Валерия Вербинина
В поисках «Эсмеральды»
1
Маруся Смирнова умерла в понедельник, в среду ее похоронили, а в пятницу она познакомилась с помощником агента угрозыска Опалиным.
— И что же мне теперь де-е-елать?
Сидя на видавшем виды продавленном стуле, Маруся уткнулась лицом в платочек и зарыдала. Плечи ее затряслись, мелко задрожал кокетливый бант, приделанный к шляпке, и даже богатырская спина согнулась от горя.
Судя по представленным документам, Марусе было 26 лет, но выглядела она старше и казалась воплощенной мечтой поэта, в данном случае — гражданина Некрасова. Глядя на богатырскую стать Маруси, никто не усомнился бы, что именно этой посетительнице Московского уголовного розыска под силу остановить коня на скаку, войти в горящую избу или совершить еще что-нибудь столь же эпическое.
Но подобно многим, очень многим людям выдающейся (без преувеличений) внешности Маруся оказалась обидчивой, как ребенок, и теперь, когда она рыдала неподдельными слезами перед смущенным Ваней Опалиным, ее было по-настоящему жалко.
— Вся жизнь… вся жизнь псу под хвост! — донеслось до Опалина сквозь платок. — И жилплощадь… шестнадцать аршин! Комната отде… отдельная! А-а-а!
Помощник агента уже знал, что как только домоуправлению стало известно о безвременной смерти гражданки Смирновой, ее как не имеющую больше права на земные аршины быстренько выписали, и в комнатку Маруси заселилась некая гражданка Брындина, по чистому совпадению — дальняя родственница управдома.
— Гад, свинья, мерзавец! — обличила Маруся управдома, ожесточенно комкая платочек. — Полдеревни к себе в Москву перетащил! Всех в доме прописал… а родственнички его пьют без просыпу! Электричество жгут почем зря, а счетчики общие, по ним все платить должны! Мы уж ему и так, и этак: уйми своих, а то заявим… куда-нибудь… Нечего электричество жечь без толку! А он говорит — нет такого закона, чтобы рабочему человеку нельзя было электричеством пользоваться… И управы на него никакой! Хорош наш управдом! Еще и Таське из двенадцатой квартиры проходу не дает. Жена лупит его, да без толку… Половину волос на голове выдрала, а ему хоть бы что!
Опалин кашлянул. Подробности, которые на него обрушила Маруся, пока не представлялись ему существенными для дела, но он не стал прерывать говорившую, тем более что это было совершенно бесполезно.
— Скажите, а где вы сами находились… э… в момент своей смерти? — спросил он.
Едва произнеся эту необдуманную фразу, Ванечка сообразил, что вопрос свой сформулировал неудачно, из рук вон плохо и даже, можно сказать, нелепо. Но лицо у него было серьезное, глаза — хрустальные, и вообще чувствовалось, что он на стороне Маруси и очень хочет ей помочь.
— Я на даче была, у Ярославцевых, — ответила потерпевшая со вздохом.
— Так. А Ярославцевы кто?
Посетительница объяснила, что они нэпманы, держат магазин дамских шляп, для которого работает сама Маруся.
— Я модистка, понимаете? — сказала она гордо и поправила свою шляпку, не выпуская при этом залитого слезами платка. — Модисток часто путают с портнихами, но это неправильно! Вообще я так скажу: при нынешней моде придумать платье — пара пустяков. Ни силуэта, ничего не нужно — сваргань мешок с прорезями для рук да укрась его чем-нибудь, чтобы с души не воротило. А вот создать такую шляпку, какой ни у кого больше нет — это целое искусство!
Опалин ровным счетом ничего не знал о моде, но усвоил, что женщины почему-то придают ей большое значение, и потому остерегся выдавать свою неосведомленность.
— Сколько времени вы были на даче? — спросил он.
— Дней десять. Или одиннадцать. Меньше двух недель, это точно.
— У вас хорошие отношения с хозяевами магазина?
— Ну… Платят они нормально, сказками не кормят — «зайдите в следующий раз», «в кассе ничего нет», «все ушло фининспектору на налоги»… В нашем деле ведь что самое главное? — трещала Маруся, все более проникаясь доверием к собеседнику. — Чтобы не обжулили! А сейчас все норовят словчить, обмануть, заплатить гораздо позже или вообще не дать ни гроша. Даже те, у кого денег куры не клюют… Нет, я тебе скажу, Ярославцевы вполне приличные люди!
Опалин помрачнел. Он был очень молод, но успел уже обзавестись кое-каким жизненным опытом, из которого следовало, что, во-первых, приличных людей на свете немного, а во-вторых, среди нэпманов их и подавно днем с огнем не сыщешь. Мысленно он тотчас же решил взять Ярославцевых на заметку.
— Расскажите мне о них подробнее, — попросил он, постаравшись напустить на себя официально-безразличный вид.
— Ну… Вадим Андреевич такой… спокойный, рассудительный… Слова лишнего не скажет. Иногда шутит, но не очень понятно. Домочадцы его смеются, а я как-то не особо его шутки воспринимаю. С виду сухарь, но человек хороший. Жена его, Елена Константиновна, та попроще. Кажется, — поправилась Маруся. — Добродушная, веселая, но все примечает. Приход-расход — всем этим она занимается. Прислугу держит в строгости, зато Коку, сынка своего, балует. Зря, по-моему — я про сына.
— Почему?
— Ну… Если человеку все позволять, то он мигом распускается. А Елена Константиновна очень уж с ним носится. А он пьет. И вообще…
Контуры семьи Ярославцевых стали четче. Слабохарактерный пьющий сынок, отец — вероятно, под каблуком у жены, раз до сих пор не удосужился повлиять на Коку. И если Елена Константиновна ведет счета, то она действительно должна быть главной. Шляпный магазин… модистка… Стоп, а к чему Ярославцевым так любезничать с одной из своих служащих? Даже если она делает отличные шляпки…
— Они часто приглашали вас на дачу?
— Нет. В первый раз.
Опалин насторожился. А чего вы хотите? Человека приглашают на дачу, фактически выманивают из Москвы, в его отсутствие объявляют мертвым, захватывают жилплощадь…
— Скажите, — осторожно начал он, — а Ярославцевы как-то объяснили, почему…
— Да что там объяснять, — вздохнула Маруся, пряча платочек в затейливую вышитую сумочку, явно созданную своими руками, — Кока же! Ну, то есть мне так показалось, что меня пригласили ради него.
— В смысле, у вас с ним…
— Нет, нет, нет, — решительно перебила Маруся, поводя мощными плечами, — у меня с ним ничего нет. Ясно? Но я не знаю, может, Елена Константиновна вбила в голову, что я могу как-то… ну… на него повлиять. Она меня все хвалила — ах, вы столько работаете, а как же вы отдыхаете? А танцы? А выпить? И как узнала, что я не пью совсем, то есть вообще, у нее сделался, знаешь, такой задумчивый вид… Ой, ничего, что я на ты?
Опалин сказал, что ничего не имеет против, и при этом самую малость покривил душой. С «ты» и «вы» у него были сложные отношения, в которых он и сам хорошенько не успел разобраться. Он вырос в среде, где слово «вы» при обращении к собеседнику употреблялось редко. Эпоха вроде бы тоже была за «ты», причем самым решительным образом. И все же Ванечка нет-нет да ловил себя на том, что ему куда больше по душе, когда к нему обращаются на «вы». Во-первых, он вырастал в собственных глазах; во-вторых… Но кроме этих первых, вторых и сотых соображений, были еще неписаные правила по работе со свидетелями. Не стоит настраивать свидетеля против себя — по крайней мере, до того момента, когда он выложит все, что знает. И поэтому Ванечка улыбнулся и объявил, что все в порядке.
— Напрямую Елена Константиновна мне ничего не говорила, но я думаю, что у нее возникли планы насчет меня и Коки, — быстро продолжала Маруся, преданно глядя на собеседника. — И она меня пригласила на дачу, чтобы посмотреть, как мы с ним поладим. Она мне все жаловалась, что у него все время какие-то девушки неподходящие. Мне показалось, что это все было неспроста, но у меня-то самой дачи нет, вот я и решила — какая разница, что у Елены Константиновны на уме, зато я хоть отдохну немножко. Отдохнула, называется…
Опалин вынужден был признаться себе, что все это выглядело не слишком убедительно. И приглашение странное, и предлог, прямо скажем, наполовину додуман потерпевшей. И вообще…
— Скажи, кто-нибудь из Ярославцевых бывал у тебя дома?
— Нет.
— Но они знают, где ты живешь?
— Конечно.
— Как фамилия управдома, который тебя выписал?
Оказалось, что его зовут Галактион Червяков. Из слов Маруси выяснилось, что помимо того, что управдом перетащил всю свою родню в Москву и приставал к какой-то Таське из двенадцатой квартиры, его подозревали в растрате, но доказать ничего не смогли.
— Червяков или эта, как ее — Брындина, которая заняла твою жилплощадь, могут быть как-то связаны с Ярославцевыми?
Маруся вытаращила глаза. Только сейчас до нее дошло, куда клонит собеседник.
— Нет, ну… Откуда мне знать!
— А в ЗАГСе ты была?
— Чего?
— Свидетельство о смерти, — терпеливо разъяснил Опалин, — должно быть зарегистрировано в ЗАГСе. Ты была там? Может быть, произошла ошибка. Умерла какая-нибудь другая Мария Смирнова, например… Ты же не одна в Москве с таким именем и фамилией!
— Если другая, — рассердилась Маруся, — то почему выписали именно меня? И вообще, если хочешь знать, в нашем доме только одна Смирнова, и это — я!
— Какой именно ЗАГС зарегистрировал твою смерть?
Вопрос опять получился крайне неудачным, но Маруся была так взвинчена, что даже не обратила на это внимания.
— ЗАГС… А! В смысле, отдел? Да Хамовнический должен быть, а что?
— Подожди здесь, — сказал Опалин, поднимаясь с места.
Потому что, видите ли, он вообще не обязан был выслушивать Марусю Смирнову. Подразделение, в котором числился Опалин, занималось убийствами и борьбой с бандитизмом, а потустороннее происшествие с модисткой вообще не лезло ни в какие рамки. Так что Ваня должен был послать посетительницу в другой кабинет или указать ей тех, кто мог заняться ее делом — но у него попросту не хватило на это духу, потому что до него Марусю и так несколько раз отфутболивали, она вся извелась и выглядела совершенно потерянной.
2
В кабинете начальника Терентия Ивановича Филимонова Опалин объяснил ситуацию и выразил готовность заняться делом самолично.
— Здесь для нас нет работы, — заметил Филимонов. — Никого ведь не убили.
— Ну это как посмотреть, — возразил Ваня, в котором взыграл дух противоречия. — Человека записали мертвецом и лишили жилплощади. По нынешним временам это все равно что убийство, по-моему. И куда ей теперь деваться?
Филимонов скользнул взглядом по упрямому лицу подчиненного и понял, что так просто тот не сдастся.
— Вы, Иван Григорьевич, должны понимать, что угрозыск существует в рамках определенных законов и полномочий, — как всегда, обстоятельно и негромко заговорил начальник. Опалин поежился — его крайне редко называли по имени-отчеству, но Филимонов со всеми придерживался именно такого обращения. Сейчас, впрочем, в его голосе звенел оттенок неодобрения, которое он даже не пытался скрыть. — Делами, которые связаны с потерей жилплощади, наша группа не занимается. Отправьте гражданку к товарищу Шанько, это его случай. Там либо мошенничество, либо чья-то ошибка.
— Шанько сегодня в суде, — напомнил Опалин. — Вместо него Дроздов, а он все силы тратит на то, чтобы не принимать обращения граждан. Скалит зубы, шуточки-прибауточки, и в итоге ничего не делает.
— Это не наша проблема, пусть Шанько с ней разбирается, — отрезал Филимонов, и Опалин понял, что настаивать бессмысленно.
Выйдя из кабинета начальника (руки у него так и чесались грохнуть дверью, но он сдержался), Ванечка скороговоркой пробормотал сквозь зубы нечто нелитературное и, прямо скажем, чрезвычайно неприличное. Но так как наша история правдива от первого до последнего слова, мы считаем себя не вправе утаивать этот прискорбный факт.
Через минуту юный сотрудник угрозыска вернулся к ожидавшей его модистке, которая в волнении приподнялась ему навстречу со стула.
— Все в порядке, — объявил Опалин. — Идем.
План Ванечки был прост — первым делом наведаться в расположенный в одном из арбатских переулков Хамовнический ЗАГС, в котором будто бы зарегистрировали смерть Маруси, а затем действовать по обстоятельствам. Модистку он захватил с собой, справедливо рассудив, что ее присутствие может оказаться небесполезным.
— Регистрация браков в окне номер два, — буркнула сидящая за конторкой барышня неопределенного возраста, которая крючком вывязывала воротничок, не особо таясь от посетителей. Опалина больше всего поразило даже не то, что она произнесла свои слова еще до того, как он задал вопрос, а то, что она, казалось, даже не посмотрела на него и его спутницу.
— Гражданка, я агент угрозыска и веду дознание, а это — свидетельница, — сказал Ванечка, пытаясь напустить на себя суровый вид, из-за чего сразу стал похож на неопытного молодого актера, который безбожно переигрывает. — Кто у вас тут занимается регистрацией смертей?
Барышня подняла голову, несколько секунд напряженно осмысляла услышанное и, наконец, со вздохом опустила вязание на колени.
— Анна Андревна! — тоскливо прокричала она, проглотив одно «е». — Тут из угрозыска чего-то хотят…
Явившаяся на зов Анна Андревна в первое мгновение показалась не слишком удачным гибридом огнедышащего дракона и классной дамы былых времен с седым пучком, объемистым бюстом и золотым пенсне. Впрочем, магическое слово «угрозыск» и предъявленный Опалиным документ заставили дракона спасовать, а затем исчезнуть без остатка, после чего классная дама обрела даже некоторые человеческие черты.
— Товарищ, вы должны войти в наше положение… Мы обслуживаем большой район… случаются разные недоразумения… редко, разумеется, но случаются. Мы, конечно же, строжайше следим… проводим работу над ошибками… Помнится, как-то раз у гражданина Абрамова родилась двойня, девочки, а у гражданина Абрикосова — тоже двойня, мальчики, а наша служащая по недосмотру записала Абрамову двоих сыновей, а Абрикосову…
— Предъявите мне запись о регистрации смерти гражданки Смирновой, — насупившись, прервал заведующую Опалин. — Я не намерен тут слушать до вечера, какие еще ошибки совершили ваши служащие…
Анна Андревна поняла, что ей попался крепкий орешек, и пригласила помощника агента с его спутницей в кабинет, где предъявила им гроссбух регистраций. Маруся, жарко дыша, навалилась на плечо Ванечки и пробегала глазами исписанные разнокалиберными почерками страницы.
— Вот! Вот же я! — взвизгнула она. — Смирнова Мария Ивановна… а почему год рождения 1890-й? И число неверное, и… Причина смерти — попала под лошадь! — Повелительница шляп побагровела. — Я — под лошадь? Какая подлость! Кто это придумал, хотела бы я знать?
— Гражданка, не кричите, — хмуро попросил Опалин и обратился к Анне Андреевне. — Вы должны знать почерки ваших служащих. Кто делал эту запись?
Через минуту в кабинет заведующей вошла кудрявая миловидная барышня с ресницами в полщеки. Было заметно, что барышня нервничает, и еще — что ее распирает нешуточное любопытство. Увидев, что Опалин совсем юн и даже не носит форму, она тотчас же успокоилась и с удвоенным любопытством стала коситься на негодующую Марусю, которую помощнику агента пришлось призвать к порядку, потому что она рвалась допросить вновь прибывшую лично.
— Значит, вас зовут… — начал он, повернувшись к барышне.
— Василиса Волкова, — пролепетала барышня.
— Вы подтверждаете, что делали запись о смерти гражданки Смирновой? — спросил Опалин, ткнув пальцем в страницу.
Василиса поступила так: похлопала ресницами, подумала, поглядела на страницу, на величаво застывшую у окна Анну Андреевну, вздохнула и призналась:
— Да. Это была я.
— На основании чего вы зарегистрировали эту смерть? — спросил Опалин, насупившись.
— И я желаю знать, почему я угодила под лошадь! — встряла неугомонная Маруся.
— Он представил свидетельство о смерти, — пролепетала барышня, теряясь.
— Ага, — многозначительно уронил Ваня, взглядом призывая к порядку модистку, которая готова была взорваться. — Он — это кто?
— М… молодой человек.
— Что за молодой человек?
— Я не знаю. Я спросила, родственник ли он… Он сказал… сказал: «Да, конечно, а вы как думаете?»
— Документы он предъявил?
Василиса позеленела.
— Да… свидетельство… я же сказала…
— Свои собственные документы он показал? Хоть какие-нибудь?
Собеседница Опалина готова была расплакаться.
— Я не знала, что это важно… Я не спросила… Я только две недели тут служу…
— Где сейчас свидетельство о смерти, которое он вам предъявил? У вас?
— Он забрал его… Сказал, что оно нужно, чтобы договориться о погребении…
Тут Маруся испустила такой яростный вопль, что Анна Андреевна, стоявшая неподвижно, как скала, подпрыгнула на месте и едва не обронила пенсне.
— Не кричите, гражданка, — буркнул Опалин, который впервые пожалел о том, что взял потерпевшую с собой, и снова обратился к Василисе. — Вы хоть что-нибудь запомнили об этом свидетельстве? Каким учреждением оно было выдано? Какой врач его подписал?
Барышня жалко улыбнулась и развела руками.
— Обы… обыкновенная такая бумажка… Я не присма…
— Не присматривались, а жаль. — Опалин дернулся так, словно ему жал воротник. — Тогда вот что: назовите-ка мне приметы этого… товарища, который пришел со свидетельством и наплел вам тут с три короба.
Тут Василиса враз оживилась и стала говорить, что товарищ со свидетельством был довольно-таки симпатичный, блондин с голубыми глазами, росту среднего, на вид лет двадцати или около того, а особых примет она не помнит. Одет в толстовку — рубашку навыпуск с карманами на груди — и серые брюки. Речь скорее интеллигентная, чем наоборот. Курит, между прочим, «Эсмеральду». Откуда она знает? Ну, пока она оформляла должным порядком безвременную смерть Марии Смирновой, незнакомец достал из кармана коробку папирос и закурил одну из них, предварительно попросив разрешения. Нет, ни на какого проходимца он не походил, а напротив, производил впечатление исключительно приличного и приятного молодого человека.
— Они все производят такое впечатление, — не удержался Ванечка, — это часть их профессии. — Он хмуро поглядел на страницу, несколько строк на которой переводили Марусю Смирнову из царства живых в царство мертвых, и покачал головой. — Червякова знаете? — неожиданно спросил он, подняв голову и впившись взглядом в лицо барышни.
— К… кого? — Василиса вытаращила глаза.
— А гражданку Брындину? — не отставал Опалин.
— Гражданка с такой фамилией разводилась у нас недавно, — неожиданно подала голос Анна Андреевна. — Кажется, она еще требовала справку для предоставления алиментов, насколько я помню.
— Вы хорошо ее знаете?
— Не больше, чем остальных наших посетителей, — с достоинством ответила собеседница.
— А вы? — повернулся Опалин к Василисе. Но она только руками развела.
Из дальнейших расспросов, впрочем, выяснилось, что гражданка Брындина околачивалась поблизости, когда исключительно приятный молодой человек на основании липового свидетельства о смерти добился исключения Маруси Смирновой из числа живых.
— Может быть, они были знакомы? — предположил Опалин. — Ну, этот любитель «Эсмеральды» и Брындина?
Однако служащие ЗАГСа, хорошенько покопавшись в памяти, сообщили, что у них не возникло такого впечатления. Брындина принесла документы не по форме и устроила небольшой скандал, когда ей отказались выдать справку. Впрочем, она как-то подозрительно быстро стихла, когда у соседнего окошечка зашла речь о смерти Маруси Смирновой, и стала вертеть головой и прислушиваться. То есть у свидетеля возникло такое впечатление…
— Ну ясно же все! Ясно! — в возбуждении кричала королева шляп, едва не танцуя вокруг Опалина после того, как они покинули ЗАГС и оказались на пыльной душной улице. — Он свидетельство принес, а она услышала и сразу в домоуправление побежала, и тут Галактион ей комнатку-то и устроил…
— Ничего не ясно, — мрачно ответил Ванечка, который успел усвоить от товарищей, что любым показаниям свидетелей надо доверять с осторожностью, особенно там, где в дело вступают не факты, а домыслы или слухи. — Я еще могу поверить, что Брындину запомнили, потому что она пыталась скандалить, но все разговоры о том, как она вертела головой и прочее, кажутся сомнительными. Надо искать этого голубоглазого блондина, который шляется по ЗАГСам с поддельными документами. Найдем его, поймем и все остальное. Кто он на самом деле? Почему у него оказалось свидетельство о смерти, которой не было? И вообще…
3
Маруся поглядела на собеседника и победно выпалила:
— Я знаю, кто это! По папиросам узнала… Это Кока!
— Сын Ярославцевых? — насторожился помощник агента.
— А то! Все приметы сходятся… На вид такой приличный… и «Эсмеральда!» Он всегда их с собой носит — не потому, что курит или они ему как-то особенно нравятся, а потому, что они дорогие. И коробку нарочно достает, чтобы окружающие завидовали. Он, не сомневайся даже!
— Ты же говорила, что была на даче Ярославцевых, и он тоже там находился, — напомнил Опалин, слушавший ее очень внимательно. — Как же он оказался в Москве?
— Он уезжал, — уверенно ответила Маруся. — Как раз в понедельник. И его не было полдня.
Ванечка почесал щеку и задумался. Он мог похвалить себя — не зря именно семья нэпманов с ходу показалась ему подозрительной; но что-то подспудно тревожило его, и он быстро разобрался, что именно.
— А в предыдущие дни ты его видела? — внезапно спросил он.
— Конечно.
— Он часто оставался у себя? Может, запирался?
— Он не запирался. С чего ты взял? Мы гуляли, в городки играли…
— У Ярославцевых есть родственники врачи? Или хорошие знакомые?
— Кажется, нет, а что?
— А то, — неожиданно рассердился Опалин. — Откуда взялось это чертово свидетельство? Откуда Николай знает, как его надо оформлять? Чья на свидетельстве подпись? Когда он успел все это провернуть? И самое главное: зачем? Я пока даже тени мотива не вижу!
Шляпная королева задумалась.
— Может, он так пошутить хотел? — предположила она, но как-то не слишком уверенно.
— А он мог? Состряпать подложное свидетельство, явиться в ЗАГС… нет, нам в угрозыске всякие попадались, и шутники тоже. Розыгрыши, знаешь ли, тоже разные бывают… Что, у него такой характер, что он мог вот так пошутить? Что ты ему сделала?
— Откуда я знаю, какой у него характер? — неожиданно рассердилась Маруся. — Ты представитель власти, ты у него и спроси!
— Это мысль, — вздохнул Опалин. — А где он сейчас?
Выяснилось, что Николай Ярославцев, он же Кока, вместе с родителями вернулся в Москву и в настоящий момент может находиться в их отдельной квартире на Большой Ордынке. Разумеется, это лишь предположение, потому что ничто не мешает непоседливому Коке переместиться в любую другую точку Москвы, но дома, наверное, должны знать, где он, если он куда-то вышел.
— Ну, на Ордынку так на Ордынку, — пробурчал Ванечка.
По пути на Ордынку они сделали остановку в моссельпромовской пивной, где юный помощник агента угрозыска выпил пива, а его спутница — лимонаду. Солнце палило нещадно, раскаляя асфальт и маковки храма Христа Спасителя. Москва-река искрилась белой рябью так, что было больно глазам, и в ней купались беспризорные мальчишки и просто все желающие.
Квартира Ярославцевых была расположена в бельэтаже и Опалину не понравилась сразу же. Начнем с того, что дверь отворила горничная — самая настоящая горничная, точь-в-точь как в старорежимное время, в фартучке и с наколкой на волосах.
— Уголовный розыск, — мрачно сказал Ванечка и полез за документом.
— Ах, боже мой, уже! — нервно вскрикнула горничная, после чего, всплеснув руками, метнулась куда-то и словно сквозь землю провалилась.
Тут Опалин, сунув руку в другой карман, убедился, что браунинг при нем — так, на всякий случай. Работа в угрозыске приучила его к тому, что если при вашем появлении пытаются скрыться, значит, дело нечисто. А жизнь работника угрозыска устроена так, что достаточно одной ошибки, и ты труп. Которым, разумеется, Ванечке совершенно не хотелось стать — по крайней мере, раньше времени.
— Иди за мной и в случае чего — кричи погромче, — проинструктировал он свою спутницу. — Поняла?
— Поняла, — кивнула Маруся. — А что кричать-то? — забеспокоилась она.
Ванечка засопел и покосился на нее исподлобья.
— Ну там, «Караул» или «На помощь», — буркнул он, взявшись в кармане за рукоять браунинга. — Не нравится мне это место.
Вдвоем они прошли через широченную прихожую (Маруся при этом топала, как слон, и поневоле Опалин начал злиться). В первой комнате, в которую они заглянули, никого не оказалось, если не считать холеного белого кота, дремавшего на кресле. Кот спал так сладко и безмятежно, что Ванечке аж захотелось оказаться на его месте. Но тут из соседней комнаты послышались взволнованные голоса, и Опалин двинулся на звук.
— Здравствуйте, товарищи, — сказал он с порога и быстрым взглядом обвел присутствующих, чтобы определить, кто именно из них может представлять угрозу.
В обставленной старинной резной мебелью комнате находились трое: худощавая светловолосая гражданка, на вид лет 50, что называется, хорошо сохранившаяся, хорошо одетая и благоухающая какими-то яркими заграничными духами, от которых у Опалина аж засвербело в носу. Помимо гражданки, в наличии имелись двое граждан: постарше и помладше. Тот, что постарше, носил очки, вид имел интеллигентный и с ходу напомнил Ванечке тех посетителей угрозыска, которых постоянно обкрадывают в трамваях. Гражданин помладше, который, сгорбившись, сидел на кушетке, точно воспроизводил описание, данное ротозейкой Василисой — симпатичный, блондин с голубыми глазами, росту среднего, а сам лет этак двадцати. Горничной в комнате не оказалось, но Опалин готов был поклясться, что она сбежала на кухню, где затаилась, но при этом наверняка пытается устроиться так, чтобы не пропустить ни слова из происходящего.
— Я пришел задать вам несколько вопросов, — начал Ванечка. Но хозяйка дома опередила его, сделав ход конем.
— Очень хорошо, что вы пришли, — объявила она тонким злым голосом, кривя рот, который и так, как заметил гость, от природы был слегка перекошен. — Мы бы и сами к вам явились, но раз уж вы здесь…
— Мама, не надо, — умоляюще попросил блондин. На лице его застыло жалкое, потерянное выражение.
— Нет, тут налицо преступление, самое настоящее преступление, — перебила его мать, возвышая голос, и тут Опалин увидел, что глаза у нее злые — настолько злые, что ему стало не по себе. — Так обмануть бедного мальчика…
— Мама! — простонал сын.
— Втереться в доверие, наплести с три короба, — Елена Константиновна явно не собиралась умолкать, и рот ее кривился все сильнее. — А ЗАГС? Ты можешь мне объяснить, зачем ты это сделал? — закричала она, уже не в силах сдержаться.
Сын замычал нечто нечленораздельное, хватаясь за голову. Отец семейства повернулся в сторону Опалина, блеснув очками.
— Элен, мне кажется, товарищу из угрозыска не слишком интересны наши, гм, семейные дела… Маруся, а вы что здесь делаете?
— Я хотела сказать, — вспыхнула модистка и даже ногой топнула, как рассерженный бегемотик, — что это подло!
— Что? — изумился Ярославцев.
— Устраивать такие фокусы в ЗАГСе! — воинственно прокричала Маруся. — Вы понимаете, что меня из комнаты выписали? Вы хоть понимаете, что наделали? Где я теперь буду жить? Куда мне идти?
Кока, он же Николай Ярославцев, он же любитель «Эсмеральды», поднял голову. Выражения его лица Опалин понять не мог.
— И зачем вы только пригласили на дачу эту корову? — уронил молодой человек в пространство. — Внушили ей черт знает что! Она теперь будет думать, что имеет на меня какие-то права…
— Я не корова, я честная труженица! И, между прочим, член профсоюза! — заверещала Маруся и сделала попытку стукнуть Коку сумочкой по голове, но Опалин как-то ловко схватил ее за руку и толкнул на диван. Модистка, пораженная, что с ней так можно обращаться, вытаращила глаза.
— Так, товарищи, а теперь давайте серьезно, — предложил Ванечка, поворачиваясь к изумленным Ярославцевым. — Так что там с ЗАГСом? — спросил он, недобро прищурившись. — Раз уж вы начали о нем говорить, договаривайте до конца.
И тут, к его удивлению, хозяйка дома всхлипнула.
— Он не имел права жениться! — проговорила она сквозь слезы.
— Еще как имел, — парировал Кока.
— Она тебе не пара! — завизжала матушка так, что ее, должно быть, было слышно на другом конце улицы. — И что это за ребенок? Как ты позволил его навязать…
— Мама!
— Мало ли чей это ребенок, — ярилась матушка, — и надо же быть таким дураком!
Вконец отчаявшись что-либо понять, Опалин потребовал объяснений, и все трое Ярославцевых заговорили, перебивая друг друга. Как обычно и бывает, история оказалась банальней некуда. Принца Коку окрутила вертихвостка, с которой он познакомился на улице, и мало того, что окрутила, но он еще и тайком сходил с ней в ЗАГС. А еще у них недавно родился ребенок, вот прямо в этот самый понедельник, и вскоре после этого Кока, набравшись храбрости, принял решение во всем признаться родителям.
— Значит, в понедельник вы ездили к жене? — спросил Опалин.
— Да!
— Опишите вашу поездку в подробностях.
Кока повиновался. Из-за волнения он перескакивал с одного предмета на другой, так что из его рассказа выходило, что только что он ехал в вагоне и в следующую минуту уже держал на руках своего ребенка. Но его непоследовательность была, если так можно выразиться, вполне естественной для человека, который только что выдержал тяжелейшую сцену в своем семействе.
— Вы заходили в понедельник в Хамовнический ЗАГС? — тем не менее спросил Опалин, буравя взором собеседника.
— Зачем? — искренне удивился молодой человек.
— Ну, не знаю. Документ какой-нибудь приносили?
— Я там вообще никогда не был, — пожал плечами Кока. — Если вы о том, где мы с Надей расписались, это было совсем в другом месте. И уж точно не в понедельник, а гораздо раньше!
— Ну конечно, — прошипела маман. — Она его окрутила! Знаю я этих девиц! Она тебе угрожала, да? Обещала в угрозыск заявить, что ты ее изнасиловал? Я же говорила! Шантажистка!
— Мама, она никакая не шантажистка! Что ты мелешь…
— Дурака она искала, дурака! Чтобы его окрутить и сесть ему на шею… вместе со своим отродьем!
— Мама!
— Ничего! Мы этого так не оставим! Мы сами на нее заявим… в угрозыск… в гепеу! Аферистка! И ребенок этот наверняка не твой…
— Мама, ты же совершенно ничего о ней не знаешь! Надя чудесная…
— Да, говори мне, говори! Ты же пьешь из-за нее…
— И вовсе не из-за нее, а из-за вас! — вспылил сынок.
— Да? Что же мы такого тебе сделали? Нет, говори, говори, я слушаю! — кричала мать.
— Вы меня душите!
— Как? Когда именно? Когда деньги тебе даем на лучшие папиросы, на пиво, на девок? Когда разрешаем тебе делать все, что угодно?
— Вот именно! Вы… вы всегда благодетелей из себя корчите, да так, что мне повеситься хочется! И домой я должен приходить к восьми, и дружить должен с теми, кто вам нравится, и…
— Ах, скажите пожалуйста! Какое горе! Ему хотят только лучшего, а он… Неблагодарный! Неблагодарный!
Хозяин дома негромко кашлянул, и внезапно все прекратилось. Супруга перестала истерически кричать, и красные пятна начали понемногу отступать с ее дряблых щек. Сын замер на кушетке, тупо глядя перед собой.
«Эге-ге… семейка, — мелькнуло в голове у Ванечки, когда он как следует всмотрелся в Ярославцева. — А уши-то у Вадима Андреича волчьи! И глаза за стеклами очков холодные, как лед. Такой не то что в трамвае даст себя обокрасть — такой и сам кого хочешь облапошит…»
— Я все же не понимаю, — заговорил Вадим Андреевич, выжав из себя конфузливую улыбку, — каким образом угрозыск… и вообще… Так сказать, цель вашего визита, товарищ…
Опалин нехотя объяснил, что кто-то подделал свидетельство о смерти Маруси, из-за чего она лишилась жилплощади, и теперь он ищет шутника, который все это устроил.
— Ах, как ужасно! — воскликнула Елена Николаевна. — Я очень вам сочувствую, милая…
Но хотя перекошенный рот произносил слова сочувствия, ничего, его напоминающего, не было заметно ни в глазах хозяйки, ни в ее лице. Опалину стало неуютно, но просто так уйти он не мог.
— Мне нужна фотография вашего сына, — сказал он, обращаясь к Ярославцеву. — Для дознания. Какая-нибудь из последних… Я скоро ее верну.
— Нет, ну как вы можете подозревать… — начала Елена Константиновна, но посмотрела на лицо мужа, увидела, как он молча кивнул головой, и вышла из комнаты.
«А расклад-то в семье не такой, как говорила Маруся, — мелькнуло в голове у Опалина. — Не Елена командует, а муж дает ей командовать… И даже если она и впрямь ведет всю бухгалтерию, он наверняка после нее все проверяет…»
— Я должен извиниться, товарищ, — сказал Вадим Андреевич, улыбаясь приятнейшей улыбкой. — У нас очень дружная семья, просто это маленькое недоразумение выбило мою супругу из колеи…
— Это брак-то — недоразумение? — не удержался Опалин.
— Ну, как говорится, брак браку рознь, — по тону хозяина гость понял, что сейчас грядет одна из шуток, о которых говорила Маруся. — Бывает, знаете ли, брак, который можно исправить…
Хозяин блестел очками, всем существом источал любезность и словно забыл о том, что здесь же, в нескольких шагах, сидит его сын, которому все эти разговоры должны быть крайне неприятны. Кока молчал и тупо смотрел в стену.
Ванечка забрал фотографию, которую принесла хозяйка дома, и вместе с Марусей двинулся к выходу. Горничная, материализовавшаяся из ниоткуда, уже ждала их в коридоре.
— И часто у них такое? — не утерпел Опалин, кивком головы указывая на дверь, за которой остались хозяева.
— Бывает, — почему-то шепотом ответила девушка, хотя их и так никто не мог слышать, — но такой скандал — в первый раз!
Белый кот высунулся в коридор, зевнул, показав розовый язычок и весьма острые белые клыки, и проводил гостей внимательным взглядом.
4
— Нет, ну ты мне скажи, — горячилась Маруся, — ну как можно так жить?
Человек ненаблюдательный частенько бывает не на шутку поражен, когда ему открывается истинное положение вещей. Отношения, царящие в семействе Ярославцевых, изумили Марусю, и теперь ее распирало от сочувствия к Коке — даже несмотря на то, что он отозвался о ней не слишком лицеприятно. Опалин же поймал себя на мысли, что судьба нэпманского сынка, жившего на всем готовом, ему в высшей степени безразлична. У него самого не было родителей, которые всем его обеспечивали. Никто не вел его по жизни за ручку и никто не собирался подстилать соломку, если он упадет. Ванечка мог полагаться только на самого себя и отчасти — на товарищей по работе. Работа, в сущности, была единственным в жизни, что держало его на поверхности. Без нее он бы скатился до положения беспризорника (из тех беспризорников, что ходят с финскими ножами и сбиваются в банды), а то и попросту преступника. А Опалин уже успел уяснить, что как только ты переходишь на другую сторону закона, пути назад уже нет, и никакие слезливые истории о перековавшихся уголовниках, мелькавшие в советской прессе, не могли убедить его в обратном.
— Как, как — да хорошо он живет, — хмуро ответил он на слова Маруси. — Квартира, вишь, у них отдельная, горничная двери открывает! А тебя даже из комнаты выставили!
Тут Маруся вспомнила, что и впрямь осталась без своего угла, и закручинилась.
— Что же делать? Делать-то что? — несколько раз повторила она. И так как Опалин не отвечал, бросилась в другую крайность — вновь стала подозревать Коку в том, что он каким-то боком причастен к случившемуся с нею.
— Мало ли что он говорил, — тараторила Маруся, преданно заглядывая в глаза спутнику, — «Эсмеральду» курит? Курит! В Москву ездил? Ездил! А ты слышал, как он меня обозвал? — всполошилась она. — Корова я, значит! Мог он, мог подложить мне свинью…
Опалин остановился.
— У тебя враги есть? — рубанул он сплеча.
— Какие враги? — изумилась Маруся.
— Обыкновенные. Есть?
— Да вроде нет, — ответила королева шляп.
После чего бойко принялась перечислять всех соседей, с которыми когда-либо ссорилась, заказчиц, которые сами не знают, что им идет, и пытаются ее учить, и какого-то Прохора, который воспылал к ней страстью, узнав, что она живет одна, но был послан в известном направлении сразу же после того, как стало ясно, что подлец пьет горькую. Опалин шагал рядом со своей собеседницей и мучительно пытался вычленить из ее словесного потока хоть что-то полезное.
— Я против водки ничего не имею, — объявила Маруся в приливе вдохновения, — ты пей, если очень надо, но знай меру. А если человек не знает меры…
— Этот Прохор, о котором ты говоришь, знаком с Брындиной? — прервал ее Опалин.
— Нет. — Маруся мотнула головой так, что какую-то долю мгновения казалось, что бант с ее шляпки оторвется и улетит, как бабочка.
— А по описанию он похож на того, кто пришел в ЗАГС со свидетельством?
Выяснилось, что Прохор ни единой чертой не соответствует описанию, начиная с того, что ему под сорок, но из-за пьянства он выглядит еще старше. Да и «Эсмеральда» ему точно не по карману.
— Сколько денег на все это уходит — страсть! — вдохнула модистка. — И табак, и выпивка в копеечку влетают, между прочим. А вот если не пить и не курить, то за несколько лет можно хорошие деньги сэкономить.
Ванечка даже сбился с шага. Значит, Маруся была такой правильной не просто так, а по причине банальной прижимистости. Но Опалин тут же вспомнил, что в нынешнее дивное время нэпа человеку, если он не торгаш, деньги даются нелегко, и решил, что не имеет права ее осуждать.
— Пошли поговорим с твоим управдомом, — сказал он. — И заодно — с гражданкой Брындиной.
Маруся жила в большом доме, из тех, что до революции именовались доходными, потому что их владельцы сдавали квартиры внаем и действительно имели приличный доход. Февраль 17-го, а особенно октябрь внесли свои коррективы: жилую площадь захватил рабочий люд, потеснив буржуев, а владелец дома каким-то образом просочился за границу, где еще до войны привык хранить сбережения на банковских счетах. Знакомых он, впрочем, уверял, что потерял «в этой проклятой России» все свое состояние (вероятно, чтобы они не просили у него денег в долг) и предрекал режиму большевиков скорое крушение.
Явление Маруси, возле которой мыкался неизвестный юнец в гражданском с подозрительно оттопыривающимся карманом, вызвало в доме некоторое оживление. Дети тотчас бросили играть и вытаращились на воскресшую королеву шляп. Дворник, заметив, что Маруся и ее сопровождающий идут в домовой комитет, крякнул, пригладил бороду сначала правой рукой, а потом левой, и принялся с любопытством ждать развития событий.
Развитие же получилось не слишком впечатляющее: когда Опалин и его спутница добрались до двери, за которой располагалось правление жилищного товарищества, она оказалась заперта, причем дотошный Ванечка особо отметил то, что заперта она была изнутри, так как в скважине с той стороны торчал ключ.
— Открывайте, уголовный розыск! — рявкнул помощник агента, стукнул кулаком по двери и всадил в ребро ладони занозу. От неожиданности Опалин тихо взвыл, но тут на помощь ему пришла Маруся, которая стала бешено колотить в дверь не только руками, но и ногами.
— Червяков, открывай! Мы знаем, что ты там! — заверещала она. — Открывай, не то скажу твоей жене, что ты с Таськой заперся! Она тебе последние волосы на башке выдерет!
За дверью произошло какое-то движение, и слабый голос проблеял:
— Товарищи, прекратите хулиганить…
— Открывай! — крикнул Опалин и для убедительности прибавил несколько слов, которых ни в каких официальных словарях русского языка днем с огнем не сыщешь. Однако Маруся почему-то поглядела на него с нескрываемым одобрением. Возможно, она уважала лингвистику и ценила усилия, направленные на ее обогащение.
Ключ заскрежетал в замке, и дверь приотворилась. На пороге нарисовался плотный низенький гражданин лет тридцати или около того, в мешковатых брюках и толстовке с расстегнутым воротом. Физиономия у него была овечья и вполне соответствовала его голосу, но Опалин решил не расслабляться, потому как именно такие покладистые на вид граждане порой подкидывают неприятные сюрпризы. Первым сюрпризом, кстати сказать, стало то, что волосы гражданина оказались на месте, то бишь у него на голове, и даже более того — отличались завидной густотой. «Э, да Маруся-то наврала, что жена управдома их выдирает… Правду у нас говорят — свидетель никогда не бывает точен, даже если захочет».
— Я милицию позову, — проблеял стоящий на пороге, с опаской косясь на Марусю.
— Я сам милиция и даже лучше, — огрызнулся Опалин. Он наконец-то извлек занозу и предъявил собеседнику документ.
— Митя, где Червяков? — спросила Маруся у обладателя овечьей физиономии и сама же себе ответила: — А! Да вот же он!
Тут Ванечка сообразил, что принял за управдома кого-то из его помощников. В глубине конторы за столом действительно обнаружился еще один гражданин — лет сорока и, кажется, брюнет, если верить цвету тех редких волос, которые еще у него оставались. Глазки глубоко посаженные, настороженные, усишки куцые, как у знаменитого актера Чаплина, а сам гражданин так и норовит спрятаться за пухлой домовой книгой.
— Галактион Степаныч, тут из угрозыска… — проблеял Митя с несчастным видом.
— Вы управдом? — спросил Опалин у сидящего, проходя в кабинет.
— Он, он, — подтвердила Маруся. Воинственно топая, она вошла следом за Ванечкой и поудобнее перехватила сумочку, словно готовясь ринуться на врагов.
— Как хорошо, что вы пришли, товарищ, — залепетал управдом, нервно косясь на Марусю, — войдите в мое положение… — Он судорожно сглотнул, кадык на его шее дернулся. — Товарищ, меня преследует мертвая женщина!
Это прозвучало так дико, что Опалин даже растерялся.
— Кто вас преследует? — переспросил он.
— Она, — горько ответил Галактион Червяков, кивая на Марусю.
— Но она не мертвая, — с изумлением отозвался Ванечка.
— Как не мертвая? Конечно, мертвая. Поэтому я ее и выписал. Имею право. А она, видите, ходит. И грозит! Жене, грит, жаловаться будет. А про Таську все вранье. Нет промеж нас ничего.
— Как это вранье, когда все знают, что правда! — завопила Маруся. — Она в двух комнатах с мамашей сидит, и ты ее не уплотняешь! А каждая комната по 30 аршин будет, не меньше…
— Она художница, ей по закону студия полагается, — с достоинством ответил управдом. Тут Маруся в самых несдержанных выражениях высказалась о том, каким именно художеством Таська зарабатывает себе на жизнь, а в довершение обозвала ее мать сводней.
— Вот, товарищ, ходит и ругается, — сказал управдом, обращаясь к Опалину. — А я, между прочим, человек деликатный. Мне не нравится, даже когда живые ругаются, а уж когда мертвые…
— Товарищ, произошла ошибка, — сказал Опалин. — Год рождения в актовой записи не соответствует году рождения гражданки Смирновой. Это не она, и вы не имели права ее выписывать.
— Как это не имел? — искренне удивился Червяков. — Мы для того и поставлены, что мы все права имеем. И вписать могу на законных основаниях, и выписать. А ежели человек умер, то нечего ему жилплощадь занимать. Мертвому одно место полагается — на кладбище.
— Так что же мне теперь, на кладбище прикажете? — выкрикнула Маруся.
— Вы же померли, что ж вы шумите так? — укоризненно молвил управдом, качая головой, и пригладил свои жиденькие волосы. — Если вас нет, то вас нет, и не о чем тут толковать. Я вас выписал, а если вы после этого умирать раздумали, так это ваше дело, и нечего меня припутывать. У меня все бумаги в порядке. Если каждый, кто помер, решит после этого жить — это ж какая путаница в документах начнется. Нет, по-нашему, если помер, так уж помер, с концами, так сказать, и незачем людей смущать…
— Я не умирала! — крикнула Маруся, теряя самообладание. — Не умирала я!
И, махнув сумочкой в сторону управдома, разразилась слезами.
— Товарищ, вы издеваетесь? — мрачно спросил Опалин. — Человек жив, а вы записали его в мертвецы, чтобы занять его жилплощадь…
Тут в глубоко посаженных глазках мелькнули колючие огонечки, и Ванечка понял, что его собеседник просто так не сдастся.
— Это серьезное обвинение, товарищ, — сказал управдом, — только вот его доказать нужно. Меня, знаете ли, в прошлом пытались обвинить… словом, пытались, да вот только не вышло у них ничего. И вообще, если гражданка Смирнова считает, что она не умирала и по-прежнему имеет право проживать в нашем доме, пусть идет в суд. По документам она значится мертвой, так что говорить не о чем.
И он с победным видом откинулся на спинку стула.
«Эх, был бы я старше… — мелькнуло в голове у Опалина. — Или нет, в форме надо было прийти. Тогда он бы не осмеливался так со мной разговаривать…»
— Куда вы дели ее вещи? — спросил он вслух.