Они снова помолчали. Женщина с искусственными ногами держала мужчину за ненастоящую руку и смотрела ему в глаза. А потом рассказала свою жизнь. Рассказала то, что никому и никогда не рассказывала.

И рассказала первой. То ли оказалась смелее, то ли раньше подобрала слова.

– Когда я стала пингером, то решила, что умерла. Меня все убеждали, что я глупая, что жизнь не закончилась, но я не верила, потому что не слышала в их голосах искренности. Муж, отец, мужчина, которого я любила… они говорили правильные вещи, я кивала в ответ, но не верила. И оказалась права, потому что потом, когда первый шок прошел, а жизнь въехала в новую колею, в их голосах и поведении появилось отчуждение… – Лариса судорожно вздохнула и очень-очень крепко сдавила твердую руку Винчи. – Тебе никогда не приходила мысль, что тебя спасли напрасно? Что было бы лучше умереть?

– Нет, – очень коротко ответил Джа, потому что многословие могло все испортить.

– Наверное, потому, что ты из другого мира, а я… – Лариса поднесла руку любовника к щеке и закрыла глаза. – Сначала я была счастлива… я страдала от того, что стала инвалидом, но безумно обрадовалась тому, что осталась жива. Я думала, что все остальное не имеет значения, но потом стала замечать их взгляды: мужа, отца, мужчины… Люди моего круга, мы… Мы отличаемся от орков. Нас берегут. О нас заботятся. Мы не болеем тем, чем принято болеть у орков. Для нас всегда есть лучшие врачи, больницы и вакцины. Всегда. И поэтому подхватить некроз было само по себе унизительно, а выздороветь, став наполовину… ненастоящей… не человеком.

– Не стесняйся, – тихо попросил Винчи.

– Они считают, что я стала машиной, – грустно улыбнулась Лариса. Она прижималась щекой к мужской ладони и продолжала говорить с закрытыми глазами. – Их презрение глубже моря, оно накрывает с головой и пробирает до самой сути. Из-за их презрения я почувствовала себя ненастоящей, мертвой, ведь даже мой отец… – Перехватило дыхание, и Лариса подумала, как сильно изменило ее присутствие Джа: раньше мысль о предательстве отца не вызывала у нее сильных чувств. То есть давно не вызывала. Обида умерла, но, как выяснилось, не навсегда. – Из моего круга несколько человек подхватили некроз, их вылечили, заменили поврежденные кости, но в живых осталась только я.

– В смысле? – не понял Винчи.

– Все они покончили с собой, – рассказала Лариса. – Не выдержали того, как к ним стали относиться.

Джа с трудом удержался от того, чтобы не присвистнуть.

– Я тоже думала, что умерла, и творила вещи, за которые мне перед тобой стыдно, хотя ты не знаешь даже половины из них. Я не чувствую себя виноватой, потому что все, что я вытворяла, было осознанным выбором, я вела себя так, как считала нужным, но перед тобой мне стыдно, – Лариса тихонько вздохнула и потерлась щекой о ненастоящую… о такую настоящую руку своего мужчины. – Я считала себя мертвой. И так продолжалось до тех пор, пока я не встретила тебя. Пока не увидела твои глаза. Пока ты не прикоснулся ко мне… Наша встреча была случайной?

– Я о тебе слышал, читал, иногда задерживался на твоих фото, но впервые увидел в клубе «GottoNY», и там…

– Ты влюбился?

– Да, влюбился, – очень серьезно подтвердил Винчи. – Я знаю точно, потому что никогда раньше не испытывал ничего подобного. – Он потянулся, крепко поцеловал Ларису, отстранился, дождался, когда она открыла глаза, взял женщину за руку и накрыл ладонью вытатуированный на груди крест. Простой черный крест. – Помнишь, ты о нем спрашивала?

– Ты ответил уклончиво.

– Сейчас я расскажу, и между нами не останется тайн. Твоя прошлая жизнь развеется, и мне придется на тебе жениться.

– Я замужем, – счастливо рассмеялась Лариса.

– То есть ты против?

– То есть, прежде чем жениться, тебе придется разобраться с моим мужем.

– Согласен.

Она перестала смеяться и очень серьезно сказала:

– Тогда рассказывай.

Потому что поняла, что Джа подобрал слова.

И не ошиблась.

– Мне было двадцать лет, – медленно начал он, продолжая прижимать ладонь Ларисы к своей груди. – Впрочем, это не важно… Важно то, что все это случилось в ночь «Пасхального предупреждения». Помнишь ту историю?

– Первые серьезные беспорядки в Европе, – кивнула Лариса.

– В семнадцати странах, – подтвердил Джа. – Новые европейцы запретили праздновать Пасху в семнадцати странах. Христианство постепенно вымывалось из жизни: с гербов и монет исчезали символы, закрывались и сносились церкви, запрещалось упоминать христианство в учебниках… то есть о христианстве разрешалось рассказывать, но только плохое. Подчеркнуто плохое, целенаправленно выставляя христиан жестокими и подлыми людьми. Так продолжалось много лет, а апофеозом стало «Пасхальное предупреждение»: новые европейцы сказали, что не гарантируют безопасности тем, кто соберется праздновать Пасху. В смысле, обещают неприятности. А полиция самоустранилась, поскольку «явных угроз жизни и здоровью граждан» в обращении не было.

– Ты пошел к храму, – догадалась Лариса.

– Разумеется.

– Зачем?

На этот вопрос Джа не ответил, не видел смысла объяснять очевидное.

– Нас собралось немного, в основном старики. Я мог бы сказать, что пришли те, кому Пасха была действительно важна, но это было бы неправдой. Несмотря на гонения, верующих в Европе оставалось много, но у храмов собрались те, кто не испугался. Нас оказалось мало, а их – толпа. Среди нас было много стариков, а враждебная толпа состояла из боевиков и безжалостного молодняка. У нас не было и шанса. – Голос Винчи дрогнул. – Тебе интересно, что было потом?

Очень долго, почти минуту, Лариса смотрела Джехути в глаза, а после молча кивнула.

– Меня распяли около подожженной церкви.

– Боже… – у нее расширились глаза.

– Сказали, что я похож на Иисуса. Смеялись. Заставили стариков встать на колени и смотреть, как меня прибивают к кресту. Крест приготовили заранее – видимо, таков был план. Священнику велели прочитать молитву, когда он закончил, сказали, что пора снимать святого… И отрубили мне руки.

– Боже… И после этого ты… – Винчи почувствовал, что ладонь, накрывающая черный крест на его груди, задрожала. – Ты уверовал?

– Не уверен, – честно ответил Джа.

– А крест?

– Я жалею, что в ту ночь его на мне не было.

И она укорила себя за вопрос, потому что иначе этот мужчина ответить не мог.

– Как ты выжил?

– Чудом, – не стал скрывать Винчи. – Узнав о тех событиях, а я был далеко не единственным пострадавшим в «Пасхальное предупреждение», А2 отыскал всех, кого сумел найти, кого спасли врачи, и предложил принять участие в испытаниях «Feller BioTech». В то время ему запрещали втыкать maNika в людей, а мы были готовы на все. Точнее, многие из нас. И если тебе интересно, любовь моя, то первым человеком, которому успешно подсадили нейрочип, был я. Я обрел искусственные руки, тогда их еще не называли пингами, за несколько лет до пандемии. Ты ведь наверняка знаешь, что технология была готова задолго до некроза Помпео. А2 готовился спасать людей, но все вышло иначе, и ему приказали делать из людей пингеров. И тогда А2 впал в ярость.

И он замолчал, ожидая вопроса. Он знал, что не удивил Ларису рассказом о том, что нейрочип изобрели задолго до пандемии, и хотел понять, знает ли его женщина о том…

– Скажи мне то, чего я боюсь услышать больше всего на свете, – прошептала Лариса, не вытирая выступившие на глазах слезы. – Ты скажи. Сейчас.

И похолодела, услышав то, что боялась услышать больше всего на свете.

– Я – орк, любовь моя: убежденный, конченый, бешеный, – она почувствовала, как бьется сердце Джа под ее ладонью. – Я – один из тех, с кем Орк очищал Окситанию и поднимал ее с колен. Я верен Орку, потому что он дал мне вторую жизнь и указал путь, которым я следую. Я верю в то, что говорит Орк, и сражаюсь за его слово. И пока орки в походе, мне не будет покоя, любовь моя, и я не смогу спрятаться с тобой от мира, как хочу больше всего на свете.

– Когда поход закончится, орки окажутся вне закона.

– Нет, любовь моя, когда поход закончится, орки дадут миру новый закон и вернутся в тень, как было всегда. Мы без жалости и сомнений сокрушим всех, кто встанет на нашем пути. Мы победим, любовь моя, в этом нет сомнений.

– Или вы все умрете, – она не рыдала, но слезы лились потоком.

– Или мы все умрем, – подтвердил Джа, вытирая глаза Ларисы и нежно их целуя. – Но ведь мы и так мертвы, любовь моя, мы все живем в долг в ожидании смерти, которая никого из нас не обойдет своим вниманием.

Data set trinity. In morbi[18]

The Washington Post: «В ходе разгона демонстраций, проводившихся противниками “закона Томази” в крупнейших городах страны, арестовано не менее семи тысяч человек. Особенно массовыми демонстрации стали в Нью-Йорке, Вашингтоне, Лос-Анджелесе и Сан-Франциско. Однако наблюдатели предлагают обратить внимание не столько на честных граждан, требующих уважения к своим правам, сколько на гангстеров, которые явно планируют воспользоваться стихийными протестами…»

CNN: «Полиция Бостона сообщила, что ночная перестрелка в порту произошла между “guerreros” и FN23, а значит, стала уже третьим за последние два дня инцидентом между крупнейшими бандами Восточного побережья. Причем стычки между ними происходят не только в Бостоне: сообщения о драках и перестрелках поступают из Филадельфии, Балтимора, Нью-Йорка и других городов…»

France24: «В ходе аудиенции у Его Величества Уильяма Его Высокопревосходительство досточтимый Президент Байтулла Аббас заявил, что намерен окончательно решить так называемую “проблему Окситании” и утвердить свою власть на всех французских землях…»

ABS: «Полиция занята демонстрантами, а улицы погружаются в хаос. Крупные столкновения между “guerreros” и FN23 зафиксированы в Бруклине, Гарлеме и Статен-Айленде. Власти утверждают, что способны справиться со всеми вызовами, которые появляются в это непростое время, однако то, что мы видим, заставляет сомневаться в обещаниях городских властей…»

NBC News: «На фоне непрекращающихся демонстраций против “закона Томази” объявлено о готовящейся встрече Биби Феллера и Дика Бартона с президентом Дугласом…»

REUTERS: «Интересно, что обо всем этом скажет Орк?»

Ciliophora Project: «Почетный президент Всемирного юридического конгресса, член-корреспондент РАН, руководитель корпорации Госправозащита и учредитель Фонда современных юридических исследований заявил, что если “закон Томази” будет принят, он станет обязательным для всех цивилизованных стран…»

* * *

Рокфеллер-центр

Манхэттен, Нью-Йорк

США

– Вот он! Я его вижу, вижу! – закричал один из репортеров, тыча пальцем в небо. – Смотрите левее!

Все стоящие на палубе люди – операторы, журналисты, дикторы новостей, сотрудники NASA и «Feller BioTech» – повернули головы в указанном направлении.

– Вот он!

– Выпустил парашют!

– Он давно выпустил парашют!

– У него раскрылся парашют!

Спускаемый аппарат появился именно там, где его ждали, и именно тогда, когда его ждали, вынырнул из облаков черной, неимоверно далекой точкой и стал неспешно снижаться к морской глади.

Сцена возвращения Дика Бартона с орбиты была выстроена идеально: в районе посадки находились не только два катера береговой охраны и корабль NASA, но и специально зафрахтованное судно для журналистов, блогеров и фанатов, которым повезло выиграть поездку в сетевом конкурсе. Еще присутствовали пара вертолетов, сторожевые и медийные дроны и несколько катеров с зеваками, которые держались поодаль.

И шла прямая трансляция на весь мир: возвращение самого знаменитого пингера современности показывали все основные медиа. Герой океана и космоса, пионер и первопроходец, образ Человека Будущего – так представляли Дика бесчисленные журналисты, заставляя учащенно биться сердца пингеров.

Ведь у них еще оставались сердца.

А пока аппарат не достиг поверхности, на большинстве мониторов планеты появился второй несомненный герой – Биби Феллер. Человек, которого уже начали называть Инженером Будущего.

– Мистер Феллер, чего бы вы сейчас хотели?

– Оказаться в этом корабле, ребята, – Биби кивнул на спускаемый аппарат. – Хотел бы побывать в космосе и вернуться. А потом снова полететь – на Луну и Марс.

– Хотите стать пингером?

Вопрос журналиста мог показаться бестактным и даже грубым, но Феллер лишь улыбнулся в ответ:

– От этого никто не застрахован, ребята. И если я стану пингером, то сидеть на Земле не стану, вы уж поверьте.

Репортеры засмеялись. Все – весело, тот, кто задал вопрос, – с облегчением.

– Что вы сейчас чувствуете?

– Гордость, – ответил Биби. Через секунду понял, что слишком короткий ответ не произведет нужного впечатления, и развил мысль: – Мы в «Feller BioTech» прошли огромный и очень добрый путь. Сначала мы хотели помочь людям вернуться к активной жизни, потом сражались с некрозом Помпео, но при этом верили, что не только спасаем цивилизацию от страшного вируса, но создаем будущее. И сейчас вы его видите – Будущее! Вы видите, как человек, которого мы спасли от смерти, возвращается из космоса. И я испытываю гордость. И еще я испытываю радость, потому что нас ждет много работы. Мы пойдем вперед, ребята: в глубины океана, в глубины космоса! «Feller BioTech» пойдет вперед! Человечество пойдет вперед! И я этим горжусь!

Аппарат рухнул в воду, к нему помчались катера, опережая не очень быстрое судно NASA, но прежде чем они его достигли, люк открылся и появившийся перед камерами Дик Бартон помахал человечеству рукой.

А затем указал на Биби и поднял вверх большой палец.

///

– И когда в столицу привезут твою чушку? – спросил старик, выключая настенный коммуникатор с записью встречи.

– Дик Бартон – не чушка, – ровным голосом ответил стоящий у окна Биби.

Они встретились в огромном кабинете на тринадцатом этаже Рокфеллер-центра, который вот уже тридцать лет – с тех пор, как умер отец старика, – служил дяде Солу основным рабочим местом. Среди членов сообщества считалось некорректным устраивать офисы в главном «клубе», но для старика сделали исключение: все знали, что он обожает Рокфеллер-центр. Любит так сильно, что даже не стал переделывать кабинет по своему вкусу, деликатно сохранив классический дизайн, являющийся ровесником самому зданию: тяжелая резная мебель темного дерева, книжные шкафы с важными, солидными книгами, настольная лампа, деревянные панели на стенах, китайские вазы в углу и хозяин кабинета, всегда во главе стола. Какие бы переговоры ни предстояли, хозяин кабинета всегда занимал свое кресло, заставляя гостей, даже важных, даже равных ему, чувствовать себя на приеме у большого человека.

Поэтому Биби остался стоять.

– Ты еще скажи, что Дик Бартон – будущее человечества, – проворчал старик.

– А что не так? – Феллер резко отвернулся от окна.

– Мы – будущее человечества, сынок, – твердо произнес дядя Сол. – Мы – его прошлое, настоящее, а значит, и будущее. И тебе необходимо впитать это понимание каждой своей гениальной клеточкой. Не орки, а мы!

– Я член сообщества по праву рождения, – с неожиданной и очень холодной яростью ответил Феллер. – И никто не смеет ставить под сомнение этот факт.

– Тогда веди себя, как член сообщества, – прошипел в ответ старик, которому, похоже, надоело уговаривать строптивого собеседника. – Перестань заигрывать с орками, не теряй достоинства. Прими тот факт, что мы вот-вот закончим строительство прекрасного нового мира, в котором люди останутся людьми, а орки превратятся в вещи. В буквальном смысле слова, Биби: они станут нашими вещами, причем добровольно! Увлеченные твоей экспансией в океан и космос. Такова судьба орков, Биби, – быть идиотами, а я, как настоящий добрый дядюшка, всего лишь помогаю им добиться желаемого. И я в последний раз прошу: не становись между мной и моей мечтой.

– Раньше я делал то, что считал нужным, дядя Сол.

– А теперь?

– Теперь… – Феллер вновь отвернулся к окну. – Я принял поражение и не собираюсь идти против сообщества. – Биби выдержал короткую паузу и продолжил: – Но я хочу сказать, что человечество неоднородно, дядя Сол. Человечество, как говядина: есть вырезка, есть грудинка, есть мякоть. А есть мясо самого высокого класса, из которого получаются лучшие стейки.

– Я не люблю стейки, сынок, ты знаешь.

– Но ты знаешь, что такое стейк, дядя Сол, и понимаешь, что я имею в виду. Как ни крути, мы все – говядина, и если отпилить у быка окорок, мы получим быка-инвалида.

– Ладно, ладно, я понял тебя, – признал старик. – И не собираюсь совсем уничтожать орков. – Он помолчал. – Когда твоя не-чушка явится в Вашингтон?

– Завтра утром устроим торжественную процессию в Белый Дом, – рассказал Феллер, хотя догадывался, что дядя Сол и без него знает расписание ближайших событий. – Проедем через весь город под приветственные крики толпы.

– Процессия, безусловно, войдет в историю.

– Безусловно, – подтвердил Биби. – Ведь ее готовит Бобби Челленджер.

И замер, увидев на стене стоящего напротив дома крупную белую надпись:

no maNika!

Замер, потому что не ожидал увидеть новый лозунг пингеров в шаге от Рокфеллер-центра.

– Я уже приказал закрасить эту гадость, – недовольно произнес старик. Он прекрасно понял, почему сбился Феллер.

– Хулиганов поймали?

– Нет.

– Почему?

– Полагаю, потому, что побежавшие за хулиганами полицейские не особенно хотели их догонять.

– А дроны?

– Поломались.

Феллер вновь посмотрел на старика, только на этот раз без ярости и злости.

– Дядя Сол, тебе не кажется, что Орк становится проблемой?

– Я ее решу.

– Орк – опытный военный, он наверняка попробует воспользоваться нашими действиями к своей выгоде…

– Я ведь сказал: все под контролем! – рявкнул старик. После чего достал из ящика стола бутылку «бурбона», два стакана, плеснул себе и гостю, выпил и буркнул: – Извини. – Недовольный тем, что не сумел сдержать эмоции. – Орк действительно стал проблемой, ведь никто не ожидал, что он вылезет из Окситании, но эту проблему мы устраним.

– Очень хорошо.

– Орк имеет сильное влияние на незрелые умы, но твой Дик Бартон сумеет перетащить основную массу орков на нашу сторону. Ты уже продумал свою речь на встрече с президентом?

– Она будет краткой.

– Правильно, нет нужды усложнять происходящее словоблудием.

– Основные тезисы изложит Дик.

– Тебе неприятно их произносить?

– Из уст Дика они прозвучат весомее. Он пингер и герой пингеров.

– Согласен, пусть их скажет чушка, – кивнул старик и хихикнул: – Ой, извини: не-чушка.

Однако Феллер не обратил внимания на эту подначку, потому что как раз собрался задать очень важный для себя вопрос.

– Дядя Сол… можно сделать так, чтобы Томази не присутствовал на встрече с президентом?

– Не хочешь его видеть? – помрачнел старик.

– Его самодовольную рожу.

Которая станет самой жесткой иллюстрацией поражения Инженера Будущего.

– Увы, Биби, Томази должен присутствовать, ведь это его триумф, – старик плеснул в опустевшие стаканы виски и почти искренне извинился: – Мне жаль.

Встреча продумана идеально, как все, над чем работал Бобби Челленджер: Дик Бартон, самый известный пингер планеты, публично поддержит «закон Томази» и пожмет сенатору руку. В присутствии Биби Феллера и президента, которые благословят противоестественный союз. Рукопожатие внесет разброд в ряды противников сенатора и даст идеальный старт голосованию в Конгрессе.

– Тебе придется поддержать свою не-чушку, сынок, выразить полное согласие с сенатором и пожать ему руку. Ты справишься?

– Не сомневайся, дядя Сол.

– Я рад, что мы с тобой поняли друг друга.

– Не во всем.

– Биби?

– Я сделаю все, что ты хочешь, дядя Сол, уйду со сцены, но вот насчет понимания… – Феллер грустно улыбнулся. – Я понимаю, почему ты настаиваешь на ужесточении законов, я понимаю, к чему ты стремишься, я даже понимаю, почему ты хочешь вытолкнуть меня на обочину и завладеть «Feller BioTech»… Не то чтобы я был со всем этим согласен, но я понимаю, почему ты это делаешь.

– Потому что ты такой же, сынок, – старик глотнул «бурбон» и самодовольно закончил: – Просто я победил.

Однако Феллер не закончил.

– Но чего я не понимаю и никогда не пойму, дядя Сол, даже если ты потратишь на объяснения тысячу лет, так это то, почему ты, старая сволочь, оттолкнул Ларису.

– Что? – у старика отвисла челюсть.

– Она любила тебя до безумия, бегала к тебе даже после того, как ты велел Томази выдать ее за меня, ты был единственным ее мужчиной, ее звездой, ты был для нее всем – и отвернулся в самый страшный момент жизни. Как ты мог так поступить? Только из-за презрения к пингерам? – Дядя Сол попытался ответить, но Биби повысил голос: – Заткнись, я не закончил! Заткнись и слушай: я выражаю тебе презрение, старый кусок дерьма. Ты не дождешься от меня ненависти, не дождешься от меня зла: только презрение и брезгливость. И я рад, что вижу в твоих глазах боль, старик, ведь ты понимаешь, что допустил самую главную ошибку в жизни. Тебе больно, чудовищно больно. Ты изменишь мир, превратишь его в гигантский концлагерь, низведешь орков до уровня вещей, но не сможешь ничего сделать с болью в своей душе. Не сможешь ничего исправить и подохнешь с ней.

Феллер развернулся и вышел, оставив старика в кресле. Вцепившегося в подлокотники. Покрасневшего. Тяжело дышащего. Разъяренного, но не находящего слов.

Растоптанного и униженного.

* * *

Башня City Spirit

Манхэттен

Нью-Йорк, США

– Майк!

Тишина.

– Майк!

Конелли знал, что сын должен быть дома, однако все равно успел испугаться: вдруг Майк выскользнул из квартиры, пока он был в душе? И потому дверь в комнату сына Конелли открывал с замиранием сердца, больше всего на свете опасаясь найти ее пустой…

Но повезло: сын валялся на диване. Разумеется, с коммуникатором.

– Майк!

– Да? – неохотно отозвался тот, не поворачиваясь к отцу.

– Я тебя звал.

– Да.

Конелли выдержал короткую паузу, во время которой обвел взглядом неубранную – и это еще мягко сказано! – комнату сына, после чего спокойным тоном продолжил:

– Ты можешь пообещать мне кое-что?

– Скажи что, и я подумаю, – прозвучал стандартный ответ. Фаусто уже забыл, когда слышал от сына другие слова. Или хотя бы произнесенные другим тоном.

– Пожалуйста, постарайся как можно реже выходить из дома в ближайшие дни. А если получится – не выходи совсем.

– Почему?

– Возможны беспорядки, – негромко ответил Фаусто. – И лучше держаться от них подальше.

На этих словах сын неожиданно развернулся, уселся на диване и посмотрел Конелли в глаза:

– Ты тоже будешь держаться от них подальше?

– Ты знаешь, что нет.

– Тогда почему я должен?

– Потому что я – агент GS…

– А я – гражданин!

– И еще я не хочу, чтобы с тобой что-нибудь случилось… – попытался продолжить Конелли, но Майк его перебил, поскольку, как выяснилось, у него было что сказать еще:

– И почему ты называешь исторические события «беспорядками»? Кто дал вам право затыкать нам рты?

– Кому вам? – растерялся Конелли.

– Пингерам! Мы не допустим принятия фашистского «закона Томази»!

И Фаусто с горечью понял, что последнее время сын смотрел и слушал не только слащавого блогера.

– Как не допустите?

Однако в детали Конелли-младший решил не вдаваться, ограничился лозунгами.

– Мы – такие же граждане Америки, как все остальные, и мы не позволим превратить нас в рабов.

– Никто не собирается превращать вас в рабов, Майк.

– Тебе не понять, – резанул в ответ сын.

И принялся обувать кроссовки, всем своим видом показывая, что не собирается продолжать разговор.

Впрочем, он и начинать его не хотел.

– Куда-то собрался? – растерянно спросил Конелли.

В ответ – тишина… Нет, не тишина: с улицы – как по заказу! – раздался выстрел. Майк вздрогнул.

– Видишь, что происходит? – всплеснул руками Фаусто. – Ты думаешь, это шутки? Нет, черт побери – не шутки! Все будет по-настоящему, Майк: кровь и стрельба.

– Я не боюсь! – закричал в ответ сын. – Я хочу, чтобы по-настоящему! Я хочу, чтобы все вокруг поняли, что пингеры – это люди!

– Все считают пингеров людьми!

– Не ври мне!

Майк оттолкнул отца и выскочил в коридор.

– Куда ты?!

– Не твое дело!

– Сын…

Входная дверь с грохотом захлопнулась.

И сразу же прозвучал еще один выстрел, за которым последовала длинная автоматная очередь. Конелли подошел к окну, осторожно выглянул и вздохнул, увидев бегущего по мостовой мужчину в короткой куртке, спортивных штанах и кроссовках. В руке мужчина держал укороченный пистолет-пулемет, из которого только что дал очередь в преследователей, и когда Фаусто оказался у окна, беглец как раз намеревался повторить ее: остановился, развернулся, вскинул оружие, но получил пулю в голову от подоспевшего полицейского дрона и рухнул на асфальт.

Инцидент закончился.

Один в череде многих.

Конелли поднес к лицу коммуникатор и тихо сообщил:

– Он выходит.

– Вижу… – фоном прозвучал шум борьбы, сдавленное ругательство, обрезанный выкрик: «Вы не имеете права!» и еще одно ругательство. Затем старый приятель Фаусто из Оперативного департамента коротко доложил: – Взяли.

– Помяли?

– Не сильно. Но сопротивление аресту я ему пришить смогу. Посидит дней пять во внутренней тюрьме GS, потом я заберу заявление, скажу, что ошибся, и мы его отпустим на все четыре стороны. Суда не будет, а значит, запись в личном деле не появится.

Досье Майка останется чистым, и у парня не будет ограничений на работу.

– Спасибо, дружище, я твой должник.

– Ты не первый, Фаусто, мы выделили целое крыло для неразумных отпрысков сотрудников, – судя по звуку, оперативник усаживался в машину. – Кстати, за тобой приехали… – А следующую фразу он произнес удивленным тоном: – Бронированный внедорожник, шофер и два телохранителя? И дрон прикрытия?

– Я веду сложное расследование, и меня уже пытались убить.

– Удачи.

– Спасибо!

Конелли отключил коммуникатор, тут же принял вызов от телохранителя, сообщившего, что ожидает внизу, подтвердил, что выйдет через пару минут, и принялся собираться.

///

– Ты когда-нибудь возил девушку к океану?

Конелли, который ожидал любого вопроса, кроме этого, сбился и удивленно поднял брови:

– Извините?

– Ты не расслышал? – удивилась в ответ Лариса. – Здесь действительно немного шумно… – Они разговаривали на открытой террасе, однако легкий ветерок не мешал, не уносил слова. – Или ты отвлекся и не слушал меня?

– Я расслышал, – взял себя в руки Конелли. – Просто ваш вопрос показался неожиданным и не имеющим отношения к делу.

– Ты сказал, что хочешь поговорить.

– Именно так.

– В таком случае будем говорить не только о том, что интересно тебе, специальный агент…

Лариса чуть подняла брови.

– Конелли, – подсказал Фаусто.

– В таком случае, будем говорить не только о том, что интересно тебе, специальный агент Конелли, но и о том, что интересно мне, потому что я в настроении поболтать, – Лариса развела в стороны руки и потянулась, улыбаясь солнцу и легкому ветерку. А Конелли торопливо отвел взгляд от выставленной напоказ груди; он не был ханжой, но не считал возможным пялиться на красивую женщину. Только не во время серьезного разговора. Лариса встретила гостя в домашнем платье, чуть-чуть не доходящем до колен, ткань которого, как вскоре выяснилось, оказалась игриво-тонкой, а бюстгальтер молодая женщина не надела. – Ты когда-нибудь возил девушку к океану? В пикапе… Именно в пикапе… Теперь я понимаю, что пикап – это очень важная деталь таких историй, можно сказать: ключевая деталь, ведь он дает ощущение полной, совершенно невозможной свободы. – Она запрокинула голову и зажмурилась, вспоминая, наверное, самый счастливый день в жизни. – Пикап необходимо подогнать к линии прибоя и купаться до одури… плавать, бегать по волнам, валяться на песке, снова купаться – до тех пор, пока не начнет темнеть. Потом разжечь костер, закутаться в одеяло – одно на двоих, разумеется, это тоже важная деталь, – и смотреть, как прячется в ночи гигантский океан. Прячется так ловко, будто его никогда не было. Потом заняться любовью в кузове пикапа с неистовством самого первого раза. И такой же страстью. Потом лежать на спине и смотреть на звезды… Звезды обожают океан и прыгают в него по ночам, ты об этом знал? Звезды любят купаться… Потом снова заняться любовью… заснуть… проснуться… снова заснуть… и встретить рассвет в его объятиях. – Лариса помолчала. – В твоей жизни было что-нибудь подобное, специальный агент Конелли?

– Я вырос в глубине континента.

– Ты возил девушку к озеру?

– У меня никогда не было пикапа, – после короткой паузы признался Фаусто.

– Сколько тебе лет?

– Сорок три.

– Купи пикап, специальный агент Конелли, ты еще успеешь испытать и почувствовать то, что испытала и почувствовала я. И поверь, это сделает тебя чуточку счастливее.

– Возможно…

– У моих парней не было пикапов, они предпочитали лимузины и спорткары, только у самого главного оказался… Наверное, это судьба, – Лариса помолчала. – Тебе было интересно меня слушать, специальный агент Конелли?

– Я вам завидую, миссис Феллер, – не стал врать Фаусто.

– Да, я очень богата.

– Вы счастливы, – уточнил агент. – Вы настолько счастливы, что готовы кричать об этом, настолько счастливы, что рассказываете о своем счастье всем, даже мне, незнакомому человеку, пришедшему к вам с неизвестной целью. Вот чему я завидую, миссис Феллер, а не вашим деньгам.

– Может, я приняла наркотики?

– Я знаю, как выглядят люди, находящиеся под воздействием веществ.

– Тогда спасибо… – Лариса поправила волосы. – А ты счастлив, специальный агент Конелли?

– Был, – кивнул Фаусто.

– Ты потерял свое счастье?

– У меня его забрали.

– Кто?

– Помпео.

Лариса помрачнела:

– Она умерла?

– Никто не умер, – тихо ответил агент. – В смысле – сразу никто не умер. Я не заразился.

– Ах, вот что… – Лариса стала совсем грустной. Искренне грустной. – Один из всей семьи?

– Да.

– А я одна заразилась… и стала отверженной.

– Мы похожи, – обронил Фаусто, который мгновенно понял, что женщина ему не врет. Ни в том, что заразилась одна из всей семьи, ни в том, что стала отверженной. Такими вещами не шутили даже самые тупые блогеры и стендаперы.

– Чего ты хочешь, специальный агент Конелли? – мягко спросила женщина, облокачиваясь на парапет, отделяющий террасу от пропасти. – Мы перестали быть незнакомцами, и пришло время рассказать, зачем ты явился.

– Хочу поговорить о вашем девере – А2 Феллере.

Ответ последовал мгновенно:

– А2 погиб.

Прозвучал так быстро и так спокойно, что Фаусто понял две вещи: первая – Лариса говорила об А2 совсем недавно; второе – она врет.

– Мне это известно, – кивнул агент.

– Почему тебя интересует покойник?

– Предположим, я пишу книгу.

– Предположим, я сейчас позову охранника и он выкинет тебя с этой террасы, специальный агент Конелли, – в тон ему произнесла Лариса. – Тебе придется пролететь больше сотни метров, а мне за это ничего не будет. Скажу, что ты хотел меня изнасиловать… – Женщина провела рукой по полной и почти обнаженной груди. – И любой судья поверит в эти обвинения… Кстати, я даже на суде не появлюсь: адвокат обо всем расскажет.

– Не надо меня выкидывать, – попросил Конелли, который прекрасно понимал, что Лариса способна исполнить угрозу. Причем с именно такими, как она описала, последствиями для себя.

– Тогда, может, выпьешь чего-нибудь?

– Виски, – хрипло ответил агент.

– В баре большой выбор, а мне налей бокал белого из бутылки с красной этикеткой.

– Конечно, миссис Феллер.

Фаусто сходил к бару, постоял возле него, растерянно читая этикетки никогда не виданных марок скотча, плеснул себе из самой скромной бутылки, налил женщине вина и вернулся на террасу.

– Говори правду, специальный агент Конелли, – приказала Лариса, принимая бокал.

– Мне поручено провести расследование обстоятельств смерти вашего деверя, – ответил Фаусто, прихлебывая виски.

Божественный виски.

– Кто поручил? Мой супруг?

– Мистер Феллер в курсе происходящего.

– Вот его и спрашивай, – Лариса перевела взгляд на город. – Муж знает А2 намного лучше меня.

Он обратил внимание, что женщина, случайно или нет, использовала настоящее время.

– Уже расспросил. И теперь меня интересует ваше мнение об А2, миссис Феллер.