Лонне отвел его на два этажа ниже, в зал, куда Ганель приходил месяц назад. Огромная великолепная ваза из воска возвышалась в центре экспозиции, напротив белого экрана, на котором вращалась трехмерная модель. Какой-то посетитель развлекался, меняя форму виртуального предмета с помощью голоса. Возле большой восковой вазы висела табличка: «Ваза смоделирована звуком голоса и напечатана из пчелиного воска».

– Вот почему, – резко произнес куратор выставки. – Уже неделя, как метод, разработанный Натаном де Галуа, демонстрируется в этом зале.



– Можно мне стакан воды, будьте добры.

Элали отвела взгляд от серого глаза и поднялась со стула. Кулер с водой стоял в коридоре, напротив ее кабинета. Она наполнила стакан и вернулась. Ганель выпил залпом. Вот уже больше получаса он подробно рассказывал о своей жизни этой сыщице, которую даже не знал. Девушка вернулась на свое место и перечитала записи.

– Итак, если я правильно поняла, вы живете… в доме номер шесть по улице Буало в Монруже, проводите дни и ночи у себя в мастерской, где создаете всевозможные предметы искусства при помощи современной технологии трехмерной печати.

– Да, и многое другое. Я работаю также с пером, с металлами. Делаю шляпы, маски, ножи… У вас в пакете один из образцов. Рукоятка отлита из серебра, она воспроизводит позвоночник змеи, чернение выполнено специальным составом, который я выписал из Германии, он называется Парижская окись. В лезвие вкраплены осколки белого никеля и…

– Прошу вас, давайте по существу. Когда вы в первый раз пришли во Дворец Токио, вы поняли, что Натан де Галуа, известный художник, создает такие же предметы, как и вы, и аналогичным способом. Вернувшись туда через месяц, вы хотели продемонстрировать членам жюри конкурса абсолютно новаторский метод, названный «Голосовое моделирование объектов»…

– Ваз, – перебил он. – Не объектов, а прежде всего ваз…

– Хорошо, ваз. Итак, когда вы пришли во второй раз для участия в конкурсе, вы убедились, что Галуа вас опередил. Он тоже создает вазы и точно таким же методом. Голосом. Верно?

– Да.

– И из-за этого вы его убили? Потому что подозревали, что он крадет ваши идеи?

Ганель схватил лежащий рядом карандаш и стал вертеть его в руках, устремив взгляд куда-то в пространство.

– Я не подозревал. Я был в этом совершенно уверен.

У Элали зазвонил мобильник. Она извинилась и вышла. Через пять минут вернулась, держа в руках нож в запечатанном пакете, который взяла в кабинете Эрве. Села на свое место, положив пакет перед собой. Ганель указал на три стартовых номера для марафона, висящие на стене за ее спиной:

– Числовые палиндромы…

Элали нахмурила брови, обернулась, потом с удивлением посмотрела на собеседника.

– 88, 808 и 1001, – продолжал Ганель. – Это числовые палиндромы, они одинаково читаются слева направо и справа налево. А у этих есть еще одна особенность: они не меняются, если читать их в зеркале.

Элали никогда не обращала внимания на это любопытное свойство. Она закрыла блокнот и решительным жестом отложила ручку.

– Месье, мы здесь не для того, чтобы обсуждать мои стартовые номера. Вы заявили в полиции, что убили Натана де Галуа у него дома на улице Лабрюйер, в Монруже, вот этим ножом. Вы подтверждаете это?

– Да. Это так.

– Как это произошло?

– Я вошел к нему около пяти утра, он спал. Я привязал его к кровати и начал истязать, добиваясь, чтобы он закричал. Мне было необходимо, чтобы он кричал. Это продолжалось довольно долго. Потом… – он указал на нож, – я ударил его в печень. Вот так.

Правой рукой он изобразил удар.

– Он умер сразу же?

– Он больше не шевелился и не дышал. Я решил, что он умер.

Его руки задрожали.

– Когда… Когда я закончил, я сразу пришел сюда. И все вам рассказал.

– Мои коллеги только что мне звонили. Они находятся в доме у Натана де Галуа. На входной двери нет следов взлома. Как вы зашли к нему?

– У моей жены Ариадны были запасные ключи.

– У вашей жены?

– Да, я могу объяснить, если позволите.

– Не волнуйтесь, вы продолжите, как только вернутся мои коллеги и сообщат мне всю необходимую информацию. По их словам, в спальне найдено много пятен крови на простыне, веревки, но тела не обнаружено.



В коридоре полиции Элали просматривала фотографии на цифровой камере Эрве. Сержант сделал три десятка снимков спальни Натана де Галуа – смесь барокко и научной фантастики: зеркала от пола до потолка, кровать под балдахином, туалетный столик, ширма, отделявшая это пространство от остальной мансарды. Она отметила наличие пяти ваз причудливых, но не слишком соразмерных форм, стоявших в нише у изголовья кровати. Простыни были испачканы кровью, к спинке привязаны два шарфа.

Эрве отчитался:

– Мы обыскали мастерскую. Она, как бы это выразиться, очень нестандартная… Диван из бетонных блоков, витрина со всякими диковинками, гимнастические кольца… А еще есть совершенно крутой гараж – такому заядлому автомобилисту, как я, есть чему позавидовать.

Он показал другие снимки:

– «Форд-Капри-МК1» тысяча девятьсот семьдесят первого года, серого цвета, персонифицированный; «Мазда-МХ-5», кабриолет, верх из тисненой кожи, ну и, как видишь, мотоцикл «Сузуки-GSX-1100» с перьями на обтекателях, мопеды, велосипеды.

Элали пролистала снимки. На капоте кабриолета нарисован человек с содранной кожей и выступающими наружу мышцами, прыгающий через веревочку. Гараж с его содержимым был настолько великолепен, что вызывал жгучую зависть.

– Ну и наконец, большая мастерская, где Галуа изготавливал свои объекты, – продолжил Эрве. – Тела мы не нашли. Но все указывает на то, что оно исчезло. Пока мы фотографировали, зазвонил стационарный телефон, оставили сообщение, мы его прослушали. Нет сомнений, что у Галуа сегодня утром была назначена важная встреча с поставщиком, на которую он не явился.

– Вы обзвонили ближайшие больницы?

– Да. Пока что всё мимо кассы.

– А его жена?

– Я ей звонил. Она работает на севере Парижа в фирме готового платья. Учитывая пробки, она будет здесь не раньше чем через час или два.

Эрве достал из кармана и протянул Элали проспект из плотной бумаги:

– Это мы нашли в спальне, реклама его выставки.

На первой странице – фотография улыбающегося Натана де Галуа, часть лица скрыта очками от солнца. Замашки рок-звезды. Внутри – различные экспонаты и описание техники исполнения, о которых ей уже рассказывал Ганель: скамейки, примерочная кабина, принтер, белый экран с моделями ваз… Она задержалась на снимках ваз и сравнила их с теми, что стояли в его спальне. Вазы на выставке были правильных форм в отличие от сосудов над кроватью Галуа.

Элали глянула в свой кабинет. Ганель рисовал лабиринт на листке бумаги. Он совсем успокоился и, казалось, находился в каком-то защитном коконе, но при этом почему-то обливался потом. Она посмотрела на свои стартовые номера. Теперь, после замечания Ганеля, их зеркальные цифры-палиндромы бросались ей в глаза. Как ни странно, ей стало не по себе. Этот тип пришел с повинной, но его история про плагиат, отсутствие тела… Дело обещало быть непростым. Она снова взглянула на буклет. На следующей странице напечатаны фотографии других экспонатов, и среди них тот самый нож. Оружие, которое в данный момент лежало у нее на столе.

– Правда впечатляет? – сказал Эрве. – Эти два ножа очень похожи. Я только что звонил во Дворец Токио. Натан де Галуа добавил этот предмет к экспозиции неделю назад.

Элали старалась адекватно воспринять его рассуждения. Два одинаковых ножа, сцена преступления при отсутствии тела… Да, неплохое начало рабочего дня, обещавшего быть спокойным.

– Наш клиент все время твердит, что Натан де Галуа копирует его работы, – подытожила она. – Если следовать его логике, он первым сделал этот нож, а Галуа вначале его скопировал, а потом выставил в музее?

Эрве встретился взглядом с Ганелем.

– Ты уверена, что он не врет? А вдруг как раз наоборот, он сам копирует Галуа? А что, если он убил его просто из зависти? Потому что у Галуа есть все – талант, признание, а у него ничего. Классика жанра.

– Но это не объясняет, почему нет тела.

– А может, он его спрятал?

Элали размышляла несколько секунд:

– Хорошо… Распечатай эти фотографии, а потом съезди за ножом с выставки во Дворце Токио. И еще – собери все сведения о Ганеле Тодане, проживающем на улице Буало, дом шесть, в Монруже. Я хочу знать все об этом типе.

– Улица Буало? Она идет как раз параллельно улице Лабрюйер, где находится мансарда Галуа.

– Выходит, они почти соседи… Занятно.

– Ты не хочешь поместить его под стражу?

– Пока что он говорит, сотрудничает. Сначала хочу пойти копнуть поглубже и послушать, чем он готов со мной поделиться. А уж тогда решу.

И на этих словах Элали вернулась в свой кабинет, будто в клетку со львами.

Она вгляделась в лабиринт, который Ганель набросал за несколько минут. Он занимал весь лист и выглядел невероятно сложным по конструкции. Нет сомнения, что этот человек не обделен ни талантом, ни вдохновением. В самом центре лабиринта, словно в западне из стен, вращался черный вихрь.

– Загогулины – это Минотавр? – рискнула спросить Элали, чтобы возобновить разговор.

– Минотавр, чудовище, называйте как хотите. Тот, что кроется в каждом из нас и постоянно пытается выбраться из лабиринта подсознания. А когда ему это удается…

И он указал подбородком на нож.

– У Галуа похожий лабиринт вытатуирован на правом плече, – добавил он. – Конечно, не такой сложный. Бледная копия, как и все остальное.

– Откуда вы знаете?

– Вы нашли тело? Возможно, этот подлый ворюга, крадущий идеи, все-таки до конца не умер. И сумел, как слизняк, куда-то уползти и позвать на помощь.

Неожиданно голос Ганеля окреп, зазвучал увереннее. Элали решительно перевела разговор на другую тему:

– Вы не сказали мне, что жили с ним по соседству.

– Вы не спрашивали.

– Полагаю, вы часто сталкивались?

– Ни разу. Я редко выхожу из дома.

– А кто первый переехал в Монруж, вы или он?

– Понятия не имею. Я живу там три года.

– А где тело?

– Не знаю, я же вам уже говорил.

Она внимательно посмотрела на лабиринт, потом на собеседника.

– Ариадна, ваша жена… Вы сказали, что у нее есть дубликат ключа от дома Галуа. Поясните, пожалуйста.

Он, морщась, отер пот со лба:

– После провала во Дворце Токио я домой не пошел. Был в ужасном состоянии, меня одолевали самые мрачные мысли. Я воображал себе Галуа, разделенного на мелкие кусочки, как пазл, и каждый кусочек отлит из стали…

Элали машинально отметила про себя, что, наверное, стоит искать не все тело, а отдельные части. Учитывая дьявольски изощренный ум Тодане, можно предположить, что он расчленил своего недруга в его же мастерской, чтобы затем превратить в инсталляцию.

– Я бродил по Парижу, пил, чтобы успокоиться, – продолжал Ганель. – Жена пыталась мне дозвониться, но я только ответил ей, что все пропало, что я ни за что на свете не получу эту премию… что мне нужно побыть одному… Я тщетно пытался прийти в себя, дико негодовал на этого типа. Я должен был понять, каким образом уже много месяцев подряд он ухитряется меня копировать. Было часов десять вечера, когда я решил пойти к нему домой и добиться от него признания начистоту.

Он взглянул в окно, за которым начинал накрапывать дождик.

– Было уже темно, когда я оказался на его улице, она расположена как раз за моей, как вы и сказали. В десяти метрах от себя я заметил силуэт, выступавший из тени, – это была Ариадна. Что она там делала? Я спрятался. И увидел, как она вынимает из кармана ключ и заходит к Галуа. Я был так потрясен, что… что…

Он не мог найти слов и опять пришел в возбуждение. Элали встала и зажгла свет. Небо невероятно быстро заволакивало тучами.

– Что… – повторила она, усаживаясь.

– Не знаю… А дальше – будто огромная черная дыра. У меня часто бывают проблемы с памятью. Короче, мои часы как бы скакнули на два часа вперед. Наверное, я просто отключился где-то в уголке, со мной такое случается. Я был полностью раздавлен. И только где-то в полночь я… я отправился следом за женой. Тихонько проскользнул в дом Натана де Галуа. Ариадна не заперла за собой дверь.



В многочисленных зеркалах отражения двух тел, влажных от усилий и наслаждения, уходили куда-то в бесконечность. Два блеклых пятна, слившиеся в единое целое, переплетение рук и ног, запутавшихся в простынях, игра светотеней. На спине Натана напряглись мышцы, лабиринт на его плече менял форму, растягивался и сжимался, словно преломлялся под слоем воды. Мужчина содрогнулся в последнем объятии и в изнеможении рухнул на постель одновременно с многочисленными двойниками в зеркалах. Ариадна тоже упала на спину, задыхаясь, закинув руки назад. Она несколько минут приходила в себя, потом откинула простыни и быстро оделась.

Натан присел рядом на край постели:

– Ты красивая. Красивая, причем всякий раз, тысячу и один раз, по-разному. Каждое твое отражение не похоже на другое. Я хотел бы, чтобы все они были моими.

Она обожала его манеру смотреть на нее. Его глаза, которые он так часто скрывал за стеклами очков, могли так много рассказать. Внезапно она подумала о горестях Ганеля. Она не должна была заставлять его участвовать в конкурсе.

Она погладила выпуклый затылок Натана.

– Ты очень напряжен последнее время, – сказала она. – Успех выставки зашкаливает, твой рейтинг никогда еще не был таким высоким. Из-за чего ты волнуешься?

В бесчисленных зеркальных отражениях Натан заметил узкую тень в дверном проеме, дверь была приоткрыта. Ему показалась, что за ней что-то мелькнуло и исчезло во мраке. Он натянул халат.

– Дверь… ты что, не закрыла ее? Мне кажется, там кто-то стоит. Наблюдает за нами.

Ариадна бросила взгляд в ту же сторону:

– Там никого нет.

– Не двигайся.

Он встал, схватил бронзовую статуэтку и вышел из спальни. Ариадна нагнала его этажом ниже у входа в мастерскую. Он включил все лампы. Огромные окна выходили на утопавший в зелени задний двор, вымощенный плиткой и освещенный подсветкой. Помещение мастерской было светлым и пустым: высокий потолок, чистые рабочие поверхности, новехонькие приборы. Кое-где стояли его работы – либо завершенные, либо в процессе изготовления.

– Он проник в дом, я уверен.

– Кто? Призрак?

– Да… Он ходит за мной по пятам вот уже несколько недель. На улице, во Дворце Токио. А теперь проник в дом. С тех пор как… как он появился, я теряюсь, не могу ни просто работать в нормальных условиях, ни что-то создавать. Ты понимаешь, что случится, если я больше не смогу…

Он поставил статуэтку и взглянул на свои руки:

– Меня ждет медленная агония… Что ему нужно, Ариадна? Уничтожить меня? Кто он такой?

Натан обхватил себя за плечи, дрожа от холода, смотрел на свое отражение в зеркале. Ариадна стояла чуть сзади, ее лицо оставалось в тени. Она не знала, как ей реагировать на всплеск отчаяния своего любовника.

– Никто не собирается тебя уничтожить, слышишь? Хватит придумывать то, чего нет, сосредоточься лучше на работе. Это самое главное. К тебе вернется вдохновение, так бывало уже много раз. Разве не ты придумал потрясающий новый способ, который теперь имеет бешеный успех?

– Благодаря тебе… моя муза.

– Ладно. Мне пора идти.

– Возвращаешься к мужу, – вздохнул он. – Я так никогда его и не видел. Почему ты не рассказываешь о нем?

– Потому что мне не хочется, когда я с тобой.

Четверть часа спустя оба осторожно вышли из дому и разошлись в разные стороны. Натан чувствовал потребность пройтись.

Ганель остался один в квартире Галуа. Один, униженный, словно выпачканный грязью, преданный. Ариадна… Как она могла? Он зашел в спальню, испытывая желание все сжечь, все разрушить. Даже здесь, в этом самом интимном пространстве, большинство предметов полностью походило на его собственные. Лампы, столики, табуреты… Выходит, Галуа позаимствовал у него все, включая жену.

Теперь он начинал понимать, каким образом этот мерзкий субъект сумел украсть его работы. Кто, кроме Ариадны, мог ему в этом помочь? А что еще страшнее – у него не оставалось сомнений, что за этим стояла именно она. Она влюбилась в Галуа, когда тот был еще безвестным художником, решила вывести его из лабиринта, сделать знаменитым, снабдив идеями, которые вовсе ему не принадлежали.

Внезапно все прояснилось. Она побуждала его, Ганеля, принять участие в конкурсе, объявленном Дворцом Токио, чтобы он не бросил своих попыток, довел до конца изобретенный им способ создания произведений искусства и, наконец, чтобы Галуа смог извлечь из этого выгоду и на вернисаже оказаться в центре внимания прессы. Ганель добрался до мастерской, собираясь все разбить железным прутом. Он встал перед трехмерным принтером, готовый к побоищу, но вдруг передумал.

В его голове зародилась одна отвратительная мысль.



Теперь Ганель был всего-навсего одиноким пауком, затаившимся в своем углу. Все вокруг было черным-черно. Он плотно заткнул вентиляционное отверстие простыней. С потолка свешивались вышитые полотнища, похожие на грозовые облака. Стены пестрели фотографиями жутких сцен убийств. Мозаика из искалеченных, истерзанных, раздувшихся тел, лежащих в канавах, ваннах, на пустырях. Белые остекленевшие глаза, пустые глазницы, казалось, смотрели на него в упор. На большом столе в центре комнаты лежала куча фотографий целого арсенала оружия – от средневековых кистеней до арбалета. Были там и лица убийц. Эдмунд Кемпер[30], Тед Банди[31], Джон Уэйн Гейси[32]. Эти монстры жуткими способами лишили жизни десятки своих жертв. Ну а трехмерный принтер выдавал предметы чудовищно странных форм – результат модификации программы моделирования. Двухголовые зародыши, куски плаценты, разорванные селезенки…

Ганель отрабатывал последние детали рукоятки серебряного ножа. Когда он закончил свое творение, отпер наконец дверь своей мастерской. Он очень редко выходил оттуда в последнее время и, несмотря на попытки Ариадны узнать, что же произошло и почему он молчит, не проронил ни слова.

Однако то, что она увидела, войдя туда в этот раз, глубоко ее потрясло. Что случилось с человеком, с которым она была связана? Какая бездна поглотила его? Все здесь являло собой хаос и разрушение. От мастерской несло смертью, и ей казалось, что она не может этому помешать.

– Господи, Ганель, объясни мне! Объясни, что происходит!

Но Ганель молчал, даже не смотрел на нее. Он надел куртку и ушел, оставив ее среди этого собрания ужасов. Ариадна медленно сделала несколько шагов вперед. Неужели Ганель что-то заподозрил? Запах горячего воска, расплавленного металла теперь сменился затхлым запахом, шедшим от открытых консервных банок, сваленных в углу.

Ее взгляд привлекло что-то блестящее. Она подошла и увидела на куске льняной ткани поделку изумительной красоты. Нож с рукояткой, выполненной по слепку позвонков змеи, и лезвием из дамасской стали – в нем одном воплотилась вся гениальность Ганеля. Предмет, несущий смерть, но при этом излучающий жизнь и свет.



Щелкали фотокамеры. Весь Париж собрался на вернисаже де Галуа, пришедшие толпились перед вазами, для создания которых было достаточно одного лишь голоса. В центре свободного пространства, рядом с принтером, теперь возлегал ослепительный нож из дамасской стали, казалось бы не имеющий отношения к происходящему. Но Галуа любил преступать границы и нарушать правила.

– Главное – точность и труд, – объяснял он обступившим его посетителям. – Все идеи находятся внутри лабиринта, коим является наш ум. Время от времени одной из идей удается последовать за нитью Ариадны, которая поведет ее к выходу.

Через очки он смотрел на отражение Ариадны в одном из зеркал. Она скромно держалась в тени, лицо ее оставалось непроницаемым. Он приветственно помахал ей рукой, она быстро кивнула, повернулась и исчезла из виду.

Она тоже прятала глаза за стеклами черных очков. Она плакала…



Рассказ Ганеля все больше озадачивал Элали. Казалось, он говорил искренне, но очень часто долго раздумывал, возвращался в прошлое, путался в каких-то подробностях, в хронологии, ссылаясь на пресловутые провалы в памяти. Он не только сильно потел, но и бледнел буквально на глазах.

– Вы уверены, что хорошо себя чувствуете?

– Так, как может чувствовать себя человек, совершивший убийство.

Она указала на пакет с ножом:

– Когда вы создавали этот предмет, вы знали, что ваша жена расскажет о нем Галуа, а тот скопирует его и выставит в качестве экспоната, который принесет ему успех. Зачем вы так поступили?

– Скопировав мой нож, он создал орудие собственной смерти; еще сам того не зная, он уже убивал себя. Мне это показалось красивым. И он прекрасно понял мой замысел, когда я воткнул этот нож ему в печень.

– А как вы можете объяснить, что он воспроизвел такой же в точности нож?

– Не знаю. Я всегда моделирую свои предметы по рисункам, полученным с помощью компьютерной графики. Думаю, Ариадна сделала копии моих оригиналов и отнесла Галуа.

Элали не терпелось услышать версию Ариадны Тодане. В какую двойную игру та играла? У лейтенанта возникло подозрение, что что-то от нее ускользает, но что именно? Она перешла в наступление и пододвинула Ганелю фотографии так называемого места преступления:

– Вот эти вазы в спальне Галуа – они деформированные, кривые… Ничего общего с вазами из буклета выставки. Из того, что вы мне рассказали, у меня складывается впечатление, что они ближе к вашим работам, чем к его.

Ганель взял фотографию и долго смотрел на нее.

– У вас правильное впечатление. Когда я его истязал, я записал его крики, потом пошел к нему в мастерскую, пока он еще лежал привязанный к кровати. Запустил вазы в печать. Все заняло меньше двадцати минут. Я хотел, чтобы… эти предметы стали зрителями, свидетелями его страданий. Галуа наблюдал, как лезвие сотни раз входит в него, отражаясь в зеркалах, он не мог пропустить собственную смерть. Он должен был смотреть ей прямо в лицо.

В кабинет постучали, и показалась голова Эрве. Он знаком попросил Элали выйти к нему. В коридоре он протянул ей нож из Дворца Токио:

– Вот он. Куратор выставки, Патрик Лонне, пришел в ужас, когда я объяснил ему, зачем пришел…

Элали внимательно рассмотрела предмет. Повертела его со всех сторон.

– И все-таки между двумя ножами есть разница, – сказала она. – Здесь уклон лезвия направлен влево. А на ноже Тодане – вправо.

– Это лишь говорит о том, что Тодане правша, а Галуа левша. Но нам это мало чем поможет. Зато у меня есть интересная информация: как ты просила, я навел справки о Тодане. Нет никаких сведений о нем ни в актах гражданского состояния, ни в соцобеспечении. Пусто. С административной точки зрения можно сказать, что человека, который сидит у тебя в офисе, просто не существует.

Элали постаралась воспринять эту новость спокойно, но внутри у нее все кипело. Кто же такой этот тип, с которым она беседует уже почти два часа?

– А адрес ты проверил?

– Тут он не соврал. Дом номер шесть по улице Буало в Монруже зарегистрирован на его жену, Ариадну Тодане.

– При условии, что она действительно его жена. У него нет обручального кольца. А как она отреагировала, когда ты сообщил ей о случившемся?

– Довольно нервно… Впрочем, сейчас сама у нее спросишь.

К ним по коридору шла женщина. Элали кивнула в сторону своего кабинета:

– Останься с ним, а я займусь ею.

Ариадна Тодане успела заметить Ганеля до того, как закрылась дверь.

– Я хочу видеть своего мужа, отпустите его!

– Вы его увидите, – спокойно ответила Элали. – Но прежде я хотела бы несколько минут поговорить с вами наедине.

– Ганель невиновен, у вас нет никаких улик против него.

Элали положила руку ей на спину:

– Пойдемте…



– Значит, вы не знали, что муж в курсе ваших отношений с Натаном де Галуа?

Ариадна Тодане нервничала гораздо больше Ганеля, она не могла усидеть на месте, и ей стоило большого труда выслушивать неудобные вопросы полицейского.

– Он не мог знать. Ганель живет затворником. Последнее время мы с ним редко виделись. Мы жили вместе, но по сути вместе не были. Часто ночевали каждый у себя.

– Вы тоже не знаете, где в настоящий момент может находиться труп де Галуа?

– Нет. Но почему вы говорите «труп»? Натан способен неожиданно исчезать, иногда на недели, не подавая признаков жизни. Для него не существует никаких правил, спросите у всех, кто его знает. Он может подняться посреди званого обеда и уйти безо всякого повода. Это ему свойственно.

Элали посмотрела собеседнице прямо в глаза:

– Вы все еще любите своего мужа?

– Да.

– В таком случае зачем вы передавали другому его изобретения?

– Ганель – гений-интроверт, он медленно угасает, поскольку избыток идей гложет его изнутри. Я должна была убедить его выйти из четырех стен, предстать миру, обратить на себя внимание, чтобы дать выход своей энергии. Натан же – полная противоположность. Врожденное чувство театральности, коммуникации. Как и Ганель, он прекрасно работает руками, очень тщателен, но безумно страдает от нехватки вдохновения. Однако довольно небольшой искры, чтобы подтолкнуть его, и он начинает создавать потрясающие вещи…

– А вы, мадам Тодане, и есть та самая искра, из которой возгорается его пламя и которая напитывает его идеями, заимствованными у мужа? Что-то вроде сообщающихся сосудов.

– Без этой искры Натан зачах бы. У меня нет выбора. И я… не могу решиться уйти от Ганеля.

– Почему?

– Это невозможно.

Она сжала губы.

– Я совершила ошибку, убедив Ганеля участвовать в конкурсе, который объявил Дворец Токио, и тем самым способствовала тому, чтобы эти два мира пришли в соприкосновение. Но поверьте, мой муж не убивал Натана, он на это не способен.

– Мне кажется, наоборот, очень даже способен, если послушать то, что он мне рассказал.

– Не верьте его историям.

– Это еще почему?

– Пока что у вас нет трупа.

Элали положила на стол фотографии с места предполагаемого убийства:

– У нас есть вот это…

– И что с того? Несколько капель крови на простыне, веревки. А вдруг это сексуальные игры, зашедшие чуть дальше, чем предполагалось?

– С вами?

– Или с другой. Ваши фотографии ничего не доказывают!

– Исчезновение и возможная смерть Галуа, похоже, вас не волнуют? Где вы были этой ночью? Дома или у Галуа?

– Ну вот, теперь и меня подозревают.

– Отвечайте.

– Я была дома. В своей постели. Ганель спал у себя в мастерской.

– Вы не носите обручального кольца?

– Разве это преступление?

– Нет. Ваш муж тоже не носит. Странно для замужней пары.

– Он никогда не носил. Для тех, кто работает руками, это опасно, кольцо может застрять в станке.

У Элали создалось впечатление, что эта женщина столь же изворотлива, как и тип, что сидит рядом, в ее кабинете. Несомненно, эти двое знают какую-то зловещую тайну, но какую? Может быть, чтобы защитить мужа, Ариадна сама спрятала труп? Была ли она соучастницей? Лейтенант наклонилась к столу, подперев голову руками:

– Почему личность Ганеля Тодане не фигурирует ни в одной официальной картотеке? Социальная защита, акты гражданского состояния, налоги?.. Нигде ничего нет.

Ариадна молчала, явно растерявшись. Ее губы дрожали. Она достала из кармана блистер с таблетками, проглотила одну. Транквилизаторы, отметила про себя Элали. Казалось, эта женщина вот-вот сорвется. Ариадна резко встала:

– Вы не имеете права держать меня здесь. Вы…

Внезапно из соседнего кабинета донесся шум. Эрве громко звал Элали. Она бросилась туда. Ганель боком лежал на полу, почти без сознания. На рубашке на уровне пояса выступила кровь.

– Что происходит?

Ариадна прибежала следом и закричала.

– Он неожиданно упал со стула, – ответил Эрве. – Я вызываю «скорую».

Элали перевернула Ганеля на спину и приподняла рубашку. Марлевая салфетка, пропитанная кровью, была криво прикреплена скотчем к его животу.



«Скорая» уехала, увезя Ганеля и Ариадну.

Элали в одиночестве сидела у себя в кабинете, закрыв дверь и включив свет. Дождь с завораживающей монотонностью стучал в окно. Она сделала глубокий вдох и выдох. Наконец-то немного успокоилась. Стала рассматривать лежащие на столе вещдоки. Фотографии спальни Галуа, оба ножа, буклет из Дворца Токио, рисунок лабиринта, а на другом листке – числа, которые Ганель стал писать, явно чтобы взять себя в руки, пока она допрашивала Ариадну. 474, 505, 67476, 97379… Половину страницы занимало весьма впечатляющее действие умножения: 111 111 111 × 111 111 111 = 12 345 678 987 654 321.

Всякий раз числа-палиндромы.

По мнению врача «скорой помощи», у человека, который просидел три часа на стуле напротив нее, было глубокое ранение брюшной полости, на которое с помощью электростеплера была наложена повязка. Эта рана, вне всякого сомнения, могла быть нанесена лезвием окровавленного ножа, лежащего на ее столе. Этим великолепным и смертельным произведением искусства.

Боже мой, какая дурацкая история! Кто этот человек, который явился в полицию? Ранил ли он сам себя в живот или же на него напали? Но в таком случае зачем он обвинял себя в совершении преступления? Из желания привлечь внимание? А может быть, он просто страдает синдромом Мюнхгаузена?[33]

Элали не сомневалась в том, что Ариадна знает правду, что ей точно известно все, что произошло. Кого она пыталась защитить? Ганеля или Натана? Была ли она замешана во всем этом глубже, чем утверждала?

Все в этом деле так или иначе связано с имитацией. А вдруг и само преступление?.. Лейтенант открыла буклет выставки, стала внимательно изучать фотографию художника. Лицо почти скрыто темными очками и шапкой. Но овал лица, цвет выбивающихся из-под шапки волос… Возможно ли, что Натан де Галуа настолько психически нездоров, что выдумал всю эту историю и сам же себя покалечил? Нет, если хорошо поразмыслить, эта гипотеза тоже не работает. Галуа левша, Ганель рисовал лабиринт правой рукой. И уклон лезвия ножа правый.

Она вздохнула и остановила взгляд на своих стартовых номерах, неоднократно привлекавших внимание Ганеля. 88, 1001… Внезапно Элали взяла карандаш и написала имя: НАТАН. Палиндром! Более того – зеркальный палиндром.

Зеркала… Отражения… Двойники…

Натан / Ганель.

Ей вдруг показалась, что у нее что-то щелкнуло в голове. Она написала еще несколько слов и застыла в изумлении. Схватила куртку и выскочила из кабинета. Она бежала в больницу.



Когда Элали вошла в палату, Ариадна молча сидела возле Ганеля и держала его за руку. Увидев это, лейтенант перестала сомневаться, любит ли Ариадна своего мужа.

– Он пришел в себя? – спросила она тихо.

– Врачи говорят, что вот-вот должен…

Элали подошла, взяла стул и села рядом. Она не спускала глаз с Ариадны.

– Сколько времени это продолжается? Натан, Ганель, и вы между ними обоими…

– Я не понимаю, о чем вы.

Элали отогнула одеяло, закрывавшее Ганеля по шею. На его правом плече был вытатуирован лабиринт.

– Я была в приемном покое, – объяснила она. – Вы зарегистрировали его как Натана де Галуа, представили все необходимые документы. Потому что и официально, и в действительности это Натан де Галуа. Но одновременно это и Ганель Тодане. Две личности – это анаграммы. Две индивидуальности в одной голове… Я права?

Ариадна закрыла глаза и глубоко вздохнула – покорно и вместе с тем облегченно:

– Что вы хотите знать?

– Всё… Пойдемте выпьем кофе.

Они пошли к автомату. Ариадна отпила глоток, сначала молчала, потом начала говорить:

– Расстройство личности началось у Натана два года назад, как раз перед тем, как он стал знаменитым. Мы живем вместе уже семь лет. Мы купили комплекс художественных мастерских в Монруже, он выходит сразу на две улицы, соединяется посередине внутренним двором и имеет два адреса: с одной стороны – улица Лабрюйер, с другой – улица Буало. Мы превратили мансарду в жилое помещение для себя, там же находится большая мастерская Натана и гараж, а со стороны улицы Буало велись работы, чтобы оборудовать отдельные квартиры и сдавать их. Мы были счастливы. Но в сознании Натана произошел какой-то разлом, он все увеличивался по мере того, как к нему приходила известность. Частью его рассудка завладел другой человек.

– Ганель…

– Да, Ганель. Это творческая ипостась Натана, бурлящая идеями. Но без Натана Ганель – никто и ничто. И наоборот. Сегодня любой художник-прикладник, который создает культурные артефакты, выполняет только часть дела. Чтобы превратить их в произведения искусства, нужны продавцы, пиарщики.

– А как происходит такая смена личности?

– Ганель проявляет себя лишь несколько часов в день, как правило, ночью и утром, но точного расписания нет. Может возникнуть во время какого-нибудь собрания или общего разговора, и тогда бывает нелегко. Чаще всего он уходит, не говоря ни слова, убежденный в том, что его подвела память. Окружающие Натана, даже не зная истинной причины, привыкли к подобным выходкам, это как бы проявление его личности экстраверта… Ганель считает, что мы с ним муж и жена, он живет со стороны улицы Буало, устроил там себе мастерскую, где создает свои творения, но не знает, что с ними делать, поскольку он не Натан. Он просто складывает их в кучу. Я же должна жить с обоими: бросить одного означает уничтожить другого.

Ариадна рассказывала о своих трудностях, страданиях, о постоянном вынужденном метании между двумя личностями. Элали восхищалась ею, но более всего ее жалела. Допив кофе, они поднялись наверх и медленно шли по направлению к палате Натана.

– Вот видите, куда все это вас завело, – сказала лейтенант. – Ваш спутник сперва попадает в полицию, потом в больницу, рискуя вообще из нее не выбраться, потому что пырнул себя ножом, думая, что сражается с врагом.

Произнеся эти слова, Элали до конца осознала, почему возникали нестыковки в рассказе Ганеля. Когда в ту ночь он увидел, как его жена заходит в дом на улице Лабрюйер, у него случился провал памяти, во время которого он снова превратился в Натана… Два часа объятий, ласк с Ариадной, пока не вернулся свирепый разрушитель Ганель, одержимый маниакальной жаждой мести.

– Я надеялась, что он снова станет таким, как прежде, – грустно призналась Ариадна. – Что этот разлом исчезнет сам собой. Я не могу представить ни Натана, ни Ганеля в психиатрической клинике. Они этого не вынесут. Ни тот ни другой.

Они уже стояли на пороге палаты.

– У него будут проблемы с законом? – спросила Ариадна.

Лейтенант полиции смотрела на человека, который приходил в себя.

– У которого из них?

Она положила руку на плечо этой женщины, которую не хотела судить, и ушла.

Какая история! Какое потрясающее дело! Жертва, которая напала сама на себя… Преступление на почве страсти в отсутствии состава преступления; преступление, где непонятно, кто муж, а кто любовник… Погружение во фрагментарное сознание, похожее на осколки разбитого зеркала… Элали подумала, что должна совершить пробежку, чтобы отключиться от этой истории.

Ариадна зашла в палату и закрыла за собой дверь. С явным облегчением она смотрела на мужчину, который приглаживал назад волосы.

– Он пытался убить меня. Он пырнул меня ножом. Ты же видишь, он существует! Это вовсе не призрак.

– Я знаю, Натан. Знаю. Я должна рассказать тебе о нем…

Уроборос[34]

14-е

Кровавый отпечаток босой ноги. «Следовать за ним по улице».

Фотография лежит здесь, она аккуратно вставлена в наш свадебный альбом. Внизу снимка – мелкая, убористая надпись черным: «Следовать за ним по улице». Как в комиксе.

В этот момент мир вокруг меня рушится. Я понял непостижимое.

Альбом выпадает у меня из рук. Кружится голова. Сильнейший удар по психике. Я оседаю на пол. В камине перед моим остановившимся взором догорают оригинальные рисунки третьего выпуска «Уробороса».

Прежде чем потерять сознание, я проклинаю их…

* * *

15-е

Я пришел в себя, лежа на полу в гостиной. Темно. Нервы на пределе, я потащился к выключателю и зажег свет. Первой моей инстинктивной реакцией было желание обнаружить полупустую бутылку виски – это могло бы объяснить мое состояние. Но поблизости я ничего не нашел. В каменном очаге бесшумно рдели угли. На полу возле инсерта[35] я заметил сильно обгоревший лист черно-белого комикса с отпечатком каблука. Моего каблука…

На листе, который я держу в руках, осталась всего одна иллюстрация, и она в плачевном состоянии. Полицейский Тедди, герой моей трилогии «Уроборос», сидит по-турецки на полу и держит в руках коричневый конверт с одним-единственным словом: «Бездна». Огонь обглодал всю левую часть рисунка, оставив моему персонажу только часть тела и лица. Мне удалось здорово передать страх в его взгляде, слегка опустив бровь и удачно расположив тени на переносице. Без сомнения, это моя рука, и рисунок отлично проработан.

Проблема в том, что я не помню, чтобы я его делал.

Быстрый взгляд на дату на циферблате моих часов еще больше сбивает меня с толку. Сегодня пятнадцатое. А последняя дата, которую я помню, – первое, день, когда я приехал сюда, забил холодильник и уселся перед доской для рисования, чтобы поразмышлять над третьим выпуском.

Пятнадцатое… Четырнадцать дней, о которых я ничего не помню. Опять. Еще один пробел в моей жизни. У меня их более чем достаточно. Из-за этих проблем с памятью мое существование сделалось отрывочным, почти обезличенным. К примеру, я не могу вспомнить ни одного лица из своей молодости, ни даже первой встречи с женой Катей. Хотя, мне кажется, я никогда не попадал в аварию и у меня никогда не было особых проблем со здоровьем. Я думаю, что, с тех пор как моя жена пропала, у меня в голове все как-то ухудшилось. Будь мне лет на двадцать больше, я бы решил, что это Альцгеймер или какое-то умственное вырождение. Но мне, черт возьми, еще и тридцати нет!

Я трогаю подбородок, и мои пальцы нащупывают короткую щетину. Начиная новую историю, я никогда не бреюсь – вот доказательство того, что все эти дни, выпавшие у меня из памяти, я рисовал. Я бросаюсь к холодильнику – он почти пуст. В мусорном ведре две бутылки из-под виски, в углу свалены банки из-под колы и пива. Неужели я все это время провел затворником в своем шале, придумывая, делая карандашные наброски, сочиняя историю? Значит, этот пепел, этот обгорелый рисунок не что иное, как следы двухнедельной никчемной работы? Я прихожу в бешенство. Черт! Если бы я не побросал все в огонь!

Я возвращаюсь в гостиную и на полу возле комода с выдвинутым ящиком замечаю наш свадебный альбом. Подобрав его, принимаюсь медленно перелистывать страницы. Должно быть, я страшно грустил, вспоминая прошлое, если достал его. Кстати, возможно, именно ностальгическая печаль и заставила меня все сжечь. Думая о Кате, я всегда становлюсь сам не свой.

Столько времени прошло, а фотографии не постарели. На глянцевой бумаге я вижу тянущийся по траве шлейф ее свадебного платья. Мы вдвоем на церковной паперти. Я до сих пор слышу хлопки петард. На этих моментальных снимках Катя, я и куча людей, которых я не узнаю.

В мае будет два года с тех пор, как моя нежная супруга бесследно исчезла. Спустя три недели после выхода второго выпуска «Уробороса», – можно сказать, праздник был испорчен. Ни тела, ни каких-либо следов, ни одной правдоподобной версии. Полицейское расследование до сих пор не прекращено, но я знаю, что те, кто должен искать Катю, пребывают в пассивности. Больше никто, кроме меня, не надеется на успех.

Усевшись на пол по-турецки, я перелистываю страницы и погружаюсь в воспоминания. Я приобрел это шале на гонорары от переизданий, чтобы приезжать сюда одному, восстанавливаться и писать. Времени здесь не существует, без телефона и компьютера я оторван от мира. Только карандаши, тушь и ласковое тепло огня. Когда я первый раз приехал сюда, это прекрасное жилище уже было отделано более или менее по моему вкусу и готово меня принять. С тех пор я ни к чему не прикасался.

Мое внимание привлекает одна фотография, и я коченею. Дрожащими пальцами достаю ее из пластикового конверта. На левой стороне снимка я отчетливо вижу окрасивший асфальт кровавый отпечаток босой ноги. Справа можно угадать большие мрачные скалы и заросли какого-то кустарника. А по низу идет таинственная фраза: «Следовать за ним по улице». Это мой почерк. Точнее, тот, который я использую, когда пишу текстовый блок. Мелкие, плотно стоящие печатные буквы.

Я поднимаюсь с пола, в голове роятся вопросы. Взгляд наталкивается на цифровой фотоаппарат, стоящий возле окна на штативе. Я поспешно включаю его и ставлю в режим «чтение». Разумеется, снимок там – единственный на карте памяти. Он датирован первым числом, то есть как раз последним моим осознанным днем… Какого черта делает этот ужас в моем фотоаппарате?

Не раздумывая, я натягиваю кожаную куртку, прихватываю цифровую зеркалку и выхожу. Ледяной ветер щиплет щеки. Суровая зима, такая беспощадная, что мне пока не удалось сфотографировать ни одно животное. Здесь, в лесной чаще, холодный воздух режет как бритва и препятствует любой форме жизни.