Нембутал… Барбитурат, который действительно чаще всего использовался как снотворное средство, вызывал смерть от остановки дыхания. При этом смерть довольно мучительную — передозировка провоцировала рвоту, и человек просто захлебывался рвотными массами.

«Нембутал» — это было торговое название. Именно под этим названием препарат поступал в торговые сети. Настоящее название этого препарата — пентобарбитал. Но об этом мало кто знал.

Емельянову в своей практике несколько раз приходилось сталкиваться с этим жутким препаратом. Так как стоил он довольно дорого, то был популярным прежде всего в высших партийных кругах. Жены и дочери партийных бонз носили его в сумочке как карманное средство, ну, как, к примеру, аспирин. Еще он был достаточно распространен в среде деятелей искусства. Многие представители богемы не мыслили жизни без этого препарата, принимая его не только на ночь, но и днем — для стимуляции.

Однажды у Емельянова было дело, о котором он до сих пор не хотел вспоминать. Некий высокопоставленный чиновник, глава одного из райкомов партии, был найден в своей квартире мертвым. Домработница обнаружила его лежащим в спальне на ковре возле кровати. В квартире партийный деятель был один — все его семейство отправилось на отдых в Крым.

Шухер был страшный! Естественно, подключили и уголовный розыск. Когда эксперт сказал, что в горле покойного застряли рвотные массы, Емельянов сразу заподозрил неладное. Но едва он попытался заикнуться, что в смерти этой что-то нечисто, начальство подняло страшный шум, ведь с самого верха было велено писать, что заслуженный большевик умер от сердечного приступа, так как не щадил здоровья и сил на тяжелой ответственной работе, так сказать. Пожертвовал жизнью ради советского дела.

Емельянов помнил, как повыходили газеты с огромными, почти во всю полосу некрологами — и это еще до результатов вскрытия! Это уже потом эксперт провел вскрытие и сказал, что партиец умер от передозировки нембутала. И, судя по состоянию печени и прочих внутренних органов, он принимал этот препарат в огромных количествах и не один год.

Проведя полный обыск квартиры партийного покойника, Емельянов обнаружил в стене тайник, где хранился почти годовой запас этого препарата в порошкообразной форме…

Но едва он заикнулся о том, что ответственный и всеми уважаемый большевик был наркоманом со стажем и умер от передозировки барбитурата, как ему пригрозили самым серьезным образом: сказали, что вышвырнут с работы и отдадут под суд. В общем, рисковать было глупо. Поэтому так и осталось в деле, что председатель райкома партии умер от сердечного приступа. И с тех пор у Емельянова просто снимало крышу, когда в деле появлялись подобные препараты. И в этом случае неприятностей, похоже, тоже было не избежать.

Покойная работала на Одесской киностудии — значит, там, среди киношников, были открытые каналы по продаже наркотических средств! Вполне вероятно, что сидеть на какой-то гадости там было то ли делом привычки, то ли делом престижа. А значит, Емельянову предстояло разворошить осиное гнездо. Тем более, если выяснится, что препарат женщине дали насильно.

Когда он только подумал об этом, эксперт словно прочитал его мысли.

— Кстати, — произнес он задумчиво, — под правой лопаткой у покойной есть очень интересная точка… И, похоже, она одна такая на теле. Хотя подтвердить это может только вскрытие.

— Чем интересная? — вздохнул Емельянов, уже зная, что не услышит ничего хорошего.

— Да тут как будто след от инъекции. И этот укол ей, похоже, сделали насильно. Смотри, шприц вошел под углом, поэтому на ранке выступило несколько капелек крови. А это означает, что препарат ей могли ввести, когда она сопротивлялась. Если взяли большое количество порошка, развели водой и залили в шприц, а потом вкололи полный шприц под лопатку, то смерть могла наступить в течение 10 минут или даже раньше…

Константин снова вздохнул. Похоже, убийство. Впрочем, это было понятно с самого начала. Предсмертной записки не было. А зачем тянуться за снотворным после праздничного ужина с шампанским? Неужели она собиралась лечь спать, даже не убрав посуду со стола? Ответ Емельянову был ясен: передозировка, не самоубийство, а самое настоящее убийство! Господи, вздохнул он третий раз, ну и возни теперь будет!

Он приступил к осмотру квартиры. И уже почти сразу же в тумбочке возле кровати нашел кое-что интересное — пачку писем. Емельянов позвал одного из сотрудников и попросил их прочитать, а сам принялся осматривать комнату покойной.

Осмотр длился недолго, и когда закончился, опер нахмурился: ничего! Вот просто ничего. У покойной было мало вещей. Обычная одежда невысокого качества — не импорт, не от фарцовщиков, все то, что продают в советских магазинах. Не было и дорогой иностранной косметики, все только советского производства. Денег — сущие гроши, он насчитал 9 рублей 28 копеек. Никакой иностранной валюты. Много хороших книг, потрепанных — видно, что покойная любила читать. А вот драгоценностей почти не было. Только серебряные цепочка с кулоном, серьги с агатом и пара колец. Из золота — тоненькая золотая цепочка, сережки с жемчугом и одно тоненькое колечко с какой-то стекляшкой, явно не драгоценным камнем. А еще — Емельянов обратил на это внимание — в квартире не было найдено никаких мужских вещей. Если у покойницы и был любовник, то он не жил с ней вместе, в этой квартире. Думая об этом факте, опер поинтересовался у эксперта:

— Слушай, а она случайно не была девственницей?

— Нет, конечно, — ответил тот сразу. — Нет, но, судя по первичному беглому осмотру, полового контакта перед смертью у нее не было.

— То есть ее не изнасиловали?

— Нет, — уверенно ответил эксперт.

Емельянов нахмурился. Нищенское имущество мертвой женщины никак не вязалось с дорогим снотворным препаратом. Откуда она брала деньги, чтобы покупать нембутал? Ведь стоил он не пять копеек!

Может, ей покупал этот препарат тайный любовник, следов которого в квартире не было? Но тогда почему он не дарил ей дорогие подарки? Все в этой комнате свидетельствовало о том, что женщина жила не просто не богато — она испытывала материальную нужду. Откуда тут взяться таким дорогостоящим привычкам, как глушить свой мозг элитным снотворным?

Мысли Емельянова отвлек сотрудник, появившийся на пороге.

— Тут одна из соседок говорит, что знает, с кем пировала покойница. Вроде как последней ее перед смертью видела, — горячо произнес он. Видно было, что лейтенантик очень старается доказать, что он — настоящий опер.

Емельянов двинулся на унылую коммунальную кухню — в точности такую же, как и все коммунальные кухни. Он уже знал, что его тут ожидает: чад, гарь, закопченный потолок, множество стоящих один на другом столов и шкафов, почти на каждом — груда посуды, как чистой, так и грязной…. Только один стол был почти девственно чист. Емельянов сразу понял, что это стол покойной.

Посреди кухни его уже ждала соседка — толстая тетка лет шестидесяти, по внешнему виду похожая на торговку. И действительно, как он позже выяснил, она торговала на Привозе уже неизвестно сколько лет.

— Кирочка хорошая была девочка, вежливая… — начала она визгливо сразу же, без предисловий. — Никому плохого слова не сказала! Я ее с самого детства знала, тут она и выросла. И родители ее тут жили, пока были живы. А потом похоронила их обоих в один год, бедняжечка. И осталась одна-одинешенька на свете! — Соседка причитала, и Емельянов пока не прерывал этот поток — ему надо было послушать. — Только вот в жизни ей не повезло, — продолжала она на той же ноте. — Замуж так и не вышла, бедняжечка! Но никого из мужиков домой не водила, — тут ее тон изменился, став назидательно-строгим.

— Когда вы видели Киру Вайсман в последний раз? — поднял на нее глаза Емельянов.

— Так вчера с четырех дня она все по кухне бегала, готовила. Гостей ждала.

— Откуда вы узнали, что должны быть гости?

— Так она сама мне и сказала: мол, на ужин моя самая дорогая подружка придет! Возвращение отпраздновать.

— Какое возвращение? — не понял опер.

— Три дня назад Кирочка вернулась из Москвы. Она туда в командировку ездила, по работе.

— И долго отсутствовала?

— Больше недели, точно. Дней восемь или десять даже ее не видела.

— Куда именно она ездила, не знаете?

— Не знаю, голубчик! — искренне вздохнула соседка. — Стала бы она мне рассказывать такие подробности! Я ведь тетка простая, все на Привозе торгую. А Кирочка, она из мира кино! Общалась все со звездами. Не стала бы она со мной откровенничать.

— Значит, в гости к ней должна была прийти подруга?

— Да, и пришла. Я потом ее видела.

— Одна или с кем-то?

— Одна. Подружка вроде не замужем, как и сама Кира. И да — подруга ее курит, а Кира табачного дыма не выносит, поэтому подруга курила тут, на лестнице. Несколько раз я ее видела.

— Во сколько подруга ушла, знаете?

— Да часов около девяти вечера. — Соседка задумалась. — Точно в девять. Еще по радиоточке сказали. Кирочка провожать ее пошла, а потом вернулась одна.

— А в этот вечер, после девяти, к ней никто больше не приходил?

— Так откуда ж мне знать, голубчик? — снова искренне удивилась соседка. — Я в десять часов к себе пошла спать и заснула как убитая! Но вроде тихо у нее было. Думается мне, что не приходил к ней никто.

— Но точно вы этого не знаете?

— Конечно не знаю. Откуда, голубчик?

— А подругу вы часто у Киры видели?

— Да, она часто приходила.

— Имя знаете? Фамилию, где работает?

— Вроде Вероника… Или Валерия… Да, Валерия, точно, Лера. Так Кирочка мне ее и представила: это моя подруга Лера. А фамилию не знаю, и где работает тоже. Откуда?

— Кто еще кроме подруги приходил?

— Ну, пару раз видела ее коллег. Кира говорила, что это коллеги по цеху приходили, и мужчины, и женщины. Еще у нее какой-то дальний родственник был, но он из Одессы вроде уехал. Ну а подруга часто приходила.

— А мужчины, ухажеры? — настаивал Емельянов. — Встречалась она с кем-нибудь?

— Не знаю, голубчик, — вздохнула соседка. — Она такая скрытная была. Мужчины… да, пару раз приходили. Не больше… Так она никогда ничего не рассказывала. А если я спрашивала — говорила, мол, коллега в гости зашел. И все.

Как Емельянов ни старался, больше ничего интересного из соседки выудить не удалось. Он вернулся в комнату. Подошел к сотруднику, которому поручил разбирать письма.

— Кто ей писал? — спросил.

— Любовных посланий нет, — ответил тот. — В основном по работе, а еще от подруги.

— Имя подруги?

— Валерия Лушко. Живет вроде тут, поблизости, на улице Чкалова.

— Это хорошо, что близко, — хмыкнул Емельянов. — Ноги не бить. Вот что, смотайся на Чкалова и притащи мне сюда эту Валерию Лушко, если она дома. Если нет, выясни у домашних или у соседей, кто такая, где работает. И быстро.

Глава 5



Валерия Лушко оказалась парикмахершей. Работала она в салоне на улице Советской армии, по сменам. И в этот день была дома.

Высоченная крашеная блондинка несколько вульгарной внешности, несмотря на то что привел ее сотрудник уголовного розыска к месту убийства подруги, испугана не была, наоборот — в ее туповатых глазах засветилось плохо скрываемое любопытство. Прямо с порога она нагло поинтересовалась, можно ли тут курить, после чего Емельянов цыкнул на нее, требуя вести себя более прилично.

Тогда дамочка напустила на себя вид сплошной добродетели и показала для официального протокола, что вместе с Кирой Вайсман училась в театрально-художественном училище, однако потом пошла по парикмахерской линии, так как парикмахеры больше зарабатывают.

Жила эта Валерия Лушко одна в коммуне на улице Чкалова, родом была из Николаева. Тут же она сообщила, что родители Киры умерли 10 лет назад, отец — от язвенного кровотечения в больнице на Слободке, а мать — спустя полгода от сердечного приступа. И Кира в 19 лет осталась совсем одна.

— Это вы были вечером у нее в гостях? — Константин сам вел протокол.

К тому моменту, когда Валерию Лушко привезли, тело Киры уже убрали из квартиры. Поэтому Емельянов отправил восвояси большинство сотрудников. К тому же он отлично умел писать стенографически.

— Я конечно, — сев на стул, Валерия Лушко как-то очень быстро растеряла весь свой вульгарный вид, и было видно, что чувствует она себя неуверенно.

— В котором часу вы пришли?

— В пять часов вечера. Кира меня пригласила. Она вернулась из Москвы три дня назад, но звать меня в гости не спешила, так как не хотела говорить на неприятные темы. А тут решила все же поделиться.

— Какие неприятные темы? — насторожился опер.

— Так провалилась ведь ее поездка в Москву! — воскликнула Валерия. — Она ж хотела там устроиться на работу и больше не возвращаться в Одессу, но у нее ничего не вышло. Господи, ведь, как она мечтала уехать из Одессы, бросить эту нищенскую жизнь гримера на киностудии! Долго копила на эту поездку, взяла отпуск за свой счет… Но у нее ничего не получилось…

— Куда она хотела устроиться на работу? — продолжал Емельянов, почувствовав, что в этом деле может быть важна каждая деталь.

— Знаете, есть такой знаменитый артист в Москве, Леонид Утесов? — спросила Лушко. — Он ведь бывший одессит, кстати.

— Конечно знаю, — Емельянов вздрогнул — лишь недавно он сам вспоминал, что Утесов родился как раз в Треугольном переулке.

— Родители Киры очень хорошо знали этого Утесова, — продолжала пояснять подруга, — в молодости они с ним соседями были, здесь, в Треугольном переулке. А потом отец Киры стал завхозом, и там же где-то работал и этот Утесов. И вот Кира решила, что Утесов поможет ей, ну, по старой памяти. Она знала, что у него есть свой оркестр, это что-то вроде своего театра. И вот хотела устроиться у него работать. К тому же она слышала, что Утесов страшный бабник, как и все артисты. И хотела… в общем… — Валерия замялась.

— Произвести на него впечатление, — закончил за нее опер.

— Ну, в общем… да. Можно и так сказать… Кирочка, она же красивая была. За ней такие артисты упадали! Но она никогда не хотела быть просто очередным курортным романом. Ей нужен был такой серьезный человек, который помог бы ей устроиться в Москве. Она прямо бредила этим и очень не хотела жить в Одессе.

— И что произошло дальше?

— Ну что… Кира накопила денег на поездку. А до этого написала Утесову. И он, представьте, ответил: мол, приезжайте! И назначил ей встречу в каком-то театре. Кира носилась как на крыльях!

— Вы видели это письмо? — перебил Валерию Емельянов.

— Нет, — покачала она головой. — Не видела. Кира, как вернулась из Москвы, сразу его уничтожила.

— Почему? Все-таки письмо знаменитости, — искренне удивился опер.

— Вы знаете, там, в Москве, что-то пошло не так. В общем, подробностей я не знаю… Кира не рассказывала… Знаю только, что она встречалась с Утесовым и с его дочерью Дитой. Они очень любезно ее приняли. Но… и все. Похоже, на Утесова она не произвела впечатления. Я так думаю, что он ею не заинтересовался. Сказал, что все места в оркестре заняты, и технические должности тоже… Ну и он не может помочь ей с работой. В общем, отказал. Кира помыкалась — а Москва огромная, и никого она там не знала, да и кто стал бы ее слушать! На работу, вот так, с улицы — ну кто возьмет? Так что вернулась она в Одессу. Хорошо хоть с киностудии не уволилась, а просто отпуск взяла. На это мозгов хватило. А я ей говорила: глупостей не делай, не увольняйся! Кто там знает, как оно сложится в этой Москве! Там и без тебя знаешь сколько? Хорошо, что она меня послушала… — Валерия прижала платок к глазам.

— И вы праздновали ее возвращение в Одессу? — снова перебил ее Емельянов.

— Да, — встрепенулась Лушко. — Кира хотела поднять себе настроение шампанским. Когда она позвонила ко мне на работу, в парикмахерскую, голос у нее был совершенно убитым. Но вчера… Вчера я ее просто не узнала! Она светилась вся, и настроение у нее было просто отличным.

— А что случилось? Она объяснила?

— Нет. Я же говорю: Кира была очень скрытной. Сказала только, что, кажется, у нее появился шанс получить хорошие деньги. И если он выгорит, она все равно переберется в Москву.

— Хорошие деньги? У гримера с киностудии? Что это значит? — Емельянов сразу сделал пометку в блокноте. Похоже, здесь уже намечался след.

— Понятия не имею! — искренне вздохнула Валерия. — Она ничего не объяснила. А я ведь знала, что из нее клещами ничего не вытянешь. Бесполезно было и расспрашивать.

— А сами вы как думаете, что это значит?

— Думаю, встретила какого-нибудь богатого мужика. Захомутать кого-то и так выбиться в люди — это была одна из ее идей. Но раньше у нее ничего не получалось.

— Расскажите мне о ее романах, — попросил опер.

— Да я и не знаю всего, — задумалась Валерия. — Знаю, что в юности, лет в 18, она собиралась замуж за какого-то мальчика. Но родители ее были против их отношений. Кира даже собиралась сбежать из дома. Но родители выследили и все разбили, ну и закончилось все.

— Кто он, знаете?

— Нет, — покачала головой Лушко. — Не знаю. Она даже имени никогда не называла. Говорю же, скрытная была. Сказала только, что он потом женился, и у него уже трое детей. Потом у нее был роман с каким-то женатым. Но ей надоело прятаться, и они расстались. Позже тоже были какие-то романы, но я толком ничего не знаю о них.

— А в последние месяцы у нее был любовник?

— Постоянного — нет, не было. Были какие-то одноразовые встречи. Но Кира после них всегда сильно переживала, поэтому прекратила это.

— Ладно, — вздохнул опер. — Вернемся к вчерашнему вечеру. В котором часу вы вернулись домой?

— Было около девяти. Кира пошла меня проводить, я же здесь поблизости живу.

— Она собиралась куда-то зайти после этого?

— Нет. Сразу пошла домой.

— Может, после вас она кого-то ждала?

— Нет, — снова твердо сказала Валерия. — Нет, Кира собиралась помыть посуду и лечь спать. У нее от шампанского разболелась голова.

— Она собиралась принять от головной боли какие-то медикаменты? — наступал Емельянов.

— Что вы, нет конечно! — воскликнула девушка. — Кира никогда никаких таблеток не принимала. Она была противницей любых медикаментов.

— Так-таки и любых? А снотворное она принимала? — Емельянов даже прекратил писать, такую важную информацию говорила эта Лушко, даже не подозревая об этом.

— Какое снотворное? — удивилась Валерия. — Да она ни разу не пила его, никогда в жизни! Она была уверена, что это отрава, что таблетки придумали специально, чтобы людей травить!

— В ее доме не было снотворных препаратов? — Емельянов снова склонился над бумагой, записывая показания подруги.

— Нет, — мотнула головой Лушко. — У нее вообще не было лекарств в квартире. Насчет таблеток у нее были просто средневековые взгляды. Я еще смеялась над ней из-за этого.

— А если бы вам сказали, что в ее комнате нашли такой препарат, как нембутал, что бы вы подумали?

— Что это не ее! Что принес другой кто-то. А что это такое? — Вопрос Валерии прозвучал абсолютно искренне.

— Кира жаловалась когда-нибудь на то, что плохо спит? — Емельянов не ответил, а спросил сам.

— Нет. Со сном у нее было все в порядке. Она жаловалась только, что не высыпается, когда ночные съемки на киностудии, а она на гриме. А вообще она всегда так легко и быстро засыпала, что я даже завидовала ей. Могла прямо стоя заснуть, — улыбнулась непроизвольно Лушко.

— Откуда вы это знаете?

— Мы как-то ездили с ней отдыхать на Каролино-Бугаз, жили в одном номере, и я видела. У нее вообще все со здоровьем было в порядке.

— Она пила алкоголь?

— Очень мало, не злоупотребляла. Пила только шампанское, а крепкие напитки не переносила.

— Вы не знаете, у нее были с кем-нибудь конфликты — может, на работе, с соседями?

— Нет, что вы, — Валерия снова улыбнулась, теперь уже иронично. — Понимаете, Кира всегда была очень хитрой и держала все свои эмоции при себе. Никаких конфликтов у нее никогда не было.

Больше Емельянов, как ни старался, не услышал ничего интересного. Но подруга Киры и без того наговорила достаточно. Убийство, похоже, подтверждалось.



Не то чтобы Константин Емельянов не любил работать. Просто в первую очередь он любил заниматься интересными, запутанными делами. Убийство гримерши с киностудии — он теперь четко определял это дело как убийство и был уверен, что не ошибается, — показалось ему интересным, здесь была какая-то головоломка. И вот когда интересное дело разбавлялось рутинной мелочью, типа взрыва дома, это всегда выводило его из себя. Но делать было нечего, работать по этому делу все равно было нужно.

А трудиться Константин любил с комфортом. Поэтому он не поехал сразу на Пролетарский бульвар, а отправился на работу, в свой кабинет. Шофер был в восторге — как и Емельянов, он тоже не любил гонять машину по пустякам.

На работе пришлось выслушать истерику начальства по нескольким текущим делам, обсудить на летучке оперативные планы, переговорить с кем-то из коллег. И когда наконец Емельянов добрался до своего кабинета, голова его раскалывалась так, что он едва мог стоять на ногах.

Однако в кабинете его ждал приятный сюрприз: едва он открыл дверь, как на пороге, следом за ним, сразу возник эксперт — тот самый бывший врач, с которым у него сложились почти дружеские отношения.

— Видел, как ты проходил по коридору, — нахмурился эксперт, — и пошел следом за тобой. Ты видел себя в зеркале? Смотреть тебя страшно!

— Ясновидящий, — Емельянов вымученно улыбнулся. — Действительно, у меня болит голова. На погоду, наверное.

— На погоду, — фыркнул иронично бывший врач. Он подошел к столу, налил из графина стакан воды и высыпал туда какой-то порошок. — Вот, пей, — протянул. — На погоду…

Емельянов выпил. Порошок был невероятно кислый на вкус, но он мужественно допил до конца.

— Мне страшно смотреть, как ты себя убиваешь, — бывший врач не спускал с Емельянова глаз. — Жутко то, что ты с собой делаешь…

— Я не понимаю, ты о чем… — Константин отвел глаза в сторону.

— Все ты прекрасно понимаешь, — вздохнул эксперт. — Знаешь, что я скажу? Надоела жизнь — гуманнее пустить себе пулю в голову, чем травить себя такой гадостью, которой ты травишься каждый день. Убиваешь сосуды, убиваешь мозг. Самое страшное, что ты не умрешь сразу. А можешь слечь, например, с инсультом. Кто будет за тобой ухаживать? Подумай об этом, Емельянов.

— Я подумаю, — опер нахмурился. — Но и ты подумай, что не надо лезть со своими советами туда, где тебя ни о чем не спрашивают… За лекарство спасибо, а со своей жизнью я уж сам как-нибудь разберусь. Ты читал Бернарда Шоу?

— Что ты имеешь ввиду? — не понял эксперт.

— У него есть прекрасная фраза: алкоголь — это анестезия, позволяющая переносить реальность. Может, не дословно, но смысл тот же. А меня эта реальность оперирует, буквально режет на куски каждый день, и без анестезии никак нельзя. Так что за благие намерения спасибо. Но благими намерениями, как известно, вымощена дорога в ад.

Похоже, Емельянов ответил очень резко, во всяком случае эксперт пожал плечами и вышел. Константин расстроился, что обидел друга. Голова, между тем, прошла. Мучаясь чувством вины, опер поднял телефонную трубку:

— Санаторий Чкалова? Главврача позовите… Уголовный розыск. Добрый день. У вас живут погорельцы? В смысле люди, отселенные после взрыва дома? Да, отлично. Значит, так. Соберите их всех в каком-нибудь «красном уголке», всех вместе, чтоб я пятьсот раз к вам не ездил, я приеду ровно в четыре, и мы с ними побеседуем. Да, со всеми вместе. Вы меня поняли? Тогда до встречи.

— Вот так, — Емельянов с удовлетворением повесил телефонную трубку. Навязали ему опросить для галочки свидетелей, вот он и опросит для галочки. Никаких усилий. Все равно будут говорить сплошную ерунду. Что там они могли видеть?

Предупредив начальство, что едет на бывший Французский бульвар, Емельянов, уже весело насвистывая, пошел к служебной машине.

Ехали почему-то долго. Глядя в окно на пробегающие мимо автомобиля дома, он думал о том, как глупо было назвать бульвар с таким красивым названием, как Французский, Пролетарским. Что за фантазия такая была? Сколько Емельянов себя помнил, и его родители, да и бабушка с дедушкой всегда называли этот красивый бульвар, тянувшийся вдоль моря, Французским. Да и большинство коренных одесситов — тоже. Не прижилось новое название, не вошло в кровь. Пахло от него советскими лозунгами и той обязаловкой, которой каждый умеющий мыслить был сыт по горло. И Емельянов, мыслящий всегда нестандартно, не мог не думать об этом странном парадоксе: как в стране, в которой главным лозунгом было «Все лучшее — людям», умудрялись делать все для кого угодно, но только не для людей…



Какой долгой ни показалась ему дорога, приехали они ровно к 16 часам. Насмерть перепуганная главврач провела Емельянова в гостиную на первом этаже главного санаторного корпуса. Несмотря на то что было самое начало весны, да еще и очень холодной весны, санаторий работал, если и не в полную нагрузку, то хотя бы вполовину. Во всех корпусах топили, была горячая вода. Именно поэтому тех погорельцев, которые не смогли разместиться у друзей и родственников, и отправили сюда.

Как узнал Емельянов буквально за десять минут до выезда, дом разрушился не полностью. Нижняя часть его осталась нетронутой, можно сказать, в жилом состоянии. Были уничтожены только последние этажи. Дом планировали восстановить в течение нескольких месяцев и разрешить людям вернуться в свои собственные квартиры.

А пока его отрезали от всех коммуникаций — газа, света, воды. Жильцам тех квартир, которые были не повреждены, позволили подняться к себе и забрать ценные вещи. А потом входы опечатали, и стоял дом мертвый, ничем не напоминая, что когда-то здесь кипела жизнь.



К удивлению Емельянова, в уютной гостиной санаторного корпуса погорельцев собралось не много. Главврач провела его в комнату и мгновенно исчезла. Опер ее понимал — люди, которых не коснулась беда, предпочитали держаться подальше от таких неприятных вещей, как, к примеру, взрыв дома, даже если они вообще не имели к этому всему никакого отношения. Понимать-то он ее понимал, но раздражения сдержать не смог.

Поэтому, нахмурившись, он выступил на середину комнаты и заговорил коротко и сердито:

— Здорово, граждане! Я из милиции. Итак, кто что видел, кто что заметил, может, что подозрительного, в день взрыва, рассказываем…

И для проформы даже раскрыл планшет с блокнотом, на самом деле не собираясь ничего записывать. А люди загалдели — все одновременно, и казалось, что голоса их звучат сразу со всех сторон.

Больше всех старались, конечно, женщины, пытаясь донести до него уж совсем полную ерунду — о каких-то поломанных форточках, о плохой еде в санатории, прочую белиберду… Емельянов, слыша это, почти физически мучился от того, что нельзя на них прикрикнуть как следует.

Если бы эта стая баб сидела у него в кабинете, он моментально навел бы порядок. А тут… Галдят и галдят — ну чисто куры в курятнике! Невозможно выдержать! Да еще и в такой тяжелый для него день.

Послушав этот галдеж с минуту, Емельянов поднял предостерегающе руку и гаркнул:

— А ну тихо, граждане! Отвечаем в порядке очереди, по существу! Кто что видел подозрительное? Говорит один — остальные молчат!

Это произвело свое действие — курицы вмиг притихли. В наступившей тишине откуда-то сбоку раздался старческий голос:

— Да вы шутите, молодой человек? В этом взрыве все как есть подозрительное! А вы говорите…

Емельянов обернулся на голос. У одного из окон сидела пожилая супружеская пара — муж и жена лет шестидесяти, не меньше.

— Домá себя так не ведут, — мужчина смело выдержал взгляд Емельянова.

— А как ведут? — растерялся тот.

— Молодой человек, я инженером проработал всю свою жизнь. И я вам профессионально заявляю: это был очень нестандартный взрыв. Часть дома — крыша с карнизом, буквально поднялась на воздух, а потом была отброшена взрывной волной на такое расстояние, которое было бы просто невозможно, если б взорвался бытовой газ. К тому же эту часть дома словно аккуратно разрезали ножом, ну, будто прошелся мощный сварочный аппарат. И вы что, хотите меня уверить, что такой взрыв мог устроить бытовой газ, который накопился в результате утечки в обычной квартире? — Несмотря на странное изложение своей мысли, мужчина не отказал себе в одесской интонации.

— А что же это было, по-вашему? — удивился опер. К подобному он явно оказался не готов. Да и вообще, когда думал про этот дом, в голове возникало лишь одно: «Да гори оно все синим пламенем, красным знаменем!»

Конечно, такую дурацкую поговорку Емельянов ни за что бы не произнес вслух — он не был самоубийцей по натуре. Но вот избавиться от нее не мог. Потому и растерялся, слушая слова пожилого инженера, что случалось с ним довольно редко в его профессиональной жизни. А в важных, ответственных случаях — вообще никогда.

— Что это было? — Инженер пожал плечами. — Я бы предположил, что это была какая-то новая, неизвестная науке взрывчатка, которая находилась в одной из квартир.

— Взрывчатка? — Тут Емельянов уже мог парировать. — Вы, вообще, представляете себе количество взрывчатки, которое понадобилось бы для того, чтобы взорвать полдома? Так ею должна была быть забита вся квартира!

— А вот тут вы ошибаетесь! — Инженер был по-прежнему спокоен. — Есть очень много примеров взрывоопасных веществ, малое количество которых производит неимоверные разрушения. Например чистый глицерин. Или еще какие-то новые, синтезированные вещества, которые каждый день получают наши ученые. Вы поймите, что от взрыва бытового газа дом не мог повести себя так! Подобного характера разрушений я не видел никогда в жизни, а мне, уж поверьте, приходилось видеть немало разрушенных домов, в том числе и от взрывчатки! Я чинил поврежденные взрывами коммуникации. И я вам точно говорю: это был не газ!

— Хм… — Емельянов вдруг почувствовал, как под его ногами разверзлась пропасть: все его предположения разбивались в пух и прах. — Тогда для чего, по-вашему, это было? — уставился он на инженера. — Кто и с какой целью подложил взрывчатку?

— Думаю, это был теракт против советской власти, — пожилой человек смело встретил его взгляд. — Игра в саботаж, — произнес он четко.

Глава 6



— Так, — Емельянов облизал мгновенно пересохшие губы, — вы говорили кому-нибудь об этом, кроме меня?

— Говорил, — кивнул инженер, — говорил товарищам из органов госбезопасности. Они очень внимательно выслушали мои слова, кое-что записали, да и только. А это очень важный момент. Если в доме действительно жил такой человек, вам, как карательным органам, обязательно нужно установить его связи и личные данные. Все это может нести опасность.

— Да, согласен, — опер деланно кивнул. — А вы, может, подозреваете, кто это мог быть? Кто-то из ваших соседей?

— Да что тут гадать! — вдруг вмешалась одна из женщин, сидевших в первом ряду, похожая на торговку с базара. — Псих этот был, с пятого этажа! Тот, кто сгорел!

Читая оперативную разработку, Емельянов уже знал, что при взрыве погиб некто Тимофеев, преподаватель Политехнического института, 45 лет. Жил один, женат не был, коллеги по работе и соседи считали его странным. Он стал единственной жертвой взрыва, так как утечка газа, судя по всему, произошла именно в его квартире.

— Так, — опер тяжело вздохнул, чувствуя, что снова проваливается в какую-то бездонную яму и про себя кляня свое начальство чем попало. — Вы хорошо его знали?

— Я? Нет, видела всего пару раз. Но по нему сразу было видно, что он чокнутый.

— А ведь она правду говорит! — вмешалась еще одна женщина. — Я его вечером, когда взрыв произошел, в парадной встретила. Аккурат за час до взрыва. И перепугалась.

— Почему? В каком он был состоянии? — Емельянов все-таки сделал пометку в блокноте, хотя десять минут назад думал, что этого не придется делать, что вся история — сплошной пустяк.

— В страшном! — Женщина сделала трагическое лицо. — Глаза у него были совершенно безумные. Смотрел — и словно ничего не видел. Совсем стеклянный взгляд. Я сначала подумала, что он пьяный, так как он еще и шатался, и припадал к стене. Но потом принюхалась — запаха алкоголя не было. А еще он бормотал себе что-то под нос.

— Что именно? — насторожился Емельянов.

— Да я не разобрала! Что-то вроде «они повсюду, они в стене…» Ну бред какой-то. Я еще тогда подумала, что он совсем свихнулся.

— А за две недели до этого, — вступил в разговор молодой парень, — он из окна хотел выброситься, представляете?! Я с друзьями поздно домой возвращался и увидел, как он стоит на подоконнике, в полный рост. Так стоял, словно прогнуть вниз хотел. Я уж было думал бежать к телефону-автомату, звать милицию, скорую. А он с подоконника сошел, и все. Помню, я еще тогда подумал, что у нас в доме чокнутый завелся. Надо бы сообщить, куда следует, чтоб на лечение его отправили, что ли. А потом вдруг — бац, и взрыв…

Тут все снова заговорили одновременно, и Емельянов понял, что затронута тема, которая интересовала всех. Было очевидно, что люди, пострадавшие от взрыва, говорили и думали об этом не один раз. Он дал им всем выговориться, подождав минут пять, а потом снова поднял вверх руку.

— Так, тихо всем! Снова говорит кто-то один. Кто из соседей знает, с кем общался этот Тимофеев? Может, он дружил с кем-то в доме? Ходили в гости друг к другу чаю попить, например.

Все снова загалдели, а потом смолкли. И вдруг в тишине раздался голос женщины, которая испугалась Тимофеева в подъезде:

— Да я же знаю! Это Лариска! Лариса Клименко из 23 квартиры! Она к нему подкатывала!

— Здесь есть Лариса Клименко? — Емельянов обвел глазами собравшихся.

— Нет ее, — откликнулась молодая девушка. — Она с утра в город уехала. И до сих пор не вернулась.

Емельянов записал в блокноте имя и фамилию: «Лариса Клименко». Потом снова повторил, что если кто что вспомнит, пусть обратится с заявлением, и распустил людей. Через десять минут он уже стоял в кабинете главного врача.

— У вас есть список всех людей, кто здесь живет? Вы же переписали их данные по документам, так? Нужна вся информация по Ларисе Клименко.

— Да, сейчас, — главврач порылась в бумагах на столе, достала какой-то журнал. — Вот, здесь все записано. Клименко Лариса Андреевна, уроженка Одессы, 43 года. Вот ее паспортные данные, смотрите. Работает вроде портнихой в ателье на проспекте Мира. Как я поняла, в квартире в сгоревшем доме она проживала одна.

— Во взорванном доме, — машинально поправил Емельянов, затем уточнил, в какой комнате сейчас проживает Лариса Клименко, и пошел в жилой корпус.

Женщина жила в комнате номер 8, там было заперто. Пока опер дергал дверь, отворилась соседняя. Выглянула та самая девушка, которая и вспомнила про Ларису Клименко.

— А Лариса пока не возвращалась. Я бы вам сказала. А я Аня. — Девушка откровенно кокетничала с ним, но Емельянову она почему-то не понравилась — было в ней что-то ехидно-хитрое, а он не любил таких.

— Вы хорошо ее знали? — подошел он к ней.

— Ну как хорошо… Она маме наволочки и пододеяльники прострачивала. Она портнихой в ателье швейном работает. И весь дом судачил, что она была просто помешана на мужиках.

— В каком смысле? — насторожился Емельянов.

— А в прямом! — воскликнула Аня. — У нее ж мужик за мужиком в квартире сменялся, позор просто! А как она за эти Тимофеевым бегала — это ж было сплошное посмешище! Он, конечно, был дядька красивый, ничего не скажешь. И жил один, значит, жилплощадь есть. Но точно был не от мира сего, подвеенный какой-то, — пожала плечами она. — И разговоры какие-то странные вел. А один раз я подслушала… Ну, когда Лариса зашла к нам, маме заказ принесла. И вот она сказала… — Аня запнулась.

— Что именно? Не бойтесь, говорите! — подбодрил ее опер.

— Ну, сказала, вроде Тимофеева вызывали на допрос в КГБ. Она все боялась, что его арестуют. А он вдруг к вечеру вернулся домой.

— Значит, у них были отношения, он ей доверял? — сделал Емельянов простой вывод.

— Ну, да, — кивнула Аня. — Она все время шастала к нему в квартиру. Конечно были. Только вот вместе они никогда никуда не ходили. А в его квартире Лариса торчала постоянно. Влюблена в него была, ну как кошка. А он, я так понимаю, ее вообще не замечал. Знаете, было аж обидно за нее.

— Сколько времени длились эти отношения, не заметили?

— Ну, месяца три — четыре точно. Она в последнее время такая гордая ходила — значит, думала, что с ним все серьезно. А у него точно с головой что-то было!..

— Ясно. У меня к вам просьба, — доверительно заговорил Емельянов. — Вот вам мой служебный номер телефона. Когда Лариса вернется, попросите ее мне срочно позвонить. Хорошо?

— Хорошо! А мне можно звонить? — улыбнулась призывно Аня, явно кокетничая.

— Всем можно, — отрезал опер. Впрочем, он тут же смягчил свой тон, исключительно из хитрости. — А вы не знаете, куда она пошла? Может, она на работе?

— Нет, — мотнула головой Аня. — У нее сегодня выходной. Она не каждый день работает, у нее сменный график. Куда пошла, не знаю. Утром собралась, и ушла, часов около 11. Да, маме сказала, что едет в город.

По дороге на работу Емельянова мучило какое-то странное чувство, словно он нащупал зацепку. Дело, казавшееся совсем пустяковым, превращалось во что-то серьезное. Псих «террорист» и его сексуально озабоченная подруга как-то не укладывались в общие рамки. Тут уже могло наклюнуться что-то интересное. Конечно, это означало, что Емельянову придется заниматься еще и этим делом. Но хоть не бумажки заполнять!

— Пролетарский бульвар, 33, останови, — скомандовал он шоферу, и машина остановилась прямо напротив Одесской киностудии.

Не откладывая дела в долгий ящик, Емельянов решил пообщаться с коллегами Киры Вайсман, раз уж он оказался здесь поблизости.

На киностудии жизнь била ключом. Показав свое удостоверение на вахте, Константин попросил отвести его в нужный цех. И, пока в сопровождении вахтера он шел по киностудии, вовсю разглядывал каких-то людей в исторических костюмах. Дамы в кринолинах и мужчины в дивных одеждах курили, ели пирожки, болтали. Емельянову казалось, что он никогда не поймет этот причудливый мир кино. Он любил реальность, а здесь, в этом мире, жили исключительно фантазиями. А лучше, чем кто-либо другой, Емельянов знал, что именно к фантазерам и мечтателям жизнь бывает особенно несправедлива и жестока.

В цеху вовсю кипела работа. Вахтер подвел его к представительной даме лет пятидесяти. Как оказалось, какой-то начальнице. Вкратце сообщив, что Киру Вайсман обнаружили мертвой в ее квартире, Емельянов попросил рассказать о ней. Немного поохав для приличия, дама совершенно не изменилась в лице. Более того, глаза ее даже злобно сверкнули. И опер понял, что она недолюбливала покойницу.

— Ну что вам сказать, — дама нервно переступала с ноги на ногу, — Кира была не особенно дружелюбна, наш коллектив не ценила и не уважала. Она все считала, что судьба несправедлива к ней и она достойна большего. Очень хотела уехать в Москву, стремилась туда изо всех сил. Поэтому к нам относилась надменно и презрительно. Насколько я понимаю, она взяла отпуск, чтобы поехать в Москву и попробовать там устроиться. Но, кажется, у нее ничего не получилось, потому что она вернулась.

— Кира Вайсман была хорошим работником?

— Ну каким может быть работник, который тяготится своей работой и выполняет ее из-под палки? — пожала плечами дама. — Не скрою, у нее были определенные способности, да и дело свое она знала очень хорошо. Но ее отношение к работе все портило.

— С кем из коллег она дружила?

— Разве что с Наташей Игнатенко. Их столы стояли рядом. Сейчас я вам ее приведу.

Наташа Игнатенко оказалась миловидной пухленькой брюнеткой. Узнав о смерти Киры, она искренне расплакалась. Это были настоящие слезы, Емельянов умел это понять.

— Да, мы дружили, — немного успокоившись, сказала она. — Ну, насколько это было возможно с характером Киры. Она была очень скрытной.

— Вы знаете что-то о ее личной жизни? С кем она встречалась?

— Сама Кира мне ничего не рассказывала. Но кое о чем я догадывалась. Слухи ходили по всей киностудии, все об этом говорили.

— О чем именно? — Емельянов приготовился записывать.

— У нее был роман с актером Павлом Левицким. Он приехал из Харькова сниматься на Одесскую киностудию, потом ему предложили место в Русском драматическом театре, и он решил остаться в Одессе насовсем. И с Кирой у них был очень бурный роман. Она потеряла свою осторожность, и все стали о них сплетничать, судачить о том, что Кира таскается, бегает за актером. А потом они расстались.

— Из-за чего? — нахмурился Емельянов.

— Левицкий увлекся другой женщиной, актрисой театра. А Кира не смогла это перенести. И очень страдала. Актеры, знаете, вообще непостоянны. Потом Левицкий бросил и ту актрису, но Кира его так и не простила, хотя он хотел вернуться к ней.

— Вы не знаете, Кира принимала снотворное? — перевел разговор в другое русло опер.

— Кира? Уверена, что нет! Она вообще таблетки не выносила, говорила, что у нее на них аллергия.

— А многие актеры принимают снотворные препараты?

— Да почти все. Без этого в актерской профессии не выжить. Нужно какое-то успокоительное. Здесь на этом добре вся киностудия сидит. Да еще и на нескольких препаратах сразу!

Поблагодарив девушку и отпустив ее, Емельянов задумался. Подруга Киры Валерия ничего не сказала о ее романе с актером. Не знала или не хотела говорить? А роман, оказывается, был бурный. Левицкого придется допрашивать. Емельянов поморщился — ему все больше и больше приходилось погружаться в чуждую ему актерскую среду.

На следующее утро из своего кабинета он позвонил главврачу. В голосе той чувствовалась тревога:

— А Лариса Клименко не возвращалась, — сказала она. — Сегодня мне звонили с ее работы, спрашивали о ней. Она должна была выйти на смену и не вышла. Не знаю даже, что и думать.

Емельянова охватило самое плохое предчувствие. Чего-то подобного он ожидал. А потому не мешкая отправился получать все данные на Ларису Клименко в паспортный отдел.

Через час на столе Емельянова лежала вся полученная информация и несколько фотографий.

Лариса Клименко оказалась вдовой, муж ее умер десять лет назад. Детей не было. И, судя по документам, живых родственников тоже, так как она была из детдома.

Квартира, в которой проживала Клименко, принадлежала ее покойному мужу. На фотографии было отображено стандартное, даже несколько нагловатое лицо — так во всяком случае подумал Емельянов. Судя по данным, Лариса Клименко была крашеной блондинкой, рост 162 сантиметра, вес — 55 килограммов. Выглядела моложе своих лет. Обыкновенная, ничем не примечательная женщина, таких — легион. Глядя на фотографию, можно было подумать, что такие женщины не попадают в беду. Однако тяжелое предчувствие не покидало опера.

Емельянов позвал того самого парня, который привез его в Треугольный переулок, и дал задание:

— Обзвони-ка, мил друг, ты мне все больницы, позвони в морг, узнай, не поступала ли женщина с такими приметами.

Сам он уже узнал по базе, что в списке пропавших без вести Лариса Клименко не значится. Впрочем, как раз это было понятно — кто бы стал подавать заявление в милицию и разыскивать ее, особенно так, сразу?

Через час парень заглянул в кабинет Емельянова:

— Все узнал! Докладываю: есть такая в городском морге. Привезли вчера ночью, около трех. Подобрали на улице. Судя по описанию, все совпадает.

Константин буквально помчался в морг. Ему повезло — дежурил знакомый патологоанатом, Виктор Васильевич, с которым ему уже не раз приходилось иметь дело. Это был достаточно толковый специалист.

Виктор Васильевич показал тело. Сомнений никаких не оставалось — в морге действительно была Лариса Клименко.

— Ее доставили ночью, около трех, — прикуривая сигарету, заговорил патологоанатом. — Наряд милиции вызвал скорую. Обнаружили ее поздние гуляки. Она лежала на ступеньках Главпочтамта, на Садовой. Сначала решили, что она пьяная, но запаха алкоголя не было. Вызвали милицию. При ней не было никаких вещей, сумки тоже не было.

— Одежда?

— Вот, — Виктор Васильевич отрыл шкафчик, достал пакет. Емельянов принялся рассматривать вещи: коричневое пальто, розовое шерстяное платье, черные туфли на высоком каблуке, бежевая комбинация, розовые чулки, белое нижнее белье… В карманах пальто ничего не было. Не было также ни украшений, ни часов.

Емельянов внимательно смотрел на тело и вдруг вздрогнул. Под подбородком, слева, у покойной Ларисы Клименко виднелся точно такой же синяк, как на лице Киры Вайсман! Это был отпечаток большого мужского пальца.

— Какая причина смерти? — дрогнувшим голосом спросил он.

— Отравление нембуталом, — ответил врач. — Ей укол сделали под лопатку. Я нашел точку с застывшими каплями крови. Значит, дамочка не покончила с собой.

И тут Емельянов потерял дар речи! Перед ним на столе в морге лежало тело женщины, имевшей точно такие же признаки смерти, как и Кира Вайсман, гримерша из Треугольного переулка!

Однако эти женщины даже не были знакомы! Но, выходит, их смерти были связаны?

Емельянов растерялся. К такому сюрпризу он был не готов.

— Хочешь, удивлю? — спросил врач.

— Ну попробуй, — убитым тоном произнес Емельянов, все еще не пришедший в себя.

— У меня лежит труп еще одной дамочки, который имеет точно такие же признаки смерти — отравление нембуталом, след от инъекции с кровью и синяк на лице. Труп без документов, не опознан и тоже доставлен с улицы. Лежала на скамейке рядом с жилым домом. Но в этом доме она не жила.

— Показывай! — вскинулся опер.

Они перешли в соседнее отделение, и врач выкатил из шкафа каталку. Под простыней оказалось тело миловидной молодой девушки с коротко стриженными каштановыми волосами.

— Возраст — до 35 лет, рост 175 сантиметров, вес — около 50 килограммов. Худощава, с плохо развитой грудью. Имеется шрам от аппендицита. И, что самое интересное, она была в одной ночной рубашке, даже без нижнего белья и без обуви! И это в феврале! Поэтому нашедшие ее и вызвали милицию.

У Емельянова была фотографическая память, и он сразу отметил, что по базе данных женщина с такими приметами в розыске не значится. Ее не искали. Дело разрасталось на глазах как снежный ком.

Глава 7



1 марта 1967 года, Люстдорфская дорога

Дождь пошел около девяти вечера, но Анатолий едва расслышал его из-за множества громких голосов. Было совсем темно. Лампочка горела вполнакала, и по грязным, поросшим грибком стенам как призраки плясали рваные тени. И на этом фоне — голоса, голоса…

В камере всегда было шумно, но особенно по вечерам. Казалось, с наступлением ночи жизнь возобновлялась. Эта непонятная активность ночной жизни в тюрьме в первое время была для него китайской азбукой, абсолютно непонятным явлением. Но потом он понял.

И дело было не только в том, что по ночам охрана была менее бдительна. И не в том, что именно ночью можно было общаться с другими камерами, передавая записки по веревке. А в том, что ночью почти у всех, заключенных за густой решеткой, отрезанных напрочь от мира, появлялась новая, другая энергия, словно в них вливалась свежая кровь. Если бы Нун был религиозен, то сказал бы, что здесь не обошлось без нечистой силы. Но он был писателем, человеком, призванным тонко чувствовать человеческую душу. Поэтому говорил себе, что дело здесь в самой разрушительной и страшной силе из всех — в надежде. Именно надежда на то, что ночь принесет новый день, и этот день будет совсем другим, заставляла кровь заключенных закипать в их жилах в преддверии утра.

Конечно, никто из его сокамерников не понял бы этой мысли, выскажи он ее, ни за что не осознал бы и не высказал вслух. Но Анатолий был твердо уверен, что дело именно в этом: надежда — самый лживый и страшный разрушитель из всего существующего, убивший не одно будущее.

И если бы он составлял свои молитвы, то добавил бы кое-что лично от себя: убейте надежду. Пусть вам повезет вовремя убить в себе надежду. Ту отчаянную веру, которая заставляет цепляться за прошлое. Лишь только когда нет никакой надежды, можно встать на ноги и очень осторожно попытаться двигаться вперед. Маленькими шагами. Чтобы выйти. Чтобы выжить. Для этого нужно только придушить в своей душе ее — лживую, тщетную надежду. И это самое простое, но и самое сложное дело из всего.