С кряхтением и ненужными пинками Василия выволокли на двор. Прокопий, причитая и заламывая руки, выскочил следом.

Березин очнулся. Он не ставил под сомнение рациональность происходящего, как человек, пребывающий в полной уверенности, что он спит, и потому просто делал то, что ему приходило в голову. Подождав несколько секунд, пока голоса отдалятся, он выбежал из дома.

Улица была полна движения. Несомый людским потоком, профессор только успевал замечать фрагменты: деревянные избы и терема, простые и расшитые рубахи, миловидные лица женщин, обёрнутые в платки. Рядом проехала телега, плеснув на прохожих грязью из не просохшей после недавнего дождя лужи.

На Березина никто не обращал внимания, словно он вообще не существовал. Если он оказывался у кого-нибудь на пути, люди обходили его, как обходят столб или сидящую собаку. Невольно профессор улавливал обрывки разговоров. Всё так же лишённый способности удивляться, он отметил, что как там, в помещении, так и здесь общение происходило на древнерусском.

– Ну я что, я и говорю-то приказчику, – говорил, отчётливо цокая[3], рябой высокий мужчина своему более старшему спутнику, смирного вида человеку в выцветшей красной рубахе, – с долгом-то как за коня? А приказчик говорит: «Я не ведаю и не решаю, иди к боярину конюшему». Ладно, иду к боярину конюшему. Конюший говорит: «Пока приказу от посадника не будет, я ничего не решаю». Иду через город на двор к посаднику. А мне там говорят: «Посадник сам дела с куплей на княжеский двор не решает, иди туда». Ну как так, а? И ведь пугаются все, без начальства слова не скажут. Ну что за дела пошли нынче?..

Людской поток вынес Березина на широкую площадь, на которой сходились несколько улиц. Поодаль высились терема – очевидно, княжеского двора. По сторонам площадь была отгорожена тынами частных дворов.

На помосте в середине площади что-то затевалось. Толпа, сходившаяся со всех сторон, придвинула Березина почти вплотную к помосту, а рост позволял профессору хорошо видеть поверх голов.

На помост вывели человека со связанными руками, и к аромату еловых досок примешался запах запущенного, давно не мытого человеческого тела. Клочья тёмно-русых волос его висели сосульками, в косматой бороде с левой стороны не хватало солидного клока.

Вышедший к краю помоста дьяк медленно развернул свиток:

– По велению князеву клеймить отныне татей[4], а ежели в третий раз пойман – казнить без пощады.

Березин наконец понял, что, собственно, происходит. Он попытался развернуться, но оказалось, что он плотно зажат между соседями. Тогда, упираясь ногами в землю, он постарался отступить в толпу, чтобы отдалиться от места действа, но вновь потерпел неудачу.

Березин зажмурил глаза, чтобы не видеть, как раскалённое железо приходит в соприкосновение со щекой осуждённого. Крик заставил его зажать уши обеими руками, но это не помогло.

Когда он убрал руки от ушей, до него долетело возмущённое роптание по соседству:

– Негоже так, – выделился из гомона ясный старческий голос, – да и казнью грозить.

– Дык он же украл, – возразил голос помоложе.

– Всё одно, – стоял на своём первый, – не по християнски. Видано ли, пятнить человека, аки скотину? Так только татарам поганым пристало…

Березин в смятении переводил дух, ожидая, когда толпа начнёт расходиться. Но вместо этого, почмокав, глядя на бумагу, дьяк зачитал следующий приговор:

– По велению князя Ивана Даниловича казнить отсечением головы преступника Константина, сына купца Ярослава, за убийство в драке дружинника князева.

– Как казнить? – раздался женский голос где-то в толпе слева, и это послужило сигналом для остальных.

– Не по правде судит князь! – выкрикнул сильный мужской бас.

– За убийство, да в драке, всегда вира[5] назначается, – сказал кто-то совсем рядом с Березиным.

– Точно! – поддержал его тот же старик, что возмущался перед этим по поводу клеймения. – За убийство дружинника – двойная вира, но не смерть! Так наши прародители всегда делали.

– Негоже нам басурманские обычаи перенимать! – крикнул молодец в косоворотке, стоявший прямо перед Березиным.

Выведенный на помост человек средних лет глядел хмуро, но без страха. Воспользовавшись замешательством ката[6] и подручных, он обратился к толпе:

– Видит бог, – он хотел осенить себя знамением, но забыл, что его руки крепко связаны за спиной, – вины злой нет моей, люди добрые! Дружинник князев с женой моей озорничать начал. Говорит: «Город – княжий, а раз княжий, то и мой». Драться стал. Я честь свою и женину защищал!

– Молчать, – крикнул дьяк и махнул рукой.

Только теперь Березин заметил за передним рядом людей блеск кольчуг у помоста. Тонкая цепь дружинников пришла в движение и, толкаясь древками копий, отодвинула народ на несколько шагов назад.

– Не поддавайтесь, люди добрые, – не смолкал осуждённый Константин, – не позволяйте волю у себя отнимать. Подати вдвое нам подняли, а у князя от денег мошна лопается! В страхе вас держать хотят, ибо сами в страхе…

Последние слова он произнёс уже наклонённый головою к свежевытесанной плахе. Березин не успел закрыть глаза. Ему показалось, что отлетевшая голова Константина посмотрела на него сурово, значимо.

Этого профессор уже не мог выдержать. Возможно, нестройное движение толпы помогло ему проталкиваться назад, но ему удалось вырваться, и теперь он бежал неведомо куда – прочь от этого ужасного места.

Он свернул на боковую улицу, затем ещё куда-то, пробираясь меж близко стоящими тынами соседних дворов. Неожиданно он оказался на широкой дороге, мощённой досками. За частоколами по обе её стороны стояли дома побогаче, с расписными воротами и резьбой над ними.

Грохот копыт множества лошадей застал профессора врасплох. Он обернулся как раз вовремя, чтобы увидеть несущихся на него конных воинов. Кто-то из прохожих не успел отскочить в сторону и теперь ойкнул болезненно, когда его сбили с ног. Березин поднял взгляд и увидел характерные купола монгольских шишаков на головах наездников. Отблески яркого солнца на шишаках и панцирях слепили глаза. Обилие дорогого оружия, инкрустированного переливающимися камнями, указывало на высокий статус конников. Ехавший в центре воин единственный из всех был одет в дорогой шёлковый халат поверх брони.

Всадники словно не замечали профессора и неслись прямо на него. Сдерживающие центры сдали, и Березин понёсся перед лошадьми словно заяц на охоте, забыв об усталом сердце и хрупких суставах. Перед профессором выросли широкие ворота. Он надеялся прижаться к ним и пропустить отряд мимо, но ворота растворились, и всадники продолжали скакать, не снижая хода.

Сам не заметив как, Березин промчался мимо дворовых людей и, взлетев на расписное крыльцо, рухнул у ног одного из стражников с секирами, охранявших вход. Стражник хмыкнул и даже не поменял положения головы, давая профессору возможность отдышаться.

Монголы спешились с помощью дворовых, кинувшихся выхаживать спесивых низкорослых лошадей.

Тем временем двери рядом с Березиным растворились, и на крыльцо в сопровождении нескольких спутников спешным шагом вышел важный человек невысокого роста в мягких остроносых сапогах и расшитой золотом одежде. Обилием слоёв последней он превосходил всех своих спутников. Застёжка плаща на плече блестела золотом, а кафтан был оторочен песцовым мехом.

Несмотря на любопытство, Березин вовсе не чувствовал себя комфортно и воспользовался тем, что на него никто, кажется, не обращал внимания, чтобы проскользнуть через распахнутую дверь внутрь помещения.

Богатство внутреннего убранства, множество снующих слуг навели Березина на пугающую мысль, что он ненароком пробрался в княжеские хоромы.

Уворачиваясь от людей, он переходил по сеням из палаты в палату, пока не оказался наконец в пустом помещении с высокими потолками и покрытыми резьбой лавками, врубленными в стены. Профессор успел увидеть княжеский престол, когда голоса за его спиной заставили его метнуться к противоположной от двери стене. Здесь, закрытый от входящих высокой с прорезями спинкой кресла, он мог чувствовать себя в относительной безопасности.

Сквозь прорези Березин увидел входящих – тех же людей, которых он оставил на крыльце. Вслед за ними в палату стали входить по двое-трое богато одетых людей, негромко переговариваясь. По одеждам Березин отнёс их к боярскому сословию. Очевидно, здесь они присутствовали в качестве боярского совета – вече. В строгом порядке бояре расселись на лавки вдоль стен по обе стороны от княжеского места и затихли. Усевшись на престол, князь (а профессор уже не сомневался в том, что это был князь) обратился к остановившимся поодаль монголам.

– Здравствует ли Великий хан?

Один из монголов принялся бормотать на ухо тому, что был одет в шёлковый халат, очевидно, переводя.

– Великий хан полон сил и шлёт тебе привет и ярлык[7], – через переводчика ответил посол, заложив большие пальцы рук за пояс своего отливающего синим и золотым одеяния.

Березин заметил, как князь зашуршал на своём месте при этом известии:

– На что ярлык? – спросил он.

– На Великое княжение, – ответил посол, заставив князя шумно задышать, и махнул рукой. Один из его спутников, приблизился и передал бумажный свиток стоявшему по правую руку от княжеского престола боярину. Березину почудилась хитрая усмешка под вислыми усами монгола.

Боярин тряхнул длинной бородой с едва заметной проседью; сломав печать, развернул свиток и неуверенно взглянул в сторону князя. Тот кивнул:

– Не тяни, по сути читай.

– Великий хан Узбек[8], – начал боярин, раздуваясь и краснея, – повелевает тебе быть его рукой во всех землях русских, собирать дань и в том утверждает тебя как Великого князя.

Вечевые бояре завозились по лавкам, но гомон быстро затих.

– Всё? – спросил князь, не в силах скрыть удовлетворение в голосе.

– Нет, – ответил боярин, мешкая, но под грозным взглядом князя всё же продолжая чтение, – повелевает тебе также взять под начальство временное ханскую рать из пяти темень[9] и также со своею дружиной идти всем на Тверь и пожечь и положить пусту на всю землю Тверскую. А Олександра Михаловича – князя тверского – захватить силою и привезти ко двору хана на суд.

– Всё? – спросил князь тоном, в котором теперь сквозила подозрительность.

– Всё, Великий князь, – заключил боярин, склоняя голову, несомненно пытаясь задобрить начальство новым титулом.

Среди вечевых бояр послышался явный ропот.

«До чего же противные гримасы они состроили вместо улыбок», – подумалось Березину о монголах.

– Могу ли я сообщить хану, что всё будет исполнено, Великий князь? – почти не скрывая сарказма, задал коварный вопрос монгольский посол.

Князь, находившийся, по-видимому, в сомнении, не успел ответить. Один из бояр, сидевших ближе всего по его правую руку, поднялся с лавки и по-старчески потряс рукою в рукаве с собольей оторочкой:

– Негоже нам, князь, христианам, заодно с басурманами против христиан воевать!.. – Голос его дребезжал от немощи и возмущения. – Бог не потерпит такого!..

– Истинно!.. истинно!.. – послышалось несколько других голосов.

Монгольский посланник не шевельнулся. Посмеиваясь под усами, он едко заметил:

– Хан над своими подданными имеет безграничную власть и потому могуч и непобедим. Подобно же его поданные имеют полную власть над своими слугами, и тем скрепляется вся Золотая Орда. Ежели Великий князь такой властью не обладает, быть может, хану нужно отправить ярлык на владимирский, да и на московский престол другому князю?..

– Не нужно! – поспешно воскликнул князь. – Ответь Великому хану, что я сделаю всё, как велено. – И, повернувшись к старшему боярину, повысил тон: – Молчать!.. Не сметь позорить меня при ханских послах! Слышали все?! За меня может хан решать, но над вами – моя воля! И вече мне не указка! Довольно мои отцы вас слушали. – И добавил уже спокойнее: – Так же и вам власть от меня теперь дана над слугами и рабами вашими, но выше того без меня вам не решать ничего. А кто противиться будет – может покинуть вече…

Старый боярин оглядел палату. Большинство стыдливо прятали глаза. А те, кто не прятал, старательно не замечали его взгляда. Тогда, опираясь на высокий посох, старик медленной тяжёлой походкой вышел через отворённые перед ним стражниками двери, не поклонившись князю и слова не сказав.

– Не пристало бы Великому князю терпеть от своих слуг обиды, – вновь взял слово монгольский посланник, глядя прямо и всё так же насмешливо, – а преступников следовало бы и смертью карать. На то тебе, Великий князь, и дана ханом власть, чтобы злых людей казнить. Великий хан до сих пор с удивлением отзывается об обычае русских князей беречь жизни подданных. Людей много, князь. Сколько ни казни, новые народятся. Следовало бы тебе их больше казнить, как по всей Орде делается, и тем порядку и мощи твоей прибавлять.

Князь поменял положение на своём месте и, прокашлявшись, ответствовал:

– Передай Великому хану, преступников не жалею уже и теперь, и впредь пощады не будет оным.

Посланник склонил голову и сделал незаметный знак своим спутникам. Один из них снял с пояса мешок из дорогой парчовой ткани, развязал и, осторожно достав содержимое, передал послу. Посол приблизился к князю и с полупоклоном вытянул вперёд руки, в которых лежала блистающая золотом и крупными драгоценными камнями, отороченная мехом круглая татарская шапка, которую Березин, открыв рот, безошибочно определил как извечный символ власти русских царей – «шапку Мономаха», только лишённую привычного креста на верхушке. Крупный рубин вспыхнул в солнечных лучах, проникавших в палату через высокие узкие окна.

– Хан передаёт со своей головы в дар своему самому прилежному русскому подданному.

Неровное дыхание послужило ему ответом, когда, забыв о чине и церемонии, князь, подавшись вперёд в кресле, сам принял дорогой подарок в руки.

Посол тем временем откланялся поклоном, больше похожим на кивок, и со своими спутниками покинул палату. Поднялся гомон, который князь быстро успокоил поднятием руки.

– Надобен мне слуга верный среди вас, боярские сыны, дружину собрать да порадеть, чтобы готова была выступать на тверичей. Да прежнего воеводу, что покинул нынче вече не спросясь, разыскать да к ответу призвать.

Березин понял, что речь шла о старом боярине, посмевшем возражать князю.

Молчание воцарилось надолго. Даже перешёптывание прекратилось. В душе бояр боролись, очевидно, страх перед князем и уважение к своему старейшине. Все прятали глаза, не глядя ни на князя, ни друг на друга.

Наконец по левую руку от князя поднялся молодой человек, одетый скромнее остальных.

– А позволь мне, Великий князь, – залихватским тоном предложил он. Все присутствующие воззрились на молодого наглеца.

Князь колебался. Очевидно, он надеялся, что вызовется кто-нибудь постарше чином, но не уронить свой авторитет оказалось важнее.

– Быть посему. – Князь с бережением передал шапку стоявшему по правую руку от княжеского места боярину, затем поднялся, отстегнул золотую пряжку на плече и, жестом усаженной кольцами руки подозвав добровольца, бросил тому в руки свой плащ. – Вот верному слуге с моего плеча.

Двери в палату отворились, и быстрым семенящим шагом вошёл, почти вбежал человек в длинном кафтане и сафьяновых сапожках. Остановившись перед княжеским местом, он поклонился низко, почти до пола.

– Что за срочность такая, боярин постельничий? – недовольным голосом поинтересовался князь.

Постельничий зашёл с левой стороны и наклонился к уху князя, заговорив быстро, громким шёпотом, так что Березин едва разбирал слова:

– Князь, посланникам хана отвёл я, как приказано, лучшие покои, а посланник с помощники по дороге нахватали девок – служанок да дворовых – и насилие над ними чинят. Я было через переводчика попросил посланника бесчестия девкам нашим не чинить, а посланник осерчал да меч кривой из ножей вынул. Говорит: «Я и мои спутники – все знатной крови, и девкам-де вашим большая честь оказана, коей любая жена в Золотой Орде была бы рада добиться». Что прикажешь делать, князь?

– Раз таков их обычай знатный, не препятствовать, ибо, если посланники осерчают, хану про нас недоброе доложат, – деревянным голосом ответил князь.

– Слушаюсь, князь, – наклонился постельничий ещё ниже, скосив глаза вправо, и его взгляд неожиданно упёрся в Березина. Зрачки боярина расширились, шея вытянулась, когда он пристально вгляделся в полумрак за княжеским местом.

– Кня-я-язь, – протяжно возопил боярин, – тут нечистая сила, святый Господь, защити нас! – И он принялся энергично креститься.

И тут же вся палата оказалась охвачена хаотическим движением. Великий князь как ошпаренный соскочил со своего места, Березин спешно поднялся на ноги и отбежал вглубь – к стене за княжеским местом, не зная, куда ему деваться.

– Крест несите!.. – завопил кто-то из бояр.

– Митрополита звать!.. – выкрикнули из другого угла.

Все сорвались с лавок. Даже пожилые бояре резво перебирали ногами. Двое столкнулись и оказались на полу. Вбежавшая стража добавила неразберихи. Но дело принимало серьёзный оборот, а блеск мечей заставил профессора уже в который раз за день искать спасения. В сумраке за троном он обнаружил неприметную дверцу в стене и не раздумывая толкнул её плечом. К его облегчению, дверь поддалась, и Березин побежал по тёмным переходам, сам не зная куда.

Коридоры вывели его на двор, на который к этому времени уже тоже распространилась суета и неразбериха. Дворовые слуги бегали с крестами и факелами, крестились, громко молились. Профессор обратил внимание на стоящую неподалёку телегу с сеном, запряжённую серой лошадью. Животное всхрапнуло и покосилось на него, но Березин, не совсем способный сейчас критически мыслить, вскарабкался на телегу и постарался поглубже зарыться в рыхлую пахучую массу.

Топанье и выкрики продолжались ещё некоторое время, потом начали затихать. Солнце пригревало не на шутку, и под слоем сена было трудновато дышать. Профессор решил потихоньку выбираться, но тут послышались шаги.

– Дык мне как нагрузили, так я и привёз, боярин, – послышался низкий мужской бас.

– Как ни нагрузили тебе, Василий, а сено никудышное, потому вези назад, а старосте передай, коли ещё раз такой товар отправит на княжеский двор – отвечать будет нешутошно. – Этот голос, полный авторитета, принадлежал, очевидно, боярину конюшему.

Затем послышалось кряхтение, телега заскрипела. Василий, похоже, залезал на своё место. Воз дёрнулся, застучали копыта. Мерное покачивание действовало убаюкивающе, и Березин, утомлённый событиями, не заметил, как задремал.

Он не мог сказать, сколько он спал, хоть ему казалось почему-то, что прошли сутки. Профессора разбудила остановка. Тишина вокруг нарушалась только трелями какой-то певчей птицы неподалёку, к которой изредка присоединялась кукушка, очевидно неравнодушная к чужому таланту.

Березин аккуратно высунул руку, взялся за край телеги и с усилием подтянул тело. Выбравшись, он обнаружил, что телега стоит на широком пути, проходящем через лес, а Василий, отойдя в сторону, справляет малую нужду. Приближающийся гром заставил Березина поднять голову на небо – ни облачка. Василий смотрел в его сторону, спешно заправляясь. Березин оцепенел, но понял, что тот смотрит не на, а сквозь него. Гром приближался, и из-за поворота дороги показались всадники на рыжих лошадях. Стёганые халаты и меховые шапки с развевающимися на скаку пушистыми хвостами, нашитые на одежду пластины брони, кривые луки за спинами. Это мог быть передовой отряд тех пятидесяти тысяч воинов, о которых говорил посланник хана.

Березин не собирался выяснять детали. Не разбирая дороги, он побежал в лес. Оборачиваясь на бегу, профессор заметил, что всадники замедлили ход. Взмах широкого лезвия раскроил застывшему в растерянности Василию череп. Ненужная жестокость вызвала у Березина содрогание. Переводя дух за широким стволом дуба, он наблюдал за отрядом. Татар было человек двадцать – вероятно, разведчики. Они потолклись конями на месте, переговариваясь. Один из них, в особенности темнокожий, что-то говорил широкоплечему воину, отличавшемуся от спутников более богатой одеждой. Тот вглядывался в лес. Смуглокожий поднял палец, и у Березина зашевелились волосы на голове – тот указывал прямо на него. Забыв обо всём на свете, профессор бросился в глубь плотного тёмного леса.

Березин пробирался сквозь плотный подлесок не меньше четверти часа, останавливаясь и прислушиваясь – нет ли погони. Почувствовав себя в безопасности, он присел, прислонившись спиной к широкому берёзовому стволу, и новая тревожная мысль пришла профессору в голову: как он будет выбираться, если заблудится? Где он вообще?

Он огляделся, и просвет по его правую руку подсказал ему направление.

Опушка была освещена слабеющим вечерним солнцем, а в центре её на широченном пне, впившемся в землю узловатыми корнями, стояла как на фундаменте рубленая изба. Профессор успел сделать только один неуверенный шаг к крылечку, вырубленному прямо в самом пне, когда петли коротко пискнули, дверь отворилась, и на пороге появился человек. Женщина в длинном белом платье с красной вышивкой на подоле посмотрела на него ласково и без удивления:

– Ну что, Всеслав Игоревич, заходи, коли пришёл.

И таким благодушием и заботой повеяло на Березина от её голоса, что он забыл обо всех своих страхах и волнениях и, не колеблясь, прошёл за ней внутрь.



– Вот тебе отвара на травах, я загодя приготовила. – Лучистые морщинки вокруг её глаз улыбнулись Березину, когда женщина ставила перед ним на стол большую пузатую кружку с крошечной ручкой на боку. Кажется, эта посудина называлась «канопка».

Профессор отхлебнул душистой горячей жидкости и закашлялся.

– Ничего, зато легче тебе во всём теле будет, – заметила незнакомка, которой Березин на глаз дал бы лет сорок пять.

– Погоди-ка, – опомнился он. – «Загодя»? Значит, ты ждала, что я приду? И имя моё откуда ведаешь?

Женщина выудила ухватом тяжёлый горшок из углей и, поставив его сверху печи, принялась помешивать содержимое длинной деревянной ложкой.

– Ждала, потому и ведаю, – ответила она, полуобернувшись, и улыбка вновь осветила её лицо.

– Сон это всё или явь? – спросил Березин, обращаясь преимущественно к себе.

– Между ними куда меньше отличий, чем тебе видится, – она потянула губами жидкость с ложки, – и вопрос этот не главный.

– А какой главный… уважаемая? – в лёгком замешательстве произнёс профессор.

– Искрой меня звать, отец мой Борислав был из волхвов знающих, – пришла ему на помощь хозяйка дома, – и положено тебе знать, что мы с тобой родичи. А вопрос главный – «Зачем ты пришёл, Всеслав Игоревич?»

– Не ведаю, Искра Бориславна, – развёл руками профессор искренне.

– Вспомни тогда, как ты здесь очутился.

– На княжьем дворе залез на телегу… – начал Березин осторожно.

– Раньше, – кивнула ему Искра ободряюще.

Профессор помедлил, затем сделал вдох:

– Сидел за столом в своём доме… это – далеко отсюда…

– Далеко-недалеко, но погодя задолго, – сказала Искра непонятно, – но ты ещё раньше начинай.

Березин решился и начал пересказывать все события своего долгого дня. Когда он дошёл до описания девицы в «крутом» джипе, лицо хозяйки посерьёзнело. Она положила ложку рядом с горшком, но не стала прерывать рассказ профессора. Упоминание же смуглого азиата заставило её вздрогнуть и сложить руки на груди.

– Слушай же, Всеслав Игоревич, – заговорила Искра тотчас же, когда Березин закончил повествование, – да не перебивай. Неспроста ты здесь. Душа у тебя болит за судьбу всего народа славного. И дар наш родовой тебе пособляет искать ответы на вопросы твои. Слова речи нашей – песня времени, и дар твой в том, что ты песню эту слышишь, а звуки песни несут тебя, как ладья, туда, откуда всё началось. Всё, что ты увидел сегодня, – часть ответа на твои вопросы. Почему так – и мне неведомо, но тебе понять проще будет. Теперь тебе дальше двигаться надобно, да поскорее! – и её голос пронизала тревога.

– Куда дальше, голубушка? – растерянно спросил профессор. – Почему поскорее?

– Жена та в повозке без лошадей, что обидела тебя, – зло есть. Она тоже ведает, но дар свой прилагает не к добру, а ко злу. И татарин смуглый – рука того же зла, что аж сюда за тобой протягивается. Почуяли в тебе дар и помешать тебе хотят, ибо чем людям славным хуже, тем злым лучше. Боятся злые, что ты ответы найдёшь, да прогонишь мару[10] вековую из разума людей. Плыть тебе дальше нужно туда, куда несёт тебя ладья ладнозвучия.

– Я не так силён в речи более раннего времени, – смущённо забормотал Березин, сбиваясь и начиная делать ошибки в падежах и окончаниях.

Искра села рядом с ним и взяла его руку в свои.

– Силы в тебе довольно, Всеслав Игоревич, – она закивала ласково и ободряюще, – а я тебе помогу вспомнить, как наши прародители разговаривали. Слушай и втори. Позже естеством постигнешь суть.

Её речь вдруг изменилась. В словах появились носовые звуки, сильно изменившие мелодику языка. Некоторые слова вдруг сжались, потеряв гласные, другие расширились, в них появились едва уловимые короткие гласные звуки. Глаголы крупными мазками обозначали значительно более стройную и жёсткую систему времён. Ударения оказывались в местах, совершенно не соответствовавших общепринятой научной концепции. Силовое ударение уступило место мелодическому, которых оказалось не меньше четырёх.

Березин вслушивался, дрожа от восторга, как ребёнок, попавший в магазин игрушек. Перед ним, словно трансформер, выстраивалось здание древнейшей формы русского языка. Любой учёный его специализации отдал бы десять лет жизни за такую возможность.

Искра не просто говорила, а иногда задавала вопросы и требовала ответа. С трудом выговаривая архаичные формы слов, ошибаясь в ударениях, Березин всё же уловил главное – мелодию. Отличное теоретическое знание эволюции грамматики и природное чутьё филолога помогали ему правильно расставлять слова и образовывать нужные формы. Кое-где он делал смелые догадки и с радостью отмечал, что они были почти без исключения верными.

Внезапно оба почувствовали чьё-то присутствие. Березин вздрогнул и обернулся. В раскрытом окне сидела крупная серая белка с ободранным хвостом. Увидев, что на него обратили внимание, животное открыло рот в гаденьком оскале и сузило косые глаза.

– Ничего не делай, – тихонько сказала Искра, видя, что Березин собирается подняться.

Чёрный вихрь ворвался в окно со стороны леса и сшиб белку на пол, заставив её возмущённо зацокотать. Вихрь отлетел в сторону, и Березин увидел крупного чёрного ворона, который, сделав круг, сел на оконную перекладину.

Профессор непонимающе переводил взгляд с одного животного на другое. Белка вскочила на задние лапы, оскалилась, и из пасти её выкатился низкий гудящий звук, от которого у Березина разом заныли кости и зубы, боль охватила всю голову целиком, так что казалось, её распиливают на части десятки мелких ножовок. Ворон словно ждал этого как приглашения. Оттолкнувшись лапами, он спорхнул вниз, налетев на белку и заставив её прекратить гудение. Клочки вырванной шерсти повисли в воздухе вместе с выдранными перьями. Змеиная быстрота движений обоих животных мешала Березину уследить за ходом схватки, но вот белка вспрыгнула на окно, оскалилась в последний раз и скользнула вниз. Ворон поднялся в воздух и, присев на окно, поочерёдно посмотрел на людей одним и другим глазом. Затем поправил клювом всклокоченные перья на левом крыле и, перед тем как улететь, отчётливо проговорил: «Урррак!»

Березин повернулся к Искре за объяснениями и замер. По высокому светлому лбу её текли струйки пота, глаза были полузакрыты, кожа мертвенно бледна.

– Искра Бориславна! – осторожно позвал Березин.

Знакомая ласковая улыбка осветила её усталое лицо. Она открыла глаза:

– Не тревожься обо мне, родич, не главное это.

– Что это за белка с таким голосом?

– Это тот татарин смуглый, что перстом на тебя указывал. – Лицо Искры было настолько серьёзным, что Березин не посмел заподозрить шутку. – И звать его – Урак.

– А ворон?

– А ворон – это я, но ты мыслей не распускай без толку, – Искра посмотрела на него внимательно, – тебе дальше надобно двигаться. У тебя здесь времени больше нет. Урак сейчас сюда татар приведёт да погибель наведёт на меня и тебя, ежели ты не уйдёшь.

– Да как же я уйду-то, Искра Бориславна? – Березин и вправду не мог собрать мысли. – Мне бы домой попасть, но только я ума не приложу как.

– Вижу, что не мыслишь ты себя готовым, – покачала она головой, – но домой тебе опасно. Ведьма тебя там найдёт, Всеслав Игоревич. Тебе дальше по реке лет надо…

Звон влетевшей через окно стрелы прервал Искру. Огонь с древка стрелы, обмазанного смолой, принялся старательно лизать сухие бревна. Почти сразу за первой последовали ещё стрелы и принялись биться уже в наружную стену. Послышались голоса, команды на татарском.

– Вот что, родич, – Искра вновь взяла его руку, – решай сам, но знай, что совсем с пути тебе сойти теперь никак нельзя, ибо погибнешь в бесчестии. Ежели готов – вспоминай язык предков наших.

Ещё несколько стрел звонко ударились в бревна, но Искра не обратила на это никакого внимания:

– Я тебе помогла, чем смогла. И полагайся на себя смело. Дар твой, пожалуй, сильнее моего будет. Ежели не готов – вспоминай свой дом да свою речь, токмо я тебя предупредила. Да сюда не возвращайся, ибо здесь тебя будет поджидать Урак сотоварищи. Только дальше по реке лет тебе путь будет ещё открыт.

Становилось жарко. Дым щипал ноздри. Мысли Березина, приведённые в расстройство воем белки, путались всё сильнее. Он попытался сказать что-то на том раннем древнерусском, которому обучала его Искра, но у него ничего не вышло, кроме нескольких бессмысленных словосочетаний. Над печкой скрипнула, проседая, объятая пламенем балка. В волнении профессор посмотрел на свою удивительную собеседницу. Ответом ему был всё такой же ясный ласковый взгляд:

– Пора тебе, Всеслав Игоревич, иди…

– А ты как же, Искра?..

– Не тревожься за меня, родич, – она улыбнулась одними глазами, – колесо судьбы моей поворачивается, а значит, всё, что надо было, я исполнила. Теперь за тобой дело…

В плотном дыму Березин перестал различать черты её лица. Только глаза её ещё стояли перед ним, но он не знал, было ли то воображение. Снаружи полилась заунывная волчья песня.

Березин кашлянул. Ему представился дом, рабочий стол. Вот он сидит за ним, уставившись в копии старинных грамот. «Меня же обещали уволить», – подумал он без связи с происходящим на современном русском и открыл глаза.

Бумаги желтели под светом настольной лампы. Снаружи выла собака. Кто-то жёг костёр во дворе, и едкий дым проникал в квартиру через щели в непроклеенных окнах. Березин откашлялся. «Вот это задремал», – подумал он.



Следующий день выдался пасмурным, просто мрачным. Термометр показывал «плюс», но язык не поворачивался называть это оттепелью. Мелкий противный дождь срывался несколько раз и, направляемый порывистым ветром, забирался под воротники, колол лица прохожим. Снег таял, образуя грязные лужи, полные мусора и собачьих дел.

Березин засиделся допоздна в университете. С чистым сердцем он снова отказался принять взятку и экзамен у Накаева. И со спокойной душой декан Нетупин подписал приказ об увольнении профессора «за предвзятое отношение и необъективную оценку знаний студентов». Березину было предложено не приходить в университет, начиная уже с завтрашнего дня, в обмен на две месячные зарплаты «по выслуге лет». Но профессор не любил подачек. Он просто пообещал, что сегодня – его последний день на работе. И теперь, сидя в пустом кабинете, который профессор в последние годы делил с двумя коллегами, он перебирал бумаги, решая, что нужно забрать, а без чего можно и обойтись.

Березин знал, что поступил правильно, потому что иначе он не мог поступить, но всё же горькое чувство засело где-то в горле, мешая дышать. Университет был его родным домом. Здесь прошла большая часть его жизни, начиная со студенческих времён.

«Колесо судьбы поворачивается», как сказала Искра. Березин задумался. Удивительно, с какими деталями он помнил свой сон. Погрузившись в воспоминания, профессор одну за одной извлекал из них любопытнейшие картины, которые, казалось, никак не могли быть плодом работы его собственного подсознания, но должны были быть, ибо любое другое объяснение представлялось его мировоззрению учёного слишком фантастическим.

Понимая, что его дремотные измышления вряд ли могут представлять какую-нибудь научную ценность, Березин всё же не удержался и принялся выписывать по памяти словосочетания и целые фразы из своего разговора с Искрой Бориславной, тщательно проставляя все музыкальные ударения. Он сразу же отметил две важные детали. Фонетическая структура её раннего древнерусского подтверждала его теорию. Мелодика языка представлялась заметно более взрывной, чем то допускалось классической реконструкцией. И более того, в некоторых словах перед гласными проявилось присутствие посторонних звуков, которые с натяжкой можно было охарактеризовать как гортанные.

Березин попробовал несколько раз воспроизвести написанное, затем положил ручку и с недоверием посмотрел на покрытый значками и буквами лист. Ну конечно же! Во сне его подсознание подогнало эти придуманные черты произношения дописьменного древнерусского под его гипотезу. Или же… ему, как Менделееву, удалось во сне довести свою конструкцию до логического совершенства.

Повинуясь внезапному побуждению, Березин порылся в стопке бумаг на левом углу стола, где лежало подлежащее уничтожению, и извлёк оттуда потрёпанную копию. Ещё со студенческих лет его интриговала эта зарисовка с берестяного оригинала, сделанная арабским писателем Ибн ан-Надимом – предполагаемая письменность древних славян до распространения кириллицы.

Березин положил копию рядом с собой и прочитал начало первой фразы своих записей, первой фразы, сказанной Искрой на раннем древнерусском: «Аки алъдии[11] по риеке…» Возможно ли это? Если отбросить арабскую стилизацию записи и допустить…

Бумаги на дальнем краю стола пришли в движение. Профессор замер в недоумении, застыв с документом в поднятой руке. Несколько листов слетело со стола, и из вороха бумаги высунулась гадкая крысиная морда.

В кабинете профессора зимой бывало холодно, недоставало мебели и просто квадратных метров, но крыс в нём не было никогда. Придя в себя от изумления, не сводя глаз с грызуна, Березин свободной рукой нащупал в открытом ящике стола тяжёлую папку и медленно занёс её для удара. Серая тварь приоткрыла пасть, издав шипение, более подходящее змее, и когда профессор с силой опустил своё оружие, взвизгнула и ринулась вперёд. Прыжок – и Березин почувствовал боль в щеке.

В панике профессор резко поднялся, опрокидывая стул, и рукой сбросил гадину с воротника. Холод в кабинете вынуждал Березина работать в пальто. Сейчас он был рад этому обстоятельству, ибо высокий воротник закрывал ему шею.

Забыв о больных коленях, профессор хлопал ботинками по полу, стараясь пришлёпнуть юркого зверька, но тот был слишком проворен и шмыгнул за холодную батарею под окном, напоследок высунув морду и презрительно свистнув. Свист был почти ультразвуком и отдался короткой ноющей волной в зубах профессора.

Березин потёр щёку и обнаружил на пальцах кровь. Придётся сейчас же зайти в аптеку за антисептиком.

Улица встретила профессора мелким холодным ливнем. Истёртая кроличья шапка быстро промокла, равно как и пальто, но Березин продолжал идти не спеша, упрямо обходя лужи с плавающим мусором, стараясь не выронить и не намочить картонную коробку с отобранными материалами. Несмотря на увольнение и происшествие с крысой, он чувствовал себя неплохо, почти приподнято. Даже колени, казалось, перестали скрипеть, и спина не жаловалась на нагрузку. Возможно, тому немало способствовало его состояние ума из-за сделанных им во сне любопытнейших лингвистических догадок, вернее, из-за того факта, что чем больше Березин их обдумывал, тем более пугающе правдоподобными они казались.

Аптека была уже совсем рядом. Повернув за угол, Березин оказался в узком переулке, освещённом только аптечной вывеской. Норами зияли безлюдные подъезды с выбитыми дверями. Во всём дворе горело всего пару окон. Прямо на тротуаре у одного из подъездов была припаркована большая чёрная машина.

Березин дошёл до аптечного крыльца и остановился, примериваясь, как бы с наименьшими потерями преодолеть океанских размеров лужу, преграждавшую ему путь на первую ступеньку.

В машине у подъезда гулко хлопнула дверь, почти сразу загудел мотор. Фары ослепили профессора, и ему пришлось ладонью прикрыть глаза сбоку. В их свете Березин увидел, что железная дверь аптеки была плотно заперта, а приклеенный по периметру клейкой лентой промокший листок гласил «Закрыто».

Рёв мотора заставил Березина похолодеть. Сорвавшись с места, тяжёлый джип помчался на него прямо по тротуару. Проснувшийся инстинкт самосохранения принудил профессора изменить привычке обдумывания и просто пуститься бегом.

Березин бежал назад в сторону широкого проспекта – туда, где, несмотря на поздний час, было движение и улицы освещались неяркими фонарями. Но он не успевал и, чтобы избежать контакта с бампером, бросился в сторону, прямо на грязь клумбы.

Тормозя, джип описал дугу. Знакомые очертания головы проявились в контрсвете с проспекта, когда водитель высунулся в окно:

– Я тебе говорила, гнида старая, «не попадайся мне больше», вражина…

У профессора не оставалось сомнений, это была его вчерашняя обидчица. Но неужели она собирается по-настоящему убить его? Бешеный рёв мотора послужил Березину ответом. Передние колёса машины вырывали из клумбы куски мокрой земли и подбрасывали их в воздух.

Удивительно, как быстро способно работать мышление в условиях смертельной опасности. Воображение профессора в то же мгновение нарисовало ему его растерзанный труп, вдавленный и вмешанный в грязь. Он знал, что не успеет подняться, а даже если успеет, это ему не слишком поможет. Страх отступил, сменившись горьким сожалением. Ведь он, возможно, был на пороге серьёзного прорыва в реконструкции раннего древнерусского. А его гипотеза! О прямой связи с протоиндоевропейским… Перед его внутренним взором мгновенно ожило лицо Искры Бориславны. Она кивнула ему ласково и ободряюще. «Звуки песни понесут тебя, как ладья по реке лет», – сказала она на раннем древнерусском. «Аки алъдии по риеке…» – мысленно начал повторять Березин, невольно вслушиваясь в вибрацию голоса, звучавшего в его воображении.

Внешний мир вдруг замедлился. Шум улицы пропал, рёв мотора превратился в инфразвуковое глухое рычание. Куски грязи, вылетающие из-под широких колёс джипа, зависли в воздухе. Как в замедленной киносъёмке, машина, нащупавшая более плотный слой грунта, начала миллиметр за миллиметром надвигаться на лежащего на земле профессора.

Березин обратил внимание на то, как свет ручьями струился со стороны проспекта, обтекая препятствия, преломляясь в застывших в полёте радужных дождевых капельках…



Радуга мостом стояла прямо над домами в конце улицы и, казалось, сама служила источником света. Ручейки ливневой воды, ещё не успевшей впитаться в жадную сухую землю, журчали в колеях. На торжке было шумно. Голоса людей, спорящих о цене, перекрывались певучими зазываниями торговцев, нахваливающих свой товар. Но в этом углу площади слышнее всего было глухое с переливами рычание. Огромный серый волкодав натягивал привязанную к столпу верёвку, вставая на дыбы, но не лаял, а только капал слюной.

– Гуннар[12]? – обратился к собаке обернувшийся на неё мужчина – настоящий великан, на голову выше прохожих на площади и на локоть шире любого из них в плечах. Широкая рыжая борода и плотные усы полностью закрывали нижнюю часть его тяжёлого лица. Ярко-синие глаза смотрели сурово, как у человека, который не допускает и не понимает шуток.

Услышав голос хозяина, пёс опустился на передние лапы, но рычать не перестал. Мужчина наклонился вперёд, глядя на что-то перед собой. Вдруг он резко отшатнулся назад, так что звякнули складки кольчуги, и молниеносным движением вытащил длинный прямой меч. Выставив его перед собой, он громко выкрикнул что-то на германском наречии. Ответом ему послужили тяжёлый топот и недовольные восклицания расталкиваемых горожан.

Березин очнулся, остро осознавая своё присутствие посреди начинавшей собираться вокруг разнородной толпы. В глазах собравшихся легко читался страх, смешанный с любопытством. Распихивая народ, в передние ряды протолкались несколько мужчин с мечами наголо, лицом и одеждой похожие на владельца серого пса. Как только Березин оказывался в их поле зрения, выражение их лиц менялось, брови сводились вместе, челюсти напрягались.

Они перекинулись несколькими фразами на неизвестном языке, определённом Березиным как древнескандинавский, и решительно двинулись на него. Отступив, профессор упёрся спиной в высокий тын и понял, что сейчас будет зарублен. Его сознание переполнили вопросы, и потому в нём оставалось меньше места для страха.

Быть может, потому Березин оставался верен себе и успел обратить внимание на звучание языка на площади. В восклицаниях и ропоте толпы профессор распознал ранний древнерусский, уже знакомый ему, отличный от принятого классической лингвистикой варианта.

Он поднял руку и, заикаясь, произнёс, старательно подражая мелодике их речи:

– Не ворог я вам!

Это задержало воинов с мечами не дольше, чем на секунду. Солнце блеснуло на поднятом лезвии. Березин закрыл глаза.

– Стой! – Голос был негромким, но сильным и, очевидно, достаточно убедительным, потому что удара не последовало, и Березин, выдохнув, открыл глаза.

Из почтительно расступившейся толпы в середину действа шагнул высокий худой человек с длинной ухоженной бородой. Простая белая рубаха переходила в широкие, белые же штаны. Березин успел заметить на его чёрном поясе нашитую двойную свастику, символы полного поля, солнца и другие, значения которых профессор не знал. Жилистой, но крепкой рукой человек опирался на высокий резной посох с усатой головой на верхушке.

– Положите мечи в ножи, рось, – спокойно сказал новоприбывший, – сей есть мой ученик.

Березин обомлел. Рыжебородый великан со свистом прокрутил меч в руке, но убирать его не собирался.

– Не встревал бы ты, волхв, – прогудел он на вполне сносном раннем древнерусском, – князь вас нынче не сильно жалует. Аще[13] будешь оборотней защищать, и тебя положим. Весь народ видел, что тут галка сидела, да пёс мой на неё взбеленился. И хвать! – на месте галки человек объявился. Это дело князевой дружины – от нечисти людей защищать. А ты иди подобру-поздорову, поганый.

– Дело ваше, варягов – князя защищать, – без признаков волнения ответил волхв, – а что нечисть есть, а что добро – не тебе решать. В глазах у тебя помутилось на ярком солнце, Олаф Ингваревич, вот и привиделось. Аще сомневаешься, спросишь у князя. Ибо на вече я со своим учеником сегодня же буду.

Старик шагнул ближе к Олафу, заставив его соратников невольно расступиться, и пристально посмотрел тому в глаза. Здоровенный скандинав высился над волхвом как гора, и Березин бессознательно задержал дыхание и принялся считать долгие секунды. На счёте «три» взгляд дружинника изменился, подёрнулся мутью, на счёте «шесть» он медленно убрал меч в кожаные ножны, на «десять» тяжело развернулся и, отдав короткую команду на скандинавском, зашагал прочь. На лицах других дружинников мелькнуло некое подобие удивления, но прекословить начальнику они не посмели. Всадив мечи в ножны, они без строя последовали за Олафом.

Высокий старик тем временем наклонился над собакой. Пёс лёг на землю, немедленно прекратив рычание, и только моргал, пару раз проведя розовым языком по носу и длинной волчьей морде. Волхв распутал узел на его шее и проговорил тихонько:

– Догоняй хозяина, Гуннар…

Мелькнув задранным хвостом, пёс исчез в расходящейся толпе.

Только после этого старик обратил внимание на Березина:

– Пойдём, время не терпит…

– Не знаю, как благодарить, – начал Березин шагая рядом со стариком, но тот поднял свободную руку:

– Не благодари. Молодец, что пришёл, хоть и припозднился.

Не будучи уверен, с чего начать, Березин поинтересовался, неловко строя предложения:

– Ты, уважаемый, знаешь ли давно этого Олафа Игоревича?

Старик прищурился с хитрецой, как будто от яркого солнца:

– Его знаю и тебя знаю, Всеслав Ингваревич. И ты меня знаешь, – и он испытующе поглядел профессору в глаза.

– Я даже имени твоего не ведаю, уважаемый, – начал было Березин, но под недоверчивым взглядом серых глаз осёкся. Что-то перевернулось у него голове, в ушах щёлкнуло, и профессор в то же мгновение почему-то преисполнился убеждения, что старика тоже зовут Всеслав.

– Всеслав Ярославич?.. – тихо, почти шёпотом задал он полувопрос.

– Вот это дело, – довольно кивнул старик, – из птицы в человека даже молодому волхву развернуться не мудрено, а вот тайну имени узнать охраняемую – не каждый сможет. Но ты меня на людях зови Ярилой. Гневаться мне привычно было по молодости, оттого и прозвище.

Оба вышли с торговой площади и зашагали по широкой улице, полной людей и телег. Впереди них двигалась полупустая повозка с двумя людьми в восточных одеждах из блестящего шёлка. По бокам её, бряцая саблями-палашами, ехали невысокого роста конные воины в мягких колпаках и длинных стёганых одеждах, очевидно, кочевники, служащие наёмной охраной торговцам.

Березин тем временем попытался переварить с ним происшедшее, потерпел неудачу и задал следующий вопрос:

– Куда мы направляемся, Ярила?

– К князю, – не выказывая какого бы то ни было волнения, ответил старик, – на вече. Ты и сам слышал. Думал, обман то был? Волхву лгать не полагается. Ты о том пока не думай. Лучше поведай, что с тобой случилось перед тем, как ты здесь очутился. Вижу, неспроста ты позже пришёл, чем я ждал.

Березин только приступил к рассказу, когда волна беспокойства прокатилась по людскому потоку улицы.

– Скачут!.. Вестники едут!.. – послышались голоса. Конные и пешие расступались, давая дорогу.

Наконец появились всадники. Взмыленные истощённые лошади двигались мелкой рысью, затем перешли на шаг. Ведший отряд воин был без шлема, пластины брони на его повисшей плетью левой руке потемнели от крови. Остальные проезжающие были не в лучшем состоянии. У шедшей последней лошади в боку торчало обломанное древко стрелы. Её хриплое дыхание становилось всё более неровным, пока она приближалась к повозке перед Березиным и Ярилой. Ещё через два шага её ноги заплелись, и она рухнула замертво. Всадник успел вовремя убрать ногу и теперь, бросив лошадь, шатаясь, двинулся за товарищами пешком. Он перекинулся несколькими словами с горожанами, и говор пронёсся по толпе.

– Наших-то разбили окаянные!.. – запричитал женский голос.

– Печенеги!.. – ответил другой голос на вопрос шедшего рядом. – Крепость Васильеву сожгли и засаду[14] перебили прежде, чем войско из-за Змеиного Вала подошло.

Двое в шёлковых халатах на возу сначала прислушивались, затем заговорили что-то быстро на арабском.

– Чего радуетесь, арапы? – проворчал на них коренастый горожанин, ведший на поводу, вероятно, только что купленного коня.

Арабский торговец посмотрел на его коня, затем на его расшитую рубашку и сказал, шепелявя:

– Раньше перед вами весь Каспий трепетал, а теперь вас печенеги бьют. А всё то, что християнство вашим воинам мечи затупило. Муслимане такого не позволяют над собою творить. Наша вера – вера для воинов!

– Вот я те сей час повоюю, бусурманин! – грозно заявил коренастый, поддерживаемый выкриками из толпы, но кочевник-охранник двинул на него свою лошадь, и тот поутих. Всё же арабы предпочли подхлестнуть лошадей и укатили, сопровождаемые наёмниками.

Людской поток двинулся дальше. Березин продолжил своё повествование, стараясь по возможности не упускать важных деталей. Ярила слушал, не проронив ни слова до самого конца, и на лице его невозможно было ничего уловить. Березину только показалось, что тот начинал слушать особо внимательно, когда Березин упоминал о женщине на джипе.

Некоторое время они шли в полном молчании, и профессор использовал передышку, чтобы прислушаться к разговорам прохожих и положить в копилку памяти как можно больше примечательных оборотов и особенностей произношения слов.

– Значит, погибла далёкая правнучка моя, – нарушил Ярила молчание наконец, и неожиданно ясная улыбка озарила его хмурые черты. – Славная смерть! – И, видя удивление Березина, пояснил: – Самое важное сделала родная. И колесо судьбы своей изжила полностью.

Помолчав, Березин позволил себе удовлетворить любопытство:

– Скажи, Ярила, ты видел, как я из галки превратился? Как это возможно?

– Чего тут невозможного, родич? В птичьем обличье путешествовать легче. И ты его принял естественным ходом, когда в плавание по реке лет пустился. Но ты мыслей-то не распускай, – Ярила покачал головой, – собери их и волей направь.

– На что, Ярила?

– Вот это-то и пойми сперва. Что тебе Искра говорила?

Березин задумался. Но уведённый сторонним размышлением, снова задал вопрос:

– Почему меня в первый раз в упор не замечали, кроме Искры и Урака, а теперь и варяги увидели, и остальной люд?

– Правильно спрашиваешь, Всеслав Ингваревич, – кивнул Ярила, – хоть и сам догадаться можешь. Потому что чем выше по реке лет плывёшь, тем чуткости в человеке больше найдёшь. А у тех, кто ведает, её всегда больше, нежели у простого человека. – Старик помолчал и добавил непонятно: – Поверх того, ты во второй раз сильнее себя чувствуешь, потому явнее и виднее для глаза.

За разговором Березин не заметил, как они прошли через широкие ворота, славянская стража которых почтительно кивнула Яриле…



Широкая вечевая палата была больше и богаче убрана, чем виденная профессором во дворе князя Ивана. Свет снопами лился через украшенные цветной мозаикой окна. Княжеское место выглядело несколько менее впечатляюще, чем престол князя Ивана, – толстые витые ножки, похоже, из серебряного сплава, пурпурная ткань сиденья – и ни намёка на спинку. В целом оно напомнило профессору невысокий табурет с мягкой обивкой.

Князь – человек уверенного вида, с высоким челом, широкой грудью и длинными руками – погладил длинные вислые усы светло-русого цвета, оглядел палату и заговорил бархатным низким голосом:

– Я вас созвал, бояре, ибо время пришло нам утвердиться в нашей власти и вере християнской. Божьей волей я князь, и Божьей волей земля наша Христа приняла. До сих пор терпели мы милостиво тех, кто противится руке Всевышнего, в надежде, что поганые и нечестивые сами образумятся. Отныне же терпеть боле нет мочи, ибо некрещёные не добра желают, но злые дела помышляют и устрояют.

На Ярилу и Березина, сидевших у стены по правую руку князя, бояре и до того посматривали искоса, но теперь под недвусмысленными взглядами присутствующих профессор чувствовал себя совсем неуютно. Олаф Игоревич, стоявший справа и чуть позади от княжеского места, нещадно жёг его глазами, с намёком держа руку на рукояти меча. Ярилу же, казалось, эти взгляды вовсе не трогали.

Князь обошёл глазами всю палату, ни на ком не задерживаясь, словно желая убедиться, что его слова услышаны и поняты.

– Посему, – продолжил он, – намерение моё будет собирать всю дружину городскую и с моею дружиною разом идти на поганых, кои в своей нечисти в городах русских засели и осмеливаются бросать вызов воле Бога и князя, и епископов, мною посланных, изгнали. Что приговорите, бояре? – и он вновь обвёл вече глазами.

Ярила, видимо, дожидался этого и поднялся с места, опираясь одной рукой на посох:

– Позволь мне слово молвить, князь.

Князь поглядел на вставшего сверху вниз сильным взглядом человека, привыкшего повелевать:

– Смел ты, волхв, раз на вече явился, зная, что места нехристям на нём больше нет. Да ещё наваждением обманув дружинника моего. Как будешь ответ держать?

Во взгляде князя не было ни злобы, ни презрения. Лицо его было светло, а голос бархатным, и Березин подумал, что это, несомненно, наиболее харизматичный руководитель из всех когда-либо им виденных.

Ярила, похоже, был менее впечатлен. Не отводя взгляда, он начал свою речь спокойным сильным тоном:

– Знаю, князь, что ты веришь, будто верное дело делаешь. Но даже верное дело, дурными способами сделанное, в недоброе обращается. Одумайся, князь, прошу тебя. Не устрояй вражды и истребления между братьями, ибо все мы братья – сыны славы. Даже си, кои от силы предков и веры в мудрость отошли и грецкому богу сумрачному в рабы себя óтдали…

Березину показалось, что при этих словах во взгляде князя мелькнуло сожаление.

– Как смеешь ты, пёс поганый, волхв, Бога единого, святого хулить! – раскатистым рыком оборвал князь речь Ярилы, но профессору показалось, что властитель гневается уж слишком театрально и что делает он это больше для публики. – Уносите ноги вон обое, пока терпение моё не иссякло! – добавил князь и махнул рукою в сторону отделанных золотом и камнями широких входных дверей.

Ярила не двинулся с места.

– Я уйду, князь, – проговорил он, и в его тоне, словно в зеркале, отразилось то сожаление, которое Березин отметил чуть ранее в глазах князя, – но не тебе судить, кто правый, а кто виновный. Ибо и ты, князь, и любой человек ответ перед собой держите, не перед грецким богом. Вспомни, князь, давно ли для твоей услады семь сот жён и девиц жили у тебя по разным дворам княжеским и не всегда по воле своей? И тогда волхвы тебе указывали, что ты своё колесо судьбы тяжёлым грузом нагружаешь. И колесо это по тебе прокатится. Но не отвернулись мы от тебя тогда. Ибо ты был силён ведением, и был справедлив в суде, и землю и людей защищал. Но со временем увлёкся ты обычаями грецкими, силе внешней царя их позавидовал. Войну вести стал не защиты или славы ради, а ради товаров богатых грецких. Ошибки свои ты знал, князь, ибо ведаешь, но грецкие хитрецы, боясь меча твоего, желая тебя сделать слугою царя своего, измыслили тебя на путь ложный увести. Внушили тебе простой способ от вины избавиться – их богу поклониться, и, дескать, всё, что до того было, тебе простится. А ты обмануться был рад, князь. – Березин вздрогнул от нарастающей силы голоса Ярилы. Профессор ожидал гневного окрика князя или звука мечей, доставаемых из ножен, но все присутствующие словно застыли, слушая волхва. Березин бросил взгляд на Ярилу и понял почему. Положение тела и голос старика излучали колдовскую силу, влажные глаза его светились уверенностью и глубинной человеческой энергией. Березин моргнул, чтобы избавиться от наваждения и отвести взгляд.

– …Вместо очищения себя – тяжёлого, благородного труда, достойного правителя – ты принял ложь, – продолжал Ярила, никем не прерываемый. – Отказался от семи истинных богов в себе, через коих сила твоя притекает, и принял одного измышленного бога вовне и думал, что на него переложил всю тягость ошибок своих. И, чтобы удобнее обмануться было, себе на ухо нашептал, что бог грецкий – источник силы их. Но от тягости не избавился ты, князь, – Ярила умолк на мгновение и продолжил уже тише, – и нас, ведающих, опасаться стал из-за стыда и вины. И раздачей дармового хлеба и овощей на улицах дела не исправишь. Не веришь ты в правоту свою, князь, а чтобы себя убедить, над людьми насильничать решил, всех на свой путь ложный поставить. Но принуждением других ко лжи от своей лжи не очистишься. И потому, Владимир Святославич, по древнему праву волхвов на вече, яко волхвы тебя в княжение утверждали, я тебя лишаю силы и звания князя. И ведение твоё – уже слабее, нежели прежде, теперь скорее и скорее убывать будет.

И только Ярила умолк, всё вокруг пришло в движение: бояре и князь повскакали с мест, старшие дружинники, присутствовавшие по обычаю на вече, рывками повытаскивали мечи из ножен. Олаф Игоревич одним прыжком покрыл расстояние, отделявшее его от Ярилы, и занёс меч.

– Стой! – рык князя перекрыл шум. Отпихнув загородившего ему дорогу дружинника так, что тот отлетел в сторону, князь двинулся к волхву. Оказавшись с ним вплотную, он спросил вкрадчиво:

– Ты, волхв, стало быть, всё ведаешь лучше моего? И что будет завтра, видишь?

– Ясно вижу, Владимир Святославич, – твёрдо отвечал Ярила. Жестом он подозвал Березина и взял его за руку.

– А что с тобой сегодня будет, знаешь, волхв?! – повысил тон формально лишённый сана князь.

– Буду далече отсюда и служить истине и людям в том помогать, – ответил Ярила и шепнул Березину: – Втори!

– Не угадал, волхв, – взревел князь и молниеносным движением выдернул меч из ножен.

«…Служить истине и людям в том помогать», – повторил Березин тихо, решив, что в этот раз гибели избежать не удастся и что Ярила просто собирается встретить смерть с честью. Не до конца веря в реальность происходящего, профессор как заворожённый следил за надвигающимися блестящими лезвиями мечей. Звуки произнесённой Ярилой фразы эхом стояли у него в ушах.

Движение мечей вдруг замедлилось, словно воздух приобрёл свойства плотной вязкой резины. Внезапно сцена отодвинулась, и Березин со стороны увидел круг, образованный боярами и князем с дружинниками, опускавшими мечи. В центре круга должны были стоять он и Ярила, но почему-то он оказался пустым.

Рядом с Березиным что-то мелькнуло, и он с удивлением понял, что видит отдельные картинки правым и левым глазом. Стало заметно темнее. Справа от него махал крыльями большой белый голубь, и профессору внезапно стало ясно, что это Ярила и что он сам тоже летит.

Вслед за голубем Березин поднялся под свод вечевой палаты, неуклюже приземлился под крышей, пролез между брёвнами и, оказавшись в соседних хоромах, слетел вниз.

Белые крылья Ярилы мелькнули у раскрытой двери. Оба пролетели через сени, испугав девушку, нёсшую воду в низкой деревянной посудине, и через дверь выпорхнули наружу.

Мир вспыхнул красками. Никогда ещё Березин не видел его таким ярким. Солнечные лучи приобрели слабый голубоватый оттенок, а белое оперение Ярилы в них вспыхнуло нежно-фиолетовым. Поворачивая голову, Березин рассматривал крыши города, затем цветы на лугу, различая каждый лепесток и даже трудящихся над ними пчёл.