Татьяна Устинова, Павел Астахов
По ЗОЖу сердца
© Астахов П., Устинова Т., 2020
© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2020
Глава 1. Про сломанную ногу, порезанную руку и разбитое сердце
Что может быть уютнее, чем утро первого января?
За час-другой до рассвета шумный праздник наконец затихает, и в целом свете устанавливается хрустальная тишина. Воздух пахнет порохом, хвоей и мандаринами, на елке гипнотически мигают разноцветные огоньки, и тело греет теплый плед, а душу – мысль о том, что в холодильнике полно вкусной еды, которой хватит еще на пару дней.
Ах, как спокойно и бестревожно чудесное утро первого января…
Ба-бах!
Хрустальная тишина разбилась с грохотом и дребезгом. Старый дом содрогнулся.
Бабахнуло очень близко и совершенно не похоже на праздничный салют, к тому же крики за взрывом последовали отнюдь не радостные. Информации в них содержался сущий минимум: кто-то отчаянно ревел, а кто-то прочувствованно матерился.
Я различила два голоса, и оба были мне прекрасно знакомы. Трубный лосиный рев издавал мой любимый племянник Сенька, а вдохновенно ругалась его мама Натка.
Я торопливо выпуталась из пледа, в который заботливо запеленал меня похрапывающий рядом Никита. Сам он предусмотрительно уснул, накрыв голову подушкой, и потому сейчас только поворочался немного, недовольно бормоча.
Не теряя времени на поиски тапок, я поспешила на шум.
Ругань уже стихла, но рев еще продолжался и служил мне указателем направления. Он был совсем не лишним: в недавно перестроенном летнем доме Говорова я еще не освоилась и в темноте ориентировалась плохо, а искать на стенах выключатели в спешке не стала.
Вскоре выяснилось, что электрическим освещением пренебрегла не только я.
Источник шума обнаружился в кладовке.
Я не сразу поняла, что именно происходит, потому что в помещении было темно, только у самого порога лежал включенный фонарик, бестолково подсвечивающий снизу высокий, до потолка, стеллаж с домашней консервацией.
В круге желтого света красиво блестели выпуклые бока трехлитровых банок, яркий блик в нижнем ярусе сюрреалистически акцентировал красную скибку соленого арбуза. Испещренная черными семечками, она неприятно походила на издевательскую улыбку, кариозную и щербатую.
– Весело, весело встретим Новый год, – пробормотала я и запоздало охлопала стену у двери в поисках выключателя. Свет зажегся, а рев неожиданно испуганно притих. – Вау! Ничего себе!
– Ты только не подумай, мы не нарочно, – заверила меня Натка и отпихнула носком промокшего тапка кусок на редкость дюжего соленого огурца.
Тот покатился колбаской и остановился, вызывающе покачиваясь в неустойчивом равновесии, в шаге от меня.
Я не выдержала и тоже наподдала ему ногой.
– Вы зачем сюда залезли?
Кладовая, стратегические запасы в которой сформировали еще бабушка и дедушка Говорова, царство им небесное, представлялась мне чем-то средним между сокровищницей Али-Бабы и музеем капитал-шоу «Поле чудес».
Судя по количеству и глубине полок, сплошь заставленных банками, коробками, ящиками и даже бочонками, запасливые предки моего любимого мужчины обеспечили пропитанием не только самого Никиту, но и его потомков до седьмого колена. Причем как сухим пайком, так и мокрым: прямо сейчас на утоптанном земляном полу имелась обширная едко пахнущая лужа.
Мои собственные любимые родственники умудрились обрушить полку с солеными огурцами и маринованными помидорами.
– Я есть хотел, – шмыгнул носом Сенька, и я вытаращилась на него в неподдельном изумлении.
Какой российский человек может испытывать чувство голода утром первого января?! Еды на праздничном столе имелось столько, что хватило бы на роту солдат, а нас-то и было всего пятеро. Причем Сашка, убежденная сторонница ЗОЖ, не объедалась и вообще уехала сразу после полуночи, а мы, оставшись вчетвером, даже до праздничного торта не добрались…
А! Торт!
Теперь я все поняла.
Проснувшись утром, Сенька – он у нас парень самостоятельный – решил роскошно позавтракать тортом, а я-то ведь его убрала со стола. В битком набитый холодильник торт не влез, я отнесла его в кладовку и…
Пошарив взглядом по полкам, я быстро нашла знакомую коробку.
Какое счастье, торт не пострадал! А огурцов с помидорами у нас еще очень много.
– Что ж ты свет-то не включил? – попеняла я юному расхитителю гробниц, то есть кладовок.
– Не хотел никого разбудить.
– Да ладно?
Натка захихикала, но тут же скривилась:
– Ой, рука…
– Что с рукой? – Оставаясь на пороге, над лужей, я вытянула шею, как гусь, и встревоженно зашипела: – Натка, ты поранилась?!
– Немного порезалась. – Сестра повернула руку, и я увидела, что пальцы у нее в крови.
– У мамы – рука, а у меня нога. – Сенька взбрыкнул коленкой и хныкнул.
– А головы ни у кого из вас нет, – не удержалась я. – Сидите, не двигайтесь, я сейчас обуюсь и буду вас спасать!
Я сбегала в прихожую, нашла там бабкины резиновые галоши, вернулась в кладовку и в обход опасных зазубренных стекляшек поочередно вывела из нее сестру и племянника.
Сенька морщился и скакал на одной ножке, а Натка шла нормально, только нервировала меня тем, что с выражением безропотного страдания на лице постоянно шевелила пальцами раненой руки, как бы проверяя, не отказались ли они еще ей подчиняться.
Выглядело это жутковато – окровавленная рука, пытливо щупающая в воздухе что-то невидимое… Для голливудского фильма ужасов подходящая сценка.
Перебазировав пострадальцев на кухню, я щедро залила Наткину руку перекисью. Потом аккуратно замотала ее одной льняной салфеткой, а вторую такую же привязала сестре на шею, соорудив подобие подвесной люльки для поврежденной конечности. Сеньке к травмированной ноге я приложила лед, но было ясно, что этого недостаточно: лапка у пацана опухала на глазах. Пришлось вызванивать такси и ехать в поселковую больничку.
Там было на удивление многолюдно: кроме нас, помощи дожидались участники масштабной праздничной драки, пара олухов, накосячивших с запуском фейерверка, и бабулька с приступом желчекаменной болезни. Последняя выделялась в толпе раненых, как белая ворона.
Никита всю эту безрадостную суету преспокойно проспал, но сразу после пробуждения получил неприятный сюрприз в виде известия о нашем досрочном отъезде.
Вообще-то планировалось, что мы все, за исключением Сашки, которая сразу после полночных курантов на электричке укатила на горнолыжный курорт к друзьям, останемся в поселке у моря на зимние каникулы. Говоров специально к этому времени приурочил еще что-то из своих бесконечных ремонтных работ. Но, поскольку выяснилось, что у Сеньки перелом, а у Натки глубокие порезы, решено было срочно вывезти раненых на большую землю – домой, в Москву. На малой родине Говорова им, ущербным, было бы некомфортно, потому что теплый санузел Никита хотя и соорудил уже, но пока только во временной версии – не в доме, а отдельном строении, которое со временем должно было разрастись до благоустроенного гостевого домика. От порога до него было метров тридцать, но, увы, по сильно пересеченной местности. Затеянный Говоровым ремонт впечатлял масштабами, в первую очередь землеройных работ. Ясно было, что Сеньке с его ногой по зимнему времени регулярно преодолевать полосу препятствий на пути в клозет будет трудно.
В общем, на семейном совете в Филях было решено, что Натка с сыном возвращаются в столицу, и я лечу с ними, потому что кто-то же должен за этими бедолагами ухаживать. Натка с поврежденной рукой ни поесть приготовить не сможет, ни уборку сделать…
Никита, запланировавший себе кучу дел по ремонтно-строительной части, прямо сейчас вернуться вместе с нами не мог, и очень по этому поводу злился.
Во всяком случае, выглядел он чрезвычайно недовольным, отчего Натка с Сенькой виновато притихли, а я даже испытала нечто вроде законной женской гордости.
Вот какой у меня мужчина, хочет проводить свое время со мной, а не в гараже или на рыбалке, как некоторые!
Модель поведения, при которой представители сильного пола максимально дистанцировались от супруг и детей, я успела увидеть на примере соседей по поселку. Здешние мужики не затруднялись найти повод слинять от семейного очага.
В общем, мы снова собрали чемоданы, которые толком не успели распаковать, и улетели в Москву.
Хворые родичи поселились у меня, заняв временно свободную комнату Сашки, и пару дней я честно изображала из себя сестру милосердия, а потом случилось страшное.
Я уличила своего идеального мужчину в измене.
Не зря говорят, что благими намерениями вымощена дорога в ад.
Зачем я поехала поливать эти несчастные кактусы? Стояли они без полива неделю и еще столько же с легкостью выдержали бы до приезда хозяина. Это же кактусы! Им вообще вода почти не нужна!
Зато мне было очень нужно ощутить свою причастность к жизни любимого. Не очень-то меня заботила судьба кактусов, если честно, я просто соскучилась по Говорову, по своей роли любимой женщины и без пяти минут супруги, хозяюшки и хранительницы семейного очага. Позаботившись о кактусах, я бы еще рубашки, например, перегладила, пыль стерла…
Ключи от своей картиры Никита мне дал еще осенью. Я даже не просила, правда! Он сам настоял, чтобы я их взяла.
О чем я думала, по-хозяйски втыкая ключ в замок?
Я предвкушала, как вдохну знакомый запах любимого, может быть, даже переоденусь в его домашнюю рубашку – фланелевую, клетчатую, на мне превращающуюся в короткий халатик…
Дура.
Дверной замок неожиданно оказал мне сопротивление. Я отвлеклась от мыслей об уютной, теплой, еще пахнущей Говоровым рубашке, осмыслила происходящее и предположила, что изнутри в замок уже вставлен ключ.
Это могло означать лишь одно: Никита вернулся раньше, чем ожидалось. Глупое сердце мое забилось живее, улыбка расползлась от уха до уха, и, едва дверь открылась, я ввалилась в нее с радостным криком: «Сюрпри-и-из!»
Сюрприз получился что надо.
Дверь мне открыл не Говоров, а незнакомая дамочка небольшого роста и не столь уж великих лет. Не больше тридцати, пожалуй, судя по свежему личику, хорошенькому даже без косметики. Одета дамочка была в банный халат, на голове у нее красовался изящный тюрбан из полотенца – нежно-розового, с вышитыми по всему полю прелестными цветочками.
«Такая… в жутких розочках», – вспомнилась мне вдруг реплика сплетницы из фильма «Служебный роман».
Почему-то именно эти розочки произвели на меня особенно сильное впечатление.
Я точно знала, у Говорова не имелось никаких банных принадлежностей розового цвета, тем более с вышивкой. То есть эта мымра к нему уже со своими вещами явилась!
Сердце мое упало и взгляд тоже, обреченно прокатившись по мымре сверху донизу. На нижней оконечности мымры имелись еще домашние тапочки. Желтенькие, пушистые. Мои собственные. Я ведь тоже уже начала было перебираться к Никите с вещами…
– Здрасте, а вам кого? – как ни в чем не бывало поинтересовалась мымра в моих тапочках и своих цветочках.
«Гэ» у нее было мягкое, фрикативное.
«С юга с собой привез», – мелькнуло у меня в голове.
Я открыла и закрыла рот.
В следующий момент в небольшой прихожей стало тесно, потому что дверь ванной комнаты распахнулась, выпуская хозяина квартиры.
Началась сцена «Те же и Говоров». И без того габаритный, высокий и плечистый, в пушистом махровом купальном халате Никита сделался еще более объемным и притом энергично работал локтями – вытирал голову полотенцем, так что места на сцене совсем не осталось.
Я сделала шаг назад.
– Милая, где…
И тут Никита увидел меня.
Вообще-то это было смешно.
Говоров замер в нелепой позе – с руками на голове. Обрамленное влажным темно-синим полотенцем лицо его отчетливо побледнело и вытянулось.
Взгляд стрельнул на мымру, потом на меня.
– Лена, – беспомощно промямлил этот подлый предатель, – это не то, что ты думаешь…
Боже, как пошло! Как банально и глупо! Текст этой пьесы явно писал не Шекспир.
– Вот только не надо оправдываться, – с усилием проглотив не то всхлип, не то нервный смешок, попросила я и еще попятилась.
– Лена, стой!
Ну уж нет!
Сразу за порогом я резко развернулась и во всю прыть припустила вниз по лестнице.
– Елена!
Гудели перила, задетые сумкой на моем боку, грохотали умноженные эхом шаги, и голос свыше ревел сердито:
– Стой, я сказал!
Ага, сейчас.
Я вынеслась из подъезда, едва не сбив какую-то бабку с маленькой жирной собачкой.
– Тьфу, психическая! – обругала она меня, своевременным рывком уведя от столкновения мопса на поводке.
Песик усвистел в сугроб, металлическая дверь грохнула, я добежала до своей машины и даже двигатель прогревать не стала – рванула с места, как стритрейсер.
Пока доехала до дома, шесть раз звонил телефон. Первые три раза – часто, с интервалом в минуту, не больше. Потом через пять минут. Через десять. Через пятнадцать…
Уже в своем дворе, припарковавшись и заглушив мотор, я взяла мобильный и, игнорируя насыпавшиеся эсэмэски, заблокировала контакт «Никита Говоров» и удалила всю историю сообщений.
По лестнице поднималась, как старушка. Ноги отяжелели и еле шли.
Это потому что разбитое сердце упало в пятки, что ли?
– А что… – Натка при виде меня переменилась в лице и просыпала сахар мимо чашки.
C ней еще происходили такие мелкие катастрофы – руку-то она поранила правую, рабочую, – но случались они все реже. Сестра на удивление ответственно подошла к необходимости восстановиться как можно скорее и не ленилась разрабатывать руку.
Взрослеет, однако.
Еще недавно, пользуясь случаем, сидела бы у меня на шее до упора, а теперь вот проявляет самостоятельность. Ужин сама готовит, а я думала пельмени лепить…
Эх, никому-то я не нужна…
– Лен, что случилось?
– Ничего! – рявкнула я в ответ и с третьей попытки сумела пристроить на вешалку свою сумку.
Руки дрожали, ремень и крючок расплывались перед глазами, упорно не желая совмещаться. Попутно я еще обрушила на пол Наткину шубку, но сестрица, против обыкновения, не ринулась ее поднимать, квохча, как курица над обиженным цыпленком.
– Ни слова! Ни звука! Предупреждаю: никогда больше не заговаривай со мной о Говорове. Вообще не произноси его имя! Считай, что он умер!
– Скоропостижно-то как, – пробормотала Натка, но от дальнейших комментариев осмот-рительно воздержалась. – Чай будешь? С пирожными, я напекла эклеров.
– Я буду! – донеслось из Сашкиной комнаты и по полу глухо застучал гипс. – Теть Лен, а кто умер?
Чуткий слух у пацана. Музыкальный.
– Один нехороший человек, – ответила я, проходя в кухню.
– Нехороший? – с сомнением повторила Натка.
– Очень нехороший. Хуже некуда. Полная дрянь. – Я взяла чай, который сестра приготовила для себя, и выпила сразу весь. – Налей мне еще, а?
– Чаю?
– Чаю. – Душа просила чего покрепче, но мне не хотелось плакаться Натке в жилетку, а без задушевного разговора со слезами и соплями распитие чего-нибудь спиртного не обошлось бы.
– Эклер?
– Два. Или три.
Сенька взглянул на меня с беспокойством и потянулся к блюду с пирожными сразу двумя руками. До сих пор наш сладкоежка не видел во мне серьезного конкурента, но все меняется…
В молчании мы выпили чай и истребили все пирожные, тягая их с блюда наперегонки.
Эклеры Натке удались, она вообще прекрасно готовит, но я давилась пирожными не только для того, чтобы подсластить свою горькую участь. Меня распирало невысказанное, и я набивала рот, чтобы не начать говорить о Говорове, об этом подлеце, который уверял, что любит меня, а сам…
Не дожевав эклер, я вскочила и ушла к себе.
– А точно умер кто-то плохой? – услышала я, закрывая дверь. – Что-то теть Лен расстроена…
Сенька, явно удивленный моим поведением, пытался разобраться в ситуации. Я не услышала, что ему ответила Натка.
Ты спрашиваешь, кто умер, малыш? О! Их немало – скоропостижно скончавшихся в муках. Моя любовь, мои надежды, моя вера в победу на личном фронте, моя высокая самооценка… Та мымра в жутких розочках моложе меня лет на десять. И весит не больше пятидесяти кило…
А Говоров… Вот как он мог? Ведь знал же, что у меня в анамнезе уже целых два любимых мужчины, оказавшихся подлыми предателями. Сашкин папочка, пусть он будет жив и здоров в своих дальних странах, бросил меня беременной и никогда не интересовался нашей с дочкой дальнейшей судьбой. А потом был еще один идеальный мужчина, который беспощадно заморочил мне голову лишь для того, чтобы я со своими связями помогла ему в некрасивой ситуации с перспективой судебного процесса.
Нет, я не легкомысленная дурочка, во всяком случае, никогда не считала себя таковой – а мне было с кем себя сравнивать, перед глазами всю жизнь любимая младшая сестра, которая постоянно заводит знойные романы, и каждый второй из них оказывается проблемным. Но ум и сердце – они не всегда заодно.
Мне трудно доверять мужчинам. А Говорову я доверилась, и теперь мне было и больно, и стыдно, причем не только за себя. За Никиту, лишившегося моего уважения, тоже. Он низко пал в моих глазах, и видеть его таким – павшим – я не хотела.
Нет, встречи, объяснения, прощальные разговоры по душам и коллективные или индивидуальные размышления на тему «отчего все вышло именно так, кто в этом виноват и что делать» нам совершенно не нужны.
А эта фифа…
У нее свежее личико и легкая фигурка, которую не портит даже мешковатый халат. И ножки стройные, маленькие, мои тапочки ей явно великоваты, у нее максимум тридцать шестой размер. Не ходовой…
Интересно, ей Говоров тоже туфельки покупал?
Ну вот зачем я об этом думаю?
Да пропади они оба пропадом!
Я бухнулась на кровать, уткнулась в подушку и рыдала, пока не заснула.
Три дня спустя вернулась Сашка. О трагедии в моей личной жизни дочь не знала: я не считала нужным делиться шокирующими подробностями с юной девушкой, а сама она меня и не спрашивала.
Конечно, что интересного, с точки зрения активного подростка, может происходить в жизни женщины преклонного возраста – сорок плюс?
Сашку в ее пятнадцать полностью занимали собственные переживания, а также реальные или мнимые восторги и страдания сверстников. Матери она уделяла все меньше внимания, и я этим, конечно, огорчалась, но не думала, что имею право роптать. Сама ведь была такой же.
Спасибо еще, дочь хотя бы не ленилась информировать меня о том, что с ней происходит, исправно присылая мне фоточки и видосики. Хотя в ее Инстаграме их было на порядок больше…
Ну, мать – нецелевая аудитория модного блогера.
– Привет, я дома! – едва войдя, громко крикнула дочь, и первым навстречу ей прискакал Сенька.
Гипс на ноге почему-то не сильно сказывался на его скорости передвижения. Думаю, шустрого мальчишку не затормозило бы и чугунное ядро на цепи.
– О, Сандро, супер! Какой интересный загар! – весело восхитилась Натка.
Я вышла в коридор последней.
Сашка, и впрямь занятно загоревшая лицом – у глаз остались светлые пятна от горнолыжных очков или маски, – уже сбросила куртку и производила раздачу привезенных сувениров. По мне она скользнула безразличным взглядом и вежливо обронила «Здрасте», явно не узнав родную мать в унылой клуше с припухшими глазами и помятым лицом.
– Привет, Сашуля, – сказала я, непроизвольно всхлипнув.
Глаза у дочери сделались большие, рот приоткрылся.
– Не пугайся, это только выглядит очень страшно. – Натка ободряюще похлопала Сашку по плечу и подтолкнула ее ко мне. – Поздоровайся с мамочкой.
– Мам?!
– Ох, Саня…
Мы обнялись. Я замерла, надеясь на утешение.
Да, как же, размечталась!
Сашкины руки прошлись по моим бокам, после чего дочь отстранилась и, глядя на меня, несчастную, с негодованием и отвращением, безжалостно припечатала:
– Плюс пять кило, не меньше!
– Давай, добей меня, – насупилась я.
– Она здорова? – Сашка оглянулась на Натку, та подкатила глаза и красиво, но непонятно передернула плечами, как в зачине «Цыганочки». Мол, кто ж его знает…
– Мать, ты с ума сошла? В твоем возрасте такой стремительный набор веса – это прямой путь на свалку истории. Я все понимаю, сама за бодипозитив, но тебе же за сороковник уже, антиэйдж – твое все. Да тебя такую Говоров бросит!
Я взвыла, повернулась кругом и заперлась в своей берлоге.
Отлично поговорили, прекрасно утешили.
– Что? Серьезно? Правда бросил? – недоверчиво спросила в коридоре Сашка.
Натка что-то невнятно забормотала, старательно понизив голос, чтобы я ее не услышала. Шепчась, они ушли на кухню, и только Сенька продолжал носиться по коридору, сам с собой играя в хоккей подаренной ему сувенирной шайбой. Гипсовая нога с успехом заменяла клюшку.
Я немного поерзала ухом по двери – все же было интересно, о чем они там говорят, – но услышала только малоинформативные обрывки.
– Ты что, не знаешь свою мать? – сказала Натка. – Она ж судья!
– А он прокурор, – напомнила Сашка. – А адвокаты им, значит, без надобности…
Потом запыхтел чайник, зазвенела посуда, и я услышала еще:
– Не лезь, мне этот ее настрой прекрасно знаком. Моя дорогая сестричка включила протокол «Упрямый баран», теперь ее танком не сдвинешь.
– Но как же…
– Никак! Должна сама…
И снова бу-бу-бу и шу-шу-шу. Интриганки.
Определенно чувствуя, что весь мир против меня, я опять завалилась в кровать. Но Сашкины слова про последний путь на свалку истории меня задели, и я поймала себя на том, что, сердито сопя, усердно втягиваю живот. А он, зараза, не сильно втягивается. И бока отвисают…
Потом Натка и Сенька покинули нас, отправившись к себе на такси. Сестре предстояло выйти на работу, а племянник хотя и должен был еще посидеть дома, но собирался начать заниматься с преподавателями. Натка договорилась, что учительница будет приходить к ним домой.
Я вышла проводить любимых родственников, и мы попрощались как ни в чем не бывало. Мой внешний вид, поведение и настроение не обсуждались и вообще не упоминались. Какие у нас все тактичные, любо-дорого посмотреть!
Или равнодушные. Безразличные. Черствые, как… я не знаю… как засохший эклер!
Потом, впрочем, ко мне явилась Сашка.
– Ма, не съездишь со мной в салон? – брезгливо ухватив свой локон и с откровенным отвращением рассматривая секущиеся кончики, спросила дочь. – Я с гор спустилась – чисто снежный человек. Лохматая, без маникюра… Ну, и тебе же завтра на работу…
Я оценила эту деликатную попытку привести в божий вид безобразную мать снежного человека и с благодарностью приняла предложение.
Мы с Сашкой съездили в салон и упорядочили головы и ногти, а на обратном пути поужинали в модном ресторанчике какой-то здоровой едой – заказывала дочка, иначе я бы не ограничилась салатом из водорослей с незначительными вкраплениями фрагментов морепродуктов и неведомых мне семян. Салат назывался теплым, но совсем остыл, пока Сашка его фотографировала.
Приступать к еде, не сделав ее фото или видео, у модных блогеров не принято, это даже более обязательная часть застольной программы, чем предварительное мытье рук.
– Здоровый образ жизни, мам, – вещала моя блогерша, жестикулируя палочками для еды, – это не про пожрать, а про философию! Гармония с мирозданием, осознанность, все такое… не говори, что тебе плевать, ты же умная женщина.
Последние события сформировали у меня совершенно противоположное мнение о самой себе, но я безропотно ковыряла траву в своей тарелке и согласно кивала.
Гармония с мирозданием – вещь прекрасная, кто бы спорил.
Если ее можно найти в миске с водорослями – я только за.
Глава 2. Про вечную молодость – к сожалению, не мою
Что можно сказать об утре первого рабочего дня после долгих выходных?
В двух словах: оно не прекрасное.
Мне удалось не проспать, что само по себе могло считаться небольшим гражданским подвигом, но я не успела опередить Сашку, и она заняла ванную на долгих полчаса.
В процессе довольно нервной дискуссии через дверь я узнала, что лучший помощник в ведении здорового образа жизни – закаливание организма, но приступать к нему нужно не вдруг. Дело это непростое и ответственное, а потому требующее спокойствия и терпения, причем от всех, включая тех, кому срочно нужно в душ, чтобы не опоздать на работу. Что там ваш суд, подумаешь, вот наше закаливание – это серьезно!
Прежде всего рекомендуется в течение нескольких дней растирать тело сухим полотенцем, потом следует перейти к влажным обтираниям, день за днем понижая температуру воды.
Эти стадии Сашка, на мое счастье, уже прошла и теперь могла перейти к обливаниям, но должна была строго контролировать температуру воды.
Сегодня она планировалась аккурат на уровне 12 градусов выше нуля и ни долей Цельсия выше или ниже. Собственно, попытки добиться идеальной температуры воды в ведре при условии обязательной фиксации полученного значения термометром и затянули пребывание юной зожницы в ванной комнате.
Наконец радостный визг и шумный плеск возвестили о благополучном завершении сложной спецоперации «Обливание».
Мы произвели рокировку, и я заняла ванную, а Сашка пошла готовить себе полезный здоровый завтрак из продуктов, которые она предусмотрительно привезла с собой с гор.
Мне хватило ума не подвергать сомнению великую пользу и сам факт существования в природе эдельвейсового меда. За красивую баночку с высокохудожественной этикеткой с моей доверчивой девицы наверняка слупили круглую сумму, но мед он и есть мед, в любом случае продукт хороший. К меду из эдельвейсов у Сашки был сыр из молока белых девственных коз, и я опять же усомнилась, что молоко и непорочность у дойных животных совместимы, но тоже смолчала.
Сыр как сыр, я попробовала кусочек. Пальчики не оближешь, но есть можно. Похоже на спрессованный несоленый творог.
У меня на завтрак был только кофе, да и тот убежал, пока я была в ванной.
Немного задержалась, рассматривая свое отражение в зеркале. Оно и так-то все реже походило на парадный портрет дворцовой красавицы, а за последнюю неделю еще заметно выцвело и потускнело. Щеки стали круглее и при этом обвисли, носогубки обозначились четко, как прочерченные карандашом, между бровей было две морщинки, а стало три…
И это я еще старательно удерживала взгляд на лице, придирчиво рассматривать фигуру мне совсем не хотелось. Боюсь, после ревизии складочек на животе и боках мне и кофе в горло не полез бы…
Увидев, что я лишилась своего утреннего напитка, добрая дочь предложила поделиться со мной свежевыжатым морковным соком, но я вежливо отказалась, соврав, что не могу позволить себе уменьшить ее порцию.
Мол, молодой растущий организм должен получать все необходимое в полном объеме.
– Например, деньги! – тут же поймала меня на слове хитрюга Сашка. – Ты же дашь мне денег, мам? Те, что мне подарил Никита, уже закончились, а я… Да что такое?
Должно быть, я переменилась в лице. Упоминание имени Говорова больно царапнуло. Тем более что Сашка напомнила о ситуации, в которой Никита повел себе как глава семьи. Мой будущий муж…
Кстати, как мне теперь называть его – «мой бывший будущий»?
На Новый год Говоров вручил Сашке конвертик с шуршащими в нем купюрами, хотя я ему говорила, что это непедагогично.
– Непедагогично позволять юной девушке испытывать комплекс неполноценности из-за того, что у нее в карманах пусто, когда рядом тусит золотая молодежь, – отмахнулся от меня Никита. – Не зуди, Лена, Сашка не дурочка, ее лишним рублем не испортишь.
– Нельзя про Говорова говорить? – Сама догадалась дочь, и лицо ее жалостливо скривилось. – Мам, ну ты что…
– Все, – я решительно закончила неприятный разговор. – Мне пора, я уже опаздываю.
– А кто-то говорил мне, что замалчивать проблемы – плохая тактика! – Сашка включила соковыжималку и повысила голос, чтобы я слышала ее и в прихожей. – Мол, только страусы прячут голову в песок, а разумные люди всегда советуются с близкими!
– Страус ушел на работу! – крикнула я в ответ и поскорее удалилась, пока умная дочь не победила меня в споре, цитируя мои же собственные слова.
Прав Никита, Сашка не дурочка…
Это он дурак. Променял меня на какую-то мымру в цветочках…
А каких умненьких деток мы с ним могли бы родить…
– Так, стоп!
Это я сказала самой себе, но уже стоя во дворе у своей машины, и она, похоже, восприняла мои слова как руководство к действию: просто не завелась!
Опаздывать на работу в первый же день после каникул мне ужасно не хотелось. Это было бы расценено как порицаемые и наказуемые наглость и безответственность, а я ведь не такая…
Наш председатель суда Плевакин – хороший человек и толковый руководитель, но трудовую дисциплину он чтит так же свято, как Уголовный кодекс.
Ко мне Анатолий Эммануилович относится на диво сердечно, по-отечески, я бы сказала, но это не значит, что он станет меня покрывать, если меня угораздит проштрафиться. Боюсь, наоборот, показательно покарает. Из воспитательных соображений и чтобы заткнуть рты тем, кто смеет говорить, что у нашего начальства есть любимчики…
– Вот уволят меня, не будет денег на бензин и сервис, и ты тоже загнешься! – пригрозила я своей древней «хонде».
Увы, как многие старушки, она не всегда здраво оценивает угрозы и риски современной суровой реальности, но при этом неизменно капризна и упряма. Короче, убедить машинку завести мне не удалось.
Но ехать на работу на общественном транспорте было бы неправильным решением: это не спасло бы меня от опоздания. Оставалось одно…
Потом-то я сообразила, что вариантов у меня было как минимум два: поймать попутку или вызвать такси. И современный человек, конечно, просто вызвал бы машину, воспользовавшись соответствующей программой в смартфоне. И ведь у меня такая возможность тоже была! Сашка давно уже установила мне приложения сразу двух популярных служб такси, просто я не пользовалась ими, потому что особой необходимости не возникало.
Увы, в критической ситуации у меня сработал рефлекс, выработанный еще в далекие досмартфонные времена. Я тоже повела себя как замшелая бабка без всякого интернет-образования: яростно плюнула под колесо зловредной «хонды» и рысью вынеслась со двора на дорогу, чтобы поймать там машину.
Подпрыгивать на обочине, активно семафоря руками проезжающему транспорту, по нынешним временам, поведение дикое. С другой стороны, я определенно выделялась на местности. Пальто мое распахнулось, шарф размотался и свесился до колена дразнящим красным языком, шапка съехала набок…
Водители меня замечали и реагировали по-разному: кто-то бодро гудел клаксоном, организуя моему нервному приплясу музыкальное сопровождение, а кто-то слегка притормаживал, чтобы получше меня рассмотреть.
В самом деле, почему бы не добавить себе немного позитива в начале трудного дня, поглазев на такое диво – немолодую тетеньку, скачущую на обочине дороги, как юный шимпанзе?
А вот останавливаться что-то никто не спешил. Какой-то гад на заниженной «приоре» коварно вильнул, вселив в меня надежду, но только заехал колесом в лужу талого снега, и лишь чудо и своевременно прокачанная прыгучесть спасли меня от холодного и грязного душа.
А потом, когда я уже решила было, что все, опоздания мне не избежать, из потока автомобилей вынырнуло дивное видение – роскошный спортивный «Ауди ТТ».
Сверкнул, на мгновение ослепив меня, зеркальный серебристый бок, и, когда я снова прозрела, увидела гостеприимно приоткрытую дверь.
– Господи, спасибо тебе, – пробормотала я, обращаясь, конечно же, не к водителю, и без промедления полезла в салон.
Машина тронулась с места сразу, я даже дверь еще не успела закрыть.
С некоторым запозданием (но лучше позже, чем никогда) у меня возникло смутное опасение – а с кем это я еду, что за тип этот водитель, оригинально сочетающий сердобольность и лихость?
Самооценка, еще на прошлой неделе упавшая ниже уровня сточных вод, не позволяла мне и думать, что владельца шикарного дорогого авто пленила моя неземная красота.
Но кто же он, благородный рыцарь, так своевременно пришедший на помощь нечастной даме в трудной ситуации?
Щелкнув замком ремня – поехали мы быстро, – я из-под прикрытия выбившейся из прически пряди покосилась на человека за рулем.
Ну надо же! Это был никакой не рыцарь!
– Тебе куда? – залихватски подмигнув, спросила действительно прекрасная дама.
– В Таганский суд, если можно, – ответила я, робея.
Во-первых, просьба моя отчетливо отдавала наглостью. Сказала бы – до метро, вот это было бы скромно и с достоинством… А во-вторых, кому я, расхристанная пыхтящая растрепа, предложила поработать моим личным водителем? На диво элегантной леди, которая хоть сейчас могла бы закатиться в Букингемский дворец на чай с английской королевой. И королева, да не обидится на меня Ее Величество, смотрелась бы рядом с гостьей довольно бледно.
За рулем «ауди» восседала брюнетка лет тридцати пяти… или пятидесяти, я не смогла определить ее возраст ни с первого взгляда, ни со второго.
Лицо у нее было гладкое, и подбородок на нем присутствовал строго в единственном числе, без всяких довесков. Высокие твердые скулы, четко очерченные брови не из тату-салона, идеальный ровный нос… В меру пухлые губы и высокая крепкая грудь под дорогой водолазкой из темно-серой шерсти выглядели роскошно, но при этом не наводили на кощунственную мысль о стратегических запасах силикона в организме. Руки на руле… Да, вот руки, хотя и прекрасно ухоженные, позволяли догадаться, что даме давно уже не двадцать, но одинокое кольцо с приличного размера бриллиантом моментально отвлекало внимание от этого обстоятельства. А еще у дамы была превосходная стрижка, ее голова на стройной шее напоминала блестящий черный тюльпан.
– Ты не узнала меня, что ли? – хмыкнула красавица, покосившись на меня откровенно насмешливо.
Глаза у нее были сине-фиолетовые, в длинных блестящих ресницах. Я могла бы поклясться, что вижу этакую красоту в первый раз.
– Ну, Кузнецова, ты даешь. – Брюнетка помотала головой, и ее шелковистые волосы красиво рассыпались и снова сами собой собрались в идеальную прическу. Я не удержалась от завистливого вздоха. – Где твоя хваленая профессиональная наблюдательность? Ты же у нас отличницей была.
– Мы однокашницы? – Я удивилась, потому что такой шикарной красотки на нашем курсе не помнила. Хотя она же, наверное, прилично моложе меня…
– Мы одногруппницы, Кузнецова! Я Полина Васильева, помнишь такую?
– Такую? Нет, – ошарашенно призналась я.
Моя одногруппница Полина Васильева была невзрачной прыщавой девицей с избыточным весом, жиденьким хвостиком и плохими зубами. Училась она вроде неплохо, но держалась особняком, друзей-подруг в институте у нее не имелось. В молодости всех нас привлекает общество красивых, успешных, общительных ровесников…
Робкая толстуха, чье имя еще на первом курсе безжалостно переделали в обидное прозвище Полнина, походила на мою нынешнюю собеседницу примерно так же, как одышливый жирный мопс на изящную персидскую борзую. С дополнительной поправкой на то, что мопс обитал на помойке, а борзую лелеяли в элитном питомнике.
– Посмотри там. – Красавица кивнула на автомобильный бардачок и, поскольку я на сказанное не отреагировала, сама потянулась и открыла его. – Сверху погляди.
В бардачке были аккуратно сложены какие-то тонкие книжки, брошюры, буклеты, листовки. Высокую разноцветную стопку венчала красная кожаная папка.
Я взяла ее и раскрыла – это был самый обычный школьный фотоальбом. На обложке – золотые тисненые буквы, внутри всего две фотографии. Справа – традиционный коллаж из овальных снимков всех выпускников и их педагогов, слева – большой портрет той самой Полины Васильевой, которую я помнила. Полнины. Нелепой некрасивой девушки с пышным бантом на жидких волосах, прыщавыми бульдожьими щеками и нависающим над кружевным воротником-стойкой тройным подбородком.
– Специально с собой вожу, чтобы показывать сомневающимся, – сказала мне совсем другая Полина и приосанилась, видя, что я ошарашенно перевожу взгляд с давнего фото на нынешний оригинал. – Впечатляет, да?
– Не то слово, – пробормотала я. – Не видела бы – не поверила… Но как? Полина, это же какое-то невероятное чудо!
– Чудо, – легко согласилась она, – но вовсе не невероятное. Одна судьбоносная встреча, правильно выбранный путь, грамотно потраченные деньги… Ну, и много работы над собой, конечно, без этого, уж извини, никак.
В свою очередь, старая знакомая окинула меня взглядом, в котором вовсе не было восхищения, и я без дополнительных объяснений поняла, что это ее «уж извини» – упрек лично мне, от природы обладавшей определенной красотой и не давшей себе труд ее преумножить или хотя бы сохранить.
– Ну, знаешь, у меня очень много работы… не над собой, конечно… а вообще…
– Можешь не объяснять, – великодушно разрешила Полина Прекрасная. – Все понимаю: зашилась, забила на все, кроме хлеба насущного… Но хлеб-то есть? Ты где работаешь, в суде? Значит, не бедствуешь.
Я не стала объяснять, что судья – это больше про статус, чем про состоятельность. Многие люди искренне убеждены, что судьи только и делают, что набивают себе карманы, и спорить с ними бессмысленно: некоторые мои непорядочные коллеги компрометируют нас всех. Но я не беру подношений, а судейская зарплата невелика, нам с дочкой кое-как хватает, однако излишеств я не потяну…
Тут я поймала себя на том, что все-таки оправдываюсь, только не вслух, а про себя. Сказать по правде, своим примером Полина меня пристыдила.
А бывшая одногруппница продолжала вещать:
– …да и какой в них смысл, если самая главная ценность приходит в упадок?
Я поняла, что это она уже не только про деньги говорит, и прислушалась.
– Личность каждого из нас неповторима и прекрасна, но окружающим, как правило, не видна, – разливалась Полина, и чувствовалось, что ее красноречие и вдохновение отшлифованы так же добросовестно, как безупречная внешность. – К примеру, глядя на меня, люди видели только унылую толстуху, и в этом не было их вины. Я сама была виновата в том, что моя внешность разительно не соответствовала моему внутреннему миру. Но стоило привести их в гармонию…
И еще добрых полчаса Полина Прекрасная воодушевленно вещала мне про гармонию, которой в силах добиться каждая женщина, включая даже меня, тем более что наша случайная встреча как раз и может оказаться судьбоносной.
Полина рассказывала мне, как она обрела себя и как это делают сейчас другие. Конкретики в ее словах было мало, сплошь общие фразы, но речь текла гладко, как будто сто раз отрепетированная, и я уважительно подумала, что навыки риторики бывшая одногруппница тоже знатно развила, в студенческие годы она была замкнута, молчалива и не блистала ораторским мастерством. При этом держалась новая Полина и без высокомерия, и без обидного сочувствия. Она как бы констатировала очевидный факт: мы все несовершенны, но при желании вполне можем стать лучше.
Очевидно, желание стать лучше легко читалось в моих глазах, потому что Полина сразу же выдала мне краткое руководство к действию. Она показала мне страницу в Инстраграме и пригласила в группу таких же, как она, счастливых женщин, смело идущих путем внутреннего и внешнего преображения.
Напоследок, уже у здания суда, куда спортивный автомобиль домчал меня непривычно быстро, мы обменялись контактами, и я пообещала, что не оставлю этот разговор без внимания.
Мне действительно было о чем подумать, наглядное превращение супергадкого утенка Полнины в прекраснейшего лебедя произвело на меня сильное впечатление.