Джон Ронсон
Безумный спецназ
Джону Сардженту, а также генералу Стабблбайну
1. Генерал
Эта история произошла на самом деле. Итак, лето 1983-го. Генерал-майор Альберт Стабблбайн-третий сидит за своим столом в Арлингтоне, штат Виргиния, и смотрит на стену, где висят его многочисленные военные дипломы и похвальные грамоты. Они рассказывают о долгой и безупречной карьере. Генерал Стабблбайн — глава РУМО, то есть Разведывательного управления министерства обороны США; под его командованием состоят шестнадцать тысяч солдат и офицеров. Он контролирует радиоразведку, фотографическую и техническую службы, их многочисленные тайные контрразведывательные части и секретные военно-шпионские подразделения, разбросанные по всему миру. По идее ему полагалось бы еще командовать допросами военнопленных, но на дворе восемьдесят третий, и война идет «холодная», а не «горячая».
Он невидящим взглядом сверлит стену. Душу гнетет одна важная проблема, которую ему надо решить, однако сама перспектива вызывает страх. Генерал размышляет над предстоящим выбором. Можно сидеть в этом кабинете, а можно перейти в соседний. Таков его выбор. И он его делает.
Генерал решает направиться в соседний кабинет.
Внешне он очень смахивает на Ли Марвина. Более того, в недрах военной разведки широко бытует мнение, что Стабблбайн — брат-близнец Марвина. У него грубое морщинистое лицо, да еще на редкость неподвижное, как аэрофотоснимок какой-нибудь гористой местности, сделанный с борта шпионского самолета. Зато глаза, непрерывно простреливающие окружающую обстановку и полные доброго тепла, с лихвой восполняют недостатки его физиономии.
Вообще говоря, они с Мартином даже не родственники; впрочем, распускаемые подчиненными слухи ему нравятся, потому как подобная таинственность может благотворно сказаться на карьере. Служебные обязанности генерала состоят в оценке собранных его солдатами разведданных, после чего он должен передавать свои заключения замдиректору ЦРУ и начштабу Сухопутных войск, которые, в свою очередь, передадут их в Белый дом. Стабблбайн командует военными разведчиками в Панаме, Японии, на Гавайях и в Европе. С учетом характера порученного дела он знает, что надо заручиться присутствием верного человека, если во время перехода в соседний кабинет произойдет нечто непредвиденное.
Да, он это знает и все-таки решает не вызывать своего адъютанта, команд-сержанта Джорджа Хайэлла, потому как чувствует, что обязан совершить переход в одиночку.
«Готов ли я? — думает он. — Да, я готов».
Он поднимается, вылезает из-за стола и начинает передвигать ноги.
«Я ведь к чему клоню? Из чего, в конце концов, сделан атом? Да по большей части из пустоты!»
Он ускоряет шаг.
«Из чего я сделан по большей части? А из атомов!»
Он переходит на бодрую рысцу.
«Из чего по большей части сделана вот эта стена? Из атомов! Все, что мне надо, так это слить вместе пустоты. Стена — иллюзия. Мне что, на роду написано сидеть в этой комнате? Ха! Черта с два!»
И тут генерал Стабблбайн крепко прикладывается носом о стену личного кабинета.
«Проклятие», — думает он.
Генерал Стабблбайн огорчен и раздосадован своими вечными неудачами при попытке пройти сквозь стену. В чем же дело? Может, в лотке для входящих документов скопилось слишком много бумаг, и это мешает сосредоточиться? Он не сомневается, что когда-нибудь способность проникать сквозь предметы станет обычным инструментом в арсенале любого оперативника. И когда это произойдет… разве столь уж наивно предполагать, что этот факт возвестит зарю мира без войн? Кто осмелится шутить шутки с армией, которая способна на такое! Подобно многим своим современникам, генерал Стабблбайн до сих пор крайне удручен вьетнамскими воспоминаниями.
Эти способности доступны, и остается лишь единственный вопрос: для кого? Кто в военном ведомстве уже движется в данном направлении? Какое армейское подразделение уже проходит подготовку для работы на пределе физических и психических возможностей?
И в голову генерала приходит ответ.
Спецназ!
Вот почему вышло так, что поздним летом 1983 года генерал Стабблбайн вылетел в Северную Каролину, в Форт-Брэгг.
Военная база Форт-Брэгг громадна: это целый город, охраняемый армией солдат. Здесь есть торговый центр, кинотеатр, рестораны, поля для гольфа, гостиницы, плавательные бассейны, конюшни и жилые помещения для 45 тысяч военнослужащих и членов их семей. Все это генерал видит собственными глазами по пути следования в Командный центр. Почему? Да потому, что с такой идеей ты не пойдешь в гарнизонную столовую. Такая идея годится только для командования спецназа. И все же он обеспокоен. Что за ящик Пандоры он собирается открыть?
Оказавшись в штабе, генерал решает начать издалека.
— Я пришел к вам с одной мыслишкой, — приступает он к делу.
Командиры спецназа кивают.
— Допустим, у вас имеется подразделение, которое действует вне зоны защитного охвата основных сил. Что произойдет, если кого-то из бойцов ранят? — продолжает генерал. — Как справиться с такой ситуацией, а?
Он оглядывает недоумевающие лица.
— Лечение наложением рук! — заявляет Стабблбайн.
В комнате повисает молчание.
— Вот о чем мы с вами говорим, — продолжает генерал, показывая на собственную голову. — Если использовать силу мысли, то есть вероятность выбраться из переделки целым и невредимым — для всех! И никого не придется оставлять позади. — Он делает пазу, затем добавляет: — Защитить структуру подразделения путем наложения рук!
Увы, командиры спецназа, похоже, не очень-то заинтересованы в боевых экстрасенсах.
— О\'кей, — говорит генерал Стабблбайн, хотя оказанный ему прием весьма и весьма прохладен. — Но все равно, согласитесь, отличная ведь мысль: научить людей делать такое?
Он роется у себя в портфеле и театральным жестом извлекает гнутую ложку.
— А как вам вот это? — спрашивает генерал Стабблбайн. — Разве не любопытно?
Офицеры молчат.
Генерал Стабблбайн начинает слегка заикаться. «Они на меня пялятся, будто я чокнутый, — думает он. — Наверное, я как-то не так излагаю».
Он оборачивается к настенным часам.
— А возьмем время! Что, если время не является неделимой мгновенностью? Что, если у времени имеется Х-координата, а также оси Y и Z? Что, если время вовсе не точка, а пространство? В любой данный момент мы могли бы оказаться где угодно! И кто сказал, что пространство ограничено потолком этой комнаты? Может, оно тянется аж на двадцать миллионов миль! — Генерал заходится смехом. — Физики распсихуются, если услышат от меня такое!
Тишина. Он пытается зайти с другого боку.
— Звери! — заявляет генерал Стабблбайн.
Командиры десантно-диверсионных войск переглядываются.
— Остановим сердца зверей, — продолжает он. — Взорвем их сердца! Вот что мне пришло в голову. У вас ведь есть доступ к животным, так?
— Ну… — отвечает спецназ. — Как бы не вполне…
Поездка генерала в Форт-Брэгг обернулась полным фиаско. Он до сих пор краснеет от стыда при воспоминании. В конечном итоге раньше времени — в 1984-м — ему пришлось выйти в отставку. Нынешняя официальная хроника армейской разведки, по сути дела, забывает рассказать об эпохе Стабблбайна (1981–1984), словно ее вообще не было.
А ведь все, что вы узнали, на самом деле являлось военной тайной, которую хранили на протяжении последних двух десятилетий. Обреченные на провал попытки генерала пройти сквозь стену и его бесполезный — на первый взгляд — визит в Форт-Брэгг оставались скрытыми от широкой публики вплоть до того момента, когда он самолично рассказал мне о них в номере 403 гостиницы «Тэрритаун-Хилтон», что расположена возле северной границы штата Нью-Йорк. Дело было холодным зимним днем, через два года после объявления Войны-с-террором.
— Знаешь, Джон, — заявил генерал, — если уж говорить начистоту, я вообще-то сам себе поставил ментальные блоки на остальные воспоминания о том разговоре со спецназом. О да. Можно сказать, вытравил их из головы! Потому что ушел из комнаты, поджав хвост.
Он сделал паузу и посмотрел на стену.
— Понимаешь, я ведь искренне верил, что это были великие идеи. До сих пор так считаю. Просто еще не успел разгадать, каким образом мою внутреннюю пустоту можно просунуть сквозь вот эту пустоту. Вот и набивал себе шишки на переносице. Не получалось у меня… Хотя нет, «не получалось» — неправильное выражение. Скажем так: я не приводил себя в нужное психическое состояние. — Он вздохнул. — Эх, знал бы ты, какая горечь берет… Та же самая история с левитацией.
Здесь надо пояснить, что иногда по ночам в Арлингтоне, штат Виргиния, когда Жеральдина, супруга генерала, отправлялась спать, он ложился на ковер в гостиной и пытался левитировать.
— Пустой номер. Так и не вышло у меня оторвать мой, прошу прощения, жирный зад от земли. Но я все равно считаю, что идеи были великолепны. И знаешь почему?
— Почему? — спросил я.
— Да потому, что в разведывательном деле ты не можешь себе позволить закоснеть, — ответил он. — Нет у тебя права пропустить что-нибудь эдакое. Что, не веришь? А ты возьми, к примеру, 11 сентября. Террористы ходили в летные школы — но учились только взлетать, не обращая внимания на посадку. Ну и где затерялась эта информация? Повторяю: нет у тебя права что-нибудь пропустить, когда речь идет о разведке.
Был один аспект в генеральской поездке в Форт-Брэгг, о котором ни он, ни я не подозревали вплоть до нашего знакомства. Я имею в виду те сведения, из-за которых я вскоре оказался в одном из самых удивительных уголков США, появившихся на свет благодаря Войне-с-террором, которую объявил Джордж Буш-младший.
Чего не знал генерал — вернее, чего ему не сказали спецназовцы, — так это тот факт, что сами они эти идеи сочли превосходными. Мало того, когда он предложил приступить к тайной программе взрывания звериных сердец, а в ответ получил заявление, что у них, дескать, нет доступа к животным, они нагло утаили от Стабблбайна, что в какой-то полумиле от него, в специальном загоне, уже томится сотня экспериментальных козлов.
О существовании этой козлиной сотни было известно лишь избранным. Секретному характеру козлов способствовало то обстоятельство, что все они подверглись «антиблеятельному» вмешательству; другими словами, они просто там стояли, разевая и закрывая пасть, а вот блеяния никакого не выходило. Кроме того, у многих из них ноги были в гипсе.
Это повесть о тех козлах.
2. Козлаборатория
Встать на дорожку, ведущую к козлам, меня подвигнул Ури Геллер. Я встретился с ним на террасе одного из ресторанов лондонского Сити ранним октябрем 2001 года, меньше чем через месяц после начала Войны-с-террором. Уже давно ходили слухи (распространяемые по большей части самим Геллером), что в начале семидесятых он тайно работал на американскую разведку в качестве шпиона-экстрасенса. Многие откровенно не верили его рассказам — к примеру, «Санди таймс» однажды назвала их «эксцентричными заявлениями», — намекая, что Ури Геллер изрядный фантазер, в то время как собственно разведывательное сообщество таковым не является. Я лично полагал, что истина кроется в одном из четырех возможных сценариев:
1. Ничего подобного не происходило.
2. Парочка спятивших ренегатов из высшего эшелона американской разведки действительно привлекла Ури Геллера к какой-то операции.
3. Американская разведка представляет собой хранилище невероятных секретов, от которых нас оберегают во имя нашего же блага — и одна из этих тайн состоит в том, что Ури Геллер обладает экстрасенсорными способностями, полученными в эпоху «холодной войны». Они просто надеялись, что Геллер не станет рассказывать об этом всем встречным и поперечным.
4. Американская разведка в ту пора была, по сути дела, сборищем Психов с большой буквы.
В ресторане Ури вел себя очень молчаливо. На нем были громадные, зеркальные солнечные очки. Его шурин Шипи оказался столь же несловоохотлив. Мне уже доводилось с ними пересекаться, и они остались у меня в памяти как весьма кипучие личности. Но только не сегодня.
— Итак, — сказал я, — давайте приступим. Каким образом вы впервые стали шпионом-экстрасенсом для правительства США?
Длительная пауза.
— Я не желаю об этом говорить, — наконец промолвил Ури.
Он отпил минералки и бросил взгляд на Шипи.
— Ури? — спросил я. — Что случилось? Ведь вы часто говорили об этом.
— Нет, не говорил, — заявил он.
— Нет, говорили!
Я уже две недели охотился за материалами на эту тему и успел набить вырезками папку в три пальца толщиной. В 80-х и 90-х Геллер надиктовывал воспоминания о своих экстрасенсно-шпионских днях журналистам, которые затем добавляли к ним собственные саркастические ремарки. В общем и целом практически в каждой заметке красной нитью проходила мысль, что разведслужбы попросту не будут заниматься подобным. Наблюдался чуть ли не фанатический отказ принять слова Ури на веру или хотя бы сделать пару-тройку звонков, чтобы их удостоверить или опровергнуть. При всем нашем цинизме мы, судя по всему, до сих пор приписываем разведке свойство следовать строгой научной методологии. Те немногочисленные журналисты, которые принимали заявления Ури, неявно выражали облегчение, что все это случилось очень давно, еще в семидесятые годы.
— Никогда я об этом не говорил, — повторил Ури.
— А как же интервью в «Файнэншл таймс»? — спросил я. — Вы ведь сказали там, что в Мексике проделали массу паранормальной работы по заданию ЦРУ.
Ури неопределенно пожал плечами.
Невысоко над головой пролетел самолет; народ на террасе оторвался от еды и с минуту смотрел вверх. После 11 сентября генеральный прокурор США Джон Эшкрофт непрерывно предупреждал о возможных террористических атаках на банки, жилые кварталы, гостиницы, рестораны и магазины. Как-то раз президент Буш заявил, что вообще ничего не может сказать насчет предстоящего конкретного теракта. Столь же невнятные предупреждения раздавались и в Лондоне.
Ури вдруг снял очки и взглянул мне в глаза.
— Если вы повторите то, что сейчас от меня услышите, — сказал он, — я от всего буду открещиваться.
— О\'кей, — кивнул я.
— И тогда посмотрим, кому больше поверят, — добавил он.
— О\'кей, — вновь согласился я.
Вместе со стулом Ури придвинулся поближе. Обвел взглядом ресторан.
— Словом, так, — сказал он, — это уже не историческая история.
— Чего-чего? — не понял я.
— Меня реактивировали.
— В смысле? — Я посмотрел на Шипи. Тот мрачно кивнул. — Вы что, хотите сказать, будто это вы уведомили Джона Эшкрофта насчет гостиниц, банков и жилых домов?
— Я на эту тему распространяться не буду, — нахмурился Ури.
— Ури, — сказал я, — прошу вас: дайте мне хоть что-то, о чем бы я мог написать. Одну-единственную наводку, а?
Ури вздохнул.
— Ладно, — сказал он. — Но только одну, и все. Итак, человек, который меня реактивировал… — Ури выдержал паузу, затем продолжил: — Известен под именем Рон.
Вот так. С той поры я с ним не общался. Он не отвечал на мои просьбы перезвонить. Напрочь отказался еще что-нибудь прояснить насчет Рона. Кто он, этот Рон? Из ФБР? ЦРУ? РУМО? МВБ? А может, из МИ-5? МИ-6? Да и вообще, играет ли Ури Геллер какую-нибудь роль в Войне-с-террором?
Годом позже у меня случился небольшой прорыв. Дело было в одном из лас-вегасских отелей, где я брал интервью у бывшего военного парапсихошпиона, сержанта Лина Бьюкенена, который некогда работал на генерала Стабблбайна. Я сказал ему: «Ури Геллер утверждает, будто его реактивировал человек по имени Рон». Сержант Бьюкенен погрузился в молчание, затем таинственно кивнул и ответил: «A-а, Рон… Да. Знаю я его».
Но что-либо говорить о нем отказался.
Генерал Стабблбайн тоже не пожелал обсуждать Рона.
— Этим проклятым разведэкстрасенсам надо бы рты зашить! — заявил он. — А то разбалтывают все подряд кому ни попадя.
Генерал, как стало мне известно через несколько недель после встречи с Ури, с 1981 по 1984 год возглавлял секретное подразделение разведчиков-парапсихологов. Впрочем, как он выразился, «эта группа вовсе не была овеяна пленительным ореолом». По сути дела, она представляла собой полдесятка офицеров и сержантов, которые сидели под замком и невероятной охраной в намеченном для сноса дощатом домике в Форт-Миде, штат Мэриленд, и пытались стать экстрасенсами. Официально этого подразделения не существовало, его сотрудники проходили по так называемому закрытому списку. А поскольку их как бы не было на свете, в армейском бюджете на них не предусматривалась статья расходов на кофе. Приходилось скидываться из личных средств. Со временем это обстоятельство их сильно допекло. Некоторые сидели в домике и старались превратиться в экстрасенса начиная с 1978 года. Время от времени кто-то из них умирал или впадал в буйство, и тогда на место выбывшей единицы помещали нового паранормального солдата. Если кому-то было видение — скажем, русский военный корабль или какое-то будущее событие, — он рисовал картинки и передавал их вверх по команде.
А затем, в 1995-м, ЦРУ эту программу закрыло.
Многие из этих военных экстрасенсов впоследствии опубликовали свои мемуары, например, «Седьмое чувство: Тайны дальновидения в изложении „шпиона-экстрасенса“ армии США» Лина Бьюкенена.
— Каждый хочет первым взобраться на пенек и заявить о себе, — горько пожаловался Стабблбайн. — А ведь я за такое мог бы свернуть кое-кому из них шею.
И это было все, что генерал сообщил мне про паранормальных шпионов.
— Но они опять в деле? — спросил я.
— Надеюсь, да.
— А Ури Геллер был одним из вас?
— Нет, — ответил Стабблбайн. — И очень жаль. Я его искренний поклонник.
А затем поиски Рона привели меня на Гавайи, в домик, стоящий на дороге между Гонолулу и Перл-Харбором, в жилище отставного сержанта 1-го класса — и в свое время спецназовского парапсихошпиона — Гленна Уитона. Гленн оказался крупным мужчиной с коротким ежиком рыжих волос и гвардейскими усами, типичными для вьетнамского ветерана. Я планировал расспросить его насчет экстрасенсорного шпионажа, однако стоило мне присесть, как наша беседа пошла в совершенно неожиданном направлении.
Гленн пригнулся ко мне поближе:
— Вот вы пересекли мой дом от парадной двери до выхода на задний двор. Сколько здесь стульев?
Я принялся озираться по сторонам.
— Суперсолдату не надо смотреть, — заметил Гленн. — Он попросту будет знать ответ.
— «Суперсолдат»? — переспросил я.
— Да, суперсолдат. Джедай. Он будет знать, где расположены все лампочки. Где находятся все розетки. Большинство людей — никудышные наблюдатели. У них и понятия нет, что происходит вокруг на самом деле.
— Так кто же такой джедай? — спросил я.
— Один из них перед вами, — ответил Гленн. В середине восьмидесятых, поведал он мне, спецназ занялся секретной инициативой под кодовым названием «Проект „Джедай“» с целью создания суперсолдат, то есть солдат, наделенных сверхвозможностями, в частности, способностью войти в помещение и мгновенно получить представление о малейших деталях обстановки; это первый уровень.
— И каков же уровень выше первого? — спросил я.
— Второй, — ответил он. — Интуиция. Есть ли способ развить человека так, чтобы он принимал верные решения? Допустим, к тебе кто-то подбегает и говорит: «Там на дороге развилка! Куда нам поворачивать: налево или направо?» А ты ему на это, — Гленн щелкнул пальцами, — «Направо!».
— А выше этого уровня? — спросил я.
— Невидимость.
— Всамделишная невидимость?
— Поначалу — да, — сказал Гленн. — Затем мы решили, что проще найти способ, чтобы тебя не видели.
— Как это?
— За счет проникновения в связь между наблюдением и реальностью ты получаешь возможность поиграться с невидимостью, — ответил Гленн. — Если тебя не наблюдают, ты невидим. Ты существуешь лишь в том случае, когда тебя видят.
— Что-то вроде маскировки? — уточнил я.
— Да нет же, — вздохнул Гленн.
— И насколько хорошо вы этим овладели?
— Ну, положим, я-то рыжий и голубоглазый, — ответил он, — так что люди меня хорошо запоминают. А впрочем, кое-что удается. Ведь я и по сей день жив.
— А еще выше?
— Хм, — сказал Гленн и сделал паузу. Затем продолжил: — У нас был один мастер-сержант, который мог остановить козлиное сердце.
Тишина. Гленн выразительно надломил бровь.
— То есть… — сказал я, — попросту взять и…
— Попросту взять и захотеть, чтобы у того или иного козла остановилось сердце, — кивнул Гленн.
— Однако!
— Вот именно.
— И-и… как часто он это проделывал? — спросил я.
— По крайней мере один раз.
— М-м… — сказал я. Потому что не знал, как реагировать.
— Впрочем, это не та область, в которую следует совать свой…
— Нос, — подсказал я.
— Вот-вот, — кивнул Гленн. — Не следует совать нос, потому что на «разборе полетов» выяснилось, что он умудрился и самого себя повредить.
— М-м, — вновь сказал я.
— Парасимпатически, — пояснил Гленн.
— То есть вовсе не потому, что козел взял и ответил тем же самым? — уточнил я.
— Ха, козел!.. У козла не было ни малейшего шанса!
— А где это произошло?
— В Форт-Брэгге. В козлиной лаборатории.
— Гленн, — взмолился я, — расскажите мне все-все-все про эту козлиную лабораторию!
И Гленн приступил к рассказу.
Козлаборатория — функционирующая и по сей день — секретна. Большинство солдат, которые живут и работают в Форт-Брэгге, даже не подозревают о ее существовании. Военнослужащие, не допущенные к этой тайне, полагают, что покосившиеся дощатые строения госпиталя, реликта времен Второй мировой, что расположен у грунтовки в лесном массиве, совершенно заброшены. А на самом деле они заполнены сотней обезблеянных козлов.
С другой стороны, козлов туда тайком загнали вовсе не для того, чтобы джедай могли ими любоваться. Нет, лабораторию изначально создавали в качестве учебного центра полевой хирургии для солдат спецназа. На протяжении этой более традиционной фазы козлиной жизни каждый из них был выведен в подземный бункер (находившийся за тяжелой звуконепроницаемой стальной дверью) и там подстрелен в ногу из строительного пистолета. Затем курсанты спецназовской учебки загоняли козла в операционную, вкалывали обезболивающее, перевязывали рану, накладывали гипс, после чего выхаживали. В свое время козлабораторию называли «собачьей», однако когда выяснилось, что с собаками подобных экспериментов никто проделывать не желает, пришлось переключиться на козлов. По-видимому, офицеры пришли к заключению, что спецназ не в состоянии сформировать эмоциональную связь с козлами. Более того, по уверениям организации, именуемой «Люди за этичное обращение с животными», на долю козлиного племени в исторической перспективе приходится необычно большой процент участия в секретных экспериментах, проведенных армией США над примерно миллионным контингентом «братьев наших меньших».
Подавляющая часть «козлонаправленной» военной деятельности остается под грифом «Сов. секретно», однако кое-какие детали время от времени выходят на свет. К примеру, когда в 1946 году в районе атолла Бикини, что расположен в южной части Тихого океана, был осуществлен воздушный подрыв атомного заряда, из 4000 животных, плававших возле эпицентра на судне, окрещенном «Атомный ковчег», наибольшую долю занимали именно козлы. Армия хотела знать, как они справятся с радиоактивными осадками. Последствия для козлов оказались весьма печальными. Далее, в настоящее время — на территории одной из баз ВВС США — несколько тысяч этих животных проходят трансформацию в удивительный козлопаучий гибрид. Как пояснил представитель ВВС в интервью канадской телерадиовещательной службы «Си-би-си ньюс», «натуральный шелк представляет собой поистине драгоценный биоматериал, который вплоть до сегодняшнего дня был практически недоступен человечеству, ибо способны его производить только пауки. Когда необходимый паучий ген удастся встроить в генетическую систему козы, она сможет вырабатывать шелк на чрезвычайно экономичной основе в течение многих и многих лет. Магический секрет кроется в молоке. Из одного грамма козьего молока можно получить тысячи метров шелковой нити, которая пойдет на изготовление бронежилетов для армии завтрашнего дня».
А теперь выясняется, что в подвалах козлиной лаборатории велась и другая работа: обезблеивание, расстрелы из строительного пистолета и тому подобное. Вот я и задался вопросом: не этим ли объясняется тот факт, что некий мастер-сержант сумел умертвить козла путем простого разглядывания? Что, если перед тем как попасть на глаза сержанту, этот козел уже находился в плачевном медицинском состоянии? Не будем забывать, что некоторые экземпляры приходили в себя после ампутации конечностей; у других была вскрыта брюшная полость, а сердце и почки стали наглядными пособиями для практических занятий, после чего разрез зашивали… Даже козлы-везунчики — в смысле те, что были всего лишь подстрелены, — ковыляли, надо полагать, в жутковатой тишине лаборатории на загипсованных ногах. Что, если сержант положил глаз на какого-то особенно больного козла? Впрочем, Гленн Уитон заверил, что ничего не может вспомнить насчет показателей здоровья рассматриваемого животного.
— А как получилось, что мастер-сержант заболел в результате остановки козлиного сердца? — спросил я.
— Из-за необходимости сгенерировать достаточно энергии, — ответил Гленн. — В процессе выработки потребной мощности для повреждения козла он повредил себя самого. Ведь за все приходится расплачиваться, понимаете? Кто заказывает музыку, тот и платит.
— И какую часть организма он себе испортил? — спросил я.
— Собственное сердце.
— Ого, — сказал я.
Молчание.
— А вы можете остановить сердце козлу? — затем спросил я Гленна.
— Нет! — ошеломленно вскинулся он. — Нет! Нет, нет и нет!
Гленн огляделся по сторонам, словно опасался, что этот вопрос может навлечь на него беду и некая невидимая мстительная сила сама положит на него глаз.
— То есть вы просто не хотите этого делать? — уточнил я. — И у вас все же имеется такая сила, чтобы остановить козлиное сердце?
— Нет, — ответил Гленн. — Не думаю. Мне кажется, что как только достигнешь такого уровня, то начнешь задаваться вопросом: «А что этот козел мне такого сделал? Почему именно этот козел?»
— Но ведь кто-то вышел на такой уровень, верно? Кем был тот мастер-сержант?
— Его звали… Майкл Эчайнис.
Больше, добавил Гленн, ему ничего не известно про Козлиную лабораторию.
— Гленн, — сказал я, — а после 11 сентября на козлов вновь стали обращать пристальные взгляды?
Он вздохнул:
— Я теперь в отставке и не имею допуска. Если бы я, допустим, позвонил в спецназ, то получил бы такой же ответ, как и вы.
— Другими словами…
— Они бы не сказали ни «да», ни «нет». Само существование этих козлов — огромный секрет. Они и не признаются, что у них на базе есть козлы.
Как я узнал позже, в этом-то и состояла цель обезблеивания: дело не в том, что десантники таким образом овладевали техникой прижигания голосовых связок вероятного противника, а в том, что командование беспокоилось, как бы блеяние козлов на военной базе не привлекло к себе внимания местного отделения Американской лиги защиты животных.
Сейчас Гленн выглядел встревоженно.
— Это серьезные совсекретные данные, — сказал он.
— И куда вы посоветуете мне обратиться теперь? — спросил я.
— Никуда, — ответил Гленн. — Забудьте об этом.
— Да не могу я такое забыть, — возразил я. — Представляете, какие у меня сейчас картинки в голове крутятся?
— А я говорю: «забудьте»! — нахмурился Гленн. — Все забудьте, что я вам рассказал про козлов.
Но я не мог. Вопросов накопилось — куча. К примеру, как все началось? Спецназовцы попросту украли идею генерала Стабблбайна? Возможно, тем более что такая гипотеза укладывалась во временную шкалу, которую я начинал складывать из разрозненных кусочков. Предположим, спецназовское командование сымитировало ледяное безразличие к сердцераздирающей инициативе генерала, а затем приказало некоему Майклу Эчайнису положить особо пристальный взгляд на козла. Может, им хотелось единолично сорвать лавры, если техника разглядывания врага до смерти станет инструментом в военном арсенале США и навсегда изменит картину мира.
А что, если это чистое совпадение? Что, если спецназ без ведома генерала Стабблбайна уже работал с козлами? Ответ на этот вопрос, чувствовал я, способен пролить определенный свет на текущее состояние американской военной мысли.
Расставшись с Гленном Уитоном, я попытался найти все, что можно, про Майкла Эчайниса. Он родился в 1950 году в городе Нампа, штат Айдахо. Одна старушка, жившая с ним по соседству, была — если верить его другу детства — «настоящей грымзой», и «поэтому Майкл взорвал ее сарай».
В 1970-м он два месяца воевал во Вьетнаме и за указанный отрезок времени застрелил двадцать девять человек — с официально подтвержденным летальным исходом, — затем ему оторвало ступню и часть голени, и Эчайниса отправили в Сан-Франциско, где врачи предрекли, что он никогда уже не сможет ходить. В ответ Майкл поверг медиков в замешательство тем, что к 1975 году стал ведущим экспертом Соединенных Штатов по корейскому боевому искусству хварангдо, в Форт-Брэгге обучая спецназ такой, к примеру, технике, как умение стать невидимым.
— Если вам доведется встать напротив строения с горизонтальной кирпичной кладкой, — инструктировал он «зеленых беретов», — не следует держать тело вертикально. Возле дерева старайтесь выглядеть как дерево. На открытой местности надо скорчиться наподобие камня. Между зданиями принимайте вид канализационной трубы. А если понадобится пройти мимо невыразительной белой стены, воспользуйтесь изнаночной стороной спецплащпалатки: ее надо вывернуть белым цветом наружу и держаться за ней как за ширмой. Думать при этом следует о черном. Это и будет ничто.
Ничто играло важную роль в жизни Эчайниса. Он обнаружил, что способен убивать ничем. Боб Дагган, бывший коллега Майкла по боевым искусствам, как-то раз поведал журналу «Черный пояс», что считает приятеля клиническим психопатом. Он сказал, что Эчайнис постоянно балансирует на грани буйства, вечно думает про смерть и способы ее причинения, и что такая черта характера окончательно укоренилась в его душе с двадцать девятым убитым вьетнамцем и последующим отрывом ступни.
— Смотреть надо только на руки или ноги противника, — говорил Эчайнис курсантам. — Ни в коем случае в глаза до самого последнего момента, потому что этим можно обездвижить его на долю секунды. Представьте: я подхожу к человеку, не глядя в лицо, а потом вдруг — раз! — пристально смотрю ему в глаза. И тогда он, ошарашенный, тоже смотрит на меня. В этот крошечный миг его тело замирает, и вот тут-то я атакую. При этом можно что-нибудь говорить, но голос должен быть монотонным. Например, «нет, я тебя не трону». И после этого ты его режешь. Если ты полностью расслаблен — глазами, телом, голосом, — ему и в голову не придет, что ты готов его уложить.
В середине семидесятых Эчайнис опубликовал книгу «Боевая самооборона с ножом», в которой пропагандировал спорную технику: полагалось с криком подскочить, развернуться в воздухе и полоснуть по врагу. Кое-кто из числа знатоков работы с ножом горячо приветствовал такой подход, однако он вызвал резкую критику со стороны других экспертов, которые справедливо указывали на то, что во время прыжка атакующий может нечаянно порезаться, а посему следует ограничиться простой работой ног, когда у тебя в руках холодное оружие.
И все же сверхвозможности Эчайниса приобрели легендарный статус. Вот что вспоминает один из бывших «зеленых беретов» на интернет-форуме:
«У меня отвисла челюсть. На моих глазах он ложился на доску с гвоздями, а потом один из курсантов кузнечным молотом разбивал у него на животе шлакоблок. А еще он протыкал себе шею и предплечья стальными спицами и поднимал привязанные к ним ведра с песком — причем совсем без крови и с очень мелкими физическими признаками травмы. Он в одиночку перетягивал канат против дюжины солдат и даже сумел загипнотизировать пару зрителей. „Зеленые береты“ летали кувырком как тряпичные куклы. Боль, которую он причинял, — это что-то неописуемое, чистый сюр, — а ему достаточно было просто ткнуть в человека пальцем. Майкл, дружище, ты не забыт. Тот нож, что ты подарил мне, лежит бок о бок с моим беретом. Ты закалил мою душу навечно. Господи, благослови Майкла Эчайниса!»
Некоторое время он работал редактором колонки боевых искусств в «Солдате удачи» — «журнале для профессиональных искателей приключений». Эчайнис стал своего рода лицом американского наемника, чуть ли не в буквальном смысле, потому как часто появлялся на обложках «Солдата удачи» и «Черного пояса». Если вам выпадет шанс наткнуться на фотоснимок симпатичного подтянутого американского наемника с гвардейскими усами, который бдительно залег со снайперской винтовкой где-то в джунглях, да еще одет при этом в камуфляж с банданой на голове, а в другой руке сжимает нож со зловещей волновой заточкой, — знайте, что это скорее всего и есть Майкл Эчайнис. Словом, подобные обстоятельства еще больше подогрели его славу — а ведь для наемника это противопоказано — и, вероятно, послужили причиной его загадочной смерти в возрасте двадцати восьми лет.
Насчитывается немало версий гибели Эчайниса, но все они сходятся на том, что это произошло в Никарагуа, где он оказывал профессиональные услуги тогдашнему диктатору Анастасио Сомосе. Имеются свидетельства, что их встречу организовало ЦРУ, причем Эчайнису был выделен пятимиллионный бюджет на обучение президентских гвардейцев и антисандинистских коммандос эзотерическим приемам боевых искусств.
Эчайнис признался одному из биографов Сомосы, что любит Никарагуа оттого, что дома, то есть в Штатах, очень сложно пройти по улице и нарваться при этом на драку. Зато в Никарагуа, сказал он, драться можно хоть каждый день.
Возможно, кое-кто заявит: вот, дескать, мало чего есть героического в том, что тебе платит Сомоса за участие в подавлении крестьянского восстания. С другой стороны, когда я осторожно представил эту точку зрения поклонникам Эчайниса, они в один голос заверили меня, что его храбрость на этом фоне смотрится еще более выпукло, коль скоро широкая американская общественность, мягко говоря, недолюбливала Сомосу, а пресса вообще «сделала из сандинистов чуть ли не святых угодников».
Согласно одной версии, события, окружавшие смерть Эчайниса, разворачивались следующим образом: Майкл с группой коллег-наемников на борту вертолета летел к месту будущей страшной резни, инспирированной с подачи Сомосы. Вертолет взорвался — либо из-за бомбы, которую подложил кто-то из антисомосовских повстанцев, либо оттого, что кто-то из пассажиров жонглировал гранатами и одна из них сработала. Как бы то ни было, погибли все.
Другая версия, пересказанная мне рукопашником по имени Пит Бруссо, который преподает в учебке базы Пендльтон в Сан-Диего, утверждает: Эчайнис вовсе не сидел на борту вертолета, а лежал в тот момент на земле, самонадеянно вознамерившись в очередной раз продемонстрировать свои сверхвозможности.
— У Майкла в арсенале был такой трюк: его переезжала машина, — объяснил мне Пит Бруссо. — Спецназовцы организовывали какой-нибудь джип, Майкл ложился на спину, и затем по нему медленно проезжали. В общем-то ничего особенного. Джип весит две с половиной тысячи фунтов, а раз у него четыре колеса, то мы это и делим на четыре. Если колесо прокатывается по тебе медленно, организм вполне способен выдержать. Но вот если поднять скорость, то к весу машины прибавляется кинетический удар.
По словам Пита, Эчайнис раззадорил коллег, чтобы они его переехали и он тем самым смог бы доказать, что его грозная репутация вполне заслужена.
— В общем, водитель не знал, что ему полагалось сбросить скорость, — продолжил Пит Бруссо. — Какая незадача! — Он рассмеялся. — Короче, Майклу повредило внутренние органы, и он скончался. Так мне рассказывали.
— Считаете ли вы, что историю с вертолетом придумали задним числом, чтобы не вгонять людей в краску и избежать возможных уголовных обвинений? — спросил я.
— Все может быть, — ответил Пит Бруссо.
Но ни в одном из услышанных или прочитанных мной рассказов о Майкле Эчайнисе не упоминалось, что он якобы убил козла простым взглядом. По делу о козлиной лаборатории я, похоже, оказался в тупике.
Но вот что странно: всякий раз, когда я в своих электронных письмах к бывшим друзьям и коллегам Эчайниса поднимал вопрос насчет разглядывания козлов, они тут же — все до единого! — прекращали отвечать. Возникало впечатление, что меня держат за чокнутого. И вот почему я, по истечении некоторого времени, стал избегать отдающих психдиспансером слов вроде «козел», «пристальный взгляд» и «смерть», а вместо этого спрашивал, к примеру: «Вы не знаете, Майкл принимал участие в попытках издалека влиять на домашнюю скотину?»
Впрочем, даже такой умеренный подход приводил к немедленному прекращению обмена электронными посланиями. Не исключено, что я и впрямь наткнулся на тайну до того государственную, что никто не желал признавать за собой хоть какое-то знание в этой области.
Пришлось снова навестить Гленна Уитона.
— Умоляю, расскажите мне, кто был автором идеи разглядывания козлов, — попросил я. — Больше мне ничего от вас не надо.
Гленн вздохнул — и назвал имя.
Через несколько месяцев один бывший джедай произнес тоже самое имя. Оно продолжало всплывать вновь и вновь. Мало кто из гражданских его слышал. Но именно этот человек подвигнул боевых джедаев на то, чем они занимались. Более того, эта примечательная личность, вооруженная страстью к оккультизму и верой в сверхчеловеческие возможности, оказала доселе никем не запротоколированное, но тем не менее глубочайшее влияние на практически любой аспект армейской жизни в США. Обреченная на неудачу попытка генерала Стабблбайна пройти сквозь стену была вдохновлена этим человеком, так же как и — если брать противоположный конец шкалы государственных секретов — знаменитая речевка, телерекламный слоган армейских вербовщиков, «Будь всем, чем можешь»:
Загляни глубоко в себя,
Там найдешь доселе неведомое.
Будь всем, чем можешь.
Это даст тебе
Армия.
В свое время журнал «Рекламный век» назвал этот призыв вторым по эффективности лозунгом за всю историю телевизионной рекламы в Соединенных Штатах (первое место присудили песенке «Настал час радости твоей, / Воспрянь ото сна! Беги скорей! — в „Макдоналдс“)». Он оказался созвучен настроениям, которые в восьмидесятые годы Рейган заложил в души выпускников американских колледжей. Кто бы мог ожидать, что в словах, которые декламировал солдат из рекламного ролика, восхитительный клич «Будь всем, чем можешь» нес в себе кое-что еще?
Хотя этот человек был полон самых добрых устремлений и миролюбивых помыслов, он тоже, как я впоследствии обнаружил, явился вдохновителем на редкость своеобразных форм пыток, продемонстрированных армией США в Ираке в мае 2003 года. Я говорю отнюдь не про издевательства, имевшие место в тюрьме Абу-Грейб, где голых иракских заключенных заставляли мастурбировать и имитировать оральный секс друг с другом; нет, речь идет о событиях, развернувшихся внутри двадцатифутового контейнера, который стоял на задворках заброшенной железнодорожной станции в городке Аль-Каим, что на сирийской границе. Там злодеяния были ничуть не менее ужасающими, нежели абу-грейбские зверства, но поскольку никто не делал снимков, да к тому же в ход был пущен пурпурный динозаврик Барни, этот прискорбный эпизод не получил критического освещения в прессе.
Так вот: пристальное разглядывание козлов и многое-многое другое было вдохновлено подполковником по имени Джим Чаннон.
3. Первый земной батальон
Стояло зимнее субботнее утро, и отставной подполковник Джим Чаннон неспешно вышагивал по территории своего обширного гавайского поместья, силясь перекричать ветер:
— Добро пожаловать в мой секретный сад, на мою экоферму. Хотите свежей клубники? Ни с чем не сравнить вкус того, что лишь мгновение назад было живым. Если к нам перестанут приходить корабли, если исчезнет история, а мир раздавит нас до смерти, я сумею прокормиться. Я приветствую этот ветер! «Дуй!» — говорю я ему. И он дует. Верите? А вот подойдите к моему баньяну. Ну же, смелей!
— Иду, иду! — сказал я.
Баньян был расщеплен посредине, и меж корней вилась кривая мощеная дорожка.
— Если хотите пройти сквозь эти врата, — сказал Джим, — вам надо быть на одну часть мистиком, а на другую — провидцем. Итак, добро пожаловать в мое убежище, где я залечиваю раны и мечтаю о наилучшем служении делу.
— Почему вы столь разительно несхожи с образом типичного подполковника армии США? — спросил я.
Джим призадумался. Запустил руку в свои длинные седые волосы. Наконец промолвил:
— Потому что вы мало видели подполковников.
Таков Джим сегодняшний. Во Вьетнаме он был другим. С его старых фотографий на меня смотрел опрятный молодой человек в военной форме со значком боевого пехотинца, где изображена обрамленная венком винтовка. Значок Джим хранит до сих пор. Он сам мне его показал.
— А что это значит? — спросил я.
— Тридцать дней участия в боевых действиях, — ответил Джим. И, помолчав, добавил: — Это вам не шуточки.
Джим прекрасно помнит, как все началось. Он только прилетел во Вьетнам и сидел в одном из 400 вертолетов, которые ревели над рекой Донгнай, направляясь к участку, который был известен под кодовым названием «район боевых действий D». Они приземлились среди трупов американцев, которым не удалось захватить РБД «D» несколькими днями ранее.
— Этих солдат, — сказал Джим, — сложили внавал возле окопов, где они сварились на солнце.
Джим принюхался к убитым, и в этот миг его обоняние отключилось. Вернулось оно по истечении нескольких недель.
Сосед Джима по правую руку выскочил из вертолета и тут же принялся палить во все стороны. Джим прикрикнул на солдата, но тот даже не услышал. Поэтому Джим напрыгнул на него и сбил с ног.
И тут неизвестно откуда по его взводу начал палить снайпер.
Все как стояли, так и продолжали стоять. Снайпер выстрелил еще раз; вот тогда американцы — все сразу — бросились к одному-единственному дереву, что находилось в пределах видимости. Джим несся до того стремительно, что лицом впечатался в пальму. За спиной кто-то крикнул: «Черные пижамы! Сто метров!»
Секунд через двадцать Джим задался вопросом: «А почему никто не стреляет? Чего они ждут? Неужто моей команды?!»
— ОГОНЬ! — взвизгнул Джим.
Солдаты принялись стрелять, а когда все кончилось, небольшая группка вышла вперед и нашла там посторонний труп. Зато снайпера, увы, не удалось прищучить, несмотря на всю пальбу.
Как так вышло?
Тут один из солдат воскликнул: «Господи, баба!»
«Только этого не хватало», — подумал Джим.
Секунду спустя снайпер убил одного из людей Джима, прострелив насквозь оба легких, — рядового первого класса Шоу.
— Во Вьетнаме, — рассказал мне Джим, — я чувствовал себя использованным презервативом. Политиканы от меня попросту отмахивались. Мне — лично мне! — приходилось писать письма мамам и папам убитых солдат.
А когда он вернулся домой, в Америку, то ему поручили ездить куда-то в сельскую глушь и там встречаться с этими родителями, вручать им похвальные грамоты и личные вещи мертвых сыновей. За долгие часы таких поездок Джим вновь и вновь прокручивал в голове те обстоятельства, что привели к гибели рядового первого класса Шоу.
Джим приказал своим солдатам снять снайпера, а они — все до единого! — вели себя будто слепые.
— Впоследствии стало ясно, что такова общая реакция у любого человека, впервые оказавшегося на поле боя, — сказал Джим. — Стрельба по людям — действие неестественное.
(Личные наблюдения Джима согласовываются с результатами исследований, проведенных после Второй мировой военным историком генералом С. Л. А. Маршаллом. Тот опросил тысячи американских пехотинцев и пришел к выводу, что лишь 15–20 процентов из них стреляли на поражение. Прочие же палили наугад либо вообще не открывали огонь, найдя себе какое-то иное занятие.
Причем 98 процентов из тех, кто в самом деле стрелял, позднее были глубоко травмированы собственным поведением. Оставшиеся 2 процента получили диагноз «агрессивного психопатического синдрома» и в принципе не имели ничего против убийств при любых обстоятельствах, будь то дома или за границей.
Конечный вывод, к которому пришел подполковник Дейв Гроссман из Исследовательской группы по вопросам киллологии, таков: «непрерывные боевые действия сведут с ума 98 процентов населения, а оставшиеся 2 процента уже изначально были сумасшедшими».)
После Вьетнама Джим некоторое время страдал от депрессии. Он обнаружил, что не может присутствовать при рождении собственной дочери, — не выносит ничего, что напоминает ему о боли. Пресса не затрагивала тогда подобные вопросы, и в роддоме его посчитали сумасшедшим. Джима мучила мысль о том, что рядовой первого класса Шоу погиб из-за своих боевых товарищей, которые были импульсивно простодушными и добросердечными и вовсе не представляли собой машин-убийц, как того хотела от них армия.
Джим пригласил меня в свой дом. Его жилище словно сошло со страниц книжки о добром волшебнике; там было полно образчиков буддийского искусства, картин со всевидящим оком на вершине пирамиды и тому подобное.
— Человек, которого манит военная служба, с превеликим трудом способен проявлять… коварство. Мы страдали во Вьетнаме оттого, что не умели лукавить, а попросту выставляли себя напоказ, охваченные чувством самопровозглашенной справедливости и добродетельности, после чего нам отстреливали задницы. Кое-какого коварства можно набраться от иных ведомств в американском правительстве, но в армии его найти сложно.
В 1977 году Джим обратился в Пентагон, к генерал-лейтенанту Уолтеру Кервину, тогдашнему замначальнику штаба Сухопутных войск. Он написал ему, что хотел бы видеть армию более изощренной. Предложил свою кандидатуру для проекта по выявлению соответствующих фактов и обстоятельств. Где и как — он не знал. Но страстно хотел обучиться хитрости. Пентагон согласился взять Джима на денежное довольствие и оплачивать текущие расходы на протяжении всего исследования. Джим сел за руль.
Стивен Хальперн сочиняет медитативную и воздействующую на подсознание музыку, которую он продает на компакт-дисках через Интернет. Например: «Как добиться идеального веса» («Проигрывать при всяком приеме пиши. Жевать медленно. Ты любишь и полностью принимаешь свое тело»); «Как воспитывать своего внутреннего ребенка» («Избавляйся от обид на родителей за то, что они отказывались удовлетворять твои потребности»); или «Как расширить границы интимных отношений» («Твое тело знает, в каком месте меня трогать. Тебе нравится прикасаться ко мне и обниматься»),
«На протяжении 25 лет, — сообщает нам веб-сайт Стивена, — его музыка вошла в жизнь миллионов; она звучит в квартирах, центрах йоги и массажа, палатах для безнадежных больных и в офисах инновационных компаний по всему миру».
Стивен познакомился с Джимом Чанноном в самом начале своей карьеры, в 1978 году, на конференции течения «Нью-эйдж» в Калифорнии. Джим сказал ему, что хотел бы каким-то образом приспособить музыку Стивена, чтобы сделать американского солдата более мирным; Джим выразил надежду, что на поле битвы такая музыка сделает более мирным и врага.
Первой мыслью Стивена было вот что: «Уносим ноги! Срочно!»
— Видите ли, — пояснил мне Стивен, — иногда тебя берут на карандаш. Начинают следить за тем, что ты делаешь. Вот я и спросил себя: «Что это за человек? Может, он просто прикидывается, будто хочет научиться чему-то доброму, а на самом деле задумал пойти против меня?»
Поразительно, до какой степени живо Стивен помнил свою встречу с Чанноном. Военные не так уж и часто обращаются к создателям эмбиент-композиций. Плюс к тому Джим производил впечатление человека, на практике воплотившего концепцию внутренней умиротворенности. И вообще он был очень обаятелен. А потом, добавил Стивен, не надо забывать, что времена стояли параноидальные. «Мы только-только выбрались из Вьетнама. И выяснилось, что большинство наших агитаторов-пацифистов были двойными агентами. То же самое творилось с уфологами».
— С уфологами? — удивился я. — А они-то зачем понадобились правительственным шпионам?
— Эх, Джон, — покачал головой Стивен. — Какой вы наивный…
— И все же?
— Все следили за всеми. На уфологических конференциях докладчики начинали с того, что просили подняться и представиться всех правительственных агентов. Чем больше ты знаешь, тем меньше тебе известно, понимаете? В общем, паранойя царила повсеместная. И тут вдруг объявляется какой-то тип из военного ведомства и заявляет, будто хочет поближе познакомиться с моей музыкой!.. Вот каким был Джим Чаннон.
— Как вы считаете, отчего он обратился именно к вам?
— Некий мой знакомый однажды заметил, что моя музыка позволяет людям пережить духовное откровение безотчетно. Думаю, причина в этом. Джим сказал, что ему надо убедить вышестоящее командование, пентагоновских «шишек». Людей, которые в жизни не испытывали медитативного транса. Мне кажется, он хотел, чтобы они впали в него безотчетно.
— А может, он хотел загипнотизировать своих командиров психоделическими звуками? — предположил я.
— Может, и так. Уж очень это могучее средство.
Стивен рассказал мне кое-что о силе звукового внушения. Как-то раз в одной американской евангелической церкви прихожане были обработаны недоступными слуху звуками во время пения гимнов. В конце службы выяснилось, что сумма пожертвований утроилась.
— Тактическое преимущество, улавливаете? Хотите знать, почему евангелические церкви делают так много денег, в то время как церкви традиционные прозябают? Вот вам и вероятный ответ.
Кстати, не так давно, добавил Стивен, он заглянул в офис к одному из своих друзей.
— Едва я вошел внутрь, как тут же почувствовал раздражение. И я ему так и заявил, мол, твой офис меня дико раздражает. «А-а, — сказал мой друг. — Так это ж моя новая суггестивная кассета для повышения производительности труда». «Вырубай свою кассету», — сказал я.