– Пристав Вильчевский обещал лично объехать всех членов спиритического кружка… Полагаю, усилия будут потрачены зря…
– Почему? – машинально спросил следователь, стараясь разобраться в новой ситуации.
– Иртемьев фактически сбежал. При нем был только саквояж, в который могла поместиться некая вещь, которую он хранил в кладовой под замком.
Бурцов чуть было не брякнул: «Какая вещь?», но вовремя сдержался.
– Вам удалось установить ее назначение? – спросил он.
– Фактов недостаточно, – ответил Ванзаров.
– Но что-то узнали?
– Иртемьев делал серии фотографических снимков. В частности, есть снимки кухарки и обеих горничных.
– Да, знаю, Иона Денисович занимался портретной фотографией…
– Он повторял опыты своего учителя доктора Барадюка по фотографированию мыслей. Полагаю, дефекты, которые возникают на снимках, Иртемьев считал отпечатком мыслей…
Это Бурцов знал и без чиновника полиции.
– Осознал ошибку, выместил неудачи на горничных и кухарке? – спросил он.
Ванзаров взглянул на потолок, где виднелись следы от пуль.
– Судя по снимкам, господин Иртемьев старательно пугал тех, кого фотографировал… Это не все. В Максимилиановской лечебнице он проводил опыты над недавно умершими. Вероятно, пытался зафиксировать выход души из тела…
– Простите, Родион Георгиевич, не понимаю, – сказал Бурцов, испытав некоторое облегчение. Уж лучше быть честным глупцом, чем корчить умного.
– Александр Васильевич, вы позволите личный вопрос?
Скрывать следователю было что, но только не в личном плане. Он позволил.
– Насколько хорошо вам известны привычки Сверчкова? – спросил Ванзаров, оглянувшись на дырку от пули, что была у него за спиной.
После объяснения с отцом Сверчкова, который изливал ему душу, Бурцов с чистой совестью мог ответить:
– Достаточно…
– Он боялся оружия?
Деваться было некуда. Бурцов признался, что бедный юноша Евгений, оказывается, панически страшился револьвера. Жаловался отцу, что благодетель заставляет его чистить, отказаться не может, стесняется, и каждый раз дрожь пробирает от одного прикосновения к металлу.
– Почему вас это интересует?
– Чтобы дать точный ответ, требуется некоторое время…
Такая манера – недоговорки и умолчания – больше всего раздражала. Только сейчас Бурцов ничего поделать не мог. Это ему чутье однозначно сообщило.
– Как вам угодно, – резко сказал он. – Иртемьева нужно найти. Как можно скорее.
– Прикажете объявить облаву по городу?
В обычном случае так и следовало поступить. Но учитывая, что охранка уже сунула свой нос, да и с вершин власти могли косо посмотреть, такой возможности не было. Бурцов это понимал так же ясно, как если бы перед ним разложили карты.
– Пусть пристав поторопится, – сказал он.
– Можем ему помочь.
– Каким образом?
Ванзаров объяснил. Идея была настолько возмутительной, что Бурцов отказался. Но как только были предъявлены аргументы, следователю ничего не осталось, как согласиться. Перед аргументами он был бессилен. Бурцов только выторговал лишних два часа. Чтобы успеть отправить депешу. А самому собраться с душевными силами, которые нынче потребуются все, без остатка.
50
Криминалист работы не боялся. Работа боялась Лебедева. Для него не составляло труда ночь напролет проводить опыты, занимаясь поиском ответов. Обычно к восходу солнца ответы были готовы. Как свежие булочки. Эту ночь он провел в женском обществе. Барышни, не в пример актрискам, были холодны, зато не сердились на запах сигарильи и позволяли копаться в своих внутренностях сколько угодно. Чем Аполлон Григорьевич занимался с большим старанием.
Вернувшись в лабораторию около семи утра, он не стал ложиться, ощущая в каждой клеточке мощного тела подъем силы. Как всегда, когда работа дала ощутимый результат. Укрепив дух мензуркой «Слезы жандарма», Лебедев поджидал того, кто обязан был прийти. Потому что пожелает узнать факты как можно скорее. Ожидание приятно скрашивал сюрприз, который был заготовлен.
Ванзаров что-то запаздывал. По расчетам Лебедева, после ночной засады у Иртемьева он должен был нагрянуть не позже девяти. Тянуть дольше у него терпения не хватит. Но вот уже почти одиннадцать, а его все нет. Лебедев немного обеспокоился: уж не случилось ли чего? Может, привидения одолели чиновника полиции? Он прикинул, не съездить ли на Екатерининский канал. Но тут объявился долгожданный друг.
Судя по настроению, которое Аполлон Григорьевич умел угадывать у Ванзарова без всякой психологики, засада оказалась тщетной.
– Не явился ваш спирит? – заботливо спросил он.
Ванзаров налил себе холодного чаю и выпил большой глоток.
– И призраки не беспокоили?
– Они были слишком заняты, – ответил Ванзаров, прикончив чашку и налив новую.
– Чем же, позвольте узнать?
– Пребывали в растерянности.
Это означало, что Ванзаров уже что-то знает, но пока не нашел подтверждение логическим догадкам. Чего доброго, испортит весь сюрприз. Лебедев понял, что пора брать инициативу на себя.
– Ваши барышни изучены вдоль и поперек, – сказал он, убирая с глаз долой склянку со «Слезой жандарма». На всякий случай…
– Жду с нетерпением сюрприз, который вы приготовили.
Аполлону Григорьевичу оставалось только удержать улыбку: дескать, ничего-то вы не знаете, друг мой. И у него получилось.
– С кого желаете начать? – невозмутимо спросил он.
Чиновник сыска пожелал кухарку.
– Женщина, около тридцати лет, хорошо развита мускулатура, на пальцах мозоли и следы заживших ожогов, подошвы ног загрубелые, привыкшие ходить босиком, – начал Лебедев, не заглядывая в протоколы. – Что однозначно указывает на род занятий: крестьянка, которая давно живет в столице… Внешних повреждений на теле не выявлено. Следов удушения нет. Внутренние органы не нарушены, в желудке остатки пищи, что-то вроде ячменной каши, признаков основных ядов, снотворного или алкоголя не выявлено. Причиной смерти ничего, кроме переохлаждения, назвать не могу… Уснула и умерла.
– Как долго она умирала во сне?
Лебедев только хмыкнул: совершенно бесчувственная личность. Ничего, кроме фактов и логики, не интересует.
– В кладовой температура примерно минус три-четыре градуса по Цельсию. Кухарка в легком ситцевом платье с голыми ногами ложится на лед. Организм, конечно, крепкий, взращенный молоком и дикой природой Вологодской губернии, но…
– Сколько часов?
– Полагаю, что полное прекращение жизнедеятельности наступило через четыре-пять часов… Беспробудный сон.
– Мертвый сон, – поправил Ванзаров. – В прямом смысле. А ее подруги-горничные?
Криминалист насторожился.
– Откуда знаете, что они были подругами?
Поминать психологику нельзя, пока дело не дошло до заготовленного сюрприза, Лебедев может обидеться.
– Девушки примерно одного возраста служат в одном доме. Горничные бывали и у Иртемьева… – сказал Ванзаров и опередил опасный вопрос: – Он всего лишь их фотографировал… Трудно представить, чтобы Иртемьев сам приглашал. Попросил Лукерью. Наверняка обещан был рубль за услуги. Или два. Она и привела своих…
Выводы были столь просты, что Аполлон Григорьевич забыл о том, чем хотел поразить.
– Экий затейник: пригласил девушек в гости, одарил рублем, сфотографировал, а потом убил, – сказал он. – А затем кухарку уложил спать на лед. Чтобы не проболталась. А жене сказал, что прогнал ленивую дуру…
Ванзаров медлил с ответом.
– В общих чертах верно, но в деталях – нет.
– Это почему же?
– Хотя бы потому, что после фотографирования Иртемьев их не убивал…
Этот вывод Лебедев счел вызовом: знать такое невозможно! О чем и заявил со всей прямотой. На всякий случай вынул сигарилью из портсигара. Чиновник сыска запаха не боится, так пусть хоть остережется переходить черту.
– На фотографиях у горничных кружевные воротнички, – сказал Ванзаров. – Принарядились. Съемка – важное событие в жизни каждой девушки. А мы нашли их в кладовке с простыми крахмальными… Кстати, Лукерья на снимках тоже в парадном ситцевом платье с коралловыми бусами…
Тут Лебедев сообразил, что разговор излишне уклонился от главного.
– Может, тогда и прочее про горничных доложите? – с некоторой обидой спросил он.
– Без вас это невозможно, – ответил Ванзаров, отдавая должное гению криминалистики. – Представить не могу, как они добровольно легли под ледяную плаху…
– Вот! Наконец-то признали, что старик Лебедев еще на что-то сгодится! – сказал полный сил Лебедев, а вовсе не старик. – Что касается содержимого желудка и крови, тут никаких странностей. Не отравлены, не пьяны… А вот на висках нечто любопытное. Удар глыбой закончил дело, а начато было другим: на виске у обеих заметен кровоподтек. Получен до того, как на них «кабанчик» свалили… Били чем-то тяжелым и тупым…
– Сковородой или сотейником, – продолжил Ванзаров. – Что под руку попало…
Намек Лебедев понял.
– Полагаете, Иртемьев их в кухне прихлопнул?
– Это удобно… Во-первых, близко к кладовой, не надо волочь тело. И выпускать горничных не будешь через парадную дверь. Для них – черная лестница… Правила приличий известны…
Криминалист опять выразил непонимание.
– Допустим, жены его и компаньонки дома не было…
– Вы абсолютно правы, – согласился Ванзаров, чем сделал приятное другу. – Иртемьев занимался фотографированием, только когда они уходили из дома. Секретный научный эксперимент…
– Это откуда знать можете?
– Есть свидетель. Пожилая дама с биноклем на другой стороне канала… Похожа на старого пирата, но ум ясный. Ведет корабельный журнал.
Аполлон Григорьевич убедился, что над ним не шутят.
– Допустим. Но кухарка-то никуда не делась! Или Иртемьев околдовал ее, а потом горничных прикончил?
Ванзаров одобрительно покивал.
– Вывод почти незыблемый…
– Вот именно!
– Есть одна мелочь: разные воротнички у горничных и платье кухарки. Фотографии и убийства были в разные дни.
– Но зачем же горничные вернулись? – вскричал Лебедев, не в силах видеть, как его торжество обернулось в ничто.
– Самое простое: решили шантажировать Иртемьева, – ответил Ванзаров. – Дескать, расскажем, что вы нам неприличные намеки делали и фотографировали, пожалуемся в полицию. Поэтому платите, господин Иртемьев, еще. Что было большой ошибкой. Предположу, что один раз он заплатил. Но когда барышни пожаловали снова, схватил половник и пришиб обеих… Там, где вошли: в кухне у черной лестницы. У него взрывной характер, действовал в бешенстве. Потом отволок в кладовую и сбросил брусок льда. Кстати, это объясняет, почему их две…
– Почему? – только и мог спросить криминалист.
– Поодиночке им было страшно, а вместе нет… Признались друг дружке, что их господин Иртемьев фотографировал, обсудили и поняли: могут еще заработать… Только идти надо вдвоем… Так надежнее…
Обдумав, Аполлон Григорьевич не нашел зацепки, за которую мог бы уцепиться. Кроме одной.
– А где Лукерья была в это время? Разве Иртемьев побежит открывать дверь черной лестницы?
К радости криминалиста, вопрос оказался столь сложным, что Ванзаров вынужден был прогуляться вокруг лабораторного стола.
– Это самое странное, – наконец сказал он. – Предположим, Иртемьев жену заставил умереть без следов, вывернул мозги Сверчкову, усыпил кухарку. Но почему с горничными обошелся, как извозчик?
Чтобы окончательно привести друга в замешательство, Лебедев положил на стол козырь и сюрприз: скромный платочек с вышивкой.
– Был зажат в кулачке горничной, – сказал он. – Как вам такой ребус?
Ванзаров развернул тряпицу. По краю платка лежал печатный орнамент из трав и цветочков в народном вкусе. Один из уголков пересекала вышивка красной нитью: «Лукеше, подруге сердечной, от любящего сердца. Твой К.». Не было сомнений, что платок принадлежал кухарке. Подарок непростой, ценимый, за которым виднелись сладкие девичьи мечты: свой домик в деревне, муж, землица, детишки и коровы. Вот только деньжат в столице поднакопят. Платок для Лукерьи был бесценным. Ни за что бы не рассталась и подруге не отдала.
Видя, что Ванзаров не может оправиться от удара, Аполлон Григорьевич решил, что сюрприз удался и теперь надо помочь другу.
– Девица, уж не знаю, как зовут, так в кулачке сжимала, еле пальцы разжал.
– Фартук кухарки проверили? – вместо благодарности спросил Ванзаров.
– Была бы охота по карманам шарить…
– Что нашли?
– Мусор… Щепы для розжига печки… Захотите убедиться, у меня отложено, – сказал Лебедев обиженным тоном. – А горничная наверняка платок украла.
– Невозможно, – ответил Ванзаров.
Аполлон Григорьевич хотел возмутиться эдакой самоуверенности, но в дверь вежливо постучали. На пороге объявился Погорельский. В пылу спора Лебедев совсем забыл, что сам назначил доктору.
– Прошу простить за беспокойство…
Вместо радушного хозяина гостя в оборот взял Ванзаров. Накинулся не хуже коршуна. Доктор был усажен в кресло, в котором пережил прошлый допрос. Воспоминания были свежи, Погорельский съежился, прижимая саквояж.
– Что происходит, господин Ванзаров? – пробормотал он. – Вчера поздно вечером ко мне заявился участковый пристав… Разыскивал Иону Денисовича… Как это понимать?
– У кого может найти убежище господин Иртемьев? – последовал встречный вопрос.
Погорельский обратил немую мольбу о помощи к Лебедеву. Но криминалист был бессилен. Тут властвовал сыск.
– Зачем ему убежище? Что случилось?
Судя по всему, доктор ничего не знал. Хорошо, что пристав Вильчевский умеет держать язык за зубами.
– Ничего существенного, – ответил Ванзаров. – Мессель Викентьевич, я изображу вам нечто, а вы мне скажите, что это такое…
На клочке бумаги чиновник сыска довольно похоже нарисовал предмет, который был накрыт черным платком в доме Иртемьева. Взглянув на рисунок, Погорельский подскочил, как будто его прошил электрический разряд.
– Это же знаменитый прибор доктора Барадюка! – вскричал он. – Тот самый, что регистрирует истечение жизненной силы из человека! Феноменально! Потрясающее изобретение!
– С его помощью доктор Барадюк фотографировал мысли?
Погорельский восторженно вскинул руки.
– Ну конечно! Это же биометр! Изобретение аббата Фортена, которое усовершенствовал Барадюк! Какое чудо! Где вы его видели? Хоть бы глазком взглянуть!
– Разве господин Иртемьев не привез его из Парижа?
Доктор погрузился в такую печаль, будто потерял близкого человека или весь животный магнетизм из него вышел.
– Я предполагал, что биометр у него… И Прибытков тоже… Все об этом шептались… Но Иона Денисович все отрицал… Неужели он скрывал такой прибор от нас, своих друзей? От нашего кружка? Как это жестоко…
Аполлон Григорьевич показал знаками: хватит вам мучить больного человека. Лучше оставьте его мне. Ванзаров не мог отказать другу. Тем более Лебедев еще не догадывался, какие на него построены планы. Уже на этот вечер.
51
В домашнем платье, с ниткой жемчуга на шее Адель Ионовна была так хороша, что у Ванзарова заныло сердце. Идеальная фигура, строгие римские черты лица, а в глазах мягкость и беззащитность – чрезмерное испытание. Вообще он был отзывчив к женской красоте, как женщины отзывались на его усы. Но у молодой жены правительственного сановника красота была оглушающей. И ослепляющей. Такую невесту надо брать не то что без приданого, а еще заплатить, сколько запросят. Если бы дело случилось не в столице империи, а в Кавказских горах, конечно. Ванзарову оставалось только мужественно отводить глаза.
Бурцов представил его как чиновника сыска, который оказывает неоценимые услуги. Перед тем как войти в дом, предупредил: никаких опасных и необдуманных вопросов. Дипломатизм высшего уровня. Визит – на четверть часа, не дольше.
Как только им предложили сесть, судебный следователь выразил благодарность, что для них нашлось время. Хозяйка гостиной благосклонно кивнула.
– Я понимаю, дело слишком важное… Что у вас, господа?
Ванзаров ощутил незаметный толчок в бок.
– Адель Ионовна, вы верите в спиритизм? – спросил он, как шагнул в прорубь. А Бурцов просто похолодел.
Ресницы дрогнули, но дама отменно управляла эмоциями.
– Разумеется. Какие могут быть сомнения…
– Ответы, которые получены на сеансах, можно считать верными?
– Все так полагают, – ответила она с улыбкой.
– Вам известно, что смерть вашей матушки и новая невеста вашего отца были оглашены на сеансе в тот злополучный вечер?
Новостью это стало только для Бурцова. Он дернул головой, но Ванзаров сделал вид, что ничего не заметил.
– Мне сообщали об этом, – ответила Адель Ионовна.
– А на последующих сеансах несколько раз господину Иртемьеву была предсказана Афина…
– Вы правы… Хотя не знаю, каким образом вы смогли узнать…
– Иногда я задаю вопросы, на которые приходится отвечать, – сказал Ванзаров, мужественно глядя в римский профиль. – Что вы думаете об этих… пророчествах?
Ей было трудно. Ванзаров готов был откусить себе язык и бросить к ее ногам. Если бы это помогло. Но рядом зло сопел Бурцов.
– Еще не так давно я готова была смириться, – наконец ответила она. – Судьбе противостоять невозможно… Если мой добрый дядюшка Миша Хованский привел в дом эту… эту женщину, мама вскоре умерла, а отец женился на Афине, то… то я готова была принять все… Я прервала общение с отцом… Если бы не весть из другого мира, которую получили внезапно, все оставалось бы по-прежнему… Но я больше не могла терпеть…
Адель Ионовна встала, мужчины тут же поднялись, но им указали вернуться в кресла. Ей нужно движение…
– Вчера мне обещали окончательные ответы… Но мадам Паладино не смогла получить ничего определенного… Снова туман и неизвестность… Так мучительно… На ваш вопрос, Родион Георгиевич, скажу: те, кто отвечает на спиритических сеансах, не умеют врать. Они знают прошлое и будущее… Но чаще всего это знание дается нам двусмысленно… Почему? Кто знает… Человеческий разум слишком слаб… Но убийца мамы должен понести наказание…
Взгляд ее, слишком прямой и дерзкий для светской женщины, задел чиновника сыска накрепко. И безнадежно. Хорошо, что Бурцов ничего не замечал.
– Сделаю все возможное, – сказал Ванзаров. – Не могу полагаться на откровения неведомых сил. Логика полезнее… Она очерчивает круг лиц, которым смерть вашей матушки была выгодна…
Дама оценила деликатность господина с роскошными усами.
– Продолжайте, прошу вас.
– Их трое, они вам известны… Вы готовы указать вероятного виновника?
Она была не только красивой, но и умной женщиной. Как редкая бабочка, единственная в своем роде. Адель Ионовна ничем не показывала, какая борьба идет в ее мыслях. Только Ванзаров это видел. И мучился, что стал тому причиной. Да еще Бурцов ерзал рядом.
– Если спиритические силы ничего не открыли, – проговорила она после долгого молчания. – Как бы я ни относилась к отцу… Обвинить его в убийстве мамы не могу… И дядю… И даже ее… Для этого надо знать наверняка…
– Какой ответ дала мадам Паладино?
Полицейской наивности Адель Ионовна улыбнулась:
– Медиум не говорит… Он открывает общение с сущностями…
– Прошу простить, слаб в спиритизме. Какой вам был дан ответ?
– Когда я спросила, Евзапия Паладино вскрикнула, внезапно окончила сеанс и удалилась… Как будто чего-то испугалась…
Бурцов многозначительно хмыкнул: вот и доверяй после этого итальянским шарлатанам. Он строго глянул, давая понять: время вышло, испытываете терпение дамы. Ванзаров упрямо ничего не заметил.
– Адель Ионовна, позвольте задать несколько неприятных вопросов.
Судебный следователь хотел помешать, но его остановили властным жестом.
– Родион Георгиевич не сплетни разносит, – сказала она. – Прошу вас, нет ничего, на что я не готова ответить… Ради мамы…
– Благодарю. – Ванзаров поклонился. – Ваш отец может найти убежище в вашем загородном доме?
– Исключено. Управляющему даны самые строгие распоряжения: не впускать его никогда.
– А в этом доме?
Смелость, переходящую в дерзость, Адель Ионовна милостиво простила.
– Желаете проверить? Разрешаю заглянуть на кухню, в кладовую, в кабинет мужа и ко мне в будуар… Ванная и туалетная комната в вашем распоряжении…
На судебного следователя напал такой кашель, будто ему в лицо сам Лебедев пыхнул сигарильей. Сигнал не был услышан. Ванзаров привык идти до конца, не совершая бесполезных глупостей. А только полезные.
– В случае смерти вашего отца кому отходит наследство? – спросил он.
– Я дала согласие на его новый брак только при одном условии: по завещанию мамино приданое, все, что он получил, должно вернуться в мою семью…
Не следовало удивляться, что дочь дает согласие на женитьбу отца. При таком муже Адель Ионовна могла и вовсе это запретить. И ничего бы Иртемьев поделать не смог: ни один священник в столице не рискнул бы его обвенчать. Разве ехать в Москву или провинцию…
– Завещание оформлено духовной?
– Нет, у нотариуса…
– Полагаю, это господин Клокоцкий…
Ему утвердительно кивнули.
– Я должен посетить господина Клокоцкого для разъяснения важных обстоятельств.
– Поступайте как считаете необходимым.
Ванзаров узнал все, что было нужно. А что хотел бы спросить – о том не полагалось знать никому. Аудиенция длилась намного дольше четверти часа. Он встал и поклонился.
– Благодарю, Адель Ионовна, ваша помощь бесценна.
Она протянула руку для поцелуя.
Испытание было излишним и ненужным. Все-таки Ванзаров наклонился, чуть коснулся губами бархатной кожи и отпрянул. Как будто получил удар природного магнетизма.
– Александр Васильевич, я рада, что вы избрали для столь деликатного дела господина Ванзарова, – сказала Адель Ионовна. – Доверяю ему полностью. Как и вы… Не так ли?
Что оставалось Бурцову? Только благодарно поклониться. А заодно отменить изрядную взбучку, которую готовил для головы чиновника сыска. Опять наглец вышел сухим из воды. Просто талант какой-то…
52
Исправительное арестантское отделение Петербурга в народе именовалось Литовским замком. Действительно, по виду оно напоминало приграничную крепость. Вид тюрьмы был тяжелым, как судьба арестантов. Тут содержались не только уголовники, но и политические. Которые отправлялись отсюда в ссылку, кто в Сибирь, а кто в Швейцарию. Порядки в Литовском замке царили суровые, если не сказать жестокие. Хозяин арестантского отделения, коллежский советник Никтополион
[24] Александрович Матеевский, именем своим как нельзя лучше подходил к тюремной службе. Арестанты его боялись, тюремные надзиратели слушались беспрекословно.
Необъяснимое уважение начальника тюрьмы к персоне Лебедева заставило его нарушить установленные порядки. Хорошо хоть тюремные стены уцелели. До поры до времени
[25]. Матеевский распорядился, чтобы в его кабинет по одному приводились заключенные, которые заранее были отобраны в две группы: воры и убийцы. Политических трогать не стали.
С приведенным арестантом поступали без лишних уговоров: приказывали сесть на стул, положить руку на пластинку, обмотанную черной бумагой, растопырить пальцы и замереть. Сам Лебедев всей своей могучей силой держал подопытного, не давая шелохнуться. После чего доктор включал странную машинку. Раздавался электрический щелчок.
Новость о каком-то жутком издевательстве мгновенно разлетелась по камерам. Передавали весточку, что начальник тюрьмы привел каких-то колдунов, которые пытают электричеством: то ли воровать отучают, то ли от водки отваживают. Одним словом, сатрапы и палачи. Губят души честных воров почем зря… И сладу с ними нет. Уже третий подопытный знал, что в кабинете начальника творятся дела жуткие. Матерый вор по кличке Зюга трясся от страха, умолял пощадить или отправить в карцер, но только не жечь заживо. Следующие, кто похрабрее, орали песни каторги, как перед расстрелом. Самые хлипкие рыдали и обещали жаловаться прокурору. Тем не менее очередь шла быстро, готовеньких уводили, свежих доставляли. Чуть не возгоревшийся бунт и отказ сидельцев выходить из камеры на пытку тюремные надзиратели пресекли на корню. То есть съездили упрямцам по рожам – не сильно, а так, чтобы в чувство пришли.
Всего в жертву науке было принесено дюжина заключенных. Что, по мнению криминалиста, давало достаточный материал для исследования.
Погорельский вел себя на удивление тихо. Помалкивал, менял фотографические пластинки и запускал машинку. Как видно, стены тюрьмы имеют свойство заглушать силу жизни. Сколько бы ее в человеке ни было. Втайне доктор сильно переживал, что совершенно невинные люди, судя по их крикам и божбе, посажены в тюрьму, так из-за него еще и подвергнуты испытанию.
Когда последний заключенный был вынесен тюремными надзирателями под руки, а странный аппарат убран в саквояж, Матеевский не утерпел и спросил, что же это был за эксперимент.
– Слышали про дактилоскопию? – спросил Лебедев.
Начальник тюрьмы что-то такое слышал про отпечатки подушечек пальцев. Но толком не знал.
– Как не знать, журналы почитываем, – сообщил он.
– Так вот мы с доктором Погорельским хотим найти метод куда более точный: электрофотографический отпечаток.
– Это что же такое?
– Представьте: совершил человек злодейство, убил или украл. От людей и полиции укрыться сумеет. Но от себя-то не скроешь. Мысли в голове бродят, электрический ток на поверхности кожи, внутри организма природный магнетизм шалит… В общем, выдает себя сам…
Матеевский окончательно перестал понимать, на что согласился.
– И каким же образом?
– Мессель Викентьевич, поясните, – разрешил криминалист.
Погорельскому хотелось как можно скорее покинуть тюрьму, а не читать популярную лекцию.
– Дело в том, что есть теория… Быть может, спорная, но вполне разумная… – не слишком уверенно начал он. – Идея в том, что совершенное преступление отражается на рисунке электрического поля, которое исходит из руки человека… Если запечатлеть его на электрофотографии…
– На чем? – в глубоком сомнении спросил Матеевский.
Аполлон Григорьевич показал пластинку в черной бумаге.
– Фотография, которая делается не светом, а при помощи электричества, – сказал он.
– А, вот в чем дело… Так бы сразу и сказали… Читал о таком методе… И что же?
– Если собрать снимки рук тех, кто совершил одинаковые преступления, – не слишком решительно продолжил доктор, – и разгадать ребус электрических искр, то есть найти типологически схожие элементы…
Лебедев не мог утерпеть:
– Снял с подозреваемого электрофотографию – и сразу убедился: убивал, крал или невинен. Вот и весь ребус.
– Понимаю… Как с шишками Ломброзо, – задумчиво изрек Матеевский. – Полезная задумка…
– Глупец ваш Ломброзо, хоть и профессор. И шишки у него дурацкие, – ответил Лебедев, пресекая желание Погорельского влезть с разъяснением ошибочных взглядов начальника тюрьмы
[26]. – Электрофотография – вот что изобличит преступников. Это – будущее криминалистки! Вот только найдем закономерности, и готово дело. Я прав, доктор?
И он заговорщицки подмигнул.
Погорельский предпочел отмолчаться.
Когда любимая идея вдруг получила практическое воплощение, да еще такое, о каком и мечтать нельзя, его взяли сомнения и страх: а вдруг опять неудача, как с мыслями? И что тогда? Снова мировая наука попятится назад, вместо того чтобы шагнуть вперед. Ужасная ситуация.
Иногда лучше мечтать, чем знать наверняка.
53
Жители столицы имеют странную привычку: не любят, когда к ним в дом стучится полиция. К подобным гостям они испытывают странную неприязнь. Нет чтобы встречать хлебом-солью или рюмкой с икоркой. Так ведь не спешат дверь отпирать, да еще и сердятся: дескать, по какому праву обеспокоили. Нелюбовь эта царит не только в домах всякого незначительного народца – солидные господа тоже не желают явить гражданскую сознательность. Напротив, обещают жаловаться и грозят «неприятными последствиями». Всякий полицейский испытал на себе подобную дерзость.
Так что пристав не зря гордился, что быстро и ладно справился с объездом. Проявил выдержку, ни разу не опустился до угроз или криков, настоял, чтобы пропустили дальше порога, и тщательно осмотрел помещение. Даже не поленился съездить в Царское Село проверить особняк Прибыткова. Чем крайне разозлил редактора «Ребуса».
Слушая его доклад, Ванзаров благосклонно кивал. Исполнительность пристава могла быть примером того, как надо всегда, а не только в редчайших случаях, по крайней необходимости, исполнять полицейский долг. Вильчевский заслуживал самых высоких похвал. Надо было отдать ему должное, не сказав главного: старания его были заранее обречены. К тому же мысли Ванзарова были далеки от осмотра квартир спиритов.
Он думал о странностях человеческой судьбы, которая не знает ни логики, ни милосердия. Если дает счастье, то скоротечное или недостижимое. Которое не отличить от боли. Еще древние греки заметили ее переменчивый характер. Обманчивый и лживый. Помашет счастьем, как перышком, пощекочет по усам и оставит на душе тоску. Пустоту и безнадежность. Поздно было жалеть, что сунулся и увидел Адель. Лучше бы она осталась безликой женой сановника высокого ранга. Лучше бы ее моментальный портрет не засел так глубоко в голову. Привычка доводить все до конца и проверять самому поставила подножку. Теперь жалеть поздно. Ванзаров не пропускал хорошенькие глазки, которые были к нему благосклонны. Раз или два он влюблялся слишком опасно. Но в этот раз удар оказался слишком сильным даже для его крепкой натуры. Хуже всего обреченность любых надежд. Проще достать до шпиля Петропавловской крепости, чем рискнуть мечтать об Адели. Мечтать бесполезно и вредно. Вычеркнуть и забыть. Как никогда и не было. Ванзаров боролся с собой изо всех сил, но пока проигрывал.
А еще он не мог не заметить, как изменилось к нему отношение Бурцова. Исчезли командные нотки и повелительность тона. Судебный следователь стал проще, как будто разглядел в Ванзарове равного. Не по чину, разумеется, а по неписаным, но понятным им обоим правилам, по которым младший вдруг взлетает и садится рядышком на шесток старшего. И тому хочешь не хочешь, а приходится потесниться перед счастливчиком. Иногда такое случается в сложном мире чиновничьего птичника. Только Ванзаров в эти игры никогда не играл.
– Ох и хитрая, доложу тебе, Родион, эта мадемуазель Волант… Нюхом чую: что-то скрывает… Глаз у нее черный, цыганский… Улыбка коварная, недобрая… Настоящая ведьма… Не могу понять, где же я видел ее раньше…
Пора было возвращаться из облаков в кабинет пристава.
– Прекрасно потрудились, Петр Людвигович, – сказал Ванзаров.
Вильчевскому хотелось не похвал, а поскорее отловить Иртемьева и засадить за тройное убийство.
– Без толку труды пропали, – сказал он, опершись щекой о кулак под грузом тягостных раздумий. – Где его только носит? Может, участки поднять… Дело-то вон какое выходит…
– Облава – не лучший выход, – ответил Ванзаров, окончательно прогнав ненужные мысли.
– Конечно, горничные и кухарка невелики птицы, чтобы ради них столицу поднимать, но ведь и их нельзя жизни лишать…
– Проверьте все гостиницы, вернее будет.
Вильчевский не стал говорить, что его помощник Можейко уже телефонирует и требует от портье проверить книги регистрации гостей. Хотя понимал, что Иртемьеву обойдется в лишнюю десятку записаться под вымышленным именем.
– А если и здесь не выгорит?
– Обойти меблированные комнаты по участку и двум соседним… Полагаю, дальше он не станет прятаться.
– Почему?
– Иртемьеву нужно, чтобы квартира была в пешей досягаемости, без извозчика…
– Недалекого ума, видать…
– Ему надо вернуться в квартиру… Кстати, плотник ваш про замок забыл. Пришлось скобой дверь прибить.
Пристав лично готов был прибить плотника.
– Ничего этому народу поручить нельзя! – в сердцах вырвалось у него. Хотя давно знал, что ни страх, ни доброе слово не помогают, а остается только смириться. – Ну что ты будешь делать… Прикажу Акиму. Он дворник, но рукастый. Справится.
– Присылайте Акима часа через три, буду у квартиры…
– Тут уж не сомневайся… Лучше скажи, Родион, по правде, как думаешь, без хитростей твоих: где Иртемьева искать будем?
– Для начала будем думать…
Этому полезному для каждого полицейского занятию помешали. В кабинет заглянул господин чрезвычайно мрачного вида, весь в черном. Пристав изобразил сурово-официальное лицо. Не хватало, чтобы кабинет его стал проходным двором.
– Вам чего? – спросил он тоном недовольного полицейского.
– Прошу простить, где я могу видеть чиновника сыскной полиции Ванзарова?
Вошедшего Ванзаров увидел прежде в отражении стекол книжного шкафа, в котором пристав хранил свод законов и прочие бесполезные книги. Он повернулся всем корпусом.
– Что-то случилось, господин Калиосто?
Мрак, что царил на лице гипнотизера и мага, не рассеялся.
– Позвольте вас тет-а-тет, – сказал он, не поклонившись.
Ванзаров собрался вести гостя наверх, но тут пристав решил стать гостеприимным хозяином. То есть подслушать за дверью. Он вспомнил, что у него срочное дело, и только изобразил бровями намек: дескать, на этого субъекта Мурфи указывал как на подозреваемого. Будь начеку, Родион… Ну и тому подобное. После чего кабинет был оставлен в распоряжение Ванзарова. Редкое удобство, надо сказать. В приемном отделении сыска чиновники сидели друг у друга на головах. И допросы снимались в общем шуме.
Не дожидаясь приглашения, Калиосто уселся, сосредоточенно разглядывая приставной столик, отполированный локтями околоточных, городовых и дворников.
– Люция отговаривала, но я посчитал своим долгом прийти к вам…
Исповедь нельзя торопить. Ванзаров умел ждать.
– Вчера к нам в гостиницу приходил некий Мурфи. Член кружка «Ребуса»…
Ванзаров знал, кто это.
– Он назвал виновника моего провала в редакции журнала. Предлагал мне отомстить ему…
Новость была слишком важной, чтобы о ней спрашивать. Ванзаров терпеливо слушал.
– Мурфи назвал… Иртемьева, – переборов себя, сказал Калиосто.
– Каким образом господину Иртемьеву это удалось? – спросил Ванзаров.
– Это полная глупость. Или нечто другое…
– Не желаете его подозревать?
– Дело в том, что наше выступление в «Ребусе» устроил именно Иона Денисович.
– Зачем?
– Дней десять назад подошел к нам после выступления, выразил восторг моему таланту угадывать мысли, предложил провести сеанс в «Ребусе». С избранной публикой из знатоков. Если мои способности найдут подтверждение, Иона Денисович обещал публикацию в ближайшем выпуске журнала… А это слишком многое значит… Для меня и Люции… Ей тоже было сделано предложение продемонстрировать способность угадывать будущее… О гонораре речь не шла, разумеется… Я принял предложение с радостью, хотя Люция была категорически против…
Значит, Иртемьев был последний в списке, кому был выгоден провал мага: пострадала его репутация.
– Иона Денисович знал, каким образом вы угадываете мысли?
Будто в раздумьях, Калиосто покачал головой.
– Вчера, когда он ворвался к нам в номер, требовал ответить: кто испортил мое выступление. Он был так взволнован, что кричал, кажется, на всю гостиницу. Люция очень испугалась…
– В котором часу Иртемьев заходил к вам? – спросил Ванзаров исключительно равнодушно.
– Ближе к вечеру, уже стемнело… Наверно, после шести или позже… Я не замечал времени…
– Иртемьев попросил оставить свой саквояж у вас в номере?
Калиосто взглянул с еле заметным удивлением.
– При нем не было саквояжа… Иона Денисович был слишком взволнован… Размахивал руками…