодно продать делянку и катиться ко всем чертям…

– Хм. Но ведь формально ничего не нарушается? Арендная плата поступает в казначейство?

– Да. Если смотреть формально. А национальные интересы? А скорая война, при которой расходы мазутного топлива многократно возрастут?

– Есть еще Баку и Грозный, – напомнил Столыпин. – Оттуда возьмем.

– Так ведь там те же британцы!

– Ну и что? Они делают… как его? Бизнес. Там качают, а не закупоривают.

– Петр Аркадьевич, но как же можно столь важный вопрос отдать на откуп иностранцам? – повысил голос статский советник. – Хоть эфиопам, хоть пигмеям – никому нельзя. А уж сынам Альбиона тем более.

– Согласен, – буркнул Столыпин. Он откинулся на спинку кресла и даже на секунду прикрыл глаза. Чувствовалось, что разговор премьеру мало интересен и даже тяготит его.

Лыков молча ждал, сидя на стуле в положении «смирно». Прошла минута, статс-секретарь размышлял, медленно и натужно, будто ворочал камни. Алексей Николаевич вспомнил о разрушающемся здоровье Столыпина: сердечная недостаточность и Брайтова болезнь[9] сделали из него почти инвалида, но от общества это тщательно скрывали. Наконец премьер поднялся и протянул сыщику руку:

– Я уяснил, буду думать. Рапорт оставьте у меня и ступайте.

– А?..

– Вернусь из Киева и поговорим.

– Слушаюсь. Я могу сообщить эти сведения Меньшикову из «Нового времени»? Чтобы он в статье сослался на меня с указанием фамилии и чина? Михаил Осипович готов поддержать.

– Нет, сначала я сам прочитаю. Тогда и решу.

– Слушаюсь.

– Да, пока не забыл, – перехватил собеседника уже возле двери премьер. – Как там Гондатти? Остался доволен вашей командировкой на Амурскую дорогу?

– Точно так, ваше высокопревосходительство.

– Еще бы. Ну, ступайте…

Лыков не успел выйти, как его едва не сбил с ног следующий посетитель. Сыщик отошел в угол, осмотрелся. В приемной толпилось более тридцати человек. Какой уж тут рапорт…



В ночь на 2 сентября Алексей Николаевич был разбужен телефонной трелью. Он вскочил с дурным предчувствием, посмотрел на часы: половина четвертого. Что-то недоброе случилось. Уж не с сыновьями ли? Павлука в Альпах, Николка в Тибете; и там и там было опасно. Сыщик поднял трубку и услышал сиплый от волнения голос Сенько-Поповского:

– Алексей Николаевич, вы? Беда! Только что телефонировали из Киева. В городском театре стреляли в Столыпина.

– Что?! Как он, жив?

– Тяжело ранен. Судя по всему, смертельно… Вот такие дела. Горе-то какое…

Сыщик услышал, как секретарь всхлипнул на том конце линии, и положил трубку.

Из спальни выглянула жена:

– Леша, что случилось?

– Свари мне сей же миг кофе покрепче.

Ольга Дмитриевна не сдвинулась с места, вопросительно смотрела на мужа.

– Столыпин ранен в Киеве. Возможно, смертельно.

Оконишникова ахнула и закрыла лицо руками.

– Поеду в департамент. Вари, не трать время.

Прибыв на Фонтанку, статский советник узнал у дежурного чиновника подробности. Премьер-министр тяжело ранен в театре на спектакле «Сказка о царе Салтане». Террорист дважды выстрелил в него в упор. Одна пуля попала в руку, а вторая пробила грудную клетку и задела печень. Раненый помещен в частную клинику доктора Маковского, делается все возможное для его спасения. Столыпин в сознании и сильно страдает… Состояние Петра Аркадьевича очень тяжелое, но врачи надеются на благополучный исход. Операция по извлечению пули назначена на утро. Обязанности председателя Совета министров исполняет его заместитель по этой должности Коковцов.

Известно также, что стрелял еврей, жители Киева об этом уже узнали, и в городе ждут страшного погрома. А войска гарнизона на маневрах, защитить иудеев некому. Жуть!

Лыков закрылся в своем кабинете и стал доканчивать накопившиеся дела. Настроение было отвратительное. У него из головы не шли слова Столыпина: «Вернусь – и поговорим». Состоится ли обещанный разговор? Сейчас Петр Аркадьевич на волосок от смерти, ему ни до чего. Эх! Такого человека не уберегли.

Утром дежурный сообщил: Коковцов вызвал в Киев три казачьих полка, они окружили Подол и другие кварталы, заселенные преимущественно евреями, и не пускают туда погромщиков. «Иерусалимские дворяне»[10] плачут и молятся, угроза постепенно утихает. Премьеру сделали операцию, но состояние остается тяжелым.

Дни тянулись в напряженном ожидании. Лыков и многие из чинов Департамента полиции сидели на службе до глубокой ночи, ждали новостей из Киева. А те делались все более и более зловещими.

Со второй половины дня 4 сентября стало ясно, что дни Петра Аркадьевича сочтены. Он сильно страдал, находясь в ясном сознании. К вечеру началась страшная икота, отнявшая у раненого последние силы. В ночь с 5 на 6 сентября Столыпина не стало.

Глава 2

Коряво…

Двадцатого сентября у МВД появился новый министр – Макаров. В ведомстве его хорошо знали: с 1906 по 1909 год Александр Александрович служил у Столыпина товарищем, то бишь заместителем, и курировал полицию. Потом ушел в государственные секретари. Теперь, когда должность министра внутренних дел стала вакантной, по рекомендации нового премьера, Коковцова, государь назначил на нее Макарова. Сразу начались перемены в верхних кругах. Самый умный из товарищей, Крыжановский, ушел. Коковцов именно его предлагал государю в сменщики погибшего. Но тот помнил, что Крыжановский в свое время был близок с Витте, и отказал. Николай Второй никак не мог простить последнему, что тот заставил его подписать манифест 17 октября… Лыков особенно жалел об уходе этого человека. На две головы выше любого столичного бюрократа (за вычетом, конечно, Кривошеина[11]), Крыжановский был тайным идеологом многих столыпинских реформ. При этом он не лез на первый план и ловко манипулировал премьер-министром. Убеждал его проводить свои идеи, которые Столыпин охотно присваивал, а сам оставался в тени. В частности, именно Сергей Ефимович так переделал избирательный закон, что Третья Государственная дума получилась управляемой и в целом союзной правительству. Теперь, когда подошло время выборов в новую думу, этим скользким вопросом стал заниматься Харузин. Хороший этнограф и антрополог, он оказался плохим администратором. Макаров взял его в товарищи отчасти потому, что оба они происходили из богатых торговых семейств. Так важнейшее министерство попало в купеческие руки… Выборы отнимали у власти много времени, внимания и денег. Харузин делил секретные фонды между губернаторами, давил на них, требуя всеми правдами и неправдами тащить в депутаты послушных людей. Делал он это топорно, в обществе зрело недовольство.

Департамент полиции, в котором служил Алексей Николаевич, от выборов был далек. Его куратором вместо Курлова стал Золотарев. Дела шталмейстера были плохи. Совет министров решил предать суду его, заведующего дворцовой охранной агентурой Спиридовича, начальника Киевского охранного отделения Кулябко и вице-директора Департамента полиции Веригина. За то, что эти раззявы своими неумелыми действиями в Киеве погубили Столыпина. Первый департамент Правительствующего сената назначил предварительное следствие. Все его фигуранты были отстранены от должностей. Следствие вел сенатор Трусевич, бывший директор Департамента полиции и личный враг Курлова. От него не приходилось ожидать объективности, но в верхах это никого не волновало. А у Зуева с Лыковым появился новый начальник.

Игнатий Михайлович Золотарев был из судейских. Повседневную полицейскую службу он знал плохо и старался держаться от нее подальше. Когда Трусевича «ушли», Столыпин дважды предлагал ему освободившееся кресло. Оба раза Золотарев отказывался, говоря: там нужны особые свойства, а они у меня отсутствуют. На самом деле он боялся как ответственности, так и рисков, связанных с этой должностью. В конце концов директором стал Нил Петрович Зуев. К большому удовольствию чинов Департамента полиции… Теперь Золотарев взобрался еще выше по карьерной лестнице, но привычек не изменил. Очень ленивый, старающийся избегать конфликтов, более всего он ценил высокое жалованье и комфорт. С его приходом в МВД должность заведующего полицией была упразднена. Игнатий Михайлович курировал два департамента – полиции и духовных дел иностранных исповеданий, а также техническо-строительный комитет. Дела охраны правопорядка шли у него не на первом плане. По-прежнему, как и при Столыпине, Зуев докладывал министру дважды в неделю. Товарищ министра присутствовал при этих докладах, но по большей части молчал. Наверху господствовали дилетантизм и формалистика. Тон всему задавал, как и полагается, сам министр.

Макарова называли в верхах «честным нотариусом». Упрямый и ограниченный, он любил работать с бумагами, засиживаясь над ними до пяти часов утра. И считал это главным своим делом. Вся его служба прошла по судебному ведомству, среди писанины, вдали от настоящей жизни. Макаров быстро попал под влияние своих подчиненных, таких как Золотарев с Харузиным. Для Лыкова наступили трудные дни. После крупных фигур: Плеве, Дурново, Столыпина – к рулю пришли ничтожества. Нил Петрович сидел тише воды ниже травы и считал дни, когда его освободят от директорства и переведут в сенаторы. Полицейская служба встала. Никто ничего не инициировал, все ждали команды сверху. А там занимались только выборами в Четвертую думу… Какое уж тут спасение «майкопского чуда»! Все усилия статского советника в этом вопросе упирались в стену. Но он не отчаивался. Есть Меньшиков, есть военные, нужно в дурацкую стену колотить, и в конце концов она рухнет.

Когда пертурбации в МВД закончились, Лыков напросился на доклад к министру. Они были давно знакомы, Александр Александрович с виду благоволил сыщику. Но в этот раз беседа не задалась. Тайный советник сразу спросил статского: какое тому дело до майкопских нефтяных приисков? Ответ, что это касается безопасности империи, что скоро война, что англичане обнаглели – не впечатлил Макарова. Он стал поучать собеседника: каждый должен заниматься только своими прямыми обязанностями. И точка! Нудный, при этом высокомерный и брюзгливый, министр отчитал подчиненного и выгнал. Решив, что научил дурака уму-разуму. Алексей Николаевич ждал чего-то подобного и не сильно расстроился. Встреча была необходимой формальностью. Поговорили – теперь можно действовать дальше.

Между тем служба шла своим чередом. В первых числах декабря Лыков в очередной раз едва не погиб. История вышла занятная. Они с Азвестопуло получили приказ выявить, куда делись ценности со склада таможни при Финляндской железной дороге. Неизвестные похитили две тысячи золотых мужских часов модели Extra Plates. Причем самых дорогих – глухих, анкерных, с брегетовским волоском[12] и репетицией в четверть часа. Триста рублей штука! Еще пропали пятьсот сорок биноклей Minix-6, предназначенных для армии. Что самое неприятное, таможня недосчиталась также сорока пистолетов систем «штайер» и «Астра». Именно поэтому к дознанию привлекли Лыкова, который обычно не занимался кражами.

Пропажа пистолетов имела последствия. Петербургская сыскная полиция зафиксировала всплеск вооруженных нападений в столице и пригородах. Были убитые и раненые. Макаров приказал помочь градоначальству. Все лучше, чем болтать про Майкоп. Сыщики договорились с Филипповым[13], что объединят усилия. Алексей Николаевич вызвал по очереди на явочную квартиру четырех человек из своей личной агентуры. Поставил им задачу купить оружие без разрешительных документов. Хотя революция давно затихла, ограничения на продажу оружия, введенные в девятьсот пятом году, остались в силе. Без бумаги от участкового пристава в магазине отказывались отпускать даже дрянной «велодог»[14]. Осведомители отправились на поиски, и вскоре Антип Лавочкин принес новый австрийский «штайер» в заводской смазке. Купил за четвертной билет! Продавцом выступил некий Вовка Держивморду, темный человек из Ропшинской лавры.

Дом номер пятнадцать по Ропшинской улице давно был у полиции на дурном счету. Его облюбовали воры и налетчики, перебравшиеся сюда из отживающей век Вяземской лавры. Городская дума решила прикрыть старинную клоаку. Ее тринадцать корпусов по очереди сносили, на их месте должен был появиться крытый рынок. Вовка Держивморду проходил по сыскной картотеке как рецидивист. Он отсидел шесть лет за грабеж и не имел права проживать в Петербурге. Однако спокойно проживал. Настоящее его имя было – Владимир Мохов, крестьянин из вологодских. Похоже, что Вовка взялся за старое. В одной с ним квартире поселились еще четверо уголовных, состоявших на учете. Околоточный явно имел с них хорошую мзду, поскольку ребята не прятались. Деньги у них водились, а чем занималась шайка, понять было трудно. Видать, торговали ценностями, выкраденными с таможни. Но как это доказать?

Лыков решил выступить в роли покупателя. К этому его подтолкнуло одно обстоятельство. Когда он на Офицерской[15] просматривал картотеку, то сразу узнал Держивморду по фотографической карточке. Вытянутое лицо, раскосые глаза, левое ухо чуть выше правого – приметная наружность. Алексей Николаевич встречался с ним в Москве в 1907 году, когда дознавал железнодорожные кражи[16]. Тогда бандиты из шайки Згонникова застрелили старого приятеля сыщика, Петра Фороскова. И едва не закопали самого Лыкова. Он схватился один с семерыми и был избит до полусмерти. Жандармский унтер-офицер Деримедведь выкрал потерявшего сознание пленника из-под носа бандитов, чем спас ему жизнь. Так вот, двоих из злодеев Лыков тогда сумел убить, а остальных запомнил в лицо. Хотя плохо соображал под ударами, но привычка составлять портреты подозреваемых сработала автоматически. Этот человек, Вовка Мохов, был в той кодле! Один из убийц Фороскова остался безнаказанным. Вовремя сбежал из Москвы в Петербург и запутал следы.

Статский советник сразу загорелся. Взять негодяя и засадить его! Конечно, ту схватку в Первопрестольной не предъявишь: свидетелей нет. Но хоть за проделки с оружием наказать. Глядишь, еще что-нибудь найдется, так и натянем на каторгу, думал сыщик. Только надо сцапать Вовку самому. Это и будет месть.

Лыков с помощником стали думать над операцией. Людей Филиппова решили не привлекать, обойтись служительской командой Департамента полиции. Там народ калиброванный, и не таких вязали… Сыщики сходили в Ропшинскую лавру, загримировавшись под жуликоватых евреев. Приценились к квартирке на втором этаже, поцокали языками: дорого! А заодно провели рекогносцировку местности. Шайка Мохова проживала выше этажом. Один из нее попался полицейским на лестнице – типический злодей. Крупными буквами на лице написано, что с таким в глухом переулке лучше не встречаться. Парень тащил наверх корзину с пивом, из батареи бутылок торчало горлышко с белой головкой[17]. Он недовольно покосился на «иудеев», буркнул:

– Христа распяли, сволочь…

Сыщики вжали головы в плечи и засеменили вниз. Когда они вышли за ворота, Алексей Николаевич деловито сказал:

– Сейчас же.

– Чего тянуть? – поддержал Сергей. – Там пива штук двадцать. Водкой разбавят – самое время пеленать.

– Вызывай ребят.

Азвестопуло зашел в аптеку, телефонировать в департамент. Лыков прогуливался по тротуару. В нужном им подъезде кто-то переезжал. Артельщики сновали туда-сюда, таскали скарб. Подкатил ломовик, крепкие мужики потащили наверх мебель. Люди занимались своим делом, все было спокойно. «Даже хорошо, что переезд, – подумал статский советник. – Отвлекут внимание, среди такой толпы легче затеряться».

Вышел Азвестопуло и доложил: арестная команда прибудет через час. Сыщики быстро ушли прочь от дома, некоторое время слонялись в окрестностях. На двух иудеев не обращали внимания, разве что дворники подозрительно косились.

Через час за углом лавры встали три пролетки. Вышли шесть дюжих мужчин, неброско одетых, с заурядными лицами. Старший, неимеющий чина Александров, доложил статскому советнику:

– Участковый пристав предупрежден и явится через десять минут с нарядом городовых.

– Начинаем немедля, – приказал Алексей Николаевич. – Я подымаюсь, стучу в дверь и ровно через три минуты выхожу обратно. К этому моменту вы уже должны стоять на площадке. Я открою – вы сразу внутрь!

– Слушаюсь.

– Там четверо или пятеро, не очень опасных. Воры или налетчики, однако вряд ли гайменники[18].

Помешкав секунду, статский советник добавил:

– Впрочем, я могу ошибаться. Мы в квартире не были, видели мельком только одного.

Неимеющий чина усмехнулся:

– Кто не спрятался, я не виноват.

Александров был смелый и опытный человек, ударом кулака он перешибал дюймовую доску.

– Ну, я пошел. Сергей Манолович вас проведет. Как только хлопнет наверху дверь, ждите три минуты – и в атаку!

Лыков свернул за угол, не спеша подошел к подъезду. Туда как раз затаскивали огромный шкап. Сыщик пролез боком, стал подниматься. Сердце стучало чаще обычного. Вот ведь как бывает. Три сотни задержаний за спиной, а все равно волнительно…

Подойдя к нужной двери, Алексей Николаевич прислушался. Изнутри доносились голоса. Он разобрал несколько слов: говорили про какую-то бабу, мол, при деньгах, надо бы тово… Сыщик громко постучал. Голоса сразу смолки. Дверь приоткрылась, в щель выглянул тот самый парень, что давеча тащил пиво.

– Тебе чего, жидок?

– Разговор есть к вашему атаману, уважаемый. Насчет билетов Лейпцигской лотереи.

– Чё?

Тут парня сзади отодвинули, и показался Держивморду. Он молча разглядывал Лыкова, и тот торопливо заговорил:

– Здравствуйте, ваше степенство господин Мохов. Я к вам. От Толика.

– Какого Толика?

– По прозвищу Дылда.

– А он тебе кто?

– Друг-приятель, карманный обиратель.

– Ну…

Атаман распахнул дверь и впустил Лыкова в прихожую. При этом высунулся в коридор и прислушался:

– А что там за возня, Петруха?

Парень сообщил:

– Меблю таскают. Расстрига съехал, какие-то студенты-лохмачи заселяются.

Закрыв дверь на засов, главарь повернулся к гостю:

– Чего ты там говорил про билеты?

Лыков сдернул с головы кипу и стал безжалостно ее мять. Он затараторил, пытаясь подражать говору варшавских евреев:

– Так что, Дылда сказал, вам все интересно, что может дать профит. Билеты могут, чес-слово гешефтера. Уступлю со скидкой… вот только без рассрочки, сам заплатил, из оборота вывел, рассрочку не могу, вот. Для начала тысяча билетов по семьдесят пять копеек. Потом будет больше. А продавать можно за полтора рубля!

Держивморду слушал молча и внимательно разглядывал «гешефтера». Этот взгляд сыщику не нравился, но деваться было некуда, и он продолжил:

– Еще есть лодзинский товар: готовое платье и штиблеты всех сортов. С ярлыками! Правда, накладные квитанции на них выписаны ночью, но товар зер гут!

Лыков молол языком, а сам считал секунды. Две минуты прошли, оставалось продержаться еще минуту. Ребята уже поднимаются по лестнице.

Атаман по-прежнему молчал. Замолчал и гость. Еще двадцать секунд…

– Где я тебя раньше видел? – спросил вдруг Вовка.

Сыщик понизил голос и пояснил:

– В Москве, ваше степенство. Я там господину Згонникову хлопок помогал сбывать, в Привисленский край.

– Да ну? Ты с Князем работал? Припоминаю…

Пора! Три минуты прошли. Лыков согнулся в поклоне:

– Так я несу образцы?

И не дожидаясь ответа, повернулся к хозяевам спиной и отодвинул засов. Распахнул дверь, готовясь нырнуть в сторону, – и замер. На лестничной площадке никого не было.

Возникла пауза, несколько секунд Алексей Николаевич стоял на пороге, не зная, что предпринять. Внизу слышалась смачная матерщина, артельщики костерили друг друга на чем свет стоит.

– Эй, чего застыл? – Атаман стал выталкивать сыщика в спину. – Неси! Билеты не надо, а лодзинский товар покажи.

Пауза затягивалась, нужно было принимать решение. Уйти якобы за образцами, а явиться через пять минут с арестной командой? Но Вовка напряжен, он что-то заподозрил. Дверь могут не открыть, придется ее ломать, и тогда возможны стрельба и кровь. А от одинокого еврея никто не ждет опасности. И Лыков решился. Не прикрывая дверь, он повернулся к бандитам лицом. В грудь ему тут же уткнулся ствол нагана. Мохов смотрел волком:

– Обмануть нас хотел, легавый? Думал, я тебя в пейсах не узнаю?

Алексей Николаевич ответил своим обычным голосом:

– Наганчик где-то добыл… А «штайеры», выходит, кончились?

– Какие штаеры?

– С тамо…

В ту же секунду Лыков двинул атамана кулаком в грудь и толкнул на Петруху. Оба с грохотом повалились на пол. Из комнаты выбежали сразу трое и набросились на статского советника. Они взялись за дело споро. Сыщик мгновенно пропустил несколько ударов, во рту появился знакомый привкус крови. Где же подмога, черт ее дери? Прикрыв голову локтем, Алексей Николаевич стал отмахиваться другой рукой. Лишь бы не вынули ножи… От его оплеух свалился сначала один, затем второй, но быстро поднялись и опять принялись мутузить Лыкова. «Стареешь», – сказал он сам себе. И вложился наконец как следует. Противник отлетел далеко и уже не встал. Двух других удалось схватить за волосы и стукнуть лбами. Следующему попало Петрухе. А когда Вовка, кряхтя, сел на корточки, из коридора ворвался Азвестопуло с выпученными глазами и гаркнул:

– Рукивверхпристрелюпаскуду!

И бабахнул в потолок.

Следом за ним полезли полицейские, все почему-то перепачканные мелом. Они стали поднимать и вязать обитателей квартиры. А Лыков набросился на помощника:

– Где ты был? Где вы все были, храпаидолы? Тут… едва на шлепнули, пока вас дожидался. Сказал же: через три минуты!

– Артельщики шкап уронили на лестнице, – срывающимся голосом объяснил Сергей. – Большущий! Перегородили всю лестницу. Я кое-как сбоку перелез, на руках по перилам. Уф!

Хоть плачь, хоть смейся… Алексей Николаевич ходил по комнатам, унимая дрожь в руках. И вспоминал, как ствол револьвера жестко упирался ему в грудь аккурат напротив сердца.

Обыск быстро дал результаты. В углу залы обнаружили два ящика с часами и два с биноклями. В людской за печкой нашлись «штайеры». Стало понятно, что именно эта шайка торгует похищенными с таможни ценностями и оружием. Приказ министра был выполнен. Правда, статскому советнику едва не прострелили важные части тела, так ведь не в первый раз… Когда появились следователь и участковый пристав с городовыми, им оставалось лишь оформить бумаги.

Лыков вручил вожжи помощнику, а сам решил проветриться. Отвык он от таких приключений… Голова раскалывалась, сыщика мотало. Алексей Николаевич доехал на извозчике до Литейного, выбрал кофейню поприличнее и заказал полный стакан коньяку. Опростал его в два захода, после чего отправился домой спать.

Он вернулся на службу к вечеру и узнал, что его разыскивает министр. Неужто хочет похвалить за быстрое выполнение приказания?

Статский советник явился к начальству и услышал совсем другое. Макаров не пригласил подчиненного сесть и с недовольной гримасой зачитал ему протокол врачебного осмотра из Дома предварительного заключения. Именно туда оприходовали арестованную банду.

– Вот, слушайте. У крестьянина Мохова сломано ребро плюс ушиб легкого и синяки на спине. У остальных еще хуже: смят нос, выбито плечо, гематомы на головах… Что за бойню вы там устроили? Шесть служителей департамента, вы с помощником и целый отряд городовых набросились на подозреваемых с какой-то звериной жестокостью. И без того к полиции много нареканий, а тут еще это. Объяснитесь! Вдруг попадет в газеты?

– Ваше превосходительство, там случилась непредвиденная ситуация, – начал докладывать сыщик. – Упомянутый вами Мохов узнал меня, несмотря на грим. Мы встречались в Москве четыре года назад. Рецидивист приставил мне к груди револьвер и уже готов был выстрелить. Арестная команда между тем задерживалась: они поднимались по лестнице, артельщики перед ними уронили с ремней шкап и перекрыли дорогу. Несколько минут мне пришлось биться одному против пятерых, спасая свою жизнь. Тут уж было не до сантиментов…

– Сядьте и расскажите подробнее, – приказал министр.

Лыков изложил детали, доказывающие, что он вынужден был действовать жестко. Иначе не сидел бы сейчас на стуле, а лежал перед патологоанатомом. Сам при этом недоумевал. Что еще за глупости? Схватили банду торговцев оружием, состоящую из патентованных злодеев. Ну, намяли им при этом бока… Теперь так всегда будет при законнике Макарове? Он хоть понимает, чего требует? Когда счет идет на секунды, а на кону твоя жизнь, думать о газетах?

Тайный советник слушал внимательно, но продолжал хмуриться. Когда Алексей Николаевич закончил, он прокомментировал:

– Значит, вы признаете, что применили силу.

– Точно так.

– Чрезмерную, если судить по заключению врача.

Сыщик не выдержал и сорвался:

– Этого бы врача туда, в Ропшинскую лавру! Приставить ему ствол к сердцу и предложить сдерживать силу, когда нужно свою жизнь спасать!

Макаров пожевал губами и глубокомысленно произнес:

– Не знаю, не знаю… Про вас давно рассказывают, что вы чрезвычайно жестоко обходитесь с подозреваемыми. Лупцуете на допросах. И даже убили некоторых при задержаниях. Ведь было?

– Ну… в случаях крайней необходимости…

– Вот! И сколько уже случилось таких необходимостей? Раз за разом, и все крайние. При моих предшественниках оно сходило вам с рук. Распустили они вас, статский советник. Теперь этому положен конец. При мне такие фортели уже не проскочат. Будете наказаны. Вам ясно?

– Александр Александрович, вы представляете, чего требуете от меня?

– Соблюдения закона, чего же еще?

– С виду так. А на практике это означает, что, когда меня в следующий раз будут убивать, я должен не себя спасать, а думать о соблюдении вышеуказанного закона.

– Конечно! – возмутился Макаров. – А вы как хотели?

– Но пока я буду соображать, как бы не повредить драгоценное здоровье преступника, он меня зарежет!

– Так уж и зарежет… – ответил министр с усмешкой. – Я ведь на службе тридцать с лишним лет. Побольше вашего повидал. Вы мне сказки не рассказывайте. Ишь, как ловко объясняете свою привычку. Но я не позволю!

Макаров встал и попытался прибавить в голосе металла:

– Идите и помните о нашем разговоре. Вы предупреждены об ответственности. Все, бардак в министерстве с моим приходом кончился, теперь закон во главе, а не ваши палаческие обычаи.

Лыков выскочил в приемную сам не свой. Он шел по коридору, и в голове его складывались ответные фразы. Очень хорошие фразы, точные и убедительные, но запоздалые. Его выставили, как нашкодившую собачонку. «Побольше вашего повидал»! Дурень, что ты мог повидать, сидя в прокурорском кресле? Бумажки? Тьфу!

Расстроенный донельзя, сыщик вернулся в свой кабинет. К нему подскочил помощник:

– Алексей Николаевич, что случилось? На вас лица нет!

– Расскажу – не поверишь. Черт бы их всех драл… Надо думать, как дальше служить. Неужели он это всерьез?

И Лыков передал Азвестопуло свой разговор с министром. Тот был поражен. Особенно его уязвила фраза про палаческие обычаи.

– Вытираем сопли и служим дальше, – резюмировал статский советник. – Только осторожнее, чем прежде. Наш новый министр – судейский и подвинулся на законности. Скоро жизнь ему все объяснит, но надо потерпеть.

Лыков выпил чаю, немного успокоился и пошел к директору. Тот принял его настороженно, вид у Зуева был затурканный.

– Чего тебе?

– Хочу рассказать, как поговорил с «честным нотариусом».

– Ну?

Алексей Николаевич изложил все в деталях. Зуев еще больше пригорюнился.

– Тикать отсюда надо.

– Куда? Тебе-то прямая дорога в сенаторы. А я куда денусь?

– Рыбу станешь удить у себя в имении, – подсказал Нил Петрович. – Эх, мне бы такое! Давно бы уже сбежал от этой неблагодарной службы… Крыжовник посадить, как у Чехова. А? Приехал бы ко мне в гости?

– Вот турнут меня – ты ко мне приедешь, – утешил статский советник тайного. – Знаешь, какие стерляди в Ветлуге водятся? В пятнадцать вершков. Я покажу тебе место, где всегда клюет. Поселишься в Варнавине на лето, в доме десять комнат, хватит на взвод. Сенаторов в городке отродясь не было, станешь знаменитостью: исправник честь отдает, а все пять городовых во фрунт тянутся…

Полицейские посмеялись над такой картиной, однако Зуев быстро вновь погрустнел.

– Ты, Леша, с ними поосторожней. Они на облаках живут, по земле никогда не ходили. Что Макаров, что Золотарев. Как бы сдуру не того… Я сам из последних сил держусь.

– Решено уже, кто тебя заменит? – задал Лыков весьма интересующий его вопрос. Бог бы с ними, с министрами, их не каждый день видишь, а директор Департамента полиции – прямой начальник.

– Кажись, Степу выбрали, – шепотом ответил Зуев. – Как мы с тобой и ожидали.

– Ну это куда ни шло, мы тогда еще послужим, – бодро отозвался Алексей Николаевич.

Скорый уход Зуева с должности директора не был тайной, ему давно искали замену. Раньше в преемники прочили Лерхе. Петр Карлович второй в Департаменте полиции имел чин тайного советника – наравне с Нилом Петровичем. А действительных статских советников было как нерезаных собак – целых тринадцать человек! Из них двое – Зубовский и Харламов – занимали должность вице-директора и имели преимущество по службе. Генеральские чины носили также пять чиновников особых поручений, пять делопроизводителей и даже казначей. Конкуренция на директорское кресло была высокая. Проныра Виссарионов тоже не терял надежды. А Степа всего-навсего статский советник, формально он ровня Лыкову. Но наверху, кажется, решили иначе.

Степан Петрович Белецкий с 1909 года исполнял обязанности вице-директора департамента. Выпускник Киевского университета надолго застрял в губернской канцелярии, медленно подымаясь по карьерной лестнице. Но ему повезло: чиновник случайно познакомился с ковенским губернским предводителем дворянства Столыпиным и понравился ему. Возглавив неожиданно МВД и не зная никого в столице, Петр Аркадьевич вспомнил услужливого киевлянина и назначил его самарским вице-губернатором. Белецкий использовал открывшийся ему случай сполна. В Самарской губернии жгли помещичьи усадьбы, эсеры охотились на полицейских… Новый вице-губернатор проявил себя жестким и решительным управленцем. В результате, когда мятежи стихли, он перебрался в Петербург. В Департаменте полиции Белецкий поразил всех своей трудоспособностью. Умный, на лету схватывающий суть дела, он быстро освоился на новой должности. Сперва Степан Петрович занимался финансовыми и хозяйственными вопросами. Но его тянуло к политическому сыску. Прямого отношения к нему статский советник не имел и пошел другим путем. А именно представлял департамент в комиссии по подготовке реформы полиции. Здесь Белецкий понравился уже Макарову (он вообще умел залезть в душу начальству). Когда «честный нотариус» возглавил министерство, звезда Белецкого засияла с новой силой. Как только Зуеву освободят место сенатора, Степан Петрович пересядет в его кресло.

Лыкова эта новость устраивала. Политического сыска он сторонился, следуя совету своего учителя Благово. А сыск уголовный – его епархия, куда давно уже никто не лез. Белецкий умен, ему нужен такой меделян[19], как Алексей Николаевич. Опять же, Степан Петрович покувыркался на службе, знает, как пахнет навоз…

Успокоенный сыщик вернулся в кабинет, но тут ему телефонировал Сенько-Поповский. И попросил зайти на минуту. Бывший секретарь Курлова теперь сидел в приемной Золотарева. Не иначе товарищ министра дал очередное поручение.

Однако, когда Лыков предстал перед секретарем, тот жестом подозвал его поближе. Потом оглянулся на дверь начальника и сказал вполголоса:

– Макаров велел Игнатию Михайловичу подготовить справку про вас.

– Какую еще справку? – удивился сыщик. – Все есть в формуляре.

– Это особая бумага, – все так же тихо пояснил секретарь. – Министра интересует, были ли у вас происшествия при задержаниях и допросах. Когда подозреваемые погибали при арестах или становились калеками. И что в таких случаях говорил прокурорский надзор.

Лыков был озадачен. Опять двадцать пять! Что это министр так озаботился здоровьем всякого отребья? Поглядел бы сначала на дела их рук: трупы детишек, задушенные и зарезанные люди с выколотыми глазами и следами пыток… Сам бы тогда не церемонился. А тут – справка.

– И как там мои дела, Леонид Андреевич? Много Золотарев накопал грехов?

– Игнатий Михайлович мне велел подготовить бумагу. Сейчас займусь ее составлением. Я счел своим долгом предупредить вас об этом поручении, Алексей Николаевич. Не нравится мне оно…

Статский советник ушел раздосадованный. Тучи сгущаются? Кому-то понадобилось его место? Чиновник особых поручений при министре внутренних дел, прикомандированный к Департаменту полиции, – не бог весть какая шишка. Таких пятеро, из них вербуются исполняющие обязанности вице-директора. Но сыщику эта лычка не светила, он никогда на нее и не претендовал. Был как-то и. о. делопроизводителя, да и там от скуки едва не окочурился. Для карьеристов должность малопривлекательная. В чем же дело?

Через сутки Сенько-Поповский вновь набрал Лыкова и сказал в трубку:

– Готово, Алексей Николаевич. Зайдете поглядеть?

– Давайте лучше так, в телефон.

– Хорошо. За годы вашей службы в Департаменте полиции на вас накопилось со стороны подследственных одиннадцать жалоб.

– Так мало? – удивился сыщик. – Я думал, их больше.

– Мало? – опешил коллежский асессор. – Одиннадцать жалоб для вас недостаточно?

– Конечно. Хотя уже кое-что… Это значит, что я служил честно.

– Не понимаю вас.

– Вспомните род моих занятий, Леонид Андреевич. Преступники всегда стараются затянуть дознание и следствие, очернить полицию. А на суде объявляют, что показания из них выбили силой и они ничего такого не совершали.

– Хм. Вам виднее, конечно. Однако я продолжу. Все эти жалобы оставлены начальством без последствий. Но в четырех случаях имела место прокурорская проверка…

– Помню, – перебил Сенько-Поповского Лыков. – Их открывали при гибели подозреваемого при аресте.

– Точно так. Там тоже все кончилось для вас сравнительно благополучно. Кроме гибели некоего Згонникова, которого вы восьмого мая тысяча девятьсот восьмого года в Москве вышвырнули из окна четвертого этажа. Вместо того чтобы арестовать. Жалобу подал князь Мамин, который оказался свидетелем убийства. Он сообщил, что вы отомстили таким образом за смерть кого-то из ваших товарищей. Алло! Слышите меня?

Лыков сказал:

– Леонид Андреевич, дело серьезнее, чем я думал. Не хочу обсуждать его по телефону. Когда могу подойти?

– Прямо сейчас. Шефа еще часа два не будет, приходите.

Когда чиновники уединились в пустой приемной, коллежский асессор продолжил:

– Мамин умер в камере предварительного заключения, но прокуратура дала ход его жалобе. Не знаете почему?

– Я тогда сильно прижал высокопоставленных мошенников, которые много лет воровали на железных дорогах. Крупное вышло дело! Был суд, наказали мелкую сошку, а тузы остались при деньгах и безнаказанными. Они всячески ставили мне палки в колеса. Проверка была инспирирована с той же целью. Нам с Азвестопуло объявили выговоры с занесением в формуляр и хотели предать нас суду. Но Столыпин разобрался и велел прекратить следствие.

Секретарь товарища министра понурился:

– Алексей Николаевич! Я вас очень уважаю. И убежден, что вы говорите мне чистую правду. Но против вас затевается какая-то интрига. Я вынужден положить справку на стол Золотареву, со всеми перечисленными сведениями…

– Понимаю, Леонид Андреевич. Конечно, кладите. Спасибо, что предупредили.

– Коряво? – Сенько-Поповский употребил новомодное среди столичного бомонда словечко.

– Не пойму, к чему готовиться, но чувствую, что коряво.

Глава 3