Черные пихты за спинами собравшихся у могильной ямы людей тоже, казалось, были в трауре. Ветер раскачивал ветви, и они шелестели, словно бормотали молитву. На снегу выделялись сложенные возле ямы венки. Внизу, на равнине, лежал город. Сервас спрашивал себя, было ли это место ближе к небу.

Он сегодня плохо спал, несколько раз просыпался как от толчка, весь в поту. Никак не мог опомниться после событий прошлой ночи. С Ирен он об этом пока не говорил. Смешно, но Сервас боялся, что если расскажет, то его выведут из игры и поручат следствие кому-нибудь другому. Подвергается ли он здесь опасности? Как бы там ни было, а долина не жалует чужаков, которые повсюду суют свой нос. Чтобы немного отвлечься, Сервас огляделся кругом. Сюда хорошо бы приехать летом. Зеленый холм тогда выступает над долиной как нос корабля или дирижабль. Нежный и округлый, напоминающий женское тело. Даже горы, наверное, не выглядят с этого места так угрожающе, а время приятно замедляет ход. Когда они шли к выходу с кладбища, Циглер толкнула его локтем. Он посмотрел в направлении, куда она указывала. Там снова появился Шаперон. Он что-то обсуждал с Кати д’Юмьер и другими важными городскими персонами. Вдруг в кармане у Серваса завибрировал телефон. Звонил представитель генеральной дирекции. Его сразу можно было узнать по учтивому, патрицианскому тону, словно он каждое утро полоскал горло патокой.

— В какой стадии находится расследование убийства коня?

— Кто хочет об этом узнать?

— Кабинет генеральной дирекции пристально следит за этим делом, майор.

— А им известно, что убит человек?

— Да, аптекарь Гримм, мы в курсе, — ответил чиновник, так, словно знал досье убитого как свои пять пальцев. — Возможно, что эти убийства никак не связаны.

— Надеюсь, вы понимаете, что конь месье Ломбара сейчас для меня не приоритет.

— Майор, Катрин д’Юмьер заверила меня, что вы хороший специалист.

Сервас почувствовал, что начинает терять самообладание. Да уж, получше тебя. Не трачу времени на то, чтобы пожать кому надо руку в кулуарах или отчитать младшего по званию, не делаю вид, что знаю досье назубок.

— У вас уже есть версия?

— Ни малейшей.

— А двое охранников?

Ишь ты, он даже взял на себя труд прочесть отчеты. Так, по верхам, явно перед самым звонком, как школьник, который наспех повторяет задание перед уроком.

— Это не они.

— Почему вы так уверены?

«Потому что я верчусь среди жертв и убийц, пока ты просиживаешь штаны в кабинете», — подумал Сервас.

— Нет данных, доказывающих это. Впрочем, если вы хотите убедиться сами, приглашаю приехать сюда и присоединиться к нам.

— Ладно, майор, успокойтесь. Никто не ставит под сомнение вашу компетентность. Ведите следствие так, как считаете нужным, но держите нас в курсе. Мы хотим знать, кто убил коня.

Чего уж там, яснее не скажешь. Убить аптекаря и подвесить его за руки на мосту — это в порядке вещей, а вот отрубить голову коню, принадлежащему одному из самых влиятельных людей Франции, — такого быть не должно.

— Хорошо, — сказал Сервас.

— Всего наилучшего, майор. — Собеседник отсоединился.

Сервас представил себе, как чиновник восседает за столом, снисходительно улыбаясь подчиненным, мелким провинциальным клеркам. На нем хороший костюм, приятный галстук, он благоухает дорогой туалетной водой. Составив несколько бумаг, начисто лишенных смысла, зато полных трескучих фраз, этот тип весело отправляется облегчить мочевой пузырь, с восхищением любуется своим отражением в сортирном зеркале, а потом, в компании себе подобных, идет подкрепиться.

— Прелестная церемония, да и местечко ей под стать… — раздался рядом чей-то голос.

Сервас обернулся. Ему улыбался Габриэль Сен-Сир. Он пожал протянутую руку экс-магистрата, и тот ответил сильно, по-мужски, без тени жеманства или смущения.

— Я как раз подумал о том, что место — самое подходящее, чтобы остаться здесь на целую вечность, — улыбаясь, ответил Сервас.

Отставной судья одобрительно покачал головой.

— Именно так я и собираюсь поступить. Конечно, есть вероятность, что я отправлюсь в вечность раньше вас. Но если сердце вам подсказывает, то я уверен, вы будете прекрасным компаньоном. Мое место вон там. — Сен-Сир указал пальцем куда-то в угол кладбища.

Сервас рассмеялся, закурил сигарету и спросил:

— Откуда вы знаете?

— Что?

— Что я буду прекрасным компаньоном.

— В моем возрасте и с моим опытом людей оцениваешь быстро.

— Вы никогда не ошибаетесь?

— Редко. Кроме того, я доверяю мнению Катерины.

— А вас она тоже спрашивала, кто вы по зодиаку?

Тут пришла очередь Сен-Сира расхохотаться.

— По зодиаку? Это было первое, что она спросила, когда нас друг другу представили! У моей семьи здесь свой склеп, — прибавил он. — А три года назад я выкупил еще место, на самом краю кладбища, как можно дальше.

— Почему?

— Меня пугает перспектива коротать вечность в определенном соседстве.

— А с Гриммом вы были знакомы? — спросил Сервас.

— Все-таки решили прибегнуть к моей помощи?

— Не исключено.

— Он был очень скрытным человеком. Вам лучше спросить Шаперона. Они дружили.

Сервас вспомнил слова Гиртмана.

— Мне тоже так казалось. Гримм, Шаперон и Перро, верно? Партия в покер по субботам…

— Да. Еще Мурран. Неразлучный квартет в течение сорока лет, с самого окончания лицея.

Сервас вдруг вспомнил о фотографии, которую сунул в карман в охотничьем домике, показал ее отставному следователю и поинтересовался:

— Это они?

Габриэль вынул очки, надел их и взглянул на фото. Сервас заметил, что указательный палец у него скрючен артрозом и дрожит, когда Сен-Сир указывает на лица людей, запечатленных на снимке: болезнь Паркинсона.

— Да. Вот это Гримм, а это Шаперон. — Палец передвинулся. — Это Перро, — (Тот оказался высоким, очень худым, с густой темной шевелюрой и в больших очках.) — Он держит в Сен-Мартене магазин спортивного снаряжения и работает проводником в горах. — Палец скользнул к бородатому великану, тянувшему флягу в объектив и смеявшемуся в мягком осеннем свете. — Жильбер Мурран. Он работал на целлюлозно-бумажной фабрике в Сен-Годане. Два года тому назад умер от рака желудка.

— Говорите, четверка была неразлучна?

— Да, — отозвался Сен-Сир. — Неразлучна, можно и так сказать.

Сервас внимательно посмотрел на бывшего судью. В его голосе чувствовалось что-то… Старик не опустил глаз. Еле уловимое выражение, пустяк, но похоже было, что ему есть что сообщить.

— А не случалось ли каких-нибудь историй, связанных с ними?

Взгляд у старика стал таким же острым и пристальным, как у Серваса. Тот затаил дыхание.

— Да так, слухи… И еще жалоба лет тридцать назад. От одной из семей в Сен-Мартене. Семья скромная, отец трудился на электростанции, а мать была безработной.

Электростанция!.. Сервас сразу насторожился.

— Жалоба на эту четверку?

— Да. За шантаж. Что-то в этом роде… — Сен-Сир наморщил брови, стараясь вспомнить. — Если мне не изменяет память, «Полароидом» были сделаны несколько снимков, где семнадцатилетняя девочка из этой довольно-таки бедной семьи представала в голом и заметно пьяном виде. По-моему, ее окружала компания мужчин. Эти молодые люди грозились пустить фотографии по рукам, если девочка не согласится оказывать некоторые услуги им и их приятелям. Но у нее не выдержали нервы, и она все рассказала родителям.

— Чем все кончилось?

— Ничем. Родители забрали заявление раньше, чем полиция допросила четверых молодых людей. Видимо, вопрос разрешился мирным путем: отзыв заявления в обмен на прекращение шантажа. Разумеется, родители вовсе не хотели, чтобы снимки пошли по рукам.

— Занятно, — нахмурился Сервас. — Майяр мне ничего не говорил.

— Может, Рене ничего и не слышал об этой истории. Он тогда еще не был в полиции.

— Но вы-то были.

— Я был.

— И вы поверили?

Сен-Сир с сомнением скривился и заявил:

— Вы же сыщик, не хуже меня знаете, что у каждого есть свои секреты, которые, как правило, непривлекательны. Зачем же родителям девочки надо было врать?

— Чтобы получить деньги с семей юных шантажистов.

— И окончательно замарать репутацию своей дочери? Нет. Я знал отца семейства. Он выполнял для меня кое-какие работы, пока был не у дел. Это человек прямодушный, старой закваски. Я бы сказал, такие вещи были не в стиле семьи.

— Так вы говорите, у всех свои секреты… — Сервас вспомнил охотничью хижину и то, что нашел там.

Сен-Сир внимательно на него взглянул и спросил:

— А у вас, майор? Какой у вас секрет?

Сервас одарил его загадочной улыбкой мультяшного кролика и быстро подхватил реплику:

— Самоубийцы. Вы о них что-нибудь знаете?

— Кто вам об этом сказал? — На этот раз в глазах старика отразилось неподдельное удивление.

— Если я отвечу, вы не поверите.

— Тогда тем более ответьте.

— Юлиан Гиртман.

Габриэль Сен-Сир долго вглядывался в Серваса. Вид у него был озадаченный.

— Вы это серьезно?

— Абсолютно.

С полминуты старик молчал, потом спросил:

— Чем вы заняты около восьми вечера?

— Я еще не решил.

— Тогда приходите обедать. Все, кого я приглашаю, говорят, что меня найти — сущий пустяк. Поточный Тупик, дом шесть. Заблудиться невозможно, там, в самом конце улицы, возле леса, стоит мельница. До вечера.



— Надеюсь, у вас все в порядке, — сказал Сервас.

Шаперон в замешательстве обернулся. Он уже взялся рукой за дверцу автомобиля. Вид у него был озабоченный и напряженный.

При виде Серваса мэр залился краской и поинтересовался:

— А почему вы спрашиваете?

— Я вчера весь день безуспешно пытался с вами встретиться, — ответил Сервас с дружеской улыбкой.

На долю секунды на лице Шаперона появилось раздосадованное выражение. Он, конечно же, умел сохранять самообладание, но сейчас это ему не очень удалось.

— Смерть Жиля меня потрясла. Жуткое убийство… Зверство… Ужасно… Мне надо было побыть одному, отключиться от всего. Я ушел в горы пешком.

— Ушли один в горы? И не побоялись?

— А почему я должен бояться? — От такого вопроса мэра передернуло.

Глядя на маленького загорелого человечка, Сервас был уверен, что тот не просто напуган, а умирает от ужаса. Интересно, можно спросить его о самоубийцах или лучше подождать? Пожалуй, не стоит выкладывать сразу все карты. Вечером, за обедом у Сен-Сира, он разузнает об этом побольше.

Тем не менее Сервас вытащил снимок, показал его Шаперону и полюбопытствовал:

— Это фото вам о чем-нибудь говорит?

— Где вы его нашли?

— У Гримма.

— Старый снимок, — заметил Шаперон, пряча глаза.

— Да, сделан в октябре тысяча девятьсот девяносто третьего, — уточнил Сервас.

Шаперон неопределенно взмахнул рукой, словно говоря, что это время уже давно прошло. На короткое мгновение рука мэра, усыпанная коричневыми пятнышками, мелькнула перед самым лицом Серваса, и тот застыл от удивления. Перстня на пальце не было, зато ясно проступал след от него. На загорелой коже безымянного пальца виднелась более светлая полоска.

За долю секунды в голове Серваса появилась целая куча вопросов.

Палец Гримма отрезали, а Шаперон снял свой перстень, такой же, какой носили четверо мужчин с фотографии. Что бы это значило? Скорее всего, преступник это знал. Имеют ли какое-нибудь отношение к убийству аптекаря остальные двое с фотографии? Если да, то откуда об этом известно Гиртману?

— Вы хорошо знаете этих людей?

— Очень хорошо. А с Перро вообще интереснее говорить о той эпохе, чем о сегодняшнем дне.

— Они были вашими партнерами по покеру.

— Да. Еще по дальним прогулкам и путешествиям. Но я не вижу связи…

— Спасибо, — перебил его Сервас, — пока у меня больше нет вопросов.



— Кто это? — спросила Циглер, указывая на человека, мелкими шажками семенившего к «Пежо-405», такому же усталому, как и хозяин.

— Габриэль Сен-Сир, почетный следователь в отставке. Я вчера утром встретил его в суде.

— О чем вы говорили?

— О Гримме, Шапероне, Перро и еще о некоем Мурране.

— Трое игроков в покер… А Мурран — это кто?

— Четвертый из их компании. Умер два года назад. Рак. По словам Сен-Сира, на них тридцать лет назад была подана жалоба по поводу шантажа. Они подпоили девчонку, потом сфотографировали ее в голом виде и начали угрожать, что пустят фото по рукам, если она…

— Не окажет им соответствующие услуги.

— Именно так.

Сервас заметил, что в глазах Циглер сверкнула искорка.

— Это может быть след… — сказала она.

— А какая связь с конем Ломбара и с Гиртманом?

— Не знаю.

— Прошло уже тридцать лет. Четверо пьяных парней, с ними девушка. А что было потом? Все они молоды, наверняка натворили глупостей. Куда это нас ведет?

— Может быть, это только видимая часть айсберга.

Сервас взглянул на нее и спросил:

— Как это?

— Не исключено, что были и другие глупости подобного рода. Может, они на этом не остановились, и какая-нибудь проделка плохо кончилась.

— Слишком много «может быть», — заметил Сервас. — Тут есть еще одно. Шаперон снял свой перстень.

— Что?

Сервас рассказал ей о том, что увидел.

— Что же это, по-вашему, означает? — наморщила брови Циглер.

— У меня нет мыслей на этот счет. Зато есть что вам показать.

— Охотничий домик?

— Да. Поехали?



В пять утра на ночном столике зазвонил будильник, и Диана, дрожа от холода, побрела в ванную. Как всегда, душ сначала окатил ее струей кипятка, затем тоненькой ниточкой холодной воды, а потом и вовсе иссяк. Диана, уже привыкшая к этому, поспешила вытереться и одеться. Весь следующий час, прежде чем спуститься в кафе на первый этаж, она читала и перечитывала свои записи. Кафе пустовало, не было видно даже персонала. Как всегда, Диана включила кипятильник с кофейным фильтром и прошла за стойку, чтобы приготовить себе эспрессо. Когда она снова углубилась в чтение своих заметок, в коридоре раздались шаги. В кафе вошел доктор Ксавье, коротко кивнул и тоже отправился за стойку. Потом, с чашкой в руке, подошел к ней и сказал:

— Здравствуйте, Диана. А вы ранняя птичка.

— Здравствуйте, месье. Давняя привычка… — Она заметила, что он в прекрасном настроении.

Продолжая улыбаться, доктор пригубил кофе и спросил:

— Вы готовы, Диана? У меня для вас хорошее известие. Сегодня утром мы идем проведать обитателей блока А.

— Очень хорошо, месье. — Она постаралась сдержать восторг и сохранить профессиональный тон.

— Прошу вас, называйте меня Франсис.

— Очень хорошо, Франсис.

— Надеюсь, я вас не очень напугал в прошлый раз. Просто старался предостеречь. Сами увидите, это быстро пройдет.

— Думаю, что я полностью готова.

Короткий взгляд, брошенный на нее, свидетельствовал как раз о том, что Ксавье в этом сомневается.

— Кого мы навестим?

— Юлиана Гиртмана…



Группа «White Stripes» распевала в наушниках «Seven Nation Army», когда дверь кабинета открылась. Эсперандье оторвался от экрана.

— Привет, — сказала Самира. — Ну что, как вскрытие?

— Фу, гадость! Бррр! — передернулся Эсперандье, снимая наушники.

Она обошла письменный стол и приблизилась к Венсану. Его обдало смесью свежего парфюма и ароматного геля для душа. С первых дней службы он почувствовал симпатию к Самире Чэн. Как и он сам, она была постоянным объектом шуточек и подкалываний со стороны некоторых членов бригады. Но малышка умела достойно ответить и частенько утирала нос шутникам. Тем самым она вызывала к себе еще большую неприязнь.

Самира Чэн взяла бутылку с минеральной водой и отпила прямо из горлышка. Сегодня на ней была кожаная куртка на джинсовой подкладке, спортивный свитер с капюшоном, холщовые брюки, сапоги на восьмисантиметровом каблуке и шапочка с козырьком.

Она наклонила к экрану свое на редкость некрасивое лицо, которое не мог выправить никакой макияж. Даже Эсперандье чуть не расхохотался, когда увидел ее впервые. Потом он привык и даже начал находить во внешности Самиры некий парадоксальный шарм.

— Где ты была? — спросил он.

— У судьи.

Он понял, что речь идет о магистрате, которому поручено вести дело троих подростков, и с улыбкой подумал, какое впечатление произвело ее появление в суде.

— Дело движется?

— Похоже, аргументы противной стороны нашли какой-то отклик у господина судьи.

— А именно?

— Версия об утоплении пробила себе дорогу.

— Вот черт!

— Ты ничего не заметил, когда входил?

— В каком смысле?

— Пюжоль и Симеони.

Эсперандье недовольно поморщился, он не любил касаться этой темы и мрачно заметил:

— Вид у них довольно бравый.

— Они такие со вчерашнего дня. У меня впечатление, что отсутствие Мартена их просто окрыляет. Тебе надо быть поосторожней.

— Это еще почему?

— Сам знаешь.

— Нет, давай-ка объясни.

— Они тебя ненавидят, считают гомиком. А для них это все равно как если бы ты был педофилом или трахал овец.

— Тебя они тоже не жалуют, — заметил Эсперандье, не обижаясь на лексику Самиры.

— Не так, как тебя. Меня они не любят, потому что я наполовину китаянка, наполовину марокканка. Не хватает только черной крови. В общем, я принадлежу к врагам. А ты — другое дело. У них куча поводов тебя ненавидеть: манеры, шмотки, поддержка Мартена, твоя жена, наконец…

— Жена?

— Ясное дело. — Самира не удержалась от улыбки. — Они никак не могут понять, как столь ничтожный тип мог жениться на такой женщине.

Тут пришла очередь Эсперандье улыбнуться. Он ценил прямоту Самиры, но некоторая доля дипломатичности ей явно не помешала бы.

— Они просто неандертальцы, — сказал он.

— Приматы, — подхватила Самира. — Но я бы на твоем месте поостереглась. Я уверена, что они замышляют какую-то пакость.



Выходя из машины возле домика Гримма, Сервас спрашивал себя, не привиделось ли ему все, что произошло накануне вечером. Долина уже не выглядела такой мрачной и враждебной. Закрывая дверцу, он почувствовал, как снова запершило в горле. Утром он забыл принять таблетку.

— У вас воды не найдется? — спросил Сервас.

— Там, в бардачке, бутылка минеральной, — бросила Циглер.

Они пешком пошли к охотничьему домику, стоящему на берегу реки. Серебристый поток с прозрачным звоном вился между стволов деревьев. На серых горных склонах росло больше буков, чем елей и пихт. Неподалеку от русла реки виднелась свалка. Сервас разглядел опрокинутые канистры, черные мусорные мешки, грязные матрасы, холодильник и даже старый компьютер, как мертвый спрут, протянувший щупальца проводов. Даже здесь, в этой дикой долине, человек не может удержаться и не изуродовать все, к чему прикоснется.

Он поднялся по лестнице на веранду. На двери наискосок была натянута лента с надписью: «Национальная жандармерия. Вход запрещен». Сервас приподнял ее, отпер дверь и резко толкнул, а потом посторонился, пропуская Циглер вперед.

— На стене слева, — сказал он.

Ирен сделала шаг внутрь комнаты, остановилась и протянула:

— Вот черт!

Сервас тоже вошел. Конторка и встроенные кухонные шкафы справа от нее, диван-кровать с подушками, выдвижные ящики, этажерки с книгами, рыболовные снасти, разложенные в углу, — все было тщательно покрыто слоями разноцветного порошка. Алюминиевый, свинцовые белила, окись железа, черный магнитный, люминесцентный розовый… Все это предназначалось для того, чтобы выявить скрытые следы. В некоторых местах виднелись целые участки, покрытые синим порошком. Техники применили «Блю стар», пытаясь найти следы крови, но, видимо, безуспешно. Повсюду еще виднелись картонные этикетки, с ковра были срезаны пробы ткани.

Он украдкой покосился на Циглер.

Вид у нее был потрясенный. Она пристально смотрела на стену слева. Большой черный плащ свисал как спящая летучая мышь, его складки резко выделялись на фоне светлой деревянной переборки. Капюшон цеплялся за вешалку, а под ним на неструганном сосновом полу стояли сапоги. Следы порошка поблескивали на них, да и на плаще.

— Не знаю почему, но у меня от этого мурашки по коже, — сказала Циглер. — А ведь всего-навсего дождевик и пара сапог.

Сервас выглянул в открытую дверь. Снаружи все было тихо. Но у него перед глазами все еще стояли фары, вспыхнувшие в зеркале заднего вида. Он прислушался, не заурчит ли где мотор, но тишину нарушало только журчание потока. Его снова охватил страх, как тогда, когда чужие фары осветили перед ним приборную доску. Неодолимый, животный страх.

— Что случилось? — спросила Циглер, удивленная выражением глаз Серваса.

— Вчера на этом шоссе за мной гнались. У съезда к домику меня поджидал автомобиль…

— Вы уверены? — Циглер внимательно на него взглянула, и по ее лицу пробежала тень тревоги.

— Уверен.

На миг в воздухе повисло тяжелое молчание.

— Надо сказать д’Юмьер.

— Не надо. Я хочу, чтобы это осталось между нами. Во всяком случае, пока.

— Почему?

— Не знаю. Конфьян может этим воспользоваться, чтобы отстранить меня от дела. Разумеется, под тем предлогом, что я нуждаюсь в защите, — прибавил он с усталой улыбкой.

— Как по-вашему, кто это был? Люди Эрика Ломбара?

— А может, и убийцы…

Циглер пристально посмотрела на него расширившимися глазами. Он понял, что Ирен сейчас спрашивает себя, как реагировала бы, если бы с ней произошло то же самое. Сервас сказал себе, что страх — болезнь заразная. Был в этом расследовании какой-то элемент гнусности, чернухи, а они опасно придвинулись к сердцевине всей истории, подошли к ее мрачной критической массе. Сервас уже во второй раз спросил себя, не подвергают ли они опасности свои жизни.

— Настало время побеседовать с господином мэром, — сказал он вдруг.



— Не берите в голову, все будет в порядке.

Диана оглядела гиганта М. Монда, мощная мускулатура которого проступала под тканью комбинезона. Должно быть, он многие часы проводил, поднимая и толкая всякие тренажеры с грузом. Он дружески ей подмигнул, она в ответ кивнула.

Все считали, что Диана должна волноваться, но она не испытывала ничего, кроме чисто профессионального любопытства.

За будкой М. Монда был коридор, освещенный неоновым светом, мягкий синий ковер, заглушающий шаги, и белые стены…

Лифт тихо наигрывал мелодию, совсем как в супермаркете. Фраза из «New Age», арфа и фортепиано, звучала неуловимо, прямо как дуновение.

Двери…

Она прошла мимо дверей, не приближаясь к окнам-иллюминаторам. Ксавье быстро шагал впереди, Диана послушно следовала за ним.

Ни звука. Можно было подумать, что все пациенты спят. Такая тишина бывает в пятизвездочных отелях, выстроенных по последнему слову роскошного минимализма. Она вспомнила долгий отчаянный крик, который слышала, в первый раз приблизившись к сектору А. Может, сейчас всех пациентов специально накачали лекарствами? Нет, Алекс ясно сказал, что большинство из них на медикаменты не реагируют.

Ксавье замедлил шаги перед последней дверью, набрал шифр на замке и повернул ручку.

— Здравствуйте, Юлиан.

— Добрый день, доктор.

Голос низкий, хорошо поставленный, учтивый. Диана сначала услышала и только потом увидела обитателя комнаты.

— Я привел вам гостью, нашего нового психолога Диану Берг. Она из Швейцарии, как и вы.

Диана шагнула вперед. Юлиан Гиртман стоял возле окна, за которым виднелась заснеженная верхушка пихты. Он отвел глаза от пейзажа за окном и посмотрел на нее. Росту в нем было явно больше метра девяносто, рядом с ним Ксавье казался просто ребенком. На вид лет сорока, коротко стриженные темные волосы, крупные, правильные черты лица. Уверен в себе.

«Довольно красивый мужчина, — подумала она. — При условии, если кому-то нравятся такие зажатые типы».

Высокий лоб, плотно сжатые губы, квадратная нижняя челюсть. Ее сразу же поразили глаза: черные, проницательные, пристальные. В немигающих зрачках поблескивали лукавые искорки. Гиртман чуть прикрыл тяжелые веки.

Она почувствовала, как его взгляд обволакивает ее, и сказала:

— Добрый день, Юлиан.

— Добрый день. Так вы психолог?

Диана заметила, что Ксавье улыбнулся. На губах Гиртмана тоже появилась задумчивая улыбка.

— В каком квартале вы живете в Женеве?

— В Колоньи, — ответила она.

Он кивнул, отошел от окна и проговорил:

— У меня был красивый дом на берегу озера. Теперь там обитают нувориши. Компьютеры, мобильные телефоны, и во всем доме — ни одной книги. Боже мой! А ведь в этом здании жил Перси Биши Шелли, когда бывал в Швейцарии, можете себе представить?

Он пристально смотрел на нее своими блестящими черными глазами и ждал ответа.

— Вы любите читать? — вдруг брякнула Диана, и Юлиан с разочарованным видом пожал плечами.

— Доктор Берг хотела бы регулярно беседовать с вами, — вмешался Ксавье.

Гиртман снова повернулся к Диане.

— В самом деле? Что же эти беседы могут мне дать, кроме удовольствия от пребывания в вашей компании?

— Ничего, — честно сказала Диана. — Абсолютно ничего. Я не претендую на то, чтобы облегчить ваши страдания, каковы бы они ни были. Да вы и не страдаете вовсе. Я ничего не могу вам предложить, кроме, как вы говорите, удовольствия пребывания в моей компании, но буду очень признательна, если вы согласитесь со мной беседовать.

Ни лести, ни лжи… Похоже, она недурно выпуталась.

Гиртман очень внимательно на нее посмотрел и заявил:

— Да, откровенность в этом месте — весьма редкий товар. — Тут он взглянул на Ксавье. — Предположим, я согласен. В чем будут состоять ваши беседы? Надеюсь, вы не собираетесь проводить со мной эти смехотворные сеансы психоанализа? Должен сразу сказать, что со мной это не пройдет.

— Нет, я имею в виду обыкновенные беседы. Мы будем затрагивать самые разные темы, какие пожелаете.

— Для этого еще нужно, чтобы у нас с вами нашлись общие интересы. — Гиртман иронически усмехнулся, но Диана не отреагировала. — Расскажите мне о себе. Где вы учились, где стажировались?

Она перечислила все свои регалии. Гиртман, словно экзаменатор, с серьезным видом кивал, приложив палец к нижней губе. Диана еле сдержала улыбку, но потом вспомнила, что он сделал с ее многочисленными ровесницами, и охота улыбаться сразу пропала.

— Я полагаю, что с тех пор как вы сюда попали, вас должно не покидать чувство опасности, — сказал Юлиан. — Место незнакомое, новое для вас, к тому же такое необычное…

Он ее испытывал, тестировал на совместимость. Гиртман не желал монологов в общении, когда он только говорит, а она только слушает.

— Да, есть некий страх перед новым местом, окружением, ответственностью, — отозвалась Диана. — Так сказать, профессиональный стресс. Но я его воспринимаю как нечто положительное, помогающее двигаться вперед.

— Что ж, — кивнул он, — если вы так говорите… Как вам, наверное, известно, все группы, находящиеся в замкнутом пространстве, имеют тенденцию регрессировать. Здесь регрессии подвержены не только пациенты, но и персонал, в том числе психологи. Вы сами увидите. Здесь есть три круга заточения, находящиеся один в другом. Наш, то есть психов, круг долины и круг города. Там живут отупевшие особи, из поколения в поколение ослабленные родственными браками, инцестами[34] и внутрисемейным насилием. Вы сами увидите. Настанет день, когда вы почувствуете себя ребенком, маленькой девочкой, и вам захочется засунуть палец в рот, как соску.

В его глазах Диана прочла желание сказать непристойную гадость, однако Юлиан сдержался. Да, воспитание он получил строгое… Она вдруг подумала, что Гиртман похож на ее отца, с его строгим видом, манерами не чуждого культуре стареющего аристократа и с седыми прядями в темной шевелюре.

Тот же жесткий рисунок губ и подбородка, тот же чуть длинноватый нос, тот же пристальный, оценивающий взгляд. Диана почувствовала, что совсем растеряется, если сию секунду не отгонит эти мысли.

Она спросила себя, как могло случиться, что такой человек устраивал оргии с элементами насилия. В Гиртмане словно уживались два разных человека.

— О чем вы думаете? — спросил он.

От него ничего не скроешь. Это надо учесть.

Она решила отвечать по возможности честно, однако не забывая о терапевтической дистанции.

— Я думаю о том, что вы немного напоминаете мне отца.

Кажется, он впервые был выбит из колеи. Диана увидела, как Гиртман улыбнулся, и его неприступная внешность совершенно изменилась.

— В самом деле? — с искренним удивлением спросил он.

— В вас чувствуется то же воспитание швейцарского буржуа, те же сдержанность и строгость. Пусть вы и отринули протестантизм, но все равно дышите его духом. Эти суровые гельветы! Они похожи на сейфы, запертые на два оборота. Я невольно задаю себе вопрос, есть ли у них за этим замком какие-нибудь постыдные тайны, как у вас? — Тут Диана поймала на себе вопросительный, с гневной ноткой, взгляд Ксавье.

— Я полагаю, мы поладим. — Улыбка Гиртмана стала еще шире. — Когда начнем? Горю желанием продолжить беседу.



— Его нигде нет, — сказала Циглер, выключая мобильник. — Ни в мэрии, ни дома, ни на фабрике. Он опять словно испарился.

Сервас посмотрел на Ирен, потом оглядел берег сквозь ветровое стекло и заявил:

— Похоже, с господином мэром надо будет поработать всерьез, когда он снова появится. А пока займемся Перро.



Продавщица, девица лет двадцати, с таким усердием жевала жвачку, словно получила персональное задание с ней разделаться. Вид у нее был не особенно спортивный. У этой девицы скорее наблюдалась склонность злоупотреблять сладким и долго сидеть перед телевизором или компьютером. Сервас решил, что на месте Перро он не доверил бы ей кассы. Мартен оглядел стройные ряды лыж и сноубордов, полки с горными ботинками, спортивные комбинезоны, очки и различные походные аксессуары, расставленные на стеллажах светлого дерева и развешанные на плечиках. Интересно, по каким признакам Перро выбрал именно эту девицу. Может, она единственная, кто согласился с размером предложенной зарплаты?

— У него был встревоженный вид? — спросил он продавщицу.

— Ага…