Жереми Фель

Волки у дверей

Моему деду – Пьеру Периссе
© Алчеев И., перевод на русский язык, 2017

© ООО «Издательство «Э», 2017

Лоретта

Первые сумеречные тени уже накрывали пшеничные поля, которые стелились вокруг нее, колыхаясь и звеня тысячами колокольчиков.

Колосья хлестали ее по бедрам: Лоретта продиралась все дальше и дальше, а потом нагнулась и одним махом сорвала колосок, взметнув облачко тончайшей золотистой пыли, тотчас растворившейся в воздухе мириадами блесток. Вдалеке маячил ее дом – он громоздился глыбой посреди этого волнующегося океана. Она понимала – скоро надо будет собраться с духом и возвратиться туда, и все из-за призраков, блуждавших ночами по равнинам, – мрачных существ, возникавших ниоткуда и с давних пор нагонявших страх на обитателей ее родного Канзаса. Да она и сама совсем недавно видела, как одна такая тварь шла на нее, когда она стояла у крыльца, охваченная почти пьянящим чувством, что та уже почуяла запах ее крови.

Впрочем, ей ничего не угрожало, покуда солнце не закатится за горизонт, к тому же она очень любила особую атмосферу, венчающую мгновения, когда день переходил в ночь, предоставляя страху царить на земле. В эти самые мгновения умиротворенного созерцания, навеваемого очарованием первых сумерек, она старалась совсем не думать о трупах, которые порой находили поутру на обочинах дорог в таком состоянии, что даже близкие родственники не могли их опознать.

Лоретта больше не слушала предостережения. Она день за днем старалась испытать свою волю к свободе, чтобы ощутить каждой клеточкой тела легкую дрожь от грядущей опасности.

Над головой у нее, звонко шурша крыльями, пролетели козодои – штук десять. Она провожала их взглядом, пока они не спикировали за крытое гумно, пламеневшее в меркнущем свете дня. Хлестая по воздуху пшеничным колоском, она шла и шла, чувствуя иногда, как мошкара липнет к ее икрам, и повернув голову в сторону зернохранилища, – его темные очертания уже проглядывали в нескольких километрах дальше.

Скоро и они исчезнут, как этот мир, вновь брошенный на алтарь жестокости.

Солнце на западе почти целиком завалилось за отцовские поля. Она повернула назад и уверенным шагом вышла на дорогу к дому, ступая босыми ногами по теплой, белой, как песок, земле и глядя на клубы дыма, поднимавшиеся из трубы и доносившие до нее приятный запах сгорающего дерева.

Вдалеке послышался глухой, назойливый сигнал тревоги, обращенный к запоздалым беспечным путникам. Лоретта пошла быстрее; по небу метались птицы, летучие мыши подстерегали…



Когда Лоретта подошла ближе, в окне зашевелились шторки, – она улыбнулась, догадавшись, что это отец поджидает ее с обозленным сердцем, готовясь в очередной раз отчитать ее за то, что шлялась допоздна бог знает где, наплевав на опасность.

И лишь приблизившись к ступенькам крыльца, она вдруг с изумлением поняла: там, за оконным стеклом ее комнаты, был кто-то другой – чужак, весь перепачканный черноземом и глядевший на нее глазищами, которые полыхали, как кузнечные горны.



Лоретта Грир проснулась внезапно – и подскочила так резко, что едва не скатилась со своего края кровати. Разум ее был затуманен – она села и взяла себя в руки, хотя в ушах все еще отдавался шум колышущегося пшеничного поля.

Сон. Всего лишь сон.

Только-только настала полночь. Джордж все так и спал, растянувшись на животе. Лоретта поднесла руку ко лбу и снова легла, стараясь успокоиться, но во тьме под веками по-прежнему мелькали четкие картинки из сна. В молодости она любила зарисовывать в кожаную тетрадку воспоминания из своих снов, но сейчас ей хотелось поскорее забыть видение, как и все прочие кошмары, которые одолевали ее последнее время, мешая заснуть. Чтобы как-то отвлечься, она стала перебирать в памяти все, что ей предстоит сделать после того, как Джордж отправится на работу: первым делом – разобраться с ежемесячными счетами, потом – съездить в город за покупками, а еще повидаться с Джуди в маленькой кофейне, недавно открывшейся рядом с муниципалитетом, и, наконец, по возвращении домой – запечь баранью ножку, купленную в начале недели в «Уол-марте»[1]. Лоретта надеялась, впрочем, не очень веря самой себе, что Дэрил в конце концов вернется и они смогут поесть втроем в тиши.

И где он сейчас? Она не видела его со вчерашнего вечера, когда он не на шутку повздорил с отцом, отказавшись подсобить ему на ферме под предлогом того, что у него есть дела поважнее, чем «копаться в грязной земле». Джордж, уже изрядно подвыпивший, взбеленился – набросился на него с ремнем, собираясь отстегать пряжкой. А она, Лоретта, стояла рядом, остолбенев от страха, который он в таком состоянии внушал ей, жалкому ничтожеству, избегавшему рукоприкладства.

Дэрил заперся у себя в комнате. А Джордж плюхнулся за стол и стал ждать, когда она даст ему поесть. Обгладывая свиные ребра, он пригрозил, что поднимет Дэрила чуть свет и силой выгонит в поле, чтобы подсобил ему по работе, и пусть этот сопляк зарубит себе на носу – бить баклуши до конца летних каникул ему будет несподручно. Лоретта не смела проронить ни слова, к тому же у нее так защемило под ложечкой, что она была не в силах проглотить ни кусочка. Потом, пока Джордж сидел перед телевизором, она собралась мыть посуду, ожидая, когда он начнет клевать носом, чтобы украдкой отнести Дэрилу тарелку с едой, которую пришлось оставить у его двери, потому как он не пожелал ей открыть. А утром она заметила, что тарелка так и осталась нетронутой и ее уже облепили мухи. Она выбросила содержимое тарелки в мусорное ведро на кухне и вышла в сад – передохнуть.

В итоге Джордж так и не выполнил свои угрозы, но Лоретта понимала: это лишь вопрос времени и отношения между отцом и сыном совсем испортятся, если они и дальше будут упираться. Все утро она ждала, что Дэрил смирится и выйдет из своей комнаты. После полудня, когда Лоретта была на кухне и звонила Джуди, ей послышалось, что хлопнула входная дверь, и, кинувшись в гостиную – к окну, она увидела, как сын, с брезентовым рюкзаком за спиной, быстро шел по дорожке к своему приятелю Сэми – тот стоял за оградой, опершись на сверкавшую новизной «Импалу»[2]. Она окликнула его несколько раз, но Дэрил даже не повернулся и, сев в машину спереди, так и не взглянул на нее.

Джордж, когда вернулся после работы, даже не полюбопытствовал, где их сын, – умяв половину жареного цыпленка, он бухнулся перед телевизором. А она, сидя за столом на кухне и слушая радио, весь вечер думала, чем он занимается, уходя из дома, и все время вспоминала, как Дэрил смотрел на нее вчера, когда отец охаживал его ремнем, – как он, распростершись на полу и едва сдерживая ярость, мерил ее горящим взглядом, исполненным отчаяния и злобы.

Лоретта давно знала, что Дэрил люто ненавидел отца и в конце концов почти свыкся со своей ненавистью. Но мысль, что он так же возненавидел и ее, была для нее просто невыносимой: из-за своей неодолимой трусости она старалась избегать малейших ссор и потому была не в силах его защитить. Она уже потеряла дочь, а лишиться еще и сына – ни за что на свете.

Она легла спать. На глаза у нее тут же навернулись слезы. Она роняла их на подушку, даже не пытаясь утереть глаза. В такую-то жарищу они сами быстро высохнут.

За последнее время Дэрил здорово изменился – она уже с трудом узнавала своего мальчика, которого вырастила, в этом неразговорчивом, мрачном пареньке, иной раз проявлявшем к людям обезоруживающую жестокость. С самого начала лета он все дни напролет болтался бог весть где, а вернувшись домой, запирался у себя в комнате, включал проигрыватель и слушал рок-музыку или же часами разряжался, дубася кулаками подвесную грушу, которую купил на деньги, подаренные ему на день рождения.

Неделю назад, прогуливаясь по центру Эмпории[3], она случайно встретила Лорен, его последнюю подружку, очаровательную девочку, которой всегда восхищалась, когда та захаживала к ним в гости. Она помахала ей рукой, но та шла своей дорогой, делая вид, что ее не заметила. А Дэрил никогда не признавался, отчего они так резко расстались. Для очистки совести Лоретта перебежала через улицу, чтобы поговорить с ней, но дорогу ей преградил отец девочки, механик из автоцентра Лумиса, – он предупредил, чтобы они больше никогда не приближались к его дочери, ни она, ни ее чокнутый щенок.

Ее чокнутый щенок.

Лоретта так и стояла, остолбенев, посреди тротуара, и только дождавшись, когда дочь с отцом свернули за угол, она смогла вернуться к своей машине. А когда рассказала об этом Джуди, та посоветовала отвести Дэрила к психологу, доказывая, что и ей самой пойдет на пользу, если она выговорится.

Но что она понимала в конечном-то счете, эта старая дева, у которой никогда не было своих детей?

Вдруг на чердаке послышались глухие шлепки и легкое шуршание крыльев, вырвавшие ее из раздумий. Верно, летучие мыши. Эти мерзкие твари, гнездившиеся там большую часть года, долго пугали Дэрила – по крайней мере, до тех пор, пока однажды, когда ему было лет тринадцать, он не подстрелил одну из отцовского ружья. С того времени Дэрил держал ее в банке с формалином, на полке, как своего рода трофей, однако ж эта жуткая штуковина неизменно вызывала у Лоретты отвращение, когда она, бывало, заглядывала в его комнату.

Следующим утром, если он так и не вернется, она поговорит с ним, позвонив Сэми, и предложит съездить в город. Вдвоем. Они могли бы позавтракать в итальянском ресторанчике, недавно открывшемся на Торговой улице. Дэрил обожал пиццу – может, это наконец отобьет у него охоту до всякого искусственного дерьма, которым он объедался каждый день на полдник.

И уж на сей-то раз ей хватит смелости поговорить с ним по душам. Да и другого выбора у нее не было. Надо бы только малость сгладить острые углы между ним и отцом. К тому же ей уж очень хотелось знать, что творится у него в голове, – хотелось подобрать ласковые слова, жесты и постараться унять эту злобу, которая иной раз так и перла из него…

Лоретта со вздохом повернулась на другой бок. И вот, когда ее снова начал одолевать сон, она вдруг вспомнила, что забыла позвонить сестре, хотя обычно делала это каждое воскресенье вечером. Эдна вот уже восемь лет жила в Сент-Луисе, и они не виделись несколько месяцев, а последний раз, когда разговаривали по телефону, она опять зазывала ее к себе в гости – на пару деньков. Лоретта по привычке отклонила предложение, хотя про себя решила так: в конце концов, прошвырнуться к сестренке не самая плохая мысль. А раз так, почему бы это не сделать на следующих выходных? Ничего такого на это время она не планировала – и если у Эдны будет куча свободного времени, к ней можно отправиться даже на машине: ведь до Сент-Луиса от силы пять часов езды.


Тогда в путь-дорогу – с распущенными волосами, под музыку из радиоприемника!..


А можно воспользоваться случаем и предложить Дэрилу поехать вместе, – она разрешила бы ему поводить машину, если у него будет охота. Эдна сказала, что ее сын Маршалл пробудет у нее до середины июля. Он был постарше Дэрила и учился в Брауне[4]. И Дэрилу дружить с ним было бы куда полезнее, чем якшаться с этим Сэми, которого однажды задержали за хранение марихуаны. Вот бы Маршалл повлиял на него, хоть немного, чтобы и он тоже решил поступать в университет!.. Джордж, когда она изредка заговаривала об этом, отказывался наотрез от этой идеи под предлогом того, что у них мало средств и место Дэрила, как бы то ни было, на ферме. Лоретта же, втайне от мужа, каждый месяц откладывала небольшую сумму на отдельный счет, чтобы помочь сыну, будь у него желание учиться дальше. Дэрил, понятно, ничего не знал, и она могла бы ему все рассказать при ближайшем же их разговоре. И тогда бы он, безусловно, понял, как она печется о его будущем. Когда она как-то спросила, что он собирается делать после школы, Дэрил сухо ответил, что понятия не имеет, хотя твердо решил уехать из дома и больше никогда не возвращаться. В каком-то смысле Лоретта хорошо его понимала: ей скоро сорок четыре, а она всю жизнь прожила в этой забытой богом канзасской глуши, при том что в юности частенько мечтала перебраться на западное побережье, снять там двухкомнатную квартирку на пару с подружкой Диендрой, выучиться на медсестру, путешествовать…

Но жизнь распорядилась иначе в тот самый день, когда она повстречала Джорджа Грира, отчаянного молодца под метр девяносто, в мгновение ока запудрившего ей мозги и окрылившего душу.

Как же давно она не выбиралась за пределы штата? Лоретта мысленно вернулась на пару лет назад и вспомнила день, когда поехала проведать мать в Талсе незадолго до того, как та умерла от сердечного приступа в возрасте всего-то шестидесяти двух лет. Джордж отказался тогда ехать с ней, сославшись на то, что работы выше крыши. Что ни говори, Джордж терпеть не мог ее мать – «старую ведьму», как он стал называть ее после того, как однажды во время обеда она призналась, будто у нее есть дар ясновидения. Лоретта припомнила тот вечер у них дома, когда мать отвела их обоих в кухню и сказала, что по здешней земле уже не одну сотню лет бродит зло и что мужчин оно лишает рассудка, а на их жен наводит порчу. Откровения матери тогда скорее позабавили Лоретту, чем напугали, тем не менее она не стала рассказывать ей, что Джордж купил все это хозяйство задешево по той простой и вполне объяснимой причине, что бывший его владелец застрелился из охотничьего ружья у себя в зернохранилище.

Снаружи послышался треск, как будто хлопнула автомобильная дверца. Лоретта подошла к окну в надежде, что сынок, несмотря ни на что, все же решил вернуться. Но никакой машины перед домом она не разглядела, не считая своей и тачки Джорджа, стоявших у крыльца. Может, просто хлопнула на ветру плохо закрытая дверь зернохранилища. Лоретту охватило разочарование. Хотя за последнее время она успела привыкнуть к этому, у нее, однако же, на душе всегда кошки скребли, если Дэрила где-то носило среди ночи.

Она прислонилась рукой к стеклу и обвела взглядом поля, озаренные сиянием полной луны, отчего создавалось впечатление, будто над ними клубится туман, покрывая землю, один лишь вид которой был до того невыносим, что вызывал у нее удушье. В этом злосчастном месте все-все казалось таким далеким. Ближайшее жилье, дом Симмонсов, находилось в десятке километров отсюда. Элен Симмонс страдала болезнью Альцгеймера, и когда она, Лоретта, навещала ее последний раз, та ее даже не признала.

С пачкой «Лаки Страйк» в руке Лоретта бесшумно вышла из спальни. Но спускаться в гостиную не стала – направилась в кабинет Джорджа, располагавшийся чуть дальше, через две двери, и, погрузившись в глубокое кожаное кресло, закурила сигарету. Она знала наперед – снова заснуть ей вряд ли удастся. А немного отдохнуть не помешает. По крайней мере, здесь не слышно, как храпит Джордж.

Не сводя глаз с вьющихся струек дыма, тут же растворявшихся во мраке, она подумала, что с ее стороны было смело попросить сестру пригласить вместе с нею и Мэдди. Она знала – они обе сохранили добрые отношения, хотя Эдна всегда старалась избегать эту неприятную тему, боясь задеть ее за живое. Мэдди ушла из дома семь лет назад, не объяснив свой поступок ни на словах, ни в письме. Лоретта тогда узнала от матери ее дружка, что они вдвоем поселились на квартире где-то в центре Мемфиса. С той поры Лоретта даже не пыталась связаться с ней – предпочитала, чтобы Мэдди первая сделала шаг ей навстречу, когда поймет, что к этому готова. Но Мэдди все не давала о себе знать, и Лоретте пришлось смириться: она понимала, что сама виновата в том, что за эти годы между ними разверзлась пропасть, ведь это она мешала дочери определиться в жизни. Но она забеременела в таком юном возрасте… В день родов, насмерть перепуганная и уставшая до чертиков, она заставила себя взять ее на руки и улыбаться своим родителям, несмотря на отвращение, которое к ней питала. Спустя несколько дней, вернувшись домой, Лоретта понадеялась – вот малютка подрастет, и тогда все образуется, но привязаться к дочери у нее не получилось. Как будто чаша разбилась – когда-то давно, а склеить ее со временем оказалось невозможно. Мэдди росла под ее крышей, но за все эти годы им так и не удалось по-настоящему наладить отношения, какие обычно складываются между матерью и дочерью… так что, когда Мэдди ушла из дома – в начале лета 1972-го, Лоретта вздохнула с облегчением, словно у нее с плеч свалился тяжкий груз.

Семь лет назад…

Оглядываясь в прошлое, Лоретта часто думала: что же такого нужно сделать, чтобы их отношения наладились, – хотя при всем том она прекрасно понимала, что никогда не сможет полюбить дочь по-настоящему, не сумеет дать ей ту любовь, какой она с самого начала и самым же естественным образом окружала Дэрила.

В конце концов, иные вещи от тебя не зависят.

Мэдди работала на второстепенном местном телеканале, вышла замуж и родила дочурку Джози, которой уже исполнилось три годика. Мэдди, верно, уже стала женщиной, совсем не похожей на серенькую ершистую мышку, какой ее воспитали. По крайней мере, Лоретте хотелось бы так думать, особенно после того, что она узнала о ней от своей сестры.

Может, стоит забыть про гордость и предложить ей встретиться в Сент-Луисе, на нейтральной почве, – воспользоваться, так сказать, удобным случаем и наконец-то познакомиться со своей внучкой: ведь пока что она видела ее только на редких фотографиях…

Лоретта открыла окно, чтобы выветрился табачный запах. Но едва успела глянуть на луну, как уловила краем глаза резкое движение – и вздрогнула, словно кто-то снаружи вдруг метнулся к дальнему концу дома.

Перегнувшись через подоконник, она пригляделась к углу стены, чувствуя, как у нее колотится сердце – часто-часто. Но тьма стояла кромешная – не видно было ни зги. Она отступила на середину комнаты и подумала о соседях: с начала весны многих из них ограбили. Подручные шерифа так никого и не нашли, а Джордж однажды заявил, что это, как пить дать, дело рук шайки цыган, обретавшихся на берегах Ист-Лейк. С той поры как они обосновались в тех краях, число краж и прочей уголовщины возросло настолько, что он вместе с другими местными надавил на власти, чтобы те как можно скорее спровадили их прочь, – но тщетно.

Может, пойти и позвать мужа – пусть обойдет окрестности? Но если она обозналась, ей это с рук не сойдет, как обычно: Джордж, с его-то крутым нравом, никому не давал спуску, ежели кто будил его среди ночи, да еще в будни, когда он каждое утро вставал в шесть часов.

И все же надо бы разузнать, что там к чему, иначе она ночью больше не сомкнет глаз. Ружье Джорджа было внизу, как и телефон. Лоретта дошла до лестницы и прислушалась – но ничего не расслышала, кроме тиканья часов в столовой.

Спустившись на первый этаж, она проверила входную дверь – закрыта, потом прошла в другой конец дома и с легкой дрожью обнаружила, что дверь в кухню открыта. Она включила наружный свет, отважилась выглянуть во двор – но ничего такого не заметила, за исключением стареньких качелей и кромки пшеничного поля чуть поодаль, метрах в двадцати.

Соседские дома ограбили, когда хозяева были в отлучке. Так с какой стати кому-то придет в голову соваться в дом, где хозяева на месте, – дело-то рисковое?

Ерунда.

И все же она точно знала – ей ничего не померещилось.

А может, злоумышленник и не думал ничего красть – может, его привело сюда что-то еще?

Неужели это тот самый парень, с которым она столкнулась пару дней назад в Эмпории? Ей тогда показалось, что он точно был из тех самых цыган, о которых рассказывал Джордж. На вид лет двадцать, загорелый, чернявый такой, – он смерил ее грубым взглядом в тот самый миг, когда она проходила мимо него по Торговой улице с покупками в обеих руках. Она прибавила шагу, направившись прямиком к машине, а он шел за нею с бутылкой пива в руке и все посвистывал, а после прислонился к витрине прачечной и, пока она загружала сумки в багажник, все пялился на нее, выпятив мускулистую, в татуировках грудь, – все разглядывал ее с ног до головы с ухмылкой на губах. Чувствуя себя не в своей тарелке все больше и больше, Лоретта села за руль, тронулась с места – и возвратилась домой, забыв половину того, что собиралась сделать в городе.

А спустя полчаса, выгружая покупки на крыльцо, она заметила, как у ограды остановился какой-то драндулет. Издалека ей было не разглядеть, кто сидел за рулем развалюхи, но она тотчас подумала о том парне: уж теперь-то он точно знает, где она живет.

В доме она была одна, а значит, никто не выручит ее, вздумай он сделать ей что-нибудь плохое.

Лоретта тогда крепко заперла дверь и просидела в гостиной, пока Джордж не вернулся после работы. Ей не хотелось заводить разговор о происшедшем, и она взялась готовить ужин, как будто ничего не случилось.

Свою ошибку она поняла только сейчас, когда оказалась внизу совсем одна, без всякой защиты.

Неужели это и впрямь тот цыган – решил вернуться, думая, что она живет одна-одинешенька? Но что он задумал? Может, то, что сделали с Анной Уоррен?

При одной лишь мысли об этом у нее к горлу подступила тошнота. Анна Уоррен была красавица блондинка тридцати семи лет и жила одна в доме по ту сторону Эмпории с тех пор, как ее муж погиб в автомобильной аварии на Канзасской платной автостраде[5]. Брат Анны, приехав как-то из Топики проведать сестру, нашел ее мертвой в гостиной: полураздетая, она лежала в луже собственной крови. Ее сперва изнасиловали, а потом полоснули по горлу. И случилось это около месяца назад. Лоретта знала Анну только в лицо: она работала библиотекаршей в школе, где учился Дэрил.

И с тех пор никого, кто мог бы это сделать, так и не нашли.

В панике она заперла дверь на ключ и схватила с кухонного стола здоровенный нож для разделки мяса, готовая всадить его в любого непрошеного гостя, который возник бы перед ней, поскольку каждая тень из тех, что окружали ее, обретала, как ей казалось, форму лица, злобной ухмылки или ручищ, тянущихся к ней, чтобы задушить.

Не слыша собственного дыхания, которое заглушало гудение холодильника, Лоретта простояла так несколько долгих минут, пока не заметила свое отражение в стекле над мойкой, – и эта сцена напомнила ей фильм ужасов[6], вышедший на киноэкраны пару лет назад, где в канун Дня всех святых две молоденькие няньки стали жертвами психопата в белой маске.

Вот только она сама выглядела уж больно смешно. Потому что зашла слишком далеко. Быть может, это всего лишь игра ее воображения, в конце концов. Последнее время нервы у нее стали совсем ни к черту. Потом, этот чертов сон, затаившийся где-то в глубине ее сознания, – он ну совсем не прибавлял уверенности.

Его голое тело было перепачкано черноземом, а огненные глазищи так и пялились на нее.

К тому же это могла быть бродячая псина из тех, что заполонили всю округу после того, как закрыли собачий питомник: должно быть, она метнулась прочь, услыхав, как Лоретта открыла окошко. Тем более что не далее как вчера она сама слышала, как свора собак лаяла где-то вдалеке.

Да. Всего лишь собака.

Ну почему ей всегда чудится всякая мерзость?

Лоретта положила нож рядом со стопкой конвертов – в основном со счетами, – которые еще не успела вскрыть. Ничего, подождут. А пока надо как-то совладать с бурей переполнявших ее чувств.

Утро настанет только через пять часов. Возвращаться в постель у нее не было ни малейшей охоты, да и торчать всю ночь на кухне ей тоже совсем не хотелось. А днем ей понадобятся силы.

Лоретта погасила свет и снова направилась к лестнице, так глубоко погруженная в свои мысли, что даже не заметила, как, идя по коридору, прошла мимо чего-то живого, затаившегося в тени и тихо поджидавшего ее.



Снаружи отчетливо слышался шелест гнувшихся на ветру колосьев – этот особенный шум сызмальства убаюкивал ее по ночам. Иногда Лоретта с обостренным чувством ностальгии вспоминала то время, когда она жила со своими родителями километрах в тридцати к северу, – время, когда земли Канзаса представлялись ей бескрайней чарующей вселенной, которую, как она думала, ни в жизнь не обойти. По крайней мере, до того самого дня, когда она, восьми– или девятилетняя девчушка, спряталась в поле забавы ради – только для того, чтобы выманить из дома отца и чтобы он пошел ее искать. Рискуя извозиться с ног до головы, она проползла вот так, на четвереньках, не один десяток метров, слыша, как он окликает ее из окна кухни, и давясь от смеха, а потом – от испуганного крика, когда руки и ноги ей облепили навозные жуки и кузнечики. В тот раз она заползла так далеко, что когда встала на ноги, то даже не увидела свой дом – только неоглядную шелестящую даль, простиравшуюся до самого горизонта, над которым нависало багровое небо. Лоретта шла и шла, куда глаза глядят, перепугавшись не на шутку и не зная, куда нужно идти: ведь кругом лежало безбрежное желтое море, – и так до тех пор, пока она вдруг не наткнулась на соломенное пугало с осклабившейся мордой и глазищами из осколков тарелки, сверкавшими на солнце, – один из них или сразу оба она видела из окна своей комнаты, и, когда слишком долго смотрела на них, они как бы давали ей недвусмысленно понять, что уже совсем скоро сцапают ее. Лоретта исступленно завизжала, не в силах остановиться, чем напугала отца, – тот примчался к ней с тряпкой в руке и увидел, как она лежит, распростершись, на земле в своем красивеньком розовом платьице, которое теперь было сплошь изгваздано.

Прошли годы, а она даже не знала, что это было – явь или сон.

В конце концов, неважно.



Завтра же утром она позвонит Эдне и сообщит хорошую новость. У нее уже была целая куча планов насчет того, чем они займутся на пару, а еще она дала себе слово съездить на неделе в город – купить кое-какую обновку и заглянуть в парикмахерскую. Изменить прическу сейчас самое подходящее время…



И лишь снова погружаясь в сон, Лоретта вдруг почувствовала страшный запах – густой, терпкий запах гари. Она включила свет и повернулась к Джорджу – тот лежал все так же, на спине, с широко раскрытыми глазами.

– Черт, а это еще что за фокусы? – проговорил он, потягиваясь.

Лоретта ничего не ответила – из-под двери в спальню просочилась струйка дыма. Первым делом она подумала про свечку, которую зажгла и забыла потушить. Но это было невозможно: ни к чему такому там, внизу, она не прикасалась – точно.

Джордж вскочил с постели и кинулся в коридор, впустив в спальню огромные клубы темного дыма. Лоретта, точно громом пораженная, прикрыла нос рукой. По коридору стелилась коричневатая пелена – вскоре она уже колыхалась и вокруг нее, мало-помалу застилая глаза. Лоретта двинулась вдоль стенки, окликая Джорджа, но без толку.

Чем дальше она продиралась, тем нестерпимее становился жар. Кашляя, она спустилась вниз – и с ужасом увидела, как яростные, неумолимые языки пламени, охватившие уже весь первый этаж, мечутся наугад, силясь добраться до какого-то живого существа и поглотить его целиком.

Это не могло произойти наяву. Только не у нее, не в ее собственном доме.

Лоретта спустилась еще на пару ступенек, прикрывая рот верхним краем ночнушки. И только тогда она разглядела Джорджа – он стоял посреди гостиной с огнетушителем в руках, какой-то бесформенный, и пламя лизало его со всех сторон. Лоретта схватилась за перила и выкрикнула его имя, чтобы указать ему, куда бежать. Но было уже поздно, а когда Джордж это понял и, бросив огнетушитель, попятился, растерянный и перепуганный, как мальчонка во власти кошмара, его лицо исказилось в такой гримасе ужаса, которой она еще ни разу не видела у него за все двадцать лет их совместной жизни.

Вот уже занялся огнем ковер у него под ногами, а потом, когда огненное кольцо сжалось, пламя принялось лизать нижние края его фланелевых пижамных штанов. Джордж, истошно крича, отбивался от пламени, в то время как оно поглощало его с ошеломительной быстротой, так что он уже был не в силах с ним бороться.

Лоретта, тоже закричав от страха, кое-как поднялась по ступенькам обратно – у нее все больше кружилась голова от ползущего вверх по лестнице удушливого смрада. Вернувшись в спальню, она захлопнула дверь, смочила полотенца и принялась расстилать их по полу.

Времени у нее было совсем мало: пожар вот-вот перекинется на второй этаж. Лоретта бросилась открывать окно, выглянула во двор – и остолбенела, сперва даже не поверив своим глазам. В душе у нее все оборвалось – не осталось ни решимости, ни надежды, ни желания бороться. Лишившись последних сил, она припала к стене и сползла на пол, а между тем спальня все больше погружалась во тьму: дым проникал внутрь сквозь щели.

Но сейчас она думала не о западне, в которой оказалась, не о муже, который сгорел заживо у нее на глазах, и не о том, что та же участь ждет и ее саму. Из головы у нее все никак не шла картина, которую она увидела из окна спальни и которая в мгновение ока, точно кинжал, поразила ее в самое сердце.

Дэрил, ее кровинка, стоял возле своей машины с канистрой бензина в руке и как зачарованный любовался чудовищным зрелищем, что разворачивалось перед ним, а в стекляшках его очков отсвечивали языки пламени, обращавшие в пепел дом, где он родился.

Дуэйн

Над равнинами нависало небо пыльно-серого цвета. Несмотря на накопившуюся усталость и напряжение, Дуэйн Парсонс, не отрывавший глаз от асфальтированного покрытия 70-й дороги, сам не заметил, как пересек границу между Пенсильванией и Огайо.

Моросил дождь, мало-помалу застилая лобовое стекло. Дуэйн включил дворники и глянул на Джоша – тот спал на заднем сиденье, закутавшись в одеяло и сжимая в руках большущего плюшевого кролика.

Они покинули Нью-Йорк сутки назад. Дуэйн решил одолеть добрую сотню километров, прежде чем подыскать какой-нибудь мотель. Он чувствовал в себе силы ехать и ночью, хотя ему хотелось, чтобы мальчонка спал в настоящей постели.

Дуэйн надавил на газ, напевая себе под нос звучавшую по радио песню Gimme Shelter[7], иногда отвлекаясь на громадные рекламные щиты, благо вдоль обочины их было хоть отбавляй.

Если бы он ехал бойко, они оказались бы в Чикаго завтра к вечеру. Так бы оно и было, если бы он не повел себя настолько опрометчиво и не пустил свою жизнь под откос.



Через сорок километров он остановился на маленькой автозаправке севернее Барнсвилла. Дуэйн прикрыл лицо Джоша верхним краем одеяла, залил бензина на шестьдесят долларов и расплатился наличными в магазинчике тут же, на станции, купил заодно банку кока-колы, две плитки шоколада «Херши».

И без лишних проволочек направился к машине. На полпути он столкнулся с девицей в светло-зеленом платьице и замшевой куртке, бросившей на него короткий, но пристальный взгляд. Почувствовав недоброе, он не сводил с нее глаз, пока открывал дверцу машины. Девица шла своей дорогой, потом замедлила шаг, обернулась и снова посмотрела на него, слегка покусывая нижнюю губу. Дуэйн подождал, пока она не зашла в магазин, и забрался в машину.

Джош уже проснулся – и сидел на заднем сиденье. Дуэйн протянул ему плитку шоколада, отпил колы и тронулся с места, не желая задерживаться: вдруг та девица его признала?



Небо становилось все чернее. По радио передали экстренное сообщение, что большая опасность образования торнадо распространяется на штаты Огайо, Индиана и Кентукки. Дуэйн сосредоточился на дороге, а Джош, с перепачканными шоколадом губами, смотрел и смотрел на мелькавшие за окном ландшафты, все прижимая к груди плюшевую игрушку, которую он, Дуэйн, дал ему, перед тем как они сбегали. Когда-то с ней игрался его младший братишка Деннис. Он случайно откопал ее в одной из коробок на чердаке в доме своей матери в Бруклине, когда как-то раз, пересилив себя, приехал к ней скоротать воскресный вечерок. Дуэйну и думать не хотелось о том, что ей могло прийти в голову. Он позвонил матери сегодня рано утром и предостерег, чтобы она не верила газетным сплетням, а еще заверил, что в свое время все объяснит. Но до каких пор она будет ему доверять?

Позвони он ей прямо сейчас – что она скажет?

Я так и знала – все здорово, и ты, в общем, ничуть не лучше своего папаши: яблоко от яблони недалеко падает.



Под вечер Дуэйн остановился у мотеля в пригороде Колумбуса. Оказавшись в номере, он пошел в душ, а Джош тем временем затеял катать машинку по паласу; потом он включил телевизор и стал переключать каналы, пока не увидел Сибил в новостях: она стояла на лестнице своего дома – черный английский костюм, собранные в идеальный пучок светлые волосы. Глядя в камеру, она заклинала его вернуть ей сына. Дуэйна чуть не вырвало. Времени даром она не теряла – поставила на уши все средства массовой информации, мастерски прикинувшись убитой горем мамашкой.

Потом показали его фотографию двухлетней давности, снятую аккурат после того, как его задержали по обвинению в налете на бакалейную лавку на 52-й улице, и он тут же представил себе всех этих людишек, уткнувшихся в телевизоры – в эту черно-белую карточку и ненавидевших его за то, что он похитил у матери сынишку, которому было три с половиной годика.

Один из следователей заявил, что ребенок, вероятно, жив и выкуп за него пока еще никто не потребовал. Он же предполагал, что похититель, Дуэйн Парсонс, двадцати трех лет, должно быть, скрывается где-то в городе и выжидает удобного случая, чтобы потребовать денег. Никаких иных мотивов, кроме денег, у ничтожного злоумышленника, похитившего сына у состоятельной жительницы Третьей авеню, очевидно, не было. Бруклинская полиция перевернула его квартиру вверх дном, но никаких указаний на то, где он мог бы скрываться, не нашла. Однако, согласно некоторым уточнениям, никаких материалов педофилического характера ни в самой квартире, ни на жестком диске компьютера ее хозяина обнаружено не было.

Дуэйн содрогнулся при мысли о том, что во всем этом усмотрели такой след, и почувствовал, как его мать на миг подумала то же самое, глядя в телевизор.

Следом за всем этим журналистка поведала о его безалаберном детстве, стоившем ему тюремного срока. Он с отвращением включил другой канал и наткнулся на документальный фильм о животных, боровшихся за жизненное пространство в каком-то африканском озере, которое постепенно пересыхало и превращалось в топкое болото.

В конечном счете там не осталось никого, кроме крокодилов.



Он познакомился с Сибил четыре месяца назад. Ей было около сорока, и она работала в адвокатской конторе «Салливан и Кромвель». Как-то вечером, выиграв крупное дело против одной риелторской компании, она наняла его по совету подружки: он уже год предлагал свои услуги состоятельным мужчинам и женщинам. Его хмурый взгляд, красивое мускулистое тело и слава хулигана производили фурор в богатых кварталах Манхэттена.

После двадцатиминутной болтовни за бокалом скотча она затащила его к себе в спальню и сорвала с него одежду, как обертку с подарка.

С тех пор они встречались не раз. Обычно Сибил вызванивала его вечером и платила ему за всю ночь.

Однажды утром, когда Дуэйн варил себе кофе на кухне, он встретился с Джошем – тот стоял в дверях с плюшевой игрушкой в руке. Сперва он удивился, а потом пригласил малыша за стол и приготовил ему горячего шоколада, но тут в кухню вошла Сибил – она сухо велела сынишке возвращаться к себе в комнату, располагавшуюся в другом конце квартиры.

В тот же день, избегая объяснений, она повела Дуэйна по магазинам и накупила ему шмоток с обувью на две с лишним тысячи долларов.

В зале суда Сибил всегда являла собой образец сдержанности, а дома от этого не оставалось и следа.

Через неделю она отшлепала Джоша за то, что он пролил несколько капель апельсинового сока на ее кожаный диван. Когда же он отказывался от еды, или начинал реветь, или не делал того, что было велено, она запирала его на несколько часов в совершенно пустой комнате. По лицу она его никогда не била – только по спине, животу или попке. В ход шли ремень или хлыст.

Первое время Дуэйн не смел вмешиваться: он отлично понимал – случись что против ее воли, она тут же его бросит. Сибил любила его, когда он был нем как рыба, одевался с иголочки и по-всякому ублажал ее как непревзойденный любовник.

Ни в какие учебно-воспитательные учреждения Джоша не водили. Днем им занималась женщина с легким итальянским акцентом, и ей щедро платили за то, чтобы она держала язык за зубами и не распространялась о том, какие приступы жестокости иной раз случались у ее работодательницы. Сибил, похоже, старалась делать все, чтобы Дуэйн и Джош встречались как можно реже, но Дуэйн, улучая редкие мгновения, когда ее не было дома, играл с малышом, чтобы тот стал более общительным.

Но чем больше Дуэйн виделся с ним и чем крепче привязывался к мальчонке, тем сильнее ненавидел его мать.

Как-то вечером, заслышав, что Джош плачет навзрыд, он кинулся к нему в комнату и увидел там Сибил – она стояла, согнувшись над его маленьким распластанным тельцем, с ремнем в руке. Недолго думая он перехватил ее руку и пригрозил заявить в социальные службы. А она только рассмеялась и намекнула, что ей довольно сделать один-единственный звонок – и его сотрут в порошок.

Вслед за тем она указала ему на дверь.



Дуэйн, сознавая свою беспомощность, старался больше не думать о Джоше: он все время стыдился своей трусости и забывал о ней, только когда напивался в стельку.

Так продолжалось до тех пор, пока однажды утром, выйдя из студии, принадлежавшей одной богатенькой чете, он случайно не наткнулся на него, вместе с нянькой, на улице в двух-трех кварталах от дома Сибил. Он смутился и отвел глаза в сторону, но Джош мгновенно узнал его и подбежал к нему. Дуэйн присел на корточки и обнял малыша, не обращая внимания на остолбеневшую воспитательницу, а потом оставил его там же, на тротуаре, и пошел своей дорогой, заклиная себя ни за что не останавливаться и не думать о его взгляде, полном надежды, о его синяках, хоть и скрытых под одеждой, но вполне ощутимых и обжигавших его руки даже сквозь ткань.

Но, пройдя десяток-другой метров, он все же обернулся – и разглядел его крохотную светловолосую головку, готовую вот-вот скрыться в толпе. Он вдруг развернулся, уже твердо решив отобрать его у той женщины и забрать подальше отсюда.

Через десять минут воспитательница позвонила Сибил и предупредила, что ее сынишку похитили. А Дуэйн тем временем выскреб всю наличность, какая нашлась у него дома, сел в машину, усадив Джоша на заднее сиденье, и пустился куда глаза глядят, лишь бы поскорее выбраться из этого города, который грозил того и гляди сомкнуться вокруг них, как ловушка.

Только ближе к ночи в гостинице неподалеку от Филадельфии он наконец смекнул, что нужно делать. Порывшись в компьютере – в небольшом интернет-кафе, он, к своему облегчению, нашел, куда податься… но вот прошло несколько часов, и его охватила тревога: все пошло наперекосяк – бежать было некуда.

Дуэйн усадил Джоша перед телевизором, запер номер на ключ и отправился в бакалею на другой стороне дороги – там, стараясь не обращать на себя внимание других посетителей, он купил готового цыпленка, пластиковые столовые приборы, пакет жареного лука и огромный шоколадный торт. По первому впечатлению, распространить описание их примет дальше Нью-Йорка еще не успели, и, тем не менее, терять бдительность не следовало.

Они поели под мультфильмы, которые показывали по кабельному каналу. А в восемь вечера Дуэйн почистил Джошу зубы и уложил его спать.

Устав за этот день, проведенный в дороге, Дуэйн погасил большой свет, разделся и тоже нырнул под одеяло. Пощелкав каналы, он наткнулся на последние сцены из «Печати зла»[8] Орсона Уэллса – этот фильм он смотрел в маленькой киношке в Бруклине вместе с Джиной, тогдашней своей подружкой.

В соседнем номере послышались крики – заскрипели пружины. Дуэйн постучал в стену, но за ней не то что не унялись, а напротив, загудели громче и вдобавок еще и захихикали. На дворе шел дождь. Вдалеке рокотала гроза.

Когда он начал сосредоточиваться на экранном действии, прямо перед их номером остановилась машина, пронизавшая оконное стекло светом своих фар. Послышался мужской голос, потом шум захлопнувшейся дверцы, при том что двигатель продолжал урчать. Дуэйн привстал и заметил, как мимо двери метнулась чья-то тень. У него бешено заколотилось сердце. Наверное, управляющий узнал его и вызвал местную полицию… а бежать уже поздно…


Окружили!


Они, в форме, наверняка затаились снаружи с пушками в руках и вот-вот потребуют, чтобы он сдался, а если откажется, без лишних проволочек вышибут дверь. Ворвутся в номер и уложат его мордой в пол на глазах у перепуганного Джоша, даже не дав времени все ему объяснить, сказать, чтобы он не боялся.

Жестокая вечная невезуха.

Чтобы выяснить, что к чему, Дуэйн глянул в окно, спрятавшись за шторой. Водила, в бежевом плаще, стоял в метре от стены, повернувшись к ней спиной, и говорил по телефону. В машине, на переднем сиденье, сидела размалеванная, как кукла, дамочка – она гляделась в подсвеченное зеркало заднего вида.

Припав к стене, Дуэйн постоял так мгновение-другое – и лег обратно в постель, чувствуя, как у него дрожат ноги, в то время как на экране телевизора полицейский, герой Орсона Уэллса, подыхал в какой-то промзоне на мексиканской границе.



Дуэйн искал его в темной воде и видел только простертую руку, бледную, с растопыренными пальцами, движимую надеждой, что он сумеет за нее схватиться и вытащит его из бездны, в которую тот погружался.

Но нырнуть глубже он не мог, потому что его сковывал страх и в легких почти не осталось воздуха.

Вконец обессилев, он совсем отпустил его и мало-помалу всплыл на поверхность, обливаясь горькими слезами, растворявшимися в хлорированной воде, – поднялся навстречу жизни, которая взывала к нему сверху.



Дуэйн внезапно проснулся. Вдалеке слышался неумолчный гул мчащихся по федеральной автостраде грузовиков. По телевизору передавали репортаж с конкурса «Мини-мисс Арканзас».

Он потянулся за пультом, собираясь выключить телевизор, и только тогда заметил, что Джош выбрался из своей постели и перебрался к нему. Дуэйн обнял его за плечо и закрыл глаза, успокоенный ровным дыханием мальчонки, который, казалось, спал сном без сновидений.



Едва открыв глаза, Дуэйн уткнулся в автодорожную карту, чтобы свериться с маршрутом, который им оставалось проделать. Ехать сперва придется по той же 70-й дороге – до Индианаполиса, потом надо будет свернуть на 65-ю дорогу – до Чикаго. На все про все семь часов, если не тратить времени понапрасну.

Они вышли из номера и отдали ключи управляющему за стойкой; за одним из окон слышались детские крики. Джош с любопытством подошел к этому окну, сжимая в руках плюшевого кролика, и Дуэйн поднял его на руки, чтобы ему было лучше видно. За мотелем располагалась маленькая детская площадка – там резвилась ребятня. Джош глядел на них как зачарованный – создавалось нелепое впечатление, будто своих сверстников он видел первый раз в жизни.

Дуэйн подвел его за руку к площадке и отпустил – мальчуган сперва робко, а потом все смелее включался в игру; в конце концов присоединился к резвящейся ватаге ребятишек.

Прикуривая сигарету, Дуэйн раз-другой оглядел родителей, которые, пользуясь передышкой, перед тем как тронуться дальше в дорогу, не обращали на него никакого внимания, хотя вполне могли бы его узнать, даже несмотря на то что он прикидывался молодым папашей, отпустившим сынишку поиграть с другими малышами.

Между тем Джош взобрался на вершину маленькой зеленой горки и помахал ему. Дуэйн помахал ему в ответ и отошел в сторонку покурить. Тут же находился и бассейн – он, очевидно, давненько не использовался по назначению: вода в нем застоялась и на поверхности плавали листья. Дуэйн схватился руками за ограду и, чувствуя головокружение, мысленно перенесся в сад вокруг их старенького дома в Джерси-Сити – в то безмятежное утро под летним солнцем, разливавшим нежную позолоту по синему небосводу. Ему тогда было одиннадцать, он стоял на коленях, в купальном костюмчике, на самом краю бассейна и, не в силах пошевелиться, глядел на тело своего младшего братишки Денниса, которое плавало в холодной воде, окрасившейся кровью вокруг его головы.

Но ведь он его не видел и ничего не мог поделать.

Мать выбежала из дома в розовом халатике, с ее волос стекал шампунь и пенными хлопьями падал на траву. Дуэйн с замирающим сердцем увидел, как она прыгнула в воду, обдав его холодными брызгами, и перепугался – вдруг она тоже утонет… Но она выбралась из воды, прижимая к себе Денниса, уложила его на потемневшие от сырости плитки и безуспешно принялась оживлять – и ее слезы смешивались с хлорированной водой, стекавшей с его безжизненного тельца.

Смотря на мертвое лицо брата, Дуэйн почувствовал безграничный ужас, будучи не в силах отвести взгляд от его глаз, которые, казалось, были того же цвета, что и вода, отнявшая у него душу.



Сжав руками перила ограды, он совладал с одышкой и, повернувшись, пригляделся, как Джош в очередной раз катится с горки.



Чуть погодя они уехали из мотеля и ближе к вечеру остановились у закусочной в нескольких километрах к северу от Лафейетта, в Индиане. Дуэйн, который вел машину шесть часов без передыху, немного прошелся, чтобы размять ноги, потом нахлобучил Джошу на голову бейсболку, взял его на руки и толкнул дверь закусочной. Народу там пока было немного, в воздухе пахло жареным мясом и фритюрным маслом. Дуэйн усадил Джоша за столик у окна; другие посетители были настолько заняты содержимым своих тарелок, что не проявили к новоприбывшим ни малейшего интереса.

К их столику подошла официантка лет тридцати пяти, с вьющимися русыми волосами, в розовой блузке и белой юбке. Дуэйн заказал чизбургер, жареный картофель и детское меню для Джоша.

Ели они молча, Дуэйн с любопытством поглядывал на женщину средних лет, сидевшую у входа со стаканом в руке и подпевавшую звучавшим по радио «Флитвуд Мэк»[9]. По закрепленному на стене телевизору, работавшему без звука, передавали вечерние новости – и Дуэйн содрогнулся, подумав: что, если покажут его фотографию и все сразу смекнут, кто он такой? Покончив с едой, он подошел к стойке и заказал кофе у официантки, которую, судя по надписи на значке, звали Мэри Бет. Она была довольно красивая: синие глаза с фиолетовым оттенком, правильные черты лица, – несмотря на макияж, который, на его вкус, был излишне ярким. Он с трудом удержался, чтобы не впериться ей в грудь, сдавленную тесноватой блузкой.



Небо затягивалось огромными черными тучами, позолоченными по краям меркнущим солнечным светом. Дуэйн решил остановиться где-нибудь здесь на ночь. Оставалось еще часа два пути, но ему не хотелось добраться до места назначения слишком поздно.

И, таким образом, провести с Джошем последний вечер.

– А он у вас миленький, – заметила официантка. – Сколько ему?

– Через два месяца будет четыре… Я вот думаю остановиться где-нибудь на вечер – уже поздно, а ехать дальше чего-то боязно. Тут есть поблизости мотель?

– Ну, если вы не очень придирчивы, вам надо проехать еще километров пятнадцать до Фаулера – там есть мотель, а нет, тогда придется возвращаться в Лафейетт. Вы с сынишкой путешествуете?

С сынишкой.

– Да, вроде того, – сказал Дуэйн, повернувшись к Джошу, который все так же посиживал на диванчике и болтал ногами.

– Ну, догадаться не трудно, я имею дело только со случайными посетителями. А вы откуда?

– Из Нью-Йорка, – недолго думая ответил он.

– Понятно, и впрямь не ближний свет! У меня есть подруга, она там работает… А вот я нипочем не прижилась бы в таком большом городе – боялась бы там потеряться.

– Потеряться можно где угодно, – заметил Дуэйн, глядя на прикнопленную к стене фотографию Золотых Ворот[10].

В закусочную заглянула супружеская пара с двумя мальчишками лет десяти, изрядно упитанными. Когда все они расселись за столиком, глава семейства, во взмокшей от пота тенниске, подозвал знаком другую официантку, мелкую блондиночку в очках, и она тут же направилась к ним принимать заказ.

Дуэйн, допив кофе, попросил Мэри Бет приглядеть за Джошем, а сам вышел на улицу покурить. Он запахнул куртку и немного прошелся по пустынной дороге, вдыхая прохладу, пахнущую горелым деревом. На другой стороне кукурузного поля проглядывал сгоревший зерносклад – от него остались лишь дымившиеся развалины.

Дуэйн попробовал представить себе, что сейчас чувствует Сибил, если утрата сына могла вызвать у нее хоть какие-то чувства. Скучала ли она хотя бы чуточку? После их отъезда Джош ни разу не спросил, где мама. Как будто она выветрилась из памяти малыша вместе с отравленным воздухом Нью-Йорка, высвободившимся из его легких, и он освободился от нее так же, как организм избавляется от недуга. Она была единственным виновником во всей этой истории. И не заслуживала иметь такого сына, как Джош. Но кто он был такой, чтобы ее судить, тем более после того, как у него на глазах утонул его младший братишка, а он пальцем о палец не ударил, чтобы его спасти? Дуэйн всю жизнь, все время спрашивал себя, что было бы, если бы в тот день умер он, а не Деннис, и как бы сложилась жизнь братика, если бы он его спас, и что он мог бы сделать, если бы тот не расшиб себе лоб, ударившись о бортик бассейна. Добился бы Деннис успеха там, где у него, Дуэйна, все валилось из рук? Или же Деннис угодил бы в те же ловушки, что и он, Дуэйн Парсонс, жалкий неудачник, так и не сдержавший обещания, которое он дал тогда, много лет назад, стоя на крыльце их старенького дома в синеватых отсветах полицейских мигалок.



Из закусочной, шатаясь, вывалился мужчина в ковбойской шляпе и отсалютовал ему. «Ковбой» остановился у обочины и, сунув руки в карманы, ждал, пока рядом не притормозил серенький грузовичок, в который он не преминул забраться, после чего сидевшая за рулем бабенка, не говоря ни слова, дала по газам.

Дуэйн бросил окурок на землю в то самое время, когда в сотне метров от него только что отъехавший грузовичок разминулся с полицейской машиной, приближавшейся с противоположного направления. Заметив ее, Дуэйн вернулся в закусочную, чувствуя, как у него свело живот, и снова нахлобучил на Джоша бейсболку.

Полицейская машина остановилась прямо перед закусочной – Дуэйн ощутил, как у него к горлу подступает не успевший перевариться чизбургер. В машине, спереди, сидели двое полицейских. Тот, что был за рулем, не переставая разговаривать по рации, заглянул через стекло в закусочную. Дуэйну пришлось стиснуть зубы, чтобы не схватить Джоша за руку и не рвануть вместе с ним к запасному выходу.

Полицейский захлопнул дверцу машины. Ему было лет пятьдесят, с брюшком, лицо загорелое. Дуэйн отвернулся к стене и сжал в руке пустой стакан, не слыша ничего, кроме скрипа отворяющейся двери закусочной и шарканья ног полицейского по линолеуму…

– Здравствуй, Мэри! – весело бросил он.

Мэри Бет кивнула в знак приветствия.

– Кофейку, Гарри? – спросила она, ставя чашку на стойку.

– Да уж, не откажусь. А то все в разъездах, вот и на ферму к Эрлу надо еще заглянуть – опять затеялся колотить женушку, старый пьянчужка…

Полицейский, бурча себе под нос, облокотился на стойку, встав напротив Дуэйна, который заставил себя держаться как можно более естественно, хотя при одном лишь взгляде на полицейскую форму у него сосало под ложечкой.

Хотя, по всей видимости, служитель правопорядка явился сюда не за ними.

– Кстати, как там Паула – когда родит? – полюбопытствовала Мэри Бет. – Уже скоро, да?

– Через неделю, ежели ничего такого не случится.

У Дуэйна отлегло от сердца. Поболтав еще немного с официанткой, полицейский залпом выпил кофе и, насвистывая, приветственно подмигнул Дуэйну с Джошем.



– Похоже, вы не очень-то жалуете полицию, – заметила Мэри Бет, забирая у них посуду.

– Да уж, если начистоту, и связано это, скажем так, с не лучшими воспоминаниями.


Отсветы мигалок на фасаде их дома; голос отца, говорившего ему то, чего он не хотел слышать…


– Любишь пироги? – спросила она, наклонившись к Джошу с тарелкой в руке.

Джош согласно закивал.

– А я не знала… Тогда у меня, кажется, кое-что есть, чтобы тебя порадовать!

Удостоверившись, что Дуэйн не против, Мэри Бет принесла с кухни здоровенный шмат яблочного пирога. Джош поблагодарил ее, и она вернулась за стойку.

– Так не могли бы вы дать адрес вашего мотеля? – спросил Дуэйн, подходя к ней, чтобы расплатиться.

– Да, конечно. Так вот, спать вы там будете в удобных постелях, только не думайте, что это «Хилтон».

– Надеюсь, будет не хуже, чем вчера. У меня на спине до сих пор остались следы от матраса…

– Знаете, я живу тут неподалеку, смена скоро заканчивается, и у меня найдется свободная комната, если хотите… Иногда я ее сдаю, если люди внушают мне хоть мало-мальское доверие, к тому же я была бы рада, если бы кто-то составил мне компанию на вечер. Я должна была провести его с подружкой, но она отказалась…

Дуэйн несколько удивился такому предложению и подумал – правильно ли он понял намек, показавшийся ему вполне очевидным. Мэри Бет тут же залилась краской и больше не смела поднять глаза.

Дуэйн усмехнулся, и она тоже рассмеялась. Понимая, что отдых, пусть и короткий, пойдет ему только на пользу, он охотно принял ее предложение, усадил Джоша себе на колени и остался поболтать с нею – так, за разговорами, они и скоротали время, пока наконец не пришла ее сменщица.



Мэри Бет жила в прелестном домике в глубине просеки к северу от Лафейетта. Лучшего места, чтобы пересидеть какое-то время, и не сыщешь, подумал Дуэйн, следуя по вымощенной плиткой дорожке, что вела ко входу.

После короткого осмотра дома они уложили Джоша в комнате для гостей на втором этаже.

Мэри Бет села рядышком с ним с книжкой в руке и стала ему читать на сон грядущий. Джош, пока она читала, не сводил с нее глаз, удивляясь, с чего бы эта тетя проявляет к нему такую заботу. Почувствовав, как у него кольнуло сердце, Дуэйн понял, что, быть может, малышу впервые в жизни читали книжку перед сном. Он решил оставить их вдвоем, вернулся в гостиную, сел за компьютер Мэри Бет и впечатал в «Карты Гугл» их адрес назначения, чтобы свериться с маршрутом, которым им предстояло следовать из Чикаго. Завтра, в это же время, ему придется расстаться с Джошем, и бог его знает, доведется ли им встретиться еще когда-нибудь. Впрочем, это был единственный выход, хотя Дуэйн все никак не мог избавиться от мысли, что он обрекает малыша на неясное будущее, в то время как ему удалось с такой легкостью заручиться его доверием.

На камине стояла фотография Мэри Бет, совсем юной и худенькой, – она сидела на лужайке в парке с маленьким мальчишечкой на руках. По ее потухшему взгляду Дуэйн догадался, что она была под действием наркотика: в глазах девушки, несмотря на напускную улыбку, читалось полное безразличие к жизни.

Он налил себе стакан воды на кухне и, пока пил, разглядывал огромный портрет Натали Вуд[11] на стене. Окно над мойкой выходило в сад – там, в глубине, виднелись качели, на которых, похоже, давно никто не качался. Прошмыгнувшая в траве кошка вскарабкалась на дерево и зашуршала листвой аккурат напротив Дуэйна: как видно, она охотилась за птицами.

Когда он вернулся в гостевую комнату, Джош уже спал. Мэри Бет нежно гладила его по щечке, а услышав, как Дуэйн вошел, поднялась, глянув на него покрасневшими, как будто заплаканными глазами.



На дворе уже смеркалось. Было слышно, как где-то вдалеке прошел поезд. Мэри Бет поставила музыку на стареньком, но высокоточном проигрывателе и присела рядом с Дуэйном на гостиный диван. Они говорили о том о сем и потягивали пиво, чувствуя некоторую неловкость оттого, что остались вдвоем, будучи вполне взрослыми. За разговором Дуэйн, поняв, что девушке можно довериться, признался, почему был вынужден похитить Джоша; рассказал, что с ним делала Сибил и как он сам пришел в ужас, когда осознал, что дал маху: ведь малышу могло стать хуже после всего того, что случилось в том числе и по его вине. Мэри Бет слушала внимательно, ни за что не осуждала, и, сам того не ожидая, он почувствовал, как у него отлегло от сердца. А еще он чувствовал, что она его понимает, что не держит его за сумасшедшего и что на его месте она, наверное, повела бы себя точно так же. Неужели, чтобы найти такого чуткого слушателя, надо было проехать не одну сотню километров? Друзья наверняка принялись бы уговаривать его сдаться властям, чтобы не усугублять положение; мать скорее всего стала бы играть на чувствах, отлично зная, на какие тайные пружины его души надо нажимать. Они все говорили бы только о нем, а не о Джоше.

Когда он закончил свой рассказ, Мэри Бет, проникшаяся к нему нескрываемым сочувствием, тронула его за плечо.

– В прошлом году в Лафейетте задержали женщину – та до смерти забила дочурку, – сказала она. – Об этом тогда шумели все газеты. Я знала девочку, правда, только в лицо, они жили тут неподалеку. И никто из ближних не пришел ей на помощь, чего я ну никак не понимаю.

– Джошу тоже никто не мог помочь, кроме меня.

– Вот-вот, кроме тебя, – по крайней мере, у него был хоть какой-то шанс.

Дуэйн допил пиво и поставил бутылку на журнальный столик.

– И что ты думаешь делать? Ведь ты не можешь прятаться вечно, да и Джош еще совсем малютка, он не может скитаться по городам и весям, ему нужна хоть какая-то стабильность, особенно сейчас. К тому же ты должен подумать и о себе.

– За меня не беспокойся – я знаю, что делаю, скоро все образуется… Ну да ладно, теперь твоя очередь рассказать о себе, хотя бы в двух словах. Ты давно здесь живешь?

– Уже шесть лет. Это дом моего двоюродного деда, а я с родителями жила тут еще до того, как мы перебрались в Калифорнию. Он забирал меня к себе, когда я была совсем маленькая, и вот однажды по дороге в Индианаполис мне захотелось проведать его. К сожалению, он тогда сильно хворал – рак поджелудочной железы. И тогда я осталась с ним, а то он так и умер бы в одиночестве. Когда его похоронили, я узнала, что он завещал мне все свое имущество. Детей у него не было, да и семьи тоже, кроме меня. Потом я несколько лет кряду переезжала с места на место, все нигде не могла обосноваться. Сперва я думала пожить здесь какое-то время – передохнуть, уладить дела, заняться скотиной, а кончилось все тем, что я так никуда и не уехала.

– Ты жила в Калифорнии?

– До совершеннолетия – в Сан-Хосе, затем – в Сан-Франциско, но, едва мне исполнилось девятнадцать, уехала и оттуда. Потом моталась туда-сюда, работала где придется.

Дуэйна такое совпадение позабавило. В Сан-Франциско вот уже много лет жил его закадычный дружок Бен – он постоянно звал его к себе, но Дуэйн все никак не решался.

Он дал себе слово ему позвонить, как только все уляжется. Когда они были детьми, Бен жил в паре кварталов от дома Дуэйна и вечером, по средам и субботам, частенько приходил поиграть с ним и его младшим братишкой. Потом, подростками, они ходили в один колледж и стали неразлучными друзьями – и дружили до тех пор, пока его отец, преподаватель экономики, не принял предложение от университета в Беркли и ему, вместе с семьей, не пришлось переехать в другой конец штата. С тех пор они взяли себе в привычку созваниваться по телефону по крайней мере раз в месяц. Бен работал журналистом в «Сан-Франциско кроникл» и навещал его всякий раз, когда приезжал в Нью-Йорк. Он был единственным, с кем Дуэйн согласился повидаться, когда сидел в тюрьме. В отличие от прочих его друзей, которыми он обзавелся потом, Бен занимал особое место – наверное, потому, что он хорошо знал Денниса и помнил Дуэйна таким, каким он был до той трагедии, – совершенно беззаботным.



Дуэйна так и подмывало спросить, что за мальчонка запечатлен вместе с Мэри Бет на фотографии и что с ним сталось, но он сдержался и наклонился к ней, собираясь обнять.

Чуть погодя они поднялись к ней в комнату.

За последнее время он первый раз спал с женщиной не за деньги, а совсем по другой причине.



Дуэйн проснулся поздно утром и повернулся к Мэри Бет – она лежала на животе, и солнечный луч подчеркивал ее наготу; потом он встал, стараясь не разбудить девушку, натянул трусы и вышел из комнаты.

Они завтракали втроем в садике за домом, и Джош сидел на коленях у Мэри Бет. Дуэйн растроганно смотрел на них, пока девушка кормила малыша: заурядная картина, самая что ни на есть обыденная, и с малышом должны были бы обходиться так с самого начала, будь жизнь чуть справедливее.

Перед отъездом он обнял Мэри Бет и поблагодарил за все. Она передала ему клочок бумаги с номером своего телефона, чтобы он как-нибудь дал о себе знать. Он сунул его в свой бумажник, надеясь в глубине души увидеться с нею еще когда-нибудь.



В Чикаго они прибыли в середине дня. Карты города у Дуэйна не было, и, чтобы добраться до района Эвергрин-Парк, у него ушло добрых полчаса. Там, на просторной зеленой лужайке, шумела ярмарка, и Дуэйн решил сводить туда Джоша, чтобы еще хоть какое-то время побыть вместе с ним. Он купил ему клубничное мороженое, усадил себе на плечи и понес к аттракционам. Была суббота, кругом полно народа, в воздухе витали сладкие запахи.

Обойдя все карусели, они присели на скамейку – чуть поодаль от толпы. По дорожке, обрамленной травой, гоняли на велосипедах мальчишки, и Дуэйн, глядя на них, перенесся в далекое прошлое, когда он вместе с Беном и Деннисом так же мчался по улицам их квартала тем летним днем, когда время как будто застыло и все еще казалось таким простым. Он хотел научить Денниса кататься на двухколесном велосипеде и сговорился с Беном ехать быстро-быстро по первой же попавшейся прямой, чтобы младший братишка поднапрягся и смог бы их догнать, сосредоточившись только на этом стремлении и забыв про страх, что может упасть. Точно так же учил его кататься на велосипеде и их отец, когда жил с ними. Он с умилением вспомнил, как Деннису вдруг удалось их обогнать, и он один помчался впереди по плавящейся на солнце асфальтированной дороге, гордый и взрослый.

И вот теперь, спустя много лет, Деннис навсегда остался позади – гонку в одиночестве возглавил Бен, а Дуэйн, падавший не раз и не два, был еще слишком слаб, чтобы подняться в полный рост и угнаться за ним.



Решив, что пора ехать, он взял Джоша на руки и вернулся к машине, спросив дорогу у молодой женщины, прогуливавшейся с детской коляской по тротуару.

Через четверть часа он нашел нужную улицу и остановил машину у дома номер 48. Дом выглядел довольно импозантно: три этажа, стены обшиты белой дранкой – для вящей надежности. Дуэйн оставил Джоша в машине, а сам позвонил в дверь – но на звонок никто не ответил.



Он вернулся в машину и принялся барабанить пальцами по приборной доске, а Джош меж тем внимательно разглядывал все, что происходило на улице.

Оставалось только ждать.



Через полчаса к дому подъехал серый «Кадиллак». Водитель, лет тридцати, был спортивного сложения, темноволос и коротко стрижен. Даже если бы Дуэйн его никогда раньше не видел, он тотчас бы его узнал.

– Самьюэл Уолфрам? – осведомился он, подходя к нему ближе.

– Да. А вы кто?

– Я Дуэйн Парсонс, а Джош в машине – там, сзади… думаю, вы следили за новостями…

Мужчина чуть отпрянул и глянул на старенький «Бьюик» Дуэйна, где, уткнувшись лбом в стекло, сидел Джош.

– Откуда же вы прибыли? Прямиком из Нью-Йорка? Я узнал обо всем только сегодня утром – жена позвонила мне на работу!

– Послушайте, дайте мне всего лишь минуту, я все объясню, и вы сразу поймете, у меня просто не было выхода…

– Не было выхода? И поэтому вы похитили Джоша у матери? Но зачем было тащить его сюда – это же безрассудно! По крайней мере, с ним все хорошо?

– Да, все хорошо, мистер Уолфрам, и я отмахал не одну сотню чертовых километров только потому, что вы единственный, кто может помочь вашему сыну, ведь оставаться с Сибил для него небезопасно…

– Небезопасно? Отчего же оставаться с ней для него небезопасно? И с какой стати я должен вам верить?

Дуэйн, вконец надломленный, кинулся к своей машине и, вернувшись вместе с Джошем, предъявил малыша его родному отцу, потом стянул с него майчонку и при свете дня выставил напоказ сплошные кровоподтеки, четко выделявшиеся на его хрупком тельце. Джош, не понимая, что происходит, выронил плюшевого кролика и расплакался.

Потрясенный до глубины души, Самьюэл опустился перед сынишкой на колени и робко запустил руку ему в волосы.

– Я же не знал… клянусь, я ничего не знал…

Он прижал малыша к себе. Джош не шелохнулся. Дуэйн спросил, узнал ли он родного сына.

– Я ничего не мог поделать, а если бы отвел его в центр детской помощи или в любую больницу, Сибил в тот же день забрала бы его обратно…

Самьюэл встал с колен, держа сынишку на руках.

– Ладно, сейчас мы втроем пройдем в дом и все обсудим, хорошо?

– Хорошо, – ответил Дуэйн и, подобрав плюшевого кролика, пошел следом за ними по дорожке к дому.