– Что я?
– Погрязла в грехах?
Мэри впилась в него взглядом, в ямке на шее учащенно бился пульс. Лицо пылало от предвкушения.
– Да, Люшес. Кажется, я всегда была такой.
Он обнял ее и поцеловал, и Мэри, не знавшая больше десяти лет никакого физического контакта, кроме грубых рук полисменов или теплого рукопожатия подруг, прижалась к нему. Почувствовала его губы, его кожу… Он что-то шептал ей на ухо.
– Я привез тебя сюда не для…
Она остановила его:
– Я знаю. Боже мой. Люшес. Конечно.
– Моя любимая – ты уверена?
Она попросила его выйти из комнаты. Когда он укладывал ее в постель, он снял только ее жакет. Теперь она аккуратно сняла свою латаную-перелатаную твидовую юбку, блузку из французского батиста, который был выткан в районе французского Камбрэ, где, как она знала, сейчас шли бои. Потом сняла нижние юбки, чулки и осталась только в бюстгальтере. Распустила длинные волосы, и они упали ей на плечи. Ее тело чуть ли не дрожало от страсти. Тут ей пришла непрошеная мысль о его жене – о своей родной сестре – о всех ошибках и бедах, вызванных той давней их страстью.
Я уже и так погрязла в грехах, так что не составит разницы, если он возьмет меня сейчас. Боже мой, как я хочу его.
– Входи! – крикнула она. Он открыл дверь, и его глаза затуманились страстью при виде нее. Он судорожно вздохнул, раздувая ноздри.
– Моя любимая Мэри, – сказал он. – Я был полуживой без тебя все эти годы.
– А я без тебя, любовь моя, – ответила она, глядя в его глаза.
С того вечера она стала его любовницей. Они любили друг друга в комнате с высоким потолком, когда дождь обрушивался на ставни, на ступени крыльца, стучал по мостовой возле дома и журчал в водостоках. Мэри подумала об омывавшейся дождем природе. Страстно прижавшись к нему, лаская его, она поняла, что с годами к ней пришло утешительное сознание уверенности. Она уснула в его объятиях. Чистые простыни пахли крахмалом. Много лет она не чувствовала этот запах.
Сашка упрямо поджал губы, и увидевшая это Неля кинулась объяснять. Она говорила и говорила, пытаясь донести до него смысл принятия Силы, но Сашка лишь качал головой. Ибо не это было для него главным, и что бы там ни говорила ему Неля, Сашка в зону не хотел, а значит, должен был настаивать на своем.
— Смотри, — оборвала его размышления Неля и продемонстрировала ему кухонный нож. — Смотри сюда, я сказала!
Глава 32
1917. Ноябрь
Дорогая моя Лидди.
Я часто думаю о тебе. Я знаю, что Джон во Франции, но не знаю, как у него дела. Он был на Сомме? Вы давно виделись с ним? Да хранит его Господь! Далбитти виделся на званом обеде с Ла-Тушем, и он сообщил, что Джон воюет. Вот откуда я знаю об этом.
Дорогая Лидди, я любовница Далбитти. Мы очень любим друг друга и живем только друг для друга. Его жена в Шотландии и в Лондон не приезжает. Развод исключен не только потому, что она не согласится. Просто репутация Люшеса не должна пострадать; к счастью, моя репутация никого не интересует. Я много раз брала в руки ручку, чтобы написать тебе, но не могла найти нужные слова. Но теперь я должна это сделать.
Я никогда никому не подходила. Теперь я уверена, что знаю, для чего создана: чтобы любить его. Я скучаю по тебе, Лидди. Я люблю тебя. Я скучаю по дорогому Неду и Джону. Я знаю, что никогда не искуплю то, что сделала, я уже поняла это. И что в результате я никогда не увижу счастья и что мне даже не следует стремиться к нему. Я не знаю, чего мне ждать, и терзаюсь каждый день. Я снова нашла его, мы любим друг друга; мы невероятно счастливы, но только я не думаю, что заслужила такое счастье. Так что, пожалуй, когда-нибудь я заплачу за все и просто расстанусь с Далбитти.
Во вчерашнем номере «Таймс» я увидела, что вы сейчас в Лондоне и остановились у Галвестонов. Нед написал еще что-нибудь похожее на «Сиреневые часы»? Теперь он стал страстным патриотом, правда, Лидди? Время изменило всех нас.
Лидди, я приду к Мемориалу Альберта 28 ноября, то есть через два дня, в полдень. Я пишу, чтобы спросить тебя, может, ты встретишься там со мной? Дорогая моя, сейчас я точно знаю, что беременна; ребенок родится где-то в июне. Я очень хочу повидаться с тобой. Хоть один раз. От нашей семьи остались только мы с тобой. Я пойму, если ты не сможешь это сделать, но я буду ждать тебя там и очень надеюсь увидеться с тобой, моя дорогая.
Твоя любящая сестра
Мэри Элен Дайзарт.
– Она все еще подписывается своим именем! – сказала Лидди, помахав письмом Неду, снимавшему в это время с шеи черный галстук. Прикусив ноготь, она посмотрела сквозь неплотно закрытые тяжелые бархатные шторы на морозную улицу.
– Ребенок. Ты ведь… ты ничего не слышал о Далбитти, правда?
Нед стаскивал с себя жилет.
– Любовь моя, я не слышал от него вестей после того письма, когда я написал ему, чтобы он больше ничего не присылал. Ты хочешь встретиться с ней?
Лидди опустила голову.
– Я сама не знаю, чего я хочу. Вернее, знаю – я хочу вернуться как можно скорее в Соловьиный Дом, – ответила она, вынула из волос черепаховый гребень с длинными зубьями и положила на туалетный столик. – Ты ведь знаешь, что Джон может приехать в отпуск в любое время. Я не могу пропустить…
– Она не просит тебя больше ни о чем, только о встрече. – Нед поцеловал ее пышные волосы.
– Ты не понимаешь. Я… – У нее болело сердце, оно устало, устало от всего, подумала она.
– Дорогая моя, – Нед встал перед ней и взял ее за руку. – Ты должна встретиться с ней. Ведь она твоя сестра. Как подумаешь, что мы пережили, мы все…
— Ну и что?
Лидди закрыла глаза.
Неля закатала рукав свитера, и Сашка отметил, что и здесь никаких следов ожогов уже нет — даже красноты.
Неля отвела нож в сторону и одним ударом вбила его в руку чуть повыше запястья.
– Теперь она единственная из живущих знает, как я страдала в детстве. Она единственная понимает. Я не могу избавиться от убеждения, что она предала меня. Я знаю, что это глупо, но убеждена в этом. – Она грустно опустила голову. – Мне все равно надо завтра поехать домой.
Сашка отпрянул.
– Ты в первый раз уехала из дома за… за сколько лет? За три года. Лидди, дорогая, научись радоваться жизни хоть немножко. Я хочу, чтобы ты осталась завтра. У меня есть на это особенная причина. – У него сияли глаза; он схватился за железную кровать и раскачивался от восторга. Она обняла его, заразившись его восторгом, и внезапно они снова почувствовали себя подростками, влюбленными друг в друга. – Джону едва ли захочется, чтобы ты сидела у двери и грызла ногти, дожидаясь его возвращения.
— Сила позволяет мне не бояться, — спокойно произнесла Неля. — Поэтому мой разум чист.
Она выдернула нож, и прямо из раны ударил фонтан.
– Да, не захочется… Пожалуй, ты прав, дорогой, – согласилась она.
В считанные секунды кровь залила кухонный шкаф, стол, пол, всё! В глазах у Сашки поплыло.
– Ах, Лидди! Какая ты сегодня красивая, – негромко сказал он ей на ухо, и она обхватила ладонями его голову и заглянула ему в лицо, освещенное газовым светом. Она увидела каждую его морщинку и складочку, а в глазах искорку. После их приезда в Лондон он нервничал, дергался, и она была рада, что обед прошел хорошо и что он давно уже не казался таким довольным.
— Смотри дальше! — приказала Неля, и его сознание стремительно прояснилось.
Она провела рукой над ритмично плюющейся кровью раной, и всё прекратилось.
— А теперь еще...
Война пошла Неду на пользу. Картина «Сиреневые часы» была встречена с огромным энтузиазмом, хоть и не так, как «Сад утрат и надежд», но на нее пришли посмотреть тысячи, сначала в Королевскую Академию на первую за военные годы Летнюю выставку, потом в галерею Галвестона. Солдат, добавленный в последнюю минуту, стал благородным символом защитника страны; он стоял в дверях, прощаясь с домом; черные контуры его офицерской фуражки и винтовки подчеркивали нежную, тревожную, но все-таки стоическую улыбку на лице женщины. В открытую дверь виднелся английский сад во всей его роскоши, идеал, за который сражались на фронте солдаты, – все эти мастерски написанные детали принесли картине беспримерный успех, первый за долгие годы. Не всем она пришлась по вкусу, но это было прекрасное произведение искусства. Еще Нед написал серию из четырех картин «Томми Аткинс на войне».
Неля помассировала руку, еще и еще, встала, повернулась к раковине, открыла воду и смыла остатки крови.
— Видишь?
Сашка смотрел на ее чистую, гладкую руку и чувствовал себя баран бараном: ни пореза, ни фига. А Неля взяла из раковины серую кухонную тряпку и начала деловито промокать растекшиеся по всему столу красные лужи.
«Томми Аткинс на войне» – это была история молодого солдата. На самом деле Неду позировал ворчливый и страдавший от артрита Дарлинг, одетый в мундир рядового. Журнал The Graphic купил авторское право и печатал каждую неделю новый эпизод, который можно было вырезать; позже он выпустил репродукции высокого качества и продавал в первые два Рождества военных лет: «Томми» висел на стене в тысячах, если не миллионах домов. Томми и его друзья веселой толпой идут в призывной пункт; Томми с ранцем на спине прощается с любимой девушкой, целомудренно, через стену сада, они держатся за руки. Томми среди сотен других новобранцев в новых мундирах едет на длинном поезде на побережье, и наконец, Томми в мундире идет по узкой деревенской дороге – куда? – неясно, но его бодрая походка не оставляет сомнений, что Томми возвращается домой с победой.
— Мишка был послан Евгению Севастьяновичу самой Силой; он — часть великого замысла Силы, и он будет с нами. Чего бы ты ни боялся. И когда ты примешь Силу, ты всё увидишь сам.
Сашка перевел дыхание.
В душе Лидди не одобряла квасной патриотизм этих картинок и считала, что в реальной жизни Томми Аткинс оказался бы весьма неприятным типом, пройдохой. Порой она удивлялась, неужели только ей понятна сомнительная роль, которую играет он – а заодно и Нед, – убеждая народ страны, что война – почетное дело. Но она ничего не говорила об этом Неду, как и о многом другом. Вот и теперь она не возразила ему, несмотря на ее постоянный страх, что Джон получит отпуск в этом ледяном ноябре, приедет в Соловьиный Дом и обнаружит, что родители уехали в город на прием, который Галвестон и критик Ла-Туш давали в честь Неда.
— И что теперь? Мое слово ничего не значит?
Как Лидди ни отказывалась от поездки, но, оказавшись в Лондоне, она поначалу с удовольствием окунулась в светскую жизнь. Она встречалась с давними подругами, выслушивала комплименты. На ней было черное шифоновое платье с большим декольте, отделанным кремовыми кружевами, и бриллиантовые серьги, подарок Неда к рождению их сына. Ее волосы были уложены служанкой Лауры Галвестон. Спускаясь по лестнице, Лидди знала, что выглядела элегантно, несмотря на свои сорок два года и деревенское уединение. Галвестон так и прилип к ней во время приема. Ла-Туш шептал ей через стол, что она стала еще красивее, а сэр Агастес Картфорт, крупный промышленник, много лет покупавший картины Неда, успокаивал ее страхи насчет Джона и текущей ситуации.
— Повтори, — протянула ему нож Неля.
– Я знаю из надежного источника, от моего доброго приятеля. Это великое сражение. Наши парни любят «размяться», как они это называют, миссис Хорнер. Для них это приключение. Ваш сын где?
Он глянул на нож, затем на Нелю, затем снова на нож и снова на Нелю и тихо, истерично рассмеялся.
– Вустерширский полк, четвертый батальон. – Лидди посмотрела на Неда – он стоял на углу и шептался с Галвестоном. Она догадалась, что у мужа появился какой-то новый план, но пока он нервничал.
– А-а. – Маленькая пауза, Картфорт наклонил голову набок. – Хороший полк. Ваш сын получит потрясающие впечатления, вот увидите. Только вряд ли расскажет об этом маме! Ха-ха! – И он поднял свой бокал.
Сашка ушел почти сразу. Добрался до дядькиной квартиры, вошел, печально оглядел затоптанный милицейскими ботинками пол и двинулся в зал. Окно, через которое он вывалился, спасаясь от Бугрова, кто-то уже заколотил фанерой, отчего квартира сразу приобрела какой-то «блокадный» вид.
«Ромео, блин...» — вспомнил он слова водителя, язвительно усмехнулся и провел рукой вдоль фанерного листа: из щелей нещадно дуло.
Он делится со мной всем, – вертелось у нее на языке, но Картфорт был любезен, и она не хотела показаться грубой. – И о том, о чем он мне не говорит, я тоже знаю – о! – я прекрасно знаю. Даже если он и не подозревает о том, что я знаю.
«Жив останусь, застеклю, — пообещал он себе, — а пока — ну их всех в баню! Устал».
– Он был на Сомме, – сказала она, и в ее голове невольно прозвучала гордость, потому что в Лондон недавно пришло известие о возможной победе и об огромных, катастрофических потерях в рядах французов и британцев. – Ему очень повезло. Он участвовал в занятии…
Весь остаток дня он просидел в изрядно выстуженной дядькиной квартире. Он не знал, что теперь делать, а потому категорически не хотел возвращаться мыслями к своему сегодняшнему провалу и занимался чем угодно, но не анализом ситуации.
Но она не могла вспомнить название деревни. И внезапно почувствовала, что не хочет находиться в Лондоне. Ей захотелось вернуться в Соловьиный Дом, быть рядом с Элайзой и ждать милого, добродушного Джона, остаться наедине со своим несчастьем, потому что правда, настоящая правда состояла в том, что она совсем недолго могла терпеть посторонних людей и общаться с ними. Перед ее глазами стояли слова Джона из его последнего письма.
Он пощелкал пультом телевизора, но на всех без исключения каналах шла рябь, как во время технического перерыва, и он запоздало вспомнил, что с вышкой какие-то проблемы, а значит, «кина не будет».
Скоро я получу отпуск – пожалуйста, не уезжайте далеко от Соловьиного Дома, чтобы я застал вас, – пожалуйста, мама, пиши мне как можно чаще. Пожалуйста. Временами здесь очень тяжело. У меня все нормально, но я видел всякие ужасы, и твои письма меня успокаивают. Пиши мне про дом. Хорошие ли уродились яблоки этой осенью, за кого выйдет замуж Зиппора на этой неделе и что вы нашли на крыше. Пожалуйста, пиши мне, мама, как можно чаще.
В квартире становилось все холоднее, и он принялся вспоминать, как на планерке говорили об уже идущем в город мазуте для ТЭЦ и о том, что городских запасов на трое суток, а мазут, по самым оптимистичным прогнозам, прибудет через трое с половиной.
Это была медленная мука, которая точила Лидди каждый день. Ее терзало сознание того, что ее единственный ребенок страдал, звал ее, что он был далеко и она не могла ему помочь… Иногда слова из его писем врезались в ее память, и она больше ничего не могла видеть. Пожалуйста, пиши мне как можно чаще.
Он позвонил Маргарите, но трубку никто не брал. Он включил радио, но там говорили только о предстоящем завтра субботнике на аэродроме и призывали горожан проявить сознательность.
Расчесав волосы, Лидди легла в постель. Нед уже храпел, лежа на спине. Она тихонько толкнула его, ласково, чтобы не разбудить. Потом снова взяла письмо Мэри; ее глаза скользили по словам, всматривались в них, не в силах прочесть при тусклом свете, и она выключила лампу. Тяжелые шторы не пропускали свет уличных фонарей, и Лидди лежала, моргая, в чернильной темноте. В ее голове роились всякие мысли. Лицо Джона. Почерк Мэри. Рука Неда, что-то писавшая вечером под взглядом Галвестона на мраморном c позолотой столике работы Хэпплуайта. И пульсировавшие в ее памяти слова Мэри, слова правды, она это понимала.
И тогда он плюнул на всё, оделся и вышел на улицу. В городе гремела бравурная музыка, повсюду висели плакаты, и Сашка внимательно читал их и чувствовал себя невольной жертвой коллективной машины времени.
Если бы ты была там… ты бы тоже пошла с ними к Ханне. Они все равно бы подверглись риску. Она заразила бы дифтерией кого-нибудь из них. Неизбежно.
– О… – Лидди тихонько заплакала, прикрыв ладонью глаза. Нед что-то пробормотал во сне и опять умолк, а к Лидди не шел сон.
«Все на субботник!» — призывали его на каждом углу.
* * *
На следующее утро она сидела в большом зале для завтраков и глядела в окно. Перед ней стояла тарелка с нетронутой фасолью и тостом. В доме было восхитительно тепло, а снаружи стоял холодный, ясный день с ослепительно ярким небом. Лидди хотелось распахнуть настежь французские окна, вдохнуть свежий воздух, почувствовать, как он наполнит его легкие. Она в который раз поняла, что ненавидит Лондон и мечтает только об одном – оказаться как можно скорее дома.
«Чистый город — чистая Родина!» — провозглашало огромное полотнище над дорогой, и Сашка вспомнил первый сектантский субботник в сквере: главная их идея была бессовестно украдена и переведена на более доступный для горожан язык. У общинников второй частью слогана было «чистое сердце».
«Выборы — почетная обязанность северян!» — по-военному безапелляционно утверждал третий шедевр административной мысли.
В вестибюле этого огромного, помпезного дома звучали мужские голоса и были распахнуты настежь входные двери. Там что-то привезли. Лидди выпила немного кофе, и у нее заболел желудок. Сегодня она совсем не спала. Мэри была где-то рядом. Где? Что она делала? Здорова ли? Мэри была маленькая, изящная, как Лидди, но не сильная; в детстве она часто болела. Ей не нужен ребенок, она не сможет его выносить.
Понятно, что, не виси над городом реальная угроза чрезвычайного положения, во всём этом плакатном ренессансе просто не возникло б необходимости. Но угроза была, и власти стремительно переходили на прямое «добровольно-принудительное» управление.
Я встречусь с ней. Да. Лидди наколола на вилку фасолинку, но до рта не донесла. Ей было дурно. Нет, я не могу с ней встретиться.
Она подумала о порывистой, энергичной, роскошной Лауре Галвестон. Вчера после обеда она небрежно сообщила, что порвала связи со всей своей семьей много лет назад. «Мне стало слишком тяжело поддерживать с ними отношения. Они просили денег. У нас постоянно возникали какие-то проблемы, неприятные инциденты, с которыми мы не могли мириться… И я решила, что проще всего прекратить с ними общение, оборвать, так сказать, корни».
К вечеру температура порядком упала, и Сашка не без отвращения вернулся в пустую и еще более выстуженную квартиру. Он отыскал старое ватное одеяло, кое-как прибил его к раме поверх фанеры и завалился спать. А на следующее утро, когда за окнами протяжно заревели автомобильные сигналы, Сашка открыл глаза, вспомнил всё, что ему говорили в мэрии, сорвался с постели, быстро оделся, нашел дядькину куртку, попроще, и выскочил на улицу. Хочешь не хочешь, а ситуацию следовало возвращать под свой контроль. И поскольку он и понятия не имел, каким транспортом будут добираться до аэродрома сектанты, то решил ехать туда сам и найти всех их на месте.
Лаура сказала это так, словно речь шла об увольнении нерадивой прислуги или подрезке заболевшего плюща. Склонив голову, Джульет сидела одна и не знала, как ей поступить. В это время открылась дверь, и вошел Нед, одергивая жилет.
— На субботник? — подбежал он к одному из практически перегородивших дорогу автобусов.
– Любовь моя, – сказал он. – У меня сюрприз для тебя.
— А куда же еще, юноша?! — весело ответили ему изнутри. — Давайте к нам!
Лидди рассеянно взглянула на мужа:
– Какой сюрприз, милый?
Он запрыгнул и вскоре понял, что это врачи из местной больницы. Ибо кто-то уже достал спирт, и народ вовсю тянулся к маленьким стаканчикам толстого зеленого стекла. В общем, всё как положено. А потом настывший автобус хлопнул дверьми, дернулся и на предельной, откровенно хулиганской скорости помчался через весь город. Спустя каких-нибудь пять-шесть минут десант уже высаживался на полосе, разбирал инструмент и бодро рассредоточивался по участкам.
– Пойдем со мной. – Он взял ее за руку, а другой рукой погладил ее лоб. – Твоя печаль сразу пройдет. Да! Я обещаю тебе. – Он рассмеялся. – Пойдем!
Врачи приехали в числе первых, и полоса пока была практически пустой. Сашка сначала скидывал снег в кучи, затем отвозил его на удобной четырехколесной тачке за край полосы и, понимая, что общинники рано или поздно появятся, поглядывал по сторонам. А потом, когда они появились, замер. Огромная колонна, человек в триста, двигалась по полосе и оставляла у каждой отдельной группы по пять-шесть своих человек.
Он вытащил ее в коридор, где вдоль стен стояли шкафы, буфеты и бронзовые вазы. Там было зеркало в стиле рококо из французского королевского дворца; об этом вчера сообщила Лаура, назвав его стоимость. Сердце Лидди билось учащенно – какой сюрприз? – неужели?..
Нелины, а по большому счету его люди, пришли со своими лопатами и сразу же молча становились к работе. И у каждого на груди красовался пришитый нитками матерчатый квадрат с перечеркнутым черной полосой изображением омерзительного голубого хомяка, а на спине — такой же квадрат с нарисованным красной краской изображением могучего лесного лося
Галвестон стоял в просторном холле и потирал руки. Рядом с ним на деревянном штативе стояла картина.
— Мама родная... — прошептал Сашка.
– Доброе утро, дорогая Лидди, – сказал он. – Ваш супруг опять сделал ради вас жест беспримерной щедрости, я пытался отговорить его – но он не слушал! – Он развел руками, отрицая свое участие, и его глаза сверкнули.
Он уже представлял себе, чем для него может обернуться эта «пиаровская акция», и невероятно жалел, что не сумел развернуть ситуацию в свою пользу еще вчера, прямо на кухне. Потому что изменить ее сейчас, когда сотни людей уже сделали свой выбор, было намного сложнее. Он жадно присмотрелся к общинникам, но Нели среди них не увидел, — говорить здесь было не с кем.
– Я хотел, чтобы она вернулась к тебе, – сказал Нед ей на ухо со странной робостью. – Я… смотри, вот она.
«Блин! Как я вчера на эту дешевку купился?! — вспомнил он фонтан крови из Нелиной руки. — Ну, Неля! Ну, блин, артистка!»
Лидди ничего не понимала. Нед обошел с ней вокруг штатива, и она увидела картину. Увидела ее впервые за шестнадцать лет, впервые с того ужасного дня.
— Вы ведь Александр Никитин? — тронули его за плечо.
На ней бегали по саду дети, на ней были крылья Элайзы. Открытое окно над ее кабинетом, ползущий к нему плющ. Сверкающие звезды на потолке Птичьего Гнезда. Раньше она никогда не замечала эту деталь.
Сашка обернулся. Из-за стекол очков на него смотрели увеличенные диоптриями внимательные глаза.
— Точно, — убито кивнул он.
Лидди смотрела на себя, призрачную фигурку с прямой спиной, спокойную, ровно в центре картины и того мира. Раньше она и этого никогда не замечала.
— А почему вы не с ними? — кивнул в сторону общинников мужчина.
– Нед, – медленно проговорила она. – Что ты сделал?
— ?
– Я выкупил ее у Галвестона, – негромко сказал он, словно они были одни. – За разумную цену, уверяю тебя. Я хотел, чтобы он перестал делать репродукции и продавать их всюду. Я хотел, чтобы она снова вернулась домой.
— Я видел вас вместе с Евгением Севастьяновичем, — пояснил мужчина. — Моя фамилия Рейнхард. Владимир Карлович Рейнхард.
– Нет, – сказала Лидди. Она оторвала глаза от картины. – Я не хочу, Нед. Я не хочу ее видеть.
Сашке это ничего не говорило.
Он слабо улыбнулся, словно словам капризного ребенка.
— Я местный патологоанатом.
– Но она теперь опять наша, любовь моя. Я уезжаю после ланча. Я отвезу ее в наш дом. По-моему, мы можем повесить ее в холле…
— Александр, — буркнул Сашка.
– Нет! – Лидди повысила голос. Она посмотрела на Галвестона. – Нед, сколько ты заплатил ему за нее?
— Очень приятно, Александр, — принял рукопожатие врач. — Так почему вы не с ними?
Нед тоже перевел взгляд на Галвестона. Тот стоял с непроницаемым лицом.
— А разве я похож на психа? — вопросом на вопрос хмуро ответил Сашка.
– Я оставляю вас, дорогая Лидди, чтобы вы обсудили этот вопрос с вашим супругом. Прошу прощения. – Аккуратно сложив листок бумаги, он сунул его в карман жилета, словно фокусник, и исчез.
— А вы думаете, что все они психи? — улыбнулся Рейнхард.
Они остались вдвоем. В доме шли утренние хлопоты, служанка выбивала где-то ковер, наверху разговаривала Лаура Галвестон, на улице кричали торговцы. Лидди повернулась к Неду и тихо прошипела:
— А разве не видно, что это психоз, да еще и наркотический?!
– Сколько ты заплатил, черт побери?
Рейнхард заинтересованно хмыкнул:
Он удивленно вытаращил глаза; она никогда еще не разговаривала с ним таким тоном.
— А при чем здесь наркотики?
– Ну – пять тысяч гиней, любовь моя. Много, я понимаю, но с «Сиреневыми часами», и Томми Аткинсом, и моей теперешней…
— Зрачок расширен, — коротко ответил Сашка. — И вообще реакции неадекватные.
– Пять тысяч гиней! – Рука Лидди взлетела к тугому кружевному воротничку на шее. – Он позволил тебе – как он мог?
Врач рассмеялся:
– Это разумная цена, дорогая, я хотел, чтобы ты…
— Молодой человек! Им вовсе нет необходимости что-то принимать внутрь. Да будет вам известно, что состояние психоза неизбежно сопровождается биохимическими изменениями в организме!
– Ты заплатил пять тысяч гиней, чтобы выкупить то, что ты сам написал, написал с любовью… – Ее рот был полон желчи. Она сглотнула. – Нед, дорогой, у нас нет таких денег.
— Это я понимаю! Но не настолько же!
Он сердито огляделся по сторонам.
— А насколько? — хитро сощурился врач. Сашка не знал, что ответить.
– Давай не будем обсуждать наши финансы в чужом доме, черт побери, – сказал он и потащил ее в зал для завтраков, оглянувшись на картину, оставшуюся в холле. – Лидди, я думал, что ты будешь рада не меньше меня…
— Они же у вас постятся?
Она плотно закрыла дверь. Ее грудь вздымалась от гнева.
— Я не знаю... — неуверенно протянул Сашка.
– Я не понимаю, как ты мог сделать такое. Неужели ты не понимаешь? Как – как я смогу видеть перед собой эту картину каждый день? Как ты можешь просить меня об этом?
— И молятся, поди, сутками... Да тут у кого угодно крыша поедет, извините, конечно, за вульгаризм! Вы знаете, сколько человек может не спать без опасений психических сдвигов?
– Но ведь мы были счастливы! Мы – мы и сейчас счастливы более-менее, разве нет?
— Дня три-четыре?
Она взяла его за руку:
— Двое суток! А если они еще и постятся? Вы представляете себе, в каком режиме у них организм работает?
– Ты никогда не говоришь о ней. Ты никогда не позволяешь мне упоминать ее – ее имя. Элайза.
— Я не специалист, — пожал Сашка плечами.
Он повернул голову, закрыл глаза и поморщился.
— Здесь никаких наркотиков не надо, — победоносно завершил врач, — я вас заверяю! Всё просто: стимулируем железы голодом, бессонницей и многосуточными молитвами, а получаем измененное сознание!
– Я…
– Ее звали Элайза, и ей было восемь лет.
Сашка подавленно слушал. Да, картина была достаточно полной. Но был в ней один изъян — Федор Иванович. Он мог немного недоедать, хотя при такой комплекции — вряд ли. Возможно, слегка недосыпал. Но не настолько же, чтобы съезжала крыша! И кроме того, Сашка был абсолютно уверен: подполковник Бугров сутками не молился, а зрачки — те же, на всю радужку.
– Не надо – говорю тебе.
Сашку тронули за плечо, и он обернулся. Прямо за его спиной стоял милиционер.
– Элайза! – Лидди услышала свой крик. – Вот как ее звали! Для меня немыслимо, что ты не хочешь называть ее! Она была нашей дочкой, и ты…
— Вы Никитин?
Он перебил ее:
— Да, а что?
— Вот, — протянул ему рацию милиционер. — С вами поговорить хотят.
– Для меня было немыслимо, что ты не позволила Кэрриту сделать операцию, – спокойно возразил он и посмотрел ей в глаза. В них она увидела холод. – Может, это спасло бы ее.
Сашка осторожно взял рацию в руки.
— Вот сюда нажмите... — Сашка нажал.
Она вытаращила на него глаза:
— Какого х... вы там делаете?! — заорало устройство связи. — Что это за нашивки у ваших сектантов?!
— Я не понял, кто это? — оторопел Сашка.
– Значит, ты винишь в случившемся меня?
— Кто-кто?! — рявкнула рация. — Конь в пальто! Хомяков говорит! Мэр, мать твою! Мы с тобой как договаривались?! Помнишь?!
– Нет, не виню.
— Помню.
Но Лидди не поверила ему. У нее заболело горло, как всегда, когда она думала о дочке.
— Ну, так работай, молокосос! Чтоб через полчаса этого г... не было!
– Так вот почему ты считаешь, что я не должна сердиться на Мэри.
Рация захрипела и отключилась, и Сашка протянул ее обратно и повернулся к врачу:
Он опустил руки и грустно сказал:
— Простите, Владимир... э-э...
– Лидди, любимая, я больше так не считаю. Я сделал это, чтобы что-то исправить. Я хотел, чтобы ты была счастливой.
— Карлович.
– Счастливой! – Она огляделась вокруг. – Счастливой… о Нед. Разве ты не понимаешь? Когда я шла за ее гробом, я видела, как я проживу остаток жизни, мой дорогой. Я видела ее перед собой. Я поняла, что никогда не смогу быть счастливой. Эту рану невозможно перевязать и вылечить, дорогой. Мы потеряли ее. Она… – Лидди покачала головой и прошептала: – Как ты мог подумать, что я захочу, чтобы ты потратил на это наши деньги? Мы будем разорены.
— Простите, Владимир Карлович, но мне пора. — Врач понимающе кивнул, хотя что он мог понять, было неясно.
Сашка вздохнул, набрался отваги и подошел к ближайшей группке общинников.
– Это мои деньги, – усталым голосом сказал он. Она посмотрела на него и скрипнула зубами. – Лидди, я хотел напомнить нам с тобой, что у нас была та жизнь, что мы были счастливы тогда! Я думаю, что мы забыли об этом за прошедшие годы после всего, что случилось. Но мы были безмерно счастливы, и мы родили… детей… – Он помолчал. – Я так люблю тебя, моя дорогая. Я…
— Здорово, ребята.
Тогда она, конечно, понимала, что причины были одинаковые – у него, сделавшего это, и у нее, чтобы возненавидеть его поступок, но разрыв был слишком велик.
— Здравствуйте, Учитель, — дружно поклонились «ребята», и Сашка воровато оглянулся — не видел ли кто этого кошмара.
– Ты можешь сказать Галвестону, чтобы он продал картину в музей?
— Снимайте-ка эту лабуду, — ткнул он пальцем в мерзкого голубого хомяка на груди у ближайшего к нему сектанта.
Бедолаги растерялись.
– Дело сделано, – категорическим тоном заявил Нед. – Я не хочу возвращаться к этому. Сегодня я увезу картину домой. Ты поедешь со мной?
— Но матушка Неля сказала... — начал один.
Ее душила злость. Внезапно она обнаружила, что не может его видеть. И слышать тоже.
— С матушкой я уж как-нибудь сам разберусь, — оборвал его Сашка. — Снимайте-снимайте.
– Нет, – отрезала Лидди, вскинув голову. – Не поеду. Я приеду завтра.
– Ты встретишься с Мэри? – поинтересовался он будничным тоном, как будто они говорили о погоде.
Мужики послушно сорвали с себя пришитые нитками агитки, начали поворачиваться друг к другу спинами, чтобы снять и те, что на спине, и Сашка удовлетворенно кивнул и пошел к следующей группе. Уже увереннее приказал сделать то же самое, направился к третьей группе, четвертой... а по пути к пятой его остановили.
– Я пока не знаю. Я… я не знаю. – Она прижала пальцы к губам. Ей было тошно и хотелось убежать от него. – Но сегодня я не поеду.
— Ну-ка, зема, притормози!
* * *
Сашка присмотрелся. У здоровенной кучи снега стояли два замерзших мордатых братка.
Мэри размотала с красных, замерзших пальцев тонкий шарф; перчаток у нее не было, а муфту она забыла в Блумсбери. Дрожа от холода, она потянула на себя дверную ручку.
— Сюда иди! — с вызовом в голосе подозвал его тот, что выглядел килограммов на сто.
— Ну, — осторожно подошел Сашка. — Чего надо?
– Ты вернулась? О, ты вернулась! Ура!
— Шуруй отсюда, земляк, пока цел, — шмыгнул носом здоровяк. — А то реально запчастей недосчитаешься.
Она услышала, как его длинные ноги затопали по лестнице, спускаясь с верхнего этажа. За ее спиной грохотала улица – кэбы, телеги, авто, велосипеды. Он распахнул дверь и взял ее лицо в свои теплые ладони.
Сашка тоскливо осмотрелся: вокруг ни ментов, никого. Правда, чуть подальше скребла фанерными лопатами взлетную полосу пятерка общинников, но Сашка понимал: силы всё одно неравны.
– Любовь моя. Как чудесно видеть тебя в студии. Заходи, погрейся. – И он поцеловал ее.
— И чтоб я тебя здесь больше не видел! — пригрозил браток и снова шмыгнул носом. — Ты понял?
– Как у тебя тепло, – сказала Мэри прижимаясь к нему. – Я превратилась в льдышку. Потрогай. – Далбитти взял ее за руку и сурово покачал головой. Потом повел ее наверх.
Сашка недовольно покачал головой. Не то чтобы он их так уж сильно испугался, но угроза была вполне реалистичной.
«Может, ментов на помощь позвать? Они с братвой разберутся, а я со своими...»
Студия Далбитти в Баронс-Корт выходила на оживленную Кромвел-роуд. Верхний этаж представлял собой просторное помещение, залитое светом, струившимся сквозь арки витражных окон. Эта студия была у него много лет, и когда-то они работали тут вместе с Недом.
— Че, глухой? — с угрозой поинтересовался второй браток — со злыми зелеными глазами. — Ты понял, че тебе сказали? Или тебе помочь?
Тут было уютно, в очаге горел огонь, а в воздухе висел запах сигар; у окна стояла чертежная доска, а у огня два кресла. Далбитти усадил Мэри в одно из них, растирал ей руки и ругался.
Сашка застыл на месте; он так и не мог решить, что теперь делать. Братки переглянулись, быстро сократили дистанцию до нуля, подхватили Сашку под руки и потащили к автобусной остановке.
«Надо было давить на Нелю вчера до конца, — понял он, — а теперь попробуй все это разверни!»
– Что мне с вами делать, мисс Дайзарт? Почему вы отправились в город без перчаток и муфты? – Он захлопотал, готовя для нее чай. Чайник, висевший над сильным огнем, моментально закипел.
В город он добрался на случайно подвернувшейся машине. Вышел в районе центральной площади, двинулся в направлении горотдела. И мысли у него были самые невеселые.
Ее бархатная шляпка пролежала всю ночь возле мокрого зонтика и была влажной еще утром, когда она уходила из дома. За час, который Мэри провела возле Мемориала Альберта и шла пешком до Баронс-Корт, она заледенела. Мэри сняла ее, и шляпка оттаяла в теплой комнате, с нее закапало на пол.
До этого случая Сашка как-то не слишком серьезно относился к возможности пересечения с братвой. Но теперь всё выглядело иначе. Потому как что бы там ни говорили мэр и Бугров, как бы ни угрожали они гипотетическим уголовным преследованием и судом, а братва могла его наказать сразу и вполне конкретно. И, положа руку на сердце, нарываться на неприятности не хотелось.
Она глядела на него и тоже оттаивала. Несмотря на неудачи дня с ее лица не сходила улыбка. Она смотрела на любимого человека, и все остальное казалось ей пустяком. Его длинные руки плавно двигались, что-то поднимали, что-то ставили на место. Движения были точные, умелые. Любую комнату он наполнял своим теплом, и когда он выходил куда-то, она всегда с нетерпением ждала его возвращения.
Сашка спустился по улице вниз и остановился у местного культурного центра сталинской постройки — с колоннами, пилястрами и со старомодной вывеской «Дом горняка» под самой крышей.
Щиты справа от него пестрели обещанием рассказать всю правду, как она есть, причем немедленно, и Сашка хмыкнул: это были предвыборные плакаты того самого Михаила Ивановича Лосева, чья братва только что шуганула его со взлетной полосы.
Я очень люблю его, думала она. Люблю. Вот и все.
«А дай-ка я на него в деле посмотрю, — подумал Сашка, — время у меня еще есть», — и прытко взбежал вверх по ступенькам.
Заморгав, Мэри встала и подошла к чертежам, приколотым к чертежной доске.
– Что это, милый? Новые проекты для канадского конкурса?
Уже на входе его встретили улыбками два крепких паренька в светло-серых костюмах.
— Проходи, товарищ, — нараспев произнес один, но прозвучало это как «заваливай, братишка».
– Нет… – Он немного помолчал. – Это дом.
— Спасибо, — вежливо улыбнулся Сашка. Начало было красноречивым и многообещающим.
Она повернула к нему удивленное лицо:
Не раздеваясь, он прошел в концертный зал Дома горняка и поощрительно хмыкнул: шоу было поставлено великолепно. Вдоль рядов ходили голоногие девчонки с подносами, уставленными бесплатной колой. А сам Лось, по-свойски сидящий на столе прямо над рампой, отвечал на записки из зала — легко, просто и с глубоким чувством внутреннего достоинства.
– Кажется, ты говорил, что сейчас мало кто интересуется домами.
— Меня тут спросили, когда мы будем по-человечески жить, — широко улыбался Лось.
Далбитти поставил тарелку и обнял Мэри. Его густой бас вибрировал в ее костях.
– Ну… понимаешь… Моя любимая Мэри. – Он подошел к ней и протянул тарелку с сардинами. – Это дом для нас. Чтобы мы в нем жили.
Зал захихикал.
Он жестом показал на чертежи:
— Вот видите, уже смешно, — улыбнулся Лось и терпеливо, несуетно дождался, когда зал утихнет. — Но я отвечу. Когда начальство хапать перестанет.
– Вот входная дверь. В центре фасада. Да, с моей стороны это революционный шаг. Справа от нее гостиная. Слева столовая и кухня за ней. А наверху три спальни.
– Три?
Зал фразу оценил.
– Для тех, кому они понадобятся! Мы будем приглашать всех к нам. К нам будут приезжать друзья. И гляди, там будет световой колодец с матовым стеклом; оно будет круглый год пропускать дневной свет. А внизу будет подвал, и все белье будут стирать там, так что тебе не придется переживать из-за беспорядка.
— А то у нас ведь как: сегодня он директор прииска, а завтра крупный питерский коммерсант, — развел руками Лось. — А откуда бабки взял, никого как бы и не интересует. Верно?
Мэри рассмеялась, так как порядок и точность, если только речь не шла о чертежной доске, не были сильными сторонами Далбитти.
— Ве-ерно! — громыхнули вразнобой ряды.
– Великолепная идея. Ты… – Она прижалась к нему и вдохнула его милый, уютный, пряный запах. – Ты очень умный, Далбитти.
Сашка наблюдал. То, что «подтанцовка» была рассыпана по всему залу, было очевидно. То там, то сям кто-нибудь выкрикивал выгодные Лосю вопросы, а в нужный момент создавал атмосферу одобрения или порицания. Но всё было сыграно с таким вкусом, таким артистизмом, что любо-дорого посмотреть!
Он еще крепче обнял ее и поцеловал в шею.
— А потом некоторые удивляются, куда золото девается, — мягко улыбнулся Лось.
– Тут будет место возле камина, чтобы ты грелась в холодные дни. И тебе будет всегда тепло. Маленький садик позади дома. Впрочем, перед ним тоже, приятно, когда перед домом что-нибудь растет. И еще будет расти яблоня, чтобы моя Мэри отдыхала под ней в жаркие дни.
Зал одобрительно загудел.
Она осторожно дотронулась до чертежа.
— Вот с полгода назад Кешу Брегмана шлепнули... помните такого?
– Когда ты построишь его?
Сашка превратился в слух.