— У вас офис в доме?

— Зачем? — спокойно, без всякого выражения, Зина смотрела на него в упор.

Она кивнула в сторону холла.

Два месяца она мучительно страдала, а потом страдания превратились в пепел. И вместо них пришла черная, выжженная пустота.

— Вторая комната отсюда. Дело в том, что я не могу долго сидеть, у меня начинает болеть бедро. Вы бы видели, какой у меня был огромный синяк. Фиолетовый, как баклажан. У меня до сих пор остался желтый след, большой, как луна. А какая боль! У меня были стянуты ребра, и еще, как я говорила, у меня проблема с шеей. И сотрясение мозга. Я зову это «контузия с конфузией», — сказала она и разразилась лающим смехом.

Я вежливо улыбнулась.

— Какую машину вы водите?

— Я поговорить хотел, — Виктор неловко переминался с ноги на ногу, — о нас.

— «Форд»-вэн семьдесят шестого года. Темно-зеленый, на случай, если собираетесь спросить.

— Спасибо, — сказала я и сделала пометку. — Давайте вернемся к аварии. Можете рассказать мне, что произошло?

— Нас больше нет, — Зина улыбнулась.

— Буду рада, хотя это была ужасная, ужасная вещь для меня, как вы можете вообразить.

Она сузила глаза и постучала пальцами по губам, глядя вдаль, как будто собираясь декламировать поэму. Уже со второй фразы было ясно, что она рассказывала историю так часто, что детали не менялись.

— Мы с Миллардом ехали по Палисад Драйв мимо городского колледжа. Это был четверг перед Днем памяти. Сколько это, шесть или восемь месяцев назад?

— Да, я понимаю. Но все же… Ты прости меня. Я… я вел себя как подлец, правда. Но я исправлюсь. Я понимаю, что очень сильно обидел тебя. Но, может, ты попробуешь меня простить? Ведь жаль терять то, что было между нами. Ты сама говорила, что у нас есть шанс!

— Около того. Какое время суток было?

Зина не отрываясь смотрела на красивое лицо Виктора. Он волновался, жестикулировал, и Зина понимала, что он говорит искренне. Но перед ней стоял совсем другой человек.

— Середина дня.

— Как насчет погодных условий?

Мертвое, окровавленное, изуродованное лицо Дины Мартыновой. То самое лицо, которое когда-то он целовал. Мертвое лицо на бетонном полу.

Глэдис слегка нахмурилась, вынужденная думать над ответом, вместо своего обычного механического изложения.

— Хорошие, насколько я помню. Прошлой весной были дожди, но наступила сухая погода и газеты писали, что выходные будут хорошими.

— Скажи, ты хоть сам понимаешь, ЧТО ты сделал? — в сердцах бросила Зина, просто поражаясь размерам людской глупости. — Ты хоть знаешь, ЧТО ты сделал?

— А в каком направлении вы ехали?

— В сторону центра. Он не мог ехать больше восьми или десяти километров в час. Может, немного больше, но гораздо меньше ограничения. Я в этом уверена.

Ей хотелось добавить: «И от чего я тебя спасла», но это произнести она не могла.

— И это сорок километров в час?

— Что-то вроде, на этих улицах.

— Я понимаю, ты имеешь все основания на меня злиться… — вздохнул Виктор.

— Вы можете вспомнить, на каком расстоянии была машина мисс Рэй, когда вы ее заметили?

— Я помню, что она была справа от меня, у выезда с парковки городского колледжа. Миллард проезжал мимо, когда она вылетела прямо передо мной. Бум! Он ударил по тормозам, но недостаточно быстро. Я никогда в жизни не была так удивлена, и это правда!

— Был у нее включен левый поворотник?

— Основания? — Зине вдруг показалось, что он говорит на другом языке.

— Не думаю. Я уверена, что не был.

— Как насчет вашего поворотника?

— Все люди совершают ошибки. Прости! Но я теперь это понял, что совершил чудовищную ошибку, — нервничал Виктор. А Зина молча продолжала смотреть на него.

— Нет, мэм. Он не собирался поворачивать. Мы собирались ехать дальше, до Кэсл.

— Я думаю, что поднимался вопрос насчет вашего ремня безопасности?

Глэдис выразительно помотала головой.

— Я хочу исправить ее. Дай мне шанс. Мы ведь можем продолжать общаться.

— Я никогда не езжу в машине, не пристегнувшись. Он мог расстегнуться от столкновения, но я его пристегивала, совершенно точно.

На минуту я перечитала свои заметки, размышляя, возможно ли как-нибудь сбить ее с толку.

Ей захотелось смеяться — сколько горя, смертей, слез, а теперь — вот так. Но она сдержалась.

— Куда вы ехали?

Это поставило ее в тупик. Она заморгала и переспросила:

— Куда?

— Я подумаю, — усмехнулась.

— Мне интересно, куда вы ехали, когда произошла авария. Я заполняю пробелы.

Я приподняла свой блокнот, как будто бы это все объясняло.

— Зина, пожалуйста, — Виктор хотел взять ее за руку, но взгляд Зины его остановил.

— Я забыла.

— Вы не помните, куда направлялись?

— Не ходи за мной больше, — развернувшись, Крестовская пошла прочь, но на ходу обернулась: — Я подумаю.

— Я только что это сказала. Вы говорили мне скзать, если я чего-то не помню, и я не помню.

— Хорошо. Это правильно.

Я посмотрела на блокнот и сделала отметку.

Она быстро шла по направлению к Соборной площади, с трудом стараясь прикурить на холодном ветру.

— Если это поможет освежить вашу память, не могли вы ехать в сторону шоссе? С Кэсл вы могли заехать на шоссе в северном или южном направлении.

Глэдис помотала головой.

— После аварии моя память стала хуже.

— Вы ехали за покупками? За продуктами? Может, что-нибудь для обеда?

— Наверное, за покупками. Знаете, у меня может быть амнезия. Доктор говорит, это нередко случается при таких авариях. Я едва могу концентрироваться. Поэтому я и не могу работать.

Я не могу сидеть и не могу думать. Для моей работы это все. Кроме сложения, вычитания, и заклеивания конвертов.

Я заглянула в свои записи.

— Вы упоминали сотрясение мозга.

— О, я здорово ударилась головой.

— Обо что?

— Наверное, о ветровое стекло. У меня до сих пор шишка, — сказала она, дотронувшись до головы.

Я приложила руку к левой части своей головы, как и она.

— Вот здесь, слева, или сзади?